Над «пугачевскими» страницами Пушкина

Глава V «ТАМОШНИЙ АТАМАН И КАЗАКИ ПРИНЯЛИ МЕНЯ СЛАВНО…»

В путешествии по Поволжью и Оренбургскому краю Пушкин самым внимательнейшим образом как любознательный и увлеченный исследователь изучал памятные места Пугачевского восстания. В письме из Казани от 8 сентября 1833 г. он сообщал жене: «Здесь я возился со стариками современниками моего героя (Пугачева. — Р. О.), объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону» (XV, 78). Так было и в Уральске, куда поэт приехал 21 сентября и где он провел два с лишним дня. Возвратившись оттуда в Болдино и вспоминая радушное гостеприимство уральцев, Пушкин в письме от 2 октября поведал жене, что «тамошний атаман и казаки приняли меня славно, дали мне два обеда, подпили за мое здоровье, на перерыв давали мне все известия, в которых имел нужду — и накормили меня свежей икрой, при мне изготовленной. При выезде моем (23 сентября) вечером пошел дождь…» (XV, 83).

Изучая еще задолго до приезда в Уральск архивные дела Секретной экспедиции Военной коллегии, Пушкин выявил и учел ряд документов, освещающих события пугачевского движения в сентябре 1773 — апреле 1774 г. в районе Яицкого городка. Журнал Яицкой комендантской канцелярии («Журнал Симонова»)^{278}, рассказывающий о боевых действиях пугачевцев против внутренней крепости в Яицком городке в январе-апреле 1774 г., довольно полно был законспектирован поэтом в одной из его «архивных» тетрадей (IX, 501–504), туда же он внес выписки из донесений яицкого коменданта подполковника И. Д. Симонова (IX, 627, 698, 710)^{279}, конспекты рапортов генерала П. Д. Мансурова (IX, 645)^{280}, копии показаний пленных пугачевцев и перебежчиков из лагеря восставших (IX, 625–626, 692–695, 700–701)^{281}, копии указов Пугачева, адресованных яицким казакам и гарнизону Яицкого городка, конспекты пугачевских посланий к подполковнику Симонову (IX, 504, 680–681, 684–685)^{282} и некоторые другие документы, использованные при создании «Истории Пугачева»^{283}. Но с чисто фактической стороны наибольший интерес для Пушкина представляла опубликованная в журнале «Отечественные записки» за 1824 г. анонимная статья «Оборона крепости Яика от партии мятежников»^{284}; в бумагах поэта сохранились его собственноручный конспект первой половины этой статьи (IX, 406–409) и ее полная писарская копия (IX, 537–551).

Основываясь по преимуществу на содержании этой статьи, Пушкин рассказал о событиях, происходивших в Яицком городке: в четвертой главе «Истории Пугачева» — о вступлении отряда атамана М. П. Толкачева в городок в конце декабря 1773 г. (IX, 36–37), в пятой главе — о бедствиях блокированного в крепости гарнизона, который понес губительные потери при отражении штурмов и во время взрывов пугачевцами минных подкопов 20 января и 19 февраля 1774 г., а также от голода, начавшегося с первых дней осады (IX, 45–46, 51–53), и, наконец, в заключении той же главы — рассказ о снятии блокады крепости войсками генерал-майора П. Д. Мансурова, вступившего в Яицкий городок 16 апреля 1774 г, (IX, 53–54). В примечании 18 к пятой главе «Истории Пугачева» Пушкин назвал статью «Оборона крепости Яика от партии мятежников» «весьма замечательной». По его мнению, она как «воспоминания старика», «неизвестного очевидца» осады, «носит драгоценную печать истины, неукрашенной и простодушной» (IX, 112). Нам удалось установить, что статья «Оборона крепости Яика от партии мятежников» представляет собой литературную переработку текста письма капитана Андрея Прохоровича Крылова[70], командира 6-й легкой полевой команды и одного из руководителей обороны крепости в Яицком городке^{285}. Письмо это А. П. Крылов отправил 15 мая 1774 г. в Оренбург одному из своих знакомых, по-видимому, члену-корреспонденту Академии наук П. И. Рычкову, собиравшему в то время источники к создаваемой им «Хронике», названной Пушкиным «Осада Оренбурга» (Летопись Рычкова)^{286}.

Знания о событиях в Яицком городке при Пугачеве, почерпнутые из документальных и эпистолярных источников, Пушкин по приезде в Уральск смог пополнить воспоминаниями очевидцев и участников восстания, обогатить живыми впечатлениями от знакомства с городом и с сохранившимися там реалиями времен «Пугачевщины». Знакомя столичного гостя со старинной частью Уральска — так называемым «Куренным концом» или «Куренями», казаки показали Пушкину находящийся на Кабанковой улице каменный дом атамана Михаила Толкачева, — где обычно квартировал Пугачев, приезжая сюда из-под Оренбурга, и где 1 февраля 1774 г. праздновалась свадьба Емельяна Ивановича с Устиньей Кузнецовой. Рядом стоял деревянный, сложенный из могучих бревен дом казаков Кузнецовых — родственников «императрицы» Устиньи. Чуть подальше, на самом краю «Куреней», простиралась обширная соборная площадь. По середине нее высились еще хорошо заметные остатки земляных валов старой крепости, где некогда сидели в осаде и отбивались от пугачевцев гарнизонные войска подполковника Симонова. На восточном краю соборной площади, примыкавшей к высокому обрывистому берегу Старицы (протока Урала), возвышался пятиглавый Михайло-Архангельский собор — цитадель Яицкой крепости^{287}. На каменных стенах собора видны были две выбоины — следы разрывов пушечных ядер пугачевской артиллерии. В 30 саженях к югу от собора стояло заброшенное и обветшавшее здание бывшей войсковой канцелярии; здесь в середине сентября 1774 г. «в особливом покое» содержался в заключении Пугачев, тут он давал первые свои показания на допросе у следователя Яицкой секретной комиссии гвардии капитан-поручика С. И. Маврина^{288}. Возвращаясь к центру города, казаки показали Пушкину Петропавловскую церковь, где 1 февраля 1774 г. священник Сергей Михайлов венчал Пугачева с Устиньей Кузнецовой. Осмотрел поэт и другие достопримечательности Уральска, прошел по берегам Урала, Старицы и Чагана, омывающих город с трех сторон.

В Уральске издавна бытовал обычай угощения почетных гостей коронным уральским блюдом — свежей икрой осетровых рыб. Угощение это происходило на плоту, причаленном к берегу Урала у «Куреней». Под плот заранее подводился плетеный из ивы «садок» с живыми осетрами и севрюгами. Сквозь прорези в плоту казаки баграми вылавливали рыбу, свежевали ее, вынимали икру, слегка подсаливали и тут же подавали гостю это превосходное блюдо как закуску к крепкому казачьему питью^{289}. Судя по письму Пушкина к жене (XV, 83), так, видимо, потчевали и его.

В Уральске Пушкин был гостем командования Уральского казачьего войска, оно принимало поэта, дало в его честь два парадных обеда, показывало достопамятности города, устроило встречи с ветеранами-пугачевцами и с очевидцами восстания. Из представителей войскового командования, принимавшего Пушкина, пушкинистам был известен один лишь полковник Покатилов, занимавший в 1833 г. пост войскового атамана. В его доме останавливался тогда Пушкин. Дом этот — двухэтажный каменный особняк, выстроенный в начале XIX в. в архитектурном стиле, известном под названием русский провинциальный классицизм, и ныне украшает центральную улицу Уральска. На фасаде здания (теперь городской Дом пионеров) укреплены три мемориальные доски, отмечающие пребывание здесь А. С. Пушкина, Л. Н. Толстого и В. Г. Короленко. Пушкин не забыл гостеприимства Покатилова. Посылая в конце февраля 1835 г. оренбургскому военному губернатору В. А. Перовскому четыре экземпляра «Истории Пугачева», поэт просил передать один экземпляр книги атаману Покатилову^{290}.

Василий Осипович Покатилов (1788–1838) происходил из семьи беспоместных дворян Черниговской губернии, военное образование получил во Втором Петербургском кадетском корпусе, из которого был выпущен в 1805 г. в чине подпоручика, служил в полевой артиллерии, через два года произведен в поручики. Служба Покатилова проходила не всегда гладко. В 1811 г. в его формулярном списке появилась запись, аттестующая его как сведущего в артиллерийском искусстве офицера, но вместе с тем было отмечено, что порой он бывает «дерзновенен» и тогда ум его «затмевается своенравностью». В том же году он был предан суду «за ослушание в строю» майору Нейгардту и за грубость ему. Суд затянулся. А тем временем началась Отечественная война 1812 г., Покатилов принял участие в боях, отличился в сражении 3–6 ноября под городом Красным, за что был награжден орденом Анны 4-й степени и памятной серебряной медалью. В 1813 г. судебное дело против него было прекращено «в уважение ревностной и усердной службы» в боях с неприятелем. После Отечественной войны он продолжал служить в артиллерийских частях в Москве, был произведен в штабс-капитаны, а потом и в капитаны. В 1820 г. Покатилов был переведен в Оренбург, где в течение десяти лет командовал 12-орудийной ротой конной артиллерии в Оренбургском казачьем войске. В 1821 г. он получил чин подполковника, а в 1829 г. стал полковником. В августе 1830 г. Покатилов получил новое назначение, стал войсковым атаманом Уральского казачьего войска, в 1831 г. был награжден орденами Владимира 4-й степени и в 1832 г. — Анны 2-й степени. В декабре.1833 г. Покатилов по рекомендации губернатора В. А. Перовского был назначен наказным атаманом Уральского войска^{291}. Писатель В. И. Даль, знакомый с Покатиловым по командировкам в Уральск, но больше знавший его с чисто показной, парадной стороны, по торжественным приемам, опубликовал хвалебную статью об атамане, изобразив его этаким былинным молодцем, всеобщим любимцем казаков, отважным и в военном деле, и в шумном застолье^{292}. Но в действительности, вопреки мнению Даля, казаки не только не любили Покатилова, но и в массе своей были настроены к нему враждебно, как к человеку, чуждому казачьим интересам и традициям. Лидерами оппозиции к атаману были отставной полковник Стахий Дмитриевич Мизинов и его брат — отставной войсковой старшина Андриян Дмитриевич Мизинов. Именно в такой роли описал их в своем дневнике поэт В. А. Жуковский, посетивший Уральск в свите наследника престола великого князя Александра Николаевича в июне 1837 г.^{293} Тогда же произошел открытый разрыв казаков с атаманом Покатиловым (генерал-майор с декабря 1836 г.). При отъезде цесаревича из Уральска казаки силой остановили его карету и подали ему прошение о войсковых нуждах, где они жаловались на самоуправство и своекорыстие атамана. В ответ на это Покатилов, действуя в порядке самозащиты, представил начальству выступление казаков как открытый мятеж, а затем вызвал из Оренбурга карательную экспедицию. Эта военная акция закончилась конфузом: прибывшее из Оренбурга войско застало Уральск опустевшим; выяснилось, что несколько дней назад казаки разъехались по степным хуторам, где и занимались сенокосом. Тем не менее Покатилов добился назначения следствия над «бунтовщиками» и осуждения их. К дознанию привлекли 96 человек. По приговору военного суда большинство из них были наказаны шпицрутенами, 29 инициаторов выступления отправлены в ссылку в Енисейскую губернию, а братья Мизиновы высланы в прибалтийский город Пернов (ныне г. Пярну в Эстонии). В административном порядке было наказано и все Уральское казачье войско, которому предписывалось сформировать три полка для внеочередной пограничной службы в Финляндии и Молдавии, а также для участия в военных действиях на Кавказе^{294}.

Конечно, такой человек, как Покатилов, мало интересовался жизнью простого народа и вряд ли мог сообщить что-то новое и интересное из прошлого уральского казачества, а тем более из событий Пугачевского восстания.

На одной из страничек дорожной записной книжки Пушкина имеется карандашная заметка: «Бизянов ур. полк»^{295}. Эту запись можно прочесть так: «Бизянов — уральский полковник». В изданиях записной книжки^{296} заметка о Бизянове не снабжена какими-либо пояснениями. Один из публикаторов книжки, известный пушкинист Л. Б. Модзалевский, не дал комментария к заметке о Бизянове, сказав, что ее значения «объяснить не можем»^{297}. Эта заметка была отнесена, по-видимому, к числу второстепенных текстов в рукописном наследии Пушкина и потому не печаталась в полных собраниях его сочинений, в том числе и в 17-томном издании, известном под названием Большого академического собрания сочинений.

С предположения, что полковник Бизянов не деятель времен Пугачевского восстания и не персонаж несостоявшегося произведения, а человек, встречавшийся с Пушкиным в Уральске, начались наши разыскания по поводу этой пушкинской записи. Представлялось, что если это предположение окажется верным, то трудоемкий поиск и изучение архивных и литературных источников биографии Бизянова будет оправданным, ибо позволит установить неизвестный факт биографии Пушкина и даст возможность ввести неведомого доселе уральского офицера в круг знакомых поэта^{298}.

Помимо данных пушкинской записи о Бизянове — его фамилии, чине (полковник) и месте службы (Уральск), к началу исследования нам были известны по прежним архивным разысканиям сведения о земляках и однофамильцах Бизянова, яицких казаках, активных участниках восстания в январе — июне 1772 г.^{299}, часть из которых год спустя примкнула к выступлению Пугачева^{300}. Возможно, что кто-то из этих казаков был не только однофамильцем полковника Бизянова, упомянутого Пушкиным, по и его родственником.

Поиск источников для биографии полковника Бизянова начался с литературы по истории Уральского казачьего войска. Но в капитальных исследованиях А. Д. Рябинина^{301} и Н. А. Бородина^{302}, в трудах других авторов не оказалось никаких сведений о Бизянове. Позднее наше внимание привлекла редкостная книжка «Отрывки из прошлого Уральского войска» — произведение, принадлежащее перу казачьего офицера А. Л. Гуляева^{303}. В записках Гуляева, основанных на рассказах его деда Л. С. Скворкпна и других казаков-старожилов, не раз упоминается уральский казачий полковник Федот Григорьевич Бизянов. В июне 1837 г. он вместе с войсковым атаманом В. О. Покатиловым руководил церемониями встречи и приема в Уральске великого князя Александра Николаевича^{304}. Зимой 1839/40 г. Бизянов участвовал в Хивинском походе оренбургского генерал-губернатора В. А. Перовского, где командовал 4-м и 5-м уральскими казачьими полками, составлявшими авангардную колонну экспедиции. Колонна проделала поход от Калмыковой крепости на Урале до подъема на плоскогорье Устюрт в Приаралье, а разведывательный отряд во главе с Бизяновым, поднявшись на Устюрт, углубился на 60 верст по направлению к Хиве. Из-за необычайно суровой зимы, отсутствия запасов топлива и провианта, вызвавших большие потери в личном составе экспедиции, Перовский вынужден был в начале февраля 1840 г. прекратить дальнейший поход к Хиве и отдал приказ о возвращении к Оренбургу.

В тяжелых условиях похода Бизянов показал себя умелым и энергичным военачальником. Ему удалось избежать крупных потерь в составе своей колонны и сохранить боевой дух в утомленных казачьих полках. Отправляясь к Оренбургу, Перовский возложил на Бизянова охрану тылов отходящих войск. Весной 1840 г. Бизянов, действуя совместно с правителем северо-западного Казахстана султаном Джангиром Айчуваковым, сумел обеспечить экспедиционный корпус провиантом и вьючным транспортом, отбил нападения степных кочевников и сам нанес им серьезные поражения в низовьях реки Эмбы и на Устюрте^{305}.

Записки Гуляева указали путь к отысканию новых материалов о Бизянове в военно-исторических описаниях Хивинского похода. Действия уральских казачьих полков в этой экспедиции освещаются в книге М. И. Иванина — начальника походного штаба при генерале Перовском, в трудах историков П. Л. Юдина, И. Н. Захарьина и др.^{306} Этими авторами Бизянов аттестуется как опытный и инициативный офицер. В книгах Захарьина сообщается, что некоторое время спустя после Хивинского похода полковник Бизянов был произведен в генерал-майоры^{307}. Писатель и этнограф В. И. Даль, находившийся в Хивинской экспедиции при ставке Перовского в качестве чиновника особых поручений и врача, писал, что уральские казаки и их командир Бизянов были решительными сторонниками продолжения похода к Хиве: «Казаки просились убедительно, чтобы их пустить одних, и старик Бизянов даже сам увлекся неуместным пылом этим и хотел кончить поход двумя полками уральцев»^{308}. Ветеран Хивинского похода казак А. Д. Барсуков, беседуя летом 1858 г. с уральским литератором казачьим офицером И. И. Железновым о походе, тепло отозвался о Бизянове: «Молодец был Федот Григорьевич, царство ему небесное! Все наши обстоятельства знал, лелеял и берег пас, как детей» ^{309}.

По ходу исследования надлежало установить, когда именно Ф. Г. Бизянов стал полковником и имел ли он этот чин в сентябре 1833 г., когда Пушкин приезжал в Уральск. Такие сведения нашлись в «Списке полковникам по старшинству» на 1838 г., где сообщалось, что Федот Григорьевич Бизянов был произведен в полковники 21 февраля 1832 г.^{310} А в обнаруженной в архиве ведомости Уральской войсковой канцелярии от 10 марта 1833 г. среди штаб- и обер-офицеров Уральского казачьего войска названы полковники — их трое: В. О. Покатилов, С. Д. Мизинов и Федот Григорьевич Бизянов^{311}. «Список полковников по старшинству» и ведомость Уральской войсковой канцелярии позволяют точно идентифицировать полковника Бизянова в пушкинской записи с уральским казачьим полковником Ф. Г. Бизяновым. Эти же источники при сопоставлении их с пушкинской записью дали нам первое свидетельство, подтверждающее предположение о знакомстве Пушкина с Ф. Г. Бизяновым в Уральске.

В поисках фактов, освещающих последний этап служебной карьеры Бизянова, были просмотрены издаваемые Военным министерством «Списки генералам по старшинству». Впервые Бизянов был обозначен в «Списке» на 1852 г., где сообщалось, что он произведен в генерал-майоры 6 декабря 1849 г., с того времени служил присутствующим (советником) в канцелярии Уральского казачьего войска, за время службы был награжден орденами: в 1835 г. — Станислава 2-й степени, в 1839 г. — Анны 2-й степени, в 1844 г. — Владимира 3-й степени, — в 1848 г. — Георгия 4-й степени^{312}. С такими же сведениями генерал-майор Ф. Г. Бизянов учтен в «Списках» 1854, 1855, 1856 гг. и в последний раз в «Списке» на 1857 г.^{313} «Списка» на 1858 г. не удалось обнаружить, а в «Списке» на 1859 г. (составлен по данным на 25 января) Бизянов не указан, из чего и можно предположить, что он скончался в период между февралем 1857 — январем 1859 г. Для установления даты смерти Бизянова были просмотрены годовые комплекты за 1857 и 1858 гг. газеты «Русский инвалид» — органа Военного министерства, где печатались приказы Александра II по армии. Судя по этому источнику, Бизянов скончался в начале мая 1858 г., ибо приказом 14 мая исключались из воинских списков умершие, в числе которых назван «присутствовавший в Войсковой канцелярии Уральского казачьего войска генерал-майор Бизянов»^{314}.

Все приведенные выше факты освещают служебную деятельность Бизянова в первые два десятилетия после смерти Пушкина. Но для нашей темы наибольший интерес представляет ранний этап биографии Бизянова — до сентября 1833 г. Такого рода данных в литературе не оказалось, и для их разыскания следовало обратиться к архивам, сосредоточив главное внимание на поиске формулярных списков — ценнейших биографических источников о службах офицерства. В ЦГВИА в коллекции «Офицерские сказки» удалось обнаружить формулярные списки Бизянова 1812–1815 гг., освещающие его службу в Уральском казачьем войске в 1798–1815 гг.^{315}. Однако разыскать его формулярные списки за 1816 — середину 1830-х годов довелось далеко не сразу. Не принесли успеха поиски этих документов в архивном фонде Инспекторского департамента Военного министерства, где учитывался личный состав офицерского корпуса армии. В 1835 г. вслед за передачей казачьих войск в ведение Департамента военных поселений туда же были переданы из Инспекторского департамента все формулярные списки казачьих штаб- и обер-офицеров. Но на пути поиска формулярного списка Бизянова в архивном фонде Департамента военных поселений встретилось препятствие: фонд этот был временно законсервирован, а потому и нельзя было получить доступ к его описям и делам.

В одном из справочников об архивных материалах ЦГВИА, в «Каталоге Военно-ученого архива», встретилось указание на дело № 1166 «По представлению оренбургского военного губернатора об отправлении особой военной экспедиции в Хиву. 1839—40 гг.»^{316} В деле содержится переписка губернатора В. А. Перовского с Военным министерством по поводу подготовки, прохождения и итогов Хивинского похода, в котором участвовал Бизянов. Он упоминается в донесениях губернатора не раз и с самой лучшей стороны^{317}. Посланный Перовским 14 мая 1840 г. рапорт военному министру А. И. Чернышеву целиком посвящен Бизянову, который аттестуется как военачальник, отлично проявивший себя и в труднейших условиях зимнего похода и особенно весной 1840 г., когда он, командуя арьергардным отрядом, своими действиями смог обеспечить успешный отход экспедиционного корпуса от Приаралья к Оренбургу. Заключая рапорт, Перовский просил министра «удостоить полковника Бизянова особенным вниманием», добавляя, что «этот заслуженный штаб-офицер по летам своим давно бы уже мог искать покою, но при всяком случае сам вызывается на трудные поручения и исполняет их с особенным усердием и опытностью»^{318}. 2 июня Чернышев доложил рапорт Перовского Николаю I, и царь проставил на нем резолюцию: «Полезное дело, а п[олковнику] Бизянову дать последовательный крест»^{319}. В связи с предстоящим награждением канцелярия Военного министерства 40 июня направила отношение Департаменту военных поселений с просьбой о присылке формулярного списка Бизянова^{320}. Неделю спустя директор департамента П. А. Клейнмихель послал в канцелярию министерства отношение, приложив к нему формулярный список Бизянова, датированный 1837 г.^{321} Это был тот самый документ, нахождению которого предшествовали наши длительные архивные поиски^{322}.

Формулярный список 1837 г. сообщал, что Федот Григорьевич Бизянов происходил «из казачьих детей», вероисповедания он «греко-российского, православного», в 1837 г. ему исполнилось 55 лет, следовательно, родился он в 1782 г. По семейному положению Бизянов — вдовец после трех браков, от первой жены имел сыновей: хорунжего Ивана (21 год), урядника Константина (19 лет)^{323}, от второй жены — дочь Клеопатру (5 лет). Бизянов не имел наследственного имения, но одна из жен оставила ему во владение родовое поместье в селе Большая Барма Сенгилеевского уезда Симбирской губернии с 16 ревизскими душами крепостных и каменный дом в Уральске^{324}.

В мае 1798 г. Бизянов был записан в службу рядовым казаком, с 1799 г. он — пятидесятник, в 1800 г. произведен в хорунжие — первый казачий обер-офицерский чин. С 1809 г. Бизянов — сотник, с 1812 г. — есаул^{325}, с 1821 г. — войсковой старшина, с 1826 г. — подполковник, с 1832 г. — полковник^{326}. Но это всего лишь чиновные вехи его биографии. Наиболее интересен тот раздел формулярного списка, в котором приводятся сведения о конкретных событиях военной службы Бизянова, о чем будет сказано ниже.

Содержание беседы Пушкина с Бизяновым неизвестно, но не исключено, что внимание поэта могли привлечь воспоминания бывалого офицера об участии в ряде примечательных событий российской истории конца XVIII — первой четверти XIX в., событий, которые нашли отражение в формулярном списке.

С 1798 по 1800 г. Бизянов участвовал «в кампании против французов, где за границею, в Швейцарии, в корпусе генерал-лейтенанта Римского-Корсакова [был] под городом Цюрихом в действительном сражении»^{327}. Уральский казачий полк Д. М. Бородина, в котором служил Бизянов, входил в состав экспедиционного корпуса генерала А. М. Римского-Корсакова, занявшего в начале августа 1799 г. боевые позиции у берегов Цюрихского озера. 14–15 сентября вблизи Цюриха развернулась битва. Войска Римского-Корсакова дрались отчаянно, однако, понеся крупные потери, вынуждены были оставить Цюрих и отойти на правый берег Рейна. Командующий французской армией генерал Массена (впоследствии маршал Наполеона) в реляций Директории о Цюрихской битве писал, что русские «оказали в этом сражении сопротивление изумительное». В начале октября из Италии, преодолев в пути Альпийские горы, на Рейн вышел генералиссимус А. В. Суворов и, присоединив к своему войску корпус Римского-Корсакова, повел русскую армию на Родину^{328}.

С конца 1800 г. военная служба Бизянова проходила в основном в Уральске или в пределах Уральской казачьей области. Он был адъютантом у наказного атамана Д. М. Бородина, служил в войсковой канцелярии, исполнял командные должности в казачьих частях в самом Уральске и на Нижне-Уральской линии^{329}. Но в то же время были периоды, когда он нес службу и за пределами родного края, о чем подробно сообщается в записях формулярного списка.

С 15 июня по 1 сентября 1809 г. Бизянов служил адъютантом у военного министра А. А. Аракчеева^{330}, а в 1814 г. нес в казачьем полку пограничную службу в Волынской губернии^{331}.

В 1815 г. Бизянов принимал участие в походе русской армии фельдмаршала М. Б. Барклая-де-Толли во Францию. То было время «Ста дней», период вторичного правления императора Наполеона I, против которого возобновили войну державы антифранцузской коалиции. Русская армия выполнила вспомогательную задачу — взятие крупных крепостей в восточной части Франции. Уральский казачий полк, где служил Бизянов, был прикомандирован к 11-й пехотной дивизии, осадившей крепость Фальцбург^{332}. Гарнизон этой крепости мужественно оборонялся до конца июня, сохраняя верность Наполеону, который за несколько дней до этого потерпел решающее поражение в битве под Ватерлоо^{333}. 20 июня Бизянов был в стычке казаков с французами у деревни Цыглин, а в конце августа 1815 г. со сводным отрядом генерала П. П. Сухтелена участвовал в торжественном смотре русской армии «в полях Шалонских» у местечка Вертю^{334}.

С лета 1823 г. по конец 1826 г. Бизянов командовал Уральской казачьей лейб-сотней, входившей в состав петербургского гарнизона^{335}. За время службы в Петербурге Бизянов был очевидцем сильного наводнения 7 ноября 1824 г. Немало интересного, видимо, знал он и о восстании 14 декабря 1825 г. в Петербурге, хотя сам не был ни участником, ни очевидцем главных событий, развернувшихся на Петровской (Сенатской) площади^{336}.

С лета 1831 г. по начало осени 1833 г. Бизянов командовал 7-м Уральским казачьим полком, который нес охранную службу в Москве. Полк во главе с Бизяновым возвратился из этой командировки в Уральск 14 сентября 1833 г.^{337}, за неделю до приезда туда Пушкина. Это второе и решающее свидетельство, доказывающее наше предположение о встрече и знакомстве Бизянова с Пушкиным в Уральске, что подтверждается записью о Бизянове в дорожной записной книжке поэта.

Приведенные данные формулярного списка освещают наиболее яркие страницы биографии Бизянова, но, кроме того, он мог рассказать Пушкину немало интересного о своей службе в Уральске, на Нижне-Уральской линии и в Прикаспийских степях, о боевых делах и своеобразном быте уральского казачества.

Что касается событий Пугачевского восстания, представлявших для Пушкина наибольший интерес, то Бизянов, сам не будучи современником восстания, многое мог сообщить по семейным преданиям, в частности, по рассказам своего отца — Григория Прокофьевича Бизянова, активного участника казачьего выступления на Яике в 1772 г.^{338} и очевидца пребывания Пугачева в Яицком городке в январе — марте 1774 г. Полковнику Ф. Г. Бизянову было наверняка известно, что его дальний родственник казак Петр Иванович Бизянов, один из вожаков восстания 1772 г.^{339}, был дружкой[71] на свадьбе Емельяна Ивановича Пугачева с Устиньей Петровной Кузнецовой 1 февраля 1774 г. в Яицком городке^{340}. Со слов своего дяди Ивана Прокофьевича Бизянова Ф. Г. Бизянов знал и об участии его в восстании 1772 г., о боях с войсками генерала Ф. Ю. Фреймана под Яицким городком в июне того же года, о походе с войском Пугачева на Оренбург, о приступах к стенам этого города, о штурмах крепости в Яицком городке, о расправах над казаками после вступления в городок войска генерала П. Д. Мансурова, о днях, проведенных в застенках секретной комиссии и в оренбургском остроге^{341}. Всеми этими сведениями Ф. Г. Бизянов мог поделиться с Пушкиным.

Когда Пушкин сообщал жене, что в Уральске атаман и казаки приняли его «славно» и наперерыв давали ему «все известия», в которых он «имел нужду» (XV, 83), то в числе этих гостеприимных хозяев и увлекательных собеседников он, наверное, имел в виду и полковника Бизянова — старшего (после атамана В. О. Покатилова) офицера Уральского казачьего войска.

За долгие годы службы Бизянов общался не только с видными государственными деятелями и военачальниками, но и с крупнейшими литераторами своего времени. Сейчас установлен факт его знакомства с Пушкиным. Бизянов хорошо знал писателя В. И. Даля и по его служебным командировкам в Уральск, и по Хивинскому походу, в дни которого Бизянов командовал передовой колонной экспедиции, а Даль служил в штабе командира экспедиционного корпуса генерала В. А. Перовского. В июне 1837 г. Бизянов познакомился в Уральске с поэтом В. А. Жуковским, находившимся в свите великого князя Александра Николаевича. В путевом дневнике Жуковского упоминается «Федор Григорьевич Басанов»^{342} — искаженное Федот Григорьевич Бизянов. Близко знал Бизянов бытописателя уральского казачества И. И. Железнова. Но дело было не только в лично-служебном общении Бизянова с литераторами, он был, видимо, большим любителем литературы. Для полноты характеристики Бизянова необходимо указать в этой связи на то, что он был единственным подписчиком на первое посмертное собрание Сочинений Пушкина (СПб., 1838–1841; т. I–XI) на весь Уральск и на все офицерство Уральского и Оренбургского казачьих войск^{343}. Это говорит о многом.

Глухая — всего лишь в три неполных слова — запись в дорожной записной книжке поэта послужила отправной вехой исследования, в результате которого удалось воссоздать портрет казачьего офицера Бизянова, одного из уральских знакомых Пушкина, почитателя его великого дарования.

Кроме атамана В. О. Покатилова и полковника Ф. Г. Бизянова, упомянутых в бумагах Пушкина, с поэтом встретились на парадных обедах, устраиваемых войсковой канцелярией, и другие казачьи штаб- и обер-офицеры. Никто из них не оставил письменных воспоминаний о встречах с Пушкиным, и чтобы восполнить картину тех пушкинских дней в Уральске, хотелось бы узнать и об этих мимолетных знакомых поэта. Биографические сведения о них нашлись в материалах Государственного архива Оренбургской области. В начале марта 1833 г. канцелярия оренбургского военного губернатора приступила к составлению «Адрес-календаря Оренбургской губернии», в связи с чем были затребованы от подведомственных учреждений сведения о чиновниках, а от воинских соединений — данные об офицерах. 10 марта Уральская войсковая канцелярия отправила в Оренбург ведомость об офицерском составе казачьего войска с поименной росписью. В архивном фонде канцелярии военного губернатора было обнаружено также дело с послужными списками уральских казачьих офицеров за 1834 г. Благодаря этим источникам и удалось установить сведения о тех офицерах, которые в сентябре 1833 г. встречались и, возможно, беседовали с Пушкиным в Уральске. Это были полковник Стахий Дмитриевич Мизинов, подполковники Антип Петрович Назаров и Петр Петрович Назаров; войсковые старшины Иван Степанович Боблонов, Макар Ефимович Кочемасов, Иван Кириллович Логинов, Андреян Дмитриевич Мизинов, Леонтий Иванович Пономарев; есаулы Иван Никифорович Бородин, Андрей Михайлович Веденисов, Никита Акимович Донсков (адъютант атамана В. О. Покатилова), Андрей Павлович Мизинов, Григорий Тимофеевич Сумкин, Павел Кириллович Сычугов. Все они изрядно послужили и многое повидали на своем веку. Некоторые из них были ветеранами суворовского похода в Швейцарию, многие участвовали в войне 1805–1807 гг. против наполеоновской Франции, в русско-турецкой войне 1806–1812 гг., в русско-шведской войне 1808–1809 гг., в Отечественной войне 1812 г., в заграничных походах русской армии 1813–1815 гг., почти все принимали участие в отражении набегов степных кочевников на Нижне-Уральскую линию^{344}. По возрасту никто из них не был современником Пугачевского восстания, но все они знали немало интересного о событиях и людях этого грандиозного народного выступления по рассказам очевидцев, своих отцов и дедов.

Если среди офицеров в Уральске Пушкин не встретил современников Пугачевского восстания, то таковые нашлись среди рядового казачьего населения города. Сведения о них удалось выявить в сохранившейся в Оренбургском архиве книге ревизской переписи населения Уральска по VIII ревизии, проведенной в июне 1834 г., т. е. девять месяцев спустя после посещения Уральска Пушкиным. Если исходить из того, что в 1834 г. очевидцами Пугачевского восстания были люди, достигшие 73–75 лет (им в дни восстания было по 13–15 лет и они могли осознанно воспринимать события и хранить память о них до глубокой старости) и более почтенного возраста (вплоть до 100-летнего старца Ивана Тимофеевича Маштакова), то получается, что группа очевидцев в Уральске насчитывала 70 человек (из них 46 мужчин и 24 женщины), причем большинство из них (42 человека из 70) были в возрасте 80 лет и старше, следовательно, при выступлении Пугачева были вполне зрелыми людьми^{345}. Почти все они были свидетелями боевых действий в Яицком городке при Пугачеве, видели самого его и на приступах к городовой крепости и на свадьбе с Устиньей Кузнецовой. Некоторые из этих стариков состояли в близком родстве с известными пугачевцами. Так, например, 80-летний Яков Афанасьевич Овчинников был братом знаменитого атамана повстанцев Андрея Афанасьевича Овчинникова, о котором сам Пугачев говорил, что он — «первый человек во всей его толпе»^{346}, и дал ему звание фельдмаршала. У 88-летнего Степана Сергеевича Солодовникова родной брат Семен был известен тем, что в марте 1774 г. возглавил дело по изготовлению серебряных печатей для Пугачева и его Военной коллегии; кроме того, Семену приказал Пугачев «делать на себя разные серебряные поделки: оправлять сабли и седлы, и золотом золотить»^{347}. Отставной 74-летний казак Никита Михайлович Маденов был сыном пугачевца Михаила Парфеновича Маденова, который в сентябре 1774 г. предпринял попытку освобождения Пугачева, арестованного заговорщиками, за что после был зверски избит старшинами и брошен в степи^{348}. Некоторые старые казаки, говорившие с Пушкиным, сами были участниками Пугачевского восстания (см. далее).

Запомнилась поэту встреча с одной из очевидиц восстания, упомянутой им в примечаниях ко второй главе «Истории Пугачева»: «В Уральске жива еще старая казачка, носившая черевики его работы» (IX, 98). 80-летняя старушка на вопрос Пушкина, каков был Пугачев, ответила: «Грех сказать… на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал» (IX, 373). Пушкин не назвал, к сожалению, имени своей собеседницы. В ревизской переписи 1834 г. по Уральску учтено 12 казачек 80-летнего возраста и чуть старше. Кто-то из них и сообщил Пушкину знаменательный отзыв о Пугачеве; возможно, это была Анна Васильевна Почиталина (родственница пугачевского любимца и секретаря Ивана Яковлевича Почиталина) или Марья Горшкова (родственница другого пугачевского секретаря Максима Даниловича Горшкова), или другая из их сверстниц. В ходе бесед со стариками Пушкин отчетливо уяснил отношение простого народа к Пугачеву.

В посланных к Николаю I и не предназначавшихся для печати «Замечаниях о бунте» поэт писал: «Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачева», причем из последующих пояснений, основанных на высказываниях этих современников восстания, видно, что привязанность к памяти Пугачева исполнена чувством глубокого почитания: «он нам зла не сделал», он не был повинен в жестокостях — «не его воля была; наши пьяницы его мутили», он выступал как выразитель интересов народа и был не самозванец Пугачев, а «великий государь Петр Федорович» (IX, 373). Такие оценки и характеристики предводителя восстания Пушкин не ввел в текст книги, ограничившись лишь высказываниями, говорящими в первую очередь о его собственной авторской позиции; он писал, что имя Пугачева «гремит еще в краях», где он действовал, и «народ живо еще помнит» ту пору, «которую — так выразительно — прозвал он пугачевщиною» (IX, 81).

В беседах с казаками Пушкин стремился выявить их отношение к тому, что Пугачев выступал под именем «императора Петра Третьего». Когда в разговоре с ветераном-пугачевцем Пьяновым поэт назвал мнимого «императора» истинным его именем, то встретил резкую отповедь со стороны собеседника: «Он для тебя Пугачев, отвечал мне сердито старик, а для меня он был великий государь Петр Федорович» (IX, 373). Фанатичная вера Пьянова, да и других стариков, в «подлинность» их «государя-батюшки», вера, которую невозможно было сломить никакими доводами, ни строгими взысканиями властей, имела и позднее ревностных сторонников среди новых поколений уральского казачества. Писатель Даль, сопровождавший в июне 1837 г. наследника престола великого князя Александра Николаевича в поездке из Оренбурга в Уральск, вспоминал о любопытнейшей беседе с казачкой одной из уральских станиц: «Мы выехали в 4 часа утра из Оренбурга и не переводя духу прискакали в 4 часа пополудни в Мухрановскую станицу, на этом пути первую станицу Уральского войска. Все казаки собрались у станичного дома, в избах оставались одни бабы и дети. Тощий, не только голодный, я бросился в первую избу и просил старуху подать каймака, топленого молока — сырого здесь не держат — и хлеба. — Ну, что, — сказал я, — чай рады дорогому гостю, государю наследнику? — Помилуй, как не рады? — отвечала та, — ведь мы тута — легко ли дело, царского племени не видывали от самого от государя Петра Федоровича… То есть — от Пугачева»^{349}.

И. И. Железнов записал в 1850-х годах в уральских станицах и форпостах предания о Пугачеве, услышанные от монахини Августы (в миру А. В. Невзоровой), казаков И. М. Бакирева, Н. П. Кузнецова (внучатый племянник Устиньи Кузнецовой) и В. С. Рыбинскова, причем все они утверждали, что восстанием 1773–1774 гг, предводительствовал не Пугачев, а истинный император Петр Федорович^{350}.

Писатель-демократ М. И. Михайлов, побывавший в Уральске в декабре 1856 — январе 1857 г., в одном из путевых очерков писал: «Про кровавую пору пугачевщины между уральцами ходят еще разные рассказы, и не редкость встретить старика или старуху, которые вполне убеждены, что Пугачев не был Пугачевым». Это обстоятельство сказалось, считает Михайлов, на полноте собираемых Пушкиным воспоминаний о Пугачеве: «Мне говорили здесь, что Пушкин не мог много узнать от здешних стариков, помнивших Пугачева, оттого что начал свои расспросы неосторожным отзывом о нем, как о самозванце»^{351}.

Если в беседах Пушкина с уральцами речь заходила о жестокости Пугачева, то «старики оправдывали его, говоря: не его воля была; наши пьяницы его мутили» (IX, 373). Эти утверждения стариков совпадают с неизвестными поэту следственными показаниями Пугачева, который, отнюдь не оправдывая себя (он понимал, что какие-либо оправдания бессмысленны), говорил на допросах в Яицком городке, что в имевших место казнях «отводит главную причину на яицких казаков, как на первых своих друзей, ибо против их представлениев противиться он никак не мог, и они до сего… ево доводили своими разными доводами», и, возвращаясь снова к тому же, пояснял: «Дворян и офицеров, коих убивал большею частию по представлению яицких казаков, а сам я столько жесток отнюдь не был; а не попущал тем, кои отягощали своих крестьян, или командиры — подчиненных; также и тех без справок казнил, естли кто из крестьян на помещиков в налогах доносил», а, впрочем, заявлял, что готов терпеливо снести за свои дела «все те муки, кои на меня возложены будут»^{352}.

Уральский, литератор казачий офицер Никита Федорович Савичев (1820–1885) в одном из газетных очерков привел предание войскового старшины Антона Петровича Бородина о пребывании Пушкина в Уральске: «Один из тех казаков, которых расспрашивал А. С. Пушкин, именно Бахирев, сказывал, что когда священник Червяк, бывший некоторое время писарем у Пугачева, стал умирать, то Бахирев, задушевный приятель умиравшего, и сам видавший самозванца, просил по-дружески, Червяка перед смертью сказать истину: был то Петр III или самозванец Пугачев. На это Червяк положительно отвечал, что «это никто иной был, как император Петр III, потому, — прибавил он, — что таких знаний, распорядительности и проницательности не может быть в простом человеке. И мне, — говорит, — Александр Сергеевич Пушкин толковал, что это был самозванец, донской казак Емельян Пугачев и присвоил себе имя умершего императора; но я этому не верю. Где новым людям знать, что в старину было!»^{353}.

В государственных архивах Москвы и Оренбурга были найдены документы, благодаря которым удалось — с различной степенью полноты и точности — выявить биографические сведения о самом рассказчике и о названных им собеседниках Пушкина.

Антон Петрович Бородин родился в 1799 г., четверть века спустя после Пугачевского восстания, в 1816 г. он вступил в службу рядовым казаком, в 1823 г. произведен в хорунжие, в 1834 г. — в есаулы, в 1848 г. — в войсковые старшины и в 1853 г. вышел в отставку^{354}. На беседах с Пушкиным в Уральске Бородин не был, и сам он, судя по его рассказу, расспрашивал об этом одного из казаков, беседовавших с поэтом. Но если бы Антону Петровичу довелось разговаривать с Пушкиным, он мог бы сообщить ему немало интересного о Пугачевском восстании и о самом Пугачеве по семейным преданиям и по рассказам родни: он принадлежал к известному старшинскому клану Бородиных — ярых противников восстания. Следует заметить, что Антон Бородин был внучатым племянником яицкого войскового старшины Мартемьяна Михайловича Бородина (1737–1775), который со своей командой оборонял Оренбург, осажденный пугачевцами; осенью 1774 г. он был в составе конвойного корпуса, сопровождавшего арестованного Пугачева из Яицкого городка в Симбирск, а затем из Симбирска в Москву. Мартемьяп Бородин неоднократно упоминается на страницах пушкинской «Истории Пугачева» при описании его действий в военных операциях против повстанцев (IX, 27, 51, 101 и др.).

Обратимся к упомянутой в рассказе А. П. Бородина колоритной фигуре пушкинского собеседника — священнику по прозвищу Червяк. Настоящее и полное его имя — Червяков Василий Иванович. Именно так он назван в книге историка уральского казачества А. Б. Карпова «Памятник казачьей старины» (Уральск, 1909). В ней говорится, что рассказами Червякова о событиях в Яицком городке при Пугачеве воспользовался при создании своей книги Пушкин^{355}.

Обнаруженные в делах Оренбургского архива клировые ведомости — послужные списки священнослужителей Уральска — позволили установить важнейшие факты биографии Червякова, причем одна из этих ведомостей датирована 1833 г. — годом, в который Пушкин посетил Уральск. Ведомость сообщает, что второй священник Михайло-Архангельской соборной церкви Василий Иоаннов Червяков по происхождению своему — «священнический сын», в семинарии не обучался, от роду ему 74 года. Таким образом, Червяков родился в 1759 г. и Пугачевское восстание застал 14—15-летним отроком. Он был свидетелем событий, происходивших в то время в Яиц-ком городке; не один раз, вероятно, видел приезжавшего туда Пугачева, многое знал о восстании со слов бывших пугачевцев-казаков, постоянно встречаясь и общаясь с ними за свою многолетнюю службу церковником в Уральске. И вместе с тем возражение вызывает свидетельство А. П. Бородина о том, что Червяков был будто бы писарем у Пугачева. По содержанию авторитетнейших источников (сохранившихся документов повстанческого происхождения, протоколов следственных показаний Пугачева и ближайших его сподвижников) нам хорошо известны все секретари, писари и копиисты, служившие в секретариате Пугачева и в его Военной коллегии, и среди них не было Василия Червякова. Не было его и среди писарей войсковой канцелярии Никиты Каргина — пугачевского атамана в Яицком городке.

По данным клировой ведомости, Василий Червяков с 1775 г. начал службу церковником в Уральске, был определен в дьячки Петропавловской церкви[72], десять лет спустя назначен в дьяконы Михайло-Архангельского собора, в 1794 г. по грамоте епископа Платона он стал священником церкви Казанской богоматери, а в 1796 г. переведен на должность второго священника Михайло-Архангельского собора, где продолжал служить и в 1833 г. Церковное начальство не раз отмечало усердную службу Червякова: епископскими грамотами он в 1797 г. был «удостоен ношением скуфьи[73] зеленого цвета», а в 1825 г. в награжден набедренником[74]. В 1815 г. по царскому указу Червяков был награжден наперстным бронзовым крестом в память Отечественной войны 1812 г. Ведомость отмечает, что Червяков — священник хорошего поведения, но вместе с тем графа о штрафах указывает на отдельные его прегрешения: в 1824 г. Оренбургская духовная консистория оштрафовала его на 2 руб. за то, что он «вопреки начальственному предписанию» уклонился от дачи письменного показания по какому-то делу, а в 1828 г. та же консистория наказала его 50-ю земными поклонами за то, что он допустил дележ денежного дохода в алтаре соборной церкви^{356}. После памятной встречи с Пушкиным Червяков еще несколько лет продолжал священническую службу, это, в частности, устанавливается по клировой ведомости 1839 г.^{357} В названной выше книге А. Б. Карпова говорится, что Василий Червяков умер в 1841 г.^{358} в возрасте 82 лет от роду.

Из рассказа А. П. Бородина явствует, что Червяков и в беседе с Пушкиным и в предсмертных своих словах, сказанных задушевному приятелю Бахиреву, показал себя человеком, признавшим Пугачева не за самозванца, а за истинного императора Петра III. Такая убежденность Червякова, его вера в истинность «царского» происхождения Пугачева представляются невероятными для священника, которому как современнику восстания было хорошо известно, что церковь не только осуждала, но и проклинала Пугачева и его сторонников. Объяснение противоцерковной и антиправительственной позиции Червякова в оценке личности Пугачева следует искать в том, видимо, что он всю свою жизнь провел среди народа в Уральске, где, по наблюдению Пушкина, «казаки (особливо старые люди)» были «привязаны к памяти Пугачева» и считали, что он был «великий государь Петр Федорович» (IX, 373).

Сложно было что-либо узнать о другом пушкинском собеседнике, упомянутом в рассказе А. П. Бородина, — казаке Бахиреве. Дело в том, что человек с такой фамилией не значился в именных списках Яицкого и Уральского казачьих войск, но там были названы несколько казаков с фамилиями Бахаревы[75] и Бакировы. Надо полагать, что это были модификации одной казачьей фамилии, причем преобладала фамилия Бахаревы. Так, в списках 1772 и 1776 гг., близких по времени к Пугачевскому восстанию, учтено восемь казаков Бахаревых, находившихся в службе^{359}. Все они были очевидцами восстания, а некоторые из них, вероятно, находились в рядах повстанцев. Последнее совершенно точно известно в отношении одного из них — Василия Ивановича Бахарева (1750 г. рождения). Он одним из первых примкнул в сентябре 1773 г. к Пугачеву, участвовал в составе его войска в походе к Оренбургу и в осаде этого города. После поражения Пугачева в битве 22 марта 1774 г. у Татищевой крепости В. И. Бахарев попал в плен и с сотнями других пленных был пригнан в Оренбург. При допросе в Оренбургской секретной комиссии группы яицких казаков, в числе которых были Василий Бахарев, Максим Ворожейкин, Наум Муромцев и другие (всего 21 человек), следователь — гвардии капитан-поручик С. И. Маврин — спросил, за какого человека принимали они бывшего своего предводителя, за истинного императора Петра III или за самозванца, донского казака Пугачева? На этот вопрос подследственные ответили: «Наше-де дело темное, как скажут, так и почитаем, и слышем-де ныне, что он обманщик, за такового и мы почитаем. Повиновение же самозванцу делали, смотря на старших яицких казаков, кои имеют чины атаманские и полковничьи, и что они приказывали, то и исполняли»^{360}. Секретная комиссия определила «высечь нещадно плетьми» всех подследственных, а после, приведя к присяге, отослать в Яицкий городок, к прежнему месту казачьей службы.

Какой же именно казак из Бахаревых был современником Пугачевского восстания, знал самого Пугачева, а 60 лет спустя, в сентябре 1833 г., мог беседовать с Пушкиным и к тому же быть очевидцем разговора поэта со священником Василием Червяковым? Обращение к находящейся в Оренбургском архиве книге ревизской переписи населения Уральского казачьего войска 1834 г. позволило выявить всех Бахаревых, а затем найти среди них такого казака, биографические сведения о котором оптимально соответствовали данным разыскиваемого пушкинского собеседника. Скорее всего, это был 81-летний отставной уральский казак Степан Иванович Бахарев (1753 г. рождения); в момент ревизской переписи он находился в Генварцевском форпосте под Уральском^{361}. В дни Пугачевского восстания Степан Бахарев был 20-летним казаком. Содержание его беседы с Пушкиным неизвестно, однако с известной долей вероятия можно предположить, что разговор шел о причинах приверженности казачества к Пугачеву. Это была одна из основных причин поездки Пушкина в Уральск.

Рассказывая в третьей главе «Истории Пугачева» о своеволии яицких казаков, которые, внешне оказывая почтение «государю Петру Федоровичу», фактически не без успеха пытались управлять его действиями, Пушкин привел слова Пугачева: «Улица моя тесна», сказанные им старому товарищу Денису Пьянову на свадьбе младшего его сына (IX, 27), а в примечании пояснил, что это слышано им «от самого Дмитрия Денисовича Пьянова, доныне здравствующего в Уральске» (IX, 102). Ссылаясь на беседу с ним, Пушкин в «Замечаниях о бунте» писал, что Пугачев был посажёным отцом на свадьбе Дмитрия Пьянова (IX, 373).

Отец пушкинского собеседника отставной казак Денис Степанович Пьянов (1724–1774) познакомился с Пугачевым задолго до его выступления. Приехав в ноябре 1772 г. в Яицкий городок, Пугачев целую неделю прожил в доме у Дениса Пьянова, где произносил дерзкие речи, «поносил начальство», угнетавшее народ, открыл свое намерение увести яицких казаков на вольные земли Прикубанья, на р. Лабу, а притом «уверял, что и донские казаки не замедлят за ними последовать» (IX, 13). Пугачев уехал, а вскоре до Яицкого городка дошла весть о его аресте в Малыковке (18 декабря). Узнав об этом/ Денис Пьяноь бежал из дома и около года скрывался в старообрядческих скитах и казачьих хуторах в прияицкой степи. Возвратился он в Яицкий городок в декабре 1773 г., незадолго до вступления отряда пугачевского атамана М. П. Толкачева. 7 января 1774 г. в Яицкий городок приехал Пугачев, на этот раз в роли «Петра III», к которому и явился Денис Пьянов^{362}. Вскоре состоялась свадьба его младшего сына, описанная Пушкиным в;«Истории Пугачева». Имя младшего сына Дениса Пьянова «Дмитрий», названное Пушкиным, вошло в литературу, указатели, биографические словари^{363}.

С. А. Попов, уже не раз упоминавшийся нами, изучая в Оренбургском архиве ревизскую перепись населения Уральского казачьего войска 1834 г., натолкнулся на запись о жившем в Уральске престарелом отставном казаке Пьянове. Это был Михаил Денисович Пьянов. Других Пьяновых в Уральске не оказалось. Обнаруженная С. А. Поповым запись сообщает: «Михайла Денисов Пьянов, 95 лет; по 7-й ревизии[76] было 78 лет. Михайлин зять Нефед Михайлов Толоконников, 44-х лет. Нефеда Михайлова жена Евдокия, 42-х лет»^{364}. С. А. Попова заинтересовал вопрос: «Кто же ошибся в имени Пьянова: Пушкин ли, называвший его Дмитрием Денисовичем, или же перепись 1834 г., указавшая, что его звали Михаилом Денисовичем? Не можете ли Вы выяснить: сколько сыновей было у Дениса Пьянова и как их звали?».

Задача показалась весьма занимательной и для ее решения нужно было обратиться в московские архивы, где хранятся основные комплексы документов, освещающих события Пугачевского восстания. В ЦГАДА нашлись протоколы следственных показаний Дениса Степановича Пьянова на допросах 22 апреля 1774 г. в Яицкой комендантской канцелярии и 10 мая того же года в Оренбургской секретной комиссии^{365}, а также протоколы показаний его жены Аграфены Саввишны Пьяновой на допросах 16 января и 15 сентября 1773 г. в Яицкой комендантской канцелярии^{366}. Однако на этих допросах ни Денис Пьянов, ни его жена Аграфена ничего не говорили о своих сыновьях. Лишь на допросе в Оренбурге Денис Пьянов упомянул о своей снохе, сшившей Пугачеву пестрядинную рубаху. Эта сноха была женой старшего сына Пьянова, так как упомянутое выше событие происходило в ноябре 1772 г.^{367}, а младший сын Пьянова женился позднее, уже во время восстания, в январе 1774 г., ибо Пугачев присутствовал на этой свадьбе, будучи не только посажёным отцом жениха, но и «государем Петром Федоровичем».

Самый ранний по времени документальный источник о сыновьях Дениса Пьянова^{368} удалось найти в ЦГВИА. В делах канцелярии шефа казачьих войск генерал-аншефа Г. А. Потемкина обнаружен именной список уральских казаков, датируемый мартом 1776 г., в котором учтены рядовые казаки Леонтий и Михаил Пьяновы^{369}. Имя «Дмитрий Пьяпов» в этом списке не значится.

Научная сотрудница Башкирского филиала Академии паук СССР И. М. Гвоздикова разыскала в одном из фондов ЦГА БАССР книгу ревизской переписи населения Уральского казачьего войска по VI ревизии, проводившейся в 1811 г., где имеется запись об отставном 69-летнем казаке Михаиле Пьянове[77] и его семье^{370}. Имя «Дмитрий Пьянов» в этом списке не значится.

Отсутствие имени Дмитрия Пьянова среди уральских казаков, учтенных именным списком 1776 г. и ревизскими переписями 1811 и 1834 гг., вызвало вопрос: а был ли у Дениса Пьянова сын Дмитрий? Вместе с тем возникли следующие предположения: 1) Пушкин ошибочно назвал Дмитрием Михаила Пьянова, проходящего по учетным документам 1776, 1811 и 1834 гг.; 2) собеседником Пушкина был Михаил Пьянов; 3) Пугачев был посажёным отцом на свадьбе у Михаила Пьянова.

Последнее из этих предположений документально подтвердилось протоколом следственных показаний пугачевского секретаря и «думного дьяка» Ивана Яковлевича Почиталина. На допросе в Оренбургской секретной комиссии он рассказал, что, находясь в январе 1774 г. в Яицком городке, Пугачев выбрал «двух девок, который ему были нравны, и женил двух своих любимцев: меня — Почиталина и Михайлу Пьянова; свадьба была на щот Пугачева, и платье на невест положил он свое; моя жена — дочь казака Семена Головачева, которой убит, а Пьянова — дочь же казака Ивана Пачколина, которой ныне на Яике»^{371}.

Показание Почиталина и данные о Михаиле Пьянове, содержащиеся в именном списке 1776 г. и ревизских переписях 1811 и 1834 гг., удостоверяют, что младшего сына Дениса Пьянова звали Михаилом Денисовичем, а следовательно, Пушкин, называя его Дмитрием Денисовичем, допустил ошибку в имени. Ошибка произошла, скорее всего, оттого, что Пушкин записал свою беседу с Пьяновым не сразу же в Уральске, а несколько недель спустя в Болдине, при доработке и дополнении текста третьей главы «Истории Пугачева». Прочие же факты биографии Михаила Пьянова, изложенные Пушкиным, соответствуют в основных чертах содержанию рассказа Почиталина (характер отношения Пугачева к семейству Пьяновых, его участие в свадьбе Михаила и др.). Почиталин называл Михаила Пьянова любимцем Пугачева, а его любовь можно было заслужить верной службой и преданностью. Пушкин с удивлением и, пожалуй, не без уважения отмечал непоколебимую привязанность престарелого Михаила Пьянова к памяти Пугачева, который по-прежнему почитался им не иначе, как «великий государь Петр Федорович» (IX, 373).

Нашлось документальное свидетельство об участии Михаила Пьянова в Пугачевском восстании. В августе 1774 г., когда преследуемый карателями Пугачев отступал со своим войском на юг, в безлюдную степь Нижнего Поволжья, и дело близилось к трагической развязке, генерал-майор П. С. Потемкин, действуя по полномочию Екатерины II, обратился с увещеванием к укрывающимся на Яике казакам-пугачевцам. Потемкин предлагал им сдаться властям, принеся «души и сердца с повиновением», обещал им исходатайствовать у Екатерины II помилование, угрожая вместе с тем, что «естли сие последнее объявление не приведет в раскаяние окаменелый в злости сердца, тогда над таковыми излиется уже весь праведный гнев монархини, и оружие ея величества умножится на истребление и казнь всех преступников»^{372}. Многие из пугачевцев восприняли призыв Потемкина к капитуляции как последний шанс избегнуть наказания. Среди сотни казаков, явившихся с повинной к начальнику Яицкой секретной следственной комиссии гвардии капитан-поручику С. И. Маврину, был и Михаил Пьянов.

На допросе у Маврина Пьянов сообщил, что он «от роду себе имеет 22 года»^{373}, происходит «из казачьих детей». При первом приступе повстанцев к Яицкому городку (18 октября 1773 г.) против них была отряжена казачья команда старшины А. И. Витощнова, где был и Пьянов. Но команда Витошнова почти в полном составе, включая и Пьянова, перешла на сторону Пугачева. Потом Пьянов был в походе пугачевского войска на Оренбург, при взятии Илецкого городка и крепостей Рассыпной, Нижне-Озерной и Татищевой, а позднее, в октябре — декабре 1773 г., участвовал в осаде Оренбурга, где «противу высылаемых из онаго команд в сражение употреблялся», В конце декабря того же года повстанческий отряд атамана М. П. Толкачева вступил в Яицкий городок и осадил находящуюся в центре, у собора Архангела Михаила, крепость, где засел гарнизон во главе с подполковником И. Д. Симоновым и верные властям казаки. В январе 1774 г. на помощь Толкачеву пришел из-под Оренбурга отряд атамана А. А. Овчинникова, а вслед за ним приехал и сам Пугачев, в свите которого был и Пьянов. В течение трех месяцев, с начала января по начало апреля 1774 г., Пьянов участвовал в боевых действиях при осаде в Яицком городке внутренней крепости, был «на приступах к воинскому ретраншаменту», который так и не удалось взять ни штурмами, ни голодной блокадой.

Когда в начале апреля 1774 г. руководители восставших узнали о движении к Яицкому городку корпуса генерал-майора П. Д. Мансурова, то отправили против него отряд Овчинникова, который вскоре потерпел поражение, после чего бежал через оренбургские степи и горы Южного Урала на соединение к Пугачеву в Магнитную крепость. Пьянов не ушел с Овчинниковым, а остался в Яицком городке с казачьей командой, по-прежнему содержавшей в блокаде городовую крепость, но «противу следующих сюда воинских команд не выезжал». А когда каратели «приближились к Яицкому городку, тогда, убоявся того, что он состоял з бунтовщичьей стороны, скрылся у себя в доме, где до сего времени тайно и пробавлялся». В августе 1774 г. он, «пришед в раскаяние, сам явился». Свои показания заключил заявлением, что за время пребывания в рядах восставших он «воровства, грабительства и смертного убивства не чинил»^{374}.

Рассмотрев дело, Маврин записал в решении, что Михаил Пьянов «хотя и сам явился, но верные казаки донесли, что имел довольно случаю в прошедшую зиму явитца, следовательно, верил злодею, что государь», а посему он «сечей плетьми, приведен к присяге и написан без очереди на четыре месяца на дальныя форпосты»^{375}.

При чтении этих документов обращают на себя внимание два обстоятельства. Первое — ни Маврин, ни «верные казаки» вполне обоснованно не поверили в искренность раскаяния Пьянова; 60 лет спустя это подтвердилось словами Пьянова в беседе с Пушкиным. На вопрос поэта: «Расскажи мне… как Пугачев был у тебя посажёным отцом?» — последовало: «Он для тебя Пугачев, отвечал мне сердито старик, а для меня он был великий государь Петр Федорович» (IX, 373). Второе — умолчание Пьянова о том, что он был одним из любимцев Пугачева и что тот был посажёным отцом на его свадьбе; умолчание понятное, ибо эти факты были бы явно предосудительными в глазах властей и могли повлечь за собой более суровое наказание.

В беседе Пушкина с Пьяновым средн других тем речь зашла о своеволии яицких казаков в их отношениях с предводителем восстания. Переданные Пьяновым слова Пугачева «Улица моя тесна» выразительно увенчали собой пушкинскую характеристику положения предводителя восстания в ближайшем его окружении, среди яицких казаков — инициаторов и вожаков восстания. Пугачев, по словам Пушкина, «ничего не предпринимал без их (яицких казаков. — Р. О.) согласия; они же часто действовали без его ведома, а иногда и вопреки его воле. Они оказывали ему наружное почтение, при народе ходили за ним без шапок и били ему челом; но наедине обходились с ним как с товарищем, и вместе пьянствовали, сидя при нем в шапках и в одних рубахах, и распевая бурлацкие песни. Пугачев скучал их опекою. Улица моя тесна, говорил он Денису Пьянову, пируя на свадьбе младшего его сына» (IX, 27). Для данной характеристики Пушкин использовал и другие источники, в частности, показания корнета Федора Пустовалова из «Хроники» П. И. Рычкова (IX, 324), а в качестве иллюстраций привел рассказы о судьбе близких к Пугачеву людей, писаря Д. Н. Кальминского и майорши Е. Г. Харловой, казненных яицкими казаками (IX, 27–28).

Теперь нам известны и другие высказывания Пугачева относительно своевольства яицких казаков. Когда однажды, будучи со своим войском на правобережье Волги, Пугачев выразил атаману Л. А. Овчинникову недовольство по поводу самочинных расправ казаков над пленными, то атаман резко ответил ему: «Мы-де не хотим на свете жить, чтобы ты наших злодеев, кои нас раззоряли, с собою возил, ин-де мы тебе служить не будем». И Пугачев, выслушав эти дерзкие слова, вынужден был, по собственному его признанию, замолчать, ибо Овчинников был «первой человек во всей его толпе»^{376}. В другом следственном показании Пугачев заявил, что яицкие казаки вообще держались при нем независимо и «делали што хотели»^{377}. При этом имелись в виду лишь некоторые из лидеров яицкого казачества, выдвинувшие Пугачева на роль «императора Петра Федоровича» и стремившиеся использовать его в узкосословных казачьих интересах; они стесняли его действия и не давали возможности развернуть его богатые дарования, нанося существенный урон делу восстания^{378}. Но к этому не были причастны ни рядовые казаки, люди подобные Михаилу Пьянову, ни такие видные вожаки движения, как И. Н. Зарубин — Чика, И. Я. Почиталин, тот же строптивый атаман А. А. Овчинников и многие другие, которые оставались верпы Пугачеву и шли с ним до конца.

Следует заметить, что слова Пугачева «Улица моя тесна», услышанные от Михаила Пьянова, Пушкин ввел в разговор Пугачева с прапорщиком Гриневым во время их поездки из Бердской слободы в Белогорскую крепость 1(в одиннадцатой главе «Капитанской дочки»). На вопрос Гринева: «А ты полагаешь идти на Москву?» самозванец несколько задумался и сказал вполголоса: «Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою» [(VIII, 352).

В дорожной записной книжке Пушкина есть краткая заметка: «Вас. Плотников. Пуг[ачев] у него работником» (IX, 493), внесенная для памяти о предании, услышанном поэтом от кого-то из казаков-старожилов в Уральске. К тому времени поэт располагал всего лишь одним документальным свидетельством о Плотникове — приговором Сената от 10 января 1775 г. по делу Пугачева и его сподвижников, опубликованным в т. 20 «Полного собрания законов». Василий Плотников и ряд его товарищей (Денис Караваев, Григорий Закладнов и др.) как первоначальные сторонники Пугачева, которые, «условясь с ним о возмущении яицких казаков, делали первые разглашения в народ», осуждены были Сенатом к жесточайшему наказанию, их надлежало «высечь кнутом, поставить знаки и, вырвав ноздри, сослать на каторгу» (IX, 189–190). Этими крайне скупыми данными и исчерпывались все комментарии к пушкинской заметке о Плотникове в специальной литературе^{379}.

Для установления истинности уральского предания о Плотникове нужно было изучить протоколы следственных показаний Пугачева и его ближайших сподвижников И. И. Зарубина — Чики, М. Г. Шпгаева, Т. Г. Мясникова, И. Я. Почиталина, Г. М. Закладнова, Д. К. Караваева, Я. Ф. Почиталина и самого В. Я. Плотникова. Ни один из них ничего не говорил о том, что Пугачев служил в работниках у Плотникова накануне восстания, летом и в начале осени 1773 г., когда Пугачев скрывался в степных прияицких хуторах. Убедительнее всего невероятность такой ситуации устанавливается при чтении следственных показаний Василия Яковлевича Плотникова.

Наиболее обстоятельные автобиографические показания Плотников дал на допросе 24 июня 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. Как сообщил Плотников, родился он в 1734 г.; 19-летним юнцом начал казачью службу, но, прослужив около шести лет, вышел в отставку из-за болезни ног. В восстании 1772 г. на Янке Плотников не участвовал, но как сторонник «мятежной» стороны казачьего войска не избежал репрессий, был осужден к выплате 15-рублевого денежного штрафа. Оп пытался уклониться от этого взыскания, не будучи в состоянии из-за крайней его бедности «заплатить толикого числа денег», но был арестован, закован в кандалы и содержался в заключении до тех пор, пока не внес в казну половину штрафной суммы.

В конце августа 1773 г. Плотников, встретившись с казаком Денисом Караваевым, узнал от него, что в Таловом умете появился неведомый человек (это был Пугачев), который выдает себя за «императора Петра Третьего» и готов вступиться за казаков Яицкого войска. После некоторых колебаний Плотников вошел в группу заговорщиков, действующих в Яицком городке в пользу новоявленного «государя Петра Федоровича». Они вербовали ему сторонников среди верных казаков, обсуждали план выступления, заготавливали знамена и оружие.

Вечером 15 сентября Плотников вместе с Иваном Почиталиным и Тимофеем Мясниковым выехали из Яицкого городка на речку Усиху (в 40 верстах от городка), где находился в то время Пугачев, и на другой день добрались до степного лагеря. Там и состоялось знакомство Плотникова с Пугачевым. В их беседе обсуждались возможности и перспективы казачьего выступления. «Што, чадо, говорят обо мне в городе, хочет ли войско меня принять?» — спросил Пугачев. «Говорят, ваше императорское величество, разно, — ответил Плотников, — иныя согласны, и говорят, што отказать вам нельзя». Взвесив эти слова, Пугачев раскрыл собеседнику свой замысел, учитывающий двоякое развитие событий в зависимости от той или иной позиции яицкого казачества: «Мне бы-де несколько надобно людей, ежели бы-де сот пяток, так и довольно. Я бы-де пришел с ними к Яицкому городку, и коли-де примут в город, так хорошо, а не примут, так и нужды нет: я бы мимо прошел. Мне-де нужно, штоб Яицкое войско проводило меня до Санкт-Петербурга». Вечером 16 сентября в лагерь Пугачева примчался на взмыленном коне казак Степан Кожевников, он поднял тревогу вестью о выступившей сюда из Яицкого городка розыскной военной команде, которой велено арестовать «государя» и его сторонников. Пугачев тотчас велел седлать лошадей и бежать с Усихи к Яику-реке, в хутор братьев Толкачевых. Плотников, не имевший верховой лошади, остался в брошенном лагере, ему обещали, что за ним позднее приедет казак с запасной лошадью. Всю ночь, и утро следующего дня провел Плотников в напрасном ожидании, а в полдень его нашла здесь и схватила розыскная команда. Вечером 18 сентября Плотникова привезли в Яицкий городок. Он был допрошен в комендантской канцелярии, причем допрос шел с пристрастием, с битьем плетьми, но он скрыл многие обстоятельства своей поездки к Пугачеву и не выдал его сторонников, находившихся еще на свободе. В течение девяти месяцев Плотников находился в тюремном заключении в Яицком городке, откуда в июне 1774 г. был перевезен в Оренбург и сдан для следствия в Оренбургскую секретную комиссию^{380}.

В ноябре Плотникова с партией колодников доставили из Оренбурга в Москву, где в Тайной экспедиции Сената началось главное дознание по делу Пугачева. 17 ноября предстал перед следователями и Плотников, на этом допросе он подтвердил свои показания, данные им ранее в Оренбурге^{381}. 10 января 1775 г., сразу же по свершении смертной казни над Пугачевым и четырьмя его товарищами, партию приговоренных к каторжным работам, среди которых были В. Я. Плотников, Д. И. Караваев, Г. М. Закладное, И. Я. Почиталин, М. Д. Горшков, И. И. Ульянов, А. Т. Долгополов и Канзафар Усаев, отправили из Москвы в прибалтийский город Рогервик. В пути Плотников тяжело заболел, а по прибытии в Ревель (Таллин) скончался, где и был похоронен 29 января 1775 г.^{382}

Судя по протоколам показаний Плотникова и других пугачевцев на допросах в Оренбурге, уральское предание о службе Пугачева в работниках у Плотникова лишено было реальных оснований: Плотников был малоимущим казаком и не имел возможности нанимать работников; к тому же и встретился-то и познакомился он с Пугачевым лишь за день до начала восстания, когда тот действовал уже в роли «императора»^{383}. Предание о Плотникове, услышанное в Уральске, покоилось на устойчиво жившей здесь народной легенде, которую принял во внимание Пушкин, когда в начале второй главы «Истории Пугачева» писал: «В смутное сие время, по казацким дворам шатался неизвестный бродяга, нанимаясь в работники то к одному хозяину, то к другому, и принимаясь за всякие ремесла» (IX, 13)^{384}.

После посещения Уральска в бумагах Пушкина появилась запись: «Федулев, недавно умерший, вез однажды Пугачева пьяного — и ночью въехал было в Ор[енбург]» (IX, 497), отображающая рассказ, услышанный от уральских казаков. Поэт вспомнил эту запись при работе над третьей главой «Истории Пугачева». Повествуя о боевых стычках, происходивших под стенами осажденного Оренбурга между повстанцами и командами гарнизона, Пушкин поведал о том, что «нередко сам Пугачев являлся тут же, хвастая молодечеством. Однажды прискакал он, пьяный, потеряв шапку и шатаясь на седле, — и едва не попался в плен. Казаки спасли его и утащили, подхватив его лошадь под устцы» (IX, 27)^{385}. В примечании к этому тексту Пушкин использовал свою запись о Федулеве, значительно расширив описание эпизода введением ряда выразительных деталей: «В другой раз Пугачев, пьяный, лежа в кибитке, во время бури сбился с дороги и въехал в оренбургские ворота. Часовые его окликали. Казак Федулев, правивший лошадьми, молча поворотил и успел ускакать. Федулев, недавно умерший, был один из казаков, предавших самозванца в руки правительства» (IX, 102).

При обработке первоначальной записи Пушкин дополнительно ввел пояснение, что Федулев — «один из казаков, предавших самозванца в руки правительства». Источником этого утверждения послужил не рассказ, услышанный Пушкиным в Уральске, а официальные документы. Поэт знал об яицком казаке Иване Петровиче Федулеве из трех правительственных публикаций, помеченных в т. 19 и т. 20 «Полного собрания законов», перепечатанных в составе приложений к «Истории Пугачева». Федулев упоминается в «Описании происхождения дел и сокрушения» Пугачева, обнародованном при манифесте Екатерины II от 19 декабря 1774 г. (IX, 179), в приговоре Сената по делу Пугачева, объявленном 40 января 1775 г. (IX, 191), в «Объявлении прощаемым преступникам», опубликованном Сенатом 11 января 1775 г. (IX, 193). Иван Федулев в июле — августе 1774 г. служил полковником в войске восставших, а позднее, встав на путь предательства, организовал заговор против Пугачева, 8 сентября он с группой заговорщиков-арестовал Пугачева и неделю спустя выдал властям. Невзирая на «пугачевское» прошлое Федулева и главных его сообщников по заговору, правительство помиловало их, но все-таки сочло необходимым выслать на поселение в Прибалтику^{386}.

В дни восстания возникали самые неожиданные коллизии и повороты событий, но как-то не хотелось верить в то, чтобы Иван Федулев, запятнавший себя предательством, мог совершить незадолго перед тем такой поступок, как спасение Пугачева. И благодаря архивным документам удалось установить, что казаки, рассказывая Пушкину о приключении с Пугачевым у стен Оренбурга, наверняка имели в виду не Ивана Федулева, а его однофамильца и родственника. Из неопубликованного протокола показаний Ивана Федулева на допросе в Яицкой секретной комиссии видно, что он примкнул к восстанию в январе 1774 г. в Яицком городке, где и находился до середины апреля, а в пугачевских отрядах под Оренбургом вовсе не бывал^{387}. Следовательно, он и не мог участвовать в упомянутом происшествии с Пугачевым, случившемся «в бурю», зимой 1773/74 г. у Оренбурга. Это косвенно подтверждается еще одним наблюдением. По документам, хранящиеся в Центральном государственном историческом архиве Эстонской ССР, известно, что Иван Федулев умер в Пернове 11 декабря 1803 г.^{388} Исходя из этого, следует признать, что казаки, говоря Пушкину о «недавно умершем» Федулеве, имели в виду, конечно, не Ивана Федулева, скончавшегося за 30 лет до приезда поэта в Уральск.

Но что за человек был тот, другой Федулев, спасший Пугачева от поимки под Оренбургом? В ходе архивных разысканий выяснилось, что им был яицкий казак Василий Максимович Федулев (родился в конце 1740-х годов)^{389}.

В конце января 1774 г. при сватовстве Пугачева к Устинье Петровне Кузнецовой Василий Федулев заочно фигурировал в роли подставного жениха. Аксинья Петровна Толкачева, жена атамана М. П. Толкачева, бывшая свахой у Пугачева, рассказывала на следствии, что Пугачев при сватовстве «приказал заложить в сани лошадь, и велел ей, Аксинье, ехать с Почиталипым и с ее мужем к Кузнецову и дочь ево еще посмотреть, подтвердя притом, когда-де спросят: «За ково ее смотрите?», то скажите, что за гвардейца Василия Федулева (которой из яицких же казаков)»^{390}. Василия Федулева называли «гвардейцем», потому что он служил в «гвардии», созданной в октябре 1773 г. для охраны Пугачева. «Гвардия» эта, по свидетельству ее командира сотника Т. Г. Мясникова, состояла «из выбранных нарочно для сего лутчих яицких казаков двадцати пяти человек. И буде куда бы отлучался, то всегда за ним ездили, и для сего и назывались они гвардиею»^{391}. Потому-то Василий Федулев как «гвардеец» личной охраны и мог сопровождать Пугачева в той памятной поездке в буран, которая едва не закончилась пленом, чего удалось избежать благодаря редкому самообладанию в критическую минуту казака-«гвардейца».

Упоминание о Василии Федулеве встретилось в протоколе московского допроса Пугачева. 31 августа 1774 г. отряд повстанцев, следуя левым берегом Волги, приблизился к Николаевской слободе (расположенной напротив правобережного г. Камышина) и тут натолкнулся на неприятельскую заставу. Произошла схватка, в ходе которой, как вспоминал Пугачев, из числа неприятелей «двух человек скололи: одного он, Емелька, а другова — племянник казака Федулева (Ивана.—Р. О.), Василий Федулев»^{392}.

Архивные разыскания других документальных источников для уточнения биографии Василия Федулева увенчались успехом. Среди следственных материалов Яицкой секретной комиссии, хранящихся в ЦГАДА, был обнаружен протокол допроса Василия Федулева, освещающий его участие в Пугачевском восстании^{393}. В середине октября 1773 г. он был включен в карательную казачью команду сотника П. Л. Копеечкина, отправленную из Яицкого города в Ранние хутора по Яику, где появились пугачевские эмиссары, собиравшие казаков под знамена восстания. По приезде на хутора никого из пугачевцев не застали, но в самой команде поднялся мятеж. Казаки, в том числе и Василий Федулев, предводительствуемые есаулом Яковом Серебрецовым, арестовали Копеечкина и его сторонников, а затем отправились в Бердскую слободу к Пугачеву. Там Копеечкина казнили, а казаков его команды зачислили в войско восставших. Тогда-то Василий Федулев и был зачислен в «гвардию» Пугачева. В ноябре — декабре 1773 г. он участвовал в боях под Оренбургом, не раз «выходил на сражение против оренбургских вылазок». В один из дней этого периода осады Оренбурга и произошел памятный эпизод со спасением Пугачева, но Василий Федулев ничего не сказал об этом на допросе. Это умолчание было продиктовано защитной тактикой подследственного: не в его интересах было усугублять свою вину и меру наказания.

В начале января 1774 г. Василий Федулев отправился с отрядом атамана А. А. Овчинникова из Бердской слободы в Яицкий городок, а вскоре туда приехал и Пугачев. Казаки осадили находившуюся в центре городка крепость, Василий Федулев «стоял вокруг ретраншамента на карауле». В начале апреля того же года, по приближении к Яицкому городку карательного корпуса генерала П. Д. Мансурова, Василий Федулев бежал из городка в верховья р. Чеган, где пристал к отряду атамана Овчинникова, с которым, пройдя сотни верст через оренбургские степи и горы Южного Урала, вышел на соединение с Пугачевым к крепости Магнитной. В составе пугачевского войска Василий Федулев проделал поход от верховий Яика до низовий Волги, участвовал во всех боях и во взятии крепостей Карагайской, Петропавловской, Степ-рой и Троицкой, городов Красноуфимска, Осы, Казани, Саранска, Пензы, Саратова и Камышина. 25 августа $774 г. Пугачев потерпел решительное поражение в битве у Солениковой ватаги под Черным Яром, бежал с остатками своего войска в заволжские степи и к 8 сентября вышел к р. Большой Узень. Здесь Василий Федулев узнал об аресте Пугачева группой заговорщиков во главе с «чиновными старшинами» И. П. Федулевым, Ф. Ф. Чумаковым и И. А. Твороговым. Казаки поехали к Яицкому городку принести повинную властям и сдать им в руки своего бывшего предводителя. Василий Федулев, заболевши в пути, отстал от них и в течение месяца отлеживался у знакомых казаков в Песчанных хуторах. В Яицкий городок он явился 17 октября 1774 г., был допрошен в секретной комиссии и заключен в тюремный острог^{394}.

Пять месяцев спустя, 14 марта 1775 г., состоялось определение Тайной экспедиции Сената по делу 219 уральских^{395} казаков — бывших пугачевцев (в их числе был и Василий Федулев). В определении объявлялось, что хотя все они за их преступления «достойны смертной казни», но, учитывая добровольную явку с повинной, предписано их «от смертной казни, а равно и от всякого наказания избавить и из-под караула освободить». Определение было утверждено резолюцией Екатерины II «Быть по сему»^{396}.

Василий Федулев прожил после восстания около 40 лет. Последнее документальное известие о нем относится к кануну Отечественной войны 1812 г. В книге ревизской переписи населения Уральска по VI ревизии (1811 г.) назван 67-летний отставной казак Василий Федулев^{397}, а так как его нет в книге VII ревизии (1817 г.), то он, видимо, скончался между 1811–1817 гг. Потому-то казаки, рассказывая Пушкину об истории, приключившейся с Пугачевым и Федулевым у стен Оренбурга, и говорили об этом Федулеве как о «недавно умершем».

Кто именно из казаков поведал Пушкину о примечательном приключении? Отвечая на этот вопрос, нельзя выйти за границу предположений, ибо никаких прямых свидетельств пока не найдено. Возможно, что рассказчиком был Михаил Денисович Пьянов, любимец Пугачева, узнавший об этом происшествии либо от самого предводителя восстания, либо от «гвардейца» Василия Федулева. Вероятнее же всего, на наш взгляд, предположение, что история эта была сообщена поэту кем-то из потомков Василия Федулева, в доме которого давний эпизод со спасением Пугачева мог служить излюбленной темой семейных рассказов. Если так и было, то информаторами Пушкина могли быть сыновья покойного Василия Федулева отставные казаки Федор и Пимен, жившие в то время в Уральске: они учтены в книге ревизской переписи населения Уральска по VIII ревизии (июнь 1834 г.). Федору Васильевичу было тогда 48 лет, а Пимену Васильевичу — 34 года^{398}.

Будучи в Уральске, Пушкин услышал от казаков предание об аресте Пугачева заговорщиками 8 сентября 1774 г. у степной реки Большой Узень. Предание это поэт кратко изложил в своих дорожных заметках: «Когда казаки решились выдать Пугачева, то он подозвал Творогова, велел ему связать себе руки, но не назад, а вперед. — Разве я разбойник, говорил Пугачев» (IX, 497). Значительно полнее воспроизвел Пушкин рассказ казаков об аресте предводителя восстания в восьмой главе «Истории Пугачева». Когда заговорщики, окружив Пугачева, заявили ему, что они намерены явиться с повинной в Яицкий городок и выдать самого его, Пугачева, властям, тогда произошла такая сцена: «Что же? сказал Пугачев, вы хотите изменить своему государю? — Что делать! отвечали казаки, и вдруг на него кинулись. Пугачев успел от них отбиться. Они отступили на несколько шагов. Я давно видел вашу измену, сказал Пугачев, и подозвав своего любимца, илецкого казака Творогова, протянул ему свои руки и сказал: вяжи\ Творогов хотел ему. скрутить локти назад. Пугачев не дался. Разве я разбойник! говорил он гневно. Казаки посадили его верхом, и повезли к Яицкому городку. Во всю дорогу Пугачев им угрожал местью великого князя. Однажды нашел он способ высвободить руки, выхватил саблю и пистолет, ранил выстрелом одного из казаков, и закричал, чтоб вязали изменников. Но никто уже его не слушал» (IX, 77), Воспроизведенное Пушкиным предание[78] отходило от истины в отдельных лишь деталях, но в основе своей верно передавало картину ареста Пугачева и события, происходившие при его конвоировании в Яицкий городок. Это устанавливается при обращении к следственным показаниям главарей противопугачевского заговора И. А. Творогова, Ф. Ф. Чумакова, И. П. Федулева и И. С. Бурнова.

Наиболее обстоятельно арест Пугачева изображен в протоколе показаний Творогова. Когда Пугачеву открылось предательство «чиновных старшин», то он «переменялся в лице, — то побледнеет, то покраснеет, а напротив того, и мы, — вспоминал на следствии Творогов, — дрожмя дрожали». Когда же казак Бурнов бросился, по знаку Федулева, к Пугачеву и «схватил его спереди за руки, повыше локтей», то Пугачев, «помертвев, робким и прерывающимся голосом говорил: «Што ето? Што вы вздумали? На ково вы руки подымайте?» Но заговорщики были непреклонны, они заявили Пугачеву: «Мы не хотим больше тебе служить», — и потребовали сдать оружие, шашку, кинжал и патронницу. Пугачев пытался было оговорить старшин: «Ай, робята, што вы ето вздумали надо мною злодействовать! Вить вы только меня погубите, а то и сами не воскреснете! Полно, не можно ли, детушки, ето-во отменить! Напрасно вы меня губите», — но в конце концов, уступая силе, вынужден был сдать оружие, сказав при этом Буркову, который все еще держал его за руки: «Мне-де бесщестно отдать ето тебе»[79], а я отдам полковнику своему Федулеву». Обезоружив Пугачева, заговорщики посадили его на лошадь, и, «ведя оную за повод, ехали все вокруг него»^{399}.

При аресте Пугачев не был связан, ехал, как и другие, на верховой лошади. Он решил воспользоваться слабым присмотром за собой, чтобы бежать и укрыться в степи. Подозвав Творогова, он отъехал с ним в сторону и направился к густым зарослям камыша. Пугачев снова стал уговаривать Творогова: «Иван! Што вы ето делаете? Вить ты сам знаешь божие писание: кто на бога и на государя руки подымет, тому не будет прощения ни здесь, ни в будущем веке. Ну што вам пользы, — меня потеряете и сами погибнете! Полно, подумайте-ка хорошенька, не лутче ли кинуть ето дело!» Но Творогов твердо ответил: «Нет, уж, батюшка, и не говори! Што задумали и положили, то так тому и быть, — отменить нельзя». Внезапно Пугачев стегнул лошадь плетью и бросился в степь к камышам, крикнув Творогову: «Ну, прощай, Иван! Оставайся!» Творогов, а вслед за ним и другие заговорщики, Т. Д. Железнов, И. Ф. Астраханкин и И. П. Федулев, кинулись в погоню за Пугачевым, после ряда приключений настигли его, заломили руки за спину и связали их. И тут, как вспоминал Творогов, связанный Пугачев, «злобствуя» на заговорщиков, кричал: «Как-де вы смели на императора своего руки поднять? За ето-де воздастся вам, — естли не от меня, так есть у меня наследник Павел Петрович!», но потом уже стал просить, чтобы его развязали, что и было сделано после обещания Пугачева, «что не уйдет уже более» от них^{400}. В несколько ином свете изобразил это событие Иван Федулев. Когда? Пугачева схватили и собирались было связать, то он «закричал: «Ково вы вяжете? Ведь естли я вам ничего не зделаю, то сын мой Павел Петрович ни однова человека [из вас] живова не оставит!» И так ево связать поопасались»^{401}. Отправившись в путь от Большого Узеня к Яицкому городку, заговорщики везли Пугачева не связанного, но крепко присматривали за ним.

Два или три дня спустя, когда отряд остановился на привал у степной речки Балыкты, Пугачев, действуя в сговоре с казаком Михаилом Маденовым, предпринял новую попытку к освобождению. Заметив лежащие без присмотра на земле саблю и пистолет, Пугачев схватил их и бросился к главарям заговора, крича казакам: «Вяжите, про так их мать, старшин-та, вяжите!». Подскочив к Ивану Федулеву, он вскинул пистолет, спустил курок, но кремень осекся. Федулев, вскричав: «Атаманы-молодцы, не выдайте!» пошел с обнаженной саблей на Пугачева, которого стали окружать другие заговорщики. Пугачев, отмахиваясь саблей от Федулева, попятился назад, и в этот момент Бурнов нанес ему древком копья сильный удар в плечо, а Чумаков схватил сзади за руки. Пугачева обезоружили, «заворотили назад руки веревкою» и связали, но так как он опять стал угрожать возмездием, ибо «великий князь, яко его сын, за нево вступитца», то его развязали, посадили на «худую» (изнуренную) лошадь и повезли в Яицкий городок, куда и явились в ночь на 16 сентября 1774 г.^{402}

Столь же отчетливо, как и главарям заговора, запомнились обстоятельства ареста и конвоирования Пугачева многим другим очевидцам, явившимся тогда в Яицкий городок. Их рассказы об этих событиях стали достоянием сыновей и внуков. Кто-то из них и поведал о том Пушкину, для которого это народное предание стало основным источником при изображении картины ареста предводителя восстания на страницах восьмой главы «Истории Пугачева»^{403}.

23 сентября 1833 г. Пушкин выехал из Уральска по Сызранскому тракту к Волге. Ближе к вечеру он остановился для отдыха и перемены лошадей у постоялого двора. Это был Таловый умет, где 60 лет назад, в августе 4773 г., в доме уметчика Степана Оболяева, известного больше по прозвищу Еремина Курица, укрывайся Пугачев, встречаясь здесь с первыми своими соратниками яицкими казаками Денисом Караваевым, Максимом Шигаевым, Иваном Зарубиным и Тимофеем Мясниковым и обсуждая с ними планы предстоящего вооруженного выступления. 19 сентября 1774 г. Пугачев снова побывал на Таловом умете, но уже невольником в оковах: конвойная команда, сопровождавшая его из Яицкого городка в Симбирск, остановилась здесь на привал^{404}. Приметы прошлого, овеянные воспоминаниями о «славном[80] мятежнике», как называл Пугачева Пушкин, сопровождали поэта на том же пути из Уральска в Симбирск, та же осенняя степь под ненастным небом, та же бесконечная дорога, размытая дождями, те же печальные селения, редкие перелески, та же опасная переправа через разбушевавшуюся Волгу под Сызранью и, главное, — тот же народ, сохранивший привязанность к памяти своего вождя. Вспоминая свою поездку по пугачевским местам Поволжья и Приуралья, Пушкин писал в 1836 г.: «Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев, и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою» (IX, 389). Таков был главный итог поездки поэта, способствовавшей созданию двух гениальных его произведений — «Истории Пугачева» и «Капитанской дочки».