Надежда и Вера

Смагин в недоумении пожал плечами.

– Поэтому вы не поймете, что меня тянет в этот уголок нашего города, чем-то похожий на тот, где родился и жил, который превращен в руины. Почти каждый вечер прихожу туда, мне там по-особому уютно. А после того, как лишился своей любимой работы, живу то здесь, то там, то сям…

– Стоп! – Павел Степанович взял Андрея за руку. – Не живу, а жил. Отныне я твой покровитель и обо всем позабочусь.

– Мой покровитель – Господь, – миролюбиво улыбнулся Андрей, – лучше Него обо мне никто не позаботится. Он вывел меня из того пекла и никогда не бросал. А то, что я стал таким, – он указал взглядом на свой убогий внешний вид, – во многом моя вина.

– И как же тебе позволили снимать все, что произошло на дорогое?

– А это уже моя репортерская хитрость, – рассмеялся Андрей. – Погода была в тот вечер хорошая, никто нигде меня не ждал, я наслаждался тишиной и покоем. Лавочка, где сидел, находится под навесом, в тени, поэтому не сразу заметишь, есть ли там кто. Когда рядом остановилась машина, и я услышал разговор о какой-то готовящейся аварии с участием детей, то притаился и прилег, притворившись спящим. Дело, как я понял, затевалось нешуточное. На это у меня репортерский нюх тонкий, настоящую тему за три версты чую. Когда те люди подошли ближе, они меня приняли, видать, вообще за пьяного, хотя, признаться честно, я действительно принял немножко… Гадко на душе было. А после них вообще испортилось, ведь один из них пнул ногой по сумке, что стояла рядом со мной: думали, наверное, что пустые бутылки, а там была моя цифровая камера и оптика Canon. Если бы вы знали, как я дорожил этой техникой, если бы вы видели, какой там мощный трансфокатор, линзы…

– Да мы вернем тебе всю технику, – остановил его Смагин, – из Японии привезем. Дальше-то что было?

– А дальше было то, что вы видели. Я все снимал на мобильный телефон, не привлекая никакого внимания. А потом, когда появились репортеры, милиция, незаметно ушел. Там и без меня свидетелей хватало.

– Не свидетели, а лжесвидетели! – Смагин вскочил с места и зашагал по комнате. – Это и есть та самая продажная публика, которая готова на все ради сенсации.

– Эта, как вы ее называете, продажная публика стала тоже частью плана тех, кто затеял против вас опасную игру. Репортеры на месте происшествия были им крайне необходимы, поэтому они тоже пешки в игре: организовано все было так, чтобы те до приезда милиции стали первыми живыми свидетелями. Им, нужно признать, все удалось. Все, кроме одного бомжа, на которого они не обратили должного внимания. Прошляпили ребята такую мелочь.

Смагин снова сел рядом с Андреем и обнял его.

– Скажи честно, без своих репортерских «штучек»: почему ты решил прийти сюда и все рассказать? Ведь после того, как с тобой обошлись, после всей этой реакции на критику в мой адрес ты имел полное право не просто невзлюбить меня, а возненавидеть. Почему ты решил все же помочь мне?

– Отвечу без всяких «штучек»: потому что мне по-человечески стало жалко вас. Я на своей шкуре знаю, что такое терять дорогих, близких сердцу людей, а тут – родная дочь. Жизнь ее со временем научит разбираться в друзьях и приятелях, с кем дружить, а кого гнать от себя в шею, да только уроки иногда преподносит слишком суровые: фейсом об тэйбл[13]. Пусть сделает выводы и наслаждается свободой.

Смагин по-прежнему не мог прийти в себя от всего, что произошло на его глазах: настоящего чуда. Ему не хотелось отпускать этого парня, которого прислал Сам Господь.

– Андрей, сынок, я слушаю тебя и не могу понять, почему со своим умом ты не мог устроить свою жизнь? Ваша профессия была всегда востребована, а в теперешнее время – подавно. Толковый журналист, репортер без работы не останется. Почему ты оказался вне своей профессии?

– Да, моя профессия не хуже любой другой, хотя ее и сравнивают с другой профессией – самой древней и самой позорной. Если у журналиста нет принципов, нет позиции – тогда он неизбежно стает продажным: продает свой талант, свой опыт, и старается взять от этой продажи побольше. Я не хочу иметь ничего общего с продажной журналистикой, участвовать в грязных кампаниях, быть послушным инструментом в руках политтехнологов, манипуляторов общественным мнением. Такая журналистика не для моего характера. Я никому не продаюсь. Даже за большие деньги.

Он встал, выпил еще немного воды, готовясь уйти.

– Если я ответил на все ваши вопросы, то с вашего разрешения пойду, а вам счастливо оставаться.

Смагин с женой подошел к Андрею, и оба, заплакав от радости, обняли его.

– Нет уж, погоди, не спеши. Попал ты, Андрюша, в руки Смагина, попал…– Павел Степанович сиял от счастья. – Даже не представляешь, что я теперь с тобой сделаю… Но все только хорошее. А все плохое для тебя кончилось. Как и для меня, для всех нас. Может, в воскресенье с утреца махнем к нам на дачу за город и там под хороший шашлычок отметим наше знакомство? Шашлычок, между прочим, делаю такой, что пальчики оближете. Друзья-ингуши в горах научили.

Андрей смущенно улыбнулся.

– Так как насчет шашлычка? Махнем? – еще крепче обнял его Смагин.

– Я лично как раз и собирался махнуть за город. Но не на шашлычок, а в монастырь, помолиться Николаю Чудотворцу. Давно там не был. Поеду. Побуду на воскресной службе, а вечерком вернусь на свое любимое место.

– Значит, отказываешь Смагину? Самому Смагину отказываешь?

– Нет, не отказываю. Просто еду к своему верному помощнику – святителю Николаю Чудотворцу.

– И что тебя туда тянет?

– То же, что и остальных, кто туда едет: вера.

– В таком случае еду с тобой. Вместе едем!

16.

Уже в должности мэра Смагин приехал в монастырь, где все так же несла послушание его дочь Надежда. Никто так и не догадался, не понял, кто сидел в камере предварительного заключения, а кто оставался в келье, обливаясь слезами и прося у Бога прощения за все, что привело к такому трагическому финалу. Это осталось тайной тех, кто был посвящен в нее: Надежды, Веры и настоятельницы. Хотя был еще один человек, которому эта тайна открылась: Выкван, но и он сохранил ее, лишь однажды шепнув Надежде:

– Твой Бог действительно сильнее всех моих. Я тоже хочу служить Ему. Научишь?

В монастырском дворе Надежда вдруг столкнулась со своей старой знакомой – Азой, с которой сидела под следствием. Та, сильно хромая, непрестанно охая и корчась от боли, остановила ее:

– Матушка, а где тут… помолиться хочу… здоровья совсем нет… Ноги отказывают, кровью истекаю… по-женски…

Надежда указала ей дорогу к маленькому храму, где совершались молебны о здравии больных и немощных. А потом тихо спросила:

– Как же так? Неужто твои заветные молитвы не помогают? И заговоры тоже бессильны стали? Кому-то грозила, что у нее ноги откажут, кровью вся изойдет, что никакие храмы и монастыри не помогут, а тут сама с той же бедой пришла…

Аза вскинула брови, изумленно взглянув на Надежду, не в силах понять, кто она была. И кто был тогда с ней в камере?

– Здесь тебе точно помогут, – Надежда легонько взяла ее под руку, помогая дойти, – только верь Богу, молись, проси Его. А глупости оставь, не к добру они.

Игуменья приняла у себя Смагина после того, как монастырь отслужил благодарственный молебен за победу Павла Степановича на выборах. На молебне стояли детишки вместе с воспитательницей, выжившие в той страшной аварии и теперь тоже благодарившие Бога за Его милость. Благодарили и Смагина: он всем помог восстановить здоровье, оправиться от пережитого шока.

– Уж не хотите ли забрать нашу Наденьку? – улыбнулась настоятельница, встречая радостного гостя и всю его команду.

– Я многое понял, матушка, но еще больше хочу понять, всему научиться, что касается вопросов нашей веры православной. Надеюсь на вашу помощь и готов стать одним из послушников.

– Что же, Павел Степанович, намерение сие похвально зело. Скоро недалеко отсюда откроется еще один монастырь, теперь уже мужской, и у вас будет возможность там послужить Богу. А пока ждем от вас такого же усердия в добрых делах и милосердии на должности мэра, как и до этого.

– Обещаю быть в этих делах еще более усердным, – Смагин смиренно поклонился игуменье, принимая от нее благословение. – Первым долгом мы проведем сюда хорошую дорогу, связь, построим приют для паломников и гостей, подключим средства массовой информации. Думаю, кроме того, построить и детский дом: современный, комфортный, чтобы всем сиротам в нем не было одиноко. Первыми, кто там справит новоселье, станут детишки, что пострадали в аварии. Планов много, прошу ваших теплых молитв, чтобы Господь помог все это реализовать. Я подобрал себе новую команду толковых, думающих, порядочных людей. Кстати, можете познакомиться: один из них – мой новый пресс-секретарь Андрей Паршин, профессиональный журналист, репортер. Если бы не он, то…

Вся эта история меня лично многому научила. Я понял, что нельзя жить так бездуховно, как жил до сих пор. Бизнес, работа, компаньоны, деловые встречи, деловые поездки… А что для души? Ничегошеньки. Так бы, наверное, и жил дальше, не случись то, что случилось. Слава Богу за все. Еще я понял то, в чем сильно сомневался: Бог никогда не оставит того, кто в Него верит, и верит не просто так, а вверяет ему всю свою судьбу. И как раз в те минуты, когда кажется, что Господь оставил, забыл нас – Он к нам ближе всего. Кто-то из поэтов мудро сказал: «Чем ночь темней, тем ярче звезды, чем глубже скорбь, тем ближе Бог...». Теперь я знаю – не из поэзии и книжек, а из собственной жизни: это так. Поэтому я изменю свою жизнь и надеюсь на то, что вы тоже станете мне помощницей, наставницей – как и для моей дочери.

– Благодарите Бога, Павел Степанович, – кротко ответила игуменья, – ничто в нашей жизни не происходит без Его святой воли. Господь накажет – Господь и помилует, защитит, Господь пошлет людей, как ваш помощник. Пусть Он помогает вам утверждаться в добрых делах, в справедливом отношении к людям – они в этом очень и очень нуждаются. У вас теперь в руках большая власть, большие финансовые, материальные возможности: поставьте все это на службу добру, Богу и людям – и вы никогда не будете оставлены нашим Спасителем. А вот никаких корреспондентов нам сюда присылать не нужно: мы живем тихо, и лишний шум, суета только во вред. Это, случаем, уже не влияние вашей дочери? Она мне тоже кое-что предлагала: интернет, собственный сайт, спутниковые антенны, мобильная связь…

Игуменья взглянула на Надежду, а та, покраснев, смущенно молчала.

– А где же ваш верный неотлучный помощник? – удивилась настоятельница, не увидев среди стоящих перед ней гостей Выквана.

– Он решил на время покинуть меня, – пояснил Смагин. – Все происшедшее с нами тоже побудило его переосмыслить многие вещи, прежде всего задуматься над тем, кому он служил, кому молился, с какими силами общался. Владислав намерен принять крещение, стать православным христианином и отправиться к своему племени, чтобы и тем людям открыть сердца и души для Христа. Я ему не мешаю, тем более что он обещает возвратиться и помогать мне, ведь работы добавилось столько, что одному мне никак не управиться. А у вас прошу молиться за меня, грешного, и простить все, в чем я подозревал, обвинял и в чем был несправедлив к своей дочери, отговаривая ее от монастыря, обижаясь на нее за это. Пусть делает свой выбор, и пусть Господь благословит.

Побежденных же ждала другая участь: непосредственные участники заговора против Смагина были арестованы, Фил депортирован из Австрии и в сопровождении полиции передан властям для того, чтобы вместе с остальными предстать перед судом.

Уже дома, сидя за столом, Смагин сообщил своим домочадцам еще одну новость:

– Звонили Муса и Хамид из Ингушетии, тоже беспокоятся за нашу судьбу. Обещают кое-что прислать.

– Неужели снова свою черемшу? Нет, только не это! Скажи, что не нужно! – замахала руками Вера, вспомнив острый запах дикого горного чеснока.

– На этот раз обещают прислать кое-что острее – своих четырех племянников: на случай, если понадобится помощь защитить нас от беспредела.

– Это и впрямь лишнее, – забеспокоилась Любовь Петровна. – Поблагодари наших друзей, но пусть племянники займутся полезными делами у себя дома. Надежнее Господа нас никто не защитит. Или еще не убедился в этом, не поверил?

– Хорошо, скажу. А ты, голубушка наша, – он обратился к Вере, – не отказывайся от черемши, в ней много полезных веществ и витаминов. А кому как не тебе сейчас восполнить ими свой организм? Насиделась в камере, в заточении, натерпелась от этих извергов…

Вера опустила голову, спрятав улыбку.

– Что улыбаешься? Думаешь, не вижу? Или понравилось там? Можем повторить.

– Нет, папа, ты не так меня понял. Я тоже благодарна Богу за все, что произошло в моей жизни. Теперь мне тоже многое открылось из того, что я не знала и о чем никогда не думала…

– Где открылось? В кепезе?

Смагин не мог сдержать своего изумления.

– Если бы не вся эта история, – прошептала Вера, – я бы тоже никогда не узнала Бога, не поняла, как Он любит нас, бережет, защищает, как хочет, чтобы мы все пришли к Нему, в Его любовь. А, кроме того, я бы, наверное, никогда не встретила Андрея…

Смагин от изумления открыл рот.

– Да что же это происходит? И тут журналюга всех перехитрил, обвел вокруг пальца. Пока я, значит… Пока меня, значит… То вы, значит…

– Папа, ты себе представить не можешь, как мне с ним интересно!

– Почему не могу? Очень даже могу. С ним теперь всем интересно: и тебе, и следователям. А уж Лубянскому и его людям как интересно! Не передать. Прошляпили парня, думали, что бомж валяется, спит и в две дырочки сопит, да не на того напали. Ах вы, хитрецы! Втихомолку, значит, подружились. И что же теперь?

– А теперь хотим поехать в твою любимую Прагу, Андрей обещает меня там поснимать своей новой фотокамерой.

– Романтическое путешествие, значит?

– Да. Для начала. А скоро, может, и свадебное... Или ты против?

Смагин ничего не ответил, чувствуя себя самым счастливым человеком. И не потому, что стал победителем на выборах, что люди поверили ему, а не обманщикам, что зло было наказано, а потому, что обрел новый смысл жизни – гораздо более возвышенный, чем тот, которым он жил до сих пор. И ради этого стоило жить дальше. Жить и творить добро, наполняя им жизнь других людей.

Украина – Киевская Русь,

март – май 2012 года