Надежда Порфирьевна

II

Надо спешить!

Уж сегодня перед обедом приходила горничная от Сокольниковых. Надежда Порфирьевна заметила, с каким изумленным вниманием оглядывала она девочку.

«Вот ты какая!» — как будто говорил ее наглый взгляд, когда она спрашивала о платье.

— Завтра в одиннадцать часов принесу. Завтра барышня будет в новом платье. Так и скажите ей.

— Барыня просила, чтобы беспременно. Барыня сердится!

— А барышня?

— Барышня? — переспросила горничная, высокая, некрасивая пожилая девушка, одетая не без претензий. — Они упрашивали не посылать к вам. И как еще упрашивали! Она ведь жалеет человека, наша барышня. Это все генеральша кипятится.

«Милая!» — мысленно поблагодарила Надежда Порфирьевна барышню.

— Будьте так добры, скажите барышне, что…

Она вдруг спохватилась и оборвала речь.

— Что сказать?

— Нет, ничего не говорите. Я завтра сама объясню ей, почему запоздала.

— Какой славный ребеночек! — с неожиданной фамильярностью сказала вдруг горничная, как-то подчеркивая слова и улыбаясь…

И не дождавшись ответа, проговорила:

— Так вы будете завтра с платьем, Надежда Порфирьевна?

— Буду.

Она слегка поклонилась и ушла, думая с злорадством:

«Вот они, благородные! А какой тихоней казалась. Никак не подумала бы!»

И шла домой довольная, что может сообщить барыне пикантную новость о портнихе, которую господа так ласково принимали, особенно барышня.

Надо спешить!

Работы оставалось, впрочем, уже немного. Юбка и большая часть лифа готовы. Надо прикончить лиф и сделать отделку. К раннему утру все будет готово. Она поспит часа два, три, обрадует Катю хорошеньким яичком и игрушкой, уберет комнату и отнесет платье. Наверно Людмила Алексеевна останется довольна обновкой. Она знает ее требовательный и изящный вкус и знает, чем угодить ей!

И у портних есть свои любимицы. Надежда Порфирьевна всегда особенно старается для барышни Сокольниковой и с любовью художника шьет для нее. Она любимая ее клиентка, эта изящная блондинка с хорошенькой, словно выточенной головкой, окаймленной чудными белокурыми волосами, отливавшими золотом, стройная, гибкая, грациозная, с красивым бюстом, на котором так отлично сидит лиф, с тонкими чертами нежного, подернутого розоватым отливом лица и с этими ясными и добрыми большими синими глазами, которые всегда так тепло и участливо глядят на Надежду Порфирьевну.

Эта милая девушка точно угадывает не одну только горечь ее тяжелого существования, но и тайну ее разбитого сердца, и с особенной, чисто женской, чуткой деликатностью говорит с Надеждой Порфирьевной, усаживая ее в своем уютном, роскошно убранном, будуаре-гнездышке, говорит, согревая нежной лаской, и сама как-то вся притихает в ее присутствии, точно смущаясь, что она такая веселая, беззаботная, жизнерадостная и счастливая в то время, как перед ней такое несчастное создание.

Она стала еще нежней и сердечней после того, как однажды, месяца четыре тому назад, заехала в первый раз к Надежде Порфирьевне, чтобы посоветоваться насчет выбора материи на платье. Она вошла и смутилась до слез, совершенно неожиданно для себя увидав около работавшей Надежды Порфирьевны маленькую Катю, как две капли воды на нее похожую. Молодая девушка с необычайной порывистостью поздоровалась с матерью и, усадив к себе на колени девочку, стала с горячей нежностью ее целовать.

И бедная обстановка, и сиротка-девочка, и маленькая, бледная, с поблекшими щеками Надежда сама несколько смущенная, благодарным взглядом отвечающая молоденькой девушке за ласку ребенку, — все это до того взволновало Людмилу Алексеевну, что слезы подступали к горлу. Перед ней внезапно раскрылась тяжелая интимная драма, и она поняла, сколько энергии и самоотвержения было в этом хрупком существе, в этой маленькой Надежде Порфирьевне, шьющей такие превосходные платья, чтоб взрастить свою девочку. А сколько пережила она горя и оскорблений?

Как хотелось в эту минуту Людмиле Алексеевне помочь чем-нибудь этой покинутой женщине. Но что она может сделать и как помочь? Она чувствовала, что Надежда Порфирьевна не из тех, которые примут помощь?

Эта молодая нарядная барышня просидела у Надежды Порфирьевны полчаса и все извинялась: не стесняет ли она? Ей видимо так хотелось посидеть! И она слушала с благоговейным вниманием шутливые рассказы Надежды Порфирьевны о ее затворнической жизни, всегда за платьями, о ее чтении урывками… В ее речах не было и тени жалобы… Жизнь ее вовсе не такая печальная, как верно думает Людмила Алексеевна.

— Но все-таки вам тяжело…

— А вот эта девочка! Она дает мне счастие жизни! — говорила Надежда Порфирьевна. — Вы не можете себе представить, сколько радости жить для этой крошки, мечтать, как я подниму ее, воспитаю, отдам в гимназию… Уж мы скоро с ней начнем учиться читать! — прибавила она, любовно трепля ребенка по щеке. — Балованная только моя дочурка!

— Прелесть! — восторженно воскликнула молодая девушка и снова принялась целовать ее.

— Не захвалите. И то ее все хвалят! — с едва скрываемым чувством материнской гордости промолвила Надежда Порфирьевна.

Только под конец этого затянувшегося визита Людмила Алексеевна решилась заговорить о цели посещения и показать привезенные образчики материи.

— Посмотрим, посмотрим!.. — деловым тоном заговорила Надежда Порфирьевна и выбрала один образчик. — Вот это вам пойдет… Только я посмотрю еще в куске… Вы мне оставьте образчик.

И она стала рассказывать, какое она сделает платье. Талантливая портниха заговорила в ней.

Они простились с большою сердечностью. Эти полчаса сблизили их больше, чем два года прежних отношений.

Уходя, молодая девушка сказала:

— Вы мне позволите навещать вас, Надежда Порфирьевна? Не правда ли?

В тоне ее ласкового голоса звучала просительная нотка.

— Меня навещать? — взволнованно повторила Надежда Порфирьевна. — Благодарю вас, милая Людмила Алексеевна. Горячо благодарю. Добрая вы… Но…

И вместо окончания фразы Надежда Порфирьевна как-то смущенно, точно виноватая, взглянула в лицо молодой девушки.

— Вы этого не хотите? — сконфуженно проронила та.

— Что вы? Что вы, родная моя? Я была бы так рада видеть вас у себя. Но… подумайте… Вам, молоденькой девушке, нельзя бывать у меня. Что скажет ваша мама?

— Моя мама? Но мама может этого и не знать, я ей не скажу! — сказала Людмила Алексеевна и в ту же минуту ее лицо залилось румянцем. — Ведь это ложь простительная. Я ничего дурного не сделаю, навещая вас? Не правда ли? — прибавила она с видом ребенка, ищущего поддержки.

— Нет, нет… Не делайте этого. Не навещайте меня, голубушка, прошу вас! Спасибо за доброе желание.

— Как это все грустно! Эти глупые предрассудки.

— Что делать! — вздохнула Надежда Порфирьевна. — Я к вам скоро приду… поговорить насчет платья. Вот и увидимся!

— Приходите скорей. Если бы вы знали, как я вас люблю! — вдруг взволнованно проговорила с внезапно нахлынувшим чувством молодая девушка и с горячностью стала целовать Надежду Порфирьевну, а потом Катю.

Слезы блестели у нее в глазах, когда она, вся умиленная, выходила из этой скромной комнаты.

После этого визита Людмила Алексеевна чаще звала Надежду Порфирьевну к себе: то надо было заказать платье, то переделать старое. Она усаживала ее у себя в комнате, и они беседовали. Каждый раз молодая девушка осведомлялась о Кате и часто передавала для нее какую-нибудь игрушку или лакомство.