Надувные прелести

В квартире Йорика зажегся свет. Моя интуиция буквально вопила о приближающихся неприятностях. Своей интуиции я доверяю больше, чем себе, потому решила бежать отсюда, пока нам не переломали ноги. Клюквина, не обладавшая подобной прозорливостью, никак не хотела отрываться от автомобиля.

— Клавочка, отпусти сани! Ясно ведь, гадание накрылось. «Мерседес» крепче твоих зубов, и с этим не поспоришь. Пора сматываться, а то сейчас твой суженый появится. Ох, чую, вместо свадьбы накидает он тебе по ушам, мало не покажется! Бежим, а? — Я честно пыталась достучаться до разума сестрички, но не преуспела. Она по-прежнему молчала, лишь схватилась покрепче за радиаторную решетку. Тогда я решила применить силу и вцепилась в Клавдию в стремлении оторвать ее от машины. Получилось довольно-таки забавно, прямо иллюстрация к сказке про репку: бабка за дедку, дедка за репку... Не хватает только внучки.

— Эй, а ну, валите отсюда! Сейчас милицию вызову!

Юрка выскочил из подъезда в джинсах, в тапках на босу ногу и в куртке на голое тело. Волосатая грудь, явно указывающая на родство с приматами, мужественно выглядывала на свет божий.

— Не надо милицию, мы уже уходим, — с надрывом сообщила я, прикладывая максимальное усилие по отрыванию Клавки от радиатора. — Правда, Клавочка? Ведь мы уходим?

Нечленораздельное мычание послужило мне ответом. Наверное, Юрка решил, что мы мало похожи на угонщиков, следовательно, никакой опасности для его машины не представляем. Он подошел ближе и пискнул сигнализацией.

— Да она в решетке застряла! — воскликнул парень, мгновенно оценив обстановку. Клюквина согласно мыкнула. — И как ее угораздило?

— Она щепочку отгрызть хотела, — мрачно призналась я.

Клавдия опять замычала, но на этот раз в ее голосе явно слышалось возмущение: мол, зачем выдаешь девичьи тайны? Хозяин «мерса» ошалело квакнул и несколько минут мог только моргать.

— Она ненормальная? — оправившись от шока, полушепотом поинтересовался у меня Юрка. На что я совершенно честно ответила:

— Есть маленько. Тронулась умом на почве любви. Слушай, помоги ее оторвать, а? Мне одной не справиться.

Пока Юрка предпринимал героические попытки по освобождению своего «Мерседеса» от Клавки, она страстно мычала и с умилением глядела на волосатую грудь избранника. Однако когда усилия парня увенчались успехом. Клюквина смачно сплюнула и неожиданно заявила:

— Да пошел ты...

Пнув на прощанье ни в чем не повинную машину ногой, сестрица ходко потрусила к подъезду. Бедный Йорик остался столбенеть и размышлять насчет женской непредсказуемости, а я поспешила за Клавдией, размышляя, что же послужило причиной столь необычного финала рождественского гадания. Дома Клавка разъяснила ситуацию. Оказывается, пока Клюквина находилась в плену у радиатора, она очень живо представила себе Юрку лет через пятнадцать счастливой семейной жизни. Брезгливо кривясь, Клавдия живописала будущее:

— Представляешь, Афонька: пузо на коленях, глазки заплыли жиром, на башке — три волосинки в шесть рядов, и только грудь по-прежнему колосится. Тьфу! Придется, видно, искать другого принца...

Убеждать сестренку в том, что любой принц, даже самый распрекрасный, со временем стареет, я не стала, а то решит еще остаться «холостой»...

Думаю, теперь понятно, что я имела в виду, говоря о широте размаха клюквинской фантазии.

Посоветовав Клавке заняться приготовлением ужина, а заодно поразмышлять над новыми версиями, я принесла на кухню рабочую сумку и приступила к проверке письменных работ своих оболтусов. За этими мирными занятиями и застал нас проснувшийся Брусникин. Как только он, стуча костылями, появился на пороге кухни, я нахмурилась. Супруг сперва скроил жалобно-виноватую физиономию, но потом, видно, вспомнил, как его «пригрели» гладильной доской, и помрачнел. Клавка, видя такую реакцию, пискнула и гак споро заработала ножом, что я всерьез озаботилась целостностью ее пальцев. Димка некоторое время наблюдал за нашими с Клавдией трудовыми усилиями, но они его не впечатлили. Димыч уселся за стол, дыхнул перегаром и уронил:

— Ну?

Чувствовались в голосе мужа грозные нотки, сулящие перерасти в крупные разборки. Я сосредоточенно засопела, склонившись над тетрадями, а Клавдия неожиданно вспомнила древнеримскую поговорку «Лучшая защита — это нападение», отбросила нож и возмутилась:

— А почему сразу я? Ты сам виноват, между прочим! Трезвенник хренов! Интересно получается: Афонька на работу, а к тебе тут же дружки — шасть! Хорошо хоть баб с собой не приволокли...

Насчет баб Клавка, конечно, погорячилась, ибо Димыч любил меня до судорог и даже мыслей о прогулках «налево» не допускал. Я хорошо это знала, но, желая замять назревающие разборки, взгрустнула, а для пущей убедительности подпустила в глазки прозрачную слезу. Димка заволновался:

— Птенчик, да я... Ты же знаешь! Какие бабы? Мужики с работы приходили. По делу, между прочим!

— Да-а, по делу! — Я по-детски размазала кулачками по шекам несуществующие слезы. — Знаю я ваши дела...

— Пташек, клянусь своим мужским здоровьем! Я хотел тебе сюрприз сделать!

— Сделал... Давно так не удивлялась!

— Ты подожди, не волнуйся, тут такое... В общем, как вы посмотрите на то, чтобы Новый год встретить в подмосковном доме отдыха? — Димка попытался заискивающе заглянуть в мои глаза, которые я тщательно укрывала ладошками. Предложение мне сразу понравилось. Оно и понятно: кто же отказывается от подарков судьбы? Отдохнуть за городом, не мотаться по магазинам, совершая предпраздничные покупки, не торчать у плиты, готовя разнообразные кулинарные шедевры, а потом не клевать носом в ожидании боя курантов — да это просто мечта любой женщины! Судя по блеску в глазах, Клавдия думала примерно так же. Конечно, для порядка я еще немного обиженно посопела, а потом милостиво согласилась на предложение Брусникина. Димыч обрадовался, но по некоторому смятению в его глазах было заметно, что какая-то мысль не дает ему покоя, отчего я снова нахмурилась, ожидая начала неприятного разговора.

— Только... — начал Димка.

— Не томи! — вырвалось у Клавки.

— Мне придется раньше уехать, — выдохнул супруг и виновато потупился. — Ребята меня отвезут. Они, собственно, и приходили для этого.

— Чтобы тебя отвезти? — не поняла я.

— Нет. Короче говоря, мне в качестве премиальных, ну, и для восстановления здоровья, конечно, выделили путевку. Семейную, — поспешил добавить Димыч. — А моя семья всем известна. — Тут он как-то странно покосился на Клюквину. Та издала негодующее: «Пфуй» — и снова схватилась за нож. — Вот ребята и предложили: я, значит, еду пораньше, и уже на месте договариваюсь с администрацией насчет жилья. Это нужно заранее сделать, потому что через пару дней мест уже не будет. У тебя когда каникулы начинаются?

— Послезавтра, — тяжело вздохнула я. Мне казалось. что этот светлый момент никогда не наступит — слишком уж тяжелое выдалось полугодие: проверки, открытые уроки, совещания в департаменте... А тут еще и недавнее происшествие, не сулившее, судя по всему, ничего хорошего. В общем, выдохлась я капитально и, если бы не приближающиеся каникулы, то, ей-богу, ушла бы на больничный! Брусникин выжидающе смотрел на меня, а я — на Клавку. Сестрица делала вид, что полностью сосредоточена на приготовлении ужина, но даже ее спина выражала полный восторг. Мне казалось, что я читаю ее мысли: мол, соглашайся скорее, Афоня, это же такая возможность! Покопаемся в дискете, может, еще что-то интересное найдем, заодно и помечтаем, куда денежки потратить...

— Ладно, поезжай, — согласилась я, тщательно маскируя свою радость. По правде сказать, мне и самой не терпелось вернуться к дискете. Димка тоже порядком надоел: всего-то, что нога сломана, а капризов — как у смертельно больного, того и гляди, ласты склеит.

Остаток вечера прошел относительно спокойно, если не считать небольшой стычки Клавки и Димыча по какому-то пустяку. Уже в постели Брусникин, потерев ушибленную голову, немного обиженно проворчал:

— Виданное ли дело, живого человека по башке гладильными досками колотить! Слушай, а что гам Клавка о каком-то чемодане с баксами болтала?

«Дура потому что», — зло подумала я, а вслух равнодушно произнесла:

— Пустое! Я ей сон свой рассказала, и у нее, видать, с хмельных глаз в голове и замкнуло что-то... Желаемое за действительное выдавать она мастер, сам знаешь...

Димка, похоже, успокоился, а я, желая закрепить эффект, прибегла к старому как мир способу, и подозрения Брусникина вскоре улетучились окончательно.

Начавшийся день не обещал ничего хорошего. Я проснулась с головной болью (сказалось принятое накануне лекарство от стресса) и, как следствие, в дурном настроении. Но это еще полбеды. Будильником у нас в семье работает Клавка. Именно она встает с первыми лучами солнца и будит всю округу звонким кукареканьем, то есть воплями о наступлении утра. Однако сегодня никаких воплей слышно не было, что само по себе настораживало и заставляло задуматься о наличии Клюквиной в квартире. Тихонько выскользнув из кровати, я отправилась на поиски сестрички-невидимки. Обнаружилась она в туалете за запертой дверью. То есть это я предположила, что за дверью именно Клавка. Раз Димка мой еще спит, а я уже встала и стою под дверью босая и в пижаме, значит, Клавдия — в туалете.

— Клава, ты что делаешь? — Вопрос прозвучал по меньшей мере невежливо. В самом деле, что может делать в туалете нормальный человек? Не рыбу же ловить! Но то — нормальный человек. Моя Клавка, увы, к этой категории граждан не принадлежала и в туалете могла заниматься чем угодно.

В первую минуту из туалета не донеслось никаких звуков. Я терпеливо ждала, потом повторила вопрос и припала ухом к двери. Наконец послышался раздраженный клюквинский голос:

— Попробуй угадай с трех раз!

И опять же, homo normalius в подобной ситуации оконфузился бы и, пробормотав извинения, удалился. Наверное, я тоже выпадаю из данной классификации, потому что, по-прежнему стоя под дверью, пожала плечами и предположила:

— Деньги считаешь...

Дверь тут же врезала мне по лбу. То есть сама по себе она этого не могла бы сделать — ей помогла Клавдия.

— Вот чего ты орешь, а?! Что ж тебе неймется-то?! Хочешь, чтобы все соседи узнали, что мы разбогатели в одночасье? — набросилась на меня сестра. В руках Клавка держала два подозрительно пухлых полиэтиленовых пакета. Рядом с унитазом стоял пресловутый кожаный кейс.

— Так ты в самом деле считаешь деньги? — удивилась я.

— А что, по-твоему, я могу делать в столь ранний час в туалете?

— Да, действительно, как-то я не подумала... Извини. Ну, и каков улов?

— Не могу знать! Потому как ваше высокоблагородие явилось и меня со счету сбило. Кстати, почему это ты так рано вскочила?

— Думала, проспала...

— Уж лучше бы проспала, — качнула головой Клавдия и протиснулась мимо меня в свою комнату. Там она засунула пакеты с деньгами в наволочку, ее, в свою очередь, завернула в старое покрывало, а получившийся тюк убрала на антресоли. Кейс, не долго думая, сестрица вышвырнула в окно. Я с удивлением наблюдала за этими манипуляциями. Если попытка спрятать деньги мне еше была понятна, то бросание дорогими кожаными чемоданчиками произвело гнетущее впечатление — кейс вполне можно было употребить в дело: подарить Брусникину на Новый год, к примеру.

— Не, ну точно, у тебя по утрам мозговая активность заметно понижена, — вздохнула Клюквина, когда я попеняла на ее расточительность. — Думаешь, твои пупсик глупее паровоза? Думаешь, он не знает, что подобные подарки на твою зарплату купить невозможно?

Факт бесспорный, его нельзя не признать. Но я все равно обиделась за свою мозговую активность и с изрядной долей ехидства заметила:

— Зато у тебя с мозгами полный порядок: деньги в наволочку засунула! По-твоему, им в чемоданчике было неуютно?

— Узко мыслишь, Афанасия! Чемоданчик — это улика! Мы от нее избавились. Теперь можно с чистой совестью говорить: мол, никакого чемодана у нас нет. И заметь, это будет чистейшая правда. А правду, как заметил Иешуа ГаНоцри, говорить легко и приятно.

— Почему-то мне кажется, что и сам чемоданчик, и его содержимое мало волнуют тех, кто собирается его искать... — задумчиво молвила я. — А дискету ты куда дела? Тоже в наволочку засунула? Или, может, вместе с кейсом выбросила?

Клавдия с минуту моргала, а потом совершенно невинным тоном поинтересовалась:

— Какую дискету?

Все понятно, сестричка решила поиграть в Сталинград: ни шагу назад! Что ж, у нее это неплохо получается, по крайней мере со мной.

На работу мне нынче нужно было лишь к третьему уроку, поэтому я с удовольствием поплескалась в душе, неторопливо позавтракала, помогла Брусникину со сборами, снабдила его ценными указаниями и лишь после этого отправилась в школу. По дороге я про себя машинально отметила, что чемоданчик уже подобрали. Какой-нибудь бомж наверняка обрадовался неожиданному подарку.

...Не люблю я все-таки последние дни перед каникулами. Как правило, четвертные отметки уже выставлены, и у оболтусов наблюдается полная потеря интереса к учебе. Они готовы заниматься чем угодно, хоть капитальным ремонтом школы, только не уроками. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что и учителя в эти дни не слишком охотно делятся знаниями — и кроме этого дел полно. Нужно заполнять журналы, подводить итоги, готовить отчеты, составлять план проведения каникул — да много еще чего!

Я вошла в учительскую и досадливо сморщилась: девчонки из 10 «А», оживленно переговариваясь, производили генеральную уборку помещения.

— Здрассти, Афанасия Сергеевна! — хором поздоровались невольные поборницы чистоты.

— Проходите, не стесняйтесь, вы нам не помешаете, — сострила Ленка Огородникова, симпатичная веселушка-хохотушка и большая умница при этом.

В другое время я бы тоже пошутила, но сегодня, как уже говорилось, настроение мое было далеко не радужным, да и гомон девчонок добавлял головной боли. Оттого я, вяло ответив на приветствие, отправилась к себе. Звонок с урока застал меня в пути, и дети с радостными воплями высыпали в коридор. Кабинет был уже близок, оставалось только отпереть замок, но я замерла у двери с открытым ртом и почувствовала, как глухо ухнуло сердце. Прямо на меня шел тот самый кожаный чемоданчик, который сегодня утром выбросила из окна Клавдия. Вернее, шел не сам чемоданчик — ему помогал шкет из шестого или седьмого класса. Я в этих параллелях не работаю, потому не знаю имен учеников, да и лица их для меня все одинаковые. Одно могу сказать точно: парень учится в нашей школе и чемодан у него в руках тот самый, об этом свидетельствовала широкая, совсем свежая царапина на мягкой коже. Эту царапину «посадила» я лично, когда вытаскивала чемодан из разбитой машины. Но и без царапины ошибиться в том, что кейс «наш», было невозможно: во-первых, я успела его изучить вдоль и поперек, а во-вторых, едва ли родители купили бы такую дорогую вещь своему малорослику. Пацан собирался прошмыгнуть мимо меня, но я вцепилась в его плечо мертвой хваткой и потащила к себе в кабинет. Со стороны, наверное, это выглядело странно, если не сказать пугающе: учительница тащит трепыхающегося ученика, подобно голодному крокодилу, увлекающему свою жертву на дно водоема. Как раз «вовремя» мимо проходили мои великовозрастные оболтусы. Сашка Бубнов с истинно джентльменской галантностью предложил:

— Вам помочь. Афанасия Сергеевна?

— Справлюсь как-нибудь. — Мне наконец удалось впихнуть в кабинет нового хозяина чемоданчика и закрыть за собой дверь. Шкет затравленно смотрел на меня, я — на него, и никто не решался заговорить первым. Пацан, наверное, вспоминал, за какие такие грехи его сейчас будут убивать, а я думала, как спросить его о чемодане и не вызвать в свой адрес подозрений в слабоумии. Первым не выдержал малорослик.

— А Светка сама виновата! — пошел он ва-банк. — Я ведь ее нормально сперва попросил, чтоб дала списать, а она... Упрямая, как все бабы! Это уже потом я ей мышь дохлую подсунул. А доску, между прочим, Вовка Скворцов натер, тут я вообще ни при чем. У меня свидетели имеются и алиби, кстати, тоже. А если вы насчет скелета, то мамку уже вызывали на той неделе. Меня, между прочим, из-за Степки на каток не отпустили...

Я слушала трескотню шкета и чувствовала: еще немного — и я сойду с ума. Господи, чем живут наши семиклашки?! Дохлые мыши, натертые доски, чьи-то скелеты, какой-то Степка... Ох, уж не его ли скелет имеет в виду этот юноша?

— Чей скелет? — опускаясь на стул, прошептала я.

— Так Степкин же! — пояснил пацан и сделал шаг по направлению к выходу.

— Стой! — рявкнула я. Парень застыл. — Ну-ка, давай по порядку.

— Пожалуйста. Все началось на зоологии. Была контрольная. Я Светку попросил списать...

— Про Светку я уже слышала и про дохлую мышь тоже. Про доску, которую натер Вовка, можешь не рассказывать. Где вы спрятали Степкин скелет?

— Почему спрятали? — Малорослик, казалось, был искренне удивлен. — Где он стоял, там и стоит. Я только бейсболку ему на череп надел, а на шею повесил плакат: «Последствия ядерного взрыва»... Ну, и раскрасил, конечно, немного.

— Плакат?

— Скелет...

Так, хорошо, все нормально, Афанасия Сергеевна! Подумаешь, какой-то раскрашенный Степкин скелет где-то стоит. В школе и не такое бывает, но куда смотрели родители неведомого Степана? Неужели им совсем безразлична судьба сына?! Не может быть, чтобы несчастного мальчишку не искали! Я задала этот вопрос молодому человеку, стоящему передо мной по стойке «смирно». Реакция у него была какая-то странная: глаза округлились, лицо побледнело, а уши, наоборот, вспыхнули, словно их только что хорошенько отодрали.

— Ч-честное слово, я н-не зна-наю, где его родители! Степка уже давно стоит в кабинете бибиологии. Сколько с-себя по-помню, столько он там и с-стоит!

Хоть и с опозданием, но до меня все-таки стал доходить смысл разговора. Степка, насколько я поняла, — скелет из кабинета биологии! Он там действительно стоит давно, наверное, еще со времен сотворения мира. Просто я в силу свой нелюбознательности не удосужилась узнать имя этого экспоната. Надо будет на досуге выяснить у Нелли Анатольевны, как величают остальных обитателей кабинета — модель человеческого мозга, к примеру, или почки, а заодно поинтересоваться, чем отличаются тычинки от пестиков, а то снова попаду впросак.

Мальчишка в немом ужасе смотрел на меня и боялся двинуться с места. Я вспомнила, зачем затащила его в кабинет, и, кивнув на чемоданчик, спросила:

— Родители подарили?

— Не-е, бабка сегодня утром притащила. Вышла с Кузей гулять, это собака наша, а ей чуть не на голову этот портфель свалился. Бабка сперва хотела скандал учинить: мол, во двор не выйдешь, сразу на голову всякая дрянь сыплется, но потом увидела, что портфель хороший, дорогой, ну и забрала, конечно. А у мамки денег на такие вещи нет, она на водокачке работает и в кинотеатре уборщицей подрабатывает, — пацан вздохнул как-то совсем не по-детски и тихо добавил: — Папка алиментов не платит, пьет...

— Ладно, иди, — отпустила я мальчишку. Он немного помялся у двери, а потом робко поинтересовался:

— Так что, мамку вызывать будете? У нее завтра как раз выходной...

Было понятно, что мамка малорослика — частый гость в школе. Никаких претензий лично у меня к парнишке не имелось, потому я его отпустила с миром. Он, радостно пискнув, моментально испарился. Что ж, остается надеяться, что в этот чемоданчик поместится больше пятерок. На сей оптимистичной ноте я приступила к исполнению профессионального долга, впрочем, без особого энтузиазма.

Когда закончился последний урок, позвонил Брусникин. За супругом заехали друзья, и он решил попрощаться. Я благословила Димыча и даже взгрустнула по поводу его отъезда — что бы ни говорила Клавка, а муж у меня замечательный!

Длинный и нудный рабочий день наконец подошел к своему финалу, хотя мне уже начинало казаться, что этого не произойдет никогда. Дети закончили уборку, а я, выпроводив девчонок, вознамерившихся поболтать, привычно полезла в стол за сигаретами. И снова Бетховен помешал мне насладиться вредной привычкой: мобильник ожил.

— Афанасия, ты уже освободилась? — поинтересовалась Клавдия. Мне показалось, что ее голос звучал как-то странно. Словно у робота — бесцветно и безэмоционально. Внутри у меня все скукожилось в предчувствии беды.

— Почти, — пролепетала я, пугаясь неизвестно чего. — Клава, у тебя все в порядке? Ты не заболела?

— Возвращайся быстрее. — Клюквина проигнорировала мой вопрос, не сострила, не съязвила, не обозвала меня наседкой при чужих цыплятах, а вместо этого еще раз повторила: — Возвращайся, Афанасия, мы тебя ждем...

В ухо мне полетели короткие гудки. Хм, кто это «мы»? Боевые товарищи, что ли? Или Димка передумал ехать? Тогда понятно, почему Клавдия пребывает в таком расстроенном состоянии. Я пыталась успокоить себя, но в глубине души была уверена: случилось что-то ужасное. Именно по этой причине я торопливо оделась и выскочила на улицу. На остановке уныло топтались несколько человек. Судя по их красным носам, транспорт нынче работал на тройку с минусом. В состоянии сильнейшего волнения я принялась «голосовать», хотя прекрасно знала, что придется расстаться со значительной частью зарплаты, полученной сегодня. Вообще-то на нее у меня были иные виды, и, если окажется, что Клюквина устроила ложную тревогу... Убью не моргнув глазом, ей-богу!

— Куда едем, красавица? — весело спросило лицо кавказской национальности, высунувшись из красной «восьмерки».

Поверьте, я с симпатией отношусь ко всем национальностям нашей необъятной родины, но в свете последних тревожных событий садиться в машину к горячему кавказцу поостереглась.

— Не стоит беспокоиться. Я подожду трамвая, — натянуто улыбнувшись, ответила я.

По идее после вежливого отказа парень должен был уехать. Однако этого не произошло. Водитель вышел из машины и сделал шаг по направлению ко мне. Хоть он и скалился, что, должно быть, означало мирные намерения, глаза его горели недобрым огнем. Во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление...

Совсем недавно мы с Клавдией завершили курс самообороны под личным руководством Брусникина. Главное и единственное правило, которое мне удалось запомнить, было совсем простым: беги!

— Бить по... хм, достоинствам — дело зряшное, — внушал нам Димка, — в критической ситуации вы не сможете рассчитать ни силу удара, ни точного места его нанесения. А неправильно выполненный удар по... хм... В общем, вы поняли: это только озлобит нападающего. Всякие приемчики тоже не прокатят — организмы ваши хилые, любой хулиган справится с вами на счет «раз». Оттого остается один выход: делать ноги. И как можно быстрее. Бегите в людное место, в крайнем случае можно к ментам...

— А почему к ним можно только в крайнем случае? — вполне серьезно удивилась Клавка, прилежно конспектировавшая инструкции.

— Потому, — нахмурился Брусникин. В ФСБ ментов не жаловали, Клюквиной это было прекрасно известно, просто она хотела лишний раз досадить Димычу...

Хоть я и не конспектировала курс лекций по самообороне, но в нужный момент вспомнила поучения мужа и припустила со всех ног. Не помню, говорила я или нет, но райончик у нас все-таки не сильно оживленный, и, чтобы найти скопление людей, мне пришлось пробежать довольно значительное расстояние. Все это время я бросала опасливые взгляды через плечо, опасаясь увидеть в один прекрасный момент красную «восьмерку». Преследователя не наблюдалось. Это одновременно и радовало, и огорчало. Однако размышлять, случайностью была встреча с незнакомцем или закономерностью, времени не было — дома ждала Клавка. Потому, смешавшись с толпой, я нырнула в подземный переход. Молоденький милиционер, флиртующий с продавщицей газет, показался симпатичным и внушал доверие. Я пристроилась рядом с лотком, делая вид, что сильно интересуюсь ироническими детективами известных авторов. Минут пятнадцать мои руки теребили книги в ярких обложках, при этом глаза даже не видели ни имен авторов, ни названий шедевров. Подобное поведение не могло не остаться незамеченным. Продавщица, на минуту оторвавшись от ухаживаний милиционера, раздраженно поинтересовалась:

— Девушка, вы ищете что-то конкретное?

— Ага, инструкцию, как бороться с манией преследования, — буркнула я и, провожаемая недоуменными взглядами продавщицы и милиционера, двинула в сторону дома.

Окна нашей квартиры были зашторены наглухо, что само по себе показалось мне необычным — Клавке вечно не хватает света, даже ночью, потому шторы мы почти никогда не закрываем, разве только в нашей с Брусникиным спальне. Минут пять я стояла во дворе, глазея на окна и не решаясь войти в подъезд.

— АсЬонька, чего домой не идешь? Ить замерзнешь, вона как похолодало! — послышался сзади старческий голос. За моей спиной стояла соседка сверху, Анна Кузьминична, маленькая худенькая старушка. Про таких в народе говорят: «Сзади пионерка, спереди — пенсионерка». Она держала на поводке свою любимицу — свинью по кличке Нюся. В общем-то, Нюсю свиньей и не назовешь: так, милое, лохматое, очень дружелюбное существо из породы декоративных свинок, кажется, их называют пекари. Хаврошку бабе Ане подарил горячо любимый сынок, которому, в свою очередь, друзья на день рождения подложили свинью буквально. Сперва Анна Кузьминична ругалась, конечно. Виданное ли дело — держать в городской квартире свинью! Но Нюся обладала таким кротким нравом и покладистым характером, что вскоре баба Аня привязалась к ней, как к младенцу. Нюся подошла ко мне, обнюхала, пару раз ткнулась пятачком в ногу и радостно завиляла маленьким, лихо закрученным хвостиком.

— Иду уже, — вздохнула я. Но баба Аня остановила меня неожиданным вопросом:

— А что, у Клавки опять жених появился?

Я уставилась на старушку в немом изумлении: еще сегодня утром у Клавдии никакого жениха не наблюдалось. Примерно месяц тому назад у нее закончился очередной головокружительный роман, и теперь сестренка набиралась сил перед новым. Заметив смятение на моем лице, старушка охотно пояснила:

— Мужчина у вас дома. Симпатичный, солидный такой... Богатенький, сразу видно. Правда, в возрасте, но оно и лучше — ума, стало быть, больше.

— Мужчина? — переспросила я, лихорадочно соображая, кто бы это мог быть. Может, какой-нибудь Димкин приятель или член «боевого братства», в которое на днях вступила Клюквина? — И давно этот мужчина... м-м... у нас дома?

— Пару часов, наверное, — пожала плечами Анна Кузьминична. — Аккурат мой сериал закончился. Я его у Петровны смотрела, возвращалась от нее, слышу голоса: один мужской, а второй — Клавки твоей. Ну, думаю, пора к свадьбе готовиться...

Сильно я сомневалась насчет свадьбы — предчувствие говорило, что появление какого-то мужчины в нашем доме обещает начало больших проблем. Мобильник завибрировал в сумке, как мне показалось, очень нетерпеливо. Дрожащими руками я извлекла его из недр баула. На экранчике светился наш домашний номер.

— Афанасия, поторопись, — велела Клавка все тем же бесцветным голосом, который так меня напугал. — Нечего под окнами торчать.

И снова, не дожидаясь ответа, сестрица дала отбой. Затягивать и дальше возвращение домой было нельзя, потому я торопливо попрощалась с Анной Кузьминичной и на трясущихся ногах прошествовала в подъезд.

Дверь квартиры распахнулась, как по волшебству, едва я поднялась на этаж. Однако вместо Клавдии меня встретил мужчина, вероятно, тот самый, о котором только что говорила баба Аня. Дядька и в самом деле выглядел впечатляюще: чуть выше среднего роста, немного полноватый, что, впрочем, ему необыкновенно шло, в густых темных волосах пробивались серебряные нити благородной седины. А глаза... Мама моя, какие же у него глаза! Пронзительно синие, я бы даже сказала, васильковые, и все в ресницах. Удивительно! В таких глазах хотелось утонуть, забыться, раствориться и пропасть навсегда. Пахло от мужчины очень вкусно, не только дорогим одеколоном, но и деньгами. Причем — немалыми.

— Здравствуйте, Афанасия Сергеевна! — широко улыбнулся пришелец, и я не хлопнулась в обморок от этой улыбки лишь потому, что вовремя вспомнила о Брусникине. — А мы уже вас заждались!

— С какой это стати? — не слишком вежливо отозвалась я, злясь на себя за полнейшую неустойчивость к мужским чарам.

— Очень мне хотелось с вами познакомиться, — весело моргнул «васильками» дядька. — Да вы проходите, не стесняйтесь. Уж извините, что я... по-хозяйски... Но я так долго ждал встречи с вами, что уже успел освоиться. Да и квартирка у вас, как погляжу, не слишком просторная.

— Очень ценное замечание! Где Клавдия?

— В комнате. Мы чаем угощаемся... — сказано это было тоном толстяка Карлсона, сообщавшего девушке из телевизора: мол, а мы тут плюшками балуемся. Решительно отодвинув незваного гостя в сторону, я, не раздеваясь, шагнула в комнату. Клюквина сидела в кресле и робко улыбалась. На журнальном столике стоял поднос с чашками, с блюдцем, на котором лежал лимон, аккуратно нарезанный тонкими ломтиками, были еще вазочка с конфетами и раскрытая пачка печенья.

— Афоня... — слабо пискнула сестрица. В глазах ее читался натуральный испуг. Что же здесь произошло, черт возьми, если моя отважная Клавка прикинулась ветошью?

— Ну, давайте знакомиться! — предложил гость, следом за мной появляясь в комнате. — Впрочем, с

Клавочкой мы уже познакомились, ваше имя мне известно, так что очередь за мной. Разрешите представиться: Леонард Эдуардович Карпинский. Немножко бизнесмен, немножко политик, немножко авторитет и просто хороший человек.

— И как такое возможно? — усмехнулась я.

— Что именно?

— Ну, быть авторитетом, политиком и хорошим человеком одновременно...

— А вы что же, заранее уверены, что все политики — плохие люди? — немного обиженно спросил Леонард Эдуардович.

— Насчет политиков не знаю, а вот авторитеты... Они по определению не могут быть хорошими.

— Типичное заблуждение, впрочем, свойственное большинству наших граждан. Однако давайте поговорим о деле, — предложил «просто хороший человек», но приступить к беседе нам не дал звонок в дверь. Клавдия дернулась было, но Карпинский ее остановил: — Не стоит беспокоиться, это ко мне.

Ничего себе! Как я погляжу, этот тип чувствует себя хозяином в нашей квартире! Ишь, уже и гостей принимает! Тип вышел встречать вновь прибывшего, а я вопросительно посмотрела на Клюквину: дескать, это кто же такой? Клавдия пожала плечами и провела ребром ладони по шее, из чего я должна была сделать вывод, что ничего хорошего визит обаятельного дядьки нам не сулит. Из коридора доносились приглушенные голоса. Как я ни прислушивалась, уловить смысл разговора не удавалось, а хотелось бы! Кто знает, может, сейчас решается наша с Клавкой судьба? Дядька, конечно, симпатичный и пытается быть милым и ласковым, но как-то слабо верится, что его появление вызвано теплыми к нам чувствами. Ясно же — Леонарду что-то нужно, и, кажется, я догадываюсь — что именно. А тем временем Леонард Эдуардович вернулся в комнату в сопровождении... того самого кавказца, от которого я недавно с успехом убежала. Его появление почему-то меня совсем не удивило.

— Одна шайка, — констатировала я очевидный факт и с подозрением воззрилась на Клавдию: сдается мне, именно она подсказала, где можно меня найти. Сестра поняла значение взгляда и опять пожала плечами. Это, должно быть, означало: а что я могла поделать?

Леонард с сожалением качнул красивой головой:

— Не понимаю, почему прекрасные девушки все такие упрямые? Афанасия Сергеевна, ну почему вы отказались от услуг Резо? Доехали бы до дома с комфортом... Все лучше, чем бегать по городу быстроногой ланью. Впрочем, все хорошо, что хорошо кончается. Теперь все в сборе, давайте приступим к делу. Итак, как мне стало известно, волей случая вы, дорогая Афанасия Сергеевна, стали обладателем одной вешицы, а если быть точным — кейса. Я не стану сейчас вас воспитывать и говорить о том, что брать чужие веши нехорошо. Думаю, мама еще в детстве познакомила вас с этой доктриной. В какой-то мере я даже рад, что кейс попал именно к вам. С женщинами всегда легче договориться...

Клавка саркастически ухмыльнулась: дядьке невдомек, что ее на днях приняли в «братство», и теперь сестренка являла собой неприступную крепость, с которой договориться невозможно в принципе. Леонард не заметил — или сделал вид, что не заметил клюквинской гримасы, и продолжал:

— В кейсе были деньги, сумма солидная, но... Опять же, ради ваших прекрасных глаз я не стану требовать, чтобы вы их вернули — купите себе какие-нибудь булавки, шляпки и прочие милые пустяки, которые так греют женские души. Пусть это будет цена за дискеты. А вот сами дискеты я хотел бы получить обратно. Там, видите ли, очень важная информация, нужная мне для... м-м... работы.

Странный какой-то дядька! Почему он говорит о дискетах во множественном числе, когда в чемодане была только одна? Я смотрела то на Клавку, то на Леонарда Эдуардовича, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно.

— Господи, ну сколько можно повторять? — устало произнесла Клавдия. — Нет у нас никакого кейса, выбросили мы его, понятно?

Судя по тону, Клюквина уже довольно давно и тщетно пытается донести до гостя эту мысль, да только, сдается мне, не больно-то он ей верит. В подтверждение моей догадки Леонард кивнул:

— Знаю. Верю. Резо даже выяснил, кто подобрал кейс. Однако он оказался пуст. Вот ведь незадача! Так вот. Деньги, как я уже сказал, можете оставить себе, этого добра у меня достаточно, а дискеты верните. Прошу по-хорошему, в надежде на ваше благоразумие. Поверьте, мне совсем не хочется угрожать, ссориться с вами... Мы ведь интеллигентные люди, правда? Давайте договоримся, а? Вам — деньги, мне — дискеты. Соглашайтесь, девочки!

Я покосилась на Резо, вальяжно развалившегося на нашем диване. Словно невзначай кавказец шевельнулся, и мне удалось заметить, как под тонким свитером обозначилась кобура. И в ней явно лежал не огурец, можете поверить. Это обстоятельство помогло мне принять единственно верное решение. Я встала и направилась в коридор. Там, прямо на полу, валялась моя рабочая сумка, в которой покоилась дискета. Резо проворно проследовал за мной. Как только я протянула руку к сумке, он выхватил ее и. словно драгоценный трофей, внес в комнату. Леонард Эдуардович едва заметно кивнул, после чего все содержимое оказалось на полу. Я покраснела. Порядка в моей сумке отродясь не было. И вовсе не потому, что я — последняя неряха. Просто до меня очень быстро дошло: наводить порядок в рабочем бауле — затея пустяковая, потому что он подозрительно быстро засоряется всякой мелочовкой. Сейчас все присутствующие в комнате имели несчастье лицезреть вселенский хаос, беззастенчиво извлеченный из недр дамской сумки на свет божий. Аккуратистка Клавдия усмехалась, Резо очумело моргал, а Леонард изучал этот самый хаос очень внимательно. Наконец, среди груды моих тетрадей с конспектами уроков, упаковки одноразовых носовых платков, пары зажигалок, записок, отобранных у оболтусов, дамских, пардон, прокладок и прочего мусора, он отыскал дискету. Какое-то время он смотрел на нее, потом переворошил рукой все, что лежало на полу, и с явной угрозой в голосе произнес:

— Что за шутки? Здесь только одна дискета. Где вторая?

— Дело в том, что в чемодане была только одна, — охотно пояснила я.

— Не морочьте мне голову! — неожиданно разозлился Леонард. — Мне казалось, вы разумные девушки. Задумали меня шантажировать? Сразу предупреждаю — затея опасная. Резо...

Кавказец оскалился, обнажив при этом золотые коронки, подошел ко мне вплотную и коротким, но точным (и весьма болезненным) ударом подтвердил слова своего старшего товарища. Голова моя мотнулась назад, в правом глазу на миг вспыхнул яркий свет, а потом сразу погас. Зато веко стало наливаться свинцовой тяжестью.

— Ах ты, гад! — взорвалась Клавдия, бросаясь на моего обидчика. Я порадовалась храбрости сестренки и пообещала себе: если выживу, тоже непременно вступлю в братство боевых товарищей, коль уж членство в нем дает такие хорошие результаты. Однако демарш Клюквиной закончился, едва начавшись, — точно такой же точный удар успокоил и ее.

— Ну, что? Будем продолжать игру в кошки-мышки или все-таки договоримся? — глумливо поинтересовался Леонард. — Резо умеет этому способствовать.

Кавказец энергично потер ладони друг о друга, будто хотел добыть из них огонь трением.

— Но в чемодане и правда была только одна дискета, — едва сдерживая слезы, пролепетала я.

— И деньги, — зло молвила Клавдия. — Почему вы нам не верите? У вас, кажется, нет для этого оснований!

После недолгих размышлений Леонард Эдуардович согласился:

— Вы правы, не доверять вам у меня нет никаких оснований. Потому я принимаю решение: вы отыщете вторую дискету и вернете ее законному владельцу, то есть мне. На все про все — неделя. Если через неделю дискета не отыщется, то...

— А какие у нас гарантии? — с вызовом спросила Клавка.

— Мое честное слово! — с пафосом воскликнул Леонард, на что я скептически ухмыльнулась. Заметив ухмылку, гость закивал: — Я помню ваши слова, Афанасия Сергеевна: авторитет не может быть порядочным человеком по определению. Увы, у вас нет иного выхода, придется положиться на мое честное слово.

Бандит, конечно же, был прав: выхода не было, но и идей насчет того, где искать вторую дискету, — тоже.

— Разумеется, — продолжал вещать Леонард Эдуардович, проникновенно глядя на нас с Клавдией и улыбаясь той самой очаровательной улыбкой, от которой я едва не потеряла голову. Только теперь она не казалась мне очаровательной, а напоминала улыбку голодного удава. — О визитах в разные правоохранительные органы вам придется позабыть. У меня большие связи, и обращение туда сразу станет достоянием гласности. Кстати, я заметил наличие в доме мужчины. Это чей-то муж или...

— Никаких «или». Это мой муж. Законный, между прочим, — ворчливо заметила я.

— Замечательно. И кто у нас муж?

— Волшебник...

— Он у нас инвалид, — торопливо вставила Клавдия и покрутила пальцем у виска. Я в изумлении уставилась на сестру. Димка хоть и на костылях, но с головой у него все в порядке. Клюквина тем временем продолжала развивать тему: — Контуженный он на голову. В Чечне служил, понимаете ли. Вернулся оттуда совсем... того... Работать не может, мотается по санаториям, лечится.

Знал бы Димка, что про него насочиняла Клавка! Боюсь, ей самой бы пришлось лечиться. Леонард выслушал весь этот бред очень внимательно, а вот поверил или нет, судить не берусь. Во всяком случае, Брусникиным он больше не интересовался.

— Послушайте, господин Карпинский, раз уж такое дело... Не могли бы вы немножечко просветить нас? — попросила я. — Хотелось бы быть в курсе произошедшего. В частности: кто тот дядька, который выпал из машины? Как у него оказался чемодан с деньгами? Кто его убил? Поймите правильно, это не праздное любопытство — нам нужны какие-то зацепки, чтобы начать поиски дискеты.

— Разумно. Итак, убитый, Глеб Федорович Крутых, работал на меня. Однако в последнее время я стал замечать в его поведении некоторые странности, которые, мягко говоря, настораживали. Очень часто Глеб стал задерживаться в офисе допоздна, мотивируя это тем, что накопилось много нерешенных вопросов и они требуют немедленного разрешения. Какие такие вопросы, я понятия не имею — Глеб не слишком сильно был загружен работой. Мне это показалось... э-э... не то чтобы подозрительным, но необычным. Я попросил своего помощника приглядеть за Крутых, но ненавязчиво, по-дружески. В общем, через какое-то время стало ясно: Глеб крысятничает.

— В каком смысле? — не поняла я.

Леонард охотно пояснил:

— Продает мою информацию. Видите ли, я, как уже было сказано, немножко политик, у меня имеется масса информации на... хм... представителей довольно высоких эшелонов власти. Эта информация позволяла мне влиять на определенные решения, в свою, разумеется, пользу, ну, и деньги кое-какие она тоже приносила. А вот действия Глеба сильно мешали моим личным интересам. Подробности моей беседы с этим нехорошим человеком я, с вашего позволения, опушу. К тому же итог этой беседы вы, Афанасия Сергеевна, видели сами... Толика жалко, — неожиданно опечалился Леонард. — Это мой помощник, он же шофер. Был.

— Но... мне говорили, что якобы он выжил, хоть это и кажется невероятным. Удар был очень сильным, — сообщила я собеседнику. — Повезло парню.

— Ему повезло бы еще больше, если бы его не навестили, — коротко хохотнул Резо, оживившись на диване.

Леонард Эдуардович бросил на него укоризненный взгляд, после которого кавказец снова превратился в глухонемое, слепое и безразличное ко всему изваяние. Я обалдело уставилась на собеседника:

— Так это... Это не случайность? В смысле, вы шофера...

— Деточка, политика и бизнес — весьма жесткая сфера деятельности. А вдруг Толик вошел в «долю» с Крутых? Я не мог этого допустить. Анатолий и правда чудом уцелел в аварии. Врачи недоумевали и утверждали, что он родился в рубашке. Мы с Резо навестили его в больнице, поговорили по душам... Никакой рубашки не нашли... Кстати, именно Анатолий дал мне подробное описание вашей, Афанасия Сергеевна, прекрасной внешности. Вы действительно красивы, поверьте старому ловеласу! У вас какая-то очень тонкая, ускользающая красота. Прекрасная Елена, часом, не входит в число ваших предков? Если так, то я могу понять, почему началась Троянская война.

— Вернемся к делу, — с плохо скрываемым раздражением потребовала Клюквина, заметив, что я зарделась от комплимента. Все-таки дядька обладал чертовским обаянием!

— Да, собственно, это все...

— То есть вы хотите сказать, что Анатолий умер вскоре после вашего визита к нему в больницу? — деловито уточнила Клавка.

В ответ на этот вопрос Леонард с нежной улыбкой повел плечами, мол: утверждать этого не могу, но все возможно.

— А... — Клавдия хотела еще о чем-то спросить, но господин Карпинский, легонько хлопнув по столу ладошкой, весомо произнес:

— Все. Вечер вопросов и ответов на этом считаю закрытым. Больше, к сожалению, ничего сказать не могу. Итак, о сроках вы помните, об условиях мы договорились. Засим позвольте раскланяться, — с этими словами Леонард Эдуардович поднялся и в сопровождении верного оруженосца Резо покинул наше жилище, чему, собственно, мы с Клавдией вовсе не препятствовали.

— Ну, что скажешь? — заперев за гостями входную дверь, поинтересовалась Клавдия, отчего-то избегая смотреть мне в глаза.

— Скажу, — пропыхтела я. — Вот я сейчас тебя покалечу чем-нибудь тяжелым и отправлю лечиться в тот самый санаторий, где поправляется «от контузии» мой пупсик!

В подтверждение серьезности намерений я схватила в руку собственный сапожок с настоящей, между прочим, шпилькой, и угрожающе замахнулась.

Клавка на всякий случай отскочила в сторону кухни и уже оттуда примирительно и немножко обиженно прокричала:

— А что я могла сделать?! Он приперся, прямо с порога заявил, что все знает, и точненько описал и тебя, и чемоданчик. Думаешь, мне охота было партизанку в тылу врага из себя изображать? Дядька, сразу видно, крутой, а тут еще этот гамадрил Резо!

— Угу, потому ты меня и сдала... — при упоминании о горячем кавказском парне моя рука машинально коснулась заплывшего глаза.

— Не сдала. — Клюквина, осмелев, высунулась в коридор, где, все еще держа сапожок, стояла я. Злость на сестрицу прошла, я таращилась в зеркало и соображала: есть во мне что-нибудь от Прекрасной Елены или старый ловелас просто льстил? — Не сдала, а всего лишь... Начала первый раунд переговоров на высшем уровне.

— Кажется, ты, дорогая, заразилась от Леонарда манией величия! — усмехнулась я.

— Он мог меня убить. А потом и тебя!

— Ну и что? Твои переговоры лишь отсрочили наше отбытие в мир иной, неужели непонятно?

— Почему? — бледнея до синевы, пролепетала Клавка.

Удовлетворять вполне понятное любопытство сестры я не спешила — пусть помучается! Я не спеша сварила кофе, настрогала бутербродов с колбасой и сыром (все это время Клавдия жалобно постанывала) и, усевшись за стол, пустилась в рассуждения:

— Тебе не кажется, что Леонард был с нами слишком уж откровенен? Почему он так легко расстался с деньгами? Кстати, ты их хоть пересчитала?

— Ага. — Клюквина облизнула пересохшие губы. На легкий ужин она даже не взглянула. — Триста пятьдесят тысяч долларов.

Я присвистнула:

— Не хило! Ну, и когда в последний раз ты видела человека, который так просто расстается с такими деньгами? Даже за наши красивые глазки...

— Я подобных людей вообще не видела. Это ж надо быть полным придурком!

— Верно, — кивнула я. — Однако, как ты заметила, Леонард Эдуардович на придурка мало похож. Триста пятьдесят тысяч — очень большая сумма даже для него. Из этого следует вполне естественный вывод: мы ему отыщем дискету, а он в знак благодарности нас прикончит — точно так же, как и своего шофера.

— Ты тоже думаешь, что шофера они убили? — задумчиво проговорила Клавдия.

— А то кто же? Господин Карпинский сказал об этом почти открытым текстом! Парень чудом остался жив после страшной аварии, подстроенной, между прочим; лежал себе в реанимации и поправлялся потихоньку. Глядишь, и выздоровел бы совсем, но его навестили Леонард с Резо, после чего парень благополучно скончался, успев, правда, сообщить им мои приметы. Ну, а найти нас — дело техники. Это тебе не милиция! Леонарду очень нужно вернуть вторую дискету, оттого он и проявляет такой энтузиазм.

— Только его энтузиазм может обернуться для нас преждевременной кончиной. Что же нам делать-то, Афонь?

— Не знаю, — честно призналась я. — Думаю, стоит начать поиски дискеты.

— Но как?!

Я разозлилась:

— Что ты ко мне пристала? У тебя своя голова на плечах имеется, вот и думай! — С этими словами я удалилась в нашу с Димкой комнату, упала на кровать лицом вниз и неожиданно заплакала. Ну почему, почему все это происходит именно с нами?! Карма, что ли, такая? Есть венец безбрачия, а у нас с Клавкой — венец невезучести. Другие люди живут себе спокойно, детишек растят, работают, как могут, а мы вечно рыщем в поисках приключений. Та же самая мамзель Жаннет вряд ли осмелилась бы подойти к разбившейся машине, а уж стащить из салона чужой кейс — и подавно. Кстати, о Жаннет... Надо будет выяснить, где живет ее подружка-поэтесса по имени Ульяна. Вдруг эта дама видела еще что-нибудь интересное? Я ведь сбежала с места преступления, так и не дождавшись прибытия официальных лиц, а поэтесса наверняка наблюдала спектакль до конца. Наверное, имело бы смысл провести обыск в доме кашемирового дядьки, то бишь Глеба Федоровича Крутых, но Леонард наверняка уже прошерстил там все углы. Впрочем, оставим этот вариант в качестве отправной точки — надо же с чего-то начинать! Кто знает, может, удастся отыскать что-нибудь, что направит наше расследование в нужное русло.

В дверь тихонько поскреблись, и в комнату просочилась Клавдия:

— Афонька, мысли какие-нибудь появились?

— Ничего особенного, — шмыгнула я носом. — А у тебя?

— Одна.

— Любопытно...

— В милицию надо идти. Хрен с ними, с деньгами! Счастья они не принесут, тут ты права. Отдадим их ментам, во всем покаемся, попросим защиты... Слушай, а у нас в стране имеется какая-нибудь программа по защите свидетелей?

— Ага, делают пластические операции и вывозят из страны. И все за счет МВД.

— Иди ты! Надо же, совсем как в кино! — восхитилась Клавка.

— Вот-вот! Насмотрелась ты фильмов, Клавдия Сергеевна. Это в Америке местная полиция свидетелей бережет, а у нас — совсем наоборот. И потом, ты забыла, что говорил Леонард? У него везде свои люди. Ты только покажешься на пороге отделения, как тебя тут же и прихлопнут.

— А мы милицию на дом вызовем, — не сдавалась Клавка, хотя прекрасно понимала всю нелепость своего предложения. Понимала это и я, поэтому не стала развивать дальше глупую мысль сестрицы, а поделилась своими соображениями насчет визита к кашемировому дядьке.

— Мысль неплохая. Только как мы узнаем, где он живет? То есть жил... Через справочное бюро?

— Узко мыслишь, дорогая. Через Димкину базу данных!

Клавка застыла с открытым ртом. Брусникин строго-настрого запретил нам копаться в его файлах, а для верности даже установил на них пароль. Оно и понятно: информация как-никак государственной важности! Впрочем, пароль как раз не проблема: Димкина фантазия не отличается разнообразием, и пароль, думаю, будет несложно вычислить. Беспокоит другое: все диски с рабочей информацией Димыч держит в верхнем ящике письменного стола, и на него супруг лично установил хитроумный замок, вскрыть который практически невозможно. Но даже если мы с Клавкой, медвежатники-дилетанты, с ним справимся, то где гарантия, что Брусникин не обнаружит следов взлома? Вдруг у него имеются какие-нибудь хитроумные приспособления, типа волосков, прилепленных в самых неожиданных местах, или иных специальных отметок... У них в ФСБ подобных «примочек» великое множество! Димке, профессиональному контрразведчику, не составит труда обнаружить нарушения, и тогда... Тогда, пожалуй, я сама попрошу Леонарда прикончить меня как можно скорее.

— Афоня, ты... Ты... Нет, я просто хочу знать, ты правда решишься на это? — проблеяла Клюквина.

— Чего только не сделаешь на благо концессии, — тяжело вздохнула я. — Тащи инструменты.

Радостно пискнув, Клавдия бросилась исполнять приказание. Вернулась она, тяжело пыхтя и таща за собой объемную спортивную сумку, в которой Димка хранил всякий хлам, как то: отвертки, гвозди, пассатижи и прочие горячо любимые всеми мужиками погремушки. Венцом коллекции была добротная немецкая электродрель с бесчисленным количеством насадок.

— Вот! — Клавка громыхнула железом. Я расстегнула «молнию» на сумке и затуманенным взглядом уставилась на инструмент. Назначение каждого предмета из набора домашнего умельца теоретически я знала — не раз видела, как употребляет их в дело Димка. С практикой было хуже, можно даже сказать, хреново было с практикой. Как держать молоток, как молотить им по шляпке гвоздя, я смутно представляла, а вот что делать с пассатижами или, к примеру, с непонятной штучкой, похожей на пилочку для ногтей, — понятия не имела. Клавка с вожделением глазела на дрель. Чувствовалось, что именно это чудо техники ей не терпится пустить в ход как можно быстрее.

— Н-да, — пребывая в глубокой задумчивости, почесала я затылок. Потом взяла в руки «пилочку» и поковыряла ею в дырке замка. Никакого результата. — Работа предстоит кропотливая.

Клавка громко сглотнула и схватила-таки дрель.

— Давай решим вопрос кардинально, — предложила сестренка.

— А что скажет Димка?

— А что Димка? Ну, пошумит малость, да и утихнет. Не людоед же он!

— Не людоед, — согласилась я. — Он хуже, он — контрразведчик. И если вдруг обнаружатся следы взлома на его ящике... Там же важная государственная информация.

— Такая уж и важная! — усомнилась Клавдия. — Стал бы твой Брусникин такую информацию домой таскать? Да и кто бы ему позволил?! У него в конторе, чай, охрана не то что в супермаркете каком-нибудь. Но, в общем-то, ты права. Объясняться с твоим пупсиком — дело дохлое и бесперспективное, моя нервная система не выдержит, это точно. У нас где-то были шпильки. Не помнишь, где?

Я удивилась:

— Зачем тебе шпильки?

— В кино показывали, как тетка наручники простой скрепкой отомкнула. В «Терминаторе», помнишь? А в другом фильме, не помню, как называется, так и вовсе — замок на входной двери шпилькой вскрыла. Нешто мы хуже голливудских красоток и не справимся с каким-то ящиком?

Шпильки обнаружились в коробочке со швейными принадлежностями. Немного подумав, я прихватила с собой пару булавок и несколько скрепок. Клавдия, едва получив орудия труда, с энтузиазмом приступила к нелегкой работе медвежатника. Минут пять прошло в напряженном молчании, которое изредка нарушало крепкое словцо сестрицы. Все это время я с интересом наблюдала, как Клюквина расковыривает замок, и сердце мое обливалось кровью. И вовсе не потому, что было жалко мебель — что там мебель, когда под угрозой мир в семействе Брусникиных — Клюквиных?!

— Черт! И кто только придумывает такие конструкции?! — пыхтела Клавка. — Совершенно не поддается вскрытию! Безобразие!

Я хотела возразить, что вскрыть можно только плохие замки, но тут позвонили в дверь. От неожиданности мы с Клавдией вздрогнули, а сестрица выронила из рук «набор начинающего взломщика».

— Афонь, кто это? Ты кого-нибудь ждешь? — еле слышно прошептала Клюквина.

— Только явления Христа народу, — так же тихо ответила я.

— Вряд ли это он. Слушай, а может, нас нет дома? Позвонят-позвонят, да и уйдут с миром...

— Не получится, — покачала я головой. — Если человек с улицы, то он видел свет в наших окнах. Так что придется открывать.

Мы с Клавкой на цыпочках проследовали к входной двери. С замиранием сердца я припала к «глазку». На лестничной площадке, освещенный тусклым светом подъездной лампочки, стоял друг и соратник Брусникина Михаил Салтыков, по кличке Сало. Почему к симпатичному, подтянутому парню прилипла такая дурацкая кличка, до сих пор непонятно. Димка в ответ на этот вопрос мычит что-то невразумительное, а спрашивать у самого Михаила мне как-то неудобно.

— Открывай, — велела я Клавдии, — твой «товарищ по братству» пришел.

Убедившись в моей правоте, Клавка открыла дверь.

— Привет! — радостно поздоровался Сало. Однако радость его несколько померкла, едва он глянул на наши лица. — А что это у вас с глазами?!

Я дотронулась до глаза, уже порядком заплывшего (спасибо Резо!), пожала плечами и поспешила удалиться в комнату. Оттуда я услышала, как Клавка беспечно сообщила:

— Не обращай внимания. Просто сезонная аллергия. Ты по делу или как?

— Пройти можно? — В Мишкином голосе явно слышались тревожные нотки. На всякий случай я задвинула сумку с инструментами под стол и уселась на стул перед ним, пытаясь ногами прикрыть тайник. Как уже было сказано, Салтыков обладал быстрым и острым умом. Появление «мешка» с мужскими игрушками могло его насторожить.

— А зачем проходить-то? — скалой стояла Клавдия. — Излагай причину твоего визита...

— Все-таки я пройду, — после короткой возни и пыхтения Михаил возник на пороге комнаты. За его спиной тут же появилась сестрица и принялась отчаянно размахивать руками и подмигивать мне здоровым глазом. Должно быть, это что-нибудь означало, но я ничего не поняла, поэтому, нацепив на лицо приветливую улыбку, пригласила:

— Присаживайся.

Салтыков охотно воспользовался приглашением.

— Чаю не предлагаем — кипяток закончился, — бросила Клавка, усаживаясь рядом с ним. Диспозиция, выбранная сестрой, в принципе была ясна: она оставляла себе возможность подавать мне знаки в зависимости от того, как пойдет разговор. — Ну?

Салтыков обвел пристальным — по моему мнению, чересчур пристальным — взглядом комнату, и на мгновение взор его задержался под столом, отчего я засучила ногами в попытке скрыть хозяйственную сумку с инструментами. Потом Мишка веско произнес:

— Димыч просил за вами присматривать. Не зря, как мне кажется...

— Мне непонятны твои намеки! — сделала вид, что обиделась, Клавдия, но тут же сменила тактику: — Мишенька, ты, часом, не голоден? Может, отужинаешь с нами? Коль уж Афонькин пупсик велел тебе за нами присматривать, так изволь выполнять распоряжение товарища!

Ежу понятно: у сестрицы созрел какой-то план. Мешать осуществлению идей Клюквиной я не собиралась, потому согласно кивнула. Сало сделал вид, что задумался над предложением. Господи, существует ли на свете мужик, который откажется набить свой желудок на халяву?! Во всяком случае, Салтыков к подобным индивидуумам не относился.

— Отужинаю, — сдержанно согласился Мишка, разом забыв о сумке с инструментами, а я сделала вывод: прав мой Макаров — бабы крутят мужиками, как хотят!

Наша компания плавно переместилась на кухню. Пока Клавка суетилась с ужином, Сало обстоятельно, со всеми подробностями рассказал, как грузили моего Брусникина в машину, как ехали, сколько козлов на наших дорогах и какие бестолковые администраторы нынче в санаториях. Красноречие Михаила иссякло, едва по кухне поползли умопомрачительные запахи, а на столе волшебным образом появилась литровая бутылка водки. Мне, признаться, тоже стало не до разговоров — желудок напомнил о своем голодном существовании громким урчанием.

— Ну, — весело сказала Клавдия, когда аппетитные куски мяса по-французски лежали на тарелках, а в рюмки была налита вредная сорокоградусная жидкость, — предлагаю первый тост поднять за нашего родственника и друга — Брусникина Дмитрия. Чтоб ему там хорошо отдыхалось!

Выпили, закусили. Я мимоходом подумала, что пора, пожалуй, найти для сестренки хорошего нарколога, и начала копаться на задворках памяти в поисках подходящей кандидатуры.

— Эх, хорошо сидим! — вздохнула Клюквина. — Ну, между первой и второй перерывчик небольшой. Мишка, что ты растерялся? Ухаживай за дамами!

Салтыков не стал спорить и вновь наполнил рюмки. То ли от выпитого, то ли по иным, неизвестным мне причинам, Клавдия активно строила Мишке глазки, вернее, один глаз, потому что второй строить было невозможно — заплыл. Я отнеслась к Клавкиным ужимкам по-философски, во-первых потому, что знала — сестрица просто так ничего не делает, а во-вторых... Наверное, просто привыкла к ее... м-м... закидонам. К слову сказать, мысль, что Клюквина всерьез решила охмурить Салтыкова, даже не возникла: два контрразведчика в одной семье — чересчур серьезное испытание даже для меня.

После очередной выпитой рюмки мир перед моими глазами стал весело покачиваться, а вот язык почему-то перестал слушаться. Зато Мишка приободрился, почувствовал себя настоящим мачо и начал отвечать на ухаживания Клавдии. Именно в этот момент сестра приступила к исполнению хитроумного плана.

— Мишаня, — томно выдохнула она, низко наклоняясь над столом, отчего ее бюст практически выпал из футболки, — нам нужна твоя помощь!

Сало облизнулся, глядя на Клавкины прелести, и с готовностью отозвался:

— Конечно, если это в моих силах.

— В твоих. Да, собственно, нам не нужно ничего особенного. Так, мелкая услуга всего лишь.

— Тогда с превеликим удовольствием!

— Вот и славно! Короче говоря, нам нужно разыскать одного человека...

Ну вот, а что я говорила? Просто так Клавдия ничего не делает! Она, видно, поняла, что с замком на Димкином ящике нам не справиться, потому решила использовать Мишку. В логике сестренке не откажешь: Салтыков, так же как и мой Брусникин, имеет доступ к базе данных, и отыскать хотя бы адрес господина Крутых Глеба Федоровича для него не составит труда. Услуга и в самом деле пустяковая, однако Мишаня, вместо того чтобы броситься исполнять просьбу, сурово нахмурился:

— Это кто ж такой?

— Да так... Мелочь, — отмахнулась Клавдия. — К Афоньке в класс новенького ученичка привели, а ей он что-то не понравился. Вернее, не сам он, а его папаша. Представляешь, дядя первый раз пришел в школу, а уже пальцы гнет, скандалит... Всю нервную систему девушке нашей подорвал. Уж так она убивалась, так волновалась! Вот мы и хотим выяснить — что за человек явился? А ну как он бандит какой, готовый за своего сынка порвать всех на мелкие кусочки? Димка бы нам помог, он и раньше такие проверки устраивал, но... — Клавдия сокрушенно вздохнула, печалясь по поводу отсутствия в данный момент моего пупсика. — Сердце изболелось за Афанасию!

В подтверждение сказанного Клюквина возложила сразу обе руки себе на грудь, а я принялась изо всех сил гордиться смекалкой своей сестренки! Однажды мой Брусникин помог вывести на чистую воду очередной объект страсти Клавдии, коим являлся некий азербайджанский бизнесмен по имени Гейдар. Вообще-то он Клавдии представился крутым бизнесменом, а вот нам с Димкой парень не глянулся — как-то сразу было видно, что бизнесмен из него, как из меня моряк-подводник. Зная упрямый клюквинский характер, а также учитывая состояние влюбленности, павшее на сестру, мы с мужем решили в самостоятельном порядке проверить личность этого Гейдара и ничуть не удивились, когда выяснился род его занятий. Ничего особенного, обычный наркоторговец, пару раз «топтавший зону» именно за сбыт наркотиков в особо крупных размерах. Клавка, узнав правду о возлюбленном, немедленно его бросила. Гейдар сперва вздумал ей угрожать, но потом быстро остыл, едва узнал о месте работы моего Димыча. Так что Клавдия ничуть не кривила душой, говоря, что Димка иногда залезает в базу по личным надобностям. Наверное, Салтыков тоже этим грешит, и поэтому после недолгих размышлений он согласился выполнить нашу просьбу.

Я записала на листочке фамилию Глеба своими словами обрисовала его внешний облик и назвала приблизительный возраст. Мишка велел нам оставаться на кухне, а сам вышел в другую комнату. Припав к стене, мы услышали, как он с кем-то говорит по телефону.

— Ну, пошло дело, — перевела дух Клавдия. — Надеюсь, Сало не станет откровенничать с твоим пупсиком? А даже если и станет, то все равно ничего особенного в нашей просьбе нет.

— За это надо выпить, — оживилась я.

— Хватит! — Клюквина слегка хлопнула ладонью по столу. — Тебе вредно много пить — тормозить начинаешь. И потом, тебе еще завтра на работу, помнишь?

— Этого я не забыла. Только все равно на работу не пойду. У меня — во! — я указала пальцем на больной глаз. — Временная потеря зрения.

— И голова, — с готовностью подсказала сестрица.

Я. прислушавшись к работе организма, подтвердила:

— И голова...

— Без мозгов.

— Без... Ты на что это намекаешь?

Довольная своей шуткой, Клавка рассмеялась, а я сделала вид, что обиделась. Тут на кухне появился Салтыков. Судя по выражению его лица, новости нас ожидали скверные. Интересно, кем же оказался господин Крутых? Уж не английским ли шпионом, которого давно и безуспешно разыскивают спецслужбы?

Садиться за стол Мишка не стал, вместо этого застыл в дверях, сложил на груди руки и уставился на нас с Клавдией задумчивым взглядом, под которым лично я почувствовала себя крайне неуютно. Сестрица словно бы и не замечала перемены, произошедшей в боевом товарище. Она нетерпеливо поерзала на стуле и спросила:

— Ну?

— Глеб Федорович Крутых, 1963 года рождения, образование высшее юридическое. Последнее место работы — Государственная Дума, помощник одного скандально известного депутата... — словно перед начальством, отчитался Сало.

— Чем же этот депутат оскандалился? — уточнила я, справедливо полагая, что речь идет о нашем знакомом Леонарде Эдуардовиче.

— В основном своим криминальным прошлым, но нынче это вроде бы модно... — охотно пояснил Мишка и поинтересовался: — Дальше слушать будете?

— Будем, — хором отозвались мы с Клавкой.

— Господин Крутых, помимо работы на депутата, имеет свой небольшой бизнес — несколько ночных клубов в разных районах Москвы. Постоянно проживает в поселке Жуковка, что говорит о его более чем солидном достатке. Помешан на антиквариате и на старых машинах... Только я понять не могу, — неожиданно прервался Михаил. — Афанасия, разве данные о родителях в школу не предоставляются? Насколько я знаю, в журнале даже отдельная страничка есть, где и домашний адрес, и место работы мамы-папы зафиксированы.

Я смешалась. Конечно, такая страница в журнале ведется, да вот беда — никакого сына Глеба Федоровича в числе моих оболтусов нет. Клюквина поняла, что прокололась, но сдаваться без борьбы вовсе не собиралась:

— Тебе же русским языком сказали: парень — новенький, сведений о родителях пока нет... Неужели неясно?

— Конечно, ясно, — согласно кивнул Сало. — Но, боюсь, сведений никаких и не будет.

— Это почему еще? — нахмурилась Клавдия.

— Потому что Глеб Федорович детишками пока не обзавелся. Нет у него ни сына, ни дочки. Бездетный он!

Надо же, какая неприятность! Не повезло мужику в жизни: мало того что бездетен, так еще и кончину преждевременную принял. Впрочем, может, оно и к лучшему: не осталось после него безутешных сироток.

Клавдия примерно с полминуты беззвучно хватала ртом воздух, а потом вскочила, выпятив грудь, и громко возмутилась:

— Ты нас на понт не бери, понял?! Сказано было: пацан — новенький! Афонька с перепугу не разобрала, папаша перед ней или какой-нибудь другой родственник. Может, этот Крутой...

— Крутых, — осмелилась я подать голос.

— Одна фигня! — всплеснула руками Клюквина. — И вообще, ты лучше помолчала бы, раз такое дело.

Я покорно заткнулась, с удовольствием предоставив сестренке выпутываться из довольно щекотливого положения.

— Ну вот, сбилась с мысли. И что ты вечно лезешь, куда не следует?!

— С мысли, говоришь, сбилась? Ну-ну, — усмехнулся Мишка. — Так ты напрягись, Клавочка, глядишь, мысль и вернется. А заодно придумай хотя бы одну причину, по которой господин, живущий в элитном поселке, вздумал устраивать своего несуществующего сына в лицей, находящийся за тридевять земель от дома.

— Не морочь мне голову! — разозлилась Клавка. — У богатых свои причуды.

— Оно конечно, — Сало согласно вздохнул и некоторое время понимающе пыхтел, а потом вдруг посмотрел на меня пронзительным взглядом и, почти не разжимая губ, быстро спросил: — В какую историю вы опять вляпались? Зачем вам понадобился Крутых? Только не врать!

Ох уж эти мне военные! И всех-то они подозревают, и везде-то им заговоры мерещатся! Вот и Салтыков туда же. Хотя его можно понять: лучший друг поручил ему самое дорогое, то есть нас, оттого Мишка и выказывает столь трогательную заботу. На какой-то миг мне захотелось поделиться с Салом наболевшим, снять с себя груз ответственности, однако воспоминание о кулаке Резо, а также тот факт, что у Леонарда Эдуардовича — длинные руки, остановил мой душевный порыв, и я горячо поддержала версию Клавдии:

— Клавка говорит правду. Крутых пришел к нам в школу, чтобы лично посмотреть, в каких условиях обучаются детишки. Может, он это делал по собственному почину, может, по просьбе депутата, а может, и правда, хотел устроить к нам какого-нибудь своего родственника... Я не знаю, ничего не поняла, потому что дядька сразу скандалить начал: и охрана у нас хлипкая, и нет системы пропусков, и учителя молодые, неопытные... На шум директриса выскочила — мой кабинет недалеко от ее, так что ей все было слышно — и решила выяснить причину воплей. Дядька представился и принялся уже с Галиной Петровной разбираться, а я предпочла ретироваться, чтобы, значит, под раздачу не попасть. Так что... — Я виновато развела руки в стороны: мол, извини, не оправдали твоей подозрительности, история, в общем-то, банальная, и в просьбе нашей ничего особенного нет.

Не знаю, поверил Мишка или нет, но скользких вопросов он больше не задавал, быстро доел уже остывший ужин, выпил рюмку водки, сухо попрощался и отбыл, пообещав завтра нас навестить.

— Фу, слава богу! — перекрестилась Клюквина. — Я думала, он здесь заночует. Нет, ну почему, почему все вокруг нас подозревают? Можно подумать, мы с тобой какие-нибудь боевики!

— Боевики из нас никакие, — согласилась я, — а подозревают нас потому, что наши беспокойные характеры в Димкином отделе уже вошли в легенду. Скоро учебники можно будет издавать: «Как попасть в неприятную историю и суметь выжить». Но дело не в этом. Ты обратила внимание, что Мишка, хоть и дал нам сведения о Крутых, но данные эти крайне скудны? Живет в Жуковке... Ну и что? Там столько народу проживает, и все крутые, прости за каламбур. Да и охрана в этой самой Жуковке не хуже, чем в Кремле. Впрочем, попробовать отыскать нужный нам дом можно...

— А зачем? — не поняла Клавка. — Дядьку же убили...

— Ну и что? Нам нужно как-то пробраться в дом. Может, Крутых где-нибудь в хате своей вторую дискету хранил. Хотя я лично в этом сомневаюсь — не дурак же он.

— Еще в ночные клубы можно заглянуть, — оживилась сестренка, очень это дело уважавшая. — Сало сказал, что Глебушка покойный какие-то клубы «крышевал»...

— Не «крышевач», а был их владельцем. Но это в принципе одно и то же. Однако Мишка, если ты заметила, не озвучил ни одного названия. И что же, мы будем по всем московским клубам таскаться? У нас никаких денег на подобное мероприятие не хватит, да и времени уйдет уйма.

Клавдия загрустила, признав тем самым мою правоту. Я, подобно сестрице, скорбно молчала, но по иной причине: в моей голове шли напряженные поиски той самой ниточки, с которой начинается расследование любого преступления. По беспрестанному шевелению губ Клюквиной было ясно, что она что-то вещает, однако слов я не слышала, увлеченная собственными мыслями. Решение в конце концов созрело. Не обращая внимания на Клавку, я вскочила и метнулась к телефону, оставив за спиной возмущенные вопли Клюквиной.

...Мадемуазель Жаннет долго не брала трубку. Я уже хотела было отключиться, как телефонная мембрана томно прошелестела Жанкиным голосом:

— Хеллоу-у-у?!

Не знай я, что звоню своей коллеге, то наверняка решила бы — служба сексуальных услуг не дремлет ни днем, ни ночью. Голос «мамзели» убаюкивал и возбуждал одновременно. Одежда вдруг сделалась тесной, шершавой и вообще лишней, захотелось немедленно ее сорвать и поплыть по волнам эротических колебаний, источаемых телефонной трубкой.

— Кхм! Жанна, это Афоня. — Собственный голос прозвучал хрипло, отчего я покраснела до самых пяток. — Ты дома?

Согласитесь, глупый вопрос: если человек отвечает на звонок, раздавшийся по домашнему телефону, где он может быть? Впрочем, Жаннет ничуть не удивилась.

— Афонька! Привет, а я только что о тебе думала. — Истома из голоса француженки исчезла, уступив место нормальному тембру.

— Это хорошо. У меня к тебе важное дело... — довольно «тонко» намекнула я. На Жанку намек не подействовал, и она продолжала дребезжать:

— Ульянка счастлива! По твоему совету она засела за детектив. Уже две страницы написала, представляешь? Между прочим, основой сюжета стало недавнее происшествие, которое тебе хорошо известно! Про машину, помнишь? — таинственным шепотом сообщила Жаннет.

Конечно, этот сюжет мне хорошо знаком! Рядом вполне ожидаемо возникла Клавка, возмущенно сверкая здоровым глазом. Я сделала ей знак, чтобы по возможности она молчала, и вновь обратилась к трубке, вещавшей голосом мадемуазель Жаннет:

— Жанка, можешь договориться с Ульянкой об аудиенции?

Жаннет соскочила с мысли, помолчала, а потом немного рассеянно уточнила:

— О чем?

Странно! Русские слова с французскими корнями почему-то плохо воспринимались сознанием «мамзели».

— Как тебе сказать? — задумалась я. — Хотелось бы пригласить твою подругу к нам в школу. В следующем полугодии у меня в десятом классе запланированы три часа на современную поэзию. Представляешь, мои дети будут визжать от восторга, если к ним придет настоящий писатель... Я хотела сказать, писательница. Как ты думаешь, Ульяна согласится?

— Еще бы! — зашлась от восторга Жанка. — Она будет просто счастлива! Наконец-то ее талант найдет понимание!

«Талант — это, несомненно, богатство. Однако лично я предпочитаю его денежный эквивалент»! — сказал однажды Ромен Роллан. Памятуя о сей истине, я прямо спросила:

— Сколько?

Француженка опешила:

— В каком смысле?

— В смысле денег...

— Хм, Ульянке, конечно, деньги нужны. Знаешь, что? Сама с ней поговори. Я тебе дам ее телефон, скажешь — от меня. — Жаннет продиктовала номер подруги и, пожелав удачи, отключилась.

— Кто такая Ульянка? — ревниво поинтересовалась Клавдия.

— Поэтесса, обладающая неуемной фантазией. Я тебе о ней говорила, помнишь?

— Это она тебя засекла на месте преступления?

— Ну да.

— Понятно. Хочешь с ней пообщаться?

— Надо же с чего-то начинать? — пожала я плечами и вновь взялась за телефон. — Ульянка в тот вечер вдохновение у окна ловила. Вдруг она еще что-нибудь интересное видела? Впрочем, учитывая ее зрение и богатое воображение, особо на это рассчитывать не приходится.

В том, что поэтесса еще не спит, я была почти уверена: творческие натуры, подобные Ульяне, считают поздний вечер и ночь идеальным временем для работы. Голос у Ульянки оказался низким, с приятной хрипотцой. Мне сразу представилась дородная дама бальзаковского возраста с короткой, почти мальчишеской стрижкой и с вечной сигаретой в углу рта. Наверное, Жанка успела пересказать своей подруге содержание недавнего разговора, потому что Ульяна ничуть не удивилась моему звонку, а велела приходить прямо сейчас. Клавка, немного поворчав о дурной голове, которая не дает ногам покоя, вызвалась сопровождать меня.

— Хоть на живого классика посмотрю, — заявила Клюквина, натягивая теплую курточку. — Когда еще такой случай представится? А то вот так умрешь невзначай, и...

Что значит «и», Клавдия уточнять не стала, а лишь печально покачала головой. На мой взгляд, Ульянке до классика — «дистанция огромного размера», да и умирать «невзначай» я в ближайшее время не собиралась, но спорить с сестрой не стала, потому что была занята предстоящей встречей с поэтессой. Встреча эта представлялась мне довольно туманно. Ну скажите, о чем можно говорить с творческим человеком? Они же вечно витают где-то в заоблачных высях в поисках нужного слова или рифмы. Когда я училась в институте, в группе со мной был один юноша, писавший на досуге совсем неплохие стихи. Впрочем, прозой он тоже не брезговал, но получалась она довольно хилой. Так вот, Юрка Толстой (это его настоящая фамилия, между прочим. Согласитесь, такая фамилия ко многому обязывает!) на протяжении всех пяти лет обучения страдал хронической рассеянностью. Юрка мог, к примеру, явиться на экзамен по древнерусской литературе в полной уверенности, что сдавать предстоит античную, и сильно удивлялся, когда узнавал о своей ошибке. Но тем не менее экзамен сдавал, причем весьма неплохо. На всех студенческих вечеринках и тусовках Толстой был неизменным гостем, хотя приглашали его туда крайне редко. Студенты — народ молодой и веселый, жаждет веселиться, общаться, влюбляться, а не слушать лирические отступления своего однокашника. Внешность у юного гения была соответствующая: невысокий, худощавый, бородатый первой юношеской порослью, которую он не сбривал принципиально, считая, что борода — неизменный атрибут любого писателя или поэта. Об одежде говорить не буду — легко догадаться, что она не соответствовала современности, замечу лишь, что носки Юрка носил неизменно разного цвета. К сожалению, диплом наш Толстой так и не получил. Причина тому опять же творческая: на последнем курсе Юрку увлекла мысль переписать Большую детскую энциклопедию стихами. Он целиком погрузился в работу и про институт думать перестал. Короче говоря, предстоящее свидание с очередной творческой личностью меня даже несколько пугало.

Подруга нашей «мамзели» оказалась полной противоположностью тому портрету, которое нарисовало мое воображение. Впрочем, нет, две детали все же совпали: короткая стрижка и длинный мундштук с сигаретой в тонких пальцах. Статью Ульянка не вышла. Ее туловище по очертаниям напоминало бутылку из-под шампанского, иными словами, оно расширялось книзу, не оставляя даже малейшего намека на талию. За стеклами круглых очков прятались близорукие глаза. К очкарикам я всегда отношусь с уважением и с некоторым трепетом — они умные! Клавка при виде Ульяны сперва растерялась — наверное, сестренка немного не так представляла себе классика, но потом сориентировалась и растянула губы в улыбке:

— Здравствуйте! Вы не представляете, как я счастлива видеть вас живой! — Заметив недоуменный взгляд поэтессы, Клюквина быстро сообразила, что сморозила очередную глупость, и поспешила поправиться: — В смысле, я первый раз имею честь беседовать с настоящим поэтом. Наслышана, наслышана о вас, и являюсь большим поклонником вашего таланта!

Лесть Клавдии вполне понятна: я не успела ей рассказать, что произведения Ульянки еще не рискнуло напечатать ни одно издательство. Ульяна окатила Клавку волной холода, решив, что сей объект не достоин ее внимания, и сконцентрировалась на мне.

— Вы Афанасия? Мадемуазель Жаннет предупредила о вашем желании встретиться со мной. Правда, она не назвала причину. Надеюсь, вы проясните ситуацию.

— С удовольствием проясним! — пообещала Клавдия, просачиваясь в просторный коридор. Я двинула локтем в какую-то часть тела сестрички, призывая ее к молчанию. В смысле, Клавдию, а не то место, куда случайно угодил мой локоть. Ульяна выпустила изо рта клуб дыма и пригласила:

— Проходите в гостиную. Можете не разуваться.

После этих слов поэтесса, качнув бедрами, удалилась. Наверное, именно в гостиную, куда предстояло пройти и нам. С разрешения хозяйки разуваться мы с Клавдией не стали, зато напялили на свои прекрасные лица солнцезащитные очки. Смешно? Конечно! Я бы тоже посмеялась, не будь и у меня, и у Клавки по абсолютно одинаковому «финику» под глазами!

Гостиная, как высокопарно обозвала небольшую комнату Ульянка, являла собой блестящий образчик времен советского импрессионизма. Мебель, слабо претендующая на антиквариат (кстати, на модерн она тоже не тянула), выцветшие на солнце ситцевые занавески, бумажные обои веселенькой раскраски и потолок активно розового цвета. Причем в том месте, где к потолку крепилась несуразная трехрожковая люстра, он был разрисован всеми цветами радуги. Наверное, дизайнер, сотворивший данный шедевр, предполагал, что люстра — это восходящее солнце, а широкие цветные полосы — небо, окрашенное его лучами. Бред, да и только! Впрочем, среди полного аскетизма имелись в наличии два пятна, смотревшиеся здесь как инородные тела. Первым пятном я склонна была считать огромный веер из бамбука с изображением японской гейши, снабженный причудливыми иероглифами. А второе пятно, еще более несуразное — настоящий кальян, инкрустированный стразами. И то, и другое стоило немалых денег и никак не вписывалось в скудный интерьер «гостиной».

Клавка, оскорбленная пренебрежительным отношением Ульянки к собственной персоне, не преминула ехидно заметить:

— Спартанская обстановочка!

— Я творю, — с достоинством ответила хозяйка дома. — Мне некогда заниматься бытом.

— Да? А кофе гостям вы тоже не предложите? — продолжала издеваться Клавдия, ничуть не тушуясь под моим осуждающим взглядом.

Еще один уничижительный взгляд, брошенный Ульяной на мою говорливую сестрицу, яснее ясного информировал о том, что Клюквина для хозяйки дома прекратила свое существование. Однако кофе нам все-таки предложили. Сделав глоток светло-коричневой бурды, я пришла к выводу, что муж-контрразведчик несравнимо лучше, чем жена-поэтесса. Ульянка к пойлу даже не притронулась.

— Итак? — затянувшись сигаретой (довольно вонючей, к слову сказать), пророкотала дама.

Я старательно повторила версию, выдвинутую ранее Жанке. Ульянка снова затянулась сигаретой, некоторое время помолчала, а потом пробасила:

— Наверное, пару дней назад я бы согласилась на ваше предложение, но сегодня это невозможно. — В ответ на мой недоуменный взгляд поэтесса пояснила: — По совету мадемуазель Жаннет я оставила поэзию и переключилась на детективы, благо появился повод...

Вот как! Оказывается, это именно наша француженка посоветовала литературной даме бросить писать в стол стишата и заняться детективами? Впрочем, бог с ней! Сейчас важно разговорить Ульянку именно насчет детективов, а точнее, насчет повода. Я скроила на лице выражение бесконечной грусти и воскликнула:

— Что вы говорите! Неужели с поэзией покончено навсегда?! — уверена, поэзия от этого ничего не потеряла. Хоть произведений Ульяны я не имела чести читать, но в издательствах тоже не дураки сидят. Раз они не берут ее стихи, значит, в них нет ничего стоящего. — Может, вы все-таки поторопились? Разрешите почитать ваши произведения? Я, некоторым образом, имею отношение к литературе — преподаю в лицее вместе с Жанной, поэтому смогу оценить стихи по достоинству. Было бы совсем хорошо, если бы вы их продекламировали лично...

Ульянка не стала упрямиться. Она поднялась во весь свой немаленький, надо сказать, рост, закрыла глаза, несколько картинно отставила руку с длинным мундштуком, в котором дымился окурок, в сторону, и затянула речитативом:

— О да! Я жестока!

Я на многое способна!

Хочешь, я могу убить тебя?!

А потом умереть самой...

Ты прав! Я — Черный Ангел!

И я могу тебя убить...

А потом выть волчицей,

Страдать, и... убить себя...

А ты неглуп! Ты веришь мне!

В то, что я могу тебя убить.

А знаешь, почему?

Потому, что люблю тебя больше жизни!

Да! Поэтому я могу убить тебя!

Потому, что любовь важнее жизни...

Но я этого никогда не сделаю...

Ты так прекрасен, когда спишь...

По ходу декламации складывалось ощущение, что, пожалуй, убить Ульянка может: для этого ей достаточно всего лишь прочитать свои стихи. Вернее, от таких стихов хочется умереть в самостоятельном порядке, лишь бы только больше никогда их не слышать. Я улыбалась, очень надеясь, что улыбка получается не слишком кривая, и тихо радовалась темным очкам, прочно сидевшим на моем носу.

— Мощно! — крякнув, молвила Клавдия. В высокой поэзии сестрица не сильна, но думаю, на нее творение Ульянки произвело удручающее впечатление. Впрочем, автору было наплевать на впечатление, произведенное на слушателей. Ульяна сменила сигарету в мундштуке, глубоко затянулась, выпустив клуб дыма, по качеству и количеству сравнимый с дымом из всех трех труб «Титаника», и пояснила:

— Это из позднего. Ранние стихи менее совершенны.

Испугавшись, что поэтессе взбредет в голову подтвердить свои слова делом, то есть прочитать еще и свои ранние творения, я поспешила перевести разговор на более интересную для нас с Клавкой тему:

— Вы, несомненно, талантливы. Надеюсь, на детективном поприще вы тоже сможете себя проявить. Кстати, от Жаннет мне стало известно, что роман вы будете писать на основе реальных событий. Это так?

— Да, — пыхнула Ульянка. — Буквально на днях мне довелось стать единственным свидетелем ужасного преступления. Если вы не торопитесь, могу рассказать...

Поскольку мы с Клюквиной никуда не торопились, даже более того, пришли сюда именно с целью узнать подробности происшествия, то с радостью выказали готовность послушать рассказ будущей звезды детективов.

...Вечер в тот день был не слишком удачным: слова казались пустыми, рифмы никак не хотели находиться — словом, стихи не слагались. От многочасового марафона за компьютером, а также от бесчисленного количества выкуренных сигарет слезились глаза. Ульяна сняла очки, чтобы дать им отдохнуть (в смысле, глазам), и решила выпить коньячку. Не пьянства ради, а пользы для: под действием горячительного мозг поэтессы начинал функционировать гораздо активнее и выдавать шедевры буквально на-гора. Однако на этот раз урбанистический пейзаж большого города не вдохновлял. Хотелось плюнуть с высоты пятого этажа на окружающую действительность и лечь спать. Скорее всего, Ульянка так и поступила бы, но тут во двор на приличной скорости влетела легковая машина — по виду иномарка, старая и довольно сильно потрепанная жизнью.

— Вот черти! — в сердцах произнесла Ульяна. — Гоняют, словно на ралли Париж — Дакар! А тут, между прочим, люди живут, детишки играют...

Обуреваемая праведным гневом, девушка посылала проклятия на голову несчастного водителя. Может, ее проклятия подействовали, может, какие-нибудь высшие силы были согласны с мнением Ульяны, но пассажирская дверца вдруг распахнулась, и оттуда вывалился человек, а буквально через мгновение машина врезалась в фонарный столб. Тусклый свет, источаемый фонарем, тут же погас.

— Ни фига себе! — очень нелитературно выругалась Ульянка. — Водитель — труп. Это надо отметить!

Странное желание, согласитесь, но поэтесса немедленно привела его в исполнение, после чего схватила телефонную трубку и, поглядывая одним глазом в окно, принялась звонить в милицию и в «Скорую». Тем временем события приняли неожиданный оборот. Откуда-то из-под подворотни выскочила молодая женщина, очень неудачно замаскировавшаяся под бомжиху. Но Ульянка-то своим наметанным глазом сразу определила в ней коварную преступницу! Она сперва подскочила к человеку, валявшемуся на снегу. Ульяна заметила, как женщина вытянула вперед руку, удлиненную пистолетом с глушителем, и произвела контрольный выстрел в голову бедолаге, который, несомненно, скончался именно от него. Потом убийца проверила состояние водителя, на всякий случай пальнула и в него и скрылась с места преступления. Кстати, в руках у женщины был чемодан, довольно внушительных размеров... В нем, скорее всего, лежали орудия убийства — на тот случай, если пистолет даст осечку.

— Можете не сомневаться, авария подстроена, а эта дама — главарь мафии! — закончила рассказ Ульянка.

— А вы не заметили, дама пришла... м-м... добивать несчастных уже с чемоданом? — обеспокоенно поинтересовалась Клавдия.

Поэтесса погрузилась в раздумья, впрочем, ненадолго.

— Не знаю, — призналась она. — Я не помню. В этот момент меня как раз соединили с дежурным по городу... Да разве в чемодане дело?!

— Ага, ага... — кивнула Клавдия, и лицо ее затуманилось, что всегда означало только одно: у Клавки начался активный мыслительный процесс. Одному богу известно, какая революция свершалась сейчас в ее голове!

Мои мысли были гораздо прозаичнее:

— Скажите, а между исчезновением дамы и приездом спецслужб на месте аварии никто не появлялся?

Ульянка не стала упрямиться:

— Было дело. Как только дамочка сбежала, так сразу же возле разбитой машины бомж местный нарисовался.

— Бомж? — переспросила я.

— Ну... Бомж — не бомж... Сантехник это наш был. Его жена выгнала из квартиры, так он в подвале соседнего дома обосновался. Думаю, они с убийцей заодно. По сговору действовали!

Мне показалось, что настало время задать очень личный вопрос. Я некоторое время мялась, как барышня на выданье, а потом не без смущения поинтересовалась:

— Ульяна, а... Я заметила, что у вас проблемы со зрением, извините. Как же вы умудрились разглядеть подробности происшествия? Дамочка, маскирующаяся под бомжиху, сантехник, тоже бомж практически... Пятый этаж все-таки, а вы без очков.

— Кто сказал, что я с пятого этажа наблюдала? Я вызвала, кого надо, и бегом бросилась на улицу. Так что, можно сказать, я — самый главный свидетель!

— А бомж-сантехник? — удивилась Клавка.

— Так он пьяный был. Наверняка ничего не помнит, а когда протрезвел, решил, наверное, что сон видел. Его милиционеры (это слово Ульянка произнесла с легким оттенком презрения, что-то вроде «милиционэры») даже допрашивать не стали — бесполезно!

— А с вами мен... милиционеры говорили? — полюбопытствовала я.

— Ну, разумеется, — снисходительно ухмыльнулась Ульяна. — Очень симпатичный мужчина в форме. Капитан, кажется, я в званиях не разбираюсь. Между прочим, он оказался тонким ценителем поэзии. Я ему тоже свои стихи читала!

Бедный капитан! Честно говоря, мне с трудом верится, что сотрудники правоохранительных органов разбираются в лирике, тем более, как выразилась Ульянка, являются тонкими ее ценителями. А прослушивание Ульяниных стихов наверняка отбило у мента любовь к литературе в принципе.

Что ж, вечер встречи можно считать оконченным. Выразив надежду, что поэтесса добьется несомненных успехов и на детективном поприще, мы покинули Ульяну, чему и я, и Клавдия были несказанно рады — по двум причинам. Во-первых, от дыма дешевых сигарет уже першило в горле и слезились глаза, а во-вторых, совершенно очевидно, что назревал момент, когда Ульянке пришло бы в голову заняться чтением вслух своих ранних творений.

— Ну, что скажешь? — приплясывая от мороза на трамвайной остановке, спросила Клавка.

— Фантазия у девушки богатая, — повторила я мысль, высказанную ранее Жанке.

— Это понятно, а по делу? — не унималась сестрица.

— Хм! Внимательно выслушав Ульяну, я лишь утвердилась в этом.

— Думаешь, ей нельзя верить?

— Почему же? Хронологию событий, во всяком случае, она изложила вполне толково. И знаешь, что? Нам надо исправить досадный промах, допущенный ментами.

— Первый раз, что ли? А что за промах?

— Они не стали говорить с сантехником-бомжем, а мы не побрезгуем...

— Фу! — сморщила нос Клавка.

— И ничего не «фу»! Беседовать будем завтра с утра, пока он еще не опохмелился. Такие люди, знаешь ли, очень разговорчивы по утрам, особенно если явиться к ним с «лекарством».

Клюквина равнодушно пожала плечами, что, должно быть, означало: нынче вечером ты начальник — я дурак, тебе и карты в руки.

Поздно вечером позвонил Брусникин. Я сперва подумала, что Салтыков уже доложил супругу о нашем нездоровом интересе к базе данных, но нет, обошлось. Димка пожаловался на тоску, одолевшую его вдали от меня, выразил надежду на скорую встречу и, пожелав спокойной ночи, отключился.

— Спать, — велела я сама себе и с удовольствием отправилась выполнять приказание.

Ночью мне снились чемоданы. Большие и маленькие, старые и новые, дорогие и не очень... Они буквально преследовали меня по пятам, я убегала, но, как это часто бывает во сне, ноги плохо слушались, и в конце концов пришлось проснуться, чтобы прекратить этот кошмар.

Оказалось, что проснулась я ни свет ни заря. Даже Клавдия, всегда встававшая с первыми петухами, еще сладко спала в своей девичьей кроватке, чему-то блаженно улыбаясь во сне.

— Жалко будить, но надо, — вздохнула я, с сочувствием глядя на сестру. — Иначе сантехник успеет опохмелиться, и тогда от него не добьешься ни слова.

Клюквина долго не хотела просыпаться. Она мычала, ворчала, брыкалась, ругалась матом, но все-таки после многих пинков и уговоров открыла глаза:

— И отчего тебе не спится? Вроде и на работу сегодня не надо, а вскочила раньше меня.

— Вставай, труба зовет! Пора в подвал, к сантехнику!

— Могла бы и без меня сходить, — пробубнила себе под нос Клюквина.

— Не могла бы. Без твоей моральной поддержки я ни шагу не могу ступить...

Моя доброта нынче зашкалила за абсолютный максимум: пока Клавка плескалась в душе, я приготовила завтрак. Впрочем, приготовила — сильно сказано. Кофе, бутерброды с колбасой и по пластиковой бутылочке питьевого йогурта — вот и все удовольствие, но я все равно чувствовала себя героем дня. Оценка моего трудового подвига в устах Клавдии звучала примерно так:

— Хм... Ого! Прогресс налицо. Глядишь, скоро научишься и омлет жарить. Вот пупсику твоему будет радость!

— Будешь язвить, насыплю тебе в кофе стрихнину! — прошипела я.

Неразборчивое мычание послужило мне ответом.

...Всю дорогу до подвала, в котором обитал бомж-сантехник, Клавдия употребила на воспитательный процесс. Надо признаться, много нового я услышала в свой адрес, а также в адрес самых великих педагогов. Наверное, они переворачивались в гробах, слушая нелестные отзывы потомков, ярким представителем которых являлась моя сестрица, совершенно не почитавшая авторитетов, о своей деятельности. Впрочем, все обошлось: нам не явились призраки на Макаренко, ни Песталоцци, ни Ушинского, ни даже Медынского. По дороге мы приобрели лекарство для сантехника. Разумеется, не в аптеке, а в круглосуточном супермаркете. Пол-литровая бутылка водки должна была облегчить пробуждение «объекта», а также развязать ему язык.

Ступеньки, ведущие в подвал, обледенели. Нельзя было спуститься по ним, не сломав себе шею. Мы с Клавдией на миг замерли в замешательстве, но зоркий глаз Клюквиной обнаружил ведро с песком неподалеку от крыльца. После нехитрых манипуляций, призванных облегчить нам путь, мы уперлись носами в полуоткрытую дверь. Открыть ее, впрочем, как и закрыть, было невозможно, потому что между косяком и собственно дверью образовался довольно значительный сугроб. Оставалось загадкой: как человек нормального телосложения может проникнуть внутрь помещения? Нам это удалось лишь потому, что мы с Клавкой отличались повышенной субтильностью.

В нос сразу ударил дух затхлости, повышенной влажности и еще чего-то непонятного, но свойственного всем подвалам нашей родины. Под огромными трубами центрального отопления, источавшими тепло, на куче тряпья скукожилась какая-то фигура. С первого взгляда определить, кому она принадлежит, было проблематично.

— Кому водки?! — громко крикнула Клавка.

Услыхав знакомое и наверняка дорогое сердцу слово, фигура под трубами зашевелилась:

— Бесплатно?

— Не совсем. Нужна информация, — уведомила сестрица.

Тряпки полетели в разные стороны, и пред нами предстало нечто... Иными словами, описать то, что возникло перед нами, было почти невозможно: мелкий полудохлик, в засаленных лохмотьях и в вязаной шапке, именуемой в народе, простите, «пидоркой». Зубы у существа росли исключительно в шахматном порядке. Вот так, с первого взгляда, определить, кто перед нами, мужчина или женщина, поверьте, было очень проблематично... Признаюсь, меня немного обрадовал тот факт, что у существа оба глаза были фиолетовыми. Это против-то наших с Клавкой двух из четырех!

— Где водка? — прохрипело нечто.

Клава извлекла из сумки поллитровку и, помахав ею в воздухе, выдвинула условие:

— Сперва информация.

— Базар те нужен?!

Базар нам, безусловно, был не нужен, а вот понять, согласно ли это нечто вступить с нами в переговоры, я не смогла. Поэтому ловко выхватила бутылку из рук Клюквиной и, подняв ее над головой, потребовала:

— Адрес сантехника! Живо!

— Леньки, что ли? — затуманилось существо.

— Вам видней...

— Значит, Леньки. Он у нас один такой, интеллигент хренов...

После продолжительных и чрезвычайно утомительных переговоров с Луизой — так представилось то, что возникло из кучи тряпок, — стало ясно: интеллигент Ленька переехал в соседний подвал. Там, конечно, холоднее и не так просторно, но Леонид, как истинный джентльмен, уступил элитное койко-место даме.

— Он, блин... — Луиза размазала по грязному лицу скупую слезу, — нехороший человек, бросил меня! А я, девочки, нахожусь в интересном положении!

— В каком?! — обалдела я, разом нарисовав себе страшную картину обездоленных детишек, явившихся на свет в результате преступной связи Луизы и проклятого Леньки-сантехника.

Луиза шмыгнула носом и охотно пояснила:

— Голова просто разрывается, а денег нет! Этот гад прекрасно знал, что я буду утром страдать, и все равно ушел. А чего обещал?! Ох, бабоньки, не верьте мужикам, никогда не верьте! Подлые они!

Женская солидарность сыграла со мной скверную шутку — я расчувствовалась и потребовала у Луизы:

— Давай стаканы!

Как по волшебству, перед нами возникли пустые емкости из-под консервов, которые даже больной разум назвать посудой не решился бы и под страхом смертной казни.

Я наполнила «стаканы» примерно наполовину.

— Афонька, неужто и нам пить придется?! — тихо ахнула Клавдия.

— Ни за что! Это Луизе на завтрак, обед и ужин.

— Скорее уж на завтрак. Не думаю, что она станет растягивать удовольствие, — хмыкнула сестрица. — Ты только не увлекайся — Леньке оставь.

Едва лишь первые капли водки дробно громыхнули по дну жестянки, как Луиза забыла о нашем существовании, чем мы с Клавдией не преминули воспользоваться и ушли, оставив даму «завтракать» в одиночестве.

Вход в соседний подвал мало чем отличался от предыдущего, разве что отсутствием сугроба при входе, поэтому нам не составило труда проникнуть внутрь. Подвальчик был тесноват, конечно, зато внутреннее убранство помещения поражало «роскошью». Несколько пустых пластмассовых ящиков, сложенных вместе и накрытых обрывком дорогих обоев с неровными краями, несомненно, служили столом бродяге. На «столе» стояли два пустых пластиковых стакана, лежал обкусанный с обеих сторон батон хлеба, аккуратно завернутый в прозрачный полиэтиленовый пакет, и тарелка со сколотым боком, в которой доживали свой век несколько кусков заветренной вареной колбасы. Натюрморт дополняла бутылка из-под пива, в которой стояла хилая сосновая веточка — наверное, в преддверии наступающего Нового года. Отсутствие мусора, пустых бутылок, лохмотьев и прочих атрибутов вольной жизни наводило на мысль, что обитатель данных апартаментов не чурается порядка и чистоты, а также помнит о народных традициях: Новый год без елки — все равно что водка без закуски: вроде и приятно, а душу не греет!

— Президентский номер! — ворчливо заметила Клавдия.

— Все лучше, чем каморка Луизы! — прокряхтела я в ответ, ловко уворачиваясь от ржавых подтекающих труб.

Откуда-то из угла послышался сиплый мужской голос:

— От япона мать! Видать, оскудела Россия мужиками! Проходите, барышни, не смущайтесь. Я вас ждал.

Интересно, черт возьми! Оказывается, мы в этом богом забытом месте желанные гости? Впрочем, может, хозяин «президентского номера» ждал кого-то другого? Мои сомнения были немедленно разрешены, едва мы с Клавкой предстали перед очами невысокого мужчины средних лет, чью физиономию украшали редкие усы-щеточки пшеничного цвета. По рукам, в которые въелась грязь, а также по валявшейся в некотором отдалении старой авоське, из которой выглядывали непонятные железки, я поняла, что перед нами не кто иной, как Ленька-подлец, сильно обидевший своим невниманием бедную Луизу.

— Вот и и говорю: кончились, видать, в государстве мужики, раз в ментовку баб на работу принимают! Хотя... Может, оно и к лучшему. Бабу не обманешь — она сердцем видит! — Ленька поднялся навстречу нам с Клавкой с деревянного настила, прикрытого рваным одеялом. — А я все удивлялся: почему это ко мне никто не заглядывает из ваших коллег? Свидетель, как-никак... Мне, между прочим, кое-что известно... Вы же по поводу недавнего происшествия?

От сантехника нестерпимо разило перегаром.

Я громко чихнула, отчего темные очки сползли на нос, явив на всеобщее обозрение мой заплывший глаз. Клюквина незаметно, но очень чувствительно наступила мне на ногу: дескать, будь здорова, дорогая сестренка, но лучше делай вид, что ты — глухонемой сотрудник наших доблестных внутренних органов, а сама поспешила ответить сантехнику, обладающему, несомненно, дедуктивными способностями:

— Вы удивительно проницательны! Мы в самом деле пришли кое-что уточнить. Наши коллеги очень... э-э-э... невнимательно провели дознание. Вот нам и приходится исправлять недочеты в их работе. Очень надеемся на вашу помощь, дорогой Леонид...

— Павлович. Леонид Павлович Иванов.

— Ну-у... — недоверчиво нахмурилась Клюквина.

— Но я правда Иванов!

— Что, и паспорт имеется?

— Я же не спрашиваю у вас удостоверений! — хмыкнул сантехник, на что Клавка с гордостью ответила:

— Удостоверения у нас имеются — вот!

В подтверждение сказанного Клавдия водрузила на импровизированный стол бутылку с остатками водки. Леонид уставился на бутылку задумчивым взглядом. Помнится, кто-то из философов разделил всех людей на оптимистов и пессимистов по весьма оригинальному признаку: оптимист, видя бутылку, наполненную наполовину, тешит себя мыслью, что тара наполовину полная, а пессимист в сходных условиях приходит к выводу, что бутылка наполовину пуста. Любопытно, наш новый знакомый пессимист или оптимист? Судя по остекленевшему взгляду скорее второе, ибо желание выпить читалось в его глазах даже без сурдоперевода. Но затянувшаяся пауза, а также следы раздумий, застывшие на лице

Леонида, свидетельствовали об обратном: жажда победила. Господин Иванов схватил бутылку, торопливо припал к ее горлышку и на какое-то время выпал из реальности. Мы с Клюквиной завороженно следили, как водка судорожно перетекает в исстрадавшийся организм сантехника.

— Сразу видно, опыт у человека богатый! — не то с уважением, не то с осуждением прошептала сестрица и немедленно меня удивила: извлекла откуда-то из кармана своей необъятной куртки бутерброд с колбасой, припасенный, видно, с завтрака, и молча положила его перед Леонидом. Тот с фантастической скоростью расправился с водкой и, не теряя достоинства, приступил к закуске.

— Да-а-а! Стало быть, вы интересуетесь аварией, — с уверенностью констатировал сантехник. Бутерброд закончился, Леонид аккуратно вытер усы, стряхивая с них крошки, и поднял на нас враз покрасневшие глаза: — Как говорят в Одессе, у меня есть что сказать.

Мое терпение к этому моменту перевалило за абсолютный максимум, оттого я не сдержалась и прошипела:

— Так говори, партизан-герой, блин!

— Не спеши, девушка! В вашей профессии терпение — главная добродетель. А как же? Без терпения в засаде сидеть никак невозможно! Вот я, помнится, дамочке одной трубы менял канализационные — два часа на спине провалялся!

Далее последовал обстоятельный рассказ о тяжелых сантехнических буднях. Мой мозг автоматически выхватывал из повествования, щедро снабженного отнюдь не парламентскими выражениями, (знакомые слова: прокладка, муфта, шаровой кран... Судя по непрестанно сжимавшимся и разжимавшимся кулакам Клавдии, и у нее уже кипел «возмущенный разум»: мы пришли по делу, напоили, накормили мужика, а он нам какую-то фигню молотит! Когда терпение сестрицы упало ниже критической отметки, она грозно рявкнула:

— Ну, хватит, боец канализационного фронта! Говори по делу! Иначе мы тебя сию минуту в отделение оформим!

Леонид хитро прищурился, при этом его пшеничные усы смешно встопорщились:

— Не за что меня в отделение оформлять!

— Так уж и не за что? — усомнилась Клавка. — Хотя бы за бродяжничество...

— Так у меня ж паспорт имеется! С подмосковной пропиской, между прочим! — В подтверждение своих слов сантехник извлек из кармана засаленной телогрейки «краснокожую книжицу». Я растерялась, а вот Клавдия, наоборот, обрела уверенность в наших силах.

— Липа! — презрительно фыркнула она. — Представь себе: «закроем» тебя в СИЗО суток на пятнадцать за... ну, к примеру, за оскорбление должностного лица, находящегося при исполнении. Плюс ко всему — фальшивые документы. В общем-то, я допускаю, что паспорт настоящий, но ведь на проведение экспертизы потребуется время, которое за решеткой тянется, как жвачка... Так что, гений водопроводных труб, кончай философствовать, говори: что видел или слышал на месте аварии?

Леонид обсосал усы, задумался, а потом принялся разглагольствовать:

— В тот вечер мы с Луизкой поругались. Стерва баба, чего тут скажешь?! Впрочем, все ваше племя такое...

Я предпочла промолчать, несмотря на то, что подобные высказывания, которые мне довелось слышать довольно часто за последние дни, меня уже порядком достали. Сантехник тем временем, заглянув одним глазом в бутылку, с сожалением вздохнул и скорбно замолчал. Клавка грозно потрясла в воздухе кулачком:

— Ща как врежу!

Вероятно, угроза возымела действие, потому что Ленька еще раз глубоко вздохнул и вновь заговорил:

— Ну, только я, значит, здесь обосновался: лежаночку себе справил, стол накрыл — тогда-то у меня было две бутылки, одну, правда, мы к тому времени с Луизкой прикончили, колбаска, хлебушек... А как же? Дамочка та, которой я трубы менял, прониклась и раскошелилась, хоть по виду она сквалыга, почище дяди Скруджа. Так вот я и говорю, — встрепенулся сантехник, заметив сурово насупленные брови Клавдии, — только я прилег, как грохот со двора раздался. Сперва я не придал значения, думал, пацаны местные шухер наводят, а потом все же решил вылазку совершить: а ну как случилось что? Менты, к примеру, нагрянули... Мне лишние разбирательства с властями не нужны. Выбрался, стало быть, я из подвала, гляжу: «Волга» всмятку, неподалеку от нее мужик с простреленной башкой отдыхает, а метрах в пяти Ульянка наша стоит, поэтесса. В руках трубочку телефонную тискает, дрожит вся... Я, говорит, уже вызвала и милицию, и «Скорую», а ты бы, Леонид, пока глянул хоть одним глазком в салон, вдруг там кто жив еще? А чего ж не глянуть-то? Самому ведь интересно! Ох, доложу я вам, много мне в жизни видеть доводилось, но такого... Короче говоря, в салоне был только водитель. С первого взгляда — мертвее не бывает. Руль в грудь аж до середины вошел! Кровь прямо струйкой текла на пол. Голова у парня тоже вся в крови была, живого места не найти! — совершенно неожиданно Леонид широко перекрестился на грязный угол, тонувший в полумраке, и добавил: — Спаси, господи, наши души грешные!

При упоминании всевышнего Клавдия сложила пальцы щепоточкой и тоже осенила себя крестом. Мне ничего не оставалось делать, как последовать ее примеру, хотя причин тому я не видела. Ленька, вдохновленный воспоминаниями, блеснул глазами:

— Я ткнул пальцем в парня, а он вдруг открыл глаза и прохрипел, знаете, так, словно у него ангина жесточайшая: «Джокер!» Два раза повторил: джокер, джокер! Ну, тут менты на «козлике» подъехали... Мне ведь с ними встречаться совсем не хотелось, вот я и притворился пьяным, как сантехник! — довольный своей шуткой, Леонид рассмеялся: — Хороший каламбур, правда?

— Да... — рассеянно подтвердила я, с головой погружаясь в собственные мысли. Выходит, Леонард говорил правду: шофер «Волги» умудрился остаться в живых, как бы абсурдно это ни звучало. Тут я досадливо сморщилась: почему мне в голову не пришло потыкать парня пальцем? Может, он сказал бы мне чего-нибудь более значимое, чем «джокер»? Что, интересно, это значит? Насколько мне известно, джокер — это самый главный козырь при игре в покер. Он подходит ко всем мастям, ко всем картам, Получить на руки джокер — практически выиграть кон. Но что имел в виду бедняга-водитель, прохрипев это слово пьяному Леониду? Можно, конечно, предположить, что парень — Толян, кажется, — бредил и принял слесаря-сантехника за этот самый джокер. Но и тут не срастается. Я раньше Леонида заглянула в кабину «Волги», и Толян вполне толково описал Леонарду мою прекрасную внешность, значит, он все-таки не бредил.

Клюквина, уважая работу моей мысли, молчала, Леонид опять уставился на пустую бутылку — его, видать, мучили совсем иные проблемы. Занятая размышлениями, я потащилась к выходу из подвала, за спиной раздавалось нетерпеливое поскуливание Клавдии, семенившей следом.

— Ну что, Спиноза? — не выдержала сестрица, едва мы оказались на свежем воздухе. — Есть какие-нибудь мысли?

— Полно, только все они какие-то путаные. Никак не могу понять, при чем здесь карты?

— Карты? — переспросила Клавдия.

— Ну да. Водитель сказал Леньке только одно слово — джокер. А джокер, как ты знаешь, карточная фигура...

— Совсем не обязательно, — решительно тряхнула головой сестрица. — Может, это кличка? Или, к примеру, название какого-нибудь игрового клуба? Есть же «Джек Пот», почему бы не быть «Джокеру»?

От внезапности и простоты выдвинутой Клавкой версии я даже остановилась. Надо же, и в клюквинской голове иногда бродят гениальные мысли!

В приливе нежных чувств я обняла Клавку за шею и пробормотала ей в самое ухо:

— У тебя не голова, а кладезь премудрости! Как же я сама не догадалась?

— Просто ты зациклилась на картах. Нет бы хорошенько раскинуть мозгами... Да отцепись же ты! Ну, чисто репей! В своей сообразительности я, между прочим, никогда не сомневалась. Ты лучше подумай, что для нас лучше: чтобы Джокер оказался человеком или названием клуба?

Почесав шапку на затылке, я ответила:

— Лучше, конечно, чтобы это был клуб. Легче найти. Да и потом: помнишь, Салтыков говооил, что господин Крутых «крышевал» несколько клубов? Может, среди них удастся отыскать и «Джокер»?

— Ну, если такой клуб имеется, мы его найдем! — убежденно произнесла Клюквина. Занятно, откуда у нее такая уверенность? Впрочем, выяснять это немедленно я не стала — время покажет.

Время показало, причем очень скоро. Мы возвращались домой, предварительно заглянув ко мне в школу, где я предупредила начальство, что беру на сегодня отгул. Начальство в лице завуча Чекистки пыталось проникнуть рентгеновским взглядом сквозь темные очки, прикрывавшие синяк под глазом. Я стойко выдержала этот взгляд, чем вызвала явное недовольство завуча. Она принялась было выяснять причину, заставившую меня брать отгул в последний день перед каникулами, но я кратко ответила: мол, по семейным обстоятельствам. На это начальство ничего не могло возразить, и отгул был получен.

При подходе к дому Клавка повела себя очень странно: начала вертеть головой по сторонам, точно флюгер на ветру. Некоторое время я терпела, стараясь не придавать данному факту особого значения, но, поскольку Клавка не унималась, пришлось призвать ее к порядку:

— Ты привлекаешь к нам внимание. Будь сдержаннее, ради бога!

— Отстань, — отмахнулась Клюквина. — Нам , же надо найти этот чертов клуб!

— И ты думаешь, он затаился где-то в нашем дворе? — хмыкнула я.

Сестра не удостоила меня ответом, вместо этого она бросилась наперерез черному «Мерседесу», в эту минуту отъезжавшему от соседнего дома. Раздался скрип тормозов, я заверещала, зажмурилась... а когда «отожмурилась», то увидела целую и невредимую Клавку, а возле нее хозяина «Мерседеса» — того самого Юрку, в которого некогда сестрица была влюблена. Надо признаться, что с тех самых пор, когда Клавдия «ворожила» на суженого, пытаясь отгрызть фирменный значок «мерина», Юрка всерьез считал ее немного с приветом, оттого сейчас не вопил возмущенно, а, смиренно склонив голову, слушал, что Клюквина ему говорит. Лопотала Клавка горячо и, судя по всему, убедительно, потому что бедный Йорик кивал, не переставая. Я предпочла сделать вид, что мирно прогуливаюсь независимо от своей непутевой сестрицы, а то, чего доброго, Юрка решит, что безумие заразно. До сего дня он, завидев меня, кивком головы здоровался и торопился пройти мимо как можно быстрее. Что ж, его можно понять: вдруг возьму да и оттяпаю у него полпальца?

Переговоры, по всему видно, завершились какими-то договоренностями: Клюквина повисла на шее у Йорика, отчего тот побледнел и страдальчески закатил глаза. Потом сестрица долго трясла руку несчастного бизнесмена. К чести Юрика замечу, что и это испытание он перенес с достоинством. Наконец рандеву было окончено. Мне показалось, что даже Юркин автомобиль покинул двор с заметным облегчением, так поспешно «мерс» скрылся из глаз. Клавдия со счастливой улыбкой на лице приблизилась ко мне и радостно сообщила: