Нагорный Карабах: виновники трагедии известны

Факты, лица, мысли

Представьте себе, читатель, что вы житель Степанакерта этих страшных лет. Конечно, упаси вас бог, и все же представьте. А уж представив, скажите, какова могла быть ваша жизненная позиция, да просто ваше поведение в таких условиях. Конечно, в абстракции относительно любого процесса социальной природы возможны три позиции: участие в нем в направлении содействия процессу, участие в нем в направлении противодействия процессу, и, наконец, абсолютное в нем неучастие. Но это только в абстракции, ибо те господа, что раскрутили маховик карабахских событий, дело поставили так, чтобы обмарать любого, и для этой цели в выборе средств не стеснялись. И хотя в речах иных из них звучали слова «плюрализм», «демократия», «законность», — все это был блеф, а блефовать они были большими доками. Я однажды попытался подсчитать, сколько международных пактов и соглашений, сколько положений конституции было попрано в процессе карабахских событий, да сбился со счету. А уж сколько президентских указов было послано по Баку, — уж и говорить не приходится. Насколько эти господа чувствовали себя безнаказанно, свидетельствует уже один факт, что Р. Кочарян, член Президиума Верховного Совета Армянской ССР, демонстративно сжег перед разъяренной толпой постановление Верховного Совета СССР об отмене антиконституционного решения Верховного Совета Армянской ССР о присоединении НКАО, введя этим толпу уже едва ли не в состояние экстаза. А стоило представителю Военной комендатуры предупредить Зория Балаяна, что ежели он будет продолжать в том же духе, то его могут выдворить из области, как сразу же пошли по множеству адресов телеграммы: мол, нарушаются конституционные права гражданина. Чего тут было больше: цинизма, фарисейства или страсти к скандальной известности, — не знаю, но гражданской порядочностью тут и не пахло, — это точно. Достопамятный для меня Седракян был мастером казуистики и крючкотворства по части законодательных актов и правительственных.постановлений. В день моего первого визита к нему он, ведя со мной беседу, одновременно правил текст телеграммы Горбачеву М.С. о нарушении, якобы, властями республики каких-то пунктов Закона о социалистическом предприятии.

Однако вернемся к вопросу о том, как обстояло дело с возможностью противодействия или хотя бы неучастия жителей Степанакерта в противозаконных сепаратистских акциях. Приведу для наглядности факты, случившиеся непосредственно со мной. Как-то вечером я сидел в шашлычной с одним человеком, которого очень хорошо знал. Мы вели ни к чему не обязывающий разговор, а за соседним столом сидело четверо ребят, по причине подпития несколько шумно себя ведущих. И вдруг один из них, не знаю уж по какому поводу, начал доносить азербайджанцев. Сидел он напротив меня, и я, поймав его взгляд, буквально врезался в его монолог:

— Скажи, а у тебя не было друзей или просто хороших знакомых из азербайджанцев?

Перебил я его неожиданно, и может поэтому реакция его на эти мои слова была замедленной. Но через мгновение он все же ответил мне:

— Было.

— Ну и как, — спросил я его далее, — все они были такие?

— Да нет, — так же вытягивая слова, ответил он, — как раз наоборот.

— Вот видишь, — только и успел я сказать ему, как острая боль пронзила мне шею. Это кто-то сзади больно и резко ребром кисти ударил меня по шее, и моя голова, отдавшись назад, упала на стол Не знаю, чем бы закончился этот случай, не узнай тот, с кем я пришел в шашлычную, ударившего меня человека. Он упросил оставить меня в покое, поскольку я человек новый и еще не подкованный.

— Вот когда подкуешь, тогда и выходи с ним в люди, — ответил тот, и мы, расплатившись, быстро ушли. Выходя, я успел разглядеть ударившего меня человека. Это был молодой мужчина лет тридцати-тридцати пяти спортивного покроя. В тот день он преподал урок не столько мне, сколько тем молодым ребятам.

— Век я тобой больше никуда не пойду, — укорял меня мой знакомый, сдержав впоследствии свое слово, избегая меня повсюду.

Многие из моих знакомых если не во-второй, то уж в третий раз предпочитали не приглашать меня ни на какие мероприятия, будь то дни рождения членов семьи или какие-то торжества, поскольку, как некоторые чистосердечно признавались, я своими репликами ставил их часто в щекотливое положение. Те мои родственники, у которых я остановился, уже тяготились мной, поскольку им приходилось слышать обо мне самое разное, включая и то, что я, по-видимому, подосланное кем-то лицо. Чуть ли не вся родня стала ускоренно искать комнату, которую я мог бы снять. Нет, я не хочу сказать, что все там были настроены столь воинственно как тот, что ударил меня в тот вечер, но такие были в каждом коллективе, и они терроризировали людей. В том же самом Газовом управлении я насчитал человек пять подобных типов, способных в националистическом угаре на любую подлость. Мне, между прочим, повезло здесь, я как-то сразу сблизился с одним работником, который был в этом вопросе весьма лоялен, и он предупредил меня, кого особенно следует остерегаться. Лезть на рожон не имело смысла, ибо у меня были свои планы — рассказать однажды обо всем этом, но и вечно держать себя на привязи не удавалось, и я чувствовал, как из-за редких моих реплик эти пятеро люто ненавидят меня. Но, как говорят, бог миловал. К тому же следует иметь ввиду, что мое пребывание в НКАО пришлось на 1990 год, когда националистическое остервенение двух предыдущих лет пошло на убыль, а на его смену в умы людей все более властно приходило отрезвление. Но злобы хватало, и она еще творила свои черные дела.

Расскажу еще об одном случае. Однажды в послеобеденное время я ехал в автобусе на работу. У одного из перекрестков зажегся красный свет и автобус остановился. Снаружи людей было мало и улицу переходила одна единственная женщина. И вдруг я услышал, как сидящая впереди меня женщина, толкнув локтем свою соседку, громко сказала ей:

— Ахчи, ахчи, посмотри на нее. Идет и не боится, — показывая при этом рукой на женщину, переходящую дорогу.

— А кто она, кто она? — спросила соседка, разглядывая ту, что была на улице.

А та, что работает директором аэропорта, — ответила она. Я тут же повернулся к окну, чтобы увидеть эту женщину, но лица ее разглядеть не успел. Женщину эту я не знал и ни разу не видел — вот только сейчас, да и то со спины. Бывшая бакинка, она согласилась на предложение Оргкомитета и стала работать директором областного аэропорта, взамен прежнего, уволенного за саботаж рекомендаций и распоряжений республиканского Управления гражданской авиации и в своей работе руководствовавшегося приказами из Еревана. Скажу еще раз: женщину ту я не знал, но о ней, о ее мужестве было много разговоров и я подумал о том, как бы с ней познакомиться. А дней через десять едва ли не на весь город прогремел взрыв, убивший эту женщину. Тяжело был ранен ее сын, чуть легче муж. Я был у ее дома, стена которого была снесена взрывом, смотрел на эти развалины и думал: где вы, демократы, где Старовойтова, где Елена Боннер, где гнев праведников; или все пыль, все прах, все ложь, коль так вот легко можно творить черные дела. Тотальный, всеохватывающий прессинг страха сковал здесь сердца людей, какие-то темные личности творили свой самосуд, и я с такой благодарностью смотрел на людей в военной форме, пусть еще не совсем, пусть наполовину, но все же осязаемо и зримо развеявших мрак и изгнавших в равной мере и террористов, и уголовников в расщелины гор и в отдаленные села. Да, они и там принялись за свое ремесло, наводя ужас на крестьян и время от времени делая набеги на города области. Но это было уже не то, хотя взрывов, автоматных очередей и прочих деяний террористов хватало. Особенно часто доставалось мосту, через который проходила дорога на Шушу. Помню, как сидя на работе, мы все вздрогнули от взрыва, хотя произошел он на том самом мосту, и значит, на противоположной окраине города, даже уже вне его. Потом, дня через два, я был на этом мосту — его тогда восстанавливали солдаты. «Это какой же мощи был заряд, — подумал я, — если мост оказался развороченным на такую длину. Лиц, творивших эти злодеяния, по сути, уголовников, иные называли защитниками Арцаха, партизанами или их аналогом — фидаинами. Слово это фарсидского происхождения, а газеты и журналы Армении и, не отстающая от них, газета «Советский Карабах», туманили сознание обывателя, обволакивая образы фидаинов из канувших в лету страниц истории Армении в романтический флер легенд и сказаний. Чуть ли не еженедельно в них печатались статьи то об одном, то о другом подобном герое, рекомендуя их юношеству как образы для подражания, прекрасно сознавая, что проповедуют-то терроризм. Я смею это утверждать, потому что в тех статьях, которые я прочел, фидаины тем то и прославились, что кого-то, где-то и как-то пристрелили. Не хочу вдаваться в подробности деяний фидаинов прошлого, в мотивы, кои ми они руководствовались, но ведь каковыми бы ни были эти мотивы. можно ли сегодня призывать к террору — групповому или индивидуальному — все равно. Ведь это самосуд, осужденный нынче во всех цивилизованных странах, — в странах, где и степень вины, и меру наказания должен определять суд. А если этого нет, то нечего го верить и о правовом государстве, и о цивилизации, хотя это послед нее слово, пожалуй, не сходило с уст Балаяна и ему подобных свидетельствуя лишь о степени их цинизма. Вообще надо сказать, что читая здешнюю прессу, а это, в основном, газеты и журналы Армении, слушая радио по городской сети, целый день транслирующие передачи из той же республики, сразу же замечаешь, что исторической проблематике в них уделяется огромное внимание. Слов нет, история — вещь увлекательная, и я тоже отдал этому увлечению не малую дань, но моей исторической страстью страстью был эллинизированный, греко-римский мир, и поскольку сфера его интересов в пору расцвета Рима и походов Александра Македонского охватывала огромную территорию от Британии до Афганистана и западных окраин Индии, а значит включала и Средний Восток, то кое-какие подробности из истории Армении времен античности я знал. В этой связи вспоминаю такой вот случай. Как-то часа в в семь вечера я зашел в один из баров, заказав себе два пирожных и сок. Рядом, сдвинув и приставив друг к другу столы, сидели восемь молодых ребят лет шестнадцати — восемнадцати. Одна деталь: на стене прямо над головами ребят висела карта размерами сантиметров тридцать на тридцать. Она была обозначена так: Армения времен царствования Тиграна Великого.

Далее события развивались следующим образом. Минут через десять после моего прихода в бар вошел один тщедушный старичок лет под восемьдесят, который, заказал себе чай и булочку, сел за стол напротив ребят. Но сидел этот старик молча трех минут, да и эти минуты не столько о чем-то думал, что было бы естественно для его лет, сколько все смотрел пристально на ребят. И вдруг этот самый старик встает со своего места и, приняв петушиную позу, подходит к ребятам.

— Чем заняты ваши мозги? — строго обратился он к ним. — Над вами висит карта, а вы ни разу и не взглянули на нее.

— Да видели мы ее, не в первой раз здесь, — ответил один из ребят.

— Ничего вы не видели, — продолжал старичок, — смотрите, какой могучей была ваша родина. Вот о чем вам надо думать. Тигран Великий... И старик начал читать им лекцию о Тигране Втором, о его походах и что-то еще в этом роде. Ребята слушали его рассеянно, но старик, право же, воодушевлялся сам, рассказывая об этом кратком периоде взлета древнеармянского царства. Заметив, что я посматриваю в его сторону, он неожиданно обратился ко мне:

— Объясните же и вы им, чем должны быть заняты их мозги. Или я что-то неправильно говорил?

Я прекрасно отдавал себе отчет, каким ядом национальной гордыни старик отравить сознание этих ребят, ибо сам уже был безнадежно отравлен им. А что касается его лекции, то я, конечно, знал, что Тигран Второй действительно был самым удачливым правителем Армении той далекой поры, и так любой завоеватель отхватывал земли, где мог. Но что из того? Разве нынче времена все тех же войн и захватов, времена рабовладения и дикости. Но всего этого старику я не стал говорить, а ответил так:

— Правильно-то, правильно, да только в истории Армении это ведь был всего лишь краткий эпизод. Не более.

— Как эпизод? Как эпизод? — взорвался старик, перейдя на ты. — Да ты знаешь, что говоришь. А разве при царе...

И он начал называть мне имена правителей Армении времен то ли дотиграновых, то ли после. Я уж думал, а не прихватит ли его инфаркт, и решил сказать ему нечто примирительное.

— Что делать? — по-философски прервал я его. — В истории всякое бывало. Ведь куда велик был Рим, а и то исчез с лица Земли. Мы даже не знаем, как звучала латинская речь.

Однако моей примирительной нотки старик не уловил и завелся пуще прежнего:

— Что Рим? Что Рим? Да Тигран Великий и Рим посылал куда надо. Но тут уж не сдержался я, обидевшись за Рим.

— Послушайте, — прервал я его, — а вы знаете, что именно в ту пору в ходу была пословица, что когда в Риме сквозняк, все окрестные цари чихают. Вот как они побаивались Рима. На тысячи километров простужались от римских сквозняков.

Старик умолк, нахмурив брови, подошел к моему столу, упер об него руки, и, глядя на меня сверху вниз, грозно спросил: — Ты кто такой, а? Откуда взялся?

Я молчал. Минуту молчал и он. Затем резко повернулся и, забыв о своей шляпе, что лежала на его столе, ушел, широко расставив ноги, и столь быстро, сколь позволяли ему годы.

— Ты бы лучше ушел, да поскорее, — сказал мне сидящий за соседним столом мужчина.

Я так и сделал. Был уже девятый час, темень, и я, отойдя от бара метров на двадцать, вошел в подъезд одного дома, решив понаблюдать, что будет дальше. Долго ждать мне не пришлось. Минут через пять я увидел все тем же быстрым шагом возвращавшегося старика, ведущего за собой двух налегке одетых молодых мужчин. Они зашли в бар, потом вышли из него, осмотрелись окрест, и те двое, разведя руками, ушли восвояси, а старик уже один вернулся в бар. Такая вот смесь духовного одурманивания людей, подкрепляемая, при необходимости, аргументами, так сказать, физической природы.

Вообще надо сказать, что имя Тиграна Второго эксплуатировалось вовсю. Одна из газет из номера в номер печатала статьи о его деяниях. О нем пелись песни, записанные на магнитофонные ленты, а летучие отряды фидаинов, делавшие периодические набеги на земли Азербайджана, именовали себя то отрядами Тиграна Великого, то воинами Тиграна Великого. Почему столь часто вспоминали имя именно этого царя, — понятно, ибо таких масштабов армянское царство уже никогда не достигало. Вот и призывали следовать примеру тигранова войска. Слушая все это, я поневоле вспоминал иные времена, иные примеры. Ведь точно также во времена Муссолини итальянским чернорубашечникам внушалось, что это они — наследники воинской доблести легионеров Цезаря и Помпея, а в Германии тех же лет Фюрер внушал молодым бюргерам, этим «белокурым бестиям», что «меч Зигфрида» заждался их, и что к походу их зовет «дух Фридриха Барбароссы». Вот так, всюду и везде, взывается к духу далеких и удачливых предков, когда зовет походная труба. Да только забывают, что походным этим маршам часто последуют похоронные.

Помню, как однажды сидя в городском парке, я наблюдал, как один пожилой мужчина читал вслух себе и сидящему рядом приятелю какую-то брошюрку о Тигране Втором и его походах, и от того, с каким пылом он все это комментировал, во мне тоже заговорил пыл, да только поэтический, и я написал тогда вот такие строки:

А что касается того самого старичка — любителя, так сказать, отечественной истории в ее определенном преломлении, то он выполнял в некотором роде теоретическую работу по обоснованию притязаний Армении на Карабах. А были и такие, что вносили посильный вклад и практическую работу. Мне, по-крайней мере, с подобным типом стариков пришлось однажды встретиться, и я позволю себе рассказать о нем.

Проливной дождь застал меня на улице, когда я стоял в двух шагах от какой-то библиотеки. Прячась от дождя, я зашел в нее и взглянул на небо. Едва ли не до горизонта оно оказалось сплошь в грозовых тучах, и я понял, что ждать мне придется долго. Чтобы как-то скоротать время, я прошел в читальный зал, взял несколько журналов и, сев за один из столов, начал их листать. В зале кроме меня был еще лишь один старичок, который минут через пятнадцать после того, как я сел за стол, попросил меня в чем-то помочь ему. Я подошел к нему, и он, протянув мне конверт, спросил, не смогу ли я прочесть адрес на конверте. Запись я расшифровал и, возвращая ему конверт, обратил внимание, что перед ним целой стопкой лежат еще не менее двадцати пяти конвертов, на которых уже написаны адреса. Мое удивление он заметил и сказал, что если меня интересует, чем он занят, то советует мне сесть за его стол, тем более, что я могу быть полезен ему в расшифровке некоторых неразборчивых почерков его корреспондентов, которых у него несколько дюжин. Я так и сделал, и вот что узнал. Постараюсь быть очень краток. Оказывается этот старичок всеми правдами и неправдами, и прежде всего, из периодических изданий, проспектов, справочников, пособий, через частных лиц разузнавал адреса различных правительственных и общественных организаций, общественных деятелей, отдельных ученых, писателей, газет, журналов, радио, телевидения и еще бог знает кого. Как он сам мне рассказал, среди его адресатов были и люди, так сказать, рядовые: пионервожатые, начинающие спортсмены и музыканты, одинокие женщины, желающие с кем-нибудь завязать знакомство, девочки, ищущие верную подругу, и нечто еще в этом же роде. Их адреса он тоже узнавал из газет и журналов. И всем им, по собственной инициативе, этот старичок писал письма, в которых расписывал, насколько несчастен народ Арцаха, пребывающий чуть ли не в колониальном рабстве у Азербайджана, какие мучения ему приходится претерпевать и что, мол, терпение народа, народа-труженика, хранителя древнейшей культуры уже иссякло, и он восстал. В заключение он просил возвысить свой голос в защиту свободолюбивого народа Арцаха, проводить всякого рода акции протеста, поскольку, дескать, арцахцы оказались всеми забытыми, а у азербайджанцев всюду защитники и сторонники? Далее старик сказал мне, что некоторые из его адресатов, откликнувшись, пишут ему письма, спрашивают кое-какие подробности, что-то уточняют, и у них завязывается переписка. Словом, мне стало ясно, что старик нащупал канал, позволяющий ему если и не формировать общественное мнение, то влиять на него — безусловно. Я смотрел на этого человека, и мне казалось, что это и не старик сидит передо мной, а дьявол, изморивший самой наглой ложью не одну душу.

— Ну как, — спросил меня старик, а лицо его в эти минуты было искривлено улыбкой сатаны.

— Не знаю, — ответил я ему, — да только вам пора выходить на международную арену.

Сидеть с ним рядом было противно, и я, сдав журналы, вышел в дождь, спрятавшись через несколько метров в магазине.

Установив режим тотального физического и духовного террора, господа национал-сепаратисты исключили любую возможность политической активности в нежелательном для них направлении. Зато сами творили, что хотели.

И когда из уст Балаяна и прочих ему подобных слышишь какие-то слова о демократии, цивилизации, правах человека и прочих из них, поневоле думаешь, а есть ли предел их цинизму, их лицедейству и фальши.

Но эталоном насмеяния над демократией явились выборы, проведенные в области. О них трезвонила и пресса Армении, и газета «Советский Карабах», и это могла могло бы ввести кое-кого и в заблуждение. А речь идет вот о чем. На последних выборах в Парламент Армении ее Верховным Советом прошлого созыва, как известно, были созданы избирательные округа и в НКАО. Кажется, одиннадцать таких округов. Этот и неправовой, и безнравственный шаг был опротестован Верховным Советом страны, принявшим за подписью М.С.Горбачева специальное решение, объявившее противозаконность подобной акции Верховного Совета Армении. Но власти этой республики в очередной раз «наплевали», другого слова найти не могу, на Верховный Совет страны и создали-таки упомянутые округа. Между прочим, не могу понять одного. Как же там могут, относясь столь пренебрежительно к высшему законодательному органу страны, тем не менее, когда им выгодно, апеллировать к этому же самому органу. Там, по-видимому, руководствуются принципом, по которому «закон, что дышало, как повернул, так и вышло». Что ж, вполне в духе нравов современных иезуитов, для которых все средства хороши, лишь бы дело шло.

Так вот, как они проходили. На крупных предприятиях, в которых компактно пребывает множество людей, они проводились здесь же. Во всех остальных случаях — по месту жительства. В первом случае на предприятие являлись, уполномоченные на то люди и входили в кабинет к директору, куда поочередно вызывались работники отдельных цехов или бригад. Им вручались бюллетени и предлагалось выбрать из двух фамилий одну, зачеркнув другую. Аналогично проходили они по месту жительства, причем здесь зачастую по домам ходил либо жэковский работник, либо кто-то из соседей, ежели среди них отыскивался активист сепаратистского движения. И тоже — быстро, быстро вычеркни одного, оставь другого. А теперь проанализируем, что же из себя представляли эти воровские выборы. Ну, естественно, никакой предвыборной компании не было и не могло быть, а посему никто и не знал, какова их платформа, за что борются эти кандидаты. Далее, никакой тайны голосования не было, выбор следовало сделать прилюдно, и это не давало возможности, в частности, тому, чтобы вычеркнуть обоих кандидатов. И еще. Как и все, что делалось Балаяном и его компанией, эти выборы тоже могли сойти за блеф и бутафорию. К примеру, абсолютным блефом выглядела и претензия на альтернативность, ибо кандидатов хоть и было двое, не зная, в чем состояло различие их политических позиций, никакого значения не имело, кому из них отдать предпочтение. Единственное, о чем не трудно было догадаться, так это то, что поскольку за них ратуют сепаратисты, то и сами эти кандидаты того же поля ягоды и на одно лицо.

Однако вернемся к вопросу о фидаинах, от которых, нас отвлекали эти два старика. Эти «народные мстители», как однажды высокопарно назвала их подпольная радиостанция «Свободный Арцах», а по сути — террористы и уголовники, состояли из двух больших групп: одна постоянно базировалась на территории Армении, совершая оттуда бандитские набеги, другая — в самой области. Тех, что базировались в Армении, к 1990 году уже и по формальным признакам нельзя было назвать «партизанами», поскольку со временем они успели организоваться в военизированные и, по существу, армейские формирования, а группы, которые просачивались из Армении в НКАО для осуществления своих акций, были либо подразделениями Армянской национальной армии, либо же хоть ей и не подчиненными, но тем не менее в достаточной мере структурализованными боевыми единицами. Собственно в Степанакерт в открытую не совались, и поэтому здесь их трудно было увидеть. Я вспоминаю в этой связи такой вот случай. Однажды, проснувшись спозаранку, я направился в парикмахерскую, решив успеть побриться до работы. Но время оказалось уж очень раннее, и до семи часов, когда открывалась парикмахерская, ждать мне было более получаса. Утро было пасмурное, погода холодноватая, и чтобы меня не продуло, я вжался в проем в стене парикмахерской, покуривая сигарету. Отмечу, что напротив на стене дома висел телефон-автомат. И вот, не успел я простоять и десяти минут, как на мостовой и в полутора-двух метрах от меня останавливаются «Жигули», из которых выбегает водитель, направляясь к телефону. Говорил он по телефону долго, не менее десяти минут, и пока он говорил, один из тех двух пассажиров, что располагались на заднем сидении, вышел из машины, по-всему, размять ноги. Был он в черном, ниже колен плаще, застегнутом на пуговицы аж до подбородка. Осмотревшись по сторонам и никого не увидя, он расстегнул плащ, сделал три приседания, разомнул спину, сделав наклоны туловища вперед и назад. Словом, это была утренняя гимнастика, и он выделывал все это так ловко, что чувствовалось: такая гимнастика входит в его постоянный утренний моцион. Было ему лет около сорока, среднего роста, крепко сбит. Он продолжал свои упражнения, и когда он сделал поворот туловища вправо, наши глаза встретились. Он смотрел на меня, а я успел обозреть его. Под плащом у него была незнакомая военная форма. Он был весь затянут в ремни, а на плече была видна часть погона. На животе, на его правом боку в кобуре молочного цвета висел пистолет. Он какое-то мгновение смотрел на меня, не отводя взгляда, а потом улыбнулся. Улыбнулся и я, решив, что так будет вернее и от греха подальше. Покрутив еще немного головой и увидев все также бегом возвращавшегося к машине водителя, он кивнул мне головой — пока, мол, — и сел в машину, которая, с ходу рванув, отъехала на большой скорости.

Сначала я не мог понять, как этот человек, пусть и не на долгое время, мог рискнуть в такой форме да при оружии появиться в городе, где запросто можно наскочить на патрули, но потом вспомнил, что на ветровом стекле машины был наклеен пропуск, разрешающий его владельцу ездить всюду. Скорее всего, этот пропуск был ими реквизирован у какой-то государственной машины — на это они были горазды. А вообще-то отряды, базировавшиеся в Армении, делали свои набеги, по-крайней мере в 1990 году, на приграничные районы Азербайджана, хотя отдельные эмиссары просачивались и глубже. Для инструктажа, провоза оружия, обучения обращению с ним. Их ловили, и не редко. Однажды, возвращаясь с работы, я видел, как патруль на машине преследовал убегавший от него «Москвич». На крутом вираже водитель убегавшей машины не справился с управлением, и та на большой скорости врезалась в угол дома и остановилась. Солдаты выволокли из машины двух молодых мужчин, изрядно помятых от удара машины о стену. Вокруг собралась немалая толпа, и может быть поэтому офицер, старший по патрулю, решил тут же на месте обыскать и их, и машину, чтобы продемонстрировать людям, кем были эти двое. Из под сиденья машины были извлечены два автомата — один Калашникова, а другой неизвестной марки.

— «Узи», — прокомментировал офицер, назвав его марку. Обыскав этих людей, солдаты нашли у них и передали офицеру какие-то документы. Просматривая их, он обратился к одному из задержанных: «А, гость из Армении.»

Потом они все уехали, а «Москвич» и до следующего утра с разбитой фарой и помятыми буфером и капотом стоял все на том же месте.

Что же касается тех фидаинов, что базировались в самой области, то к 1990 году уже прошло то время, когда они разбивали на горных склонах многоместные утепленные палатки, откуда и совершали свои набеги. Вертолетная разведка засекала их и туда направлялись войска. Теперь они обитали в селениях, как правило, в тех, что занимали, так сказать, стратегические позиции. Это были горные селения, нависающие над дорогами области, что позволяло им контролировать эти дороги, сохраняя для себя возможность маневра и общения с внешним миром. Весь город, к примеру, знал, что одним из таких центров, где обитали террористы, закамуфлированные под крестьян, было селение Каладараси, контролирующее дорогу на Шушу. Мое первое знакомство со здешними, так сказать, партизанами состоялось чересчур уж буднично. А дело было так. Я сидел у начальника Газового управления, когда кто-то к нему позвонил. Как показали дальнейшие события, звонили ему, видимо, из того самого штаба. Ответив звонящему словами: «Хорошо, непременно сделаю», — он повесил трубку. И обратился ко мне: «Хочешь видеть фидаинов?»

— Да, хочу, — ответил я ему.

— Ну, так они сейчас будут здесь, — сказал он мне. Мы с ним еще успели о чем-то поговорить, как вдруг открылась дверь, и двое молодых людей вошли в кабинет.

— Вы можете идти, — сказал мне начальник. Но уходя, я нарочито долго заправлял стул, чтобы успеть рассмотреть их.

Этим двоим было лет по двадцать пять, роста выше среднего, сухощавые, слегка небритые, но бороды были аккуратно подстрижены. Одеты они были в черные брюки и в черные же кожаные куртки. У начальника они задержались не более двух минут, и как я потом узнал от ребят из гаража, приезжали они за сварочным агрегатом, который им был нужен для сварки труб газопровода, проводимого в какое-то из сел, где они базировались.

Вторая встреча с ними была не менее будничной. Однажды один знакомый позвал меня на обед, но дома у него не было хлеба, и мы с ним направились к хлебной будке. Наказав мне стоять в очереди, он побежал на рынок за зеленью и соленьями. Очередь была большая, и стоять предстояло не менее часа или около того. В очереди стоял гвалт и шум, кто-то кого-то проталкивал, кто-то кого-то выталкивал, кто-то брался наводить порядок. Но вдруг все умолкло, и в толпе шепотом пронеслось: фидаины, фидаины. Я обернулся и увидел такси, в котором, кроме водителя, на заднем сиденьи было еще двое пассажиров, — молодых мужчин в возрасте примерно том же, что и те, что приезжали за сварочным агрегатом. Один из них вышел из машины, держа в руках небольшой тряпочный мешок. Подойдя к очереди, он бросил этот мешок через головы людей продавцу, показывая пальцами руки, что ему нужно шесть буханок хлеба. Через минуту продавец вынес мешок с хлебом и отдал его мужчине, а тот все также молча сунул ему в карман халата деньги, сел в машину, и они уехали. Интересно заметить, что кто-то в очереди знал их в лицо. Тех, что приезжали в Газовое управление, одна из сотрудниц тоже знала в лицо. В третий раз я встретил их — теперь их было трое — в шашлычной у реки, где я сидел с одним знакомым. Так вот, этот знакомый тоже узнал одного из них. Оказывается, они иногда появлялись на рынке, якобы следя за тем, чтобы продавцы не слишком завышали цены. Такая вот игра в защитников народных интересов. А истинный их род занятий был известен всем: взрывы мостов, кража стада у крестьян из азербайджанских селений, убийства, взятие заложников, а самое главное — нагнетание страха на местное население и слежка за тем, чтобы те, не дай бог, не пошли на контакты со своими соседями и уж тем более на сотрудничество с Оргкомитетом. Взорвав дом и убив ту женщину, что работала в аэропорту, они показали, как далеко могут пойти. Убийцы, да и только. И делали-то они это не по собственному разумению. Они были исполнителями тех планов, тех решений, тех принципов, которые формулировали Зорий Балаян и ему подобные. В этой связи и, конкретно, о карабахской трагедии, хочу порассуждать, читатель, вот на какую тему.

Иногда приходиться читать и слышать, что в основе националистических проявлений лежат экономические соображения, что безысходность и тяготы жизни толкают людей одной национальности на людей другой. Конечно, человека, озлобленного на весь мир и от этого мира уже не ждущего чего-то хорошего, легче поднять на бунт — на бунт любой и не обязательно с националистической окраской. Верю, что во многих регионах страны эти соображения помогли всякого рода нечисти стравить людей. Но поскольку я веду здесь речь не вообще о причинах социальных взрывов, о механизмах их «запуска», а конкретно о Карабахе, то смею утверждать, что для большей части тамошних обывателей не экономические соображения лежали в основе их противозаконных действий. Конечно, отдельные рецидивы такой мотивации действий и в области имели место, — не без этого. К слову, весь Степанакерт судачил про одну смазливую дамочку, да к тому же замужнюю, которая до известных событий была интимно близка с одним состоятельным азербайджанцем, щедро ее субсидировавшим. Когда начались события, она со страху, боясь разного рода обвинений, стала столь рьяно поносить азербайджанцев, что то ли по этой причине, то ли по причине все той же смазливости, но так пришлась по душе лидерам движения, что они назначили ее распределителем фонда благотворительного общества «Амарас», оказывающего денежную помощь беженцам. И весь город знал, что она так умеючи распределяла этот фонд, что уже скоро не чувствовала потери своего покровителя-азербайджанца. Но эта дамочка, для которой что любовь, что благотворительность — все одно, лишь бы платили, — случай особый, и без оных не обходится ни одна такая ситуация.

Что же касаются проблемы в целом, то смею утверждать, что в карабахских событиях экономические соображения не имели особого значения. Нет, это был натуральный национализм, а экономические факторы привлекались лишь для придания нечестивым требованиям необходимой солидарности. Да и местный обыватель, сколь бы он ни был примитивен, понимал, что никаких таких выгод от присоединения к Армении, то бишь «Миацума», он не получит. Армения, в конце концов, не Южно-Африканская Республика, откуда в Карабах потекут алмазы. Многие жители НКАО не раз бывали в Армении и уже имели понятие о тамошней дороговизне, сложностях жизни. Многие интуитивно чувствовали, что в материальном плане их, попросту говоря, хотят ограбить, но националистический дурман, сгущающийся от ловкой пропаганды всякого рода подлецов, да страх так и не позволили им разумно все взвесить.

Так какова же была расстановка сил в Карабахском кризисе, как можно было бы дифференцировать действующих лиц.

Увы, за мишурой демагогических словоблудий в Карабахе повторился классический вариант любых социальных переворотов буржуазно-националистического толка — собственно, не в Карабахе, в Армении, а Карабах был его продолжением, но не просто неким аппендиксом, а весьма важным элементом. Для меня очень скоро стал ясно, что действуют здесь три силы, три группы лиц.

В первую, самую малочисленную, но и самую могущественную группу входили те весьма и весьма состоятельные лица армянской зарубежной диаспоры, а также нувориши из самой Армении, которые, имея огромные средства, тем не менее чувствовали себя стесненно в тех социальных условиях, в которых они пребывали и оборачивались. Годами, а по наследству, пожалуй, и веками они лелеяли мечту о «Великой Армении», задающей тон на всем Среднем Востоке, а себя в этой Армении мнили деятелями, кои на равных заседали бы в офисах на Уолл-стрите, Пикадилли и кэ-д'Орсе. Да, это были боссы армянского происхождения, которые жаждали иметь свою собственную цитадель, свое логово, где они могли бы вовсю проявить свою хватку, зная, что наградой им будут не только счета в банках, но и политическая власть. Губернаторство в штате Калифорния, скамья в сенате и в палате представителей американского конгресса им уже были недостаточны. В Америке, во Франции, в Греции эти люди, мнящие себя гениями от бизнеса, при всех своих деньгах, живя землячеством, все-таки чувствовали себя не совсем дома. Им хотелось иметь свое собственное государство, где они могли бы формировать свое правительство и свою политику, благо партии, готовые проводить эту политику, были под рукой. Им нужна была своя Армения, Армения крупных буржуа, Армения с собственной конвертируемой валютой, с собственными экономическими интересами во всех регионах мира, Армения, приумножающая их капиталы. Естественно, союзная социалистическая республика для этой цели не годилась. Но одним преобразованием нынешней Армении в буржуазную республику проблема, увы, не исчерпывалась. Им не нужна была республика, неспособная сама себя прокормить. Еще можно было стерпеть отсутствие богатых минеральных ресурсов, топлива — в Японии их тоже не было, но вот без хлеба, без мяса — нет, такой республике не то, что великой, и средней не стать. А вот Карабахом, могущим стать житницей — дело другое. Иметь республику, которую надо било бы подкармливать — увольте. Благотворительность свою они проявили в дни землетрясения, но пора и честь знать. Не для того им нужны были их соплеменники, чтобы неведомо какой срок подкармливать их. Нет, они нужны были им, чтобы через них создать государство, где бы вся полнота власти принадлежала вновь народившемуся среди армянской нации третьему сословию. Вот почему даже среди развалин и жертв страшного землетрясения они не давали своим одурманенным соплеменникам выплакаться хотя бы в меру христианских обычаев. Сторонним людям было непонятно: как же, еще не остыли трупы, еще из под развалин слышны крики умирающих, а толпы вопят: «Карабах!» «Карабах!» Да потому, что не до убиенных было режиссерам карабахской драмы, ибо этот, человеческий материал, в конце концов, восполняем, воспроизводим, но без Карабаха не мыслима самостийная Армения — первый, но не последний шаг к Великой Армении. И если землетрясение могло б тому помочь, то они воззвали бы еще к одному такому же землетрясению, лишь бы он состоялся, этот миацум. Маньяки с мошной, набитой долларами, франками и лирой, уже чувствовали себя дарящими министерские портфели, уже склонялись над тем» куда далее двинуться от Карабаха — налево, направо или вперед, ни разу не задумываясь над тем, а сколько же крови при этом прольется? Где читатель, в каких краях, власть таких вот буржуа не на крови утверждалась? Но у этих, армянских буржуа, этой крови пролилось бы гораздо больше, поскольку свою государственность они хотели утверждать на землях чужих стран, по итогам нового передела мира, и что от того, что этот передел пока ограничивался регионом Закавказья. Ах, как в начале шло у них все по нотам. Карабах, эта будущая житница Великой Армении, почти что была у них в руках, и им казалось, что осталась самая малость. А что касается собственно Армении, то главное уже было достигнуто, и уже не товарищами именовали себя парламентарии, а баронами, господами. Да бог с вами, именуйте себя хоть князьями, хоть виконтами, но не лезьте в чужие земли.

Увы, Карабах уже случился и жертвы его тоже состоялись, и хоть звучит это в данном контексте кощунственно, я все же скажу: нет худа без добра, и мне почему-то кажется, а я уверен, что и партия «Дашнакцутюн», и партия «Рамкавар-Азадакан» после провала карабахской авантюры самораспустятся и уж, по-крайней мере, если не распустятся, то выкинут из своей программы тот один из первых пунктов, что провозглашает «воссоздание Армении в ее исторических границах». Кризис в Персидском заливе подтолкнет их к этому, хотя, скажу вам, присоединение Кувейта к Ираку выглядело бы не столь беспардонно, как Карабаха к Армении. Но это уж мое личное мнение.

Вот так, читатель, и я надеюсь, ты понял, кого я отношу к первой группе лиц карабахской драмы. Но этих людей, конечно, не встретишь на митингах, их статьи не прочтешь в газетах, их не услышишь по радио. Они всегда в тени, они полны уважения к собственной персоне и в подобных авантюрах участвуют лишь инкогнито, авансируя средства на их проведение. Они, конечно, рискуют своими деньгами, а не жизнями, да репутацией достопочтенных демократов. Да — и зачем им рисковать, ежели есть на сей счет люди этажом ниже, тех, кого я отношу ко второй группе. Как их обозначить? А вот так. Помнишь, «железный» канцлер Бисмарк говорил своим генералам: «Вы завоюйте мне земли, а я найду юристов, чтобы оправдать ваш захват.» Так вот эти люди, люди второй группы, и есть те юристы, которые должны были оправдать захват Карабаха. Собственно, если бы этот захват можно было бы осуществить, так сказать, конституционно, спекулируя то фактами исторического порядка, то казуистикой и спекуляцией по поводу прав нации на самоопределение, то проституированием, иного слова не могу найти, на тему «геноцида» армян со стороны азербайджанского народа, то эти люди были бы не только юристами политических интересов армянских зарубежных буржуа и мафиозных дельцов из Армении, но и непосредственными исполнителями. Они для того и были задействованы, чтобы парламентским, прости господи, путем обеспечить бескровную передачу Карабаха от Азербайджана к Армении. Арсенал их средств был весьма широк и я о нем уже отчасти сказал: казуистика, демагогия, политический блеф, спекуляция на любую тему, введение в заблуждение мировой общественности, провокация, информационная диверсия, подстрекательство и подлость. Подлость без меры и стыда, цинизма и фарисейство, иезуитская неразборчивость в средствах. Но ведь этот второй эшелон — второй не только сверху, он второй и снизу, а для того, чтобы боссы из высшего эшелона добились своих целей, нужно было реализовать две задачи — дискредитировать существующие порядки в самой Армении — это во-первых, и, во-вторых, отторгнуть Карабах. Относительно первой задачи речь здесь не идет и я не-о ней. Мы говорим здесь о Карабахе. Так вот, чтобы оттяпать его нужны были силы, и этими силами стал обыватель из Карабаха. Массовый обыватель. Но как его поднять. Разговорами о сладкой жизни дело не сдвинулось бы, ибо жил этот обыватель не хуже, а лучше того, как жил тот же обыватель в Армении. И единственным средством стал национализм, и его душу стали травить этим самым национализмом.

Скажите пожалуйста, когда двести двадцать тысяч армян из Баку просили не раскручивать карабахскую трагедию, почему никто не внял их просьбе, а наоборот, изгнав всех азербайджанцев, отдали их на заклание. А вот о ста двадцати тысячах карабахских армян, будем откровенны, интеллектом существенно уступающим бакинским, проявили заботу. Да все очень просто и в то же время очень зловеще. Смотрите» подлый расчет. Карабахцы — эта карабахская земля, прибрать к рукам которую с помощью тех же карабахских обывателей они и рассчитывали. Оттого-то и отравили его ядом национализма. Азербайджанцев прогнали потому, что готовили закон приватизации земли, а те на земле и жили, и могли скупить эту землю, и стать ее владельцами. Ну нет, крупные латифундисты, да и просто солидные фермеры из третьего сословия должны были быть своими — из местных, но еще более их армян, живущих землячествами за рубежом. В эту землю они вкладывали бы средства, а азербайджанцы могли бы в этом деле помешать. А что касается армян из Баку, то эти в абсолютном большинстве интернационалисты, что с них возьмешь. Хотя, впрочем, и от них может быть толк. Вот если с азербайджанцами обратиться как можно жестче, да так, чтобы те вспылили и устроили бы в Баку такое же с армянами, вот тогда можно было бы поднять на весь мир такой вой: вот такие азербайджанцы, как же можно карабахцев оставить на их милость. Да и карабахский обыватель, напуганный такими событиями, стал бы еще более рьяно настаивать на отделении от Азербайджана. Господа интеллигенты из второго эшелона своей пропагандой усилят травлю его души, напугают всяческими карами — это они могут.

Будучи в Степанакерте, какую только чушь я не слышал, Например, когда я спросил у одного из сослуживцев, а не подумали ли они о том, каково будет армянам в Баку, так получил такой ответ: «Да? А когда вы ели там, в Баку, колбасу, а мы ее здесь найти месяцами не могли, хорошо было?»

— Послушай, — ответил я ему, да я за твои свежие шашлыки, да за мед любую колбасу бы отдал. Но он уже был настолько оболванен, что и понимать не хотел.

Вот этот обыватель и составлял третью группу, — все обыватели: от бастующих до тех, кто взяв в руки оружие, услужливо доставленное ему из Армении, пошел в горы, став террористом, попросту говоря, уголовником. А чтоб умеючи воевать, к нему на помощь из той же Армении, да из-за рубежа прибыли те, которые в этом уже имели немалый опыт. Конечно, интеллигенты из второго эшелона ружье в руки сами не брали. Их профессия была в другом. Подстрекать — с удовольствием, настроить обывателя к неповиновению властям, пожалуйста, отравить его душу пещерным национализмом, можно, внушить ему ненависть к соседям — для Игоря Мурадяна и Зория Балаяна — проще простого. Словом, если нельзя будет отторгнуть Карабах, с позволения сказать, «демократическим, парламентским» путем, и дело дойдет до бойни, до большой драки, то и тут они берутся подготовить, так сказать, широкие массы обывателей, «идейно» их вооружить, как же — «интеллектуалы». Адвокаты, судьи, публицисты, пропагандисты, развратители, подстрекатели, стратеги, тактики — кто угодно, и все сразу — подстилки для боссов. Однако ж не фидаины, хотя из-за угла могут стрельнуть и сами.

— Ладно, — согласились с ними боссы из первого эшелона, тем более что и террористы, и ландскнехты, и даже — из числа введенных в заблуждение соплеменников — волонтеры — добровольцы, готовые под выцветшими знаменами пасть за дело миацума, были уже готовы. Боссов из первой группы: дашнакских и рамкаварских лидеров, представителей крупного капитала из зарубежной диаспоры, — таких в НКАО не встретишь, ибо если в этих краях они и бывают, то наскоком, да инкогнито.

Лица из среды объевшейся мафии, дельцов крупного подпольного бизнеса и черного рынка из Армении в области тоже не на виду. Эти, может, наезжают почаще первых, но не менее инкогнито. А в самой области таковых раз-два, и обчелся. Здешние боссы помельче, ибо, как-никак, а областной масштаб не республиканский и уж не международный. Да и зачем им ездить и быть на виду, ежели есть для этого «интеллектуалы» типа З.Балаяна, И.Мурадяна, В.Григорьяна и иже с ними.

Словом, крупных боссов от капитала я не видел, ибо если даже они и наезжали в область, то в шашлычные прилюдно не ходили, на митингах не стояли, лекций не читали. А я в «Астории» не вхож, «У Максима» в Париже не бывал и даже о «Мулен Руж» только и знаю, что любил там бывать несчастный и гениальный Тулуз Лотрек. Но цели их, их чаяния и их касательство к карабахской трагедии, истинными авторами которой они и были, я как мог описал. Другое дело деятели из второй группы: видеть и слышать их приходилось, и кое-кого из них так, как я их себе представляю, я постараюсь описать.

Эти люди — З.Балаян, В.Григорьян, С.Бабаян, М.Мирзоян и прочие из той нечестивой компании, что прилюдно взяла на себя функции лидеров «карабахского движения», — эти и составляли ядро второго эшелона действующих лиц драмы, поскольку на первый не тянули, и более того, этой самой первой и прислуживали.

Пожалуй, наиболее выпукло и, так сказать, в едином образе, в концентрированном виде черты их и политического, и просто человеческого лица выразились в Зорие Балаяне, в вожаке этой компании, характеристики которого с лихвой хватит и для описания прочих из них. Что же касается собственно Зория Балаяна, то для понимания того, что это за человек, мне очень помогла книга «Очаг» — его путевые заметки по Армснии. И хоть с эстетической точки зрения книга никудышная, но вещь забавная — стоит прочесть. Я, по крайней мере, не жалею, ибо те впечатления о нем, которые я вынес из книги, подтвердились, как только я его увидел и услышал.

В моем представлении Зорий Балаян — провинциальный политикан популистского толка, выплеснутый на авансцену карабахских событий истинными режиссерами этой драмы. Провинциальный? Да, поскольку далее частокола собственного огорода не в состоянии обозреть и кроме как здешними обывателями и чиновниками с их невысокими духовными потребностями, иными бы ему и не верховодить.

Политикан? Да, поскольку все хрестоматийные признаки политикана ему были присущи. Отсутствие взвешенности, неспособность вникнуть в суть событий и спрогнозировать их развитие, беспринципность, ловкачество, жестокость, лебезение перед сильными мира сего и непомерное тщеславие. Сам Зорий Балаян, правда, не ведает разницы между политикой и политиканством. А ведь если первое искусство, и как таковое требует воображения, способности к абстрактному мышлению, отрешенному от сиюминутной суеты, то политиканство — это уже ремесленничество, примитив, когда обходятся подножным кормом, подручными средствами.

Будем справедливы: в редкие минуты он бывает откровенен, и вот в одну из таких минут он признался, что воображение попросту не дано ему богом. Вот послушайте. Все в том же «Очаге» он пишет, что начинающие литераторы часто шлют ему свои новые стихи и просят прорецензировать их. «Зря стараются, — пишет далее он, — поскольку стихов я не приемлю, ибо как можно писать о том, чего сам не видел.»

Бог ты мой, и такой человек занялся политикой. Стихи можно и не любить, но не уметь писать того, чего сам не видел, и браться руководить массами. Ведь имей он хоть толику воображения, может и догадался бы в какую бездну ведет он людей. Да такому человеку и литературой-то заниматься заказано, ибо какой писатель пишет только то, что лично видел. А кто же тогда Жюль Верн, который писал о том, чего вообще никто не видел. Да только ли Жюль Верн?

А что касается Балаяна, то уж лучше писал бы свои очерки, которые из-за гнилого национализма только и могут быть пропущены в известных редакциях. Кстати, от того-то он и не приемлет плюрализма, что лишен всякого воображения, творческого начала. Попробуйте в Степанакерте вслух высказать свое возражение сепаратизму, поспорить подискутировать. Его борзые тут же набросятся на вас. А вот трюкачество, да ловкачество, да скандалы мелочам — это да, это по его части.

Стоило ему в одной из лавок древностей извлечь дореволюционную энциклопедию Брокгауза и Ефрона и не сыскать ней статьи под рубрикой «Азербайджан», так такой он шум поднял на всю округу. Что, мол, коли у Брокгауза и Ефрона нет Азербайджана, то нет такого народа и вообще. Ему говорят, послушай, есть во всех советских энциклопедиях, есть, наконец, в зарубежных. А он опять — нет, зовите Брокгауза и Ефрона. Да умерли они, ему говорят, а азербайджанский народ, слава богу, живет и здравствует, хочешь ты того, или не хочешь.

Или вот однажды поднял он шум по такому случаю. Вычитал у одного автора, что в название автономной области входит и наименование народа, на ней живущего. Так он приставил нож к горлу этого автора: объяви, мол, раз название НКАО не по тому принцип: образовано, то и все здесь было неправильно. И этот автор представьте, извинился перед ним: дескать ошибся я в этой книге.

Помню, в Степанакерте один из его последователей тоже любил этот вопрос смаковать. Не выдержал я однажды и говорю: подумаешь область; страны и иногда по местности называют. К примеру, Южно-Африканская Республика, Берег, понимаешь, Слоновой Кости, да мало ли. А что касается провинциального чванства, то этого добра у него в избытке. У меня такое впечатление, что «карабахских событий» он ждал всю жизнь, как своего «звездного часа».

Боссы из первого эшелона эту его жилку сразу раскусили, оттого ему и поручили раскручивать события.

Первый раз я увидел его через пару дней, как приехал в Степанакерт. У Горисполкома стояла изрядная толпа, и я, подойдя, спросил: «Случилось что?» Мне сказали: «Ждем Зория Балаяна». Оказывается, там внутри он выступил перед местной знатью. Наконец, где-то через час, он вышел, окруженный свитой. Сколько же самодовольства было в его лице. Он обратился к толпе с краткой, так сказать, речью, определив, как он сам выразился, новую тактику поведения здешнего люда. «Отныне, — сказал он, — приступаем к работе, а бастовать будем по необходимости, о чем вас заблаговременно уведомят. Но никаких контактов с Оргкомитетом. Никаких, слышите?» Дав наказ, он сел со своим окружением в машину и уехал.

Интересная деталь: когда он говорил, на людей он не смотрел — поверх голов. Они его и не интересовали, ибо думал он лишь о том, как выглядит. Трибун, да и только, а ведь то лишь и делал, что выполнял социальный заказ своих боссов. Помните передачу «Далга», в одном из фрагментов которого показано, как из азербайджанской телестудии с ним пытались связаться, когда он вроде бы голодал в гостинице «Москва».

— Я занят, — ответил он, — даю интервью парижскому телевидению. Как это было в его духе: только парижскому, ибо саратовское или там воронежское — не для него.

В здании горисполкома у него была комната приема посетителей. Бог ты мой, с какой многозначительностью, с какой важностью он вел эти приемы. Помню в один из таких дней и часов его приема я был в Горисполкоме. Посетителей у него не было, и он вышел в коридор, став у дверей. В это время к комнате подошел один старик и заглянул в комнату.

— Заходите, заходите, — предложил ему Балаян.

— Спасибо, — ответил ему старик, — да только дело у меня не к вам, а к Манучарову.

— Какое же это дело, — с удивлением спросил у него Балаян, — чтобы кто-то в области мог вам помочь, а не я?

Он даже задумался, поскольку в эту чушь и сам верил. Когда я смотрел на него, мне часто приходили на память слова Станиславского: «Люби искусство в себе, а не себя в искусстве». Так вот, и Балаян, и ему подобные не народ любили в себе, а себя в народе. Ибо не любви, а просто жалости имей они к этому народу, довели бы его до такой жизни? И беспринципность — эта еще одна черта политикана — сполна была ему свойственна. В своей книге «Очаг», стоя у пограничного заграждения, он восклицает, что вот, мол, там — мир презренного капитализма, а сам он, слава богу, живет в стране социализма.

Не много ж времени понадобилось ему, чтобы заклинать и броситься к миру этого самого презренного капитализма за помощью в неправом деле. В этом, правда, он не одинок — все деятели «карабахского» движения за эти три года каким только принципам не поизменяли. Цинизм, да и только.

Между прочим, раболепство перед сильными мира сего — тоже характерная черта любого политикана и его в частности. И вновь обращаюсь к его путевым заметкам «Очаг». Скольких только секретарей райкомов он ни описывает в этой книг, скольких председателей райисполкомов. И все они необыкновенно талантливы, необыкновенно порядочны — ни одного отрицательного персонажа. А теперь вот пришли новые власти и он служит им. Нагнетать обстановку он — мастер. Помню, однажды начальник Газового управления, придя на работу позже обычного, собрал весь коллектив и, между прочим, всех шоферов тоже чего обычно не делал. Оказывается, не случайно, ибо пришел он из Горисполкома, где с речью перед директорами предприятий выступал Зорий Балаян, предупредивший их, директоров, а те, по его наказу, уже нас, простых смертных, что наступают сложные времена, что надо быть ко всему готовыми, и особенно, шоферам, поскольку машины их могут понадобиться, а посему следует экономить бензин.

Собственно, нагнетание страстей в последнее время было его постоянным занятием. То в газете изложит, как пытались его арестовать, то выступит в Горисполкоме перед людьми и обрисует картины апокалипсиса, что ждут область, если дать попятную, то предупредить обывателя, что ни в Армении и нигде более нет ему места, и одна только у него альтернатива: либо стоять до конца, либо пасть, ибо ждет его выселение, а уезжать некуда. А посему, заканчивая о Зории Балаяне, и так много чести, скажу, что как и каждый политикан, он еще и жесток. Помните, читатель, когда в Москве в самых высоких инстанциях его предупреждали, что же это вы делаете, ведь столько в Баку армян, а вы травите эти два народа. И он ответил тогда, что пусть о них думают другие, ведь не граждане же они Армении. Тут уж не только цинизм, тут полнейшая неразборчивость в средствах. И поэтому вполне понятно, почему он по-прежнему, нагнетает страсти, ибо, во-первых, и с него самого спросят его боссы — и спросят сурово, а, во-вторых, от него самого-то что останется, кто вспомнит его? Да никто, и в этом он удостоверился в дни своей, так называемой, голодовки. Никто не бросился его умолять, никто слезы не проронил. И понял он тогда, что с окончанием «Карабаха» кончится и его «звездный час». Вот и держится за него. Но люди-то, люди, зачем его не прогонят?

В бытность мою в Степанакерте я встречался с Манучаровым Аркадием. Вообще-то его государственную черную «Волгу» несколько раз и до того встречал на улицах города, но с ним непосредственно встретиться удалось не сразу. А попал я по представлению, полагая устроиться к нему на работу. Но, как оказалось, ему нужен был бухгалтер, а я для этой работы не годился. Так что деловая часть нашей беседы была исчерпана за пять минут. Но просидел я у него не менее часа, и говорили мы с ним все более о карабахских делах.

Он был, конечно, намного солиднее З.Балаяна, а фиглярство и циркачество было ему чуждо, как и провинциальное чванство. В нем, директоре комбината промстройматериалов, чувствовалась хватка, размах, деловая жилка. Вниманием толпы, по всему, он был уже избалован, пользовался в кругу национал-сепаратистов особым уважением, или лучше сказать, почтением, и не случайно именно его избрали предстателем первого же противозаконного органа — «Комитета за воссоединение НКАО с Армянской ССР», как и общества «Крунк». Когда, после освобождения из под ареста, Манучаров вернулся в область, все только и говорили о нем как о президенте «Арцах», существующей в каких-то сумасбродных прожектах.

Кабинет его был огромен — с министерский, мебель для здешних кабинетов — изысканная, а стены были сплошь усеяны грамотами да благодарностями, застойных времен, надо полагать. На его рабочем столе в тот вечер лежала солидная стопка газет самого разного толка и из самых разных республик. В разговоре со мной он был откровенен, и как я понял, это потому, что чураться да остерегаться кого-либо в области он не привык. Небрежно, и даже с какой-то брезгливостью он отозвался о местных лидерах. К примеру, от него я узнал, что именно в те дни в США находился председатель Горисполкома Мирзоян М.

— Представить трудно, — удрученно и с некоторой обидой сказал он, что такого недоросля как Мирзоян, они командировали в США.

Он несколько раз дал понять, что здешних лидеров и за деятелей-то не считает, поскольку все они мельтешат и ни на что не годятся. Порассуждал он немного и о положении в Армении, неодобрительно высказавшись о русофобстве тамошнего парламента, отметив, что свое это мнение он не скрывал и там. Не хочу быть категоричным, ибо трудно от одной беседы вынести законченное представление о человеке, и все же мнение свое выскажу: это был сноб, а его национализм, который и ему, конечно, был в полной мере присущ, существенно отличался от национализма примитивного обывателя, пробавлявшегося легендами на исторические темы, да и обидой на отсутствие колбасы, отнимаемой азербайджанцами. Нет, его национализм был на уровне боссов из первого эшелона, а честолюбивые помыслы существенного выше любых балаяновских разумений.

Мне и до сих пор кажется, что в своих розовых мечтах он видел себя губернатором провинции «Арцах» самостийной республики Армении, участвующим в принятии самых важных государственных решений. Снобизм его, пусть и отдаленно, был в чем-то сродни снобизму арабских шейхов, которым неуютно в собственных владениях и которые только и думают, как бы сбежать в европейские столицы. Но это ощущение у меня возникало всегда параллельно и заодно с ощущением того, что этот человек уже где-то понимает иллюзорность подобных надежд, уже сломлен, а упорствует в своих заблуждениях, поскольку ему еще мерещатся какие-то неясные перспективы, которые могут вдруг открыться от едва ли не вселенских катаклизмов. Собственно, он и не скрывал этого, и когда спросил его, как он думает, могу ли я пригласить сюда и жену, он мне ответил, что пока этого делать не надо, ибо в стране сейчас так творится, что никто ничего предсказать не может. «Через год, — добавил он, — думаю, многое прояснится.»

Когда мы встали, и он шел, слегка сгорбившись и тяжело, почти по-стариковски шагая, я подумал, а ведь и его погубили тщеславные замыслы, как на дрожжах взошедшие на химерах национализма вперемешку с манией величия, а значит, по большому счету, и он политикан, да только не опускающийся до балаяновских «голодовок» и прочих спекуляций да кривляний.

Видел я в Степанакерте и некоторых других из числа здешних лидеров, да прав Манучаров — эти уж совсем не интересны. Однако о чем не могу не сказать хоть несколько слов, так это о тех впечатлениях, которые сложились у меня про здешнее, не знаю уж и как сказать, общество, что ли, тех, кто образует местную «знать». Это — горисполкомовские руководящие работники, директора крупных предприятий, некоторые деятели культуры, преподаватели пединститута. Боже мой, что это было за «общество». Кто бы хорошо их описал, так это Салтыков-Щедрин, или может Гоголь. Вообще-то, неподражаемые типы для пера искусного сатирика.

Начитавшись националистических бредней о великих традициях культуры, об арийском происхождении и прочей чуши, эти господа поверили в то, что они и впрямь — «белая кость», «голубая кровь», «соль земли» — словом, благородное общество. А были-то всего лишь мещанами с гипертрофированным самомнением, выдававшим в них заурядного провинциала, гордого уже одним только тем, что когда-то и где-то пожимали руки заезжим господам и дамам из столицы, а бывало даже, — радость-то какая! — из заморских стран. Но эти господа были опасны тем, что это их трудами и усердием реализовывались на местах балаяновские, григорьяновские и прочих сепаратистов затеи.

Однажды я видел целую компанию лиц из этого «общества», так сказать скопом, когда должны были вернуться в Степанакерт З.Балаян и В.Григорьян, после неудавшейся голодовки. Вернулся, однако один Григорьян. Его ожидали у здания Горисполкома, у своего штаба. По случаю принаряженные и искоса поглядывающие друг на друга кто и как одет, кто и как выглядит. Я стоял метрах в пяти от них смотрел на эту компанию и вспомнил один старый румынский фильм названия которого не помню. Был этот фильм про одного молодого человеку, астронома и поэта и про его неудавшийся роман с заезжей сумасбродкой. Но эти господа напомнили мне другой мотив этого фильма, а именно вот какой. Жил этот молодой астроном и поэт в одном «Провинциальном городе, и был в этом городе вокзал. Простой люд на вокзал допускался только днем, поскольку по вечерам, когда мимо вокзала, не останавливаясь, мчался на всех парах поезд на Париж, здесь прогуливалось «общество». Сплошь прогнившие в грехах, эти люди мнили из себя представителей благородных и достопочтенных семейств города. И не было у них большей радости, как помахать рукой заглядевшемуся в окно купе пассажиру, коего мчавшийся поезд увозил в Париж. В такую минуту они уносили в мечтах вослед поезду в этот город и были горды собой. Вот и эти люди, чинно расцеловывавшиеся с В.Григорьяном, мне напоминали тех людей, ибо насквозь прогнив в грехе национализма, да только ли в нем, мнили себя «сливками» этого города, и были столь же довольны собой. Неужто это их имел в виду Франгулян из «Советского Карабаха», всуе поминая «соль земли». В петровской Табели о рангах они не годны были бы и в коллежские асессора.

Ну, да ладно, о них все, ибо не могу удержаться и не рассказать с здешней газете «Советский Карабах». Когда говорят о лидерах «карабахского движения» из числа местных жителей, то называют имена Манучарова, Григорьяна, Балаяна и прочих из печально известного ряда. Это, конечно, верно, но по моим представлениям этот список будет оставаться неполным до тех пор, пока в него не введут причем на одну из первых позиций, редактора здешнего официоза газеты «Советский Карабах». Не знаю, так ли теперь она называется ибо в пору моего пребывания в НКАО было много разговоров, затеянных самой же редакцией, о необходимости ее переименования в «Арцах», не знаю, той же она осталась по духу, но в ту пору большего провокатора,большего злодея по части разжигания националистических страстей, чем эта газета, и прежде всего се главный редактор Максим Осипян, трудно было себе представить. Это была единственная газета в области, и хочешь — не хочешь, но если желаешь быть в курсе местных новостей, только ее и читай. Как у единственного печатного органа, возможности газеты в плане охвата населения области — от ее главного города до глухих-деревень, в плане формирования умонастроения людей, — были огромны. Но как она использовала эти возможности? Вот на этом я хочу немного остановиться, тем более, что с газетой этой у меня связан и один забавный случай. Но сначала о самой газете. Скажу сразу: тот махровый национализм, который она проповедовала, на негативное развитие ситуации в области сказался больше, чем даже деятельность иных лидеров из того самого списка. Таково, по крайней мере, мое убеждение, а я только им здесь и руководствуюсь. Сам главный редактор Максим Осипян в газете выступал довольно часто под рубрикой «От редактора», и это были, пожалуй, самые подстрекательские публикации. Приведу примеры. В области, как известно, функционирует Республиканский оргкомитет, созданный для нормализации здесь обстановки. Но располагался он в Степанакерте, а для того, чтобы работа была действенной, Оргкомитет следовало бы приблизить к людям. С этой целью в Гадруте и Аскеране были созданы своеобразные отделения Оргкомитета. Но когда такой же решили создать и в городе нашлись люди, которые подняли определенную часть населения на ноги, и буквально одичавшая толпа не впустила в здание, где размещался районный комитет партии, товарищей из Оргкомитета и они вернулись. И тут же в газете появляется за подписью главного редактора заметка, смысл которой, если выбросить о шелуху, сводился к ехидному подтруниванию над жителями Гадрута и Аскерана, дескать есть ли у них настоящие мужчины, и что не грех бы их жителям поучиться стойкости у тех же мардаксртцев. Глядишь, мол, тогда и они смогут избавиться от представителей республики. Или такой вот факт. Уже во всю творили в области свои злодеяния всякого рода националистические формирования, от рук террористов гибли люди, но об этом в газете ни одной осуждающей строки нельзя было прочесть. Однако стоило местному азербайджанскому населению что-либо предпринять в свою защиту, как тут же газета, и прежде всего ее главный редактор, начинали их так чернить, так поносить, представлять такими злодеями, наводить на обывателя такие страхи, внушать к ним такую ненависть, что у этого самого обывателя сжимались кулаки. А именно этого и добивалась газета. Удивительно, как не упускала она, казалось бы на самом, что называется, ровном месте проповедовать воинствующий национализм. Скажем, пишет некий корреспондент об одной крестьянской семье, в которой девять детей. Понятное дело, содержать девять детей не легко, и газета, якобы в заботе о детях, выдает уже от себя, то-есть от редакции, такой вот пассаж: «Местные органы должны помочь родителям детей, поскольку растят они семерых воинов Арцаха.» Видите как: не семерых хлебопашцев, строителей, поэтов — нет, семерых воинов. Далеко смотрит Максим Осипян! Страсть газеты — периодические компании. Но какие это были компании, бог ты мой! То вдруг под лозунгом: догоним и перегоним азербайджанцев по рождаемости, то вернем всех уроженцев Арцаха со всего мира в родные края, то запасемся хлебом на трудные времена, а то вдруг и такие: встретим хлеб-солью соплеменников-инопланетян.

О пропаганде национального чванства и национальной нетерпимости я уж не говорю — такой являлась едва ли не каждая публикация, и я за весь срок моего пребывания там, а я не пропустил в те дни ни одного номера газеты, не прочел хотя бы одной малюсенькой заметки о том, что хватит остервенения, что этим двум народам самою судьбой предназначено дружить, ибо они — соседи.

Такие, как Зорий Балаян и вся его нечестивая компания были постоянными авторами газеты, а надо ли говорить, на что они горазды писать.

Говорят, журналистика — вторая древнейшая профессия. Но ведь в любом ранжире вторая и первая позиции стоят настолько рядом, что не мудрено, когда они в чем-то схожи. Однако когда я читал публикации газеты «Советский Карабах», у меня возникала зачастую такая вот мысль: а ведь, судя по принципам морали, казуистика, что в ходу в редакции, тамошние журналисты, по всему забыли, что вторая древнейшая профессия — это все-таки не первая.

С Максимом Осипяном однажды, в самом начале моего приезда в Степанакерт, у меня состоялась весьма короткая встреча, организовать которую я попросил одного знакомого. А встретился я потому, чтобы предложить газете материал вот по какой теме. Карабах, как известно — это благодатный край, который по своим географическим, климатическим и прочим особенностям и при наличии соответствующей материальной базы мог бы стать центром туризма и отдыха не только всесоюзного, но и мирового масштаба. В этом он очень схож с Андоррой — горным анклавом в Пиренеях между Испанией и Францией. В Андорре также культивируются животноводство, садоводство и огородничество, а из промышленности там представлены отрасли по переработке сельскохозяйственной продукции, да еще промыслы по обслуживанию туристов. При численности населения, кстати, тоже полиэтнического, в сто тысяч человек, Андорра ежегодно принимает до 25 миллионов иностранных туристов, которые только французской валюты оставляют здесь за год до шести миллиардов франков. И вот имея ввиду все это, я подготовил статью о том, что если Армения действительно пребывает в заботе о карабахцах, то не лучше ли ей на паях с Азербайджаном строить здесь совместные предприятия сервиса, содействуя таким образом, созданию мощной индустрии отдыха, лечения и туризма. Сюда могли бы, рассуждал я в этой статье, приезжать и зарубежные армянские толстосумы со всех стран, оставлять валюту, а для местных жителей появились бы новые рабочие места. Одновременно Азербайджан и Армения могли бы снимать с этих предприятий не малую прибыль пропорционально авансированному капиталу. Тем более, что страна идет к рынку и это открывает большие возможности. Я полагал, что если газета поддержит, то я бы с удовольствием принял бы участие в подготовке необходимых материалов. Но две минуты разговора с главным редактором меня убедили, что здесь сейчас думают не о совместных с Азербайджаном предприятиях, а о явном грабеже. Мы ушли, а я так и не сказал о цели своего визита. А теперь расскажу о том курьезном случае, что связан у меня с газетой.

Когда прежний директор Газового управления уходил на пенсию, он устроил в перерыв в своем оставляемом кабинете нечто вроде званного обеда, куда пригласил управленческий аппарат. Присутствовало человек десять. Ему преподнесли приличествующий сему случаю подарок, сотрудники вспоминали, что называется, минувшие дни, а я, как человек новый и дни эти с ними не деливший, молчал. Но тут виновник торжества обратился ко мне, мол не хочешь ли ты что-нибудь сказать. Было неловко не отреагировать, и я ответил, что обязательно скажу. Я вынул ручку, взял лист бумаги и написал небольшое стихотворение о том, что хоть Вы и выходите на пенсию, но Вы еще бодры, крепки как эти горы, и что в вашей жизни будет еще не мало радостей. Написав, я передал ему этот листок. Стихи он прочел вслух, они ему как-будто понравились, потому что он тут же вызвал машинистку, дал ей напечатать, а меня даже попросил их подписать. Подписать я подписал и на этом, как говориться, поставил точку. Но не тут-то было. Как оказалось, когда он отмечал это событие своей жизни в кругу семьи, родственников и знакомых, он вспомнил о стихотворении и прочел его им. Оно, к моему прискорбью, понравилось и присутствующему там работнику отдела науки, культуры и образования газеты «Советский Карабах». Порасспросив хозяина дома о том, кто написал эти стихи, и узнав, что я — бакинец, этот самый журналист на следующий день позвонил хозяевам той квартиры, где я жил, и оставив свой телефон, попросил передать мне, что он очень хотел бы меня видеть или хотя бы по телефону переговорить. Но к тому времени об этой газете я уже имел свое представление, и не ходить, ни звонить не стал. Дня через два тот снова позвонил и снова просил о нашей встрече. При этом он уточнил, что очень хотел бы, чтобы я написал стихи, хотя на худой конец сойдет и проза о Баку, о происшедших там событиях и что чем обличительной будет материал, тем лучше. А еще дня через два ко мне подошел уже незнакомец. Представившись внештатным корреспондентом газеты, спросил меня, такой-то ли я, назвав мое имя. Я ответил ему утвердительно, и тогда он завел разговор, как оказалось, на все ту же тему про Баку,

Он мне сказал, что если я постараюсь, то мне обещают напечатать этот материал и в ереванской прессе, и бог его знает еще где, а возможности, как он уточнил, у них большие. О возможностях этих док по части информационной истерии, информационного скандала, по-моему, известно было уже всей стране, и я легко представил себе, что напиши я материал погуще, постервозней, поразнузданней, да к тому же в рифму, реклама такому материалу, да и мне самому, была бы обеспечена. Но я молчал. И он, когда молчание мое стало затягиваться, многозначительно добавил: «Ты подумай и взвесь». И я подумал, и когда только представил себе, что кто-то в Баку, сделай я что-либо подобное, может придти к моей жене и сказать ей: «А ведь твой-то — настоящая дрянь», — то ужаснулся. А взвесив, как посоветовал мне тот незнакомец, понял, что легче уж повеситься, чем допустить такое. Ну, да это к слову. Но и от того назойливого корреспондента надо было как-то отвязываться. И я стал думать, что бы им можно было бы написать такое, чтобы потрафить их вкусам. И тут я вспомнил, что через неделю день рождения Пушкина, — а Пушкин не может не выручить. Стал думать дальше, и припомнил еще вот что: есть в его повести «Путешествие в Арзрум», построенной на путевых заметках, описание того, как однажды, проголодавшись, он подошел к одной старой армянке, объяснился с ней знаками, и она вынесла ему крынку молока и крестьянского хлеба. «Напишу-ка, — рассуждал я, — что, мол, вот как повезло старой армянке встретить на военных дорогах великого поэта и накормить его. А еще, — продолжал я рассуждать, — добавлю туда, что был и какой-то армянин, который поступил с Александром Сергеевичем дурно, уведя у неге цыганку, о чем поэт написал стихи, в которой есть и такая строка: «Неверную деву лобзал армянин», а стихи эти нынче поставлен на музыку, и о том безымянном армянине знает весь свет.»

Идея эта мне очень понравилась: «Ну, еще бы, армянские страницы биографии великого поэта. Вечером того же дня я в один присест написал заметку, утром следующего дня попросил нашу машинистку напечатать текст, который объемом оказался в не полных четыре машинописных листа, и часа в четыре, оказавшись в комнате один, позвонил по тому самому телефону, который оставил для меня корреспондент. Трубку взяла некая сотрудница, сказала, что его нет и не будет еще пару дней, поскольку он уехал в один из районных центров НКАО по заданию редакции, что за него сейчас она и готова меня выслушать. Я представился и сказал, что хочу предложить газете материал.

— На какую тему? — спросила она меня, и тогда я быстренько прочел ей эти три с половиной странички. Читал я их с пафосом, поскольку, признаюсь, текст мне самому нравился и может быть оттого, что Пушкину я уже с детских лет не равнодушен. Но только я кончил читать, как услышал в трубку: «Причем тут Пушкин?» Вот если бы связали его имя с Арцахом, с нашим движением, вот тогда другое дело». Она говорила еще о чем-то, преподав мне урок актуальной журналистики и поясняя мне, чего ждут в газете от авторов материалов.

— Честь имею, — попрощался я с ней, как когда-то прощался Александр Сергеевич, и повесил трубку. На этом мое так и не начавшееся сотрудничество с газетой было завершено и мне уж более не звонили. И последнее о газете. Верю, что лезу не в свое дело, но я все никак не могу понять, почему Оргкомитет, Военная комендатура, в конце концов, республиканские власти, видя эту разнузданную пропаганду идей сепаратизма, не прикрыли газету, не разогнали ее журналистов во главе с Максимом Осипяном, которые и впрямь перепутали вторую древнейшую профессию с первой.

Да, конечно, есть закон о свободе печати, но ведь и в этом законе сказано, что нельзя превращать прессу в средство пропаганды национальной розни, разжигания националистических страстей.

А вообще-то, журналистская казуистика и впрямь может быть: беспредельна и вот тому пример. Сравнительно недавно слушал я как-то вечером передачу радиостанции «Свобода-Свободная Европа» из Мюнхена. То была трансляция из Еревана мнения Иосифа Вердияна, корреспондента газеты «Советская культура» по Армении, относительно начала США и их союзниками военных действий против Ирака. Вердиян говорил довольно пространно, и говорил о том, что вот мол, был он как-то в Ираке, всюду видел портреты и бюсты Саддама Хуссейна и что последний был настоящим диктатором, а потому и правильно поступили США, послав в Персидский Залив свои войска против Ирака. По всему чувствовалось, что таким объяснением был удивлен даже работник радиостанции «Свобода-Свободная Европа», принимавший по телефону текст выступления Вердияна. Да и как было не удивиться, если даже ООН санкционировала эту военную акцию только и только из-за намерения Хуссейна присоединить Кувейт к Ираку, а Вердиян умудрился об этом ни сказать ни слова. А как ему было сказать, имея в собственном глазу такое бревно, как Карабах. А ведь коли на то пошло, у Хуссейна на такой аншлюс было больше оснований, чем у Армении на Карабах.

Один народ, один язык. да и в истории были времена, когда обе страны были едины. К тому же не лез он во владения третьих стран.

Да, было у кого учиться казуистике журналистам из «Советского Карабаха».

Говоря о националистической пропаганде, нельзя обойти молчанием и областное радио. Точки городского радиоузла были задействованы повсюду: на предприятиях, в парках, домах. В Газовом управлении радио было в каждой комнате и я регулярно его слушал. Три четверти времени область транслировала передачи из Еревана, а четверть — вела свои собственные. И все те материалы, которые касались «Карабахского» вопроса, — все, до одной, были на уровне публикаций газеты «Советский Карабах». Но особой зловредностью отличались передачи подпольной радиостанции «Свободный Арцах». Да, была и такая. По воровски, однако, по моему не без помощи работников местного радиоузла, она вклинивалась в городскую радиосеть и вещала около сорока пяти минут в обеденный перерыв, иногда, правда, смещая время передач.

Ее постоянными темами были разнузданная клевета в адрес народа и правительства Азербайджана, Оргкомитета и командования войск МВД, дислоцированных в области. Об эстетическом уровне передач можете судить хотя бы потому, что в комнате, где присутствовали женщины, мне было неловко слушать. Сплошная ругань, сальные анекдоты, да тупые притчи. Что касается содержательного уровня, то либо те, кто готовил материалы были крайне невежественны и глупы, либо слушателей они принимали за таковых. Верхом остроумия этого радио являлись загадки, к которым авторы передач явно были неравнодушны. Помню, лошадиный восторг у определенной части обывателей вызвала такая вот загадка: как называется операция, которую надо совершить над русским солдатом, чтобы его можно было бы принять в азербайджанскую милицию.

Под ржанье разгадывали ее целые сутки. Но, слава богу, вещала она не более двух месяцев: ее засекли и прикрыли.

Еще одним пропагандистским средством являлись листовки, появлявшиеся каждые десять-пятнадцать дней и расклеиваемые на самых людных местах. Если что в них и удивляло, то это разнообразие их авторства. Это были то общество «Миацум», то «Союз женщин Арцаха», то «Студенческий союз», то еще какие-то. Делалось это для того, чтобы обывателям внушить о многообразии организаций, оппозиционных официальным властям. С помощью листовок подбрасываемых в казармы, в места расположения войск, велась антиармейская пропаганда.

К средствам подобного назначения необходимо отнести и магнитофонные записи песен определенного, националистического содержания. Они звучали в шашлычных, в кафе, в барах. Музыка этих песен являла собой своеобразное попурри из маршев и гусанских (ашугских) напевов. По тематике это были песни о мужественных защитниках Арцаха, о не менее мужественных фидаинах прошлого, о коварстве врагов. Отмечу, что некоторые из низ отличались напевностью, простотой восприятия, запоминающейся рифмой стихов, отчего хорошо знающий армянский язык, прослушав их несколько раз, мог повторить и наизусть. Были люди, которые на этом специализировались, распевая эти песни на разного рода торжествах, на похоронах.

Однажды утром, идя на работу, я встретил двух мальчиков, шедших в школу и в полголоса напевавших одну из таких песен. Я полюбопытствовал, что это они так стараются, проверяя друг друга на память. Оказалось, что мальчики эти были из школьного хора, который на утреннике, назначенном на тот же день, должен был именно эту песню и исполнить. Уж коль скоро речь зашла об этих мальчиках, скажу следующее. Помните, я уже писал о том, как проявляя заботу о семи младенцах и подростках, газета «Советский Карабах» предрекала их в будущих воинов Арцаха. Далеко смотрела газета. Так вот об этом «далеко» я хочу чуть-чуть порассуждать. Я имею на это право, ибо пламя «Карабахского» пожара обожгло и меня. Время необратимо и мы уже не сможем прокрутить дни Карабахской трагедии вспять, как и воскресить всех ее жертв. Пусть пухом будет им земля, поскольку многие из них были безвинными жертвами тех, кто замыслил новый передел мира, тех, кого кроме как подонками я и назвать не берусь.

Итак, трагедия свершилась. И сегодня нам остается лишь уповать, чтобы она из факта действительности стала фактом истории. И это будет — рано или поздно, что «У черного дня конец не долог», и хотя три года срок не малый, но конец этот должен придти. Будем надеяться, что четвертый год этой трагедии — последний. И вот представьте, что этот конец пришел. И я спрашиваю, спрашиваю себя и всех тех, по ком по возрасту не долог час, как зазвонит колокол: сможем ли мы, отходя в мир иной, быть уверены, что «Карабахская трагедия», а в более общем плане — междуусобицы, не повторяться и для грядущих поколений. Увы, я не уверен. Судите сами. Читая прессу, слушая радио и телевидение Армении, знакомясь с идеями, которые всеми пропагандистскими средствами вживляются в сознание ее граждан, приходишь к мнению, что такие понятия, как советский народ, интернационализм, единство интересов и чаяний всех наций, населяющих страну, нынче в этой республике отнесены к химерам коммунизма. Место им, разве что на свалке политических добродетелей, на мировоззренческих задворках.

Но зато все больше сторонников и последователей приобретают здесь идеи, проповедуемые партиями Дашнакцутюн и Рамкавар-Азадакан, создавшими в Ереване филиалы своих штаб-квартир. Эти партии из своих программ не делают секрета и я, к примеру, ознакомился с ними по прессе.

Так вот, в программах обеих партий едва ли не основной целью объявляется восстановление Армении в ее исторических границах.

Да только где эти границы? И какие периоды истории брать? Не знаю.

Но что имеют в виду эти две партии, — догадаться не трудно, если судить по трем картам, что ныне в изобилии печатаются в каких-то типографиях. Они висят не только в Армении, они и в Степанакерте висят повсюду: в шашлычных, кафе, в игротеках — везде. Обозначены эти карты в одном из двух вариантов: Армения в таком-то веке или Закавказье в таком-то веке.

И если это и есть те границы, в каковых хотят восстановить Армению, то я вполне однозначно могу сказать, что по крайней мере народы Закавказья ждут страшные времена. Я ни в коем разе не хочу нагнетать страсти, но я видел карту, в которой не меньше половины Азербайджана было отнесено к Армении, и если кто-то сейчас возьмется перекраивать границы по этой карте, то следует ждать событий, перед которыми Карабахские — прогулка в Булонский лес.

А ведь есть люди, которые еще носятся с подобными прожектами И не для этих ли целей газета «Советский Карабах» рекомендовало читателям тех семерых мальчиков как будущих воинов. Да только ли эта газета. Не могу в этой связи не сказать и о следующем. Нынче в Армении в унисон с антикоммунистической историей и комсомол, пионерская организация по сути прекратили всякую работу с молодежью. Но ведь не даром говорят: свято место пусто не бывает. И теперь в республике все большее развитие получают скаутские организации. Есть и бойскаутские — для подростков и юношей, есть и гёрлскаутские — для девушек. Однажды в газете я прочел довольно обстоятельный репортаж о том, как проводят время скауты, чему их учат, о чем рассказывают. У них свой устав, своя форма, и все на манер тех скаутских организаций, что существуют при зарубежных армянских общинах, а ведь те находятся под влиянием партии Дашнакцутюн. Так вот читая тот самый репортаж, у меня возникало ощущение, что это по сути ДОСААФ, этакие кадетские корпус на общественных началах. А потом подумал: все правильно, ибо если есть у Армении своя армия, то кто-то же должен готовить им достойный резерв. Кто-то мне может сказать: «Это внутреннее дело Армении, и нечего тебе об этом судить». Ну, нет, и я повторюсь: «Карабах» опалил так многих, исковеркав и мою собственную жизнь, что нельзя уж молчать. Хватит армянским национал-реваншистам в своей тяжбе с историей каждому поколению подбрасывать свой «Карабах». А что касается армии, то ведь это не жандармский корпус, создаваемый для внутреннего потребления, а армия, острие которой всегда направлено во вне. И видите как: в республике Армения не хватает средств на восстановление разрушенного землетрясением, а на армию, на министерство обороны и прочие аксессуары милитаризации общества — нашлись. И армия эта, как и министр обороны не бутафорные, хотя и не столь могущественные. И например, как рассказывали товарищи из Оргкомитета, в одном из десантов в бывший Шаумяновский (сельский) район участвовал и сам этот министр. Так что министр действует.

И может ли тот же Азербайджан быть в спокойствии, зная, что сосед ее вооружен, претендует на ее земли. Не может, тем более, что и политика этого соседа весьма двусмысленная. В Степанакерте в газете «Республика Армения» я прочел как-то репортаж о выступлении в парламенте Тер-Петросяна, в котором утверждалось буквально следующее: «Наша политика должна быть осторожной и строится на учете ошибок оппонентов.» Кто подразумевался под оппонентами, тут не столь и важно, ибо о многом шла речь в этом выступлении. Важен сам принцип: строить политику на ошибках других. Это резало слух не только с этической, но и с эстетической точек зрения. «Уж не лучше ли, — думал я — чем подкарауливать ошибки других, не делать их самому».

И уж совсем это принцип аморален, когда, дело имеешь с соседом ибо строя с ним отношения, надо руководствоваться не только тем что политика — это честная политика, свободная от цинизма, лжи, от зигзагов и шараханий в попытках любыми средствами достичь своих целей. И хоть об этом я скажу позже и подробней, все же отмечу, что к каким только средствам не прибегалось в попытке оттягать Карабах: От русофильства к русофобству, от «Ленин, Партия, Горбачев» к антикоммунизму, от традиционно антитурецкой ориентации к попыткам мезальянса с Турцией.

«Цель оправдывает средства» — этот принцип Игнатия Лойолы, этот иезуитский подход издревле разоблачен как нечистоплотный, и стоит ли к нему прибегать, когда строишь свои отношения с вековым соседом. И никто, ни Америка, ни Европарламент не может быть заменой добрым, дружеским отношениям с этим соседом. А ведь такие попытки, игра в лицемерие продолжаются.

Выступая 13 февраля сего года по радиостанции «Голос Америки руководитель ее армянской секции на весь мир на русском языке вещал, что Карабахское движение никогда не предусматривало отторжение земель от Азербайджана, а требовало лишь улучшения жизни карабахских армян.

Его бы устами да мед пить. Если бы дело обстояло так. Но не тот ли самый Манучаров на заседании Верховного Совета страны говорил, что денежными подачками нас не сломить. Да что Манучаров. Передо мной лежит листовка, подобранная мною в Степанакерте. И хоть подписана она неким обществом «Миацум», но продашнакским духом разит от нее на километр. Послушайте же, о чем она, эта листовка.

В ней призывается добиваться от ООН и прочих международных организаций отнесения Азербайджана к разряду колониальных держав.

Можно ли было придумать большую чушь? Я, признаться, до этой листовки был большего мнения если не о душе, то хоть о коварстве авторов подобных писаний. Это ж ведь надо: разделенный, три года терзаемый национал-сепаратистами Азербайджан, и вдруг — колониальная держава. Но читаем дальше. А дальше в листовке расписывается о том, чего добилась партия «Дашнакцутюн» в деле поддержки мировой общественности притязаний Армении на Карабах. Оказывается, это на ее счет надо отнести и резолюцию Европарламента, и письмо группы сенаторов США, и протесты правительства ряда введенных в заблуждение стран. Есть в листовке и упрек в адрес Армянского общенационального движения и правительства Армении из-за их, видите ли, недостаточной активности, а ведь куда еще более. Но как примечательно завершается этот по своему программный документ: Карабах стоит любых политических амбиций.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

Однажды Генрих Наваррский уже сказал: «Париж стоит мессы» Но если трагедия Варфоломеевской ночи одну только ночь и длилась то трагедия Карабаха, которой согласно идеологам партии «Дашнакцутюн» стоит любых политических амбиций, длится уже четвертый год. Последний ли год?

Но почему тогда, может спросить читатель, тот самый руководитель армянской секции «Голос Америки», секции, в которой всегда были сильные продашнакские позиции, вдруг открещивается от территориальных притязаний? Да потому, что состоялся кризис в Персидском заливе, и сейчас никто не поддерживает уже авторов карабахской авантюры. А что касается заботы об армянах Карабаха — это чистейшей воды ложь, и если все случившееся не убедило, то приведу еще и следующее соображение. Скажите, что это вдруг Армения воспылала такой заботой об армянах Карабаха, которых и всего то чуть более ста тысяч, и столь хладнокровно и цинично отвергло коллективное письмо-просьбу почти двухсот пятидесяти бакинских армян, не нагнетать отношений с Азербайджаном?

Да только к чему все эти слова, ибо у тех господ, что и до сих пор алчно взирают на Карабахские земли мания национального величия изъела последние остатки сочувствия и сострадания к человеку. И не к морали их, не к их порядочности я взываю, а к здравому смыслу — он-то хоть должен у них быть. А если есть, то должны понять, что ни министерство Обороны, а министерство регионального сотрудничества, ни армейские корпуса, и корпус мира сегодня крайне нужны Армении. И прежде всего для установления крепких и добрых отношений со своим самым близким соседом — Азербайджаном, с которым у него так много общего — и исторически, и в музыке, и в обычаях, и даже, если хотите, этнически. Ведь одни и те же завоеватели их покоряли, и каждый из них оставил свою толику «генов и крови». Оттого-то, по-видимому, иногда так трудно их отличить чисто внешне. А смешанные браки! Сколько их в одном только Карабахе, сколько их было, да и сейчас есть, в том же Баку и сколько детей растет в этих браках. Да убоятся ли хоть бога те, что нагнетают «Карабахскую» драму. Или их вера тоже лицемерна.

И последнее. Однажды бывший первый секретарь Гумбаридзе сказав, что Закавказье должно стать общим домом для всех народов, живущих на его земле. Прекрасная мысль, но именно представители Армянского общенационального движения отвергли ее, хотя Армения, казалось бы, первой должна была ухватиться за нее. Первой, потому что она более всего от этого выиграла бы, и еще потому, что вклад ее, взнос в этот дом был бы самым скромным. Но это ничего, ибо в Армении так много любят сейчас кичиться умом и талантом своего народа, то вот пожалуйста, отличная была бы возможность восполнить скромный этот вклад созидательным началом. Было бы желание. В Армении очень любят трезвонить на весь мир, жалуясь на якобы какие-то козни Азербайджана: то на транспортную блокаду, то на ограничения в поставках газа, то еще что-то.

Здесь по-видимому, забыли рожденное эпохой высокого возрождения «золотое правило» этики отношений: будь добр к другим, если ждешь от них добра к себе, не давай другим того, чего не желаешь себе.

И я каждый раз, слыша от иных лиц в Армении упреки в адрес Азербайджана, поражаюсь и думаю: да как язык-то у них поворачивается, да как могут они к чему-то взывать, если успели за три года совершить по отношению к нему столько зла, столько подлости и столько коварства.

Вот такие мысли рождались у меня от всего виденного в Карабахе. От фактов и лиц. Гете как-то сказал, что под каждым могильным камнем — всемирная история. Да, каждый человек — это целый мир, мир любви и страданий, надежд и разочарований, мир больших и малых страстей.

И сколько же таких миров исковеркала, перечеркнула трагедия Карабаха. Ужаснутся ли ее авторы.