Альвэк Нахлебники Хлебникова

Нахлебники Хлебникова



Велемир Хлебников. Всем

Есть письма – месть.

Мой плач готов,

И вьюга веет хлопьями,

И носятся бесшумно духи

Я продырявлен копьями

Духовной голодухи,

Истыкан копьями голодных ртов.

Ваш голод просит есть,

И в котелке изящных чум

Ваш голод просит пищи.

Вот грудь надармака.

И после упадаю, как Кучум

От копий Ермака.

То голод копий проколоть

Приходит рукопись полоть.

Ах, жемчуга с любимых мною лиц

Узнать на уличной торговке!

Зачем я выронил эту связку страниц?

Зачем я был чудак неловкий?

Не озорство озябших пастухов,

Пожара рукописей палач, –

Везде зазубренный секач

И личики зарезанных стихов.

. . . . . . . . . .

Май, 1922 г.

Альвэк. Нахлебники Хлебникова

I. Владимир Маяковский.

Вот он – в желтой кофте и с «Пощечиной общественному вкусу»:

– Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и пр. и пр. с Парохода современности.

И вот он – классическая статья «О разных Маяковских»:

– Милостивые государыни и милостивые государи!

– Когда вы смотрите на радугу или на северное сияние, – вы их тоже ругаете? Ну, например, за то, что радугой нельзя нарубить мяса для котлет, а северное сияние никак не пришить вашей жене на юбку? Или, может быть, вы их ругаете вместе и сразу за полное равнодушие к положению трудящихся классов Швейцарии?

– Не делайте, потому что у радуг есть свои определенные занятия, выполняемые ими талантливо и честно. –

Но вот, в базарном почете «искусство для… искусства».

Николай Асеев с эстрады заявляет о своем авторстве на термин: «социальный заказ»(?!).

По последнему крику моды величает себя в «Мастерской стиха» Владимир Маяковский:

– Не жрец-творец, а мастер-исполнитель социального заказа. –

Но опять внезапно Маяковский открывает никому неизвестного Александра Сергеевича Пушкина.

На одном из своих наступлений он гонит современных стихоплетов учиться у Пушкина «классической мощи»:

  Две недели

    ходил и твердил,

  ходил и твердил

    великолепные

  пушкинские строки:

Я знаю, век уж мой измерен,

Но чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я.

И это разношерстное мировоззрение, звериное, сказывается и в отношениях Маяковского к Хлебникову.

Признавая его своим гениальным учителем, он, как «профессор», издевался над его творчеством:

– Хлебников – не поэт для потребителей. Его нельзя читать. Хлебников – поэт для производителя.

– У Хлебникова нет поэм. Законченность его напечатанных вещей – фикция. Видимость законченности чаще всего дело рук его друзей. Мы выбирали из вороха бросаемых им черновиков кажущиеся нам наиболее ценными и сдавали в печать. Нередко хвост одного наброска приклеивался к посторонней голове, вызывая веселое недоумение Хлебникова. –

– …я добрыми глазами смотрел на друга, когда он читал: «Я тебя раскрою отсюда до Аляски». –

Эта кротость и чудесная ирония: «Вова! дай пожму твое копытце» – сменились у Хлебникова грустью и гневом:

Ах, жемчуга с любимых мною лиц

Узнать на уличной торговке!

Зачем я выронил эту связку страниц?

Зачем я был чудак неловкий?

«Всем».

Широкая железная осока

Перерезала воды его жизни.

Его уже нет…

Поводом было уничтожение рукописей

Злостными негодяями с большим подбородком

И шлепающей и чавкающей парой губ.

«Зангези».

II.

Творчество Хлебникова вне закона.

Его растаскали, как добычу.

«Леф» изувечил «Уструг Разина» и «Ладомира».

Обе поэмы с выбросками и в переделке.

Друзья-ли? Хлебникова забрасывают его отвратительными воспоминаниями.

Они злее брани Крученыха.

А ведь этот «футуристический иезуит слова»[1] в 1919 г. напечатал в тифлисской газете «41°» о Велемире Хлебникове статью с смрадным заголовком: «Азеф Иуда-Хлебников».

У Хлебникова стая воспоминателей.

Кроме объявившихся воспоминателей, существуют воспоминатели-кандидаты.

Николай Асеев объявил только название своих воспоминаний.

Название с пристрастием: «Черты из биографии неизвестного». В скобках: О Викторе Хлебникове.

Колумбовский тон о гениальном поэте, «написавшем столько песен, что их хватит на мост до серебряного месяца».

О Николае Асееве…

Но до этого отступление.

Московская критика выродилась в «науку».

«Формальный метод» стал фиговым листочком.

Под сень его стекаются и Жицы и «30-дневные» эрудиты.

Клок глупости:

– Владимир Маяковский – из поэтов революционной интеллигенции, пересоздав в первый период своей литературной деятельности весь строй русского стиха, сейчас находит в себе силы для изображения коллективных переживаний рабочего класса. –

Такие же сладости поет Маяковскому и Винокур.

Маяковский, а не Хлебников, – создатель русского футуризма.

Это критическое опьянение доползает до изумительной наглости:

– Не только внешняя судьба Хлебникова – вечная нужда, вечное непонимание, улюлюкание образованной (?) толпы, странные психические предрасположения – повинны в том, что из человека, наделенного несомненными признаками поэтической гениальности, в конечном итоге будем честны хотя бы перед памятью поэта, – ничего не вышло. –

В легкость мысли Винокура вынарядился и Виктор Шкловский:

Хлебников

– писатель для писателей. Он Ломоносов сегодняшней русской литературы.

Читатель его не может знать.

Читатель, может быть, его никогда не услышит. –

Нет, услышит!

Не вечно дано забивать уши бранью дубинок.

Я знаю этих бойцов за истинную литературу.

Косноязычные, они хотят породниться со мною:

– Заикаясь не то от волнения, не то от недостатка мыслей, вождь оригиналистов сообщил, что Маяковский ничтожен, а он, Альвэк, велик, в доказательство чего зачитал свои стихи. На 10 минут мы утонули в этих отрывках, которые даже не были смешными, – единственное, за что можно было бы простить эту бездарную галиматью. –

Так отборно безобразничает один из них[2]) за мое шумное выступление на вечере «Нового Лефа».

Конец отступлению.

III. Николай Асеев.

В 1914 г. о Николае Асееве первый журнал русских футуристов:

– Может быть, у г. Асеева много скрытых талантов, но совершенно ясно, что к поэзии они не имеют ни малейшего отношения. Неогальперин экспроприирует не у Бальмонта и Надсона, а у Блока (Бешено вздрогнув, за полночь кинется воющий автомобиль), В. Иванова (Не долгой немотой ответствуют небесные пространства).

Неогальперин расставляет слова по-прежнему «экзотически», также чуждается своих образов и собственного лица, точно опасаясь за свой вкус. –

Эта ругань исторического пошиба.

В 1846 г. В. Белинский разоблачал Аполлона Григорьева: «не поэт, вовсе не поэт».

От ярого натиска Асеев отбивался руками и ногами. В сборнике «Руконог» он так накинулся на «Первый Журнал Русских Футуристов». По его мнению, это – завравшаяся банда.

– Организован трест российских Бездарей.[3]) Вы с злобой и бесстыдством забываете о порядочности и распространяете клеветнические сплетни о поэтах инакомыслящих с Вами. –


Позднее Ник. Асеев возносит «Облако в штанах»:

Поразительный успех.

Вниманию критиков.

Читайте многочисленные цитаты. –


Конец рекламы – задор и ярость за Маяковского:

Что-же, господа критики! Может быть, кто-нибудь попробует силенку на этом силомере? –


В 1919 г. «отец российского футуризма» Д. Д. Бурлюк «занял» Дальний Восток.

Его занятные штаны и остроумие обезоружили даже ярого в то время врага футуризма Н. Ф. Чужака.

. . . . . . . . . .

И над Дальним Востоком взошло «новое светило»:

«Декларация Дальневосточных Футуристов».

Под светилом расписался и «Великий Футурист – Революционер Духа» Ник. Асеев.

На этом я обрываю большое предисловие моей маленькой статьи о нахлебниках Хлебникова.

IV.

Слово Велемиру Хлебникову:

Помнишь,[4] мы вместе грызли, как мыши,

Непрозрачное время «сим победиши»?

Вернее, что грыз я один!

Товарищи!

Как-то-с, кактус, осени хорунжие,

Линь, лань, лунь…

– Я выбран осени в хорунжие – у Ник. Асеева. У него:

Когда земное склонит лень,

Выходит с тенью тени лань,

С ветвей скользит, белея, лунь,

Волну сердито взроет линь…

Ник. Асеев пел по пятам Хлебникова.

Хлебников:

Я, носящий весь мир на мизинце правой руки…

Асеев:

Солнце опалом на пальце сияет на синий мир.

У Хлебникова:

Поднявший бивень белых вод.

У Асеева:

Белые бивни бьют

      ют,

«Как-то-с, кактус» – в «Мистерии Буфф»:

Я австралиец.

Все у нас было.

Как-то-с:

утконос, пальма, дикообраз, кактус…

От Хлебникова планетарная фамильярность у Маяковского:

И скоро

дружбу не тая,

бью по плечу его я.

А солнце тоже: «Ты да я,

нас, товарищ, двое».

У Хлебникова:

Хватай за ус созвездье Водолея,

Бей по плечу созвездье Псов.

В 1912 г. Хлебников берет историю России за руку и спрашивает:

– Не следует-ли ждать в 1917 г. падения государства? –

В 1915 г. Маяковский в «Облаке в штанах» зарифмовывает ясновидение Велемира, неудачно сварьировав дату:

Я, обсмеянный у сегодняшнего племени,

как длинный, скабрезный анекдот,

вижу идущего через горы времени,

которого не видит никто.

Где глаз людей обрывается куцый,

главой голодных орд,

в терновом венце революций

грядет шестнадцатый год.

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

V.

Самого злейшего нахлебника Хлебникова наказал сам Велемир:

«Мальчишка в тридцать лет»

«Ловко ты ловишь мысли чужие,

Чтоб довести их до конца, до самоубийства».

Это – о Крученыхе.


Велемир Хлебников не допечатан.

Тысячи светлых строк ждут свободы.

Москва, 1926 г.

Открытое письмо худ. П. Митурича Маяковскому

Владимир Владимирович!

Примите мое последнее товарищеское обращение, которое должно положить грань новых отношений наших, в зависимости от Вашего ответа

Виктор Владимирович неоднократно упоминал мне о ряде своих вещей, которые он Вам отдавал в ожидании очереди на их опубликование и которые не дождались этого, и, что еще хуже, – не были возвращены ему.

Предполагая дружескую связь в Ваших отношениях с Велемиром, я не усматривал тут ничего злостного и приписывал такое положение вещей вполне нормальной небрежности московского мещанина, со скромной, но «законной» этикой, свойс<т>венной людям такого склада.

Причина долгого примирения Хлебникова с такой действительностью мне точно неизвестна, но в «Зангези» ему положен конец.

Там не упоминается Ваше имя, но даны некоторые черты лица, которые будучи дополнены заметками Хлебникова из оставшихся после его смерти рукописей, не оставят ни в ком сомнения, что одно из лиц – это Вы.

Не задолго перед смертью он мне перечислил рукописи, которые должны быть у Вас.

Мы знаем, что Велемир не ограничивал никого своим доверием, полагаясь бесконтрольно на совесть, хотя бы последней не оказывалось. Если была возможность сохранить хоть видимость старых привычек, искренней приязни, он поддерживал приятельские отношения, ибо ему они были дороже всех благ мира. Он был Исав, всегда готовый отдать свое первенство за чечевичную похлебку.

Поставив себя в такое рискованное положение (в зависимости от необузданной и весьма растяжимой совести людей) и не изменяя его до конца (в этом, м. б., есть смысл), он нес тяжелые испытания, его творчество подвергалось полному разгрому. Видя опасность для своего будетлянского дела, он в конце дал нити для его восстановления.

Ваша мысль, высказанная в беседе со мной в Вашем присутствии Л. Ю. Брик, что «Хлебников никому не интересен» и что я его переоцениваю, неосновательна.

Прежде всего, суждение о внимании общества к творчеству Хлебникова очень субъективно. Правда, он не пользовался такой известностью, как <Маяковский>, но иначе и не могло быть, т. к. Велемир избегал популяризации, как в самой работе, так и в житейском обиходе своем, не считаясь с оценкой стадного поклонничества, и если не имел полную аудиторию могущих читать его, то вина тут скорее не автора, а Ваша, на которую и указывает предмет моего письма.

Теперь смею Вас уверить, что существует несколько групп и отдельных лиц, которые глубоко чтят имя Хлебникова, для которых не только произведения, но и строка-слово ушедшего учителя ценны, которые не преминут, в случае надобности, это засвидетельствовать, даже больше, пойти на решительную защиту и охрану его творчества.

Не желая быть более строгим, чем Хлебников, я буду просить друзей и всех неравнодушных к работе Велемира не наказывать Вас прежде, чем не убедимся в Вашем упорстве в желании вредить будетлянскому делу. Вам же предлагаю следующее:

1. Указать какие из рукописей Хлебникова у Вас имеются в сохранности?

2. Как и поскольку могут быть найдены или возобновлены исчезнувшие?

3. Были-ли и в какой мере использованы ненапечатанные и находившиеся у Вас рукописи Хлебникова для ваших произведений?

И сообразно с этим благоволите рассчитаться за вычетом тех «благодеяний», какие были оказаны Велемиру.

Список произведений Виктора Хлебникова (неполный), долженствующий быть у Вас с 1914 г.


1. Ряд стихотворений и две поэмы к наступлению войны.

2. Памятник Пушкина (поэма).

3. Есир (повесть).

4. Семь Крылатых (повесть).

5. Тринадцать в воздухе (повесть).

6. Распятие (стихи).

7. Ладомир (поэма, мне известная).

8. Разин (наоборот).

9. Царапина по небу (стихи).

10. Перун и Изанаги (стихи).

11. Каменная баба (поэма).

12. Статьи по филологии и истории.


П. Митурич

Велемир Хлебников. Ночной бал

Девы подковою топали

О поле, о поле, о поле!

Тяжкие билися тополи.

Звездный насыпан курган.

Ночь – это глаз у цыган.

Колымага темноты.

Звучно стукали коты.

Ниже тучи опахала

Бал у хаты колыхала,

Тешась в тучах тишина;

И сохою не пахала

Поля молодца рука.

Но над вышитой сорочкой

Снова выросли окопы,

Через мглу короткой ночки

Глаз надвинулись потопы.

Это – бревна, не перина.

Это – кудри, не овчина.

Кто-то нежный и звериный.

Ты дичишься? Что причина?

Аль не я рукой одною

Удержу на пашне тройку?

Аль не я спалил весною

Так, со зла, свою постройку?

Чтобы билось серебро,

Покрывало милой плечи,

Кто всадил нож под ребро

Во глухом лесу, далече?

Кровью теплой замарал

Мои руки, деньги шаря.

Он спросонок заорал

С диким ужасом на харе.

И теперь красоткой первой

Ты проходишь меж парней.

Я один горюю стервой

На задворках, на гумне.

Каркнет ворон на юру.

Все за то, пока в бору

Роса пала над покойником,

Ты стоял лесным разбойником.

Все задаром, даром полос вьется скобкой,

Даром в поле зеленя.

Точно спичка о коробку,

Не зажжешься от меня.

Смотришь тихо и лениво.

Тихо смотришь на кистень,

Где же искра? Знать, огниво

Не довольно на кремень?

Оригинализм в поэзии –

   это ФРАЗАРЬ,

      толпа крылатых слов.

АЛЬВЭК

Москва, 1922 г.

Альвэк

«Злобы железная ветка…»

Злобы железная ветка…

Куда светлей обычай:

– Казнить и миловать!

Мне по пути с добычей…

Нежность на окраине,

Как дикий сад на Украине:

Он от яблонь в души той пене,

Он вот-вот задохнется от пенья!

«Ночь…»

М. С. Самсонову за веселую душу.

Ночь.

Цветной в бреду.

В слезах нарядная гармоника:

«Отцвели уж давно

Хризантемы в саду».

Ожил памятником пригород

И голубоглазая Чека[5]) –

Внучка Волги;

Зажглось, где долгий день выгорел,

Слово пепельного чудака…

Цыганское солнце,

Да чорт соловей,

Да птицы на ветках

Нежнейших сердец!

Хотел о весеннем

– Руку мне позолоти! –

Ты говоришь, бросая песню на прилавок.

Но не от мира сего соловьи:

Их голос, как небо, подарок.

– От весны стих заверсту! –

Этот крик – без зависти.

Я ветку темы обламываю

И говорю:

Прорвали у Волги бока

Привольная Кама,

Хмельная Ока.

«Весенний вор…»

А. Ф. Кулемкину.

Весенний вор –

Охотник до зари.

Бульварный разговор

Меня не раззорит.

– Вот счастье есть… иль нет?

– Жизнь врет и не краснеет!

И по душе ответ:

– Душа все дешевеет!

«Вся жизнь – как пригород…»

Вся жизнь – как пригород…

Загореться слезой?

Вылететь из человеческого созвездия?

О, мировая скорбь! –

Сентиментальный скарб.

Загрузка...