Нахлебники Хлебникова

А. Шерман. Некто Альвэк

<…> некто Альвэк <…>

И. Аброскина. Из примечания к публикации: В. В. Маяковский в переписке современников / / Встречи с прошлым. Вып. 8. М., 1996.

<…> некто Альвек <…>

А. Михайлов. Точка пули в конце: Жизнь Маяковского. М., 1993.

Мы не знаем даже его настоящего имени.

Г. Амелин, В. Мордерер. Письма о русской поэзии. М., 2009.

Альвэка, бездарного стихоплета и полукретина (я имел счастье его лицезреть), художник Митурич привлек к участию в омерзительной интриге, направленной против Маяковского.

Н. Харджиев. Из письма в редакцию серии «Литературное наследство». Цит. по: Московская Д. Из истории литературной политики XX века: «Литературное наследство» как академическая школа // Вопросы литературы. 2018. № 1.

Альвек был настоящим рыцарем поэзии, яростно защищавшим Велимира Хлебникова, всесильного футуриста и главного юродивого русской литературы.

А. Иличевский. «Без тоски, без печали»: (про героев). В кн.: Справа налево. М., 2015.

Среди прочих был студент, читавший нам свои очень заумные стихи. Его фамилия была Израилевич, но он избрал себе псевдоним Альвек. Основная его забота была о том, чтоб его стихи не походили ни на чьи другие. Однажды он объявил, что организует свою литературную группу «оригиналистов». За ним всегда шествовали его последователи: два мальчика, по-видимому еще школьники. Мы подсмеивались над этой «литературной группой». Желание быть оригинальным преследовало Альвека всюду. Раз мы по какому-то поводу попали к нему на квартиру. Вскоре одна из студенток сказала: «Мне дурно, у меня кружится голова!» Альвек спокойно ответил: «А это у всех. Дело в том, что я, делая ремонт в комнате, попросил в магазине продать мне какие-нибудь обои, которые никто не покупает. Мне и продали вот эти – от них у многих кружится голова». Обои были яркокрасные и по ним – белая спираль. Как-то много позже я встретила Альвека в Доме печати. Он радостно сообщил мне, что недавно совершил гастрольную поездку по стране. «И вы знаете, какая у меня была афиша? Больше чем у Маяковского!» На меня он произвел впечатление больного человека. И все же Альвек оставил свой след в искусстве: ему принадлежат слова танго «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…». Это танго звучит в фильме «Вызываем огонь на себя».

«Консерватория слова»: Из воспоминаний Е. Б. Рафальской о Высшем литературно-художественном институте имени В. Я. Брюсова (Предисл., публ. и прим. А. Л. Евстигнеевой) / / Русская литература. 2001. № 2.

Фамилия Иосифа Соломоновича Израилевича внесена в список студентов, окончивших ВЛХИ в 1925 году (РГАЛИ. Ф. 596. Оп. 1. Ед. хр. 18. Л. 7).

Там же.

На совести нашего времени – бойкот неопубликованным произведениям Велемира Хлебникова.

Не удовлетворен вопрос Хлебникова, заданный в «пространство»:

«Где „Перун и Изанаги“

„Каменная баба“,

„Семь крылатых“,

„13 в воздухе“,

„Распятье“

И другие 1914–1918..?»

В последнем московском миролюбивый Велемир поднял руку на своих нахлебников.

За Велемира Хлебникова много лет стучатся в издательские лбы.

Но глух издательский рассудок.

Альвэк // Велемир Хлебников. «Настоящее»: Поэма. Альвэк: Стихи. Силлов: Библиография. М., изд. В. В. Хлебниковой, 1926.

Но совсем иначе обращался Маяковский с разными окололитературными людьми. На другом вечере в том же Политехническом музее некий Альвэк выступил с инсинуациями против Маяковского и Асеева. Как это бывало, когда Маяковский сердился, взгляд его, обычно живой и яркий, изменился, глаза потемнели. Клеветнические измышления вызвали у него взрыв негодования. Надо было видеть, с какой яростью набросился он на Альвэка, разоблачая его нечистые приемы. Во время отповеди Маяковского Альвэк сначала пытался мешать ему выкриками, но куда уж тут! Сбить Маяковского было невозможно. И незадачливому кляузнику пришлось бежать из зала под возмущенные и презрительные возгласы присутствующих…

А. Февральский. Записки ровесника века. М., 1976.

Москва, 20 октября 1927 года. Маяковский читает «Хорошо!» в Политехническом. Вечер закончился «скандалом»: появился Альвэк с навязчивой мыслью о плагиате и стал просить слова, помахивая при этом книжкой «Нахлебники Хлебникова».

Маяковский, грозя ему пальцем, сказал гневно:

– Я выдеру вас за уши в ближайший же день вашего существования.

Крученых стал отнимать у Альвэка книжку «Нахлебники Хлебникова» и энергично подталкивать его к двери. Милиционер завершил изгнание Альвэка из зала. А в это время Маяковский документально доказывал абсурдность обвинений Альвэка.

Соответствующую оценку поступка Альвэка Маяковский поставил на общее голосование, каковым и утвердил ее.

Живой Маяковский: Разговоры Маяковского. Записал и собрал А. Крученых. М., 1930.

Однажды мне довелось быть очевидцем выступления Крученых в поддержку Маяковского. Это было 20 октября 1927 года. В зале Политехнического музея Маяковский читал свою новую поэму «Хорошо!». Когда он дочитал последние строки, в проходе перед эстрадой появился какой-то человек и, помахивая тонкой книжонкой, стал требовать слова. Никто или почти никто не понимал, что происходит.

Коснусь предистории. Накануне, на вечере В. В.Каменского, в фойе, некий Альвек с руки продавал свою брошюру «Нахлебники Хлебникова» (издание автора), содержавшую нелепые выпады против Маяковского и Асеева. Мы – Крученых, В. Катанян и я – купили по одной книжке. Маяковский был предупрежден о возможной на его вечере провокации. И когда появился Альвек, он решительно заявил ему: «Вечер мой, и я не даю вам слова!». Потом достал записную книжку и, в двух словах изложив суть вопроса, зачитал список рукописей Хлебникова, сданных им Г. О. Винокуру для хранения в Московском лингвистическом кружке. Затем он прочел свои стихи и стихи Хлебникова, приведенные Альвеком в качестве образца «заимствования». В зале – смех. Не попирая принципа демократии, Маяковский ставит на голосование вопрос: дать или не дать Альвеку слово? Дружно проголосовали: не давать. Тогда Алексей Крученых подошел к Альвеку и стал отнимать у него книжонку, а самого автора подталкивать к выходным дверям. В удалении нарушителя порядка помог вышедший из рядов публики и слушавший весь вечер поэму милиционер, а не «наряд милиции», как расписала на другой день газета «Вечерняя Москва». Выступление Альвека не смогло омрачить вечер, отвлечь внимание публики, восхищенной новой поэмой Маяковского и бурно аплодировавшей ему.

Г. Бебутов. Человек-легенда / / Алексей Крученых в свидетельствах современников. Сост., вступ. статья, подг. текста и коммент. С. Сухопарова. Munchen, 1994.

На первой читке поэмы «Хорошо» в Политехническом музее народу было, как всегда, много. Чтение шло, аплодировали дружно и много. Маяковский подходил к краю эстрады, сгибался, брал протянутые ему записки, читал, разглаживал в ладонях, складывал пополам. Ответив, комкал, прятал в карман.

Внезапно с краю шестого ряда встал человек – невысокий, темноволосый, в пенсне.

– Товарищ Маяковский, вы не ответили на мою записку.

– И отвечать не буду.

Зал загудел. Желанный скандал назревал. Казалось, какой может быть скандал после читки большой серьезной поэмы? Что за притча?

– Напрасно. Вам бы следовало ответить на мою записку.

– Вы – шантажист!

– А вы, Маяковский, – но голос человека в пенсне потонул шуме выкриков:

– Объясните, в чем дело.

Маяковский протянул руку, усилил бас.

– Извольте, я объясню. Вот этот человек, – Маяковский протянул указательный палец в сторону человека в пенсне. Тот заложил руки за спину. – Этот человек – его фамилия Альвэк. Он обвиняет меня в том, что я украл рукописи Хлебникова, держу их у себя и помаленьку печатаю. А у меня действительно были рукописи Хлебникова, «Ладомир» и кое-что другое. Я все эти рукописи передал в Праге Роману Якобсону, в Институт русской литературы. У меня есть расписка Якобсона. Этот человек преследует меня. Он написал книжку, где пытается опорочить меня.

Бледный Альвэк поднимает обе руки кверху, пытаясь что-то сказать. Из рядов возникает неизвестный человек с пышными русыми волосами. Он подбирается к Альвэку, что-то кричит. Его оттесняют от Альвэка. Тогда он вынимает из кармана небольшую брошюрку, рвет ее на мелкие куски и, изловчившись, бросает в лицо Альвэку, крича:

– Вот ваша книжка! Вот ваша книжка!

Начинается драка. В дело вмешивается милиция, та самая, про которую было только что читано:

и вытесняет Альвэка из зала.

На следующий день в Ленинской библиотеке я беру эту брошюру. Имя автора Альвэк. Название «Нахлебники Хлебникова». В книге помещено «Открытое письмо В. В. Маяковскому», подписанное художником П. В. Митуричем, сестрой Хлебникова, Альвэком и еще кем-то из «оригиналистов-фразарей» – членов литературной группы, которую возглавляет Альвэк.

Авторы письма требуют, чтоб Маяковский вернул или обнародовал стихи Хлебникова – те многочисленные рукописи, которые он, Маяковский, захватил после смерти Хлебникова и держит у себя.

Кроме «Открытого» письма есть нечто вроде анализа текстов, дающих автору право обвинять Маяковского и Асеева в плагиате.

У Хлебникова: «Поднявший бивень белых вод» («Уструг Разина»).

У Асеева:

У Маяковского – «Разговор с солнцем».

У Хлебникова: «Хватай за ус созвездье Водолея, бей по плечу созвездье Псов» («Уструг Разина»).

«Плагиат» Маяковского явно сомнителен. Да и Асеева. Не такое уж великое дело эти «белые бивни», чтобы заводить целый судебный процесс.

В. Шаламов. Новая книга: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. М, 2004.

На моих глазах Маяковский разорвал в клочья халтурную брошюрку вождя «оригиналистов-фразарей» Альвэка «Нахлебники Хлебникова» и бросил автору в лицо.

В. Шаламов. Интонация Николая Ушакова // Собрание сочинений в шести томах. Том пятый: Эссе и заметки. Записные книжки 1954–1979. М., 2013.

Общеизвестно, что наряду с преданными поклонниками были у Владимира Владимировича и такие же стойкие противники, даже ненавистники… Так, например, существовал в те годы странный человечек, носивший непонятный псевдоним. Он называл себя «Альвек». (Впоследствии он писал слова для песен и романсов; главным образом, подтекстовывал готовую музыку; его перу, например, принадлежат «бессмертные» слова: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось.») Этот Альвек посещал все вечера Маяковского и по нескольку раз на протяжении вечера выскакивал с осуждающими репликами.

Впоследствии Владимир Владимирович, перед тем как начать выступление, спрашивал своих администраторов:

– Альвек пришел? Значит, можно давать третий звонок!..

В. Ардов. Этюды к портретам. М., 1983.

Оказывается, этот парикмахерский текст романса «Утомленное солнце нежно с морем прощалось» писал Альвэк, тот самый Альвэк, который имел претензию считать себя душеприказчиком Хлебникова и, кажется, действительно бывший его последним, единственным другом. Я сам видел, как однажды этот Альвэк что-то выкрикивал обидное Маяковскому на одном из его вечеров.

А. Гладков. «Всего я теперь не понимаю»: Из дневников. 1940 // Наше наследие. 2014. № 111.

Больше писем от Маяковского до самого его приезда в Киев, в марте 28-го года, я не получала. И приблизительно с самого начала января для меня начались очень тревожные дни. В Киеве появилась пасквильная книжонка Альвека под названием «Нахлебники Хлебникова». В магазинах эта «книга» не продавалась, ее распространяли в Киеве «друзья» Маяковского, и не так легко мне было заполучить ее в возможно большем количестве экземпляров. Тем не менее через подруг и знакомых я собрала этого произведения штук пятнадцать. Ничего не зная за это время о Маяковском, я терзалась невероятно, представляя себе всякие ужасы: публичные скандалы, анонимные письма и так далее.

Наконец в начале марта появились афиши Маяковского, а затем я получила письмо <…>

Чтобы застать Владимира Владимировича непременно до часу, бросилась я в «Континенталь», даже не переодеваясь. Захлебываясь и заикаясь, считая необходимым рассказать ему об этом и боясь обидеть его, по возможности осторожнее, говорила ему о всяких сплетнях и гадостях, ходящих по Киеву в связи с выходом книжки Альвека. Говорила, что боюсь, что кто-нибудь затронет этот вопрос на лекции.

Слушая меня, Маяковский стоял в светлой полосе окна в своей классической позе с расставленными ногами, с руками в карманах и улыбался.

– Не волнуйтесь, Натинька! Никто на лекции не посмеет обидеть такую хорошую девушку, как вы, а значит, и меня не тронут. А если все-таки тронут, обещаю вам, как лев, защищать свою и вашу честь, – смеясь сказал Маяковский. – А книжки пусть читают, черт с ними!

– Книжек читать не будут, книжки, кажется, все у меня.

– Как у вас книжки, откуда? – удивился Владимир Владимирович.

Я смутилась. Еще раньше, когда я собирала их, мне приходила в голову мысль, что могут подумать, что я это делаю по поручению Маяковского. Но так как Владимир Владимирович не писал мне три месяца, то я сочла себя вправе поступить, как сама считала нужным. Уж очень мне не хотелось, чтобы в родном Киеве распространялась эта пакость. По возможности короче я рассказала Владимиру Владимировичу, что постаралась все попавшие в Киев книжки собрать у себя. Маяковский, казалось, был растроган этой заботой.

– Хорошая Натинька, товарищ настоящий! – говорил он, гладя меня по голове.

Н. Рябова. Киевские встречи // Имя этой теме: любовь! Современницы о Маяковском. М., 1993.

Читали и сенсационную книжку Альвэка «Нахлебники Хлебникова», где автор упрекает Маяковского и Асеева в обкрадывании Хлебникова. Альвэку мы не поверили. Да и сами Маяковский и Асеев восторженно относились к Хлебникову и признавали его огромное влияние на их творчество. Скорей всего именно от них мы впервые услышали это имя.

Д. Самойлов. Хлебников и «поколение сорокового года»: Из литературных воспоминаний // Мир Велимира Хлебникова: Статьи и исследования 1911–1998. М., 2000.

Вопрос. Был давно такой термин: «нахлебник Хлебникова». Имеются в виду Бурлюк, Крученых…

– Этот термин пустил человечек, называемый Альвек. Он въедливый и надоедливый, такой маменькин сынок, который все ругал и со всем не согласен. Он писал такие вещи и все оспаривал. Но он был похож на человека у Достоевского в «Мертвом доме»: «Братцы, все умрем». Он надоедал Маяковскому, что он повторял Хлебникова. Потом он распустил слух, что Маяковский обобрал Хлебникова, что он стащил некоторые поэмы у Хлебникова. Наконец, его творчество закончилось романсом «Утомленное солнце нежно с морем прощалось». Вот этот человек пустил эту версию, а так как враждебно настроенные люди к Маяковскому подхватывали всякий слушок, то распространению этой теории способствовал этот человек, который существует до сих пор. И, конечно, из мелких щепочек и сплетен создавалась невыносимая атмосфера для Маяковского.

Н. Асеев. Из творческой истории поэмы «Маяковский начинается». Вступ. статья и публ. А. М. Крюковой // Литературное наследство. Том 93: Из истории советской литературы 1920-1930-х годов: Новые материалы и исследования. М., 1983.

Совершенно игнорируя характеристику, данную Альвэку Асеевым, комментатор почтительно отмечает, что романс Альвэка «Утомленное солнце» пользовался «большой популярностью». У кого? Здесь нельзя не вспомнить строку из стихотворения Пастернака «Шекспир»: «Чем вам не успех популярность в бильярдной?». Небесполезно также сообщить незадачливому комментатору, что образ «Утомленного солнца» похищен Альвэком у Бальмонта <…> Комментатору, очевидно, осталось неизвестным, что «Открытое письмо Маяковскому» П. Митурича, содержащее в себе абсолютно лживые обвинения, впервые напечатано не в пасквильной брошюрке Альвэка «Нахлебники Хлебникова» (1927), а в «органе» ничевоков «Собачий ящик» (1923). Вообще в позорнейшей борьбе с Маяковским Митурич не пренебрегал услугами различных окололитературных подонков. «Ничевоки», незадолго до того подвергнутые Маяковским «чистке», осмелились печатно назвать его «сволочью» <…>

Н. Харджиев. Из письма в редакцию серии «Литературное наследство». Цит. по: Московская Д. Из истории литературной политики XX века: «Литературное наследство» как академическая школа// Вопросы литературы. 2018. № 1.

Я ему <Маяковскому> раз это напомнил, и напомнил жестоко. Я на него очень сердился, что он не издал Хлебникова, когда мог и когда получили деньги на это, – и не только не издавал, но написал: «Живым бумагу!». Он ответил: «Я ничего такого никогда не мог сказать. Если бы я так сказал, я бы так думал, и если бы я так думал, я перестал бы писать стихи». Это было в Берлине, когда мне нужно было устроить так, чтобы нашлись рукописи Хлебникова – это была идиотская история, которая, конечно, взорвала Маяковского и очень обозлила его. Он не помнил, что случилось с рукописями, ничего об этом не знал. На самом деле он был совершенно ни при чем. История была такова.

Я боялся за рукописи Хлебникова. Квартира моих родителей была, после их отъезда, передана Лингвистическому кружку. Там стояли ящики с книгами Кружка, были полки и остался без употребления несгораемый шкаф отца. В этот несгораемый шкаф я положил все рукописи. Там были и другие вещи, в частности, мои рукописи.

После смерти Хлебникова я получил от художника Митурича письмо [с просьбой] помочь [выяснить], что сделал Маяковский с рукописями Хлебникова. Я совершенно растерялся. Я знал, что к этому Маяковский никакого касательства не имел. Он их в руках не держал, кроме того случая, о котором я рассказывал, когда он их просто на месте прочел. Я сейчас же (из Праги) написал своим друзьями из Кружка, в частности Буслаеву, которому я дал ключ от шкафа. А он ключ не мог найти. Тогда я сообщил, что прошу вскрыть шкаф – пусть его уничтожат, мне до этого дела нет. Мне писали, что это будет стоить большую сумму. Я ответил, что все заплачу, и послал деньги каким-то путем. Вскрыли шкаф и нашли рукописи. Они все сохранились. Что не сохранилось, – потому что не находились в шкафу, – это были мои книжки с сочинениями Хлебникова, где он своей рукой вносил поправки, частью заполнял пропуски.

Р. Якобсон. Из воспоминаний // Мир Велимира Хлебникова: Статьи и исследования 1911–1998. М., 2000.

Великая музыка, как известно, не признает государственных границ. Вскоре танго на музыку Ежи Петерсбурского из Польши попало в Советский Союз, где появилась русскоязычная версия этой песни, да не одна, а целых три.

Первой – и самой популярной – советской интерпретацией песни «To Ostatnia Niedziela» стала композиция, записанная в 1937 году джазовым оркестром под управлением Александра Цфасмана. Исполнил песню солист ансамбля, молодой певец Павел Михайлов, а слова написал поэт Иосиф Альвек, который в 30-е годы зарабатывал на жизнь сочинением текстов эстрадных песен. Альвек, друживший с Велимиром Хлебниковым и даже называвший себя его душеприказчиком (из-за чего в литературных кругах нередко вспыхивали скандалы) сократил оригинальный текст Зенона Фридвальда вдвое – в русскоязычной версии слова появлялись только в припеве. Да и любовная история стала совсем другой. Альвек обошелся без жалоб влюбленного юноши и суицидальных мотивов, сделав текст более сдержанным. Возможно, он заменил кромешное отчаяние на легкую элегическую грусть потому, что понимал – у песни с ярко выраженными «упадническими настроениями» в Советском Союзе нет никаких шансов. Влюбленные у Альвека расстаются на фоне романтических декораций южного моря, рассказывая слушателю о печальном, но закономерном и потому не слишком драматичном финале курортного романа: «Утомленное солнце / нежно с морем прощалось. / В этот час ты призналась, / что нет любви. / Мне немного взгрустнулось – без тоски, без печали / в этот час прозвучали / слова твои».

И. Белов. Утомленное солнце, или Последнее воскресенье: История одной песни.

Иосиф Соломонович Израилевич, русский поэт, писавший под псевдонимом Альвек, подрабатывал сочинением эстрадных текстов. В 1937 году он сочинил новый текст для польского танго «Последнее воскресенье», сюжет которого сообщал слушателям о последней встрече юноши с девушкой: они встречались по воскресеньям, и вот настал момент расставания без любви… В результате Альвек уложился в десять строк, что почти в четыре раза меньше изначального текста. И эта краткость производит сильное впечатление, повышает поэтический градус. При некотором маньеризме – манерной томности интонации, встречающей признание, сделанное «без тоски, без печали», – образ заходящего в море солнца задает масштаб чувства, скрытого, сдержанного и более напряженного. Усталое, но тем не менее раскаленное солнце любви опускается в бескрайнее бесстрастное море равнодушия, прохладная пустая ночь занимает место заката, истлевшего прекрасного чувства. Так о чем же песня? О гибели чувства? О роковой страсти? Нет, герой не станет злиться, не будет охвачен мстительным чувством. Но важно вспомнить, что, при всей смиренности содержания песни, перед нами танго. И это настораживает, ибо танго – всегда угроза. <…>

Так что же особенно волнует в «Утомленном солнце»? Феномен подобных мелодий всерьез заставляет задуматься о природе музыки как таковой. О тайне мелоса, о том, почему музыка взаимодействует с душою, и где смысл в музыке. Как рождается смысл в стихах? Бродский, ритмически виртуозно отразивший танго в стихотворении «Мексика. 1867 г. Революция», навсегда запечатлел свой голос в стихах, в просодических шедеврах русского языка: несложно заметить, что стихи Бродского лучше всего читаются его собственным голосом. Стихи Альвека находятся примерно в том же «химическом» отношении с мелодией, что и голос Бродского со стихами. Как бы там ни было, но время подвластно только языку и музыке, их сложному сплаву.

А. Иличевский. «Без тоски, без печали»: (про героев). В кн.: Справа налево. М., 2015.

Альвэк <…> организовывал вечера памяти Хлебникова и даже одного из своих сыновей назвал Велимиром.

А. Галушкин. «Мне по пути с добычей…»: Поэт-«оригиналист» Альвэк // Русская мысль. № 4216. 1998, 2–8 апреля.

Однажды к отцу явился поэт Альвек. Фамилию эту я помнил как-то в связи с Хлебниковым, как казалось мне, в далеком прошлом. Я не вполне уверен в этом, но от кого-то слышал, что Альвек был автором слов популярнейшей песни тех лет: «Утомленное солнце тихо с морем прощалось». Маленький, сгорбленный, выглядел он даже по тем временам особенно запущенным, истощенным. Он как бы искал помощи, но чем могли мы ему помочь? Но оказалось, что могли. В другой раз он явился с электроплиткой. У него перегорела спираль (о новой спирали никто и не мечтал тогда). А починить, связать спираль он не умел. Конечно, отец соединил ему спираль. Но связанная спираль недолговечна. И он приходил со своей плиткой снова и снова. И мы «чинили» ему ее. Потом он внезапно исчез, перестал приходить. До отца каким-то образом дошло, что Альвек покончил с собой.

М. Митурич. Воспоминания. Цит. по: Чегодаева М. Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых: Вера и Петр. М., 2004.

Идеологи от советской песни развернули кампанию по борьбе с «буржуазностью» и «пошлостью» в песенном творчестве, а популярный текст Альвека стал образцом этой самой «пошлости» и «буржуазного разложения». Исключили нашего неутомимого, но и незадачливого Альвека из групкома поэтов (в Союзе писателей наш автор не числился), вычеркнули из всех списков на оплату, а у Альвека семья – жена да детишек трое. А тут еще война, голод. Ни работы для чуть ли не врага народа, ни продовольственных карточек…

И пошел наш Альвек к известным писателям, дабы подписали они челобитную о восстановлении его, горемыки, в групкоме. Зашел однажды в дом многоэтажный, где Катаев, Эренбург, звонил по квартирам, поднимаясь выше и выше… Да и бросился с последнего этажа в пролет лестницы.

Р. Смородинов. Утомленное солнце Альвека.

Альвэк клеймил Асеева и Маяковского за то, за что сейчас поэтов хвалят, – за интертекстуальную беззастенчивость. Он не учел, что Хлебников сам обирал современников, не скрывая цитировал и заимствовал у них. «Поэзия сама одна великолепная цитата». Альвэк живет сейчас только одним своим жестоким романсом и цитатой из него, попавшей в название фильма большого русского патриота Никиты Михалкова, – «Утомленные солнцем». Мы не знаем даже его настоящего имени. Судьба сыграла с Альвэком злую, но справедливую шутку – яростный борец с цитатой сам полностью растворился в цитате.

Г. Амелин, В. Мордерер. Письма о русской поэзии. М., 2009.

Скандальные «разоблачения» П. Митурича и Альвэка не имели под собой оснований. Но результат был достигнут – хотя и не тот, к которому стремились «разоблачители». Не без влияния их выступлений началась подготовка наиболее полного на сегодня Собрания сочинений Хлебникова (под редакцией Юрия Тынянова и Николая Степанова).

А. Галушкин. «Мне по пути с добычей…»: Поэт-«оригиналист» Альвэк // Русская мысль. № 4216. 1998, 2–8 апреля.

Настоящая публикация преследует исключительно культурно-образовательные цели и не предназначена для какого-либо коммерческого воспроизведения и распространения, извлечения прибыли и т. п.