Напарница

Рассказ седьмой. Благотворительный концерт

К людям искусства во всём мире до сих пор сохраняется двоякое отношение. Разумеется, ими все восхищаются, когда, одетые в концертные наряды или сценические платья, они выступают на сцене: в зале погас свет, и видны только фигуры исполнителей. Они — боги, одарившие мир своим вниманием. Их имена у всех на устах, им дарят цветы и, кажется, готовы носить на руках. Но вот представление заканчивается, божества снимают котурны и спускаются со сцены. Быть бы им теперь обычными людьми, как вы и я, но нет. Публичность этой профессии, многоликость актёров и их склонность со сцены объясняться в любви совершенно разным (подчас недостойным!) объектам сделала из актёров, певцов и музыкантов самых настоящих отщепенцев. Так обстоят дела в Острихе, и, до сравнительно недавнего времени, так было и в Дейстрии. Сейчас, однако, времена всё же меняются, и дети знатных семей в обеих странах (и, полагаю, не только в них) могут без помех играть на рояле, петь чувствительные арии или играть в домашнем театре без того, чтобы получить ворох упрёков от старых тётушек и консервативных отцов семейства. А уж живописью (хотя речь, собственно, не о ней) и вовсе занимается каждая третья знатная барышня.

Однако любители — это любители и есть. Хорошенькой девушке, которой перед сном служанка навивает волосы на папильотки, каждый гость, допущенный до домашних концертов, прочит большое будущее, закатывает глаза и твердит: «Ах! Почему бы вам не пойти на сцену? Вы рождены для неё!». Обещания привести «настоящего специалиста», который или которая «послушает, посмотрит и, уж конечно…»

Всё это очень мило, и воспринимается как тонкий, изысканный комплимент, но попробуйте только в самом деле в следующий раз прийти под ручку с импресарио столичного театра! Вас вместе с вашим спутником выставят за дверь быстрее, чем вы успеете представить его всем присутствующим в доме. Однако грешно оставлять красоту только для избранных, и поэтому в Дейстрии повсеместно распространены так называемые открытые домашние концерты (или, скажем, спектакли), на которые заблаговременно рассылаются приглашения всем мало-мальски важным людям в округе. Сооружается сцена, на которой стоит рояль (обычно не слишком хорошо настроенный) или сделанные приходящим дворником за десять филлеров декорации. Если барышня может порадовать гостей только пением, то к роялю садится наёмная тапёрша или кто-нибудь из родных, кое-как вешают занавес и, как «в настоящем театре» подают три звонка. Некоторая вымученность представления даже поощряется зрителями и кажется несомненным доказательством безыскусности игры или пения.

Что касается профессиональных артистов, то, разумеется, в Острихе на них смотрят не так уж презрительно, как в Дейстрии, и, как правило, «устрицы» стараются подчеркнуть свою свободу в отношении моральных устоев. Терпимость по отношению к артистам обычно заключается в том, что певцы и актёры мужского пола вынуждены прибегать к услугам телохранителей, чтобы прокладывать себе путь мимо экзальтированных поклонниц, а, главное — их мужей, возмущённых столь явной изменой. Женщины же пользуются ещё большей свободой, и общество не будет относиться к ним с хоть сколько-нибудь заметным презрением, если актриса заведёт небольшой романчик или даже отобьёт мужа у богатой дамы, принесшей нищему и распутному супругу в приданное состояние, накапливаемое годами успешных банковских операций. Напротив, актриса будет неверно понята, если ничего подобного в её жизни не произойдёт, и вполне может дождаться весьма бесцеремонного похищения каким-нибудь особенно пылким поклонником. Общество, как уже сказано, посмотрит на всё это сквозь пальцы. Обычно женщинам творческих профессий в Острихе так же, как и мужчинам, приходится нанимать телохранителей; как правило, эти телохранители являются их тайными (но вполне узаконенными) мужьями, что весьма упрощает личную жизнь известной женщины.

В Дейстрии общество настороженно ждёт от актёров разврата и, быть может, именно поэтому все люди, имеющие удовольствие знать их в частной жизни, описывают и мужчин, и женщин, посвятивших себя творчеству, как примерных мужей, жён, и, уж конечно, отцов и матерей очаровательного потомства. Казалось бы, дейстрийские исполнители обречены на вечный остракизм, но свет нашёл для них лазейку, имя которой — благотворительные концерты. «Я знаю, дорогая, она прыгала по сцене в одном трико на вчерашнем спектакле, — говорит одна почтенная матрона другой, — но, посмотри, она согласилась выступить в моём концерте, который мы устраиваем для помощи детям-сиротам! Нет, она просто не может быть развратной женщиной, это всё тот ужасный автор, ну, помните, тот… он ещё умер в позапрошлом веке, когда были столь грубые нравы! А на концерт приходите, дорогая, я так надеюсь, что вы и ваша очаровательная дочь поможете мне справиться с кассой и с продажей бутербродов в буфете…»

Разумеется, такие концерты приносят очень мало прибыли актёрам: большая часть выручки уходит на аренду помещения в ратуше или в театре, украшение зала и оплату труда рабочих сцены, тапёров и других таких же грубых людей, не понимающих возвышенных целей богатеев. Оставшиеся деньги делятся поровну между устроителями, благотворительными обществами (которые перечисляют в приюты не больше одной пятой от доставшегося им куша) и, — в последнюю очередь — самими актёрами. При всей убыточности подобного развлечения получить на него приглашение в качестве исполнителя считается очень почётным: после этого актёр или певец уже официально принят в обществе. Представители же высшего света, в свою очередь, могут без помех общаться, хвастаться своей щедростью, милосердием и новыми нарядами, а также флиртовать и веселиться, и более того, молодые люди и девушки на подобных сборищах могут представляться друг другу сами, не дожидаясь посредников: считается, что общее дело помощи бедным сиротам, жертвам фабричных катастроф или пожаров объединяет людей и стирает некоторые границы приличий. Между тем, не всегда желание молодёжи расширить свой круг знакомств совпадает со свободными днями у людей искусства, и поэтому иногда благотворительные концерты даются в два отделения: в первом выступают профессионалы, во втором любители, причём зрители, чтобы не расстраивать друзей, усерднее хлопают именно во втором отделении. Девушки расхаживают в концертных платьях, мужчины во фраках и в перерывах между номерами раскланиваются со знакомыми. Это — слава и честь, о которых они так долго мечтали и, быть может именно поэтому любители не только не получают плату за выступление, но и должны внести некоторый (отнюдь не символический!) взнос.

В Острихе, где, как уже говорилось, не существует нравственного осуждения людей искусства, и поэтому они не нуждаются в благотворительности, чтобы вернуть себе доброе имя. Однако, сироты существуют и среди «устриц», и, разумеется, в Острихе есть и желающие блеснуть любители, и молодёжь, жаждущая повода для праздника. Поэтому светским красавицам, восхищающим поклонников своим пением или игрой на рояле, приходится добиваться своего самостоятельно, не рассчитывая на поддержку более опытных людей… и, таким образом, благотворительные концерты в Острихе проводятся исключительно любителями… на их же деньги. Здесь не продают бутербродов, а подают бесплатно чай и пирожные, зато ратуши и редко встречающиеся парадные бальные залы предоставляют помещение совершенно безвозмездно и, поскольку в Острихе нет благотворительных обществ, выручка прямиком поступает в тот сиротский приют, ради которого всё это и устраивается.

При этом нельзя не признать, что в общем и целом в Дейстрии, как правило, негласные соревнования любителей с профессионалами, а также изредка даваемые советы делают даже вторые отделения концертов более качественными, чем в Острихе. С другой стороны, сравнивать следует с осторожностью: столичный любитель Остриха, несомненно, выступит лучше, чем провинциальный — в Дейстрии, однако же в самой глухой глубинке может найтись самородок, способный переплюнуть… ну, быть может, не профессионала, но любителя с большим стажем, который год выступающего без взноса на театральных сценах Дейстрии.

Все эти рассуждения, однако, не могут скрыть единственного действительно важного факта: как бы ни относились к творчеству обыватели, любительские концерты и спектакли, как правило, представляют собой верх безвкусицы и неумения, и нужно всё влияние общественного мнения, чтобы заставить здравомыслящего человека их посещать.

Из всех разновидностей жизненного опыта, мне чрезвычайно не хватало одного, которым может похвастать почти любая приличная барышня того класса, который я силилась изображать. Я имею в виду жизнь в большой семье на относительно равных с остальными правах. С десяти лет живя в услужении, а с одиннадцати лишившись матери — последнего родного существа на всём белом свете, я имела весьма смутное представление о том, как надо разговаривать с близкими, ежедневно встречаясь с ними за завтраком, обедом и ужином. Непринуждённые отношения, которые с первых же дней решили завязать со мной родители моего спасителя, ставили меня в тупик.

Мать Дрона, Августа Перте, то и дело называла меня «доченькой» и за столом так и смотрела мне в рот. Она, видите ли, считала, что я слишком плохо питалась всё это время, и всерьёз задалась целью меня раскормить. После еды, когда мужчины выходили в специальную комнаты покурить, она шёпотом информировала меня, что её драгоценному сыну нравятся пухленькие девушки, у которых «есть за что подержаться». От подобных откровений я краснела, а эта бесцеремонная женщина смеялась и трепала меня по щеке.

Что касается её мужа, синдика, то он имел ещё более гадкую привычку щипать меня за руку пониже локтя, и называть «нашей невестой». Мои протесты, мол, для обручения необходимо согласие опекуна, он отметал под тем сомнительным аргументом, что в Острихе всех молодых девушек зовут невестами, безотносительно их намерения выйти замуж за конкретного мужчину. Всё бы ничего, но красноречивые подмигивания в сторону сына делали его доводы несколько шаткими.

Супруги Перте были чрезвычайно деликатны, и при первом же удобном случае старались оставить нас наедине, мотивируя это сомнительной мыслью, мол, молодёжь легче найдёт общий язык друг с другом, чем с представителями предыдущего поколения. Идея более чем спорная, однако вполне разумная в свете тех обстоятельств, которые родители Перте предполагали, и тем более уместная в свете того, о чём они, надеюсь, не знали.

— Я начинаю жалеть, что дала себя уговорить, когда переехала сюда, — пожаловалась я, заходя в комнату к своему мнимому жениху.

Тот поспешно вскочил, без нужды оправляя жилет, и предложил мне присесть в стоящее недалеко от кровати кресло. Манера «устриц» без смущения принимать гостей в своих спальнях, а не, как в Дейстрии, специально выделенных дневных комнатах, казалась мне ужасающе бесстыдной… первое время. Вскоре я поняла, что никто не станет ради меня открывать малую гостиную (она, закрытая, ждала появления более важных, чем я, гостей), и постепенно стала смотреть на этот нелепый обычай как на нечто, само собой разумеющееся. Во всяком случае, дверь мужской спальни при появлении женщины было принято оставлять распахнутой — во избежание неловкостей. Что характерно, когда Дрон Перте желал поговорить со мной наедине, он совершенно спокойно запирался со мной в моей комнате — и никого это не волновало.

— Разве вас плохо приняли здесь, сударыня? — уточнил он по-дейстрийски. Я смутилась и отвела взгляд — приняли меня здесь как нельзя лучше, насколько я могла судить. Разве мои хозяева виноваты, что семейный уют мне совершенно чужд, и вся их забота мне попросту неприятна? — Тогда, быть может, вы недовольны моим поведением?

— Вовсе нет, сударь, — возразила я, послушно усаживаясь в предложенное кресло. Дрон Перте огляделся, вытащил откуда-то небольшую банкетку и, придвинув её поближе ко мне, тоже уселся.

— Тогда что же, сударыня, расскажите, — предложил он.

Я хмыкнула, жалея, что завела этот нелепый разговор. В сущности, дело состояло отнюдь не в синдике и его семье, просто у меня всю последнюю неделю было ужасающе плохое настроение: которую ночь я мирно спала в своей постели, и напарник ни разу не явился, чтобы своими издёвками прервать мой сон. Это могло бы тревожить, если бы я не ощущала его присутствие на краю своего сознания. Однако то было лишь смутное ощущение — и, разумеется, его подкрепляло ясное понимание, что случившуюся с вампиром беду я бы ощущала со всей безжалостностью противоестественной связи двух разумов. Но где пропадает мой напарник, что с ним, и как он заполняет свои ночи — это заставляло меня ломать себе голову, и именно это портило мне настроение настолько, что добродушная приветливость семьи синдика вызывала у меня только раздражение. Я вспоминала ужимки Греты, её томные вздохи (более чем нарочитые для не нуждающихся в воздухе вампиров), заинтересованный взгляд, который вампир направлял на свою молодую соплеменницу… Разумеется, это их право вести себя тем или иным образом, и проводить время хоть вместе, хоть по отдельности, но всё же, пусть это и нелепо, меня приводила в ярость мысль о… нет, я даже не могу выговорить!

— Судя по вашему лицу, сударыня, — не унимался сын синдика, — в нашем доме вы испытываете невероятные страдания.

— Что вы, сударь, — поспешила я скорчить беззаботную гримаску. — Я никогда ещё не жила так спокойно, как здесь, и, прошу вас, не обращайте внимания на минутную…

— Тогда в чём же дело? — прервал Дрон Перте мои вежливые заверения. — Я полагаю, вы просто-напросто скучаете, сударыня.

Эта мысль застала меня врасплох и заставила серьёзно задуматься. Кто знает, может, я и в самом деле… Перехватив лукавый взгляд сына синдика, я поспешно покачала головой. Боюсь, у этого достойного юноши свои представления о том, как следует развеивать скуку гостящих в его доме барышень и интуиция мне подсказывала, не все из его развлечений одобрило бы дейстрийское общество.

— Боюсь, сударь, что вы ошибаетесь, — с извиняющейся улыбкой проговорила я, но так и не придумала себе никакого оправдания.

— Тогда в чём же дело? Говорите прямо, прошу вас, — настаивал Дрон. — Быть может… нет, я уверен, что прав: вас смущает покой и безмятежность этих дней, не правда ли?

— Только мужчинам свойственно, — с неудовольствием проговорила я, опасаясь азартного блеска его светлых глаз, — пренебрегать покоем и искать радости в тревогах. Будьте уверены, сударь, меня покой и безмятежность нисколько не смущают.

— Да, но, сударыня, я убеждён, что вы не привыкли каждую ночь мирно спать в своей постели и предпочли бы…

Я так резко поддалась вперёд, вознамерившись дать наглецу пощёчину, что потеряла равновесие и непременно бы упала с кресла на пол, если бы сын синдика не подхватил меня в свои объятья.

— Дорогая моя, вам следует быть осторожнее, — нагло усмехнулся он и, не торопясь расставаться с законной добычей, продолжал, интимно понизив голос: — предпочли бы тревоги ночных улиц тишине вашей спальни. Напомните-ка мне, сколько ночей вы действительно проводили в постели, пока не переехали сюда?

Моя чрезмерная несдержанность заставила меня смутиться.

— Благодарю вас, сударь, — принуждённо произнесла я, пытаясь сделать вид, что случайно упала, а сын синдика благородно помешал моему падению. — Прошу вас, теперь помогите мне сесть.

Дрон хмыкнул, но исполнил просьбу, однако сам не вернулся на банкетку, а присел на широкую ручку кресла и, приобнимая меня за плечи, прошептал мне на ухо:

— Я ведь прав, Ивона, признайтесь. Вас тревожит отсутствие вашего хозяина, того самого, ради которого вы пожертвовали своей кровью той ночью.

— Сударь! — нервно вскрикнула я, понимая, что эта тема заставляет меня полностью полагаться на милость собеседника: захоти он хотя бы погромче произнести те же самые слова, ночь встретит меня в подвалах канцелярии крови. Сын синдика приложил пальцы к моим губам.

— Тш-ш, моя дорогая, не надо так громко…

За дверью послышались шаги, кто-то, кажется, заглянул в комнату и шёпотом окликнул Дрона Перте. Он выпрямился, повернулся к двери и подал вошедшему знак, после которого дверь прикрылась. Сын синдика с озорной улыбкой повернулся ко мне.

— Боюсь, мои родные уверены, что ваше соблазнение идёт полным ходом, — шепнул он с той же раздражающей интимностью. — Отец прямо заявил, чего ждёт от наших с вами разговоров… скажите, дорогая, в Дейстрии барышни действительно соглашаются на брак, проведя с кавалером хотя бы и несколько минут наедине?

Я поёжилась, понимая, сколь нелепо буду выглядеть при попытке оттолкнуть собеседника или позвать его родных и слуг на помощь. План почтенного синдика, как я его поняла со слов Дрона, не отличался порядочностью: он предполагал скомпрометировать меня настолько, что я сама примусь настаивать на немедленной свадьбе и, по дейстрийским обычаям, буду выглядеть довольно бледно, если попытаюсь требовать равных имущественных прав.

— Возможно, сударь, — с вымученной улыбкой ответила я, и, сколько могла, отодвинулась в противоположную от сына синдика сторону. — Но ведь мы сейчас с вами в Острихе, не правда ли?

Дрон Перте хохотнул и слегка отстранился.

— Вы правы, дорогая. Итак, пока мы одни, вернёмся к моему вопросу.

У меня вырвался стон и мелькнула грешная мысль: быть может, не пытайся я отстраниться, авантюрист и не вспомнил бы о вампире, увлечённый любовными забавами.

— Однако, сударыня! — воскликнул Дрон Перте. — Вы изрядно покраснели, неужели эта тема?..

Я чувствовала приливающий к щекам жар, а после замечания собеседника поняла, что теперь краснеет и шея, и, кажется, плечи.

— Вовсе нет, сударь, — произнесла я, с трудом совладав со своим голосом. — Здесь слишком жарко, и, возможно, поэтому…

— Вздор! — отрезал сын синдика. — Ивона, я не люблю, когда женщины заставляют меня повторять просьбы. Скажите прямо — вы давно не видели вашего хозяина?

— Он вовсе не хо… — возмутилась было я, но тут же осеклась. — Сударь, я не понимаю, о чём вы говорите.

— Хватит! — Резкость в голосе сына синдика заставила меня вздрогнуть. — Мне надоели ваши запирательства! Итак, чтобы вы не сомневались: ваше имя — Амалия Вайль, вас похитили агенты контрабандистов из шляпной лавки, чтобы накормить пленного вампира, который, сколько нам известно, работал на дейстрийское бюро безопасности. Оттуда вы исчезли вдвоём, открыв наручники без помощи ключа и выломав безо всякого лома решётки подвала. Мне продолжать?

Сказать, что я пришла в ужас — значит не сказать ровным счётом ничего. Все предыдущие намёки авантюриста подводили меня к этому разговору, но, когда он всё-таки произошёл, я оказалась самым кошмарным образом неготова к чудовищной осведомлённости сына синдика. Моих сил едва хватило на слабый кивок, и я покорно выслушала о своих похоронах, о том, что похожую на меня служанку видели в разных уголках Дейстрии, пока меня не украл вампир — удивительно похожий на того самого, пленного сотрудника бюро — из дома одного помещика на севере страны… И ещё о том, как девушка, похожая на меня, выехала из небольшого городка на дороге в Острих вместе со своей сестрой, а после её упоминали в списке погибших от взрыва бытового газа на постоялом дворе… И много других подробностей, о, которых, я думала, никто не может знать.

— Откуда, сударь?.. — пролепетала я, когда сын синдика прервал свой жаркий шёпот. — Откуда вам всё это известно?

Дрон Перте снисходительно улыбнулся и отодвинулся: во время рассказа он склонился надо мной как карающий ангел, видимо, для того, чтобы я не проронила ни словечка из его рассказа.

— Ивона, дорогая моя, — покровительственно произнёс авантюрист. — Поверьте моему опыту: вы можете предать друзей, вы можете предать врагов. Вы можете предать собственное начальство, если состоите на государственной службе, или даже родного отца. Но есть одна вещь, которую представитель нашего с вами ремесла никогда не допустит… — Он выдержал эффектную паузу, вынудив у меня просьбу объяснить свою мысль. — Вы никогда не выдадите свой источник информации — если не хотите прогореть в первые же месяцы. Преданные вами друзья могут вас убить, могут попытаться вновь купить вашу дружбу, но проваленный информатор умрёт раньше, чем успеет добраться до вас… и вам уже больше никто никогда не поверит на слово. Вам ясна моя мысль?

Дождавшись нового растерянного кивка, Дрон Перте снова придвинулся вплотную ко мне и склонился так, что едва не касался меня носом.

— Итак, Ивона, дорогая моя, перестаньте изображать из себя святую невинность и отвечайте: давно ли вы видели вашего хозяина?

— Он вовсе не…

— Ивона!

— Давно, — сдалась я. — С той самой ночи и не видела.

— Вот как, — медленно произнёс авантюрист, явно задумавшись над моим ответом. Я в этот момент с ужасом размышляла о своём провале, о том, что сделает со мной напарник, а ещё — о том, что сын синдика подписал себе смертный приговор, выказав свою прямо-таки чудовищную осведомлённость. Неужели он в самом деле думает, что дейстрийское бюро безопасности позволит острийским авантюристам знать его тайны?! — Очень хорошо, Ивона, очень хорошо. И вы, конечно, переживаете, беспокоитесь о нём, о том, куда он делся?

Мне терять уже было нечего, к тому же не покидало тяжёлое подозрение, что сын синдика не постыдится прибегнуть к самому низкому шантажу, лишь бы вынудить меня рассказать всё, что его интересует. Поэтому я покорно ответила:

— Нет, сударь.

Хотела прибавить, что постоянно — каждую ночь — чувствую присутствие напарника в своём сознании, но вовремя спохватилась и промолчала. Вряд ли «устрица» сможет так легко со мной разговаривать после такого признания.

— Нет? — переспросил Дрон Перте. — Очень хорошо, сударыня, но потрудитесь объясниться. Вы знаете о том, где он сейчас и чем занимается?

— Нет, сударь, — повторила я. — Не знаю. Он всегда сам находит меня и говорит о том, что я должна сделать, а остальное время проводит как ему нравится.

— И вы миритесь с таким положением? — хмыкнул Дрон.

— А что мне ещё остаётся, сударь? — с неожиданной горечью вырвалось у меня.

— Даже так, — протянул сын синдика, пристально меня разглядывая, словно увидел в первый раз. — Даже так. Значит, вы только подчиняетесь? Что же вы тогда протестуете, когда я называю его вашим хозяином?

Тут настал мой черёд хмыкать: на острийском оборот «мой хозяин», если эти слова произносила женщина, обозначал не работодателя, а мужа. Хотя мы говорили на дейстрийском, оскорбительно слово сын синдика то и дело, забываясь, произносил на своём родном языке и таким образом буквально венчал меня со смертью. Кому такое понравится?

— Он мне не хозяин, — упрямо произнесла я. — И, сударь, мне неудобно с вами разговаривать в таком положении. — Может быть, вы отодвинетесь на более приличное расстояние?

Издав насмешливый смешок, сын синдика, наконец, отодвинулся и сел на банкетку.

— Как вам будет угодно, сударыня, — произнёс он с той светской почтительностью, которую предписывается выказывать дейстрийским юношам из хороших семей на балах и благотворительных мероприятиях. — Однако продолжим наш разговор.

— Я к вашим услугам, сударь, — устало произнесла я. Ночи сыну синдика не пережить, однако куда важнее был вопрос, что разозлённый вампир сделает со мной?

— Во-первых, как я уже говорил вам, расстаньтесь с мечтой о моём устранении, сударыня. Я, как вы, надеюсь, догадываетесь, не дурак, и оставил кое-какие записи, относительно своих догадок. В случае моей неожиданной смерти бумаги будут найдены и прочтены. Вы ведь не хотите, чтобы они попали в чужие руки, верно?

Оцепенев от ужаса (мне ведь и в голову не приходила подобная возможность!) я в который раз кивнула и сделала вид, что не замечаю, как Дрон Перте снова придвигается ближе и берёт мои руки в свои.

— А теперь, когда мы с вами так чудесно поняли друг друга, — продолжал авантюрист, поднося мою безвольную руку к своим губам, — вы расскажите мне кое-что о себе, договорились?

— Я к вашим услугам, — повторила я покорно.

— Замечательно, моя дорогая, замечательно. Итак, пожалуйста, разрешите мои сомнения — какие отношения у вас и вашего…

— Напарника, — подсказала я, понимая, что иначе мне не избежать позорного по-дейстрийски и нелепого по-острийски «хозяина».

— Очень хорошо, — благосклонно кивнул сын синдика. — Напарника. Итак, я вас слушаю.

— У нас очень хорошие отношения, — безжизненно произнесла я, делая вид, что не замечаю подоплёку вопроса. — Товарищеские, как это и должно быть между коллегами.

— Хм, — несколько обескураженно произнёс сын синдика. — Ивона, прошу вас, вы же понимаете, о чём я спрашиваю.

— Прошу прощения, сударь, — со всей возможной кротостью отозвалась я. Мне и в самом деле не хотелось отвечать на дерзкий вопрос, а помимо того — вот так вот сдаваться на милость победителя. — Вы спрашиваете о тех отношениях, которые сложились у меня и моего напарника: я и отвечаю. Он руководит нашей… группой… парой, поддерживает все необходимые связи и принимает основные решения, что касается меня, то я выполняю свою часть работы, сударь. Вы удовлетворены моим ответом?

— Хм, — повторил сын синдика. — Значит, на нём — руководство и связь?

— Да, сударь.

— А вы только делаете то, что вам прикажут?

— Да, сударь, — поморщившись, подтвердила я.

— И ничего не знаете о планах руководства? — продолжал уточнять авантюрист. Тон его изменился, сделался каким-то приторно-сладким, и я понимала, что сын синдика готовит очередной подвох, однако, деваться было некуда.

— Да, сударь.

— И о том, где ваш напарник сейчас?

— Да, сударь.

— Вот видите, как замечательно складывается, — как будто даже обрадовался авантюрист. — Вы ничего не знаете, ни о чём не подозреваете, и не догадываетесь, верно?

— Да, сударь, — обречённо согласилась я.

— За-ме-ча-тель-но! — по слогам произнёс Дрон Перте. — Даже слов нет! Мне бы таких подчинённых, которые всегда делают то, что я велю, и никогда не задают вопросов! Знаете, Ивона, — потрепал он меня по щеке, — я начинаю завидовать вашему начальству.

Хлёп! Начисто забыв, что я знатная барышня, которой «достаточно слова и строгого взгляда», чтобы утихомирить наглеца, и что я проваленный работник дейстрийского бюро безопасности, которого допрашивает собственный информатор, я совершенно запросто, будто снова сделавшись простой продавщицей шляпок в захудалой лавке, отвесила авантюристу увесистую оплеуху. Негодяй не успел ни отклониться, ни перехватить мою руку, а, может, не стал этого делать.

— Сударь! — со всей решительностью, на которую способна, произнесла я. — Если вы намерены вести со мной какие-либо дела, потрудитесь не распускать руки!

— Как скажете, — улыбнулся наглец. — Думаю, на первый раз достаточно. Моя матушка просила вас подойти к ней, когда вы будете свободна, думаю, для этого самое время.

Он поднялся на ноги и протянул мне руку, помогая встать.

— Сделайте одолжение, Ивона, не отказывайте матушке в той услуге, о которой она вас попросит, — тоном, не терпящим возражений произнёс сын синдика и решительно препроводил из своей комнаты.

— Ивона, дорогая! — воскликнула хозяйка Перте, когда я переступила через порог её будуара. — Дрон сказал вам?

— О чём, хозяйка? — спросила я, послушно усаживаясь рядом с ней на банкетку, и, повинуясь жесту, принялась сматывать шерсть, помогая почтенной даме в её рукоделье.

— Как, он ничего не сказал? — ужаснулась Августа Перте.

Дрон Перте наговорил мне довольно-таки много, но вряд ли его мать интересовали дела дейстрийского бюро безопасности. Я покачала головой.

— Ах, как это похоже на мужчин! — закатила глаза жена синдика. — Столько времени проводить вместе, и не сказать о самом главном!

Мне сделалось не по себе. О чём могла идти речь?

— Хозяйка, прошу вас, Дрон… ваш сын мне ничего не сказал, может быть, вы сами объясните…

— Конечно, дорогая! — пылко воскликнула жена синдика, и, наклонившись ко мне, снисходительно потрепала меня по руке. — Разумеется! Вы должны были узнать в первую очередь и если бы Дрон был более ответственным, вы давным-давно были бы в курсе дела!

— Какого дела, хозяйка? — терпеливо спросила я.

— Так вы не знаете? — поразилась жена синдика. — Я ведь уже четверть часа вам толкую: концерт!

— Концерт, хозяйка? — переспросила я, не понимая, к чему она клонит.

— Благотворительный концерт, милочка, — выпалила Августа Перте. — Ежегодный концерт, который мы устраиваем в пользу сиротского приюта!

— Ах, вот как! — выразительно произнесла я, всё ещё не понимая, чего от меня хотят и о какой просьбе говорил сын синдика, выпроваживая меня из комнаты.

Августа Перте снова наклонилась ко мне, положила ладонь на моё запястье и с надеждой заглянула в глаза.

— Так вы мне поможете, Ивона? Поможете, ведь правда?

— Разумеется, — покладисто отозвалась я, помятуя о приказе Дрона. — Но, хозяйка, прошу вас, поясните… э-э-э… проясните некоторые детали, которые…

Мне не хотелось давать жене синдика понять, насколько слабо я разбираюсь в концертах и их организации: я не знала, чего она от меня ждала.

— Ах, дорогая, если бы я сама знала! — всплеснула руками Августа Перте. — Но я не знаю, ничего не знаю!.. Это всё так сложно, моя милая.

— Но, в таком случае…

Договорить свой несомненный отказ заниматься непонятно чем я не успела: жена синдика просияла и потрепала меня по руке.

— Я так и знала, дорогуша, что вы не откажетесь, — доверительно поведала она мне, — что вы не бросите меня и возьмёте на себя свою часть работы. В конце концов у замужней женщины всегда так много дел, а вы молоды и ничем не заняты…

— Но… — вякнула было я, однако возразить не успела: в комнату заглянул сын синдика и скорчил такую гримасу, что я поперхнулась.

— Доброе утро, матушка! — энергично поздоровался Дрон Перте, заходя к нам и целуя матери руку. — Я полагаю, вы уже поговорили с Ивоной? Всё хорошо?

— А как же? — сияя, как сытая кошка, отозвалась жена синдика. — Наша невестушка сразу со всем согласилась, я и договорить не успела! Какие вы, молодые, торопливые, страх берёт!

— Но… — безнадёжно потянула я — и была снова перебита.

— Вот и прекрасно! — улыбнулся Дрон Перте, подавая мне руку. Растерявшись от загадочного поворота событий, я приняла её и была едва ли не насильно вздёрнута на ноги. Моток шерсти упал с моих коленей и покатился под кресло, однако сын синдика не дал мне за ним нагнуться. — Матушка, в таком случае я похищу у вас Ивону и сам объясню ей детали.

— Но… — снова начала я и снова была прервана, на этот раз — кудахтаньем жены синдика.

— Разумеется, сынок, конечно, конечно! Уж молодые-то всегда найдут общий язык, где уж мне, старухе…

— Матушка, что вы такое говорите! — деланно возмутился Дрон и подтолкнул меня. — Вы вовсе не старая, и ничуть не похожи даже, вот, и Ивона это подтвердит!

Призвав на помощь всю воспитанную в лавке любезность, я рассыпалась в ужасающе неискренних комплиментах и вскоре была выведена сыном синдика из комнаты его матери.

— Ступайте к себе и оденьтесь, — приказал он, укоризненно качая головой, — я пришлю к вам слуг.

И, наклонившись, шепнул на ухо:

— Я же просил вас соглашаться! А вы чуть было всё не испортили!

— Разве мы куда-то собираемся? — удивилась я, решив не обращать внимания на невежливость собеседника — по крайней мере, посреди коридора, на глазах слуг и домочадцев.

— Собираемся, Ивона, — нетерпеливо подтвердил сын синдика, — прогуляемся немного по городу до обеда, вам, несомненно, будет полезно подышать свежим воздухом. Идёмте!

— Прошу прощения, сударь, — холодно произнесла я, когда мы с сыном синдика уже чинно прогуливались по улице, — но я не вполне понимаю причины ваших странных… требований, не знаю уж как назвать точнее. Что за концерт и почему вам с вашей матушкой так необходимо моё в нём участие?

— Прошу прощения, сударыня, — в тон мне откликнулся Дрон Перте, — если моя просьба была для вас в тягость. Что касается матушки, то недолгий разговор с ней, полагаю, дал вам ясное представление, насколько мало она может сама позаботиться обо всём необходимом.

— Я глубоко ей сочувствую, — поморщилась я, — однако, сударь, у меня нет ни малейшего опыта в организации подобных мероприятий, и я не представляю, чем могу быть вам полезна.

Конечно, я кривила душой, распинаясь в полном отсутствии опыта. В своё время моя барышня Аманда Рофан приглашалась на домашние спектакли в качестве тапёрши, и кое-что мне удалось увидеть тогда, но, простите меня, совершенно с другой стороны, и в другой стране!

— Не переживайте, Ивона, — улыбнулся Дрон Перте, — я буду вам помогать, и ваша неопытность останется незамеченной.

— Не понимаю, сударь, — с неудовольствием отозвалась я, — почему бы вам попросту не взять на себя все хлопоты, коли вы и так будете всем заниматься!

— Вы и в самом деле не понимаете? — поднял брови сын синдика.

— И в самом деле, сударь! — резко ответила я. Непонятная интрига, в которую меня вовлекали, начинала казаться неприятной и даже пугающей.

— Увы, Ивона, — покачал головой сын синдика. — Вам действительно предстоит ещё многому учиться в нашем обществе.

— Сударь! — возмутилась я. — Неужели так сложно объяснить мне, в чём дело — коротко и без лишних отступлений!

— Вы, как никогда, правы, — слегка поклонился Дрон Перте. — Прошу прощения за мою многословность. Итак, о чём бы вы хотели узнать?

— Сударь! — снова возмутилась я.

— А вы не задавайте глупых вопросов, — усмехнулся Дрон Перте. — Разумеется, я не могу лично заниматься женской работой, неужели в Дейстрии так принято? Вот помочь своей невесте — это будет прилично и правильно!

— Я вам вовсе не невеста! — рассердилась я на снисходительный тон сына синдика.

— Ну, об этом знаем только вы и я, моя дорогая, — похлопал меня по руке Дрон Перте. — И, я очень надеюсь, вы не станете выкрикивать правду относительно наших отношений на каждом углу.

— А почему вашей матери вообще понадобилась помощь? — поспешила вернуться я к изначальной теме разговора. — Как она обходилась до нашей «помолвки»?

— Да никак, — несколько раздражённо отозвался сын синдика. — Ивона, неужели вам так трудно помочь, что вы забрасываете меня пустыми вопросами? Или вам обязательно нужно услышать, что моя бедная матушка мало что смыслит в делах, с которыми она, как жена синдика, должна справляться?

— Простите, — смутившись, ответила я. — Мне казалось, в вашем обществе всё это умеет делать каждый.

Дрон Перте передёрнул плечами и остановил меня, пропуская чью-то коляску, с грохотом проносящуюся по улице.

— Оставим это, — сухо произнёс он. — Обсудим дела позже, когда вернёмся домой, а сейчас…

— Сейчас? — переспросила я, порядком раздражённая таинственностью, которую напускал на себя сын синдика. Он остановил меня возле трёхэтажного дома с синей черепицей — если не ошибаюсь, в таких домах сдаются квартиры для всех желающих и, как правило, не висят вывески со шпагами — и дёрнул за шнурок звонка. — Сударь, послушайте, я решительно протестую против того, чтобы делать визиты вместе с вами!

— Успокойтесь, прошу вас, — удержал меня Дрон Перте. — Речь идёт вовсе не о визите, а о заказе и, боюсь, без вас его сделать невозможно.

— Я вас не понимаю, — всё ещё протестовала я, но тут нам открыла дверь горничная в короткой юбке и полосатом фартуке поверх неё, и я была принуждена замолчать. Она поклонилась нам и посмотрела на сына синдика, ожидая от него объяснения, и тот, отдав девушке шляпу и трость, назвался, ссылаясь на раннюю договорённость, после чего представил меня. Служанка кивнула и повела нас по обшарпанной лестнице наверх.

— Потрудитесь объясниться, сударь! — потребовала я самым решительным тоном, на который только была способна. Однако это заявление пропало втуне: сын синдика, пропустив служанку, стал подниматься по лестнице — первым, как принято в Дейстрии. В Острихе никто не боится, что кавалер нечаянно заглянет даме под юбку, однако находят необходимым, чтобы мужчина мог поддержать женщину, если она потеряет равновесие. Разумеется, я могла бы выскочить за дверь, и никто бы не успел меня удержать, однако такое поведение я нашла вызывающим и, скрепя сердце, подошла к лестнице вслед за сыном синдика. В конце концов, он ведь ушёл со мной из дома своих родителей на глазах у всех и уж наверное должен будет вернуть меня, чтобы не вызвать ненужных вопросов.

Служанка провела нас на третий этаж, открыла перед нами оклеенную бумагой дверь и исчезла в глубине квартиры — объявить о нашем приходе.

— Сударь! — напомнила я о себе, проходя мимо сына синдика. — Может быть, вы всё-таки объяснитесь, пока мы одни. Что происходит?

— Ничего особенного, — расплылся в довольной улыбке Дрон Перте. — В продолжение нашего с вами разговора — помните, перед моим отъездом вы обещали пойти со мной купаться? — я привёл вас к портнихе.

— Это ещё зачем?! — возмутилась я и попыталась покинуть квартиру, однако сын синдика в который раз удержал меня.

— Что же, Ивона, — вкрадчиво произнёс он, — если вы предпочитаете купаться обнажённой, то, думаю, мы можем извиниться и уйти, однако я предполагаю, вам всё же понадобится купальный костюм.

— Сударь, я предпочитаю вовсе не купаться! — возмутилась я. Авантюрист немедленно поклонился, больно ухватил меня за ещё не до конца зажившее запястье и подтолкнул к выходу.

— Отлично! В таком случае, сударыня, все прежние договорённости между нами можно считать разорванными. Ни в коем случае не желая прервать наше знакомство, всё же возьму на себя смелость намекнуть вам относительно бесполезности вашего пребывание в этом городе.

— Вы не посмеете, — ахнула я. Вышедшая к нам служанка остановилась поодаль, не решаясь вмешиваться в беседу господ, горячо что-то обсуждающих на чужом языке.

— Ещё как посмею, — неприятно улыбнулся авантюрист. — Ну, Ивона, решайте скорее — или вы дадите мне возможность научить вас плавать или соглашение между нами будет разорвано.

— Вы подлый человек без капли чести и совести, — проворчала я, но остриец не был задет моими словами ни в малейшей степени. В их стране вообще не принято обращать внимания на то, что говорит женщина: предполагается, что на самом деле она думает нечто прямо противоположное.

— Итак?.. — уточнил сын синдика, но я уже повернулась к горничной.

— Хозяин, хозяюшка, — присела девушка в низком острийском реверансе, — хозяйка приглашает вас пройти.

Дрон Перте подал мне руку, которую я, несмотря на своё негодование, приняла, и мы пошли за служанкой.

Не буду утомлять вас описанием разговора с портнихой, который каждый из моих читателей может представить себе сам, опираясь на собственный жизненный опыт. Сын синдика, как оказалось, заранее заказал для меня купальный костюм, с неприятной точностью указав все необходимые размеры. Выбранный им же ярко-зелёный шёлк придавал мне, с моей бледной кожей некоторое сходство с не-мёртвыми, и остаётся только надеяться, что «кровники», если и появляются на пляжах, то ради отдыха, а не поиска укушенных вампирами людей. Зато серые глаза приобрели зеленоватый оттенок и, по уверениями портнихи, сделались «глубокими и загадочными, как море». Думаю, в интересах дейстрийского читателя мне стоит потратить несколько минут на разъяснение того, что из себя представляет острийский купальный костюм, ведь в Дейстрии нет моря и, соответственно, никто не купается.

Итак, купальный костюм представляет собой сорочку наподобие тех, которые острийки надевают под корсет, только из более плотной ткани и удерживаемую при помощи специальных завязок (позже выяснилось, что, намокшие, они не желают развязываться и требуется просить кого-нибудь о помощи) — и коротеньких панталон, едва закрывающих колени. Панталоны эти широкие и свободные, а снизу стягиваются шнурком и называются острийцами «шаровары» по примеру каких-то далёких восточных народов, одевавших своих женщин в мужскую одежду. Сорочка, не заслуживающая столь громкого слова, обычно не доходит до талии, оставляя живот на обозрение всем желающим. Забегая вперёд, скажу, что мужчины во время купания на смешанных пляжах предпочитают надевать штаны, покроем больше напоминающие нижнее бельё (каким, они, собственно, и являются), но из более приличествующих верхней одежде материалов. Мне приходилось слышать, что на отдельных мужских пляжах (отдельных женских не существует: «устрицы» боятся, что их женщины, если их предоставить самим себе, утонут без присмотра) представители «сильной» половины человечества купаются в том виде, в каком некогда появились на свет. Следует отметить, что никто не предпринимает никаких усилий по ограждению этих пляжей от нечаянных визитов женщин и детей, равно как «устрицы» не слишком стыдятся своего тела в случае нечаянной встречи.

Итак, сшитый без моего разрешения купальный костюм пришёлся мне впору, и портниха обещала к вечеру доставить его в дом синдика — вместе с выбранным на настоянию Дрона Перте пляжным чепцом в цвет костюма: под него полагалось прятать волосы. К моему невероятному смущению, авантюрист, как ни в чём ни бывало, расплатился с портнихой, отдельно вознаградив её расторопность и готовность следовать его указаниям (невзирая на мои), после чего мы, наконец, покинули квартиру, в которой, между прочем, все женщины носили исключительно короткие платья, как и полагается в домах без шпаги.

— Вы ещё пожалеете об этом, — сердито сказала я, едва лишь мы оказались на улице. — Послушайте, сударь, я не ваша любовница, чтобы вы могли оплачивать мои покупки, и даже если и согласилась притворяться невестой, не собираюсь идти к алтарю на следующей же неделе!

Дрон Перте неприятно улыбнулся.

— Вы приводите меня в отчаяние, Ивона, — издевательски ответил он, — буквально разбиваете сердце. Неужели в вашей стране столь строгие нравы, что вы не можете ни нанести визит в компании мужчины, ни позволить ему оплатить незначительную покупку без того, чтобы немедленно играть свадьбу?

— Такое позволяют себе только низкие женщины, — упрямо произнесла я. Незначительная покупка! Да он истратил сегодня пять марок, это же целых две кроны, больше, чем моё месячное жалование в бюро! И этот человек жалуется на нехватку денег!

— Наносят визиты? — с невинным видом уточнил авантюрист и, как ни рассержена я была, но всё же улыбнулась.

— Сударь, наносить визиты в обществе мужчины может только его жена.

— Или любовница, — подсказал сын синдика, и я покраснела, жалея о своей несдержанности, заставившей меня заговорить на столь скользкие темы.

— В вашей стране — возможно, — нашлась я, — а в Дейстрии такое поведение равносильно оглашению даты.

— Я не против, — как можно беспечнее заявил сын синдика, и я с тревогой взглянула на него.

— Сударь, прошу вас! — Это прозвучало чуть ли не с мольбой. — Не шутите так. Зачем вам связывать себя?

— О, я уверен, что ничем не рискую, — беззаботно отозвался авантюрист. — Во-первых, вы мне нравитесь, и я не прочь увидеть вас в своей постели, а из-за предрассудков вашей родины я быстрее сделаю это после венчания, чем без него.

— Сударь! — возмутилась я, однако негодяй продолжал, как ни в чём ни бывало:

— Во-вторых, брак забавное приключение, и, уж во всяком случае, жениться на вас куда интереснее, чем на богатой старухе, которая останется мне, если вы откажетесь.

— Интереснее!

— Вот именно, Ивона, — как ни в чём ни бывало ухмыльнулся Дрон Перте. — В-третьих, что немаловажно, я подозреваю, когда вы получите другое задание, вы обставите своё исчезновение очередным несчастным случаем, и я получу назад свою свободу. Вот видите, я ничем не рискую.

— Тогда вы могли бы обставить свою свободу несчастным случаем, и не прибегая к моей помощи, — зло предложила я. — Что вам мешает жениться на богатой старухе и выбросить её из окна в первую же ночь?

— Совесть? — всё так же легко предположил сын синдика, но я заметила, как заиграли желваки на его щеках.

— Вам знакомо это слово? — ненатурально изумилась я, чувствуя, что ступаю по тонкому льду, но не в силах остановиться.

— Не продолжайте, Ивона, прошу вас, — тихо произнёс сын синдика и до боли сжал мою руку. Я благоразумно замолчала, и до дома синдика мы добрались в полной тишине, причём Дрон демонстративно не разговаривал со мной весь вечер и следующее утро.

— Итак, Ивона, — обратился ко мне Дрон Перте, нарушая мой послеобеденный отдых, — вы готовы пойти купаться? Сейчас самое подходящее время, чтобы научиться плавать.

Это заявление исторгло у меня слабый стон, боюсь, прекрасно расслышанный моим собеседником. Напарник не появился и этой ночью, и не пожелал ответить на мои отчаянные призывы о помощи. Проигнорировал меня и Мастер, который — я уверена! — с интересом наблюдал развитие событий, не желая вмешиваться ни во что, если только моей жизни не грозит опасность. В возможность для меня утонуть сегодня в море он явно не верил.

— Мне почему-то казалось, — ответила я, когда молчание становилось уже неприличным, — что вы со мной не желаете разговаривать, сударь.

— Вам именно казалось, — произнёс сын синдика. — Собирайтесь, Ивона, я подожду вас внизу, только, пожалуйста, не задерживайтесь. Нет смысла возиться с причёской и выбирать лучший наряд: на наших пляжах это не принято.

Должна признаться, моих знаний не хватало, чтобы подготовить меня к тому, что представляет из себя пляж в острийском курортном городке. Моему воображению представлялись ярды золотистого песка, на котором беспорядочно валяются обнажённые мужчины и женщины, предаваясь на глазах у всех откровенному разврату. На деле я увидела два с половиной рода мелкой гальки, которая, как оказалось позже, неприятно раздражает босые ноги. На этой гальке то тут, то там располагались складные креслица дам и циновки кавалеров, действительно размещённые вперемешку, безо всякого порядка. Ближе к воде стояли ровным рядком будочки, которые Дрон Перте назвал кабинками для переодевания. Оставив меня одну, он удалился в сторону внушительного павильона, располагавшегося в стороне от пляжа, и вскоре вернулся в сопровождении миловидной девушки в коротком чёрном платье.

— Ивона, эта девушка поможет тебе переодеться, — бросил сын синдика, — следуй за ней.

И ушёл, оставив меня в обществе пляжной служанки и пакета с купальным костюмом.

— Добрый день, хозяюшка, — присела девица в почтительном реверансе. — Прошу вас… я покажу вам вашу кабинку.

Покорно шагая за служанкой (и едва не ломая себе ноги, оскальзываясь на гальке), я прикидывала величину платы за её услуги, а также за аренду кабинки — на какое, хотелось бы знать, время? Спрашивать всё это у нанятой Дроном девицы мне совершенно не хотелось. Что же, очень скоро я узнаю ответ хотя бы на часть своих вопросов.

Служанка помогла мне расшнуровать корсет и удалилась, оставив меня самостоятельно наряжаться в зелёный костюм, подобранный мне моим фальшивым женихом. После знакомства с Гретой я отрицательно относилась к мнимым родственным связям, и сделанное со стороны сына синдика предложение не увеличивало моего доверия к этому человеку. Положительно, он смеётся над всем, и даже над, как обычно говорят священники, таинством брака. Впрочем, для «устриц», наверняка, в браке не было ничего таинственного, коль скоро это не более чем способ передачи состояния из рук в руки. Я некоторое время порассуждала о том, насколько авантюрист верит в реальность моих денег (если верит, то его предложение становится, по крайней мере, понятным), и как раз убирала волосы под чепец, когда кабинка неожиданно стронулась с места и поехала вниз, под уклон в сторону моря. Напуганная неожиданным движением, я метнулась к дверце, но её неожиданно заклинило. Я уже хотела начать стучать и звать на помощь, как стук раздался снаружи — по противоположной от двери стенке. Кабинка тем временем остановилась, снаружи раздался скрип железных петель и дерева о дерево, а после голос Дрон Перте произнёс:

— Ивона, вы уже оделись? К вам можно?

— М-м-можно, — нетвёрдо произнесла я, и только сейчас поняла, что в дощатой задней стене кабинке была вторая дверь, которая, быть может, исправна, и через которую я смогу выбраться наружу. Она в самом деле оказалась исправна, но путь к свободе преграждал Дрон Перте и многие мили — тысячи миль водной глади за его спиной. Сын синдика был обнажён до пояса, и мне потребовалось некоторое усилие, чтобы не смотреть на его голый торс. Впервые, подумалось мне, я видела неодетого мужчину так близко. Чёрно-серые клетчатые штаны, едва достигающие коленей, уже успели намокнуть, и, по сути, не служили особенным утешением по части приличий. Моё лицо так и пылало от стыда, и я не сразу поняла, чего хочет от меня этот мужчина, галантным жестом протягивая руку.

— Ну же, Ивона, — поторопил меня сын синдика, и я вспомнила, что на мне надето немногим больше, чем на нём. — Не стоит приходить на пляж только ради сидения в душной кабинке. Идите ко мне.

— Э-э-э… сударь…

— Ивона, не будьте ребёнком! — потребовал Дрон. — Или прикажите вынести вас на руках?

Возмущённая этой угрозой, я сделала два шага, отделявших меня от двери, и Дрон посторонился, пропуская меня к ступенькам, ведущим под воду. На ум приходили страшные рассказы про морских разбойников: кажется, именно так они отделывались от своих пленников.

— Осторожней, тут глубоко, — предупредил сын синдика, когда я ступила на первую ступеньку.

— Э… — бессмысленно ответила я, поспешно отдёрнув ногу, чуть было не опущенную на вторую ступеньку. Она то и дело захлёстывалась волнами, и мне почему-то стало казаться, что, едва я встану на неё, как тут же пойду на дно. Сын синдика снова подал мне руку, но я предпочла проигнорировать этот жест: от накатившего страха у меня не находилось никаких сил отвечать на чьи бы то ни было ухаживания. Смотреть на море с берега гораздо приятнее, чем знать, что вот-вот придётся оказаться буквально внутри этого огромного количества воды.

Дрон Перте пожал плечами, отступил назад на шаг, потом ещё на один — и скрылся под водой. Я закричала от неожиданности, но он тут же вынырнул и подгрёб ближе, держась у самых моих ног.

— Не бойтесь, Ивона, — мягко проговорил авантюрист. — В море трудно утонуть, особенно в такой спокойный день, как этот.

— Спокойный?! — ужаснулась я, глядя на набегавшие на ступеньки волны. Одна даже лизнула мою босую пятку, заставив меня тихонько взвизгнуть.

— Спокойный, Ивона, — твёрдо произнёс авантюрист и, ухватившись за лесенку кабинки, снова поднялся из воды. Я отвела взгляд, чувствуя, как краснею всей кожей. — Неужели вы настолько боитесь воды? Ну же, посмотрите на меня и скажите прямо!

— Боюсь, сударь, — решительно призналась я, встретившись с авантюристом глазами. Он усмехнулся и смерил меня таким внимательным взглядом, как будто сейчас увидел в первый раз в жизни, и этот взгляд, голодный, как у вампира, алчный и повелительный, заставил меня поёжиться и отступить на шаг. Вернее, попытаться, потому что позади меня была кабинка, и я едва не упала в море, потеряв равновесие. Дрон Перте придержал меня за талию.

— Уберите руки, сударь! — потребовала я. — Как вам не стыдно!

— Мне очень стыдно, Ивона, — с готовностью признал сын синдика, увлекая меня на следующую ступеньку. Вода оказалась чуть прохладной, и заставляла меня то и дело отдёргивать ноги, вызывая этой пляской усмешку авантюриста. — Если бы я сейчас не вмешался, вам пришлось бы научиться плавать немедля, а так вы простоите тут до самого вечера.

— Не собираюсь стоять тут до самого вечера, сударь, — с достоинством ответила я, вызвав на лице авантюриста ещё одну улыбку. — Позовите служанку, я хочу немедля одеться и ехать домой! Сыта по горло вашим купанием!

— Ах, вот как, — засмеялся авантюрист и резко дёрнул меня на себя. Разумеется, я немедля упала ему на грудь, и забилась, как рыба, пойманная на крючок. — Тш-ш-ш, Ивона, всё хорошо…

Негодяй сделал несколько шагов назад и снова погрузился под воду, на этот раз вместе со мной. Я забилась ещё сильнее и в страхе уцепилась за его плечи, от волнения не обратив внимания на то, что впервые в жизни прикасаюсь к обнажённой коже постороннего мужчины. Вода была со всех сторон, поднимаясь до самого подбородка, и я вытягивала шею, опасаясь захлебнуться.

— Ивона, прошу вас, — несколько принуждённо проговорил сын синдика. — Вы задушите меня и утопите нас обоих в паре ярдов от берега!

— Уберите… — совершенно нелогично выдохнула я, и не думая ослаблять хватку. — Немедленно уберите! Я не хочу!..

— Ивона! — Негодяй встряхнул меня как котёнка и силой разжал мои руки. — Успокойтесь вы, наконец! Вот, смотрите, я вас держу, и вода вас держит, и вы вовсе не тонете, и не можете утонуть, в этом месте едва мне по грудь будет. Расслабьтесь и прекратите брыкаться.

— Отпустите меня немедленно! — потребовала я, едва убедившись в правильности слов авантюриста. — Как вам не стыдно?

— Вы не боитесь утонуть, если я вас сейчас отпущу? — скептически уточнил сын синдика и рук не разжал.

— Лучше утонула бы! — выдохнула я, но брыкаться всё же прекратила.

— Тш-ш-ш-ш, дорогая моя, тише, — прошептал Дрон Перте неожиданно серьёзно. — Клянусь честью, вам ничего не угрожает.

— Вы сказали бы это в любом случае, — нашла в себе силы возразить я. Сын синдика как-то очень тепло засмеялся и сделал несколько… гребков?.. кажется, это так называется, отплывая подальше в море.

— Расслабьтесь и позвольте морю вас нести, — посоветовал авантюрист, помогая — или лучше сказать «заставляя»? — перевернуться на спину. — Оно даже корабли выдерживает, уж вас-то точно не потопит. Ну, как, получается?

Я не ответила — волна захлестнула моё лицо, и я обнаружила, что морская вода совершенно вредит глазам, не говоря уже о весьма сомнительных вкусовых качествах и ужасающе неприятных ощущениях при попадании в нос. Сын синдика придержал меня, пока я откашливалась, отфыркивалась и протирала глаза, а после увлёк ещё дальше в море.

Одевшись и выйдя из кабинки, я старалась не смотреть на сына синдика, который поджидал меня в двух шагах от двери. Я так устала, что едва передвигала ноги и была вынуждена опереться на предложенную мне руку.

— Понравилось? — улыбнулся сын синдика. Мне ничего не оставалось, кроме как молча кивнуть и отвести взгляд. Всё ещё не верилось, что под ногами твёрдая земля, по которой можно идти, и что только от меня зависит моё равновесие, во всяком случае, телесное. О душевном лучше всего и не думать: мой разум полностью был захвачен мягким покачиванием волн, бесконечно синим небом надо мной и всем тем ощущением потери себя, не воспринимаемой как потеря, которое наступает, когда вы перестаёте думать и начинаете наслаждаться купанием. Дрон Перте подарил мне прекрасные, может быть даже самые прекрасные часы в моей жизни, и сейчас я скорее ненавидела его за то наслаждение, которое испытала благодаря ему. В этом было нечто настолько неправильное, что я даже не обратила внимания на изменившуюся манеру разговаривать, вежливый тон, полный как будто искреннего интереса к моей персоне, а не к хранимым мной тайнам. Говорить не хотелось, но, увы, сын синдика не был настроен молчать.

— Ивона, а кем были ваши родители?

Я вздрогнула. Вздохнула. Сил на бурные чувства уже не хватало.

— Никем особенным, — глухо проговорила я. — Они рано ушли из жизни, отца я даже не помню. Говорили, что он упал с лошади на охоте. Говорили, что он был дворянином, но за брак с матушкой его лишили наследства. Помню, мы даже несколько лет жили во флигеле большой усадьбы… там ещё сад был таким заросшим, что я всерьёз считала его лесом… первое время мне его очень не хватало.

— Первое время? — мягко спросил Дрон Перте.

— Когда родные отца не захотели нас дольше терпеть. Они сняли нам коттедж в соседней провинции… на другой её стороне. И на этом их попечение о нас закончилось: окончательно разорились.

— А ваша мать? — участливо подбодрил меня сын синдика. — Кем она была?

— У матушки были родные в столице. Стряпчие, у них контора на Яблоневой улице, до сих пор процветает. Но матушка, конечно, не была очень уж богата, и не так много принесла в приданое отцу. Дед был, что называется, непутёвым младшим братом, и немного внёс в благосостояние общего дела. Матушка тосковала в деревне, поэтому написала моему дяде, своему кузену, и он приехал забрать её из коттеджа. Меня решили пристроить к делу, и я гордилась, что могу помогать матушке… но дела наши были в ужасном состоянии, и все её деньги пошли на уплату долгов, так сказал госпоже Кик мой дядя, когда возвращал меня с похорон. Госпожа Кик потом говорила, может, родня нас просто ограбила, при жизни матушка не была мотовкой, а отец не так уж много успел потратить…

Дрон Перте промолчал, и я, скосив глаза на его лицо, заметила выражение нерешительности, сын синдика явно не знал, куда могут деться деньги у женщины, в одиночестве воспитывающей ребёнка. Мне лично казалось, что матушка задолжала за аренду коттеджа и, возможно, наши деньги ушли именно туда, но рассказывать об этом не хотелось.

— И вы всё детство провели без родных? — нарушил затянувшееся молчание сын синдика. — У этой шляпницы, как её?.. госпожи Кик?

— Не всё детство, — рассудительно ответила я, — только с десяти лет. Но да, с тех пор я не видела никого из родных, не знала ни свободных дней, ни отпусков, и не слишком надеялась их получить. Возможно, сложись всё иначе, я сумела бы что-то скопить из того жалования, которое мне платили, и, быть может, хозяйка упомянула бы меня в своём завещании. У неё, кажется, был племянник или кто-то в этом роде, который должен унаследовать лавку после смерти тётушки и поэтому, разумеется, мне пришлось бы искать другую работу.

— Разумеется? — непонимающе переспросил сын синдика. Я снисходительно улыбнулась.

— Сударь, быть может, вы не очень хорошо представляете себе такую жизнь, однако разумная девушка не станет служить в доме, где есть молодой мужчина, а племянник хозяйки был старше меня всего-то на два, или три года.

— Ах, да! — поддакнул Дрон Перте как-то очень неискренне. — Разумеется, это ведь неприлично.

— Нет, сударь, — забывшись, твёрдо ответила я. — Это опасно. Госпожа Кик показывала мне девушек, которые пренебрегли этим правилом. Одна стояла на Липовом бульваре, и распахивала пальто перед каждым мужчиной, который даже случайно обращал взгляд в её сторону. Рядом, в Башмачном переулке у неё была небольшая каморка, и она водила туда тех, кому нравились её немытые… — Я вовремя вспомнила, с кем разговариваю, и оборвала свою излишнюю откровенность. — Тех, кто хотел провести с ней время. Как правило, ей оставляли немного денег за усердие. К тому же хоть кто-нибудь да кидал ей хотя бы два филлера в награду за её представление с пальто. Она ведь под ним ничего не носила и вечно мёрзла, бедняжка.

Дрон Перте хмыкнул, и я густо покраснела, стыдясь той вольности, которую только что допустила. Странное состояние безволия и томной лени, охватившей меня после купания, постепенно проходило, и я не знала, от чего больше смущаться — от упоминания продажной женщины или от самого факта рассказа о своей жизни. Сын синдика немедленно посерьёзнел.

— А что же остальные девушки? — спросил он.

— Остальных я сама не видела, о них писали в полицейской хронике.

— Участвовали в бандитских налётах? — улыбнулся Дрон Перте, и я особенно ясно поняла, какая пропасть нас разделяет.

— Нет, сударь, — сухо отрезала я. — Их вылавливали под мостом — голых с перерезанным горлом.

За купанием мы пропустили вечерний чай и встретились с семьёй синдика только за ужином. Родители Дрона встретили нашу отлучку как нельзя более понимающе: они хихикали при взгляде на нас, подмигивали и намекали на столь чудесно проведённое время, что было ясно: они не верят в невинность наших дневных занятий. В конце ужина, прошедшего столь же весело для одной пары, сколь утомительно для другой, Дрон поднялся из-за стола, не дожидаясь позволения отца и, жестом отказываясь от десерта, произнёс:

— Матушка, Ивона устала, и ей всё это неинтересно. Я провожу её в спальню.

Лица родителей сначала вытянулись, сражённые неприкрытым упрёком сына, но после упоминания спальни они снова заулыбались, и позволение удалиться было дано.

— Ты, конечно, сказал нашей дорогой Ивоне о званом вечере? — окликнула нас матушка Дрона, когда мы уже собирались покинуть столовую.

— О званом вечере? — удивлённо переспросила я, а Дрон вежливо ответил:

— Нет, матушка, прошу меня извинить.

— Ну, так не забудь всё рассказать! Ивона, дитя моё, вы ведь не откажитесь принять участие в нашем маленьком торжестве? Оно будет в конце недели, послезавтра, кажется.

— На третий день, матушка, — поправил её Дрон и вывел меня из комнаты прежде, чем она успела возразить.

— Званый вечер! — повторила я, когда могла надеяться, что мои слова будут услышаны только непосредственным собеседником. — Как странно, но в честь чего?

Дрон Перте взглянул на меня с явным изумлением.

— Дорогое моё дитя, — фамильярно начал он, — а вы не догадываетесь?

— Нет, сударь, — холодно ответила я, вызвав ещё одну улыбку авантюриста.

— Матушка хочет показать всем, что мы помолвлены, — улыбнулся сын синдика. — Ей кажется, что после всего того внимания, которым мы вас окружаем, вы уже не решитесь пойти на попятный.

— Сударь! — взмолилась я. — Вы же это не серьёзно!

— Я как нельзя более серьёзен, сударыня, — отвесил сын синдика лёгкий, дейстрийский поклон. — В самом деле, не вижу причины, по которой бы вам не согласиться на моё предложение.

— Сударь! — протестующе взмолилась я.

— Ивона, дорогая, — заулыбался авантюрист, — я клянусь честью, что, связавшись со мной, вы не окажитесь ни на бульваре, ни под мостом.

— Сударь! — в третий раз повторила я, теперь уже возмущённо.

— Простите меня, — тихо ответил Дрон Перте, неожиданно согнав с лица улыбку. — Я как-то не думал о вас в таком качестве.

— В каком, сударь? — вскинулась я, но сын синдика покачал головой и взял мои руки в свои.

— Бедная девочка, — тихо произнёс он. — В каком же окружении тебе пришлось расти…

— Но… сударь… — оторопела я. Сын синдика разжал руки и прошёл мимо меня в свою комнату, которая располагалась буквально напротив моей. — Дрон Перте! Дрон!

— Кстати, Ивона, — с прежней своей улыбкой произнёс авантюрист. — Вы умеете танцевать?

— Простите? — поразилась вопросу я.

— Танцевать, сударыня, — повторил сын синдика, насмешливо улыбаясь. — Знаете ли, обычное занятие на званых вечерах, помогает молодёжи узнать друг друга с лучшей стороны.

Давно уже мы с сыном синдика разошлись по своим комнатам, но я никак не могла унять охватившего меня беспокойства. Меня смущала несомненная ласковость, звучавшая в голосе Дрона Перте — уж поверьте мне, я отличу её от фальшивых заигрываний развратника, — и теперь я не находила себе места. Голос, прикосновения, значительные взгляды, заботливость во время купания, участие, которое он проявлял к моему рассказу и, наконец, всё повторяющиеся разговоры о браке — всё это тревожило и смущало рассудок. Неужели сын синдика в самом деле желает… Зная обо мне всё, слыша, кто я такая и что я такое, не смутившись от рассказа о весьма низком происхождении и полном нужды детстве…

«Ами, Ами, о чём ты только думаешь? — оборвала свои смелые мысли я. — это человек насквозь лжив, и его доброта — только ещё один способ поймать тебя в ловушку!»

Но… кто знает? Почему бы мне, в самом деле, не согласиться на его предложение? Время идёт, я не молодею, и на какой брак смогу рассчитывать через… сколько лет?.. к тому моменту, когда мы, наконец, разберёмся с контрабандистами, не желающими оставлять свои попытки по приручению моего напарника? Да и… быть может, сын синдика сумеет защитить меня лучше, чем это делает вампир, постоянно бросающий меня на произвол судьбы ради каких-то непонятных мне интриг. Дрон Перте не вполне честен, но это не самый худший порок, он по-своему порядочен и держит слово, он считает своим долгом защищать женщину и никогда бы не позволил себе её ударить. Сын синдика властен, но его мягко высказанные пожелания не идут ни в какое сравнение с мысленными приказами вампира, поработившего и мою душу, и моё тело. Он не слишком богат, но у меня денег хватит на двоих и, уж во всяком случае…

Я оборвала бег своей фантазии самым решительным образом. Боже! И о чём я только думаю! Какой брак, какой Дрон Перте?! Разве может выйти замуж женщина, которая сделается вампиром через десять лет, женщина, всё состояние которой подарено не-мёртвыми и может быть в любой момент отнято обратно?! Да что это я, женщина, чьи мысли каждую ночь читает мужчина, не находящийся с ней ни в родственной, ни в любовной связи?!

«О чём ты только думаешь, Ами?»

К тому же не стоило забывать, что, по грабительским острийским законам, состояние жены принадлежит её мужу с момента свадьбы, а брачный контракт, если и будет подписан, то вряд ли в мою пользу. Дрон Перте будет иметь полную возможность выкинуть меня на улицу в одной сорочке как только ему надоест моё общество, а на порядочность этого господина полагаться ни в коем случае не стоило. Я грустно покачала головой: пленительные грёзы закончились, и реальность, в её неприглядности, встала передо мной в полный рост, как та несчастная с Липового бульвара. Боюсь, Дрон Перте обречён подыскивать себе богатую старуху: я не смогу ответить на его чувства.

Я уже собиралась лечь спать и задёрнула тяжёлый полог своей кровати, когда из всего сказанного за вечер в моём сознании вынырнула мысль, отогнавшая сон лучше полного таза холодной воды: через два дня будет званый вечер, на вечере будут танцы, я не умею танцевать. Продавщице в шляпной лавке это умение без надобности, равно как и компаньонке, и служанке в большом доме. Девушке из хорошей, но бедной семьи умение лихо отплясывать на балах тем более не сгодится, и в итоге некому было восполнить столь ужасающий пробел в моём образовании. Я села в постели и постаралась сосредоточиться на своём напарнике, надеясь мысленно привлечь его внимание.

Вампир явно уже не спал, но не желал откликаться и я с трудом могла уловить его присутствие на самой границе своего сознания. Создавалось ощущение, будто мной недовольны и не желают разговаривать. Я окликнула Мастера, но он, как всегда, промолчал.

«Беренгарий! Гари! — тщетно звала я. — Пожалуйста! Я прошу тебя! Отзовись!»

Равнодушное молчание было уже привычным, но сегодня я неожиданно для самой себя разозлилась не на шутку.

«Ах, так?! Ну, хорошо же! Гари, слышишь, если ты не отзовёшься, я пойду тебя искать на улицу!»

Вампир не ответил и не заинтересовался моей угрозой, поэтому я решительно откинула одеяло, раздвинула полог, зажгла свечу и принялась одеваться.

«Прекрасно! — думала я, уже не обращаясь специально к напарнику. — Пусть лучше меня съедят там, на улице, чем я провалю всю легенду. Кто у них в Острихе занимается шпионами? Канцелярия крови? Городские стрелки? Или есть ещё кто-то, о ком мы не знаем? Представляю, что меня ждёт у них в застенках! Небось врал ведь про остановку сердца, врал ведь! Как про собак тогда, в доме у Таспов, что может усыпить когда угодно! Врал! И всегда врал! Ну, хорошо же, пусть лучше так, чем…»

«Ами!!! — прогремело в моей голове с такой силой, что я, охнув, выпустила из рук нижнюю юбку и, сжав виски, опустилась на пол. — Ами, ты с ума сошла! Немедленно раздевайся и ложись спать! Никуда ты не пойдёшь, даже не думай!»

«А вот и пойду!» — с детской запальчивостью ответила я и, собравшись с силами, поднялась и продолжила одеваться.

«Ами! Немедленно прекрати! Слышишь?! Я приказываю!»

«Грете приказывай! — невольно вырвалось у меня, но отступать я уже не могла. — Или с кем ты там время проводишь».

«Я провожу?! — возмутился вампир. — Ах ты, неблагодарная взбалмошная девчонка! Немедленно прекрати свои фанаберии и ложись спать!»

«И не подумаю!»

«Ну, Ами! — Негодование вампира превосходило всякое понимание. — Ну, держись у меня! Считаю до трёх — или ты немедленно прекратишь этот позорный спектакль, или…»

«Или что?!» — успела выкрикнуть я, когда обнаружила, что вампир не собирается считать до трёх прежде чем осуществить свою угрозу. Страшная боль, ещё ужаснее, чем в начале разговора, сдавила виски, но хуже того была чужая воля, ворвавшаяся в мой разум и жестоко пытающаяся его подавить. Никогда прежде я не пыталась всерьёз спорить со своим напарником, и поэтому не знала, какую муку причиняет сопротивление его мысленным приказам. То, что я переживала, когда вампир передавал мне свои мысли, было детским лепетом по сравнению с тем, что я ощущала сегодня. Однако я не собиралась сдаваться. Не знаю, что на меня нашло, но я собрала всю свою волю, так долго спавшую — с тех самых пор, как я ввязалась в эту ужасную историю с не-мёртвыми, шпионами и контрабандистами. Стоило напарнику хоть чуточку ослабить давление, как я поднималась и пыталась натянуть на себя свою несчастную юбку, чтобы тут же выпустить её их обессилевших рук. Я уже смирилась с тем, что не только сегодня никуда не пойду, но и вообще, быть может, останусь после этой ночи калекой или безумной, однако никак не могла сдаться на милость победителя и допустить, чтобы меня снова забывали, игнорировали, мучили презрением и молчанием. По моим щекам катились слёзы, но у меня не было возможности поднять руку и вытереть их; силы мои убывали, но упрямство только росло. Я никому больше не позволю вот так вот мной помыкать!

«Довольно! — прогремел голос Мастера, и пытка остановилась. Постепенно исчезала страшная боль и слабость, но вместе с ними уходило и непривычное упорство, с которым я только что добивалась своей цели. — Мальчик мой, о чём ты только думаешь?! Ивона, дитя моё, разве можно так себя калечить?! Немедленно прекратите эту бессмысленную драку!»

Напарник пробормотал что-то извиняющееся, но старый вампир не стал отвечать, сейчас же после тирады исчезнув из моего сознания.

«А ты, Ами, оставайся дома» — проворчал Беренгарий, когда стало ясно, что Мастер больше не будет вмешиваться в наш разговор.

«Нет!» — решительно ответила я и, в который раз поднявшись на ноги, принялась одеваться.

«Наказание ты моё, — тяжело вздохнул вампир. — Глупышка, на твоём месте я бы вовсе не стремился к встрече».

«Ты и на своём не стремишься» — сердито буркнула я. Напарник рассмеялся.

«Хорошо, моя девочка, будь по-твоему. Подожди, пока не догорит свеча, и тогда выходи на улицу, я тебя встречу. Договорились?»

«Обманешь…» — недоверчиво пробормотала я, но напарник не стал отвечать.

— Глупая, глупая девчонка! — раздалось над моим ухом сразу же, как я вышла из дома синдика. — Отвратительно! Безобразно! Безответственная взбалмошность, вот что это такое! Ами, мне придётся доложить о тебе руководству.

Я невольно рассмеялась: за всё время совместной работы напарник ни разу не признавал право своего начальства оказывать на меня какое бы то ни было влияние.

— Ты ещё смеёшься! — вампир ухватил меня за запястье неожиданно тёплыми пальцами и повёл за собой, не слишком заботясь о том, чтобы я не споткнулась в темноте. — Да уж, это тебе не под ручку с кавалерами прогуливаться!

— Послушай, Беренгарий… — слабо запротестовала я, понимая, что иметь дело с разъярённым вампиром весьма непросто, когда вы сталкиваетесь лицом к лицу. Наверняка, это он и имел в виду, когда не советовал мне настаивать на встрече. Напарнику было достаточно покрепче сжать мою руку, чтобы сломать запястье, и у меня не было никакой возможности ему сопротивляться.

— Я, кажется, просил меня так не называть! — прорычал вампир, вталкивая меня в какой-то закуток, где при свете фонарей был виден чёрный плащ, небрежно кинутый на деревянную мостовую.

— Гари… — промямлила я, чувствуя, как холодеют руки от страха. Таким я напарника не видела ещё никогда.

— Гари… — передразнил меня не-мёртвый. — Чуть что, так сразу Гари! Значит, ты хочешь научиться танцевать, так ведь?

— Так… — призналась я, опуская глаза под его злым взглядом.

— Прекрасно! — прошипел вампир. — Значит, ты хочешь отплясывать со своим прекрасным кавалером, этим ничтожеством Дроном Перте, а старый дурак в моём лице должен помочь тебе хорошо выглядеть в новом качестве! Это всё, чему ты хотела бы научиться?! Не стесняйся дорогая, признавайся! Может быть, ты хочешь знать, как вести себя, когда тебя обнимает мужчина? Ах, да, я совсем забыл, это ты уже умеешь! А что будет завтра? Первый поцелуй или ты сразу отправишься с ним в постель?!

В следующее мгновение вампир перехватил мою руку, занесённую было для оплеухи, и уже зарычал, придвинув своё лицо прямо к моему:

— Никогда, Ами, слышишь, никогда даже не пытайся меня ударить! Я тебе не паршивый аристократишка, и не собираюсь сдувать пылинки с твоего подола! Если ты ещё раз осмелишься поднять на меня руку!..

— Прекрати! — в отчаянии воскликнула я, даже не решаясь вырываться. Напарник совершенно терял человеческий облик, его острые зубы были оскалены, так, будто он собирался немедленно перегрызть мне горло.

— Я предупреждал тебя, — снова зашипел вампир. — Я предупреждал, что я не в том настроении, чтобы удовлетворять твои пустые капризы. Если тебе хочется флиртовать с этим типом и если ты собираешься замуж, не пытайся вмешивать в это дело меня! Я не намерен, слышишь, Ами, не намерен помогать тебе в этом деле, и ты никогда не дождёшься от меня поддержки в своих шашнях с Дроном Перте и другими подобными ему негодяями!

— Но, Гари, послушай, он вовсе не…

— Он негодяй, Ами, такой негодяй, что ты и представить себе не можешь! Пока ты мирно отсыпалась, я работал, и собрал немало материала на твоего ухажёра. Ты знаешь, Ами, девочка моя, чем он добывал средства к существованию до недавнего времени? Ну же, отвечай!

— Он же контрабандист, — поразилась я вопросу. — Мы же именно поэтому…

— Ничего подобного, — прорычал вампир. — Он входит в состав шайки, потому что его отец — синдик гильдии стрелков в городе недалеко от границы, и почтительный сыночек всегда знает, какой дорогой провезти груз, чтобы его не успели заметить власти. Но не это давало доход твоему распрекрасному Дрону. Хочешь знать — что?

— Что же? — покорно спросила я.

— Твой, как ты его называешь, жених, приезжал в мелкие городки, каких много в этой проклятой стране, и крутил романы с глупенькими девицами, такими же, как и ты, только у них не было напарников, готовых дать мудрый совет. Он обещал жениться на них и бежал вместе с ними, а после посылал родным записки с требованием выкупа и угрозой позора. Родные платили, и почтенный Дрон Перте неплохо жил, пока не примелькался настолько, что родные красивых девушек хватаются за пистолеты при одном упоминании его имени. Почему, как ты думаешь, никто не хочет идти за него замуж?

— Это неправда! — со слезами на глазах выкрикнула я, но напарник только засмеялся.

— Это правда, Ами, милая моя, и ты отлично знаешь, что это правда. Пока мерзавец не взялся за тебя всерьёз, ты и сама прекрасно чувствовала истину и не испытывала ничего, кроме отвращения к его повадкам. Что же, глупенькая, ты всё ещё хочешь за него замуж?!

При виде совершенно разъярённого Беренгария мне сделалось не по себе и, по сути, я уже раскаивалась в том, что так опрометчиво вызвала его гнев. Новости относительно человека, просившего моей руки, не так сильно меня взволновали, как необходимость разговаривать с взбешённым вампиром. Однако отступать всё-таки не хотелось, и я, собрав всю свою храбрость, ответила со всей доступной мне твёрдостью:

— Что касается личности Дрона Перте, то тебе стоило поделиться своими сведениями раньше, и не допускать…

— Да я даже допустить не мог, что ты так легко поддашься чарам этого негодяя! — с жаром перебил меня напарник. — Ами, девочка моя, ты всегда была такой умницей, откуда я мог знать?!. После всех твоих заявлений о приличиях, нравственности! Да я был уверен в тебе, и даже не предполагал такого быстрого падения!

— Я ни в чём не уронила себя! — взвилась я, оскорблённая таким упрёком.

— Просто не успела! — парировал напарник.

— Но ты даже не пытался! — возмутилась я. — Ты даже не пытался меня остановить! И сегодня, если бы я не проявила упорство, ничего бы мне не сказал! Я могла выйти замуж за этого негодяя, я могла уронить свою честь, а ты бы продолжал молчать! Это — твоя забота?!

— Я не могу прожить твою жизнь вместо своей! — гаркнул вампир.

— Ах, так?!

Внезапно спор потерял для меня всякий интерес. Мне часто говорили, что напарник любит меня, мне говорили и то, что он относится как к игрушке, но никогда в жизни не приходило мне в голову, будто однажды я услышу… такое. Ведь это Беренгарий всегда настаивал на своём присутствии в моей жизни, а тут… К счастью, я знала, что полагается говорить в таких случаях.

— Тогда мне остаётся только просить вашего прощения, сударь, за то, что так долго затрудняла вас своим присутствием. Позвольте мне уйти… и примите искреннюю благодарность за оказанное вами внимание. Будьте счастливы.

К моему удивлению и даже обиде, мне удалось беспрепятственно пройти мимо вампира: до последнего момента я не сомневалась, что он постарается меня удержать. Что двигало им: обида на внимание, уделённое другому мужчине, или в самом деле усталость от постоянной необходимости следить за мной, но только напарник даже не пытался меня остановить. Даже не попрощался. У меня задрожал подбородок, когда я представила себе жизнь без его вечных выходок, ворчливой заботы и других таких же сомнительных радостей. Чего ради я продала себя в рабство тогда, разговаривая с Мастером? Чтобы мою жизнь презрительно швырнули мне обратно? Кажется, мне полагается радоваться счастливому избавлению… почему же на душе у меня так тяжело?

Додумать эти горькие мысли не удалось: в мои плечи вцепились жёсткие пальцы, а после меня самым бесцеремонным образом утащили обратно в закуток, где чёрной кляксой лежал на мостовой плащ.

— Прекрати… немедленно! — срывающимся голосом прошипел над ухом вампир. — Не строй из себя!.. Дурында, куда ты от меня денешься, хотел бы я знать?

— Пусти! — потребовала я, даже не пытаясь вырваться из опасения заработать очередную порцию синяков. — Немедленно пусти и больше не прикасайся ко мне! Как ты можешь?!. После всего, что ты мне наговорил теперь!

— Ах, вот как? — мягко спросил вампир и опустился на плащ, увлекая меня за собой. Усевшись, он запрокинул мою голову так, чтобы встретиться со мной взглядом, и больше я не могла ни возражать, ни сопротивляться. — Ты забываешь, дорогая моя, кто твой хозяин.

«Не смей так говорить! — мысленно потребовала я, и напарник неприятно засмеялся. — Немедленно отпусти меня и оставь, наконец, в покое!»

— А если не отпущу, Ами, дорогая? Если не оставлю?

— Ты же сам не хочешь больше мне помогать, — прошептала я, обнаружив, что ко мне вернулся дар речи. Знакомое неприятное покалывание доказывало, что способность шевелиться вот-вот восстановится в полной мере, и, если вампир разожмёт свои руки, я смогу, наконец, встать.

— Я этого не говорил, — в тон мне шепнул напарник и мягко коснулся губами моей шеи.

— Не смей, — простонала я, чувствуя, как меня охватывает дрожь, скорее волнения, чем холода, потому что губы вампира были непривычно тёплыми.

— Ами, хорошая моя, что ты предпочитаешь — чтобы я научил тебя танцевать так, как готовил к последним заданиям, после чего у тебя всегда день болела голова — или так, как учил прежде? Обещаю, на этот раз тебе будет приятно.

— Ты же не хочешь! — в величайшем изумлении воскликнула я. — Ты же не собирался мне помогать!

— А ты предпочитаешь провалить свою легенду? — изумился напарник. — Хорошая моя, я не могу тебе этого позволить. Тебе остаётся только выбрать способ обучения. Ты ведь не думаешь, что можно как-то иначе усвоить то, на что другие тратят всё детство?

Так я, разумеется, не думала и, под голодным взглядом вампира неловко пробормотала своё согласие. Напарник немедленно просиял и склонился надо мной, словно выбирая, куда ему будет удобнее меня кусать. Мимоходом я отметила, что, хотя вампир скорее всего сегодня уже «обедал» — да и не только сегодня, наверняка! — от него не пахнет ни застарелой, ни свежей кровью.

«Только сейчас заметила! — фыркнул напарник. — Долго же до тебя доходит…»

Его губы, только чуть более холодные, чем могли бы быть у человека, коснулись моей шеи у самых плеч, сдвинулись чуть выше, и я ощутила, как пульсирует под прикосновением вампира моя кровь.

— Хорошая моя, — то ли прошептал, то ли подумал напарник, не отнимая губ от моей кожи. — Хорошая…

Привычный алый туман затопил сознание вместе с ощущением уюта, безопасности, удовольствия и радости. Чьи это были переживания — мои или напарника — я не знала и не хотела знать. Когда клыки пронзили мою плоть, я едва сдержала стон, и закрыла глаза. В сознание ворвалась красивая музыка и худая нескладная фигура, одетая в чёрный фрак, протянула мне руку.

Я проснулась в полной темноте и сначала поняла только, что подо мной мягкая перина, какие делают только в Острихе (в Дейстрии предпочитают более жёсткие поверхности для сна). У меня не было никаких воспоминаний о том, как я здесь очутилась… где бы это ни было, и когда я вообще уснула. В голове вертелись обрывки мелодий дейстрийских и острийских танцев, которые танцевались в обеих странах на светских мероприятиях. Музыка сочеталась с теми движениями, которые полагалось под неё делать, и сейчас я знала, что, едва услышав мелодию или даже название танца, без ошибок воспроизведу все положенные па в том самом порядке, в котором это необходимо. Вспоминалась также жёсткая рука, бережно удерживающая мою, голодные глаза напарника, полёт мыслей, слишком перемешанных, чтобы назваться его или моими. Ночью вампир выпил кровь и мужчины, и женщины, а, может быть даже, нескольких мужчин и нескольких женщин, хотя бы и по глотку забирая у каждого. Так он смог выучить танцы со всех возможных сторон, узнать, как танцуют кавалеры и чему стоит учить даму. Он вложил в меня больше, чем просто движения, он вложил в меня самое полное понимание танцев, которое другие люди приобретают с раннего детства или не приобретают вовсе. И, проделав всю эту огромную работу — я ведь знала, как он не любил (как и все молодые вампиры) пить кровь представителей своего пола! — он пошёл ко мне, чтобы высказать своё мнение о моём поведении. Как это похоже на мужчин.

Поморщившись, я потрогала укушенную шею. Ранки не было. Слава богу, ранки не было! Тут же подумалось, что это скорее проклятие, а не привилегия: ведь только постоянно подвергающаяся воздействию не-мёртвых (и, в первую очередь — укусам) жертва могла так быстро излечиваться, как я. Ничего здорового и правильного в этом не было. Успокоившись в отношении самой страшной улики против себя (подумать страшно, если бы «устрицы» заметили шрамы на шее!), я собиралась уж было ощупать пространство вокруг себя, чтобы определить своё место нахождение, как вдруг послышались быстрые, семенящие шаги, какими в Острихе ходит только прислуга, звук отдёргиваемых штор, и вокруг меня стало светлее. Сделалось ясно: сочетание плотного полога, задёрнутого вокруг моей кровати и плотных штор на окнах создали ощущение полной темноты, тогда как на дворе уже совсем светло. Я отдёрнула полог, увидела знакомую комнату в доме синдика, узнала служанку и попросила её принести воды для умывания. Как глупо! Мне стоило сразу же разобраться в происходящем, а, точнее, в том, что ничего, собственно, и не происходило, просто утро, и знатная барышня просыпается в своей постели в доме своих друзей. Не более.

Как я очутилась в своей постели, вспоминалось, но смутно. Шёпот, поцелуи, губы, ставшие горячими, прощание, а после напоминающее сон восхождение по лестнице. Кажется, до комнаты я добралась в том же трансе, в котором когда-то пришла к напарнику, окружённому врагами в доме Таспов. В том же трансе разделась и улеглась в постель, не думая буквально ни о чём. Беренгарий наверняка считает своё поведение проявлением заботы!

Едва я оделась, и служанка покинула мою комнату, снаружи раздался голос Дрона Перте, задавшего короткий вопрос горничной, а после дверь распахнулась, и сын синдика собственной персоной вошёл в комнату. Вид у него был не более дружелюбный, чем у моего напарника в закоулке.

— Доброе утро, сударыня, — холодно поздоровался он. — Как вам спалось этой ночью?

— Доброе утро, сударь, — ответила я, недоумевая, чем заслужила подобное обращение. Пусть на словах авантюрист был вежлив, тон его звучал как оскорбление. — Благодарю вас за заботу, прекрасно.

— Да? — с непонятной для меня насмешкой отозвался Дрон Перте. — Вид у вас, боюсь, не слишком здоровый.

— Разве, сударь? — искренне удивилась я. Дрон Перте сделал приглашающий жест, подзывая меня встать рядом с собой напротив зеркала. Я подошла и послушно посмотрела на своё отражение. Ничего особенного я там не увидела, во всяком случае, ничего такого, к чему следовало привлекать внимание. Немного побледнели загоревшие было щёки, покраснели глаза, лицо казалось несколько похудевшим. Обычный мой вид с тех самых пор, как мне перестали перешивать старые платья, удлиняя их или вставляя в бока клинья, иными словами, с тех пор, как я окончательно выросла.

— Посмотрите только на себя, — скорбно произнёс Дрон Перте, самым бесцеремонным образом взяв меня за подбородок и повернув перед зеркалом.

— Уберите ваши руки, сударь! — немедленно возмутилась я и отпрянула назад. Авантюрист хмыкнул.

— Ладно, сударыня, к делу! — резко произнёс он. — Вы видели его?

У меня замерло сердце. Даже забавно, что я так сильно привыкла к удачам своих ночных вылазок, что не сразу поняла намёки сына синдика на свой внешний вид.

— Кого его, сударь? — пробормотала я, отводя взгляд при виде плохо сдерживаемого бешенства собеседника.

— Перестаньте, Ивона! — шёпотом потребовал Дрон Перте и ударил кулаком в свою раскрытую ладонь. — Прекратите играть со мной, не стройте дурочку! Мне всё известно!

— Сударь? — осторожно спросила я, чувствуя себя более чем неловко.

— Опять проверка, хозяюшка? — чуть ли не прошипел Дрон Перте, удивительно напомнив интонациями ночной разговор с вампиром. — Извольте, я услышал ночью скрип засова внизу, и заглянул в вашу комнату. Постель была пуста и едва смята, на полу раскиданы вещи. Дверь на улицу открыта, а ведь вы обещали, сударыня, предупреждать меня перед ночными прогулками.

Опустив голову, я пробормотала что-то вроде извинения, но сын синдика не слушал меня.

— Я ждал вас всю ночь, Ивона, вы вернулись перед самым рассветом. Раскрасневшаяся, с припухшими губами и остановившимся взглядом, — с отвращением продолжал Дрон. — И бледная как сама смерть! Вы не ответили мне, когда я вас окликнул, вы прошли мимо меня, когда я встал у вас на пути. Как вы можете это объяснить?

— Я вас не заметила, — произнесла очевидное я, и Дрон Перте разозлился ещё больше прежнего. — И, сударь, мы с вами не женаты, вы не имеете права требовать у меня отчёта о том, как я провожу свои ночи, не говоря уже о том, чтобы выслеживать меня.

Сын синдика слегка опешил, подобный ответ не был тем, что обычно ожидаешь от жительницы Дейстрии, так обычно говорят острийки.

— Но вы живёте в моём доме! — возразил мне Дрон, но тут же взял себя в руки и первый прекратил бессмысленную перепалку. — Впрочем, вы правы, сударыня, это не имеет значения. Однако я хотел бы получить ответ на свой вопрос — вы видели вашего хозяина?

— Напарника, сударь, — педантично поправила я. Дрон Перте отмахнулся. Под его выжидающим взглядом мне было до невозможности неуютно, и я решила признаться. В конце концов, этот человек просил моей руки и заслуживает ответов хотя бы на самые простые вопросы. — Хорошо, сударь. Я видела его, вы ведь и сами догадались.

— Он пил вашу кровь? — по-дейстрийски, нервно и зло прошептал Дрон, подойдя ко мне так близко, что его дыхание щекотало мне ухо. — Отвечайте, сударыня! Он делал эту каждую ночь, которую вы проводили вне дома? Что он ещё делал с вами? Отвечайте!

— О чём вы, сударь? — искренне удивилась я.

— Вы вернулись только к рассвету, — напомнил Дрон Перте, — ваша одежда была в таком беспорядке, что не только на вашей родине, но и у нас это сочли бы предосудительным. Вы были вся красная, и губы… Словно всю ночь с кем-то целовались… и не только целовались. Неужто не помните, сударыня?

Быстро подняв глаза на своё отражение, я увидела, как краска стыда стремительно заливает моё лицо, шею и плечи. Напарник, отведав моей крови, не отпустил меня спать, а принялся целовать — в губы, в лицо, в шею и плечи и, как я теперь помнила, я отвечала ему, совершенно забыв себя и всякие представления о благопристойности. Он говорил мне… о чём-то важном, что касалось только нас двоих, я шептала бессмысленные клятвы, полностью веря в каждое слово, и снова целовала его лицо и худые руки… расстались мы не раньше, чем Мастер напомнил о приближающемся рассвете. Силы небесные, не могу поверить, что всё это происходило со мной!

— Во всяком случае, это касается только меня, сударь, — прошептала я, опуская глаза. Дрон Перте глумливо усмехнулся.

— Как он это делает, сударыня? — поинтересовался он. — С ним вы не такая уж и скромница или он просто заставляет вас уснуть, и тогда творит с вами всё, что ему вздумается?

— Замолчите! — вырвалось у меня, и Дрон Перте в который раз за разговор взял себя в руки. Хотела бы я знать, что это на него нашло, и почему я второй раз за такой короткий промежуток времени должна выслушивать мужские упрёки?!

— Я предлагал вам выйти за меня замуж, сударыня, — холодно произнёс он. — Оставляя за собой право пользоваться вашей любезностью, чтобы разыгрывать родных и весь свет, забираю назад своё предложение. Ни ваша рука, ни сердце не сделают меня счастливым.

С этими словами авантюрист вышел — ни дать ни взять оскорблённый герой сентиментальных романов, так любимых моей хозяйкой и наставницей госпожой Кик. Всё-таки устрицы ужасно театральны, и всегда стремятся оставить за собой последнее слово, точнее сказать — реплику в разыгрываемой ими без зрителей пьесе. Я, кстати, собиралась сказать сыну синдика, что не смогу сделать его счастливым и вынуждена отказать ему, но теперь у меня уже не будет такой возможности.

Как всегда, это меньше расстраивало меня, чем поведение напарника. Значит, вампир в самом деле усыпил меня и… Дальше думать не хотелось. Зато хотелось, в который раз презрев запреты напарника, отыскать его и трясти до тех пор, пока он не сознается во всём содеянном, потом не раскается, а потом не обещает, что больше так не будет. Хотя, конечно же, нет никакой гарантии, что вампир сдержит обещание, если вдруг его и даст. Мне представилась тонкая белая рубашка дейстрийского покроя, в которой напарник был этой ночью — бог весть, когда я успела это разглядеть! Вспомнилось худощавое, будто высохшее за полвека тело вампира, на котором я полулежала, и которое я, одурманенная, обнимала. Краска стыда вновь залила лицо и плечи, и я решительно отвернулась от зеркала. Напарнику предстоит не слишком приятный разговор, но это не извиняет того гнева, смешанного с отвращением, который вспыхивал в глазах сына синдика, когда он спрашивал, видела ли я вампира и пил ли тот мою кровь. В конце концов, Дрон Перте с первого дня предполагал между мной и напарником непозволительно тесную связь, чему же он удивляется теперь?

Пожав плечами, я вышла из комнаты, чтобы спуститься к завтраку.

Мой внешний вид неприятно — для меня, само собой разумеется — был связан в сознании хозяев дома с тем фактом, что вечером их сын вызвался проводить свою «невесту» в спальню, и посему по количеству вольных шуточек завтрак превзошёл ужин. Дрон Перте, весь во власти своего дурного настроения, отвечал родителям ещё более рассеянно, чем вечером, и это только укрепило их убеждение в скорой свадьбе. После завтрака жена синдика напомнила нам обоим моё опрометчивое обещание помочь в организации концерта, и почтительный сын вызвался ввести меня в курс дела. Мы поднялись в его спальню, где Дрон предложил мне сесть за его письменный стол.

— Прошу прощения, сударыня, — холодно произнёс он, — но здесь нам будет работать удобнее, чем в вашей комнате: там вам было бы негде писать. Вот, здесь, поглядите, тексты приглашений, которые мы должны разослать, а здесь — список дам, которых следует пригласить. Мужчин я возьму на себя, можете не волноваться.

— Прошу прощения, сударь, — ответила я, пробежав глазами текст приглашения, который мне, по-видимому, следовало повторить пятнадцать раз. Если в нём и был тайный смысл, то мне он оказался непонятен. — Но я не вижу особого смысла в этой работе. Почему бы вам…

— Сударыня! — сдержанно возмутился Дрон Перте. — Я ведь объяснял вам причины, по которым вынужден занимать ваше время! Разумеется, вы были бы не нужны, если бы приглашения мог разослать кто угодно. Однако, если вам это неизвестно, вежливость требует, чтобы женщин приглашала женщина, в противном случае может возникнуть значительное недоразумение. Мне не хотелось бы впутываться ни в любовные истории, ни в поединки только ради вашего спокойствия.

— Но, сударь, ваша матушка…

— Ивона! — Впервые после нашего утреннего разговора сын синдика обратился ко мне по имени. — Моя матушка давно выражала желание быть избавленной от светских обязанностей при условии, что это не нанесёт обиды её друзьям. Неужели вам так сложно выполнить просьбу женщины, которая старше вас и годится вам в матери?

— О, нет, сударь, в матери она мне отнюдь не годится, в чём вы сами убедились не далее как этой ночью! — живо ответила я. Дрон Перте побледнел от злости, и, пододвинув ко мне стопку бумаги, отвернулся к окну. Я, однако, не спешила приступать к работе, вернее, поспешила, но не к той, которую ждал от меня Дрон Перте. Сперва я зажгла свечу и подержала над ней каждый листок бумаги, на которой мне предстояло писать. Это требовало времени, однако никакие буквы или иные знаки там не появились. После я понюхала чернила, не слишком, правда, надеясь уловить тот особый аромат, который бывает, если написанное сегодня письмо завтра может сделаться вдруг невидимым. Напарник рассказывал когда-то, что изготовители писчих принадлежностей нарочно помечают запахом свой специальный товар: чтобы знающие люди могли отличать от обыкновенного. Но в этот раз передо мной была самая обычная бумага и самые обычные чернила. Возможно, тайна таилась в списке дам, а, возможно, и нет, и, во всяком случае, если сын синдика стоит ко мне спиной вот уже четверть часа, это не означает, что так будет продолжаться и впредь. Пожав плечами, я приступила к работе. «Милостивая хозяйка! — выводила я, написав наверху письма имя первой в списке дамы. — От имени Августы Перте, многоуважаемой супруги синдика гильдии стрелков Вашего славного города, имею честь пригласить Вас принять участие в благотворительном концерте, который состоится… числа сего месяца. Искренне Ваша, Ивона Рудшанг». Одно письмо, второе, третье… Пусть содержание было новым, работа была привычной: мне не раз приходилось отсылать некоторые деловые письма вместо моей хозяйки, госпожи Кик, и к тому же она требовала копировать почерк: это позволяло переложить на меня ведение дел, не ставя в известность власти. Я как раз приступала к четвёртому, когда сын синдика соизволил прервать своё молчание и повернулся ко мне.

— Как, Ивона! — воскликнул он с удивлением. В голосе сына синдика всё ещё сквозил холодок, и, пожалуй, это меня несколько… огорчало. — Всего три письма, когда надо разослать в пять раз больше? Право, вы меня удивляете и… постойте!

Сын синдика схватил одно из писем, и так и впился в него глазами.

— Ивона! — возмущённо проговорил он, — когда я просил вас взяться за эту работу, я говорил об обязанностях, которые могла бы выполнять моя невеста!

— Разумеется, сударь, — согласилась я.

— Тогда ответьте мне, моя дорогая, — в этом обращении не было уже тех подкупающих ноток, которые так ласкали и пугали меня с самого начала знакомства, — для чего же вы копируете мой почерк?!

— О… — потянула я, несколько сконфуженная этим открытием. Порученная мне работа вызвала к памяти привычный навык, к тому же отточенный напарником до того, что мало какой специалист мог бы обнаружить подделку. Вампиры, при желании, могут не только перенять у человека умение, но и вернуть обратно отчищенным от обычно допускаемых ошибок. Не сказать, чтобы я радовалась подобной учёбе — ни тогда, молоденькой девочкой, которой стали поручать дела, ни потом, когда попала в Бюро безопасности. Нелепость моего промаха меня до необычайности смутила, и я забрала у сына синдика письма — все три — и разорвала на мелкие кусочки.

— Однако же же, сударыня, — медленно проговорил Дрон Перте, — вы не ответили на мой вопрос. Почему вы решили сыграть со мной столь дурную шутку? Неужели вам не ясно, в каком положении я бы оказался, если бы писал своей рукой письма, подписанные женским именем? Или вы не понимаете, что именно этого я хотел избежать, попросив вас о помощи? А, может, вы хотели…

— Довольно, сударь! — не выдержала я. — Весьма сожалею о своей ошибке, и приношу вам свои извинения. Чего же вы ещё хотите?

— Объяснений, — резко ответил сын синдика и, пододвинув стул, уселся рядом со мной. — Итак, сударыня, вы видели этой ночью своего… напарника. С какой целью вы разговаривали с ним? Какие инструкции он вам дал? Упоминалось ли в разговоре моё имя? О чём была ваша беседа? Ну же, говорите!

— Сударь! — запротестовала я. — Столько вопросов, а я не обещала ответить ни на один из них.

— Сударыня, — тихо и угрожающе проговорил авантюрист. — В качестве моей невесты вы пользовались известными правами на меня, сейчас же извольте делать то, что вам говорят!

— Иначе?.. — так же тихо произнесла я. Тон моего собеседника не оставлял сомнений, что теперь он вернётся к своим угрозам, может, теперь ещё более решительно, коль скоро ему больше не интересна моя рука и моё сердце. — Иначе что, сударь? Вы нарушите своё слово и выдадите меня кровникам? А, может, продадите вашим друзьям, из рук которых так недавно и столь любезно вытащили? А, может, в вас проснутся родственные чувства, и вы расскажите отцу, кто я такая? Говорите, сударь! Когда вы приглашали меня сюда и клялись честью в моей безопасности, то забыли упомянуть такое важное условие, как безусловная верность одному только вам или скорейшая свадьба. Или, быть может, вы отказываете мне в вашем гостеприимстве?

— Ивона, прошу вас, — ещё тише произнёс Дрон Перте. — Не вынуждайте меня отнестись так, как это принято в нашей стране женщинам, к подобным вам. Я держу слово, но мне не хотелось бы об этом пожалеть. А теперь — ответьте, будьте добры, на мои вопросы.

— Сударь, — ответила я, стараясь принять самый искренний вид, что, признаюсь, в общении с сыном синдика у меня всегда получалось весьма и весьма слабо. — Сударь, я действительно виделась с моим хозяином, как вы его называете, однако, должна признаться, речь о вас не заходила вовсе. После того случая, вы помните, когда вы принесли меня в свой дом, у нас с ним появились враги, способные причинить вред нам обоим, и, избегая встречи с ними, мы были вынуждены разлучиться. Я думаю, вы сами должны понимать, как много необходимо сказать друг другу близким людям после долгой разлуки.

Едва я назвала напарника своим хозяином, да ещё по-острийски, сын синдика вздрогнул и устремил на меня столь гневный взгляд, что я с трудом подавила желание оборвать свою речь и выбежать вон из комнаты. Дальнейшая моя тирада, признающая самые интимные отношения с вампиром, заставила Дрона Перте порывисто подняться и отойти к окну. Признаюсь, я даже не ожидала, что мне так легко удастся уязвить авантюриста и проявить в нём чувства более человеческие, чем прежние театральные любезности, немало меня утомлявшие. Однако затеянная мной игра была слишком опасна, чтобы я могла ей увлекаться.

— Вы говорили о врагах, сударыня, — равнодушно произнёс сын синдика, видимо, уже справившийся со своими чувствами. — Но разве ваш хозяин не способен обеспечить вашу защиту?

— Не тогда, когда речь идёт о не-мёртвых, сударь, — вежливо ответила я. — Они ссорятся, бросают вызовы и решают свои споры шпагой так же, как и все мужчины в вашей стране, и подчас бывают достаточно… утомительны.

— Не все мужчины в Острихе владеют шпагой, — усмехнулся сын синдика. — Итак, сударыня, я дам вам ключ от задней двери с тем, чтобы вы прекратили оставлять её распахнутой каждый раз, как собираетесь прогуляться. Я даже не буду требовать предупреждать меня перед выходом из дома — взамен прошу напомнить вашему хозяину, что мы предполагали заключить сделку, и я по-прежнему нуждаюсь в деньгах и располагаю нужными вам сведениями. А пока закончите эту работу, да поторопитесь, я хотел разослать письма ещё до обеда.

Я едва дождалась ночи, когда в душной темноте своей спальни могла, наконец, призвать напарника к ответу за учинённое им безобразие. На этот раз вампир откликнулся сразу, не дожидаясь ни просьб, ни угроз, ни упрёков:

«А, Ами, насилу дождался! Немедленно одевайся и выходи из дома. Есть дело».

После чего словно бы пропал, и уже ни на что не откликался.

Одевшись всё с тем же небрежением к своей внешности, которая так задевала сына синдика (авантюристу ни разу не приходила в голову мысль о трудности облачения в острийскую одежду без посторонней помощи, ведь их мужчины надевают не менее прихотливый, но гораздо более простой в носке наряд), я вышла из дома, как мне и приказал напарник, и немедленно попала в его объятья.

— Пусти! — сейчас же возмутилась я, когда вампир, против обыкновения, не только обнял, но и поцеловал меня в открытую шею, слегка царапнув кожу клыками. — Как ты смеешь?! И тебе не стыдно смотреть мне в глаза?

— А, вижу, благородному дворянину понравилось приготовленное для него зрелище? — засмеялся вампир. — Забавные существа устрицы, они готовы ухаживать за чужой женой, но порывают с невестой всего лишь за невинные поцелуи с не-мёртвым.

— Понравилось?! Зрелище?! Гари, при чём тут Дрон Перте? Я хочу знать, по какому праву ты…

— Перестань, Ами, тебе не идёт, — прервал мои возмущения напарник и, не считаясь с моим желанием немедленно разобраться в происходящем, повлёк за собой по улице. — Я могу поклясться тебе честью, но что тебе до чести бедного сына бакалейщика, негодяя и вора, когда ты отвергла руку благородного дворянина!

— Прекрати! — взмолилась я. — Тебе самому не идёт это острийское кривлянье!

— Тогда и ты не кривляйся, моя хорошая, — серьёзно ответил вампир. — Честное слово, я не сделал тебе ничего плохого, и, если и затуманил твоё сознание, то лишь для того, чтобы преподать хороший урок твоему дворянчику.

— Да что ты привязался к его сословию! — совершенно невоспитанно возмутилась я, одновременно чувствуя, как от осознания слов напарника у меня холодеют руки. Беренгарий имеет в виду… события этой ночи, оправдать которые может только транс или безумие…

— Именно, — усмехнулся вампир, отвечая не то словам, не то мыслям, — именно так, моя дорогая. А теперь перестань строить из себя недотрогу и займёмся делом.

— Я тебя не понимаю, — пробормотала я, но тут вампир затуманил моё сознание и прижал к себе, а когда отпустил, мы стояли на крыше дома, в котором поселилась Беата, или, во всяком случае, на точно такой же.

— Ты не ошибаешься, — сообщил мне вампир. — я решил, раз моя девочка решила показывать когти, ей надо поучиться их смазывать ядом. Не о том ли ты просила, милая?

— Перестань, — прошептала я и, повинуясь жесту напарника, принялась скручивать обруч юбки, чтобы пропустить его через чердачное окно.

В комнате Беаты ничего не изменилось по сравнению с прежним нашим визитом, не считая того, что сама наёмная убийца не спала, а сидела на стульчике перед трюмо и ждала нас.

— Итак, ты привёл её, — поприветствовала нас молодая женщина.

— Как и договаривались, хозяюшка, — насмешливо поклонился ей вампир. — Ивона мечтает перенять хоть одно из твоих замечательных умений, не так ли, моя дорогая?

— Но я… — запротестовала было я, однако вампир жестом остановил меня и обратился к Беате.

— Учти, я буду знать всё, что ты ей говоришь, и, если ты попытаешься предать меня или её…

— Обойдёмся без угроз, — хмуро ответила наёмная убийца. — Ты видишь, я не сменила квартиры и исправно поставляю тебе сведения о красавчике молодом Перте. Чего ты ещё хочешь для доказательства моей преданности?

— Преданность — это для благородных, моя дорогая Беата, — засмеялся вампир. — Мы с тобой будем говорить на другом языке, и на нём ты останешься мне покорна, потому что хочешь выжить, и будешь исполнительна, потому что хочешь заработать. Я ведь передал деньги, которых хватит и тебе, и людям, которых ты для меня нанимала. Кстати, всё ли в порядке по этой части?

— В порядке, кровосос, — проворчала Беата, явно недовольная позицией, занимаемым моим напарником. — Толье и Шадель глаз не спускали с красавчика днём, а Лотель и Рекель — ночью. Обложили, как волка, и никуда он от нас не денется!

— И? — нетерпеливо произнёс вампир, подталкивая меня к грубо сколоченному табурету, которого не было в комнате в первый наш визит. Сам он, игнорируя возмущение в глазах хозяйки, уселся на кровати, причём, подумав, скинул туфли и забрался туда с ногами. Несчастная Беата не посмела возражать, и послушно продолжала:

— Мальчики доносят, красавчик наш всерьёз затеял жениться. По бабам больше не ходит, то и дело выводит в свет свою малютку и, по всему видать, глаз на неё всерьёз положил. — Произнеся это, наёмная убийца хрипло рассмеялась.

— Малютку — это Ивону, а, Беата? — с лёгкой улыбкой спросил вампир.

— Её самую, — подтвердила убийца. — Молодой Перте словно с цепи сорвался… или напротив, на неё привязался. Чего не сделаешь ради любви!

— Не смешно, Беата, — нахмурился мой напарник. — Рассказывай о его незаконных делах, сердечные меня не волнуют.

— Ой ли? — с деланным сомнением спросила убийца. — Не о твоей ли подружке трещит весь город, мол, околдовала заезжая красавица сердце нашего распрекрасного кавалера? Или ты решил выдать замуж свою малютку, а там и отправить молодого хозяина Перте на тот свет? Потому и привёл девочку учиться?

— Перестань болтать! — рассердился вампир. — Говори дело, которое тебе поручили, а мои дела оставь решать мне!

— Как прикажите, милостивый хозяин, — подмигнула Беата. — Коротко говоря, Дрон Перте, как приехал, не виделся ни с кем из нашей братии, не писал им писем и не получал ни от кого. Решил, видно, сделаться добродетельным. С благородными всегда так: в молодости шумят, а после женятся, заводят семью — и прости-прощай вольное житьё! Про его батюшку тоже слухи ходили, а теперь взгляните-ка на него!

— Про батюшку мне неинтересно, — отмахнулся не-мёртвый. — Это всё, о чём ты узнала?

— Ты обещал оставить мне жизнь, кровосос, она дорогого стоит, — отвечала наёмная убийца. — А после ты обещал деньги, и они стоят ещё дороже, а твоя красивая подружка даже была так добра, что просила спасти меня — я этого не забываю.

— Вздор! — воскликнул напарник. — Беата, я говорил тебе — мне не нужна твои напыщенные клятвы, они ничего не стоят. Бойся меня и надейся на мои деньги — вот всё, чего я хочу.

— Экий ты несговорчивый, кровосос! — в тон ему воскликнула Беата. — Я ж так и делаю, как ты велишь: я боюсь, как бы твоя служанка не стала тебе не нужна и хочу заработать ещё. Среди контрабандистов у меня осталась парочка друзей, они всё сделают, если я попрошу, и будут молчать, если я дам денег. Ты ведь хотел знать, для чего Перте оставил твою малютку и уехал в столицу, будто бы по срочным делам, не так ли?

— У тебя есть друзья? — удивился вампир. — Бывшие любовники, надо понимать, которых ты не стала травить в обмен на вечную дружбу?

— Не совсем так, вампирчик, не совсем так. Так как, стоит моё усердие жизни и талеров?

— Особенно талеров, моя дорогая, — усмехнулся вампир. — Но сначала нужно узнать, что принесло тебе это усердие. Итак?

— Мои друзья — люди маленькие, — сообщила Беата, поворачиваясь к трюмо, чтобы достать заветный ларчик с печеньем. — Они не могут видеть того, что происходит за закрытыми дверями, но…

— Но?.. — подхватил вампир.

— Но я теперь точно знаю, о чём договаривался со своим хозяином молодой Перте, — закончила наёмная убийца и отправила в рот печенье.

Всё это время я сидела на неудобном табурете и боялась шелохнуться, слушая разговор, для которого вовсе не требовалось поднимать меня с постели, разговор, в ходе которого я то и дело должна была сносить оскорбления. Обещание напарника отдать меня в ученицы Беате наполняло меня страхом. Что я делаю? Неужели я могла себе представить, что когда-нибудь дойду до… такого?! Слова убийцы относительно переговоров Дрона с хозяином контрабандистов заставили меня встрепенуться, и Беата бросила в мою сторону быстрый взгляд, непонятно что выражавший.

— И о чём же, моя дорогая? — вкрадчиво спросил мой напарник.

— А вот об этой милой девочке, твоей подружке, — безмятежно отвечала убийца, хрустя печеньем. Он, видишь ли, доказывал, что и Товаль со своими кандалами, и Грета с её женской хитростью, и Бломель с решительностью и шпагой, все они провалились, и он теперь хочет попытаться в одиночку. Мол, там, где не помогла сила, поможет доброта и любовь. Взамен он дал ещё одну клятву в верности — хозяин, уж наверное, со счёта сбился, сколько их получал. Перте обещал действовать в интересах хозяина и просил оставить твою малютку за собой. Ещё денег просил, и от того, видать, хозяин ему и поверил. Денег не дал, дал людей, от которых собирается избавиться, и предупредил, что у Товаля свои планы. Так что, кровосос, ты был последний дурак, оставляя свою подружку в лапах молодого Перте! Ведь того-то он и добивался своим спектаклем с похищением девочки.

— Добился и успокоился, — усмехнулся вампир. — Я был последний дурак, когда решился позлить его — если, конечно, этот мальчишка опасен.

— Ещё как опасен, кровосос! — заверила Беата и, повертев в руках печенье, решила не отправлять его целиком в рот, а откусывать по кусочку, как принято среди благородных дам. — Его прочат во второго Бломеля, а тот не только владел пистолетом и шпагой, он к тому же интриганом был тем ещё.

— Я убил Бломеля, — спокойно напомнил вампир. — Но на всякий случай — если Дрон Перте задумает какую-нибудь гадость в отношении Ивоны — дай мне знать немедленно, или…

— Или умру, — перебила его Беата. — Придумал бы что-нибудь новое, кровосос! Если кто-то будет угрожать тебе — я помогу из страха, а твоей девочке — из благодарности, хоть ты в неё и не веришь. Положись на Беату, дружок, со мной не пропадёшь!

— Подозреваю, те, кто правда пытались на тебя улечься, в ту же ночь расставались с жизнью, — парировал вампир, и я покраснела, догадываясь, на что намекает напарник. — Итак, Беата, ты знаешь, чего я хочу.

— Следить для тебя за молодым Перте, — проговорила наёмная убийца, и вампир кивнул. — Но учти, кровосос, если ты надеешься получать новости из столицы — можешь об этом забыть. Мои друзья чуть не попались в тот раз, и хозяин не спускает с них глаз. Им не хотелось бы получить такое же поручение, как тем ребятам, которых пристрелил наш красавчик, будто бы за то, что они похитили твою подружку.

— Жаль, — потянул вампир. — Очень жаль. Про Товаля они тоже ничего не знают?

— Если и знают, говорить не захотели, — пожала плечами убийца. Вампир скрипнул зубами, но настаивать не стал.

— Ну, что же, Беата, свою жизнь ты отрабатываешь сполна. А теперь вернёмся к делу, из-за которого я привёл Ивону. Что скажешь?

— Для драки твоя малышка не годится, — внимательно оглядев меня, заявила убийца. — Если ты рассчитывал, что я смогу натаскать её на поединки, ты ошибаешься. Да я и сама не слишком гожусь для драки, сам понимаешь, кровосос, не то ремесло.

— Но что-то ведь ты можешь сделать, — настойчиво произнёс вампир.

— Нет, — отрезала убийца и без предупреждения занесла руку, как для удара. — Вот, смотри.

Я не успела ничего понять, когда воздух рассёк свист, и мимо моего виска пролетел метательный нож. Вампир оказался рядом прежде, чем оружие пронеслось мимо, но ничего не сделал, чтобы меня защитить. Не раньше, чем нож брякнул об пол, напарник заговорил и потребовал объяснений.

— Ничего с твоей малюткой не случилось, — безмятежно отозвалась убийца. — Разве дёрнулась бы под удар, но этого я не боялась.

— Ты могла меня убить! — вырвалось у меня.

Вампир успокаивающе положил руку мне на плечо.

«Я бы не позволил», — передал он и до боли сжал руку.

— Я жду, Беата, объясни свою выходку.

— А ты не понял? — недовольно поморщилась убийца. — Умная бы не шевельнулась: поняла бы, что я целюсь мимо. Нервная бы скатилась в сторону: не смогла бы усидеть. Ловкая поймала бы нож. Дура дёрнулась бы под удар. А твоя малютка не шелохнулась потому только, что слишком испугалась. Чему её учить? Я научу, но она в любой драке сначала замрёт, а потом будет слишком поздно.

— Но ты могла бы… — настаивал вампир.

— Нет, — отрезала убийца. — Как ты просил, я покажу твоей девочке несколько рецептов, которые сделают любой обед с ней… незабываемым для кавалеров. Если очень хочешь, научу, где спрятать стилет. Но, если твоя девочка умна, она вообще не окажется там, где ей придётся им пользоваться.

— Но я вовсе… — запротестовала я.

— Запомни, хозяюшка, — хрипло проговорила Беата. — Бей быстро, бей первая, бей без предупреждения, бей, куда я покажу. И сразу убегай, второй удар будет для тебя западнёй. Всё поняла?

— Но, послушай, я вовсе не хочу… — не успокаивалась я.

— Не бойся, хозяюшка, — засмеялась убийца. — Заставить убить может только случай, я всего лишь научу, как встретить его во всеоружии. Ну, что, кровосос, — обратилась она к моему напарнику, — доверишь мне свою малютку?

— Разрешите откланяться, дамы, — вместо ответа произнёс вампир и словно бы растаял в воздухе, на глазах у нас превратившись в облачко тумана. Миг — и туман развеялся, будто его здесь и не было никогда. Исчезли даже сброшенные в начале разговора туфли.

— А теперь, хозяюшка, покуда нас не перебивают, бери табурет и садись сюда, посмотришь мою кухню, — как ни в чём ни бывало предложила Беата и указала на заставившие трюмо скляночки. — Это тебе не шпагой размахивать, наше ремесло требует соображения.

На следующий день Августа Перте напомнила мне обещание помогать ей с организацией концерта.

— Разумеется, милостивая хозяйка, я к вашим услугам, — вежливо отозвалась я, гадая, чего ещё потребует от меня эта женщина. После вчерашней оплошности с почерками мне меньше всего хотелось ещё раз попасть впросак каким-нибудь схожим образом. Но, к счастью, оказалось, ничего страшного от меня не требовалось: всего-навсего сопроводить Дрона Перте, пока он будет от имени матери совершать визиты к тем дамам, которых никоим образом нельзя пригласить письменно.

— Мне казалось, сударь, наша свадьба отменяется, — уже на улице проговорила я, когда, опираясь на руку сына синдика, вышла вместе с ним из дома его родителей.

— Вы совершенно правы, сударыня, — сухо отозвался сын синдика. — И, пока мы с вами одни, позвольте напомнить вопрос, адресованный вашему хозяину. Где и когда мы можем поговорить о деле?

— В самом скором времени, сударь, — заверила я, к своему стыду успевшая забыть и о деле и о поручении Дрона Перте. Но какой, скажите на милость, смысл покупать у авантюриста сведения, коль скоро он обманывает нас и ведёт игру заодно со своим хозяином?

— Меня не устраивает этот ответ, сударыня, — настаивал сын синдика. — Извольте передать, что я желаю как можно быстрее получить обещанные деньги.

— Я передам, сударь, но вы должны понимать: не я решаю такие вопросы. Возможно, придётся и подождать.

— Вы смеётесь надо мной! — воскликнул сын синдика. — Мне деньги нужны сейчас, немедленно, я не могу больше ждать! Знаете, сколько я задолжал в местных лавках?!

На нас стали оглядываться, и Дрон Перте был вынужден перейти на острийский, чтобы несколькими словами о «том дне, когда он сделается счастливейшим из смертных» объяснить ситуацию для прогуливающихся мимо сограждан. Избавившись от постороннего внимания, мы продолжали разговор.

— Уверена, ваши кредиторы подождут хотя бы до благотворительного концерта, — заметила я, — а там вы будете не столь стеснены в средствах.

Сын синдика остановился и впился в меня взглядом, как раньше смотрел на письмо, в котором я нечаянно подделала его почерк.

— Что вам известно, сударыня?

— О, разумеется, ничего, Дрон Перте! — легкомысленно отозвалась я, чувствуя, что случайное замечание попало в больное место. — Ну, за исключением простой мысли: не будет человек вроде вас вмешиваться в женские дела даже если он души не чает в своей матушке. Скажете, я ошиблась, сударь?

— Нет, и будьте вы прокляты! — выругался сын синдика, поняв, что выдал себя, когда задал вопрос. Теперь мне многое становилось понятно: чем бы этот милый юноша не зарабатывал на жизнь, он обладал многими талантами, не только красивым лицом и твёрдой рукой, принесшими ему любовь дам и способность защитить себя от мести их близких. Проще говоря, Дрон Перте затеял неизвестную мне аферу, и собирался немало нажиться на благотворительном концерте, чего, кстати, в Острихе, делать не принято. Полагаю, сын синдика был сильно взволнован, коль скоро позволил себе столь разоблачительную несдержанность.

— Куда вы меня ведёте? — спросила я, поняв, что мы свернули с главных улиц, где стояли самые респектабельные дома, в какую-то глушь, и ни на одном из зданий, мимо которых мы проходили, не было шпаги. — Или решили избавиться, коль скоро не можете жениться?

— Вот уж язык ядовитый! — ругнулся Дрон Перте. — Нет, сударыня, мы с вами идём наносить визит, как и собирались.

— Однако же странное место для приглашённой на ваши концерты, — отметила я, и сын синдика согласился.

— Приезжая, — пояснил он, — вот уж не знаю, почему никто не дал себе труда рассказать барышне, как и что.

— Быть может, и рассказали, но она не послушалась? — предположила я. — А почему мы с неё начинаем визиты? Она какая-то важная особа, что вы не могли отправить ей письмо?

— Она не отвечает на письма, — хмуро ответил сын синдика. — И не принимает гостей.

— Тогда почему же?..

— Потому что, кроме неё, у нас почти никто не может блеснуть музыкальными талантами, — ещё более хмуро объяснил Дрон Перте. — Я слышал, что приезжая барышня замечательно играет на рояле и уговорил матушку устроить концерт, думая улестить её на участие. Но она не дала мне даже попытаться!

— И благотворительный концерт в пользу вашего кармана оказался под угрозой, — заметила я.

Сын синдика напрягся.

— Не только поэтому, сударыня, — холодно ответил он и остановился у дверей дома, настолько грязного, что не представлялось возможным угадать цвет, в который он некогда был покрашен.

— Но если она не принимает гостей, чего вы ждёте от нашего визита? — изумилась я.

— Многого, — коротко ответил сын синдика и взялся за дверной молоток. На стук вышел лакей в острийском костюме, но дейстрийских башмаках и, коротко поклонившись, сообщил, что хозяйка никого не принимает, а если мы к другим жильцам дома, то следовало подойти к крыльцу с другой стороны здания. И хотел уже захлопнуть дверь, когда сын синдика просунул в быстро исчезающую щель ногу и, держась за ручку, настойчиво потребовал приёма. Как бы невзначай он при этом положил свободную руку на эфес шпаги, и лакей отступил внутрь, не решаясь спорить с вооружённым дворянином.

— Вы уж простите, хозяин, — заискивающе произнёс слуга. — Я бы рад пустить, да никого она не принимает, а сейчас и вовсе не может.

— Разве она больна? — уточнил сын синдика и сделал ещё один шаг внутрь.

— Нет, сударь, но она неодета, и…

В глубине дома хлопнула дверь, и лакей облегчённо выдохнул.

— Я хотел сказать, милостивый хозяин, хозяюшка ушла на прогулку.

— А когда вернётся, не знаешь? — усмехнулся сын синдика.

— Не знаю, милостивый хозяин! — подтвердил лакей. Дрон Перте, вместо того, чтобы возмутиться столь очевидной ложью, протянул слуге монету в пять грошей и, кивнув мне, спустился с крыльца. Дверь захлопнулась с неприличной поспешностью, но сын синдика только усмехнулся и подал мне руку.

— А теперь, сударыня, поторопимся, коль скоро мы выманили птичку из гнёздышка.

— Сударь? — возмутилась я. — Вы хотите сказать, что нарочно затеяли этот спектакль и вовсе не надеялись на встречу?

— Разумеется, — не стал отрицать очевидное авантюрист. — Я подметил, что дейстрийская барышня уходит из дома всякий раз, как к ней являются с визитом. Уж не знаю, зачем она это делает, не то из щепетильности, не то боится, что к ней всё же прорвутся силой. Но не мог же я сам останавливать незнакомую девушку на улице и набиваться в знакомство! А вот с вами мы всё проделаем быстро и элегантно.

— Но, послушайте, сударь, мне бы тоже не хотелось насильно набиваться на знакомство с посторонней дамой! — запротестовала я, увлекаемая Дроном Перте по грязной улочке.

— Вам-то как раз и не придётся, сударыня, — загадочно ответил авантюрист, и мы свернули за угол, чуть не сбив с ног хрупкую девушку в дейстрийском костюме для прогулок.

— Прошу прощения, сударыня, — по-дейстрийски извинился Дрон Перте и отвесил самый низкий острийский поклон, на который только был способен. Девушка окинула его равнодушным взглядом, небрежно кивнула, потом так же равнодушно посмотрела на меня. Я попятилась, в тщетной попытке спрятаться отступая за спину своего спутника, но было уже поздно. Лицо дейстрийки прояснилось, и она с громким криком: «Кати!» бросилась мне на шею. Кто-то остановился и с интересом поглядел на нашу сентиментальную группу. Я беспомощно оглянулась на сына синдика, и он действительно не подвёл: одной рукой схватил барышню за запястье, заставив выпустить меня, другой рукой распахнул дверь в стене ближайшего дома и втолкнул нас обеих внутрь. Мы оказались в плохо освещённым помещении, больше всего походившем на низкопробный трактир: о чём говорила и длинная стойка рядом с дверью, и невысокие столики некрашеного дерева, вокруг каждого из которых стояли такие некрашеные скамьи. На стойку опиралась молоденькая девица в непристойно-откровенном платье, а с другой стороны стояли два скрипача и один кларнетист, при виде нас заигравшие разудалую музыку самого скверного качества. Противоположный от музыкантов угол был отгорожен тяжёлой чёрной занавесью, и, повинуясь взгляду сына синдика, именно туда поспешила выскочившая из-за стойки девица.

— Свечу зажжёт, — пояснил сын синдика, бросая заговорщический взгляд музыкантам. Эти простые слова привели опешившую от наглости авантюриста барышню в чувство, и она решительно потребовала:

— Уберите от меня руки, сударь! И извольте объяснить ваше поведение, коль скоро вы благородный человек.

Один из скрипачей опустил скрипку и запел пьяным голосом под аккомпанемент своих товарищей. В двух шагах от чёрной занавеси распахнулась тяжёлая дверь, за которой можно было увидеть высокое крыльцо и улицу чуть пошире той, которую мы только что покинули. В таверну зашла грязная нищенка, распространяя вокруг себя дурной запах, и уселась на ближайшую к двери лавку. Девица выскочила из-за занавеси и бросилась к новой клиентке, а Дрон Перте, не отвечая на вопросы, подтолкнул нас обеих к углу.

— Проследи, — кинул он девице, чьё чёрное платье было ещё более коротким, чем это требует острийская мода даже для низших сословий, и та поспешно закивала, расплывшись в подобострастной улыбке.

— Объяснитесь, сударь! — снова потребовала барышня, когда сын синдика втолкнул нас за занавесь, за которой мы увидели круглый лакированный столик на фигурных ножках и четыре стула, подходившие к нему по стилю. — По какому праву вы позволяете себе подобное обращение?

— Я приношу свои извинения, сударыня, — как ни в чём ни бывало отвечал Дрон Перте, — если испортил чувствительную сцену, которую вам вздумалось разыграть посреди улицы. Но, коль скоро моей спутнице представление не доставляло удовольствие, я решил предоставить вам возможность поговорить наедине, не привлекая лишнего внимания.

— Но, позвольте, сударь, — надменно проговорила дейстрийская барышня, и тут же перевела вопрошающий взгляд на меня. — Кати?

— Вы ошибаетесь, сударыня, — устало ответила я. Больше всего на свете мне хотелось хорошенько пырнуть Дрона Перте подаренным ночью стилетом, но, как учила меня той же ночью Беата, оружие лучше не применять без крайней необходимости или там, где у меня не будет возможности немедленно покинуть место действия. Но нельзя сказать, чтобы сын синдика не заслужил такого отношения! Ведь мы не могли так удачно оказаться возле заднего входа в таверну из-за какой-нибудь глупой случайности!

— Но, Кати, я узнала тебя! — настаивала Аманда Рофан, барышня, у которой я служила перед отъездом из Дейстрии.

— Сударыня, позвольте вам заметить, что вы ошибаетесь, — не сдавалась я. А напарник уверял меня, будто одежда и причёска совершенно изменят моё лицо, и никто не сможет узнать во мне вчерашнюю компаньонку!

— Позвольте мне рассудить вас, — вмешался сын синдика. — Ивона, дорогая, если вы наполовину задёрните штору, и будете разговаривать тихо, вы сможете обсудить всё, не опасаясь ни чужих глаз, ни чужих ушей. Сам я отойду к стойке и прослежу, чтобы никто не подходил к кабинету. Вы довольны?

— Зачем вы устроили этот спектакль, сударь? — укорила я Дрона, и одновременно с этим заговорила Аманда:

— Ивона? Но как же?.. Кати, что за шутки?

— Позвольте вам представить — Ивона Рудшанг, — поклонился сын синдика. — Что касается меня, то ко мне обычно обращаются по имени Дрон Перте, и я весь к вашим услугам. Моё почтение, сударыни!

С этими словами он действительно покинул «кабинет», оставив нас в полумраке при свете одной-единственной свечи, без всякого подсвечника поставленной на столик.

— Кати… — умиленно протянула барышня Аманда и протянула ко мне руки. — Я искала тебя, я волновалась! Если бы ты знала, что я пережила!

— Но, сударыня, — попробовала возразить я. Барышня разжала объятья и прижала палец к моим губам.

— Т-ш-ш! Я всё понимаю, Кати, но не думай меня провести! — мило улыбнувшись, заявила она. — Неужели ты думала, что я не смогу узнать тебя — под любым именем, в любой стране, в любой одежде!

— Нет, барышня, — тяжело вздохнула я и опустилась на ближайший стул. — Так я не думала.

— И прекрасно! — просияла Аманда, изящно усаживаясь рядом со мной. — Не молчи, Кати, дорогая, рассказывай! Объясни мне, откуда у тебя другое имя, и кто этот молодой человек, который устроил нашу встречу?

— Обязательно расскажу, барышня, — пообещала я, — но сначала, пожалуйста, объясните, как вы меня нашли?

— О, Кати! — тяжко вздохнула Аманда. — Пожалуйста, ты обещала называть меня по имени!

— Как скажите, Аманда, но всё же!

— Какая нелепая сцена, — неожиданно вздохнула барышня. — Как в сентиментальном романе. «О сестра моя! Через горы и леса, по рекам и бездорожью пробиралась я, чтобы спасти тебя от нависшей тебе опасности!»

— Похоже, — засмеялась я, — только так писали ещё в прошлом веке.

— Тем хуже для нас, — улыбнулась в ответ Аманда. — Говорят, для женщины нет ничего хуже, чем отстать от времени.

— Я всегда относила это правило к одежде, — заметила я и только теперь осознала ту неправильность, которую заметила сразу, но так и не успела оценить. Аманда Рофан была одета по дейстрийской моде! И это в Острихе, где женщины законом обязуются носить открытые платья, особенно в домах без вывески со шпагой! Барыш… простите, Аманда, но почему вы в таком костюме?

— Я? — удивилась барышня. — Это ты в странном костюме, Кати! Что побудило тебя одеться в подобный наряд?

— Но, Аманда! — запротестовала я. — Мы же в Острихе! Здесь так все одеваются!

— И даже похуже, — неодобрительно заметила барышня Рофан. — Но здешняя безнравственность не должна…

— Аманда! — взмолилась я. — Разве вы не понимаете? Это Острих! Тут нельзя ходить иначе! Канцелярия крови!..

— Оставим этот разговор, Кати, — решительно перебила барышня. — Я не боюсь ни вампиров, ни канцелярию крови, которая наживается на разжигаемых ими страхах. Я поданная дейстрийской короны и имею право одеваться так, как сочту нужным. И ты, между прочим, тоже.

— Так вы не верите в вампиров, барышня? — поразилась я. — Разве вам не рассказывали?..

— Да, — признала Аманда. Она была всё такой же тоненькой, хрупкой и изящной, как в Дейстрии, всё те же прекрасные глаза, изящные руки, матовая кожа, не знающая румянца. Но куда подевалась её благородная беспомощность! Передо мной сидела девушка, которая, без сомнения, знала, чего хочет и как достигнет желаемого. Подобная метаморфоза пугала и настораживала. Прежняя барышня Рофан проявляла решительность только в тех случаях, когда устремлялась кому-то на помощь. А теперь?..

— Да, мне рассказывали, как ты пропала, — чуть дрогнув, продолжила барышня. — Когда вместо тебя ко мне приехала дядюшкина служанка Пэги и наплела с три короба… Она говорила, что явилось чудовище, о котором ты рассказывала, и утащило тебя, и что это чудовище, уж конечно, заодно с господином Шереном… А потом дядюшка прислал коляску и просил немедленно вернуться.

— И вы вернулись? — уточнила я.

— Разумеется, я не могла отказать дядюшке, — удивилась вопросу Аманда. — Я попросила поехать со мной господина Доринга, чтобы он представлял мои интересы. К тому моменту мы уже решили, что надо потребовать свою долю деньгами, и к тому же доходы за то время, когда дядюшка скрывал от меня наследство.

— И вы потребовали? — не поверила своим ушам я. Не то, чтобы такой шаг казался мне неправильным, но как он не вязался с образом прежней Аманды!

— Нет, — нахмурилась барышня. — Дядюшка встретил меня очень расстроенный, и сказал, что я была совершенно права в отношении жениха, которого он мне предлагал. Это оказался совсем не тот человек, с которым дядюшке хотелось бы породниться. Господин Шерен, как оказалось, сумасшедший, безумец, он притащил с собой какого-то актёра, который представился вампиром и утащил тебя из дядюшкиного дома. Остриец кричал про вампиров, но все слышали, как тот актёр говорил по-острийски, и, к тому же, он размахивал шпагой, а сейчас фехтуют всё больше в Острихе. К тому же служанки — и Мари, и Пэги, и другие рассказывали, как он приставал к ним в коридорах, уговаривая раздеться. Якобы искал следы от укусов вампиров, подумать только! — В голосе барышни сквозило самое сильное возмущение. — Безумец и развратник, к тому же похититель женщин. Дядюшка говорил, его псы не выпускали никого из дома, пока тебя не стало совсем уж бесполезно искать, и в тот же день господина Шерена попросили удалиться, пока дядюшка не поставил в известность власти.

— О… — потянула я, не зная, что и говорить. Мне говорили, что Таспы едва не разорвали сделку с господином Шереном, но мне не приходило в голову, что я была тому причиной. Как, однако, костное сознание так называемых порядочных людей тщится привести мир в соответствие со своими взглядами!

— Дядюшка Тасп был очень сконфужен таким оборотом событий, — как ни в чём ни бывало продолжала свой рассказ барышня. — Мы помирились с ним, и он выдал мне доходы с мельницы, которые мне причитались, но мою долю выкупать не стал. Теперь меня зовут Аманда Тасп-Рофан, и смерть ещё одной — очень дальней, Кати! — тётушки сделала меня до неприличия богатой. Она завещала свои деньги той из племянниц, которая весит не менее семи и не более восьми стоунов,[23] и такая одна только и нашлась: я вешу всего семь с половиной стоунов. В другое время завещание могли бы оспорить, согласись, оно достаточно нелепо, но…

— Но на этот раз был не тот случай, — закончила я вместо своей бывшей нанимательницы.

— Именно, — кивнула Аманда, и в этом жесте не было ничего от прежней барышни, пронесшей сквозь все невзгоды и тяготы наивный взгляд не то ребёнка, не то феи из сказки. — Едва закончили с формальностями, как я отпросилась из дома дядюшки и уехала в столицу. Я слышала, там есть агентства частного сыска и, коль скоро я обещала дядюшке не втягивать семью в историю, сообщая полиции о твоей пропаже, я решила обратиться к ним.

— И вы обратились?! — ахнула я, представляя, как наёмные сыщики копаются в подробностях моей жизни, вернее, жизней.

— Разумеется, обратилась! Кати, ты ведь не думала, что я могу бросить тебя в беде! — воскликнула барышня с искренним негодованием, и прежняя наивная девочка на миг промелькнула в чертах новой женщины, сидевшей рядом со мной. — Я обратилась, и в несколько агентств, там обещали помочь, но каждый раз присылали мне через пару дней или через неделю вежливое извинение.

— Понимаю, — кивнула я, догадываясь, что Бюро безопасности позаботилось о том, чтобы пресечь мои поиски, не привлекая излишнего внимания.

— Тогда я разместила объявление в газету, — продолжала барышня, и вскоре мне пришло письмо с вырезанным объявлением. Кто-то начеркал на полях, чтобы я обратилась по указанному адресу, и, мол, тогда смогу получить сведения о тебе.

— И вы обратились, — обречённо констатировала я.

— Конечно!

Мне оставалось только хвататься за голову. Барышня, очевидно, не имела никакого понятия, какие опасности подстерегают девушку, наивно ответившую на письмо незнакомых людей, особенно если эта девушка хороша собой и особенно — если богата. Но судьба была явно благосклонна к Аманде, раз она сидела передо мной целая и невредимая.

— Я пришла по адресу, очень приличное место на Бузинной улице, контора на втором этаже, все приятные и любезные люди. Со мной говорил немолодой господин почтенной наружности, наверняка очень занятый человек: у него в глазах чувствовалась какая-то усталость, и он сказал…

Я вздрогнула.

— У него был квадратный подбородок, а волосы тёмные с редкими нитями седины? — быстро спросила я, повинуясь какому-то наитию. — Высокий рост, не меньше двух ярдов?

— Да… — удивлённо подтвердила Аманда. — А в чём дело, Кати, ты его знаешь? Твой знакомый?

— Нет, — хмуро ответила я. Так, значит, эту игру затеял Бломель. Как мне повезло, право слово, что барышня такая наблюдательная, и заметила выражение глаз «почтенного господина». Повезло… И что ты собираешься делать с этим везением, Ами?

Спросив барышню, когда она обратилась в агентство, и получив ответ, я смогла прикинуть: похоже, Бломель затеял игру, как только потерпел неудачу с Гретой. Хотела бы я знать, чего он добивался!

— Господин Доринг отговаривал меня, — внезапно сообщила барышня, не замечая моего вытянувшего лица. — Он говорил, ему известен твой друг и даже дал понять, что тот освободил тебя из рук Шарена и увёз подальше от К*** и поместья Таспов.

— Ну, да, — подтвердила я, вспоминая, что мы с напарником действительно подкинули нотариусу записочку, где сообщали о своей дальнейшей судьбе. — Разумеется, меня спас мой друг, и мы уехали. Вы простите меня, барышня, что я доставила вам столько хлопот, но, когда мой друг нашёл меня, мы были уже далеко от К*** и…

— В сыскном агентстве не слишком поверили в эту историю, — прервала мои извинения Аманда. — Они сказали, что острийцы увезли тебя, и уж непременно в Острих, и обещали навести там справки.

— Да, но, барышня, я ведь…

— Кати, я же просила! — рассердилась моя самозванная спасительница. Прошу тебя, не барышня — Аманда. Аманда. Неужели так сложно запомнить?!

— Да, Аманда, — покорно кивнула я. — Как скажете.

— Ну, вот, — заканчивала свой рассказ барышня. — Тот господин вызвал меня и сказал, что ты нашлась в курортном городке Остриха недалеко от границы. Дал мне своего человека под видом лакея, и мы приехали сюда. Гуго обещал найти возможность снестись с тобой, да что-то не торопился.

— Вот как, — отметила я. Если почтенный господин был Бломель, то лакей Гуго был его человеком. Наверняка бедолага растерялся, когда хозяин был найден со смертельной раной в груди! Небось теперь искал, кому бы продать свою наивную заказчицу… И я готова поставить своё месячное жалование, что лакей нашёл этого человека, и зовут его Дрон Перте! В этот момент скрипки взвизгнули особенно противно, и музыка стихла.

— Барыш… Аманда, я очень вам благодарна за заботу, — вполголоса произнесла я. Дрон Перте, которого я за время разговора не упускала из виду, и который, любезничая с трактирной девицей, потягивал пиво из пятигилловой[24] кружки, перевернул её, показывая, что выпил всё, и повернулся в нашу сторону. — Но, право же, в этом не было никакой необходимости, и, потом… чем вы могли бы мне помочь?

— Я думала найти тебя, — смутилась Аманда. — Потом, если тебя держат силой… Ты ведь исчезла, не попросив расчёта, и по острийским законам, подчиняешься мне, ведь я благородного происхождения.

— Но, барышня! — запротестовала я, чувствуя себя беглой холопкой из исторического романа. Аманда виновато похлопала меня по руке.

— Конечно, дорогая, это нелепость, — произнесла она извиняющимся тоном, — но я рассудила: этот закон даст мне право за тебя хлопотать, и я могла бы обратиться в местную полицию от твоего имени!

— А… — выдохнула я, смутившись своего горького подозрения. — Но, Аманда, господин Доринг был прав. Я, правда, была в руках «устриц», но мой друг спас меня, и…

— Но почему ты не дала о себе знать?! — возмущённо воскликнула Аманда. Я понурилась. Не могла же я ответить барышне, мол, простите, дорогая, но я выбросила прежнее имя и прежнюю жизнь вместе с вами.

— Мне хотелось забыть, — совсем тихо пояснила я. — Забыть всё пережитое и… Мне жаль, правда, тех хлопот, которые я вам доставила!

— Ничего, Кати, не переживай и не расстраивайся, — улыбнулась мне барышня. — Теперь я нашла тебя, и всё будет хорошо. Ты бросишь эту позорную жизнь, мы вернёмся в Дейстрию, где никто никогда не узнает…

— О чём не узнает, барышня?! — едва ли не закричала я, внутренне похолодев от обещаний Аманды. Ей известно, чем я занимаюсь? Но откуда? Кто сказал? Бломель? Лакей Гуго? Или Дрон решил подшутить надо мной?

— Ну же, Кати, не пугайся, — сочувственно проговорила барышня Тасп-Рофан. — Я не собираюсь тебя осуждать, не знаю, как я сама бы поступила в такой же ситуации, но…

— Барышня! — взмолилась я. Аманда наклонилась ко мне и шёпотом объяснила:

— Ты продала душу дьяволу, Кати, когда осталась со своим другом. Я понимаю, он тебя спас, и вполне естественно, что тебе захотелось вознаградить его, но такая ли благодарность прилична в твоём положении?

— Аманда, о чём вы? — из последних сил воскликнула я. Откуда в этой вчерашней девочке такая дьявольская проницательность, такая безумная осведомлённость? И как она может намекать на не-мёртвых, если только что отвергла саму возможность их существования?!

— Не притворяйся, Кати, это лишнее, — строго заявила барышня. — Ты жила с мужчиной, с которым не состояла в браке, и, быть может, и сейчас живёшь с ним или с другим господином. Кто этот человек, с которым я тебя встретила?

От облегчения я не нашла ничего лучше, как расхохотаться, и это не вызвало одобрение со стороны моей добродетельной спасительницы. Так, значит, она приехала сюда вырвать меня если не из рук врагов, то из объятий любовника!

— Кати! — нахмурилась барышня. — Тебя могли ввести в заблуждение, но, прошу, поверь: я делаю это только для твоей пользы! Поедем со мной на родину, и, клянусь…

— Аманда, погодите! — отсмеявшись, замахала руками я. — Вы даже не спросили, как я живу, а уже делаете выводы!

— Я спросила тебя, — обиженно напомнила барышня. — Ты не соизволила ответить.

— Ну, так я исправлю своё упущение, — весело предложила я. Дрон Перте, словно приняв решение, медленно двинулся в нашу сторону, и я поняла, что стоит поторопиться. — Один мой друг, барышня, который приехал в К*** повидаться со мной, узнал от господина Доринга о случившемся и бросился мне на помощь. Это было не так-то просто, но, в конце концов, ему удалось вырвать меня из рук «устриц». Мне, конечно, стоило написать вам, но я была напугана, а мой друг переживал за меня, ведь мы были уже в Острихе, и он боялся, что нас будут искать. Вот и всё, и, клянусь вам, нет никакого повода подозревать меня в безнравственности! Уж поверьте, я сознаю меру благодарности, и мой друг никогда…

— Да, Кати, а имя? — перебила меня Аманда. Дрон Перте свернул в сторону и пропал из моего поля зрения. Я понизила голос.

— Аманда, вы ведь и сами догадались… Мне не хотелось тогда раскрывать, до какой нищеты можно дойти, имея беспутного и расточительного отца, и я не хотела позорить свою фамилию позорным трудом служанки…

— Кати, не говори так! — пылко воскликнула барышня, становясь похожей на себя прежнюю. — Ты знаешь мои взгляды, всякий труд благороден, и ничто не может унизить человека!

— Разумеется, барышня, — горько поддакнула я. — Прекрасные мысли для наследницы большого состояния, они так идут вам и, наверняка, найдётся человек, желающий разделить и то, и другое.

— Кати, как ты можешь так говорить?! — возмутилась Аманда.

— Ивона, — твёрдо произнесла я. — Моё имя — Ивона Рудшанг, если вы не хотите, чтобы я называла вас барышней.

— Ивона, — повторила слегка ошарашенная Аманда. — Но… если ты вернула имя, и у тебя новые наряды… Кто содержит тебя, моя дорогая?

С трудом подавив рвущееся с губ: «не ваше дело, сударыня!», я, как могла беспечно улыбнулась:

— Не у вас одной, Аманда, есть богатые дядюшки. Мой теперешний опекун, Поликарп Мотберин, узнал, что после смерти его друга и друга моих родителей, другого моего опекуна, я осталась без средств к существованию и решил обеспечить меня настолько, насколько это будет в его силах. Что же до господина Перте, то он сын синдика городских стрелков — это навроде городской полиции, Аманда, и не так давно оказал мне огромную услугу, вырвав меня из рук похитителей, которые здесь, в Острихе частенько врываются в богатые дома в надежде на поживу. По его настоянию я переехала в дом синдика, на который решатся напасть в последнюю очередь, и вот уже больше недели пользуюсь их гостеприимством. Как видите, Аманда, вам не от чего меня спасать, и вы можете только разделить со мной мою радость.

— Браво! — объявил сын синдика, откидывая занавесь и проходя в отгороженный угол. — Браво, сударыня, я восхищаюсь вашим умением высказываться ясно и по существу!

— Сударь! — холодно обратилась к нему Аманда Тасп-Рофан. — Я бесконечно признательна вам за спасение моей подруги, но, позвольте заметить — вы пьяны, и это совершенно недопустимо в приличном обществе!

— Я не пьян, сударыня, — возразил сын синдика, склоняясь в глубоком поклоне и поднося руку барышни к своим губам. — Я ничуть не пьянее самого трезвого аскета, который никогда не пил ничего крепче минеральной воды из наших источников, и, если моё поведение вас удивляет, вините в том свою красоту, не более.

— Я здесь не для того, чтобы выслушивать цветистые комплименты, — ещё холоднее отчеканила Аманда, не спеша, впрочем, отнимать свою руку.

— В отношении вас, сударыня, самый цветистый комплимент окажется жалким преуменьшением, — заверил сын синдика, и на этот раз Аманда смолчала. — А теперь, коль скоро мы разрешили все недоразумения, не перейдём ли к тому делу, ради которого я мечтал о встрече с вами — разумеется, до того, как увидел воочию вашу красоту.

С этими словами Дрон Перте сел и заговорил о благотворительном концерте.

— Признайтесь, сударь, — предложила я, когда мы после всех отданных в этот день визитов возвращались в дом синдика к обеду, — вы нарочно подстроили ту встречу с Амандой.

— Да, и убил сразу двух зайцев, — самодовольно похвалился авантюрист. — Это дельце досталось мне по наследству от Бломеля, который не то разоблачить вас хотел, не то шантажировать жизнью этой милой девушки. Кстати, скажите, я правильно понял, что барышня Тасп-Рофан происходит из семьи Таспов, землевладельцев и хозяев шерстяных мануфактур?

— Вам-то какое дело, сударь? — поразилась я. — Держитесь лучше подальше от этого ребёнка, она слишком хороша для ваших шуточек!

— Ребёнка? — с улыбкой переспросил сын синдика. — Ивона, дорогая, ваша подруга давно не ребёнок. Почему бы ей и не выйти за меня замуж, если я ей понравлюсь?

— Потому что вы авантюрист, подлец и расточитель! — самым невежливым образом отрезала я. Сын синдика только рассмеялся.

— Именно такой муж и нужен этой чересчур добродетельной барышне. Она будет меня исправлять и от того совершенно счастлива. Вот что, Ивона, это ваша подруга, помогите мне с этим делом, а взамен я обещаю заботиться о ней до конца моих дней! Соглашайтесь, это хорошая мена.

— Если вы думаете, что для вас я освою ремесло свахи, — сердито начала было я, но Дрон Перте не дал мне договорить.

— Это самое меньшее, что вы можете сделать после того, как сами оказались несвободны. Ну же, моя дорогая, неужто вы можете обречь меня на богатую старуху с тремя подбородками?

— Позволь тебя предостеречь, хозяюшка, — весело приветствовала меня ночью Беата, едва напарник втолкнул меня в дверь её комнаты. — Ты напрасно знакомишь кавалера со своими подругами, совершенно напрасно! Умней было бы вызвать в них взаимную неприязнь. Лучше закатывать глаза и ахать, что муж не любит твоих приятельниц, чем плакаться, застав их вдруг вместе!

— Она не собирается замуж, — отрезал Беренгарий. — О какой подруге ты говоришь?

— А твоя малютка не рассказывала тебе? — засмеялась Беата. — Дрон Перте свёл её с заезжей дейстрийской барышней, и они очень мило побеседовали, разве не так, хозяюшка?

— И весь город об этом судачит? — нахмурился вампир.

— Нет, что ты, какой там весь город! — отмахнулась наёмная убийца. — Знают мои ребята, да пара нищих, которые всё равно никому не скажут.

— То есть весь город, — сделал вывод мой напарник.

— Высший свет не знает, — усмехнулась Беата. — Городские стрелки не знают, кровники не знают… все приличные люди не знают — незачем им знать, им и спросить не у кого.

— Будем надеяться, — буркнул вампир.

— И не зря, — засмеялась Беата. — Кровники были бы последними дураками, если бы не взяли эту девушку на заметку. Ходить в закрытом платье, подумайте только, какая вольность! Или она сестра священника, чтобы себе такое позволять?

— Сколько я знаю — нет, — недовольно проворчал вампир. — Дейстрийка — единственная новость, которую ты можешь сообщить, а, Беата?

— Нет, не единственная, — сообщила убийца. — Нашего красавчика заметили делающим визиты в сопровождении своей невесты — утром, и в одиночку — после обеда. Вы не знаете, с каких это пор портной и каретник принадлежат к высшему свету, чтобы к ним приходили с визитом и почтительно просили почтить своим присутствием концерт или что там ещё устраивает его добрая матушка?

Беата назвала имена, и я вспомнила, что видела их среди списка приглашённых. Видимо, я не зря подозревала Дрона в намерении на концерте расплатиться с заимодавцами.

— Ты-то откуда знаешь, зачем он к ним приходил? — поразилась я.

— Есть способы, — улыбнулась наёмная убийца.

— Это неважно, — нетерпеливо оборвал нас вампир. — Беата, я ценю твои старания, но мелкие делишки Дрона Перте нас не касаются. Есть ли что-то важное?

— Нет, — немедленно ответила убийца.

— Ну, вот это и следовало сообщить, — заявил вампир. — А теперь займись, пожалуйста, своей ученицей, не теряй времени. Я бы не хотел, чтобы она завтра была измотанной и усталой.

— А, званый вечер в доме синдика! — Беата, и без того всё время посмеивающаяся, теперь разразилась хохотом. — Ничего не сказать, славную невестку нашёл себе старый Перте! Он, думаю, не знает, где пропадает по ночам хозяюшка?

— Старый Перте готов женить сына на ком угодно, лишь бы поправить его дела, — сердито ответил вампир. — А тебе советую заняться тем делом, которое тебе поручено…

— А не лезть в твои дела, кровосос? — закончила вместо него убийца. — Изволь. Но коль скоро ты торопишь меня с уроками, я потороплю тебя самого. Вот дверь, мой милый, а вот окно. Выйди туда или туда и не возвращайся прежде, чем мы закончим урок.

Вампир остолбенел от такой наглости, и не нашёлся с ответом, а Беата стояла перед ним, уперев одну руку в бок, а второй указывая на выход из своей комнаты.

— Я не шучу, кровосос. Ты просил обучить свою малютку премудростям моего ремесла — я подчиняюсь, но учителя тоже надобно слушаться. Наш предмет изучается наедине, и чем дальше ты отсюда окажешься, тем полезнее будет для хозяюшки.

— Только не вздумай её бить, как принято в ваших школах, — проворчал вампир и, как и вчера, превратился в туман, чтобы тут же растаять.

— Зачем тебе всё это? — спросила я, только сейчас решившаяся заговорить.

— Затем, что не могу больше видеть его надутую физиономию, — улыбнулась Беата. — Твой друг восхитительно бесится, когда речь заходит о свадьбе, но я бы слишком отвлекалась на него и не смогла бы ничему тебя научить. А теперь подойди сюда и покажи, как ты запомнила первый урок!

С тех пор, как я познакомилась со своим напарником, слово «урок» вызывало у меня сильнейшую неприязнь, ведь каждая попытка вампира меня чему-нибудь научить заканчивалась потерями с моей стороны, я имею в виду, что не-мёртвый пил мою кровь, заставляя тем самым лучше усвоить его наставления. Сейчас же мне не грозило ничего подобного, но сама суть урока вызывала во мне сильнейшее отвращение. Однако же я без труда назвала каждый препарат из многочисленных скляночек и коробочек, заставивших трюмо и коротко указала на то действие, которого от них можно ожидать, то есть слово в слово пересказала вчерашнее наставление.

— Браво! — воскликнула Беата, когда я закончила рассказывать всё. — Вот тебе бокал вина за усердие.

Протянув мне вместо бокала кружку, до половины заполненную вином, она отодвинула свои скляночки и достала свой ящичек с печеньем.

— Не отказывайся, — проговорила наёмная убийца, предлагая мне одну (самую маленькую, как я заметила) печенюшку. — Тебе стоит подкрепить свои силы перед дальнейшим уроком. Ешь, пей и рассказывай, куда ты прячешь стилет и как собираешься его выхватывать, если в том будет нужда.

— Не проще ли будет показать? — удивилась я. Беата покачала головой и, вздохнув, протянула мне ещё одно печеньице. Я отпила глоток вина и положила в рот первое, чтобы, освободив руки, принять второе, но убийца, передумав, поспешно надкусила его.

— Мне на днях должны доставить манекен, на котором я покажу тебе кое-какие приёмы, а пока… какой смысл доставать оружие, если не собираешься им пользоваться? Нет, рывок из ножен всегда часть удара, если ты только не собираешься выступать на сцене.

— Но, послушай… — запротестовала я, однако убийца слушать не пожелала.

— Оставим это. Я хочу научить тебя главному в нашем ремесле: искусству не оказаться ненароком отравленной.

— Ты дашь мне противоядие? — неуверенно спросила я. Усмешка на лице убийцы, поистине дьявольская, создавала впечатление о какой-то злой шутке, которую Беата собирается со мной сыграть.

— Не бывает противоядия, которое поможет ото всех ядов, и ты не всегда сможешь отличить один от другого, равно как и успеть принять меры, — сообщила она. — Есть только одно спасение — избавиться от яда до того, как он начнёт действие.

— Ты имеешь в виду… — начала было я, и Беата энергично кивнула.

— Именно. Единственное противоядие, которое я могу тебе посоветовать — это рвотное средство. Каждый раз, когда тебе придётся есть или пить в подозрительном обществе, а в наше время это почти любая компания, извинись, выйди и в уборной прими моё лекарство. Яд покинет твой желудок, и ты будешь спасена. Отравители же подумают, что ошиблись с дозой, что сплошь и рядом случается, и побоятся тут же повторять свои попытки. Но, учти, к этому средству следует прибегать, не дожидаясь мучительных признаков отравления, малейшее промедление убьёт тебя.

Подобное наставление заставило меня мучительно покраснеть и едва не вызвало слёзы. Неприличность средства, убийцей именовавшегося спасительным, могла сравниться только с неприятностью его применения и, послушно кивая на речи наставницы, я про себя думала, что лучше умереть, чем воспользоваться её советом.

— Ты мне не веришь, — проницательно заявила Беата. — Зря, хозяюшка, зря. Чем же ты собираешься избавляться от яда, если не так, как тебя учу я?

— Вернее всего было бы попросту не оказываться в подозрительных обществах, — сердито ответила я, чем немало развеселила убийцу.

— Ну, положим, тебе это не удалось. Что тогда?

Внутренне я полагала, что, позвав напарника, смогу получить от него исцеление от любого яда, но вслух не произнесла ничего. Вероятно, он мог бы высосать яд из раны, но единственным способом излечиться после отравленной пищи было, наверное, превращение в вампира, не меньше.

— Ну же, хозяюшка, отвечай! — подбодрила меня Беата, и я тихо проговорила, что, мол, в таком случае мне ничего не останется, кроме как умереть.

— Вздор! — рассердилась убийца. Гораздо проще принять моё средство и излечиться, чем умирать как полная дурочка! Слушай внимательно, и запоминай каждое слово.

Отвратительная лекция, касающаяся приёма любимого средства Беаты была под стать её ремеслу и грубости манер, и, едва выслушав действия, которые я должна была бы по порядку проделать, как только проглочу что-нибудь подозрительное, я со всей поспешностью заявила, что лучше будет умереть.

— Прекрасно! — хладнокровно ответила наставница. — Значит, ты умрёшь этой ночью, потому что я отравила и вино, и печенье.

— Ты шутишь! — воскликнула я и поспешила вглядеться в лицо убийцы. Но та оставалась спокойна, и нисколько не намеревалась посмеяться над своей шуткой. — Ты никогда бы не посмела так поступить. Мой напарник…

— …несомненно одобрил бы это средство выучить его маленькую упрямицу, — ловко подхватила убийца. — Ну же, хозяюшка, отбрось свои сомнения. Признаться, мне не слишком хочется, чтобы ты испустила дух в моей комнате.

— Ты нарочно… выдумываешь… — слабым голосом проговорила я, мысленно призывая на помощь напарника. Но тот, по своему обыкновению, не откликнулся на мой зов, и я оставалась на милость ужасной женщины, так весело признающейся в своём преступлении.

— Я не выдумываю, хозяюшка, — резко возразила убийца. — Ты отравлена и не пройдёт и четверти часа, как ощутишь все прелести агонии. Или ты думаешь, на свете есть много ядов, убивающих быстро и безболезненно? Святая наивность!

— Неправда! — холодея, закричала я, а сама уже потянулась к предлагаемому убийцей средству.

— Уборная в конце коридора, возле лестницы, — быстро проговорила Беата и вытолкнула меня из комнаты.

Когда я вернулась в комнату после, должна заметить, довольно успешного освоения рекомендованного мне метода, то нашла Беату, сидящую перед трюмо и преспокойно попивающую вино из моей кружки. Ларчик с печеньями, по-видимому, пополняемый каждый день, теперь опустел более чем наполовину.

— Ты обманула меня! — воскликнула я, осознав, что означает эта мирная картина.

— Ну-ну, сколько пафоса, — засмеялась убийца. — А ещё говорят, дейстрийцы народ всегда сдержанный и серьёзный. Позволь тебя поздравить с успехом, хозяюшка, и давай приступать к следующей части урока. Я покажу тебе, в каких пропорциях стоит использовать и какие яды, и чего ты сможешь добиться с их помощью. Усаживайся поудобнее и слушай внимательно.

С этими словами Беата похлопала по табурету возле себя, и мне ничего не оставалось, как сесть рядом и приготовиться слушать.

Особенность званых вечеров как в Дейстрии, так и в Острихе, состоит в том, что хозяева, равно как и те, в чью честь вечер устраивается, должны стоять у самых дверей и приветствовать гостей какими-нибудь вежливыми словами. В Дейстрии к тому же мужчина может предложить гостю-мужчине, если он без дамы, выпить с ним, но до Остриха подобный обычай не дошёл, и кавалерам вменяется в обязанность развлекать представительниц прекрасного пола, а не напиваться в узкой компании. Поскольку званый вечер был устроен в честь нашей с Дроном помолвки, хотя прямо об этом и не говорилось ни слова, мы были вынуждены принять на себя основной удар, я имею в виду, основную тяжесть светских обязанностей. Синдика не ждали раньше танцев: его призывали обязанности, что касается Августы Перте, то она ограничилась тем, что расположилась в удобном кресле недалеко от входа. Итак, каждого вошедшего приветствовал Дрон, кланялся, представлял мне и представлял меня, как гостью в своём доме, после чего я была обязана рассказать, насколько приятно мне видеть этого кавалера или эту даму, как долго я мечтала о встрече, какая погода стоит на улице и какие теперь дороги. Потом мы подводили гостя к матушке моего жениха, она милостиво кивала, не вставая с кресла, подавала руку и царственным жестом прекращала аудиенцию. На четырнадцатом человеке у меня начали ныть ноги.

— Сударь, — тихонько позвала я. — Сколько всего вы пригласили гостей?

— Весь город, — рассеянно ответил Дрон Перте, улыбаясь вошедшему почтальмейстеру, который вёл под руку свою дочь, начавшую выезжать только в этом сезоне. В следующее мгновение моя усталость и скука слегка рассеялась под полным ненависти взглядом гостьи: она сладко улыбалась сыну синдика, небрежно кивала отцу, похлопывая его по руке, но, едва бросала взгляд на меня, как хорошенькое личико искажалось от ненависти.

— Сударь, — шепнула я, едва они отошли поприветствовать жену синдика. — Признайтесь, вы ухаживали за этой девушкой?

— Ни в коем случае! — категорически отозвался авантюрист. — Так, пару раз навестил, вот она и… Сударыня! Что с вами?

— Сударь, простите мою невежливость, — еле выговорила шокированная до глубины души я. — Но ведь она ещё ребёнок!

— Разве? — искренне удивился сын синдика. — Мне она показалась вполне взрослой. Во всяком случае, я у неё был не первым… визитёром.

— О! — только и сказала я.

Поприветствовав всех гостей, мы, наконец, смогли отойти вглубь парадного зала дома синдика, где были расставлены кресла для гостей постарше и для них же столы с карточными играми, смысл которых был мне непонятен. В Дейстрии столы обязательно ставились в отдельном помещении и, сопровождая играющую на рояле барышню я не имела возможность ознакомиться со всеми светскими развлечениями, за исключением танцев. В Острихе же предполагают, что человек может чередовать тихие развлечения с шумными, и не тратить время на переход из одной комнаты в другую. Впрочем, я полагаю, такой обычай может быть связан с особенностями планировки острийских домов, которые не позволяют разнести играющих и танцующих по двум залам. Все, однако, не торопились приступить к танцам: званый вечер — это отнюдь не бал. Гости разбились на группки по пять-шесть человек и приступили к общению, а наша с Дроном обязанность оказалась обходить зал по кругу и останавливаться возле каждой компании. Очень скоро я почувствовала себя если не часовой, то минутной стрелкой, и заскучала ещё больше, чем когда исполняла обязанности хозяйки на входе. Темы, вертевшиеся вокруг погоды, купаний, сравнения минеральных источников и грядущего концерта, невероятно меня утомляли. В одном кругу почтальмейстер развивал свои идеи относительно улучшения почтового сообщения — в свете обилия приезжающих, в другом сестра священника делилась мыслями относительно божьего промысла в связи с погодой, которая, разумеется, никогда не была так хороша, как в этом году, в третьем дочка почтальмейстера рассказывала, какое платье на ней будет на концерте.

— Сударыня, — с улыбкой обратился ко мне сын синдика, когда мы сделали всего только полтора круга. — Я вижу, наши развлечения не доставляют вам удовольствия. Может быть, вы устали?

— Полагаю, я совершенно обессилила, — призналась я.

— В таком случае, сударыня, давайте закончим круг, чтобы не обидеть никого из наших гостей, и присядем.

— А прямо сейчас присесть мы с вами не можем? — жалобно простонала я, и Дрон Перте вежливо рассмеялся.

— Думаю, вы не захотите никого обидеть невниманием, Ивона. Обопритесь на меня и пойдёмте, невежливо, что мы разговариваем по-дейстрийски так близко от гостей.

— Если бы вы знали, сударь, как я далека от желания быть с кем бы то ни было вежливой, — вздохнула я, но больше протестовать не стала.

Дрон Перте выполнил своё обещание: после второго круга вежливости он подвёл меня к креслу, поставленному недалеко от карточного столика. За столиком сидело несколько немолодых дам, включая жену синдика и мою бывшую квартирную хозяйку, госпожу Дентье. Дамы играли в незнакомую мне и очень сложную игру, где требовалось держать перед собой карты, разноцветные фишки и причудливо вырезанные билетики. Судя по всему, игра велась без особого выигрыша для сторон, и дамы лениво перекидывались словами. Дрон Перте садиться не стал, а, взяв у кого-то веер, принялся обмахивать меня, как будто я жаловалась на трудности с дыханием.

— Итак, хозяюшка, — обратился он ко мне по-острийски, указывая глазами на мать, — как вы находите наш вечер?

— О, изумительно! — несколько ненатурально восхитилась я. — В Дейстрии я никогда не видела подобного, там только и делают, что танцуют или едят. А тут я вижу настоящий салон, как в старинных романах!

Выпад попал в цель: мать Дрона отвлеклась от игры и, покраснела, а сын исподтишка скорчил гримасу. Я только что обвинила семейство Перте, а с ними и весь город в старомодности, провинциальности и неумении развлекаться. Если бы мне неделю назад кто-нибудь сказал бы, что я допущу подобную невежливость, я бы пожелала одного: не дожить до сегодняшнего дня. Однако вызов был брошен, и жена синдика сочла своим долгом ответить:

— Ивона, милая моя, боюсь, вам скучно на нашем вечере. Так мало друзей, и такие непривычные занятия, в вашем возрасте немудрено и заскучать.

— О, хозяйка, — почтительным тоном ответила я, — боюсь, вы ошибаетесь, и…

— Не переживайте, — бросила мне Августа Перте, возвращаясь к своим картам. — Скоро придут музыканты, и можно будет танцевать, а если вы проголодались, то Дрон отведёт вас в комнату с бутербродами.

Поскольку я сама помогала сервировать столики в соседней с залом комнате, я не слишком нуждалась в помощи сына синдика, но, решив не спорить дольше необходимого с «будущей свекровью», послушно кивнула.

— Некрасиво, сударыня, — укоризненно заметил по-дейстрийски сын синдика, — делать замечание людям, которые так стараются вам понравиться.

— Некрасиво, сударь, — ответила я, собираясь высказаться по поводу манеры нравится, к которой прибегала Августа Перте, но, спохватившись, оборвала свою мысль резким кивком. Как бы я ни относилась к манёврам синдика и его жены, а также к нравственности их сына, они приняли меня в своём доме, и об этом не следует забывать.

— Рад, что вы это признаёте, сударыня, — нагнувшись ко мне, интимным шёпотом произнёс Дрон Перте. — И, надеюсь, вы всё же умеете танцевать, потому что ваши молитвы были услышаны.

И он кивнул на дверь, в которую как раз входили трое подозрительно знакомых мне музыкантов.

— Но, сударь! — ахнула я. — Как вы можете приглашать их в свой дом?!

— А почему бы и нет? — холодно заметил сын синдика.

— Но, сударь, в Дейстрии никто не зовёт в парадные залы людей, развлекающих своей музыкой нищих!

— Мы в Острихе, — ещё более холодно парировал Дрон Перте, и я поняла, что больно задела его своим замечанием.

— Прошу прощения, — пробормотала я, и сын синдика ответил коротким кивком.

— Должен признаться, — заметил он после недолгой паузы, во время которой мы наблюдали, как лакей устраивает музыкантов в приготовленном для них углу, — я ждал сегодня лучшей музыки, ведь ваша подруга обещала прийти, но отчего-то не сдержала слова.

— При чём тут моя подруга? — насторожилась я.

— При том, сударыня, что мы могли бы попросить её сыграть для нас на рояле, — пояснил сын синдика. — Я слышал, на ваших балах принято просить о помощи тех гостей, которым хватает вкуса и умения исполнить модный танец.

— Возможно, сударь, но таких людей чаще всего нанимают.

Дрон Перте поморщился, и я поняла, что он нарочно сэкономил на музыкантах, надеясь обойтись вовсе без них. Видать, сын синдика и впрямь задолжал немало талеров!

— В любом случае, ваша подруга не явилась, — подвёл черту под разговором авантюрист. — Я должен вас покинуть и объявить начало танцев, прошу меня извинить.

Едва сын синдика отошёл на середину зала и перестал заслонять от меня вход, как я увидела тоненькую фигурку своей бывшей нанимательницы, даже ради званого вечера не соизволившей переодеться по местной моде. Она замерла в дверях, пугливо огляделась по сторонам, явно смущаясь большого собрания незнакомых людей, которым не была представлена, увидела меня и просияла. Я приветливо кивнула и Аманда, сказав что-то подошедшему лакею (по всей видимости отказавшись от торжественного объявления её имени), тихонько скользнула ко мне, чтобы спрятаться за высокой спинкой кресла. Когда-то всё было наоборот, грустно подумала я и поспешила сжать руку своей барышни.

— Ш-ш! — поспешно шепнула Аманда. — Ничего не говори. Я нарочно не хотела поднимать шума. Подумать только, бал, и я приглашена, но не играю!

— Этому горю нетрудно помочь, — засмеялась я и указала на стоящий недалеко от музыкантов рояль.

— Нет уж, Ка… Ивона! — категорически ответила барышня. — Я желаю полностью насладиться своим первым независимым праздником!

— Как, разве дядюшка не устраивал в вашу честь балы? — искренне изумилась я.

— Устраивал, но я сказывалась больной всякий раз, — тихонько призналась Аманда. — Мне казалось, каждый, увидев меня не за роялем, начнёт смеяться и скажет, что я не на своём месте.

— Однако вы согласились участвовать в концерте, — заметила я.

— Но, Ка… Ивона, я же не клялась вовсе бросить музыку! — возмутилась барышня. — Но на балу я желаю танцевать и веселиться.

— Это не бал, это званый вечер, — ответила я, последние слова произнеся по-острийски. — И, потом, как вы будете веселиться, если вы никого тут не знаете?

— О, — потянула Аманда. — Кат…

— Ивона, — перебила я.

— Ивона, — послушно повторила барышня. — Ты права, моя дорогая, я совершенно об этом не подумала! Как же быть?

— Этому горю тоже помочь не трудно, — весело отозвалась я. — Прошу вас, дождитесь, пока закончится первый танец, и мы попросим хозяина дома представить вас остальным гостям.

— О, Ивона, ты меня спасаешь! — воскликнула Аманда так громко, что жена синдика оторвалась от игры и удивлённо на нас покосилась.

Сын синдика объявил танец — один из тех весёлых, и даже буйных танцев, которыми в Дейстрии никто не стал бы открывать бал, и подошёл к нам. При приближении кавалера Аманда наполовину вышла из-за кресла и протянула Дрону руку, как старому и признанному приятелю.

— Что это значит? — нахмурился авантюрист, с неудовольствием глядя на меня. Очевидно, столь явное пренебрежение приличием, которое Аманда допустила, явившись на вечер тайком, с опозданием, да ещё и в дейстрийском наряде, сын синдика приписал моему влиянию. Я нахмурилась в ответ, надеясь дать понять Дрону Перте, что теперь уже он нарушает все возможные правила вежливости.

— Аманда хочет попросить вас представить её другим гостям, — произнесла я вслух.

— Когда закончится первый танец, сударь, — вежливо добавила барышня и потупила взгляд.

— О, разумеется! — всё с тем же неудовольствием отозвался сын синдика, пожимая барышне руку, и отвесил ей сдержанный дейстрийский поклон. Музыканты, явно приготовившиеся играть, замерли, с удивлением глядя на нас, и в зале послышались шепотки. — Я буду счастлив оказать вам эту услугу.

— Я так благодарна вам, сударь, за вашу любезность, — прошептала Аманда и очаровательно покраснела. Дрон смутился.

— Хозяюшка, вы простите меня? — ещё раз поклонился он Аманде и повернулся ко мне. — Ивона, прошу вас, окажите мне честь и согласитесь танцевать со мной первый танец.

— Охотно, сударь! — ответила я и, приняв предложенную руку, поднялась с кресла, сделала глубокий острийский реверанс и позволила себя вывести на середину зала. Гости — вернее, молодая и танцующая их часть — разом облегчённо выдохнули: задержка показалась им опасной, а начинать первый танец без хозяина дома в Острихе считается не просто невежливым, а даже оскорбительным, и любого наглеца ожидал бы смертельный поединок. Скрипачи картинно взмахнули смычками, кларнетист поднёс свой инструмент к губам, и заиграла, наконец, музыка. Дрон Перте подхватил меня, приобняв за талию и повлёк через вихрь танца, от которого я неделей раньше непременно бы сломала ноги в тщетной попытке исполнить все необходимые па.

— Благодарю вас, сударь, — еле дыша, произнесла я, когда Дрон, закончив танец, подвёл меня обратно к моему креслу. Вампир научил меня танцевать, но я как-то не думала, что мои ноги, простите за вольную подробность, не привыкли к таким движениям, и теперь едва только не подламывались. — Этот танец… был… незабываемым…

— Где вы научились танцевать, Ивона? — вместо ответа шепнул сын синдика.

— Сударь?

— Я спросил, где вы научились танцевать, — безжалостно повторил авантюрист. И немедленно добавил:

— Вы ведь за этим выходили из дома той ночью… когда вернулись красная от поцелуев и сама не своя?

— Тише, сударь! — испуганно оглянулась я на Аманду. Но та стояла возле кресла с вежливой улыбкой и смотрела в другую сторону, не собираясь нам мешать.

— Вы не возмутились, — отметил Дрон Перте. — Теперь я понимаю, почему во время танца у вас было такое отстранённое выражение лица. А теперь скажите честно — это того стоило?

— Простите? — притворилась ничего не понимающей я.

— Умение танцевать — оно стоило вашей крови? Стоило насыщать мертвеца и целовать его в холодные губы?

— Сударь!

— Отвечайте, Ивона! Чёрт возьми, вы живёте в моём доме!

Но отвечать мне не пришлось: усталые ноги меня едва держали, от волнения и утомления после танца тесный корсет показался жестокими оковами, и я, теряя сознание, повисла на руке своего мучителя. Аманда немедленно выскочила из-за кресла, подхватила меня под руку и, бросив на Дрона Перте возмущённый взгляд, помогла сесть.

— Не хотелось бы показаться невежливой, сударь, — холодно проговорила барышня, — но я решительно настаиваю, чтобы моей подруге был предоставлен покой и оказана необходимая помощь.

Она достала платочек, флакончик лавандовой воды и принялась протирать мои виски, время от времени похлопывая по щекам.

— Если вы непременно желаете оказать помощь, милая барышня, — в тон Аманде отозвался Дрон, — то позвольте мне внести свою лепту.

Мне хотелось запротестовать, попросить их обоих отойти и прекратить привлекать ко мне внимание, но, увы, я была слишком слаба, и могла только осознавать происходящее, не слишком надеясь повлиять на события. Потому Дрон, не встретив никакого сопротивления, отстранил барышню от кресла и принялся помогать сам, в меру своего разумения. Он наклонил меня вперёд, насколько это позволял корсет и быстро ослабил шнуровку. Я вздохнула, чувствуя, что, наконец, могу дышать и говорить, и немедленно потребовала от сына синдика оставить меня в покое.

— Погодите немного, сударыня, — с чуть заметной усмешкой ответил Дрон Перте. — Хотелось бы всё же удостовериться, что вы пришли в себя… или перестали притворяться.

Отстранив руки молодого человека, я с негодованием выпрямилась и поспешила опереться на спинку кресла, чтобы не дать ослабленному корсету сползти вниз.

— Позвольте вам заметить, милостивый хозяин, — гневным шёпотом, по-острийски, отозвалась я, — моя личная жизнь — это моё и только моё дело, и ваше любезное приглашение потеряло свою ценность в тот самый момент, когда вы стали предъявлять ко мне такие требования, которые в вашей стране не предъявляются даже законной жене!

— Вот вы как заговорили, — так же шёпотом отозвался Дрон Перте. — Давно пора, хозяюшка, роль оскорблённой недотроги подходила вам куда меньше.

— Сударь! — воскликнула Аманда, которая, не слыша подробностей разговора, всё же заметила охватившие нас чувства.

— Дрон! — с тем же упрёком окликнула сына жена синдика.

— Прошу прощения, я забылся, — достаточно громко, чтобы его могли расслышать обе женщины, отозвался сын синдика и поклонился обеим. — Матушка, вы совершенно правы. Хозяюшка, преклоняюсь перед вашей мудростью. Ивона, надеюсь, вам теперь лучше.

— Благодарю за заботу, милостивый хозяин, — холодно отозвалась я.

— В таком случае позвольте пригласить вас на второй танец, — поклонился мне Дрон Перте.

— Сударь, как вы можете! — запротестовала Аманда.

— Милая барышня, поверьте, — поклонился в ответ Дрон Перте, — я никогда не осмелился бы произнести подобное приглашение, если бы танец, который я мечтаю танцевать в обществе вашей подруги, не был бы полной противоположностью первого. Также позвольте вас заверить, что я помню своё обещание, и обязательно вас представлю, как только выдастся подходящий момент.

— Сударь! — запротестовала я, глядя, как Аманда опускает голову, надеясь скрыть набегающие на глаза слёзы. — Я ещё слишком слаба, чтобы принять ваше приглашение. Окажите мне услугу, пригласите Аманду на этот танец, убеждена, от танца с ней вы получите не меньшее удовольствие, чем от моего общества.

— Ивона, дорогая! — запротестовала Аманда, но Дрон, к моему удовлетворению, уже склонился перед ней в церемонном поклоне и отошёл объявлять танец не раньше, чем добился согласия.

Скрипки, чуть-чуть не попадая друг другу в такт, играли музыку для красивого плавного танца, пришедшего в Острих откуда-то с северо-востока и только недавно появившегося в Дейстрии. Жена синдика оглянулась по сторонам, хлопнула в ладоши и что-то шепнула подошедшей к ней горничной. Та понятливо кивнула, быстро удалилась, а после подошла ко мне, держа в руках красивый кружевной палантин.

— Накиньте, хозяюшка, — тихонько посоветовала она, — и пойдёмте со мной. Я помогу вам привести себя в порядок.

Когда я вернулась, танец уже закончился, и Дрон Перте, верный своему слову, обходил с Амандой гостей, вновь разбившихся на небольшие группки по пять-шесть человек в каждой. Я хотела снова занять своё кресло, но меня подозвала к себе жена синдика и попросила подержать её карты, пока она будет обмахиваться веером.

— Ивона, дорогая, — тихо шепнула почтенная дама, — кто эта милая девушка, с которой разговаривает мой сын?

— Как, хозяйка, разве он не представил её вам? — изумилась я.

— Ещё не представил, моя милая, — раздражённо отозвалась острийка, — да только толку с того представления! Такая-то оттуда-то, дочь таких-то! Я желаю знать в подробностях, кто эта девушка и откуда!

— Её имя вы, разумеется, слышали, — едва скрывая раздражение, ответила я. — Позвольте вас заверить, что Аманда в высшей степени достойная девушка, прекрасно образованная, умная (её красота не нуждается в рекомендациях) и происходит из в высшей степени достойной семьи.

— Это только слова, моя дорогая, — поморщилась жена синдика.

— У нас в Дейстрии упоминание северных провинций говорит о многом, — отозвалась я, — а имя Таспов открывает двери в лучшие дома. Они, может быть, немного провинциальны, но уж Аманды-то это никоим образом не касается, она выросла в столице и получила прекрасное воспитание!

— О ком вы говорите? — обратилась к нам пожилая дама, чьего имени я, увы, не запомнила. К тому моменту только она и госпожа Перте остались за карточным столом: хозяйка Дентье и другая столь же малознакомая мне дама покинули его до моего возвращения. — О той девочке, которая скрывает шею и плечи, словно боится дурного глаза? — И она разразилась неприятным смехом.

— Да, дорогая Генриетта, именно о ней, — подтвердила Августа Перте.

— Ну, так я тебе сразу скажу, нечего твоему сыну терять с ней время! Я, слава богу, бывала в Дейстрии, и в столице тоже, и видела эту девицу! Бряцала на рояле на каждом балу, притом за деньги. Безродная и нищая к тому же!

— Генриетта, дорогая! — укоризненно воскликнула жена синдика.

— Вам не следует так говорить, милостивая хозяйка, — отозвалась я, чувствуя сильнейшее желание стереть гаденькую улыбочку с лица почтенной дамы. — Позвольте вас заверить честью, Аманда никогда не лжёт и не приукрашивает истины. В каком бы качестве вы ни видели её в столице, сейчас она богатая наследница большого состояния.

— О! — отозвалась жена синдика.

— Хм! — поморщилась почтенная дама.

— Не знаю всех подробностей, но её годовой доход составляет не менее двух с половиной тысяч крон в год, — поспешила добить почтенных дам я. — Где-то около шести тысяч марок, я полагаю.

— О! — с завистью простонала почтенная дама. Жена синдика выронила веер и схватила меня за руку.

— Это правда, Ивона? — с трудом проговорила она. — Ты точно знаешь?

— Не совсем, хозяйка, — отозвалась я. — Мне всего лишь известно, кто оставил Аманде наследство, а это были очень богатые люди. Возможно, я и преуменьшила размер их состояния.

— О! — выговорила Августа Перте. Почтенная дама бросила карты на стол (чего категорически нельзя было делать по правилам игры) и поспешно удалилась. — Но, Ивона, милочка, почему эта девушка так странно одета?

— Так принято одеваться в Дейстрии, — ответила я, но этим явно не убедила хозяйку. — К тому же при её слабом здоровье было бы опасно зашнуровываться в корсет, знаете ли.

— О, да, — с сомнениями проговорила жена синдика. — О, да, я погляжу, эта девочка такая бледненькая и худенькая… Вы тоже худы, милочка, но эта!

— В Дейстрии не зазорно быть стройной, — ответила немало уязвлённая я.

— Да-да, конечно, милочка, я понимаю, разные страны — разные вкусы, — поспешно согласилась Августа Перте. — Кто, вы говорите, её опекун?

— Я этого не говорила, — поспешно возразила я. — И, сколько я знаю, у неё нет опекуна.

— Как можно? — поразилась жена синдика. — У такой молоденькой девочки — и нет опекуна?!

— Никто не подумал упомянуть это в завещании, — пожала я плечами.

— О! — ахнула Августа Перте. — Ивона, деточка, я вас умоляю, попросите Дрона представить мне эту девочку! Как можно, в конце концов, так забывать о родной матери!

— Непременно, хозяйка, — слегка поклонилась я. — Но вот они и идут сюда.

— Матушка, — проговорил действительно подошедший к нам сын синдика. — Позволь представить тебе Аманду Тасп-Рофан, дейстрийскую путешественницу и подругу нашей дорогой Ивоны. Аманда, имею честь представить вам мою матушку, хозяйку Августу Перте.

Уже и «Аманда»! Быстро сын синдика встал на короткую ногу с моей барышней!

Сама барышня, покраснев, присела перед хозяйкой дома и пожала протянутую руку.

— Сударыня! — по-дейстрийски начала она, но тут же поправилась и перешла на острийский с тем немного неправильным произношением, какое бывает у человека, изучившего язык по книгам. — Милостивая хозяйка! Познакомиться с вами для меня истинное счастье! Позвольте поблагодарить вас за приглашение на этот чудесный праздник!

От этой похвалы Августа Перте раскраснелась и потрепала девушку по руке.

— Видеть рядом с собой такое свежее личико только в радость, моя милая! Садись возле меня, дорогуша, а Дрон принесёт вам воды, вы, должно быть, устали.

— Разумеется, матушка, — поклонился сын синдика. — Ивона, я надеюсь, вы составите мне компанию?

Почтенная дама смерила сына укоризненным взглядом, но я подала ему руку и позволила себя увести.

— Вижу, вас уже привели в порядок, — заметил Дрон Перте. — Как вы себя чувствуете?

— Отлично, сударь, но не уверена, что выдержу ещё одну порцию ваших ревнивых упрёков.

После этих слов я ожидала взрыва негодования со стороны своего собеседника или едкого ответа, призванного поставить меня на место, но Дрон неожиданно рассмеялся.

— Сдаюсь, сударыня, — выговорил он. — А теперь будьте добры объяснить, что вы наговорили моей матушке.

— О, сударь, я всего лишь выполняю вашу просьбу. Вы просили сделать так, чтобы Аманда вышла за вас замуж, я так и делаю. Первый шаг, мне кажется, разумный — убедить вашу мать в выгоде такого брака.

— И как, у вас получилось? — живо спросил Дрон Перте.

— Сложно сказать, сударь, но, думаю, состояние в пятьдесят тысяч марок удовлетворит аппетиты вашей матери. И, думаю, понравится не только ей.

Сын синдика остолбенел.

— Сударь? — предупредительно окликнула я его.

— Откуда вы взяли такую сумму? — требовательно спросил Дрон Перте.

— Я слышала, как читали первое завещание, — пожала плечами я, — и знаю состояние всех родственников Аманды, включая тётушку, оставившую второе наследство. Если я и ошиблась в своих расчётах, то ненамного.

— В таком случае я не могу поверить в вашу искренность, сударыня, — сделал вывод Дрон Перте. — Ни одна женщина не пойдёт на то, на что идёте вы. Сделайте милость, объяснитесь.

— О, сударь, тут нечего объяснять! У меня, пожалуй, есть к вам всего две просьбы, два вполне безобидных желания.

— Прошу вас, — поклонился сын синдика, — располагайте мной как угодно.

— Вы очень добры, сударь. Итак, первое желание состоит в том, что вы перестанете изводить меня своей ревностью, в вашем положении совершенно неприличной.

— Считайте, что оно уже исполнено, сударыня, — снова поклонился Дрон Перте. — А второе?

— Во-вторых, я настоятельно прошу вас, приобретя влияние на Аманду, отучить её совать нос в чужие дела, в особенности, в мои.

— Вы жестоки, — улыбнулся авантюрист. — Неужели вам не льстит такая нежная дружба?

— Которой вы и Бломель желали воспользоваться в своих целях? О, нет, сударь, я предпочитаю, чтобы это дитя оставалось у себя дома, где бы он ни был, и не рисковало, проникая в тайны, которые её не касаются! Однако, ваша матушка просила принести ей воды.

— О, конечно! — засмеялся сын синдика. К тому моменту мы уже вышли из зала и прошли сквозь комнату с бутербродами, в которой стояли и графины с водой. Дрон Перте остановил лакея, шепнул ему несколько слов и снова повернулся ко мне. — Не хочу мешать матушке беседовать с её очаровательной гостьей. В конце концов, от меня она никуда не денется: слишком проста.

— Сударь, если вы будете допускать подобные выражения!.. — пригрозила я.

— Вы постараетесь помешать моим планам? — подхватил сын синдика. — Но, Ивона, чего же вы хотите? Ваша очаровательная подруга мила, тонка, прекрасно воспитана, но, чёрт возьми, до чего же наивна! Один танец, несколько комплиментов вам, вашей дружбе с ней, её прекрасным глазам — и вот мы уже друг для друга «Дрон» и «Аманда», я прижимаю её руку к груди и шепчу на ушко то, что в ваших книжках называется «вечными пустяками»!

— Со мной вы себе подобного не позволяли, — признала я.

— Вы шарахались от каждого прикосновения, — со смехом напомнил авантюрист. — А ваша подруга боится оттолкнуть человека, который был столь добр к вам. Именно к вам, прошу заметить.

— Ещё один повод держать её подальше от меня, — проворчала я. — Эй! Послушайте, сударь, что означает ваше поведение?!

Как я уже говорила, за разговором мы покинули бальную залу, прошли через комнату для бутербродов и свернули по коридору в сторону подсобных помещений. Дрон Перте, непринуждённо поддерживая разговор, завёл меня в небольшой закуток с диванчиком и второй дверью сразу за ним. Мой возглас относился к тому, что авантюрист, вместо того, чтобы пропустить меня в эту дверь, быстро её захлопнул, так же, как закрыл перед тем и ту, в которую мы вошли. Таким образом, закуток превращался в тесную комнатушку, большую часть которой занимал диван, и которая не оставляла возможности для какого бы то ни было манёвра.

— Я полагал, вы не откажетесь со мной поговорить, сударыня, — хладнокровно заявил сын синдика.

— Мы с вами не раз и не два имели возможность побеседовать как наедине, так и в обществе, сударь, — холодно ответила я. — Не вижу никакого смысла в вашей выходке.

— Ну, скажем, мне захотелось выкинуть что-нибудь эдакое, — примирительно проговорил сын синдика и знаком предложил мне сесть на диван. Я отрицательно покачала головой. — К тому же днём рядом с нами слишком много… общества, вы столь предупредительно не соглашаетесь остаться со мной вдвоём. А ночью… ночью мне не улыбается сделаться жертвой вашего зубастого приятеля.

— Послушайте, сударь! — гневно воскликнула я, но сын синдика взмахнул рукой, словно отстраняя любые возможные возражения.

— Дрон, — мягко поправил он и с размаху уселся на диван. — Просто «Дрон», прошу вас. И садитесь рядом, разговор будет долгий и… занимательный.

— Мне нечего с вами обсуждать, — отчеканила я, пытаясь повернуть ручку и открыть дверь. Разумеется, из этой попытки ничего не вышло. Я могла бы воспользоваться отмычками, но это означало бы выдать себя… даже если проигнорировать тот очевидный вывод, что Дрон Перте непременно постарается мне помешать. — Немедленно откройте дверь и выпустите меня!

Дрон только улыбнулся и похлопал по дивану возле себя.

— Я закричу.

Дрон улыбнулся ещё шире. Потом поднялся, сделал шаг ко мне (я неудобно упёрлась спиной в дверную ручку) и опустился на колени.

— Сударь! — запротестовала я, но сын синдика, не обращая на мои слова никакого внимания, взял мои руки в свои и поднёс к губам.

— Ивона, — прошептал он и поднял на меня глаза — совершенно шальные, такие были у моего напарника, когда тот шептал о своей жажде. Только у вампира глаза тёмные, а у Дрона светлые, холодные… были холодными, пока их не затуманила страсть.

— Сударь, оставьте эти жесты для своих любовниц! — произнесла я, к собственному удивлению, далеко не так громко и не так решительно, как мне бы хотелось. Сын синдика вместо этого принялся покрывать мои руки поцелуями, а после заявил нечто и вовсе несусветное.

— Ивона, любовь моя! Дорогая, любимая, самая прекрасная женщина на земле!

— Сударь! — пролепетала я в неубедительной попытке высвободиться. — Дрон! Пожалуйста!

— Я люблю тебя! Ты как солнце, ты осветила мою жизнь, я дня не могу провести, не видя твоего лица, не слыша твоего голоса, я никто, если не могу целовать твои руки, краешек платья, ноги, землю, по которой ты ступаешь!

Слова сына синдика не расходились с делом, и он в самом деле склонился к моим ногам, чтобы целовать сначала подол платья, а после и ноги, которые он так аккуратно разул, что я даже не пыталась сопротивляться.

— Дрон, прошу вас! — простонала я. — Сюда могут войти, нас могут услышать!

— Не бойся, любовь моя, — ответил Дрон Перте, проводя руками по моим ногам. — Никто сюда не войдёт, я запер дверь, и нас никто не услышит…

— Вы не раз проверяли это, сударь, не так ли? — резко спросила я, внезапно почувствовав отвращение при мысли, что я далеко не первая (и тем более не последняя) оказалась заперта наедине с авантюристом в этой комнатушке с диванчиком. — Уберите ваши руки, сударь, и давайте прекратим этот нелепый фарс! Отпустите меня немедленно, иначе я буду кричать и стучать в дверь. Учтите, я не шучу!

Дрон Перте наконец-то послушался и, отпустив мои ноги, медленно поднялся… чтобы тут же заключить меня в свои объятия.

— Вы, кажется, не верите мне, сударь? — сердито спросила я, упираясь руками в грудь авантюриста. Несомненно, в этом положении я была лишена возможности стучать в дверь руками, но, в конце концов, у меня есть ещё и ноги! — Я последний раз предупреждаю и сейчас закричу. Ну же!

— Ивона, любовь моя! — прошептал вместо ответа сын синдика, придвинувшись ко мне так близко, что его губы едва не касались моих. — Поверь мне, я никогда ничего подобного не испытывал. Да, ты не первая, но я ведь никогда не скрывал этого от тебя!

— Попробовали бы вы это скрыть, — с затруднением произнесла я, не сумев ни оттолкнуть авантюриста, ни отодвинуться самой. Моя голова упиралась в выступ на двери так же неудобно, как спина в дверную ручку.

— Ты знаешь всё, — так же жарко шептал Дрон. — Ты знаешь, кем я был, и как зарабатывал деньги. Ты знаешь, как я развлекался, и даже знаешь, с кем. Но, Ивона, поверь, я устал от всего этого! Знаю, я кажусь тебе подлецом, мерзавцем, негодяем, и, знаю, я и есть всё это, но, молю, послушай меня, сжалься, пощади! Я люблю тебя, ты моя жизнь, никто и никогда не был для меня так дорог, как ты! Ивона, прошу…

Его губы были тёплые и мягкие, а поцелуи жаркими, и вскоре моё лицо пылало, как в огне. Голова кружилась не меньше, чем от власти вампира, и я едва осознавала, что в спину мне больше не упирается дверная ручка, а в голову — фигурный выступ двери, и я как будто сделалась невесомой и не касаюсь ногами пола… а потом чужие руки уверенно распустили шнуровку корсета, и я почувствовала под спиной мягкую поверхность дивана.

В этот самый момент, как в плохом романе, с шумом повернулась ручка двери, но дверь, разумеется, не поддалась. Сразу же за этим томный мужской голос проговорил, как будто задыхаясь от страсти:

— Я уверен, дорогая, про это место никто не знает! Дурак лакей, забыл ключи. Сейчас, я живо его приведу и заставлю открыть!

Дама, по-видимому, что-то ответила, но её голос не проник в наше с Дроном убежище. А мужчина поспешил её заверить:

— Откроет, любовь моя, не сомневайся! Я обещал ему два талера за труды, и кому захочется отказываться от такого?

Потом за дверью раздался неприлично громкий звук поцелуя, заставивший меня выпрямиться от ревности и оттолкнуть сына синдика. Ему мужчина, быть может, и был незнаком, но я-то хорошо узнала этот голос! Что он, чёрт возьми, делает днём в доме синдика?! И кто это с ним?!

Дрон Перте превратно понял мой жест как знак боязни разоблачения и поспешил окликнуть незваного гостя.

— Хозяин! Прошу прощения, не знаю вашего имени!

— Вот так дела! — притворился удивлённым мой напарник. — Да тут никак занято!

— Поверьте, мне очень жаль! — отозвался сын синдика, кусая губы.

— Что поделать! — очень натурально вздохнул вампир. — Такова жизнь! Кстати, милостивый хозяин, не вы ли, простите, Дрон Перте?

— Разумеется, нет, милостивый хозяин! — на всякий случай соврал сын синдика. — Я такой же гость, как и вы, и успел вперёд вас сунуть лакею два талера. А почему вы приняли меня за него?

— Да я не принял, только матушка молодого Перте потеряла его и теперь собирается искать по всему дому. Вот я и подумал: если его нигде нет, а тут кто-то заперся…

— Ха-ха-ха! — ненатурально рассмеялся сын синдика. — Вы правы, вывод напрашивается. Но я, право же, не он!

— Да я понял, приятель! Уж простите, что помешал вашему отдыху, ухожу уже!

За дверью воцарилось молчание: звук шагов не проникал в нашу комнатушку. Но Дрон Перте казался не расположенным к продолжению начатого разговора, он отстранился и поспешно пригладил волосы.

— Проклятье, Ивона! — прошептал он. — Матушка всё испортит! Сидите здесь, я найду её и успокою, а потом вернусь к вам!

— Но, послушайте! — запротестовала я — как и во всех других случаях, совершенно безрезультатно. Дрон Перте поспешно поцеловал меня, вскочил на ноги, распахнул дверь за диваном и выбежал из комнаты. Я осталась одна, и тут же почувствовала себя неуютно без корсета, со смятой блузкой и растрёпанной причёской. Стоило подняться и позвать горничную… я даже начала составлять вполне убедительное объяснение своему внешнему виду: усталость, обморок, отчаянные попытки вернуть меня в сознание… В глубине души я слишком хорошо понимала, насколько это мало похоже на правду и как мало мне поверит острийская горничная. Это заставляло меня лежать, не шевелясь и ждать решения своей участи. Откровенно говоря, «безумная страсть» мне представлялась несколько иначе. Наверное, потому, что даже самые нелепые сентиментальные романы, которые читала госпожа Кик, ничего не говорили о том, как следует себя вести, когда любовник убежал успокаивать свою почтенную матушку.

— Что же ты не зовёшь меня на помощь, хорошая моя? — прямо надо мной прозвучал тихий голос, который не сулил мне ничего хорошего. Дверная ручка не поворачивалась, дверь не скрипела, из чего я могла заключить, что вампир воспользовался своим даром проникать в любые помещения, если они не защищены рябиной.

— Что ты здесь делаешь?! — попыталась вскочить с дивана я, но жёсткая рука — ничуть не менее тёплая, чем руки недавно выбежавшего из комнаты человека, — удержала меня в прежнем положении. — Как ты здесь очутился?!

— По приглашению хозяйки дома, разумеется, — с кривой улыбкой отвечал вампир.

— Ты… её?!. - в ужасе спросила я, но напарник покачал головой.

— Нет, я удовольствовался маленькой служанкой. Даже двумя, если быть совсем точным… но к чёрту точность, моя дорогая! Ты ничего не хочешь мне сказать, а, Ами, хорошая ты моя девочка?

— Н-н-ничего, — пробормотала я, под злым взглядом вампира снова пытаясь поднять и отодвинуться от него как можно дальше. Напарник вновь удержал меня на месте.

— Лежи, Ами, не вставай. Твой замечательный кавалер теперь надолго… обезврежен. Сперва он найдёт свою мать, потом будет отвлекать её от этого коридора, потом ему придётся согласиться составить с ней и Амандой партию в карты, потом к нему подойдёт та маленькая стервочка с почты и попросит объявить следующий танец. Ему придётся согласиться и даже пригласить её на танец, потому что иначе он нарушит сотню незыблемых правил вежливости. Потом он вернётся к матери доиграть партию и сделать пару-тройку очень важных намёков Аманде. Потом вернётся его отец и объявит, что любит смотреть, как танцует молодёжь. Дрону Перте придётся выполнить его пожелание и пригласить кого-нибудь из дам. Готов поставить пару новых сапог, что позовёт он как раз Аманду, тем более, что отец, которому жена кое-что расскажет о твоих откровениях, будет необыкновенно счастлив доставить прекрасной гостье удовольствие. Когда, наконец, у сына синдика будет время вспомнить о тебе, ты давно уже закоченеешь, лёжа без одежды в прохладной комнате.

— Гари, послушай… — пролепетала я. Вампир скинул с плеч камзол и небрежно бросил его на спинку дивана, после чего подсел ко мне, явно не собираясь обращать внимание на мои слова.

— Что касается лакеев, то они уже подкуплены молодым хозяином, и не только сюда не войдут, но и проследят, чтобы никто не появлялся в этой части коридора. Итак, моя хорошая, чего ты боишься или кого ты ждёшь?

— Гари, я понимаю, как это выглядит в твоих глазах, — пробормотала я. — Но, пойми, я ничего…

— Не могла с собой поделать, — закончил вместо меня вампир. — Вот потому-то я, старый дурак, не ложусь спать, как все добрые не-мёртвые, а мчусь сюда, вызволять мою девочку из лап порока. Правда, у меня получается лучше, чем у твоей маленькой барышни?

— Чего ты хочешь? — сдалась я, осознав, что нет таких слов и оправданий, к которым Беренгарий пожелал бы прислушаться.

— О, это очень хороший вопрос, моя девочка! — не спеша проговорил напарник и окинул меня голодным взглядом, под которым я почувствовала себя начисто лишённой одежды. Вампир, по своей привычке, немедленно ответил моим мыслям. — А этому горю, как ты сегодня изволила заметить, помочь нетрудно. Иди-ка сюда, моя дорогая.

И я, совершенно неспособная овладеть своим телом, присела, поддаваясь навстречу напарнику, который принялся расстёгивать крючки на боку моей кружевной блузки.

— Пусти! — застонала я, понимая, что, коль скоро мне нечего было противопоставить человеку, перед вампиром я хуже, чем беспомощна.

— Вот уж нет, — зло ответил не-мёртвый, привлекая меня к себе и приникая к моим губам. Сознание затопил красный туман, но укуса не последовало, и мысли не-мёртвого не торопились смешаться с моими. — Ты моя девочка, Ами, только моя, запомни это. И я никогда никому не отдам тебя, слышишь, Ами, никому не отдам, ты понимаешь?! Никому!

Обивка дивана оказалась чуть шероховатой, когда я коснулась её голыми лопатками, а кожа напарника, сначала прохладная, с каждым поцелуем становилась всё теплее и теплее.

— Ты моя, Ами! — выдохнул он, уже не угрожающе, а скорее с торжеством, словно желая словами закрепить свою победу. Я согласно кивнула: спорить с этим мне не приходило в голову с тех самых пор, как вампир объявил мне мою участь в дейстрийском бюро безопасности. Теперь же и вовсе не было сил противиться желаниям не-мёртвого, таким близким и неожиданно понятным. Алый туман рассеялся, но разумнее я от этого, очевидно, не стала.

После званого вечера дни летели за ночами, а ночи сменяли дни, не оставляя времени остановиться и осмыслить произошедшее. Каждое утро к нам с визитом приходила Аманда, желающая как можно полнее возобновить знакомство со мной. Только поэтому синдик и его жена, уже разочаровавшиеся во мне как в возможной невестке, продолжали терпеть меня в своём доме как приманку для новой жертвы своих матримониальных комбинаций. На встречах Аманды с любимой подругой неизменно присутствовал Дрон Перте — всегда вежливый, внимательный и, казалось, начисто забывший и о дейстрийском бюро безопасности, и о вампирах, и о нашем разговоре в закутке с диванчиком. Казалось, никто не заметил моего отсутствия в бальном зале, как и не заметил возвращения рука об руку с вампиром, который настаивал, что не для Дрона Перте учил меня танцам и имеет право на этот знак внимания. После всего сказанного и сделанного у меня не осталось возражений, и я, никем не замеченная, покорно протанцевала с напарником пять танцев подряд, пока не свалилась с ног от усталости.

Теперь же жизнь текла своим чередом, и, если днём я потворствовала ухаживаниям сына синдика, то ночью не без успеха осваивала ремесло убийцы, жестоко и умело преподаваемое Беатой. Ни то, ни другое решение уже не вызывали ни малейших сомнений или сожалений, и, если второе мне казалось необходимым для выживания, то первое скорее забавляло меня. Совесть моя оставалась спокойна: никто не просил Аманду Рофан вмешиваться в мои дела и, пока на неё обращали внимание контрабандисты, я ни на минуту не могла почувствовать себя свободной от тревоги за свою барышню. Дрон Перте, как бы он ни был плох, сумеет защитить свою жену, и также сумеет заставить её полюбить себя. Что касается ответного чувства, то нетрудно будет шепнуть Аманде пару слов на ушко, и добиться выгодных условий брачного контракта. Все возможные опасения снимет договор, при котором деньги остаются в собственности жены, и мужу доверяются лишь проценты с процентов, а после смерти состояние переходит к детям, рождённым в браке, но только лишь после их совершеннолетия. Несомненно, Дрон очень будет любить свою жену, коль скоро не сможет завладеть её деньгами сразу и целиком. Остаётся только черкнуть пару слов нотариусу, ведущему дела барышни, с тем, чтобы помешать ей обращаться за крупными суммами или продавать долю в семейном деле. Одним словом, этот брак, если его правильно устроить, должен был стать источником вечного блаженства для всех заинтересованных сторон. И я прикладывала все усилия, чтобы добиться желаемого.

Подготовка к благотворительному концерту шла полным ходом, тем более, что Аманда, не умевшая сидеть сложа руки, пока другие работают, приняла самое деятельное участие, позаботившись о сотне мелких и крупных вопросов, которые мне даже не пришли бы в голову. Дрон Перте казался увлечён подготовкой не меньше девушки и, как я уже говорила, совершенно не вспоминал о полагающихся ему деньгах. Не то махнул на меня рукой, не то был слишком занят обхаживанием богатой наследницы, чтобы заботиться о таких мелочах, как сотня-другая марок. Обхаживание, надо отметить, продвигалось не слишком успешно: для того, чтобы понять все намёки Дрона Перте, Аманда была слишком наивна и слишком привыкла считать его моим кавалером. Не раз и не два я, повинуясь укоризненному взгяду сына синдика, оставляла их вдвоём, освобождая себе досуг для дрёмы после полной событий ночи. Но, увы, барышня была неизменно приветлива с Дроном, но не принимала его комплименты всерьёз. Тот не терял надежд, однако я всё сильнее и сильнее ощущала потребность покинуть гостеприимный дом синдика до того, как мне вежливо укажут на дверь.

— Это не сложно устроить, моя девочка, — заявил напарник, когда, незадолго перед концертом, я поделилась с ним своими мыслями. — Я всё придумал. На днях получишь письмо от опекуна, мол, болеет, мечтает увидеть воспитанницу хотя бы перед смертью, выезжай как можно скорее… Одним словом, обычное письмо. Пришлёт карету с кучером. Конечно, все будут ждать её днём, но непредвиденная задержка…

— Ты, что же, сам собираешься лошадьми править? — уточнила я.

— И никак иначе! — энергично подтвердил напарник. — Ещё не хватало доверять тебя посторонним. Доверились одному такому… насилу избавились.

— Не говори о нём! — потребовала я, и вампир, усмехаясь, растрепал мои волосы.

— Не буду, моя девочка. Итак, жди письма и будь готова ехать.

— Но, постой! — спохватилась я. — Куда мы едем, и почему? Откуда такая спешка? Неужели только из-за моего желания?

— Нельзя быть такой умненькой девочкой, — засмеялся вампир. — Я-то надеялся доставить тебя удовольствие своей отзывчивостью и готовностью помочь…

— Не кривляйся! — раздражённо потребовала я.

— А ты не будь дурочкой, — немедленно отозвался напарник. — Если вдруг забыла: я не обязан тебе отчётом. Велю ехать — поедешь, велю остаться — останешься, и не задавай дурацкий вопросов о том, что тебя не касается!

— Ах, так?! — рассердилась я, выдёргивая руку, которую напарник держал в своей, пока мы — резко медленнее, чем это необходимо, — шли от Беаты к дому синдика. — Ну, в таком случае я предпочитаю сохранять с вами предписанные бюро служебные отношения… сударь!

— Глупенькая! — нисколько не обиделся не-мёртвый и обнял меня за плечи. — Мы едем в столицу, моя дорогая, мне передали, что Мастер хочет нас там видеть, а мы, если помнишь, весьма ему обязаны.

— Да, но как же Дрон Перте? — изумилась я. — И те сведения, которые мы у него так и не купили?

— Не переживай, хорошая моя, — оскалился напарник. — Коль скоро вы с ним так узнали друг друга, нет больше необходимости хитрить с этим обманщиком. Перед отъездом с ним поговорю я, и посмотрим, поможет ли ему хитрость на этот раз.

Письмо и правда не заставило себя ждать, и по нему выходило, что карета приедет утром в день концерта. Не передать словами огорчение синдика и его жены, когда они услышали, что их дорогая гостья не сможет почтить своим присутствием столь любовно приготавливаемый ими праздник. Что касается Дрон Перте, то он был в отчаянии, а Аманда едва сдерживала слёзы. Притворяясь расстроенной и обескураженной, я попадала в тон собравшимся гораздо лучше, чем если бы в самом деле испытывала подобные чувства, и ежеминутно сетовала на злую судьбу, вырывающую меня из дружественных рук в самом начале знакомства, сулившего мне так много приятного. Однако, когда наступило роковое утро, карета не приехала и, напрасно прождав её час, я сдалась на уговоры Августы Перте пойти с ними в ратушу, где будет выступать «наша дорогая Аманда» (моя барышня быстро завела самые нежные отношения со всеми обитателями дома). Вещи мои были собраны уже с ночи и, как только подъедет карета, мне непременно дадут знать. Для вида посомневавшись, я надела самое нарядное своё платье и поехала в ратушу, чтобы занять там место между Дроном Перте и его матерью. Сам синдик, как человек занятый, не смог почтить концерт своим присутствием.

Ровно в назначенное время по залу разнеслись звуки кларнета, и публика (почтенные господа на стульях перед сценой, простые люди на табуретах и стоя вдоль стен) устроилась на своих местах, затихла и приготовилась наслаждаться обещанным зрелищем. Раздвинулся импровизированный занавес, и нашим глазам предстал глава городского совета — должность не самая почётная в Острихе, ибо на этого бедолагу обычно валятся самые неприятные обязанности и поручения, от которых все были бы рады отказаться. Он откашлялся и произнёс трогательную речь о бедных сиротках, изнывающих от голода и холода в устроенном для них приюте. Слушая его, невольно думалось, что попечители поступили бы куда милосерднее, дав бедняжкам умереть на улице, чем заставлять их длить столь горькую жизнь. Однако, сидящие в зале дамы были весьма растроганы, и красивыми жестами подносили к глазам платочки. Мужчины ненатурально кашляли, показывая, как глубоко они огорчены участью сироток и как много усилий приходится прилагать, чтобы не заплакать. Поклонившись, глава совета уступил сцену дочери почтальмейстера, которая вышла в чуть более коротком и открытом платье, чем это сообразовывалось с её положением в обществе.

Выйдя на середину сцены, эта девушка сложила руки на животе и, разика два кашлянув, прочитала звонким и ясным голосом, каким дети доказывают свою память перед родительскими гостями:

Все зааплодировали, а наиболее почтенные дамы поднесли к глазам платочки всё тем же красивым жестом, но дочка почтальмейстера ещё не закончила своё выступление. Я недоуменно огляделась: на мгновение мне показалось, что я перестала понимать острийский, выученный благодаря помощи моего напарника. Увидев на губах Дрона Перте тонкую усмешку я, не удержавшись, наклонилась к нему и прошептала по-дейстрийски:

— Сударь… умоляю, ответьте! Эти… стихи… Она издевается над нами?

— Ш-ш-ш! Не так громко, сударыня! — шёпотом предостерёг меня сын синдика. — Всё дело в том, что в приюте живут дети людей, осуждённых канцелярией крови на смерть или пребывание в карантине. Вон, посмотрите в ту сторону, видите? Только осторожно, постарайтесь не дать заметить свой интерес.

Я покосилась в указанную сторону, и увидела четверых мужчин в тёмной одежде совершенно другого покроя, чем тот, к которому я уже привыкла в Острихе. Прежде всего, он не оставлял никакой возможности увидеть хотя бы восьмую часть квадратного хэнда[25] открытой кожи, не считая, разумеется, лица. Во вторую очередь следует добавить предпочтение, отдаваемое самым тёмным оттенкам красного и общую громоздкость одежды.

— Так одевались в те времена, когда канцелярия крови впервые высказала свои требования к чужим костюмам, — пояснил Дрон Перте, заметив мой взгляд. — Тогда это была обычная одежда, но превратилась в отличительный знак их… корпорации.

— Но что они делают на концерте в пользу тех детей, которых сами же и обездолили?! — поразилась я.

— Вы принимаете всё слишком близко к сердцу, — усмехнулся сын синдика. — Посудите сами, как можно было не позвать этих людей, коль скоро концерт устроен в их честь?

— Если бы Аманда знала, кто придёт её слушать, она никогда не согласилась бы играть перед подобными людьми! — яростно прошипела я.

— Вот поэтому-то я и не стал её огорчать, — совершенно серьёзно ответил сын синдика. — Вполне достаточно, что она шокирует всех своей бледностью и закрытой одеждой, не хватало ещё отказаться от участия в концерте.

— О! — воскликнула я, стараясь этим возгласом выразить всё своё отношение к подобной деликатности. Между тем ужасная пародия на стихотворение подошла к концу, и дочке почтальмейстера аплодировали ещё громче, чем в первый раз. Она сошла со сцены, уступая место бродячим актёрам, которых ещё можно увидеть в Острихе. Перед нашими взглядами разыгралась пантомима, грубая, но выразительная и пугающая.

Вот две девушки, одна одетая в светлое, другая в тёмное платье, беспечно прогуливаются по улице. Вот они возвращаются домой и укладываются спать. Вот появляются две фигуры, закутанные в чёрные плащи. Они подходят к самому краю сцены и улыбаются, чтобы мы могли разглядеть уродливые накладные клыки. Пояснив для нас, кем они являются, вампиры подкрадываются к спящим девушкам и, обнимая, кусают каждую в шею. Течёт кровь, до дрожи убедительно изображённая. Вампиры скрываются за кулисами, поклонившись на прощание перед публикой — как мне показалось, весьма издевательски. Вот наступает утро. Девушки просыпаются и обнаруживают страшную правду. Изображённый ими ужас заставляет зарыдать кого-то из детей, сидящих в зале. Девушки замирают, потом одинаковыми жестами поднимают руки к небу, как бы вопрошая совета. Потом одна из них, одетая в тёмное, кутается в плащ и скрывается в глубине сцены. Вторая кидается в другую сторону, чтобы упасть в ноги людям, одетым точно так же, как и сидящие в зале кровники. Они поднимают несчастную и, нисколько не смущаясь нашим присутствием, принимаются её раздевать, медленно снимая верхнюю одежду — корсет и юбку, под которыми надета только тоненькая сорочка, едва прикрывавшая бёдра. Один из изображаемых на сцене кровников непонятно откуда выхватывает плащ и заслоняет девушку и напарника от публики. Доносится громкое сопение весьма занятого своим делом мужчины. Девушка вскрикивает. После «кровник» выходит из-за плаща, который немедленно набрасывают «жертве вампира» на плечи и волокут её в отгороженный решёткой угол. Падает занавес, и в зале раздаются аплодисменты.

— Сударыня? — окликнул меня сын синдика. Я вздрогнула, с трудом избавляясь от того ужасного впечатления, которое на меня произвела пантомима.

— Сударь, прошу вас, объясните! Что перед нами разыгрывалось?

— О, сударыня, ничего особенного, всего лишь поучительная история, разбавленная пикантными подробностями. Вам, надеюсь, станет понятнее, когда разыграют продолжение. А сейчас, прошу, смотрите на сцену.

Занавес снова раздвинулся, и перед нами предстал почтальмейстер, непременно желающий похвалиться «несколькими простенькими карточными фокусами». Глядя, как карты так и мелькают в его руках, жена синдика пробормотала, что никогда больше не сядет с этим человеком играть, разве что захочет сделать ему подарок. Получив свою порцию аплодисментов, почтальмейстер ушёл со сцены, и я, наконец, вспомнила, что ничего не сделала для своей роли: роли торопящейся к умирающему дядюшке девушки. Я заёрзала, огляделась по сторонам и взволнованным шёпотом попросила жену синдика или извинить моё отсутствие в зале или послать слугу справиться о прибытии кареты. Августа Перте не сделала ни того, ни другого, она ласково потрепала меня по руке и шёпотом заверила, что все необходимые распоряжения отданы заранее, и меня непременно известят, когда прибудет карета. Сделав вид, что поверила, я откинулась на спинку стула, и стала смотреть, как на сцену выходит Аманда — в чёрном дейстрийском костюме, как положено пианистке на настоящем концерте у нас на родине.

Она села перед роялем, коснулась пальцами клавиш… С первых же звуков мне стало ясно, что барышня не выбрала для концерта ни одну из своих любимых пьес: она заиграла импровизацию, в которых была не менее сильна, чем в исполнении чужой музыки. Гневные звуки, подчиняющие слух, вытесняющие все посторонние мысли, ясно сказали мне: она знает. Знает о том, перед кем её позвали играть, знает и переполняющий её сердце гнев переплавляет в музыку. Гнев сменился печалью, а после мне послышалась в музыке издёвка, а, может быть, и презрение: Аманда, с её тонким вкусом, не могла не почувствовать всю жалкость концерта. Снова грусть… отчаяние… надежда… И последние аккорды внушили слушателям веру в себя, в человеческое начало, в то лучшее, что есть в каждом из нас. Музыка стихла, но никто в зале не шевельнулся, не поднял руки, чтобы поаплодировать исполнительнице. Аманда встала, подошла к краю сцены и тихо поклонилась, а после так же тихо уступила сцену тем, кто решится привлекать к себе внимание после неё.

Я опомнилась первая. Хлопки робко прозвучали в замершем зале, но вот меня поддержал Дрон Перте, его матушка, за ней другие дамы, и вот весь зал наполнился рукоплесканиями, как прежде его наполняла музыка. Аманда поднялась на сцену ещё более бледная, чем раньше, и поклонилась. После она приветственно подняла руку, и к ней поспешила почтенная дама, которую я помнила по званому вечеру: она играла с Августой Перте за одним столом и ушла прежде, чем я вернулась, поправив одежду. Вокруг дамы со звонким лаем прыгали мопсики вроде того, которого мы с напарником отобрали у Греты. Дама хлопнула в ладоши, и мопсики один за другим (всего их было трое) запрыгнули на сцену. После них забралась и сама почтенная острийка. Аманда ещё раз поклонилась зрителям и вернулась за рояль, чтобы немедленно заиграть простенький мотивчик, обычно именуемый «собачьим». Под музыку собачки бегали друг за другом вокруг хозяйки, по очереди танцевали на задних лапках, составили пирамиду, которая тут же рассыпалась, запрыгивали на подставленную руку хозяйки и играли в чехарду.

Это простенькое представление вызвало живой интерес у сидящих в зале детей и помогло публике прийти в себя после сложной музыки, которую им пришлось прослушать. Дама хлопнула в ладоши в последний раз, собачки очень похоже изобразили поклоны, их хозяйка присела в реверансе и покинула сцену. Аманда вышла из-за рояля, издалека поклонилась публике и, переждав аплодисменты, жестом указала на спешащего к сцене священника, который, кстати, был одет совершенно неподобающе для своего сана. Раскланявшись, священнослужитель достал их карманов фрака хрустальные бокалы и подкинул один из них в воздух. Потом второй, третий, четвёртый… и вместо звона разбившейся посуды мы услышали бодренький марш из старинной оперетты о жизни бродячих актёров. Священник выступал в роли жонглёра и, несмотря на трудность задачи, успешно продержался на сцене в течении пяти минут, не разбив ни одного бокала.

Но вот его номер закончился, и сцена опустила. Дали занавес, и мы услышали, как за тяжёлой тканью перетаскивают какие-то тяжёлые предметы. Женские смешки, тихие голоса — и вот нашим глазам открылись декорации, изображающие на одной стороне сцены тюрьму канцелярии крови, а на другой — женскую спальню.

— Продолжение пантомимы, — прошептал мне по-дейстрийски Дрон Перте. — Сейчас вы увидите мораль этого представления. Видите, та девушка в светлом платье сдалась «кровникам». Вампир пытается её навещать, но его отпугивает рябиновый крест. А вон та испугалась тюрьмы и позора, и каждую ночь из неё пьют кровь. Смотрите, смотрите!

Слова сына синдика объясняли многое. Девица в белом платье каждую «ночь» хохотала над униженными мольбами «своего» вампира, а каждый день принимала кровников, весьма бесцеремонно удостоверяющих отсутствие на ней укусов. Вторая, напротив, проводила ночи куда как веселее в объятьях не-мёртвого, но утром едва могла подняться с постели. Шли годы, обыгранные оборванными листками календаря, и, наконец, девушка в светлом была выпущена из заточения («её» вампир оставил напрасные попытки много раньше). Её подруга в тёмном уже не могла обрадоваться новости: в тот день она уже не могла пошевелиться, а ночью испустила дух на руках «своего» вампира, чтобы тут же сделаться ему подобной. Неприятная улыбка троих «не-мёртвых», продемонстрированная публике — и троица скрылась со сцены. Девушка в светлом платье, погоревав для вида, на следующий день увидела поражённого её твёрдостью «кровника» у своих ног. Пал занавес, и я нехотя присоединилась к рукоплесканиям. Комментарии Дрона Перте многое объяснили в пантомиме: она должна была, по задумке, показать как важно доверять канцелярии крови, и как опасно скрывать вампирский укус от окружающих. Вместо этого я твёрдо решила лучше умереть, чем живой попасть в застенки канцелярии.

— Это всё, сколько я помню, — прошептал мне Дрон Перте. — Больше мы ничего не придумали. Сейчас выступавшие выйдут на сцену поклониться и ваша подруга, быть может, согласится сыграть нам ещё что-нибудь на прощание. Но оставаться дольше — дурной тон, так поступает только простонародье. Идёмте!

В самом деле, жена синдика, её почтенные подруги, их мужья, сыновья и братья, а также молоденькие барышни и семейные пары с детьми — все они поднялись и, громко переговариваясь, двинулись к выходу. Мне оставался выбор — идти с сыном синдика или воспротивиться ему, устроив тем самым безобразную сцену, поэтому я покорно дала увести себя вместе со всеми. Но, не желая бросать свою барышню на внимание одного только простонародья, я, как могла, старалась замедлить наш выход, и всё оглядывалась, надеясь, что, когда поднимется занавес, она увидит моё лицо, а не спину. Занавес поднялся, и всем, кто собирался, но не успел покинуть зал, пришлось повернуться к сцене и рукоплесканиями приветствовать выступавших. Они раскланялись и, кажется, собирались уже расходиться, как вдруг четвёрка кровников ринулись на сцену. Бродячие актёры, которых было ровно столько же, сколько и кровников, засвистели и бросились врассыпную. Мопсики залаяли и атаковали свою почтенную хозяйку, безо всякого успеха кусая её пышную юбку. Священник достал из-за пазухи внушительных размеров серебряный крест, которым поспешил осенить себя и приближающихся кровников. Почтальмейстер попятился и покрепче прижал к себе дочь. Аманда недоуменно оглядела собравшихся, явно не понимая, что означает это представление. Публика в зале повскакивала со своих мест (кто ещё сидел), и простонародье принялось бросаться табуретами в сторону сцены, тогда как знать ещё с большей энергией устремилась к выходу и в итоге застряла в дверях. Поднялся шум, гам, и Дрон Перте, заметно побледнев, прошептал мне в самое ухо:

— Надо уходить. Погодите, я выведу вас через другие двери.

— Но, постойте, сударь! — запротестовала я. — Мы не сделали ничего дурного и ничем не возбудили подозрения. Будет плохо выглядеть, если мы с вами скроемся тайком.

— Не спорьте со мной, — настойчиво заявил сын синдика и повлёк меня в другую от главного выхода сторону. — Живи вы в Острихе, вы бы знали, что невозможно не возбудить у кровников подозрение, будь их воля, они бы каждый день кого-нибудь бы… проверяли.

— Что означают ваши слова? — похолодев, спросила я.

— То самое и значат! — буркнул Дрон. — Идёмте.

И мы уже добрались до двери — не тайной, но практически незаметной из-за расположения и цвета, когда, оглянувшись, я увидела, что кровники, не обращая внимания ни на кого другого, схватили Аманду и потащили её к выходу для актёров, ведущему к чёрной лестнице. Бедная девушка, ничего не понимая, сопротивлялась и звала на помощь.

— Ей уже ничем не поможешь, — поморщившись, объявил сын синдика, выталкивая меня из зала. — Идёмте скорее.

Мы вышли на улицу, где день уже уступил свои права ночи. Вскоре к дому синдика мой напарник пригонит карету, и я смогу навсегда покинуть этот осточертевший мне город. В груди всё сжималось от ужаса и жалости: Аманда, моя бедная гордая барышня, была похищена зловещими фигурами в бордовых одеждах, которым никто не смел воспротивиться. О, если бы я была мужчиной!

— Не плачьте, — довольно равнодушно проговорил Дрон Перте, беря меня под руку. — Во всяком случае, совершенно точно вашу подругу не убьют и даже ненадолго задержат в участке. По чести говоря, она сама виновата в случившемся. Эта её одежда и худоба, и бледность… Обопритесь на меня, нам надо присоединиться к остальным.

— Как вы можете… — сквозь слёзы проговорила я. — Вы негодяй, холодный мерзавец, если можете так спокойно рассуждать обо всём этом!

— Я рассуждаю как всякий здравомыслящий человек, — сухо отозвался сын синдика. — Безумие противостоять канцелярии крови, настоящее безумие.

И Дрон Перте, не обращая внимания на мои слёзы, повёл было меня к толпе, живо обсуждающей всё произошедшее перед тем, как рассесться по поданным экипажам, как вдруг шум в другой стороне привлёк наше внимание.

Всё те же зловещие фигуры кровников волокли несчастную Аманду, которая билась, как пойманная птичка, и в отчаянии срывая голос, продолжала звать:

— Помогите! Кто-нибудь! На помощь! Друзья! Помогите! Кати! Кати!

Забыв обо всём, забыв, как стесняла меня неуместная забота барышни, как угнетали её нравоучения и подозрения, выбросив из головы всю здравомыслящую осмотрительность, которое только что пытался внушить сын синдика, я рванулась туда, где мой слух резал звенящий крик:

— Кати! На помощь!

— Вы с ума сошли! — грубо схватил меня Дрон Перте. — Вы же погубите себя, и ничем ей не поможете!

Не перестающую кричать и звать Аманду тем временем волокли к экипажу.

— Пускай! — прошипела я, яростно вырываясь. — Вы же слышите — она зовёт меня!

— Зовёт, — с затруднением признал сын синдика, — чтобы погибнуть с вами на пару! Ивона! Придите же в себя!

— Пустите! — отбивалась я. — Вы не понимаете! Она не переживёт этого! Пустите меня!

— Ничего страшного с ней не сделают, — сквозь зубы уговаривал меня авантюрист. — Ну, разденут и осмотрят, сделают выговор и отпустят на свободу, нашли о чём беспокоиться. Оштрафуют, наверное. Больше крика, а дело-то пустяковое. Вашей подруге только на пользу пойдёт, а то очень уж чопорна.

— Разденут?! — вскричала я, не забывая, впрочем, понижать голос. — Вы с ума сошли сами! Она же не сможет жить после этого! Она убьёт себя после такого! Пустите меня, наконец!

Не без труда кровники запихали Аманду в карету, и та, громыхая, покатилась прочь, унося затихающие крики:

— Кати!.. Кати!

— Никто от этого не умирал, — откровенно посмеиваясь, возразил Дрон, ослабляя хватку. — Все говорят, что умрут, но как дойдёт до дела…

Он развёл руками.

— Может, Аманда и не умрёт, — отвечала я, внезапно подобрав ключ к чёрствому сердцу своего собеседника. — Но жены такой вам уже не видать: после подобного позора Аманда никогда уже не осмелится выйти замуж.

— У вас так принято? — забеспокоился сын синдика. — Я объясню ей, что для меня это не имеет значения! В конце концов, я не ревнив!

В ответ я разразилась смехом — неожиданно хриплым и настолько невесёлым, что он напугал даже меня самоё.

— Какое дело Аманде до вашей ревности? Она опозорена навек, и её честь не позволит ей согласиться на брак даже с самым любящим мужчиной на свете. Напротив, она посчитает, что ваша любовь заслуживает лучшей награды, чем жизнь со столь злополучной женщиной.

— Все вы в Дейстрии сумасшедшие, — пробормотал сын синдика и громко свистнул три раза. В нашу сторону принялись оглядываться, и он увлёк меня поглубже в тень ратуши. После ожидания, показавшегося мне томительным, из темноты перед нами появилась мужская фигура, за ней другая, а за ними ещё несколько человек, которых я не сумела разглядеть.

— Видели? — коротко спросил их авантюрист.

— Как не видать, хозяин? — вразнобой откликнулись несколько мужских голосов. — Видали, ещё как видали!

— Догоните и добудьте мне девицу, — приказал Дрон Перте. Послышался возмущённый ропот, но сын синдика достал откуда-то туго набитый кошелёк и подкинул его на ладони.

— Никакой крови, тихо и вежливо, — продолжал он. — Доставите в обычное место и ждите меня. Расплачусь как банкир. И помните, никому ни слова! Ну?

— Вам виднее, хозяин, — отозвался ближайший к нам мужчина (его голос показался мне смутно знакомым; возможно, его я слышала в ту ночь, когда спасла жизнь Дрону Перте). — Не извольте беспокоиться, доставим в лучшем виде.

— Тогда за дело, друзья! — ответил авантюрист. — И чтобы с девицей не баловались!

— Обижаете, милостивый хозяин! — ответили в толпе преступников, и в следующее мгновение мы остались одни.

— А теперь, сделайте милость, — раздражённо прошептал мне сын синдика, — постарайтесь казаться спокойной, как если бы эта история вас не касалась.

И мы присоединились к кружку благотворителей в тот самый момент, когда жена синдика, оглядываясь, спросила:

— А где же Дрон и Ивона?

— Здесь, матушка, — поспешил откликнуться почтительный сын и поцеловал матери руку. — Мы всё время здесь были, не так ли, Ивона?

— Странно, я вас не замечала, — с сомнением проговорила почтенная дама. — Небось целовались на прощание, мои милые? Эх, молодость, пора безумств… Да, Ивона, что ты думаешь о своей подруге теперь? Как на твой взгляд, милочка, найдут на ней следы укусов или кровники в кои-то веки ошиблись?

— Пока ещё рано судить, матушка, — отвечал сын синдика, болезненным пожатием подавая мне знак молчать. — Думаю, завтра мы сможем узнать, что покажет осмотр.

— Ты прав, сынок, — добродушно улыбнулась Августа Перте. — Да, не хочешь ли ты с Ивоной прогуляться? Я обещала хозяйке Дентье разделить с ней экипаж, и теперь в нём не хватает места на всех.

— О, благодарю вас, матушка, — отозвался Дрон, как будто изгнание из кареты составляло мечту его жизни. — Я как раз и сам хотел то же предложить Ивоне, если за ней ещё не подъехала карета.

— Как, карета! — встрепенулась жена синдика. — Ивона, деточка, уже поздно, и ты, разумеется, прикажешь кучеру подождать до утра, если он и подъедет сейчас.

— Мне очень жаль, милостивая хозяйка, — ответила я, — но дядюшка так звал меня, и так тяжело болен, что я, увы, должна буду ехать при первой же возможности. Если карета задержалась — тем хуже, но заставлять опекуна ждать дольше необходимого…

— Ты права, милочка, — потрепала меня по руке жена синдика. — В наше время нечасто встретишь такое почтение к старшим! Так прогуляйся пока с моим сыном, я уверена, карета ещё не подошла: за нами бы в ту же минуту послали бы. Прогуляйся, потом поужинаешь с нами, а там и поедешь к дядюшке с божьей помощью!

Дав мне этот совет, полностью совпадающий с моими намерениями, жена синдика полезла в наконец-то подошедший собственный экипаж, оставляя меня, таким образом, на милость своего беспутного сына.

— Итак, хозяюшка, позвольте предложить вам руку, — по-острийски громко произнёс он и шепнул на дейстрийском: — здесь не так уж далеко: тот дом, где проходили наши с вами встречи.

Мы уже подходили к дому, когда путь нам преградила знакомая худощавая фигура в чёрном плаще.

— Милостивый хозяин, — голосом, от которого вздрогнул сын синдика, начал «незнакомец». — Не будете ли вы столь любезны уступить мне вашу даму? Я уверен, что буду лучшим спутником для неё, нежели вы.

Вместо ответа сын синдика толкнул меня к себе за спину, скинул плащ и немедля атаковал просителя. Тот увернулся — быстрее, чем мог бы ожидать авантюрист, следующий удар отбил шпагой, а после неуловимым движением проскользнул за спину сына синдика. Там он имел полную возможность нанести смертельный удар, но вместо этого схватил меня за руку, дёрнул на себя и приставил шпагу к моему горлу.

— Невероятно, — выдохнул быстро (но всё же слишком медленно для того, чтобы предотвратить случившееся) обернувшийся Дрон Перте и опустил руку со шпагой. — Отпустите её!

— Право же, эта шутка совершенно несмешная, — проговорила я, пихая напарника локтем в бок. Тот послушно убрал оружие в ножны и, взяв меня за руку, поклонился, как давеча кланялись вампиры на сцене.

— Ивона! — воскликнул сын синдика, но тут же обратил своё внимание на противника. — Простите, милостивый хозяин, чем обязан?

— Как! — с театральной обидой в голосе возмутился вампир. — Разве вы не желали меня видеть? Разве не справлялись о моих делах? И вот я здесь, перед вами, а вы вместо приветствия хватаетесь за шпагу! Эй! Уберите её, а то как бы не порезались!

В тот же миг ему пришлось уворачиваться от выпада, а после, метнувшись смазанной тенью к авантюристу, не-мёртвый заставил того выронить оружие. Мгновение — и вот вампир снова стоит рядом со мной, приобнимая меня за плечи.

— Вы плохо меня поняли, сударь, — по-дейстрийски с угрозой произнёс напарник. — Я намерен разговаривать с вами и лучше будет, если вы сохраните хотя бы подобие вежливости. Итак?

— Прошу прощения, сударь, — поклонился в ответ сын синдика, а после шагнул, поднял шпагу и вложил её в ножны. — Я бесконечно счастлив знакомством и должен принести свои извинения за своё удивление, вызванное вашим… экстравагантным способом представляться.

— Примите мои заверения в безграничном почтении, — поклонился в ответ вампир. — А теперь — к делу, сударь! Ночь коротка, а ваша прогулка с Ивоной не может очень уж затянуться.

— Не угодно ли пройти вместе со мной, сударь, туда, где мы с вами сможем побеседовать? — с изысканной вежливостью предложил Дрон Перте. Я заметила при свете уличного фонаря, как сжались пальцы, положенные на эфес шпаги.

«Зачем ты злишь его?» — спросила я мысленно.

«Затем, что он мне не нравится, моя хорошая» — ответил вампир.

— Прошу, — сделал приглашающий жест авантюрист, когда мы остановились у знакомого дома.

— Вы приглашаете меня? — делано удивился напарник. — Поверьте, я польщён оказанной честью!

— Сударь, полегче! — сквозь зубы прорычал сын синдика, и вампир немедленно прекратил усмехаться.

— Входите первым, я войду позже. Ивона, дорогая, оставляю тебя на нашего уважаемого друга.

Едва успев кивнуть на его слова, я обнаружила, что вампир уже исчез, чтобы, как я знала, проникнуть в дом через чердачное окно. Сын синдика криво усмехнулся (а, может, так показалось в полутьме улицы) и подал мне руку. Приняв её, я вошла в дом.

— Итак? — коротко спросил Дрон Перте человека в чёрной маске, встретившего нас у лестницы.

— Всё сделали, как вы сказали, хозяин, — поклонился тот. — Разыграли пьяный сон посредь улицы, кровники остановили карету, вылезли, ну, мы побуянили немного, пока нас стаскивали с мостовой, карета без присмотра осталась. Мы и…

— Всё в порядке? — последовал быстрый вопрос.

— Да, хозяин, только…

— Говори! — приказал Дрон, бросив на меня тревожный взгляд.

— Да девочка без сознания. Уж мы её по щекам хлопали, как принесли, всё в себя не приходит.

— Дышит?

— Да не без того, хозяин, не без того. Деньги-то заплатите?

— Как обещал, — отрезал сын синдика и вторично вынул тугой кошелёк. — Вот вам, напейтесь хорошенько за моё здоровье и забудьте про эту ночь, как не было её!

— Не извольте сомневаться, хозяин, как есть напьёмся, — поклонился преступник и, подхватив кошель, вышел из дома.

— И вы забудьте, Ивона, — обратился ко мне авантюрист. — Я сам позабочусь о вашей подруге, не вздумайте испортить дела своим вмешательством.

— Но, сударь! — запротестовала я. — Вы так спокойны, а ведь бедняжка даже не пришла в себя!

— Да всё с ней в порядке, Ивона, — проговорил подошедший к нам вампир. — Я её осмотрел — не больше чем потеря сознания от страха и душной кареты. Сейчас придёт в себя. Иди-ка к ней, там я оставил лавандовую воду и коньяка немного, разотри виски и влей две капли в рот, живо встанет на ноги!

— Вы её?.. — спросил Дрон Перте и до половины вытащил шпагу из ножен.

— Не трогал я эту девочку! — отмахнулся не-мёртвый. — Я, сударь, в отличие от вас, за двумя юбками не бегаю. Знаете, как в пословице: кто гонится за двумя, ни на одной не женится.

— Сударь!

— Тише, тише, милостивый хозяин, — перешёл на острийский вампир. — Вы всё равно не можете причинить мне вреда, так что не тратьте понапрасну силы. Отправим Ивону к её подруге, а сами побеседуем в своё удовольствие. Заприте дверь на засов и поднимемся наверх, коль скоро комната занята девушками. Да, Ивона, будешь утешать бедняжку, скажи, что, как дейстрийская подданная, она должна обратиться в посольство с жалобой на нападение канцелярии, и, после соответствующей ноты не только будет свободна, но и получит извинения.

— Я собирался сказать это сам, — уязвлёно произнёс сын синдика. — И завтра же отправить человека с письмом в посольский городок.

— Приятно встретить такую услужливость, — безмятежно произнёс мой напарник и подтолкнул меня в сторону комнаты. — Ну же, Ивона, я убеждён, что твоя помощь просто необходима бедняжке Аманде!

— Вы забыли спросить меня, — ещё более уязвлёно заявил сын синдика, хочу ли я иметь с вами дело!

— Нет, сударь, не забыл, всего лишь не собирался, — услышала я, послушно заходя в комнату. — В вашем положении, когда вы отдали все украденные… о, простите, только что добытые! деньги своим наёмникам, неразумно отказываться от банковских билетов, которые ждут вас наверху. Итак?..

Через несколько часов я сидела рядом с вампиром на козлах кареты, уносящей нас обоих из города. С собой мы увозили воспоминания о самых разных переживаниях, как приятных, так и не слишком. Уроки Беаты, сведения Дрона Перте, сдавшего нам наиболее видных лиц в их организации (среди им сочувствующих в Дейстрии были названы видные политические деятели и просто богатые люди, те же Таспы, и не только они). Рыдания Аманды, оглушённой свалившимися на неё бедами — я оставила бедняжку в объятиях Дрона, громогласно клянущегося сделать всё, от него зависящее… и так далее, как это принято в плохих романах… и в Острихе. Когда мы уходили, авантюрист даже не поднялся, чтобы проводить нас, слишком уж он был занят: осушал поцелуями слёзы своей невесты.

— Жалеешь, моя хорошая? — уточнил вампир, прижимая меня к себе.

— Скорее радуюсь, — задумчиво отвечала я. — Ни дома, ни друзей, ни привязанностей. Никогда не думала, что такая жизнь окажется мне по душе.

— Друзья и привязанности не полагаются таким, как мы, — засмеялся напарник, целуя меня в висок. — А что касается дома, ты не права. Или забыла? Мастер обещал обставить загородный дом для тебя. Он ждёт нас, моя дорогая, наш дом — мой и твой. Ты довольна?

— Давай помолчим? — предложила я вместо ответа, и вампир согласно кивнул.