Направление — Прага

Карол Томашчик НАПРАВЛЕНИЕ — ПРАГА Повесть

Над Берлином клубился дым.

В одном из разрушенных домов, в чудом сохранившемся просторном помещении, капитан Донской стоял перед своим командиром, поздравлявшим его с присвоением звания майора.

Командир пожал ему руку:

— Война кончается, но опытные воины вроде вас нашей армии будут нужны и в мирное время.

Донской стоял навытяжку, прямо глядя в лицо командира.

«Сегодня семнадцатый день…» — устало подумал он.

Глаза его были воспалены, лицо бледно.

— Вы не больны? — спросил командир дивизии.

— Плохо выгляжу? Времени совсем нет, чтоб…

— Знаю.

— Да, товарищ командир. Семнадцать суток почти без сна. Все мы, наверное, так выглядим.

— Но воевали вы хорошо, как настоящие герои, — с признательностью проговорил командир и сердечно обнял Донского.

С достоинством шагал майор Донской по улицам Берлина. Его танковый батальон расположился почти в самом центре города, машины все — видавшие виды, со следами недавних боев. Бойцы спали прямо на мостовой, а то и на танках, будто на мягкой постели, лишь часовые прохаживались взад-вперед в нетерпеливом ожидании смены, чтобы и самим немного вздремнуть.

— Золотые ребята, — произнес Донской, всматриваясь в утомленные и грязные от пыли и копоти лица бойцов. — Ну ничего, недолго уже осталось.

С начала Берлинской операции батальон его уменьшился вполовину.

Майор вошел в палатку, разбитую прямо на газоне; собираясь прилечь, подложил под голову полевую сумку, где хранилось самое необходимое, натянул шинель и укрылся с головой.

Подошел механик из ремонтной службы полка, заглянул внутрь.

Часовой остановил его:

— Не трогай, дай соснуть немного.

— Ты из батальона Донского?

— Да.

— У меня приказ для него, прими; часть ваших танков отправляют в ремонт.

Спрятав приказ в карман гимнастерки, часовой залез на танк и оглядел окрестности. Потом слез, превозмогая сон и усталость, подошел к палатке. Майор сладко спал. Часовой вынул из кармана фотографию, на обороте которой стояло: «Бойцу Дмитрию Попову посылают на фронт мать и сестра Люда. До скорого свидания, Дмитрий!»

Никогда не свидится он с матерью, ее убили фашисты, и бог весть, найдет ли когда сестру, которую угнали на работу в Германию вот уже три с половиной года назад.

От невеселых дум его отвлек шум и говор в конце сквера: прибыла пехота. Солдаты разбрелись по траве, стали заравнивать вырытые траншеи, устанавливать палатки, располагаясь на отдых под искалеченными деревьями.

— Где ваш командир? — сердито окликнул Попова офицер.

— Тише, он спит.

— Ничего себе! Он должен сдать мне участок, вы что, не получили еще приказ?

— Нет, никого здесь не было.

— Ждите с минуты на минуту, будет.

Налетел сильный порыв ветра, подняв край, а затем и вовсе повалив наскоро поставленную палатку Донского. Майор не проснулся. Упали первые капли весеннего дождя. Майор продолжал спать, лицо его лишь словно покрылось капельками пота.

Часовой глянул на часы.

«Где смена-то? Пора уж, забыли, что ли, что и мне не мешает выспаться?»

Вдруг из танка выскочил радист и побежал прочь.

— Ты чего? Менять меня будут или как? — закричал ему вдогонку часовой.

Радист остановился.

— Знаешь новость?

— Я одно знаю — на наше место пришла пехота.

— Майор где?

— Да оставь ты его, так крепко спит, что и от дождя не проснулся.

Радист собрался бежать дальше.

— Да постой ты! Нашумел, а сам удираешь! Чего там у тебя за новости?

— В Праге восстание. Прага просит помощи, надо разбудить майора.

Он выбежал на сквер, но не увидел палатки командира. Приглядевшись, заметил спящего на траве под шинелью офицера с полевой сумкой под головой.

Попов между тем подошел к танку, заглянул в люк и постучал по плечу сержанта. Сержант снял наушники и протянул Попову:

— Слушай. Говорит радио повстанцев.

— Говорит радиостанция революционного комитета. Внимание! Внимание!

Голос диктора прерывался от волнения. После паузы он продолжал по-русски:

— Внимание! Внимание! Говорит чешская Прага! Говорит чешская Прага! Большое количество германских танков и авиация нападают в данный момент со всех сторон на наш город. Мы обращаемся с пламенным призывом к геройской Красной Армии с просьбой о поддержке. Пошлите нам на помощь танки и самолеты!

Мы будем сражаться до последнего издыхания, но нам нужна ваша помощь!

Пошлите нам танки и самолеты, не дайте погибнуть нашему городу Праге!

Затем диктор обращался к союзническим войскам, к американской армии с просьбой о помощи, призывал партизан и всех чехов преградить путь немецким войскам баррикадами.

— …обращаемся… к Красной Армии… Слушайте нас на волне четыреста пятнадцать!

«Война кончается, а в Праге восстали…» — подумал Дмитрий, прислушиваясь, не раздастся ли снова взволнованный голос из Праги.

Майору Донскому что-то снялось, но вдруг он услышал шум, крик и, открыв глаза, вскочил на ноги.

— Тьфу ты, в чем дело? — сонно посмотрел он на радиста.

— Товарищ майор, в Праге восстание!

— Ты в своем уме? Войне конец, а ты — восстание!

— Немцы бесчинствуют в Праге, вот чехи и восстали. Просят нас помочь им.

— Откуда ты знаешь?

— Я перехватил сообщение Пражского радио.

Донской подбежал к танку, где Дмитрий слушал радио, выхватил у него из рук наушники, после чего спустился в люк и вызвал своего соседа:

— Алло, говорит «Воробей», отвечай мне, «Астра»!

«Астра» ответила:

— Слушаем призывы Праги. Передам соседу.

Вскоре все слушали Прагу — и танкисты и пехота.

— Товарищ майор, сколько километров до Праги? — спросил Попов.

— Да порядочно, около четырехсот будет.

Достав карту, он посмотрел на коричневую краску Рудных гор.

— Да уж, танкам туда дороги нет, разве что царице полей, — усмехнулся, обращаясь к нему, командир пехотинцев.

Семен Степанович сидел, привалясь спиной к своей машине, и чинил Любке ботинки. Любка с братишкой Степкой носились вокруг «виллиса» наперегонки с собачонкой, и все радостно визжали.

— Дядя Семен, — дернула его за ватник запыхавшаяся Любка.

— Погоди, обувку справить надо.

— А зачем, уже тепло, можно босиком ходить.

— Это непорядок, чтоб солдаты босые ходили, устав такое не разрешает.

— А кто он? Он сильнее тебя, дядя?

Ей кажется, что сильней дяди Семена никого нет, — дядя Семен даже машину приподнять может.

— Устав — это такая книга, в которой написано, что солдату положено, а чего не положено, как он должен одеваться, как себя вести.

После такого объяснения Любка собралась убежать, но Семен подхватил ее и посадил на колени.

— Ну как, не жмет? — спросил он, надевая ей ботинок.

— Когда сижу, не жмет.

— Ну, пройдись.

Она сделала несколько шагов, но тут на нее налетела собачонка, и Любка снова вскочила Семену на колени.

— Дядя Семен, а почему у вас есть усы, а у других солдат нету?

— Они все моложе меня.

— А как это моложе?

— Им меньше лет, чем мне.

— А сколько вам лет?

— Много, не сосчитать.

Любка гладит Семена по щеке и закручивает ему кончик уса.

Семен приглядывается к девочке. «Да, она уже не такая бледная, как была, и глаза смотрят веселее, и волосенки чистые, мягкие, блестят».

Прибежал Степка с собакой и тоже полез на колени к Семену.

Из-за «виллиса» вышел старшина Степан Иванович, остановился, скрестил руки на груди, усмехнулся:

— Ну, Семен, ты прямо как дома на завалинке с семейством расположился.

Дети прижались к Семену.

Старшина достал из кармана кусок сахара и протянул его ребятишкам.

— Если надо чего будет, обращайся прямо ко мне. Не знаю только, что начальство скажет, если узнает, что мы ребят с собой возим.

Ребята принялись собирать в траве мелкие цветочки и плести из них венки, однако короткие стебли рвались, но Семен нашелся — достал из кармана обрывок шпагата, и вот на голове у Любки уже красовался веночек.

— Семен Степанович, — услышал он знакомый голос.

Он оглянулся — по траве к ним торопливо шла Янкова Люба.

Приблизившись к девочке, она наклонилась и поцеловала ее.

— Ох, плохи у вас дела, — проговорила она.

Семен непонимающе уставился на Любу.

У сквера остановился легковой автомобиль, из него вышел Борис Полевой, корреспондент «Правды», и окликнул расстроенную Любу:

— В чем дело, партизанская семья, с Янко что-нибудь случилось?

— Нет.

— Что же тогда?

— Да вот у них, — она кивнула на ребят, — в Праге немцы бесчинствуют, убивают людей, когда уже ясен исход войны, товарищ подполковник.

— Не плачь, я понимаю, что душа у тебя чехословацкая, ничего, скоро узнаешь большую новость.

— Какую же? — Люба подошла ближе.

— Тебя вызывают в штаб… А ребята твои, что ли?

Люба молча отвернулась, и вместо нее ответил Семен, встав «смирно»:

— Мои, товарищ подполковник.

— Откуда же тебе их прислали?

— В лесу нашел.

Полевой потрепал девочку по щеке, и она спряталась за Семена, украдкой оттуда выглядывая.

— А ну покажись, что ты за солдат! — И он поправил Степке пилотку. — Откуда ты?

— Из Чехословакии! — смело, как учил его Семен, отвечал Степка.

— Соскучились мы по детям, — задумчиво проговорил Полевой. — Поиграть бы с ними, а танки отправить на переплавку и наделать бы из них тракторов!

— Так-то оно так, да видите, что творится в Праге, — вздохнул Семен.

— Интересно, какой приказ везет нам командир? — проговорил Попов, стоя с ветошью в руке — он только что кончил протирать танк и глядел на подъехавшего командира.

Улыбающийся майор подхватил детей и понес их к Семену:

— Ну, Семен Степанович, думаю, что скоро вы повезете их в Прагу.

Раннее утро. Суббота. Пятое мая. Над Берлином все еще клубятся тучи дыма и пыли. Танки, преодолевая развалины, стягиваются с разных улиц к скверу. С гусениц осыпаются обломки кирпичей, комки земли с травой.

В расположение батальона Донского въезжает пыльный танк, из него вылезают трое, прогибаются в поясе, разводят руки, приседают и даже подпрыгивают, делая затем глубокие вдохи.

— Мы уж забыли, как свет божий выглядит, — сказал другу Янко, потягиваясь. — Больше двух недель смотрю на него через прицел, все вижу разделенное на клеточки. И солнце что-то нам не показывается.

— Нужен дождик, — замечает Янков друг, поднимая глаза к небу, а затем глядя на землю. — Май на дворе. Не мешало бы и пыль смыть с танков. А на деревья посмотри — все в копоти, трава почернела, будто осенью.

Янко сорвал цветок, сдул с него пыль и скоро набрал маленький букетик.

— Для кого собираешь цветы, Янко? — кричит ему майор Донской, добродушно улыбаясь.

Янко, смутившись, прячет руку с цветами за спину.

— Ну вот, ты же мужчина, к тому же партизан и танкист, воевать можешь, а преподнести девушке букетик цветов смелости не хватает? — говорит майор.

— Я хотел сказать, что через три дня у Любы знаменательная дата…

— Какая же? — поинтересовался Донской.

В замешательстве Янко сует цветы в карман.

— Ну ладно, Янко, пошли вместе, я вижу, ты совсем оробел. — И, взяв Янко под руку, он показал на Любу, как раз выходившую из автомашины связи.

Янко радостно улыбнулся: прошло больше недели после последней их встречи.

— И ничто ее не берет, все так же хороша, — подмигнул майор, — хоть не прикорнула, как и все мы.

Девушка торопливо поправила волосы, выбившиеся из-под пилотки, собираясь отдать честь, как положено, выпрямилась, вскинула руку.

— Отставить, — улыбнулся майор. — В данном случае я пришел не как командир батальона, Янко меня посылает сватом к невесте.

Люба в недоумении посмотрела на майора, но, видя его улыбку, осмелела:

— Выходит, и я могу говорить неофициально?

— Конечно, ведь и я выступаю в новой роли; к сожалению, пирогов у нас нет, да и водки тоже.

— Ой, что-то, дорогой сват, глаза у вас обоих такие, словно водку эту вы уже выпили.

— Попрошу без оскорблений, впрочем, у вас глазки не лучше наших, и тоже не от водки, честное слово! Ну, Янко, давай же цветы, не стой столбом!

Янко неловко протянул Любе букетик.

— Что празднуем? Конец войны? — воскликнула Люба.

— Пока что нет, но, думаю, и этот праздник не за горами. А вот Янко сказал, что у вас через три дня какая-то знаменательная дата, только не признался какая.

— Ой, Янко, ты не забыл!

Люба порывисто обняла Янко за шею и поцеловала, покраснев от радости.

— Ну, вижу, тут я лишний. Ухожу. — И майор повернулся.

— Нет, нет, не уходите, товарищ майор, или, как вы говорите, сват.

— Все, роль моя кончилась. Теперь спрашиваю как командир — что за дата у вас?

— Пускай Янко расскажет, товарищ майор, — проговорила Люба и перестала улыбаться.

Янко отвел глаза и, вздохнув, сказал:

— История не из веселых.

— Ладно, слушайте, — перебила его Люба, но, начав говорить, опустила глаза: — Это было еще весной сорок второго года. Я помогала партизанам, действовавшим в округе. В наш городок прибыла воинская часть. Как мы вскоре узнали, это были словаки, их расселили по домам, но наш дом стоял на краю, вблизи леса, и я очень была рада, что к нам никого из них не определили на постой! Я ненавидела их так же, как и немцев. Какая между ними была разница? Все они прибывали с одной целью.

Тем не менее солдаты приходили и к нам то за картошкой, то за яйцами, а другой раз утром мы обнаруживали, что недостает курицы. Но в остальном они вели себя дружелюбно, и народ тоже относился к ним хорошо. Когда стало ясно, что солдаты задержатся в городе, я получила от партизан задание. Погода благоприятствовала их боевым действиям, и мне поручили достать патроны и взрывчатку. Откуда — не сказали, но это и так было ясно. В городе вражеские солдаты, вот у них и бери. Подруга мне сказала, что словацкие солдаты продают и меняют на продукты мыло и табак. Я организовала девчат, и мы решили за яйца и масло достать, что нужно было партизанам. Все, что мы выменивали у солдат, прятали у нас в сарае, а уж отсюда дорожка к партизанам нашим ребятам была знакома. Продолжалось это довольно долго, но потом об этом пронюхала полиция. Немцы начали шастать по домам, искали мыло и другие вещи, но ничего не обнаружили. Тогда они послали своих людей выследить, кто из местных покупает мыло, ну, и их люди, переодетые в словацкую форму, продавали в городе кто что, предлагали и тол и понемногу втерлись в нашу организацию.

Люба помолчала.

Янко стоял, уставясь в землю, и ковырял носком сапога ямку.

— И тут к нам зачастил Янко. Куры у нас перестали пропадать, но я не хотела с ним разговаривать, хотя он помогал нам по дому. Рубил дрова, иногда и из лесу приносил дерево-другое, воду из колодца таскал, и мама очень его полюбила. Но я не верила ему, а мать корила меня, что я, дескать, должна быть ему благодарна, лучше относиться, и еще невесть что говорила. Матери всегда знают больше дочерей.

— А вы так и не догадывались, чего он к вам ходит? — пошутил майор.

— Нет, товарищ майор, я была уверена, что Янко шпионит, ни о чем другом я и думать не смела.

Люба вздохнула, посмотрела на Янко и продолжала:

— Но вот пришли и те, кого со страхом я ждала все время. Я только позднее узнала обо всем. В доверие к нашим ребятам из подпольной организации втерся один полицай по приказу немцев. Он даже и полицаем-то не был, черт его поймет, кто это был, никто его не знал. И вот этот подлец продал моей подружке тол, а сам два дня следил за ней, куда она его денет. Следы привели к нам. Дом наш окружили так быстро, что я не успела убежать. Пришли полицаи и немцы. Двое угрозами принуждали сознаться, задержав нас в кухне, остальные переворачивали дом вверх ногами. Искали долго и все же нашли в погребе килограммов пять тола. Когда его принесли в дом, тот самый, который выследил нас — он был теперь уже в форме эсэсовца, — схватил шашку тола и ударил меня по голове. — И Люба показала шрам, откинув назад волосы. — А сам при этом смеялся: «Что, больно? С чего бы? Ведь мыло мягкое!» Мать подскочила было ко мне, но этот дьявол оттолкнул ее в угол. Шашки взрывчатки мне сунули в руки, но я выпустила их, и они посыпались на пол. Меня начали хлестать ремнями, велели поднять тол и выгнали на улицу.

Когда мы оказались во дворе, я увидела Янко, он шел нам навстречу. Я не опустила глаза, а сама подумала: «Если любишь — стреляй, освободи меня!» Мы прошли мимо него, он то бледнел, то краснел, но не выстрелил и ни слова не сказал. «Трус!» — подумала я, и хорошо еще, что так презрительно на него смотрела…

— Было не совсем так, — возразил Янко. — Ты ведь хорошо знаешь, что было потом. Понимаете, товарищ майор, — продолжал он, — когда я увидел ее с толом в руках под конвоем полицаев, я понял, что один ничего не сделаю, и придумал другое. Сбегал за своими товарищами, верными ребятами, с которыми мы собирались перейти к партизанам, и все вместе мы явились в участок, куда отвели Любу. Жаль ребят, оба они погибли потом, уже в отряде. Так вот. — Янко задумался, вздохнул и покачал головой, словно сам не верил, что все получилось тогда, как он задумывал. — Понимаете, товарищ майор, когда фашисты видели, что ты поднимаешь руку и приветствуешь эту собаку Гитлера, сразу проникались к тебе доверием, да еще если ты добавлял, что «Россия — капут». Один из моих ребят объяснил по-немецки, что нас посылает офицер разведки, у которого он вестовым, просит передать ему девушку, за которой давно следит, потому что на ее совести несколько словацких солдат и ее искали по всей области. А сам предложил немцу сигареты. Сигареты немец взял, но к нам отнесся с недоверием. Потом, правда, сказал: «Ладно, забирайте, но с условием, что сообщите нам все сведения, какие получите от нее». И отпустил. Мы попросили у немца несколько кусков тола в качестве вещественного доказательства и вывели Любу из помещения. Пока мы были в поле зрения немца и полицаев, нам, естественно, было не по себе, мы боялись, что немец пойдет следом или позвонит в отдел словацкой разведки и все откроется. Поэтому мы велели Любе шагать быстрее, а когда отошли довольно далеко, я шепнул ей: «Любочка, не бойся, никто тебя не будет ни допрашивать, ни бить». Люба ничего не ответила, только головой тряхнула и пошла еще быстрей. Мы подошли к нашим казармам, и тут нас нагнали три телеги. Мы их остановили, на две нагрузили что смогли взять для партизан, на третью сели сами и айда в лес…

— Да, товарищ майор, все так и было, — кивнула Люба. — А когда мы миновали березовую рощу и остановились перед болотами, Янко с товарищами сгрузили два ящика тола, патроны, гранаты, мне же он сунул в руки пистолет: «Любочка, ты свободна! Ступай к своим партизанам, а мы пойдем к тем, с кем уже связались». Мне стало стыдно, что я все время подозревала Янко, но прошлого не вернешь, — виновато призналась Люба.

— Ничего, все поправимо, особенно теперь, когда война кончается, — серьезно сказал майор и пожал руку Янко. — Вы молодец, товарищ чехословак, настоящий рыцарь, не из сказки.

Через сквер к ним торопливо шагал вестовой из штаба. Донской настороженно поднялся, а тот, подойдя, отрапортовал:

— Товарищ майор, вас вызывает генерал-майор Зиберов, срочно.

Майор наклонился к Любе и Янко и шепнул:

— Ну, голубки, прощайтесь и собирайтесь в дорогу.

Те недоуменно переглянулись и проводили взглядом майора, удалявшегося по засыпанной осколками кирпичей улице.

В здании, где расположился штаб фронта, гул стоял как в улье. Солдаты переносили карты, спешили вестовые с донесениями, связисты тянули провода, радисты сосредоточенно сидели над аппаратами. В большом зале убирали со стола карту Берлина и тут же разворачивали новую, складывая по номерам отдельные куски, соединяя воедино реки, горы, города.

Радиоприемник настроен на волну 415. Офицеры, находящиеся в зале, останавливаются около него. Двенадцать часов тридцать три минуты. Они ждут сообщения из Праги.

Собираются высшие военачальники. Прибыли генералы Рыбалко, Лелюшенко и Зиберов. Они входят в зал, где на столе уже разложена физическая карта Чехословакии. На дворе шумит теплый майский дождик, через разбитые стекла окон брызги попадают в зал.

В зале нет еще командующего 1-м Украинским фронтом маршала Конева. Но вот он входит в зал, прямой, подтянутый, живым взглядом окидывает офицеров, склонившихся над картой.

— Приветствую, товарищи!

Собравшиеся отвечают на приветствие и замирают в выжидании.

— Да, думали мы возьмем Берлин — и войне конец, а в Праге вон что начинается.

Генерал Рыбалко и другие офицеры, изучавшие карту, стоят выпрямившись.

— Товарищи! — говорит маршал Конев. — Я получил приказ не отлучаться из штаба. С минуты на минуту должны поступить дальнейшие распоряжения из Ставки. Имейте это в виду.

Подойдя к карте, он останавливается взглядом на высоте 909, отмеченной на пути из Берлина через Рудные горы в Прагу.

Входит генерал и направляется прямо к карте.

— Ну, какие секреты ты нам расскажешь о Праге? — приветствует его генерал Рыбалко. — Нам не мешало бы послушать, что ты о ней знаешь.

— Оборона Праги уходит на пятьдесят километров вглубь на восток. На западе основная оборонительная линия — на западном берегу Влтавы, выгодное расположение с естественными препятствиями. В городе в настоящее время численность войск тридцать тысяч. В случае наступления на Прагу с востока приготовлен план уничтожения всей восточной части Праги вместе с мостами. Генерал Шёрнер — последняя крупная фашистская змея, которая еще ползает по Чехословакии со своей армией, он сильно укрепился в горном массиве Рудных гор.

Генерал, руководящий разведкой, докладывает о дислокации сил генерала Шёрнера.

— А он не так уж слаб, как казалось, — кивает Рыбалко. — Четырнадцать пехотных, три горные, две танковые, одна моторизованная дивизия…

— И кроме того, он намерен пробиться к войскам генерал-полковника Вальтера, это значит, что он рассчитывает воевать в Чехословакии несколько недель, — заключает генерал разведки.

— А чего ему не воевать? В Чехии у него есть все для ведения войны, есть заводы, производящие все необходимое для армии. — И Конев показывает на карте города с военными заводами.

— На оружейный завод в Пльзени ему уже нечего рассчитывать, — засмеялся генерал Лелюшенко. — Тут уж американцы поторопились, разбомбили его несколько дней назад.

Полевой, стоявший до этого в стороне среди офицеров, подошел к карте и вопросительно посмотрел на военачальников:

— Какое ваше решение о помощи Праге? Что я могу доложить редакции газеты?

— Вот смотрите, — и начальник разведки показывает на карте, — мы отдалены от Праги более чем на триста восемьдесят километров. Кроме того, перед нами значительные препятствия: горный массив с укреплениями. Далее. На пути к Праге придется преодолеть две реки — Эльбу северо-западнее Дрездена, а на территории Чехии Влтаву на открытой равнине. При этом у Пльзени, недалеко от Праги, стоит 3-я американская армия генерала Патона, она может достичь окраин Праги за день-два. А пробиться с танками через Рудные горы возможно только чудом, разве что перебросить их на самолетах?

По радио голос пражского диктора по-английски:

— Призываем на помощь американскую армию, стоящую под Пльзенью! Помогите нам авиацией! Немецкие части продвигаются к Праге! Бомбардируйте их на пути!

В зал вошел офицер, оглядел присутствующих и подошел к маршалу Коневу, став навытяжку, доложил:

— Москва на проводе, товарищ маршал. Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.

Конев оглядел своих боевых соратников и направился к двери. Офицеры расступились, освобождая ему проход в соседнее помещение, куда он вышел в сопровождении адъютанта.

В зале наступила напряженная тишина, все взгляды устремлены на дверь комнаты, где должен состояться разговор.

Маршал Конев поднял телефонную трубку и взволнованно ждал… Он стоит выпрямившись, отвечает на вопросы, на лице у него спокойствие.

— Вы очень устали?

— Нет, товарищ Сталин, наша армия готова выступить на Прагу!

— Хорошо. Стальным щитом закройте дорогу остаткам фашистской армии, устремившимся к Праге. Уничтожьте врага и помогите пражскому населению в его неравном бою. Прага должна быть освобождена не позднее двенадцатого мая!

— Слушаюсь, товарищ Сталин!

Конев вернулся в зал, где собрались офицеры, с нетерпением ожидавшие решения Ставки. Через разбитые окна врывался свежий ветерок. Конев повторил приказ Сталина.

— Стальным щитом! Это значит — опять мы с тобой, — говорит генерал Рыбалко, указывая на Лелюшенко и на себя, — и наши танкисты.

— Да, — усмехнулся Конев. — Ваши танкисты получают последнее боевое задание: помочь пражскому восстанию и уберечь Прагу от судьбы, постигшей Варшаву. Мы получили приказ освободить Прагу. И мы его выполним как можно быстрее, товарищи. А для совершения чуда у нас есть наши танкисты, — проговорил Конев. — Немедленно займитесь подготовкой частей к выступлению. И надо принять во внимание один важный фактор: наши солдаты очень устали. Я видел, разговаривал с ними…

Пражская операция была задумана ранее. Восстание в Праге сократило и без того сжатые сроки подготовки: операция началась 6 мая — на сутки раньше, чем планировалось. Предстояла серьезная борьба с большой группировкой вооруженных сил Германии.

…Генералы Рыбалко и Лелюшенко покидали штаб фронта, уже имея на руках подробно разработанный план операции по переброске танковых частей на Прагу. В зале слышны были телефонные звонки, работали радиопередатчики.

— Ну а вы, товарищ подполковник, сообщите в редакцию «Правды», что мы двигаемся в поход на Прагу.

— Есть, товарищ маршал. Но… я хотел еще кое о чем вас попросить.

— Уж не собираетесь ли вы повести армию? Ну, чего же вы хотите, дотошный газетчик?

— Дайте мне Костю с самолетом.

Конев с удивлением посмотрел на Полевого.

— Вы что же, собираетесь наблюдать за фронтом с самолета? С самолета можно увидеть воду, но не рыбу в ней, мой дорогой. Если хотите, могу дать танк.

— Я хотел бы, товарищ маршал, наблюдать с самолета за продвижением войск.

— Ах так! Понимаю. Когда танки будут на окраине Праги, вы сойдете где-нибудь на площади и будете в Праге первый. Ладно. Костя в вашем распоряжении вместе с самолетом.

Было уже под вечер, когда по команде танковые подразделения построились, чтобы выслушать ободряющие слова командующего фронтом.

Танки и грузовые машины стали наготове на широком шоссе, ведущем из Берлина на юг. Майор Донской давал последние распоряжения бойцам, которым уже было известно, что скоро прибудет командующий. Танкисты Донского предполагали, что их последний поход будет в Прагу, когда им объявили приказ, они ничуть не удивились.

Старшина Степан Иванович, командир колонны грузовых машин, согнувшись подбежал к «виллису» Семена. Тот протирал стекла. На лице у старшины было отчаяние.

— Прошу вас, Семен, спрячьте детей, потому что достанется прежде всего мне. Быстро спрячьте!

— Куда ж я их спрячу? И кому они мешают? Велю им, чтоб тихонько сидели в кабине, вот и все, что я могу сделать.

Старшина вздохнул и побежал назад к колонне.

Майор Донской, увидев командующего, вышел вперед и встал «смирно»:

— Товарищ маршал, докладывает командир танкового батальона. Батальон готов к выступлению.

Из ближайшего танка послышался голос диктора:

— Прага зовет на помощь Красную Армию! Прага зовет Красную Армию!

Конев прошел перед строем солдат, глядя в их лица. Останавливался перед водителями и танкистами, расспрашивал о техническом состоянии машин.

Вот он и возле «виллиса» Семена. За стеклом его внимание привлекла пилотка, из-под которой на него поглядывали любопытные детские глаза. Конев подошел ближе, постучал по стеклу, и тут же на него уставилась и вторая пара детских глаз.

— Надо же! — удивленно воскликнул Конев. — Наши уже готовят себе боевую смену. Чьи это дети? — спросил он у спокойно стоящего рядом Семена.

— Не знаю, товарищ маршал. Мы обнаружили их в лесу во время боя. Скорей всего бежали из лагеря.

— Вы установили, откуда они и чьи?

— Никак нет. Знаю только, что они из Чехословакии.

Конев распахнул переднюю дверцу. Ребята скорчились на сиденье перед рулем и боязливо смотрели на незнакомого военного. В ногах у них, в ящике, ворчал щенок. Конев улыбнулся.

— Я гляжу, у тебя тут целое хозяйство.

— Все они сироты, — проговорил Семен, словно оправдываясь.

— После войны сделаем тебя на Родине директором детского дома для сирот, — продолжал шутливо маршал. — А свои дети есть?

— Были. Трое.

— И что же?

— Фашисты… сожгли всех…

Конев задумался. Постоял, потом нагнулся:

— А ну-ка, маленький солдат, выходи, устроим тебе проверку, — и взял Степку за руку.

Тот сперва неуверенно поерзал на сиденье, но, видя улыбку на лице незнакомца, выскочил из машины и встал, вытянувшись и выпятив грудь.

— Настоящий солдат, — похвалил его маршал и повел к выстроившимся шеренгам. Держа левую руку на плече Степки, правой он приветствовал танкистов.

Растроганный Семен остался стоять возле своей машины. К нему подошел генерал Рыбалко. Внимательно осматривая машины, он похвалил Семена:

— Приятно посмотреть на такую машину, чистая — прямо загляденье. Примерный шофер! — Тут он заметил Любку. — А это кто? Дочка?

— Нет, товарищ генерал, мы ее в лесу с братишкой нашли, видать, сбежали из лагеря. Не знаем чьи, но они из Чехии.

Рыбалко взял девчушку за руку:

— К тебе на родину отправляемся, в Прагу.

Подошел и Донской:

— Да, у него и автомашина и дети в порядке.

Рыбалко нагнулся к девочке и проговорил, обращаясь к Семену:

— Неподходящие тут условия для детишек…

Осмотр заканчивается. Офицеры штаба спокойны — они уверены, что люди и оружие в порядке.

Маршал Конев стоял перед выстроившимися войсками. Рядом был Степка. А Конев, глядя на солдат, замерших в ровных шеренгах, обратился к ним с речью, заговорил дружеским тоном:

— Товарищи! Наша Родина и Главнокомандующий поставили перед нами славную боевую задачу: помочь Праге, помочь пражским повстанцам в их борьбе за свободу. Я верю, что эту роль вы выполните с честью. Остатки вражеских орд намерены разрушить этот древнейший город и задушить восстание братского чешского народа. Наша победа над фашистским зверем здесь, в Берлине, в его собственной берлоге, обязывает нас довершить эту победу освобождением Праги, чтобы снова воцарился мир на земле.

— Товарищи! Слушайте приказ: отрезать врага от Праги стальным щитом и освободить город не позднее двенадцатого мая.

Вперед на освобождение Праги и чехословацкого народа!

«Ура! Ура! Ура!» — прокатилось по шеренгам.

Тихая майская ночь. Ветерок шевелит ветки деревьев и гонит густые тучи на запад. Месяц то вынырнет из тучи, то снова спрячется. Танкисты сидят в танках, саперы заняли места на танках. Приятно выспаться после стольких бессонных ночей! Жесткая сталь кажется мягчайшей периной. Но вот гул и грохот моторов пробуждают людей от сна. Колонна трогается.

Включил мотор и Семен. Дети продолжают спать, а щенок заворчал, почуяв, что на ступеньку «виллиса» поставил ногу кто-то чужой.

— Ну что, никто не ругался?

— А, это вы, товарищ старшина. Нет, обошлось. Сказали, раз вы разрешили, то и они не против.

— Ну, Семен, я же не против.

— Знаю, товарищ старшина, — улыбнулся Семен.

— До свидания в Праге! Следите за детьми! — И старшина соскочил с подножки.

Два параллельно тянущихся на юг от Берлина шоссе окутаны серым дымом, ветер относит его на обочину и поднимает над деревьями. Начинает моросить дождь. Грохочут моторы, лязгают гусеницы танков и бронетранспортеров. Колонна растянулась на тридцать километров, за ней дорога остается высушенной и местами полита маслом. Танки идут на предельной скорости. Чем дальше продвигаются они на юг, тем дождь становится гуще. Передние танки уже всего лишь в тридцати километрах от Дрездена. Немецкая группировка «Миттель», обнаружив продвижение частей Красной Армии, выслала против них свои танковые подразделения и самоходные орудия. Бой длится долго и задерживает продвижение на юг. Но и немецкие части отступают в том же направлении, и их арьергард прикрывают отроги Рудных гор.

И хотя враг отчаянно сопротивляется, стальная громада неумолимо продвигается вперед. Башни на танках, едва утихает стрельба, открываются, танкисты внимательно всматриваются в приближающуюся синеватую даль, заслоняют глаза от света, чтобы лучше разглядеть, что там впереди. И стрелки через перископы рассматривают кряжи Рудных гор.

— Нам бы только наверх взобраться, а дальше дело пойдет, — подбадривает по радио майор Донской.

Танки продвигаются к подножию Рудных гор. На их склонах укрыты вражеские противотанковые пушки, они открывают стрельбу. Танки из колонны, останавливаясь, стреляют туда, откуда только что поднялся дымок.

К границе Чехословакии ведут две дороги через горные перевалы. Обе они отходят от Альтенберга, и отсюда танки пускаются по петляющим дорожкам, чтобы перевалить через горный хребет.

Майор Донской пересел на Т-34 и возглавил атакующую группу. Но, пройдя всего метров сто, приходится остановиться. Саперы, обследующие дорогу перед танками, обнаружили серьезные препятствия. Пехотинцы, сойдя с танков, растянулись цепью, саперы обезвреживают мины, расставленные у завалов.

Хорошее обозрение врагом тоже затрудняет продвижение наших танков и моторизованных частей.

— Ну, ребята, — говорят командиры саперов и пехотинцев, — пришел наш черед! — И поглядывают вслед танкам, которые сворачивают с полдороги, чтобы внизу присоединиться к танкистам генерала Лелюшенко, продвигающимся к отрогам Рудных гор по соседней дороге.

Идет передовой отряд саперов и пехотинцев, справа продвигаются танки Лелюшенко, преодолевая шаг за шагом крутой подъем. Донской вернулся в Альтенберг и присоединился к Лелюшенко. Немцы упорно стреляют сверху, засев в старых чехословацких укреплениях.

— Кто будет первым на чехословацкой границе — мы или Рыбалко? — прикидывают танкисты Лелюшенко, разговаривая между собой.

Части генерала Рыбалко подходят к границе еще перед полуднем. Туман, окутавший долины, поднимается по склонам, теплый ветер разгоняет его по полянам и склонам, гонит к полям, раскинувшимся на северных склонах Рудных гор. Солдаты, всего несколько дней назад воевавшие на загроможденных развалинами улицах Берлина, беря с боем каждый дом, этаж, передвигались теперь по голому горному склону. В Берлине на них, помимо пуль, сыпались кирпичи и штукатурка, а сейчас их поливали пулеметные очереди, обстреливала артиллерия — немцы, засевшие в бетонированных бункерах. Батальон Донского смешался с колонной Лелюшенко, и Донской ставит своего регулировщика, чтобы его танкистам и водителям грузовиков легче было ориентироваться. Танки старшего лейтенанта Ющенко уже миновали высоту 895 и продвигаются западнее ее по склону, поднимаясь все выше и выше.

Подбитый в правую гусеницу танк стремительно падает вниз вместе со своим экипажем, но по его пути уже поднимается другой, осторожно, но неуклонно приближаясь к границе.

Командир первого танка докладывает Ющенко:

— Товарищ старший лейтенант, невозможно продвинуться ни на шаг, снаряды ложатся точно на дорогу, надо обойти поворот!

— Как пойдешь обходить? Назад? — язвительно кричит Ющенко.

— Надо проложить новую дорогу, — предлагает танкист.

Ющенко вылезает из танка и напрямик через лес бежит к первому танку. Его командир стоит рядом с сапером и что-то объясняет ему, а саперы вместе с пехотой валят деревья, расширяя под непрерывным обстрелом дорогу. Ющенко видит, что из-за прицельного огня хорошо укрытого врага пройти по прежней дороге действительно невозможно. Пушки так надежно спрятаны за бетонированными заслонами, что его танки не в состоянии заставить их замолчать. Орудия, правда, ненадолго стихают, но стоит появиться под обрывистой дорогой саперам, как снова начинают грохотать.

— Так мы и до вечера не пробьемся! — выходит из себя Ющенко.

Сбежав к первому танку, он услышал звуки бодрой песенки, а затем голос: «Призываем на помощь Красную Армию! Призываем американскую армию! Внимание! Внимание! — После этого голос продолжал: — Немцы в Праге убивают невинных людей. Сегодня в шестнадцать часов при атаке на мост Главачека немцы гнали впереди себя чешских женщин, стариков, детей, наступая на баррикады защитников Праги».

— Слыхали, ребята? — закричал старший лейтенант танкистам.

Навстречу ему выскочил майор Донской, хлопнул его по плечу:

— Ну что, соседи? И вы не можете пробиться?

— Забрались, сволочи, в бункеры, не подступишься.

Над головой у них просвистела мина и разорвалась возле саперов.

— На моем участке столько завалов, что мы и за несколько недель их не разберем.

— Слыхали, что творится в Праге?

— Если уж они своих же в Берлине в метро затопили, детей и больных, то могу себе представить, что с чехами и подавно не станут церемониться.

— Что будем делать, товарищ майор?

— Новую дорогу, — отрезал Донской.

И оба последовали в глубь леса за саперами. Оттуда доносились удары топоров, визг пил.

Вскоре в густых зарослях появилась неширокая просека.

Ющенко подошел к ближайшему танку:

— Танки, за мной!

— Прямо? — переспросил танкист, высунувшись из башни.

— Прямо! Прямо! — закричал Ющенко.

Танк под прикрытием густых веток высоких деревьев устремился чуть не вертикально по склону. Неловкий маневр — и он может свалиться вниз, куда лучше не смотреть, Дорога проложена заново и соединяется с шоссе на небольшом повороте. Ползут гусеницы танков по низко спиленным белым пням, впиваются в дерево кромками траков, танки поднимаются в тыл немецким укреплениям.

Танки, а за ними саперы и пехота выходят на небольшое плоскогорье возле деревеньки Молдавы уже на закате дня. Прибавив газ, танки следуют далее; людям жарко от перегревшихся моторов и от напряжения, они вытирают потные лица. Немцы продолжают обстреливать старую дорогу, новую, видать, они еще не обнаружили.

А пехота и саперы между тем наперегонки спешат к границе. Перед ними открывается большой зеленый луг с разбросанными на нем небольшими кирпичными домиками. Позади луга проходит железная дорога.

Саперы суетятся около моста, осматривают его снизу и снова бегут вперед.

— Ура, мы первые! — радостно кричат они, подбрасывая пилотки вверх.

— Наша рота первая?

— А не наша?

— А вы чьи, Лелюшенко? — спрашивает их майор Донской.

— Точно! — с гордостью отвечает один из них.

— А вы, товарищ майор?

— А мы пришли вам помочь. — Донской указал на саперов.

— Теперь дело пойдет легче, — смеются солдаты. — Спустим танки волоком на тросах.

— Ну-ну-ну, это вам так кажется, и спускаться вниз будет непросто, — с сомнением возразил Донской, доставая карту. — Вот поглядите.

Солдаты подходят, рассматривают карту.

— Каким маршрутом двинем, товарищ майор?

— Проселками нам надо пройти к Циновцу, а оттуда по южному склону Рудных гор и в Прагу, — объясняет Донской.

Солдаты склонились над картой, и тут на горизонте ухнуло орудие, а затем раздалась канонада. Казалось, немцы палили туда, где предстояло идти старшему лейтенанту Ющенко.

— Саперы, мост в порядке? — спрашивает Донской и затем дает знак своим. Первый танк осторожно пересекает мост, не переставая обстреливать немецкие позиции в лесу, и вот уже и остальные танки переправляются на чешскую сторону. Но тут снова остановка на опушке леса: саперы сообщают, что придется расчищать дорогу, для чего понадобится не один час. Команда: стоять.

Танки Донского выходят из колонны и направляются на восток по хребту Рудных гор.

— Ну, друг, пока, — попрощался Донской с Ющенко. — Вы подойдете к Праге с запада, мы с северо-востока. Согласно приказу мы должны встретиться двенадцатого мая. А может, сократим срок?

— Товарищ майор! — протянул ему руку Ющенко. — Вот вам моя рука: кто первый приходит в Прагу, тот ставит. Согласны, ребята? — обернулся он к своим танкистам.

— Идет! — ответили ему.

— Когда встретимся в Праге на главной площади, я тебя расцелую. И еще кое-что у меня есть, из последнего пайка! — И показал флягу.

— Думаете, один вы богатый? У меня тоже есть. Приберегаю на конец войны, вот вместе и разопьем, — пообещал Ющенко.

— Товарищ старший лейтенант, — докладывает связной, вернувшийся от саперов. — Дорогу очищают, но управятся за несколько часов, не раньше.

Ющенко достает карту, рассматривает ее. Лицо его сосредоточенно.

— Не можем же мы прорубаться через леса до самой Праги, а тут вот опять склон.

Донской тоже разглядывает карту и показывает:

— А что, если по железной дороге?

— В самом деле! — радостно восклицает Ющенко.

— Так-то оно так, но вот два туннеля…

— Танки пройдут! — уверенно заявляет Ющенко.

— Так мы сократим дорогу и выйдем им в тыл. Только надо соблюдать осторожность.

— Товарищ майор, через болота я уже проходил, через леса и реки тоже, но по туннелю и по такой узкой насыпи еще не пробовал.

— Пусть танкисты не смотрят даже в щели, не то голова закружится.

Ющенко разделил свои танки на две группы.

— Но приказ другой, — напомнил Донской.

— Ничего не поделаешь, придется нарушить приказ.

Они доходят вместе по проселочной дороге до железнодорожного полотна.

Ющенко садится в танк и поднимается по насыпи, танк почти весь свесился вправо, затем он входит в туннель, Ющенко открывает люк. Туннель сворачивает влево. Следом за Ющенко идет второй танк, и вот уже вся колонна выходит к большому железнодорожному виадуку на южном склоне Рудных гор.

Ющенко вышел из танка и глубоко вздохнул:

— Даже воздух чешский лучше, чем на той стороне гор.

Он осмотрелся. Виадук был разрушен немцами при отступлении. Ничего не поделаешь, придется снова спускаться вниз по насыпи. Спуск прошел удачно. Саперы подкопали насыпь и сделали пологую дорогу. Ющенко обошел Нове Место стороной и дожидался свою часть, которая пробивалась через город, здесь, на высоте восемьсот метров над уровнем моря. Соединившись с остальными танками, вызвал майора Донского:

— Товарищ майор, мы благополучно перебрались по жердочке.

— Ну вот, был бы тут Суворов, он сказал бы, что, где не проскочит олень, там пройдет русский танк, — услышал он в наушниках.

Донской со своими танками пробирается по узкой проселочной дороге, проложенной деревенскими телегами. Одной гусеницей они ползут по колее, а второй — по обочине, заваленной стволами деревьев. Гусеницы крушат дерево, подминают под себя молодые сосенки, попадающиеся на пути. Дороги петляют по всему лесу. Которая из них верная? Майор Донской смотрит на карту с компасом в руке, а мимо грохочут танки, направляясь пока к старым чехословацким укреплениям, которые добивают саперы.

Попов останавливается на холме — барахлит мотор. Механик налаживает его работу, но предупреждает Попова, что машина долго не выдержит. Тут Попов спохватывается, что не передал Донскому распоряжение направить часть танков в ремонт, а ведь в списке был и номер его танка…

Но мотор снова работает исправно, и надо торопиться вперед.

Танки выходят на дорогу к Циновцу. Мелкий песок перемешан с металлической оловянной пылью, гусеницы взвихривают его, а ветер поднимает столбом.

Командир саперов докладывает, что они заняли широкий склон, оттуда видно Чехословакию.

Сверху спускается еще один танк. Притормозив возле группы офицеров и солдат, он открывает люк, из люка выскакивает Янко.

— Товарищ майор! — радостно кричит он, обнимает Донского и, нагнувшись, берет щепоть родной земли. — Там, товарищ майор, — указывает он рукой в синие дали, — там лежит «земля прекрасная, любимая…».

Седьмое мая, пополудни.

На пограничной полосе возле большой кучи оловянной руды выкопаны четыре ямы. Заходит солнце, обливая вершины гор и леса огненным светом. Над горизонтом поднимается узенький серпик месяца, тоже красный. Заходит солнце, и в четыре могилы укладывают четырех советских солдат, погибших на чехословацкой границе близ Циновца.

— Прощайте, русские братья, — шепчет Янко и с каждой могилы берет по щепотке земли в носовой платок, чтобы отвезти ее в Прагу.

Танки переваливают через хребет на южную сторону. Деревья здесь зеленее, чем на северном склоне. Пехотинцы и саперы прочесывают лес и просматривают дороги. Сбоку на склонах гор размещены фашистские противотанковые пушки, у немцев тут лучшее обозрение, чем было на северной стороне, и они сильно затрудняют продвижение наших танков.

Старший лейтенант Ющенко продирается по узкой заросшей дороге, которая не лучше той, где проходили танки Донского. Дорога петляет на крутом уклоне, на ней не разминулись бы и две крестьянские телеги, по обочинам она заминирована и перекрыта надолбами. Пехотинцы и саперы вместе с танкистами метр за метром разбирают завалы, по возможности засыпают ямы над крутыми обрывами — при взгляде с них кружится голова. Ночь. Дорога то почти отвесно уходит вниз, то вьется змеей.

Но танки все продвигаются вперед. По сторонам каждого идут радист и механик, помогая водителю ориентироваться. С яркими вспышками рвутся мины и снаряды, слепя водителя и сопровождающих.

Только под утро отряд Ющенко добирается до первой деревушки на южной стороне Рудных гор. Внизу танки обгоняют друг друга, сверху их обстреливают из пулеметов отступающие фашисты. Солдат, сидевший на танке, падает на землю между двумя танками.

— Вперед! Вперед! — звучит команда танкистам.

Ющенко связывается с Донским, который все еще пробирается через леса. Его саперы выгоняют засевших в укреплениях фашистов, бегом передвигаясь по склону. Танки спускаются в деревню.

По железнодорожному полотну над деревней Дуби Ющенко накануне вечером проник в тыл к неприятелю, а теперь солдаты вытесняют фашистов из деревни.

В хатенке, притулившейся под косогором, за столом сидит старушка и молится, губы ее шевелятся, в глазах беспокойство. На дворе не прекращается стрельба. Отложив на стол четки, старушка подходит к окну. Там стоит солдат с санитарной сумкой через плечо. Прислонившись к стволу дерева, он высматривает, откуда можно подобраться к фашистскому пулемету, засыпающему дорогу пулями.

Старушка вышла на порог и внимательно приглядывается к солдату.

— Это и вправду они? — шепчет она про себя. — Это русские?

— Фрау, где тут фашисты? — окликает ее солдат из-за дерева.

— Сынок, я не фрау, я чешка.

— Вот оно что, чешка!

— Да, да, сынок.

Солдат машет ей рукой:

— Спрячьтесь, вон пулемет стреляет.

Старушка уходит в дом и зовет из-за дверей:

— Сынок, ты бы тоже спрятался. Заходи в дом, поди, есть хочешь.

— Нет, мать, не до того, а вы прячьтесь.

— Голодный же, наверно. Испеку я тебе лепешек, лепешек испеку, пирогов-то нету у нас, а уж как бы хотелось угостить тебя. Ну, погоди же, принесу тебе лепешку сама, раз ты не хочешь зайти.

Она набирает в миску муки, чтобы приготовить лепешки. Руки ее месят тесто, а глаза обращены к святому образу, губы шепчут молитву, она молится за солдата, что видела у себя во дворе. Теперь можно говорить по-чешски, русский солдат гонит прочь от ее дома извечного врага! Вдруг рядом жахает мина, и старушка торопливо крестится. На плите печется лепешка. Старушка снимает ее с плиты, перекидывает горячую с ладони на ладонь и, спрятав в фартук, выносит во двор солдату.

— Ну, вот. Ушел и ничего не сказал, а ведь как хорошо бы ему поесть горяченького, небось не ужинал и не завтракал, целую ночь стрельба идет, — бормочет она. — Куда подевался? Ах вот ты где и не откликнешься. — И склонилась над мертвым уже солдатом.

Из-за хаты к ней подполз другой солдат.

— Стреляют, уходите! — закричал он на старушку.

Бабка, вытаращившись, глядит на ползущего солдата и, опустившись на колени, фартуком машинально вытирает кровь с лица мертвого.

— Ох, сыночек, не дождется тебя матушка в России. Убили тебя, сыночек, у моей хаты, — в голос причитает она и плачет, крестит мертвого и протягивает лепешку второму солдату, которому удается заставить замолчать немецкий пулемет.

— Возьми, сынок, для него я ее пекла.

Солдат взял из рук старушки лепешку, отломил кусок, а сам достал ломоть белого хлеба и дал ей.

— Угощайся, бабуля, русским хлебом.

Глядя на хлеб, старушка прошептала:

— Буду молиться за тебя и за всех вас.

Первые лучи солнца осветили крышу хаты. В тени деревьев под окном лежал мертвый молодой боец. По дороге грохотали танки, вступая в город, а за столом сидела старушка и перебирала четки.

И тут закипел жаркий бой, но длился он недолго. Бросая орудия и танки, враг бежал.

На пути в город танкистов встречали вооруженные люди с красными повязками на рукавах, они всего за несколько часов до прихода советских солдат вели бой с отступающим эсэсовским отрядом. Партизаны залезали на танки и входили в город вместе с советскими танкистами, в город Ловосице, жители которого сердечно приветствовали своих освободителей. Но танкисты не задерживаются здесь, путь их лежит дальше на юг.

При выезде из города из какого-то здания к танкам устремились толпой женщины, радостно закричали по-русски солдатам. Выяснилось, что их сюда пригнали работать на фабрике.

Девушки обступают ненадолго остановившиеся танки, обнимают солдат:

— Дорогие вы наши, как же долго мы вас ждали!

Вскоре громкими возгласами солдаты зовут сержанта Попова, но его не видно, он снова занят ремонтом своего танка. Наконец он выбирается наружу, радист, показывая на него девушке, спрашивает:

— А не этот ли Попов вам нужен?

В ответ девушка бросилась сержанту на шею с поцелуями. Тщетно он отбивался от нее, но, когда она со счастливым смехом немного отстранилась от него, он в изумлении воскликнул:

— Неужели ты, Люда? — и крепко обнял девушку.

— Надо же! Говорили, будто Попов боится девчат, а ишь как прилип!

— Ну отпусти уж ее! — закричал стрелок товарищу.

— Ребята! Это ж моя сестра!

Радист недоверчиво уставился на обоих:

— Будет тебе сочинять! Такого не бывает!

Попов вытащил из кармана фотографию и протянул ее товарищам.

— Вы останетесь тут? — осмелев, спросила девушка.

— Нет, милая, наш путь лежит на Прагу, — сказал радист.

Впереди послышался сигнал к отправлению, положивший конец этому свиданию.

— Что же нам делать? — в растерянности произнесла Люда, увидев, как солдаты полезли на танки.

— Встретимся в Праге! Садитесь на грузовики, которые идут следом за нами! — на ходу крикнул ей Попов, с горечью подумав, что приходится расставаться, не успев встретиться, и что не может он взять ее с собой.

Залезая в танк, он еще крикнул:

— Спрашивай Семена Степановича Виноградова, он едет с детьми, возьмет и тебя наверняка! — Танк тронулся; помахав ей на прощание, брат добавил: — До свидания в Праге!

Дорога впереди была свободна. Донской сел к рации, чтобы связаться с полком, но радиостанция, на которой работала Люба Васильева, не отвечала. Донской высунулся в люк на башне, оглянулся назад — батальон следовал за ним. Почему же нет связи с полком?

В колонну сбоку вклинилась группа отступающих с востока эсэсовцев, перепуганные немцы выскакивали из машин и пытались спастись бегством, укрыться в соседнем лесу, отстреливаясь на ходу. Колонна — танки, грузовые машины — остановилась. Со стороны леса показался кто-то с белой тряпкой на палке.

— Так-то умнее будет, — прошептала Люба, сидя в машине полковой связи.

Советские бойцы дожидаются, пока подойдет мужчина с белым флагом, — это не солдат, а местный крестьянин, немцы послали его провести переговоры.

— Ну, с чем ты пришел? — спрашивают его советские солдаты.

Запыхавшийся мужчина торопливо бормочет дрожащим от волнения голосом:

— Солдаты в лесу требуют, чтобы вы освободили им дорогу на запад, чтоб пропустили их, значит.

Танкисты, а за ними и Люба, высунувшись из машины, рассмеялись.

— Даем им пять минут на размышление. — И советский офицер показал на часы.

Парламентарию неохота возвращаться назад в лес, но, уж если взялся выступать в роли фронтового дипломата, придется доиграть свою роль до конца.

Не получив через пять минут никакого ответа, солдаты двинулись через сады в лес. Их встретила стрельба. Танки, стоявшие на дороге, повернули стволы, и завязался бой, который не оставил у немцев никаких надежд на бегство.

Машина с радиостанцией стояла на возвышении, и немцы обстреливали ее из пулеметов. Но когда замолк пулемет, не стало слышно и сигналов радиостанции.

— Алло! Алло! — вызывала Люба Донского, но вдруг ей почудилась музыка в приемнике, струнные звуки, мягкий голос, напевавший «Сулико»… Как она любила слушать эту песню из уст Янко, она же и научила его петь эту песню. Люба протянула было руку к приемнику, чтоб сделать звук громче, но рука ее безвольно поникла, голова опустилась на приемник, по щеке потекла кровь…

Донской со своим батальоном пробивался дальше на юг, к Праге. Он изучал карту и указатели на дорогах и перекрестках, почему-то они загадочным образом показывали направление совсем другое, чем его компас. Он остановился в Душниках. Из домов выбегали люди.

Донской развернул карту. Душек, старик из деревни, тоже присматривается к карте. Донской оглядывает местность, определяет направление и смотрит на дорожные указатели, они не совпадают с картой.

— Старик, куда пошли немецкие колонны?

— На Сланый, товарищ офицер, на Сланый! — И показывает рукой на запад.

— А почему указатель направлен на восток, на Мельник, там что, тоже есть Сланый?

Душек засмеялся, а за ним и стоящие вокруг жители.

— Это мы хотели сократить немцам путь на запад, задержать их, пока вы подоспеете, — усмехнулся старик.

— Ну и шутники, — засмеялся и Донской.

— Возьмите нас в Прагу, — попросился Душек.

— Садитесь! — разрешил Донской.

Душек взобрался на передний танк. За деревней, по левую сторону от дороги, отозвались выстрелы неприятеля. Погасив свет, танк на скорости развернулся на восток, и вскоре стрельба утихла. Танк продолжил свой путь, и тут все обратили внимание, что старика нет.

— Где он? — спросил майор.

— Да вон там, когда танк разворачивался, он слетел за обочину, — объяснил кто-то из солдат. — Понял, что не просто путешествовать на танке до Праги.

Танки идут вперед. Донской вызвал своего ближайшего соседа и вскоре получил ответ.

— «Воробей» слушает! — откликнулся сосед с другого края стального щита. — Прием в девять, — повторяет он.

— Говорит «Астра»! — отвечает майор Донской. — Внимание на восточную дорогу. По дорогам в направлении Сланого движется «Ястреб»! Приготовьте ему встречу без хлеба, зато с солью и порохом.

— Вас понял, «Астра». Встречу «Ястреба».

Самая крупная магистраль, соединяющая наступающую армию с востока на запад, это Мельник — Сланый, а оттуда она идет на Пльзень и Карловы Вары. Дорога эта идет параллельно северной части реки Огрже. Справа от дороги посреди большой равнины стоит как верный страж края легендарная гора Ржип[9].

Наступила уже ночь. Майор Валягин приближался со своими танками к городку Сланый. Не сбавляя скорости, машины врываются на улицы города, отсюда путь их лежит на запад. Первый танк спускался с пологого холма, как справа ударили немецкие орудия, полыхнув огнем.

— По ним! — скомандовал майор Валягин и захлопнул люк башни. Танки на ходу открыли огонь, пехотинцы разбежались между домами, очищая сады от засевших там и отчаянно оборонявшихся фашистов.

Бой затянулся до двух часов ночи. Фашисты не хотели отказываться от мысли попасть на запад, в расположение войск союзников, а Красная Армия ни на миг не отклонялась от своего направления на Прагу. И враг разбивал голову о стальной щит.

Ведущие бой передовые части задержали продвижение колонны. Где-то в конце ее молодой шофер Алешка, рядом с ним сидит его командир, младший лейтенант Владимир Юничкин, оба совсем молодые ребята.

— Вы откуда будете? — спрашивает командира шофер, чтобы скоротать время.

— Издалека.

— Откуда же?

— С Черниговщины.

— Да ну? — удивляется Алешка. — Так мы почти земляки.

— А, и ты из наших мест?

— Из Белоруссии.

— Да, это совсем рядом от нас.

— Конечно, — смеется Алешка, — километров эдак пятьсот.

Неожиданно слева раздается стрельба. Колонна потихоньку уже двигалась, а тут Алешка останавливает машину, что-то с ней не в порядке. Он включает и выключает мотор, тот кашляет, захлебывается, наконец снова заработал, но с перебоями. Алешка слезает, осматривает его, наконец снова залезает в кабину и трогает. Стрельба уже стихла, пехотинцы, преследовавшие немцев, возвращаются к танкам и машинам.

Алешка отстал от колонны и теперь догоняет ее, выжимая газ до предела. Где-то внизу должна быть деревня. Ему кажется: танки неподалеку, если б дорога не петляла, он и сейчас ехал бы на большой скорости, но по Брандишу надо спускаться осторожно. Впереди послышался шум машин, и он подумал, что догнал колонну, но увидел, что машины какие-то другие, да и двигались они навстречу.

— Немецкие машины едут вверх по дороге! — крикнул он младшему лейтенанту, указывая на приближающиеся автомашины.

Командир, разбив ветровое стекло, дал очередь из автомата по первой встречной машине, оттуда стреляют тоже.

И тут их машина начала петлять — раненный в голову Алешка сполз на сиденье, выпустив из рук руль. Младший лейтенант, левой рукой пытаясь придержать руль, в правой сжимает автомат.

Что-то прошептав, Алешка бессильно падает на сиденье. Машина останавливается на обочине. Умолк и автомат младшего лейтенанта. Наверху, позади машины, кипит бой. Там немцев задержали.

Спускаясь вниз, тесня немецкие автомашины в кювет, танкисты заметили нашу разбитую машину. Шофера и командира положили на грузовик, младший лейтенант был еще жив, но, не доехав до деревни Штевельце, и он умер.

При дороге, некруто поднимающейся в гору, солдаты выкопали могилу и положили туда младшего лейтенанта Юничкина вместе с водителем, при котором не нашли документов, так и похоронили его как неизвестного солдата Красной Армии.

Головной отряд проходит сейчас по длинной липовой аллее, под сенью деревьев, которыми обсажена дорога. Деревья машут ветками, словно приветствуя танкистов.

Когда майор Донской прибыл на перекресток, ведущий из Мельника на Вельвары, а дальше на запад к Сланому, он подождал следующий за ним танк Попова и приказал экипажу вместе с пехотинцами охранять дорогу на Мельник.

— Ну что, Попов, это для тебя, глядишь, будет последнее боевое задание.

— Слушаюсь, товарищ майор, — рапортует Попов, стоя навытяжку. — Но отчего же мы не пойдем в Прагу, наш танк держался хорошо, а теперь вы нас оставляете сторожить дорогу!

— Как раз потому, что ваш танк в порядке, вы и останетесь здесь.

— Приказ есть приказ, — хмуро отвечает Попов.

— Встанешь с танком под прикрытие вот этих кустов, будешь замаскирован со всех сторон, а у самого будет хорошее обозрение.

— Товарищ майор, — говорит он виновато, — здесь вот, — он достал из кармана бумагу, — распоряжение отправить танки в ремонт.

— Кто тебе его дал?

— Еще в Берлине передали ремонтники.

— Ладно, посмотрим. — Майор убрал бумагу в карман, спустился в люк и, обгоняя остальные танки, возглавил колонну.

И вот они уже на мосту через Влтаву. Вода чистая, звезды в ней отражаются, а сверху на железный мост валят танки.

Из Праги слышны выстрелы, виден огонь пожаров.

— Вперед, быстрее! — приказывает Донской. — Дорога каждая минута.

Он смотрит на карту. В наушниках раздается:

— «Воробей» вызывает «Астру»! «Воробей» вызывает «Астру»!

— «Астра» слушает, «Астра» слушает! Слышу тебя хорошо, говори.

— Жди моего сигнала, смотри на часы!

— Смотрю, — отвечает Донской и добавляет скорость. Он знает, что собирается сообщить ему Ющенко.

— Вот сейчас! — слышит он. — Ровно четыре ноль-ноль утра. Девятого мая танки генерала Лелюшенко вступили на землю Праги. А где находитесь вы?

— «Воробей», смотри на часы! Четыре часа пять минут. Девятого мая танки генерала Рыбалко вступили на землю Праги. Перед нами огонь и стрельба.

Ющенко сообщает своему командиру Валягину, что отряд майора Донского вступил в предместье Праги и ведет бой на ее территории.

— Спасибо, — отвечает по радио майор Валягин. — А как вы, товарищ старший лейтенант?

Ющенко открыл люк и, высунувшись, осмотрелся.

— Тишина, — ответил он.

Водитель включил мотор, и шум его слился с гулом, доносящимся откуда-то сверху. Ющенко поднял взгляд и увидел самолет.

— Над нами самолет, — сообщил он Валягину.

— Мы его тоже обнаружили, вероятно, это самолет командующего фронтом, — отвечает майор.

— Сам командующий, думаете, летит? Ведь в Праге еще стрельба.

— Может, и не он.

Самолет летел совсем низко над землей. Ющенко понял, кто может быть в самолете, — корреспондент «Правды», и спросил об этом Валягина.

— Вполне возможно, — ответил ему Валягин. — Хочет попасть в Прагу раньше нас.

— Опоздал! Наши танки первыми перешли границу города. Сейчас я дам ему знак, где мы. — Ющенко спустился в танк, зарядил красной ракетой ракетницу и выстрелил. Самолет сделал небольшой круг и дал ответную красную ракету — условленный знак. На самолете действительно летели пилот Костя и журналист, корреспондент «Правды» Полевой.

— Видали танкистов! Не хотят, чтобы мы оказались в Праге раньше их! — сказал подполковник Полевой, увидев танки.

— Ничего! Мне их штучки знакомы. Были бы мы где за линией фронта, заставили бы стрельбой сесть, — засмеялся Костя.

Возле Рузыни танки продвигаются со всей осторожностью, давая короткие очереди по подозрительным местам. И вдруг танк закружился на месте. Мотор замолк.

— Что еще?! — воскликнул Ющенко.

— Гусеницу перебило.

— Этого еще не хватало! И как раз тогда, когда мы входим в город!

Пули ударяются о броню со звоном и отскакивают. В танке как под железной крышей во время града. Ющенко выбирается из танка через нижний люк.

— Товарищ командир, пересядьте на другой танк! — советует ему водитель, но Ющенко, протискиваясь через люк, кричит:

— Еще чего! Мы должны быть первыми на главной, Вацлавской площади!

Вылезли и механик и радист, и вскоре гусеница была починена — разбитые траки заменены новыми. Танк двинулся, обогнав и те, что шли впереди, пробиваясь с боем.

На Рузыньском аэродроме майор Валягин разделил свою часть — одних направил в предместье Дейвице, других в обход Белой Горы на Беранку и на Смихов, чтобы отрезать немецким частям отход на запад.

Самолет Кости покачал крыльями над первой группой танков и полетел к центру города.

Горящие дома и склады освещали небо над Прагой, И если смотреть отсюда, с запада, в сторону востока, казалось, что занимается новая заря. А в Праге было хмуро и невесело.

В подвалах домов прятались женщины с детьми, вздрагивающими при каждом выстреле и взрыве. Отцы их сражались на баррикадах, нередко всего лишь с охотничьим ружьем противостояли немецким танкам и орудиям. Прага сражалась. Советские танки входили на улицы города и гнали прочь фашистов, Завязывались последние стычки, предшествовавшие окончательной славной победе.

— Наши! Наши братья, русские! — закричал один из защитников баррикады, глядя в трофейный бинокль на приближающиеся советские танки.

Третий советский танк шел уже с открытым люком, солдаты, стоявшие в нем, отвечали на приветствия счастливых защитников города.

Матери обнимали детей, и слезы радости стекали у них по щекам. Они приветственно махали солдатам, а за ними и еще не пришедшие в себя, испуганные, невыспавшиеся дети.

Над горизонтом поднялось солнце и осветило усталые, почерневшие лица бойцов. Все ярче освещает оно Прагу, ее пыльные улицы и баррикады.

Над Прагой кружит самолет.

— Ниже! — показывает рукой корреспондент пилоту Косте. — Ниже!

И они проносятся над самыми крышами домов. В одном конце улицы развевается на ветру сине-красно-белое полотнище, но на другом еще висит обрывок фашистского флага. На одной улице люди радостно машут самолету, а с другой по нему стреляют.

— Тут стреляют, там приветствуют, — шепчет Костя и начинает набирать высоту. — На одной улице два хозяина.

Костя следит за приборами и осматривает город. Внизу стрельба усиливается. Он отклоняется от стекла и видит: стрелка показывает, что бензин в баке на исходе.

— Нам пробили бак, — сообщает Костя Полевому.

— Тогда садись где-нибудь в парке или на площади.

— Немцам в пасть? Не хватало такого, да еще в конце войны, — возражает Костя.

— До аэродрома не дотянешь.

Костя взволнованно смотрит вниз в поисках подходящего места для приземления.

— А если здесь? — показывает ему корреспондент на большой стадион.

Костя улыбается:

— Верный совет.

И резко планирует на поле стадиона. Через несколько минут самолет уже стоял, уткнувшись пропеллером в северную трибуну стадиона на Страгове.

Советские танки по шести дорогам на всей скорости приближались к Праге, вот они и на ее улицах, проходят к центру, а затем расходятся, обстреливая каждый дом и укрепление, где сидят фашисты, не желавшие дешево расставаться со своим господством над Прагой.

Утро девятого мая…

Фашистские солдаты из казармы разбегаются по улицам, прижимаясь к стенам, подбираются к баррикадам. Защитники баррикады подпускают их поближе и расстреливают, расходуя последние патроны. Ружья умолкают, слышны лишь немецкие пулеметы, заглушающие сообщение радио. Диктор взволнованным голосом объявляет радостную для пражан весть:

— Приветствуем на улицах Праги Красную Армию. От всего сердца благодарим советских танкистов! Приветствуем Красную Армию — нашу освободительницу!

С баррикады раздался последний выстрел, он прозвучал с последними словами радиосообщения. Бойцы баррикады переглядываются, боясь поверить словам, от которых сильнее бьется сердце. Когда же диктор повторяет сообщение, они высоко поднимают свое оружие и торжествующе кричат:

— Слава! Ура, ура-а-а!

Солдаты в серо-зеленых шинелях, прятавшиеся между домами, заслышав этот радостный крик, с удивлением наблюдают за баррикадой, не понимая, что произошло. Выбегая из укрытий, они поражены, что в них не стреляют с баррикады.

Свистом дудки созывает эсэсовцев их командир, полагая, видимо, что к повстанцам пришло подкрепление. Прячась снова от обстрела, они покидают улицы, оставляя на мостовых и тротуарах своих мертвых, и стреляют как попало.

Бойцы, видя отступление эсэсовцев, перелезли завалы баррикады и, подобрав брошенное врагами оружие, бросились за ними, стреляя в них их же патронами. Эсэсовцы бежали на площадь и попытались укрыться близ костела, но, завидев догоняющих преследователей, свернули к театру, здесь, однако, их встретил огонь баррикады. Это был их конец.

В одно из убежищ вбежал боец с забинтованной головой и закричал:

— Люди, слышите? Русские здесь. Наши братья — русские в Праге!

Женщины бросились к нему с радостными объятиями. Дети, испуганно жавшиеся в уголки убежища, побежали наперегонки к выходу, толкаясь, выскочили на улицу. Увидели лежавшего на груде брусчатки раненого бойца-повстанца, по лицу которого текла кровь. Был он молод, ему, наверно, не было и шестнадцати.

Повстанцы, вернувшиеся с площади, остановились посреди улицы, прислушиваясь к отдаленному гулу, доносившемуся с севера сюда, на Винограды.

После окончания боя в Новой Веси танкист Попов остался охранять важный перекресток.

Он нашел хорошее место в густых зарослях акаций недалеко от дороги.

Под утро к нему присоединились местные партизаны, вот уже четвертый день беспокоившие отступающих фашистов.

Колонны машин и танки продолжали громыхать на дороге. Вместе с солдатами на них можно увидеть и жителей близлежащих деревень, отправившихся на помощь Праге. К полудню в колонне наступил разрыв, по рации Попову сообщили, что это еще не конец колонны, возможно, остальных задержали боевые стычки с врагом, но в этот разрыв может проскользнуть враг. Теперь Попов понял свою важную роль на этом форпосте. Его бойцы и партизаны залегли в кустах.

От Мельника несутся танки, направляясь сюда. Почему повернули танки из колонны? Впрочем, если б они возвращались, командование известило бы его. Майское солнышко пробивается через ветви, за которыми спрятан его танк. Танки приближаются.

Ясно, что это немцы. Попов предупреждает своих людей и партизан, и они напряженно стискивают свое оружие. Почему Попов не стреляет? А он выжидает. Огонь! Из танкового орудия вылетает дымок, и вражеский танк охватывает пламя. Второй танк попытался уйти, но и его Попов подбил с двух выстрелов. Фашистские солдаты рассыпались по полю, прячась за кустами, но их доставали там пули партизан и солдат. Радист доложил Донскому:

— Два танка тремя выстрелами!

— Молодцы! Держитесь! Мы уже в центре Праги.

Попов позавидовал тем, кто ехал сейчас по улицам пражской столицы.

— Почему молчишь, Попов? — вызвал его майор Донской.

— На нас движется целая колонна фашистов!

— Держись, Попов! И сообщай новости.

Передав ларингофон радисту, Попов прильнул к перископу и увидел на дороге впереди грузовики. Попов выстрелил перед первой машиной на дорогу. Колонна остановилась, из машин стали выскакивать офицеры, и Попов, собиравшийся дать второй выстрел, увидел, что офицеры обступили машину и совещаются.

На первой машине появился белый флажок. Конец колонны растянулся близ дороги на Нову Вес и встал там под тополями. Ни одного выстрела не раздалось из колонны. Попов вылез из танка, вышел на дорогу и крикнул немцам, чтоб бросали оружие и сдавались.

Из кустов вышли партизаны и приданные Попову солдаты.

Фашисты во главе с генералом, поняв, что их остановила всего лишь горстка солдат и вооруженных гражданских, потребовали, чтобы им освободили проход на запад. Кто-то из партизан перевел это Попову.

Попов поморщился.

— Скажи этому генералу, что здесь не таможенная застава, а советские танкисты. Быстро переведи ему!

Оглянувшись на свою свиту, генерал через некоторое время заявил, что будет вести переговоры только с высшим по званию офицером.

— Сейчас я пошлю вам генерала! — насмешливо крикнул Попов и, сев в танк, направил орудие на первую машину.

— Вот вам генерал, если Попова мало, — проговорил он и выстрелил.

Машина вспыхнула, офицеры бросились на землю. Партизаны выжидали в кюветах.

— Сдаемся! — Генерал бросил пистолет.

За ним последовали остальные офицеры и солдаты, подняли руки вверх.

Попов вышел из танка, но радист продолжал сидеть у пушки наготове.

— Ну, поумнели? — проговорил Попов, обходя строй пленных, и подошел к генералу, багровому от злости. Вдруг из-за второй автомашины раздался выстрел из пистолета. Попов повернулся и, падая, еще успел нажать на спуск автомата и дать очередь по группе офицеров с генералом, попал в генерала и нескольких офицеров. Радист выстрелил по колонне раз и два, и еще, не отставали и солдаты с партизанами. Бой длился недолго. Фашисты сдались.

— Колонна разоружена! — доложил радист Донскому, который перед этим держал связь с правым соседом, Янко, и еще ночью послал его с другими танками из Горных Хабров через Цинице к Тройскому мосту в Праге.

С северо-востока подходили танки батальона майора Донского. Донской остановил свой танк, мотор умолк, люк на башне медленно открылся. Под прикрытием крышки люка Донской прислушивается к канонаде с правой стороны, от Голешовиц, где танк Янко пробивался через загроможденные улицы на Манины. В других местах раздаются лишь одиночные выстрелы из автоматов и короткие пулеметные очереди.

Донской спустился вниз, в танк, и сел к рации. Его место наверху занял наблюдатель. Донской стал вызывать Янко.

— Что нового в вашей части Праги? — спрашивает Донской.

Янко докладывает ему:

— В Берлине, товарищ майор, нам приходилось преодолевать худшие преграды.

И тут стрелок в его танке дал выстрел из пушки по баррикаде, которую заняли фашисты и теперь обстреливали советские танки.

Донской услышал выстрел, ему показалось, что попали в танк Янко, и он снова вызвал Янко.

— Нет, все в порядке, не попали в нас, это мы обстреливаем фашистов на баррикаде, они держат в кинотеатре гражданских как заложников.

После долгой перестрелки танк Янко двинулся вперед и на полной скорости врезался в баррикаду. Саперы и пехотинцы под прикрытием танка стали стрелять вдогонку убегающим фашистам, избежавшим гусениц танка и теперь спешившим прочь, укрываясь за выступами домов. Но наши солдаты не дают им уйти от расправы и воспользоваться где воротами, где открытым подъездом.

Танк встал перед кинотеатром. На Манинах. Янко уже было известно, где фашисты держат заложников, и он приказал своим солдатам выяснить, что происходит внутри.

Первым пошел бывалый боец, прошедший от Сталинграда через Киев, Львов, Краков и Берлин сюда, в Прагу, и теперь стучал в дверь кинотеатра, в конце длинного темного коридора, за которой слышался плач детей и крики женщин.

— Кто там? — раздался наконец испуганный голос из-за дверей, и шум за дверью немного утих.

— Русский солдат! — крикнул красноармеец.

Слово «солдат» сбило с толку сидящих взаперти, которые, как потом выяснилось, еще и забаррикадировались. Они молчали. Красноармеец вышел на улицу и позвал прохожего, чтобы с его помощью выяснить, отчего не открывают дверь.

Из близлежащих домов выходят первые смельчаки, к кинотеатру сбегаются люди и окружают солдата, стоящего перед входом и оглядывающегося на свой танк.

Подбежал молодой мужчина с винтовкой в руке и явно со страхом спросил у солдата:

— Живы? — указывая на дверь. Лицо его бледно.

— Конечно!

Повстанец обнял и поцеловал солдата.

— Вы вовремя подоспели, дорогие братья, спасли наши семьи, наш город. У меня там жена и трое детей! — И он снова показал рукой на дверь кинотеатра.

Потом, схватив солдата за рукав, он потащил его назад к дверям. Оба они с разбега начали бухать в дверь, и повстанец закричал:

— Открывайте! Тут наши, свои! Русские братья освобождают Прагу! Фашисты удирают!

За дверью раздались несмелые голоса:

— Русские, русские здесь!

— Мамочка, Верка, вы там? Это я, ваш отец! — снова кричит он, но его уже не слышат те, кто с грохотом отодвигает длинные ряды кресел.

Наконец двери распахиваются, но люди не решаются выйти из темноты, ослепленные ярким солнцем. Они лишь смотрят, прищурясь, все на мгновенье притихли.

— Здравствуйте, товарищи! — восклицает красноармеец, и его звучный голос нарушает тишину. И тут только люди рассмотрели перед собой советского солдата. Стоявшие впереди бросаются к нему, обнимают. Тогда уж и остальные повалили наружу, каждому охота было хотя бы потрогать его, погладить по запыленной шинели, если уж нельзя было дотянуться до руки и пожать ее.

Сколько на улице солдат, столько и островков из пражан вокруг них, они сливаются в сплошную толпу.

Передовые танки проходят через Главков мост, покидают район Голешовиц и приближаются к Денисовому вокзалу.

Майор Донской со своими танкистами оказался на Краловской улице, где на входе в город засели фашисты, заняв большую баррикаду близ карлинского депо, и стягиваются в казармы на Кршижиковой улице. Донской преследовал их. Затем он передал по радио приказ Янко:

— Ваше направление Прашна брана, Пршикопы, Вацлавская площадь.

Сам же он с другими танками через сады Врхлицкого выходит к Национальному музею на Вацлавской площади и останавливается перед разбитым домом. С нижнего конца площади сюда стягиваются танки, шедшие по двум направлениям — по Национальному проспекту и Пршикопам. И к десяти часам утра здесь встречаются танкисты, расставшиеся на чехословацко-германскои границе, на хребте Рудных гор, в Молдаве.

Из высокого дома еще порой раздаются выстрелы, но танкисты на это внимания не обращают, вылезают из своих танков, обнимаются, будто вечность не виделись, а прошло-то всего тридцать девять часов.

— Итак, ребята, не двенадцатого, а девятого мая мы дошли до Праги! — говорит Донской и гордым взглядом окидывает своих танкистов.

Отряд Ющенко, следующий от Рузыни через Дейвице, после недолгой перестрелки перед политехническим институтом и возле Дейвицкого вокзала спускается вниз по Хоткову шоссе.

В парке фашисты. Ющенко разворачивает танк, и вскоре там все затихает.

Лейтенант Иван Григорьевич Гончаренко, командир роты, при каждом удобном моменте обгоняет танк Ющенко, вот и сейчас, пока Ющенко задержался из-за фашистов в парке, Гончаренко снова оказался впереди. Но Ющенко сам стремится первым оказаться в центре Праги. Он весело окликает своего друга; подружились они еще на Дону, во время ростовской операции, когда так же вот норовили опередить друг друга.

— Нас со всех сторон окружили «тигры», — вспомнил Ющенко, обращаясь к своему радисту, — но мы вывернулись. Гончаренко оказался удачливей меня, он подбил восемь, а я всего шесть танков.

На крутом спуске Хоткова шоссе, там, где оно резко сворачивает у парка, низко нависающие ветки заслоняли от Ющенко танк Гончаренко.

Зеленые заросли по сторонам крутого, можно сказать, почти горного петляющего шоссе. Хуже дороги для танка не придумаешь! Он хотел даже сказать Ване, чтоб тот, приостановив танк, послал кого на разведку.

Ваня и сам с автоматом в руках, стоя в люке, обозревает округу. Когда они приближались к холму св. Томаша, заросшему диким виноградом и акацией, из-за виллы, окруженной садом, выскочили немецкие солдаты.

Ющенко повернул дуло пушки на них, но прежде его выстрелили фашисты. После орудийного выстрела в саду наступила тишина, но Гончаренко тяжело соскользнул внутрь танка.

Пехотинцы, сидевшие на танке Ющенко, разбежались по холму, танки выжидающе остановились. Ющенко с помощью экипажа Гончаренко вынес Ваню и уложил на скамейку под плакучей ивой. Гончаренко ранили в голову. Утирая кровь с его лица, Ющенко приговаривал:

— Ванюш, а Ванюш, ты узнаешь меня?

Ваня с трудом приоткрыл глаза и чуть слышно прошептал наклонившемуся над ним товарищу:

— Напиши… маме… напиши: в Праге…

Под плакучей ивой в Праге, на Кларове, нашел свою смерть верный друг. Так написал старший лейтенант на стене дома, положил на грудь друга три ветки ивы и прикрыл его красным полотнищем.

Простившись, сел он в свой танк. Едва проехал несколько метров, заметил, как между танками пробирается легковая автомашина. Ющенко приказал задержать ее.

Каково же было удивление Ющенко, когда из нее вышел подполковник Полевой, а за ним и пилот Костя.

— В чем дело, ребята? Почему не пропускаете?

Ющенко, уже поняв, с кем имеет дело, соскочил с танка:

— Товарищ подполковник, здесь, на этом участке, командую я и имею право остановить любого подозрительного прохожего и проезжего.

— А, это ты, Ющенко! Разрешишь ехать с тобой?

— Ладно. Когда-нибудь, глядишь, и увековечите наш путь на Прагу.

И писатель Борис Полевой, всего несколько часов назад благополучно приземлившийся на Страговском стадионе, сел на Кларове в первый танк.

Ющенко принял приказ командира и, в свою очередь, приказал водителю двигаться через Манесов мост на набережную Сметаны.

Пехота следовала под прикрытием танков. Гладь Влтавы спокойна, трупы, плывущие по реке, словно стоят на месте.

На набережной Сметаны танк останавливается. Водитель выключает мотор, и все прислушиваются, в какой стороне идет стрельба. На Йозефове солдаты ведут перестрелку с эсэсовцами, пробиваясь от дома к дому в сторону Староместской площади.

Полевому надоело сидеть, скорчившись, в танке, он вылезает наружу. Костя оставляет легковую машину в одной из боковых улиц и с пистолетом в руке сопровождает подполковника. Медленно, осматриваясь, движутся они к Староместской площади. Близ горящей старинной пражской ратуши остановил свой танк и Ющенко, направив орудие на башню костела, где засели немцы.

Стены ратуши и знаменитые куранты, уже несколько столетий украшающие этот уголок старинной Праги, закопчены и обгорели. Умолкли колокольчики, стрелки часов искривились от жара пламени. Над пожарищем ратуши поднимаются густые клубы дыма: сгорела вся ее северная сторона. С этой стороны и стоит танк Ющенко.

Из галереи под сводами на улицу вышел сгорбленный старик и направился к танкистам. Рука у него тряслась, когда он протягивал ее танкистам для приветствия, в глазах стояли слезы.

— Чего плачете, дедушка?

— Сожгли ратушу! — с горечью проговорил он.

Пехотинцы, саперы, стрелки-танкисты разбежались по ближним улицам и домам, откуда раздавались выстрелы фашистов.

Танк повернул ствол в сторону пулемета, поливавшего очередями улицу. Ющенко стоял под крытой галереей старого дома. Когда ствол замер, Ющенко выскочил из-под галереи и забарабанил кулаками по броне. Открылся люк, и оттуда выглянула удивленная физиономия. Пули из пулемета защелкали рядом с танком. Водитель и Ющенко спрятались за танк.

— Зачем повернул орудие?

— Хочу попугать пулеметчика, чтобы малость угомонился, пока до него не добрались наши автоматчики.

— Разве что, — усмехнулся Ющенко, собираясь отойти назад.

— Товарищ старший лейтенант! — проговорил танкист. — Что же я, не знаю, что ли, приказа — по возможности сохранить город в целости?..

— Тогда у меня ничего… — И Ющенко хлопнул его по плечу.

Танкист повернул орудие в сторону пулемета. Тот на минуту умолк, но тут из-за памятника Яну Гусу выбежали эсэсовцы, спешат на другую сторону площади. Пулемет снова строчит, два наших автоматчика падают.

Подполковник, присев на выступ стены, разворачивает на колене план Праги и что-то ищет. Ющенко наклоняется через его плечо и показывает пальцем:

— Мы находимся вот здесь.

— Ясно, а кто будет первым на Вацлавской площади?

Ющенко усмехается и гордо выпячивает грудь:

— Товарищ полковник, наши танки, следующие по набережной Влтавы мимо Национального театра через Национальный проспект, встретились с рыбалковцами прямо тут.

Полевой смотрит на карту, на то место, которое указывает Ющенко: широкая белая полоса, через нее на карте прочерчены две красные полоски как обозначение трамвайной линии. Он читает надпись мелкими буквами: «На Мустку». Ющенко указывает еще направление на Вацлавскую площадь, и тут к нему подбегает радист. Стрельба из окрестных домов и с колокольни Тынского храма усиливается.

— Товарищ старший лейтенант, вас вызывает командир полка, — сообщает он.

Ющенко поспешил к танку.

Майор Валягин, которому предстоит отрезать все пути отступления немцам на запад из Праги, посылал батальон старшего лейтенанта Новожилова на Белогорское шоссе, у Малованки тот должен был встретиться с танковой ротой лейтенанта Егорова, следовавшего сюда из Дейвиц. Сам же майор Валягин перерезал последний путь немцам на запад — Пльзенскую трассу.

Холмистый рельеф Праги и зеленые заросли на окраинах создавали для немцев благоприятные условия для выхода из города небольшими группами через сады и пригорки, а затем и для бегства на запад.

Валягин стоял со своим танком на пологом склоне Пльзенского шоссе под холмом Цибулька. Автоматчики и саперы вместе с танковыми экипажами преследовали удирающих по холмам эсэсовцев. Застигнутые врасплох и почувствовавшие, что их окружают, те бросали все и, беспорядочно отстреливаясь, стреляя в жителей, выглядывавших из окон окрестных домов, улепетывали что было сил. Организованное сопротивление оказывали лишь части, укрепившиеся в казармах. Валягин удачно перекрыл последний путь отступления на запад и сейчас слушал доклад Ющенко о происходящем на Староместской площади, разложив карту.

К танку подбежал солдат связи.

— Товарищ майор! — крикнул он. — Эти собаки драпают через вон тот лесок. Сбились в кучу и решили, видно, пробиться во что бы то ни стало. — Левая рука у солдата перевязана, в правой — автомат.

Высунувшись из башни, Валягин осмотрел лесок, покрывавший холм.

— Из танков мы их не достанем, — проговорил майор.

— Нет, товарищ майор.

— Ющенко, прерываю связь. Немцы бьются, не хотят сдаваться, нам надо помочь автоматчикам.

Сняв ларингофон, Валягин выскочил из танка, и вскоре общими силами экипажей, занявших оборону вдоль подножия холма, они приготовились принять бой.

Эсэсовцы шаг за шагом продвигались к лесу.

— Товарищ майор, — шепчет раненый танкист, прячась за деревом, — покажем себя и по-пехотному?

Не успев ответить, майор насторожился:

— Внимание! Вон немцы! Подходят!

Фашисты выходили из-за деревьев на дорогу всего в нескольких метрах от танкистов.

И вот, разом выбежав из лесочка, эсэсовцы ринулись по склону, стреляя на ходу. Им никто не отвечал, возможно, они даже решили, что смогли проскочить, но тут грянули автоматные очереди. От неожиданности некоторые с разбега налетали прямо на выстрелы, другие катились уже вниз. Уцелевшие на четвереньках поползли назад в гору.

Однако они нарвались на танкистов, подоспевших сюда от Малованки, и на Цибульке внезапной атакой остатки фашистов были перебиты или взяты в плен.

Не останавливаясь, танкисты преследовали одиночных беглецов. Валягин, перебегая от дерева к дереву, чтобы занять более удобную позицию, вдруг почувствовал сильную усталость и отстал от своих. «Нет, это не усталость», — подумал он, опираясь о дерево, и невольно опустился на колени. К нему подскочил его механик и схватил за плечо.

— Товарищ майор, вы ранены?

— Не знаю, — прошептал майор.

Руки его бессильно поникли, автомат выпал, и он упал на руки механику.

— Товарищ майор! — испуганно затряс его тот, губы дрогнули, механик оглянулся, пытаясь перекричать стрельбу: — Ребята! Ребята! Майор ранен!

Кто-то подбежал, подняли Валягина и понесли к танку. Через гимнастерку просачивалась кровь, заливая и Золотую Звезду на груди.

Валягинцы затем вернулись к центру города, ожесточенно стреляя по остаткам эсэсовцев. В командирском танке лежал мертвый майор Валягин.

Радист вызвал Ющенко, чтобы сообщить ему о гибели командира, но Ющенко не отвечал.

Когда он после связи с Валягиным снова вышел из танка, то укрылся под галереей рядом с подполковником, который тщетно искал Костю, исчезнувшего во время стрельбы немецкого снайпера с башни Тынского храма.

По длинной галерее, куда солнце заглядывало ненадолго лишь перед закатом, солдат вел трех пленных немцев. Ющенко показал на них Полевому:

— Вон ваш пилот.

— Какой пилот, это ж немцы! — воскликнул Полевой.

— Ну да, а за ними идет Костя. Видите его?

Полевой, закрыв глаза от солнца ладонью, посмотрел на подходившую группу.

— В самом деле Костя!

Прятавшиеся в домах вокруг площади немцы принялись обстреливать и пленных. Костя толкнул их в подворотню, где уже сидело с полсотни пленных эсэсовцев.

— Костя, никуда не отходи один! — прикрикнул на него подполковник. — Вместе будем ходить.

— Слушаюся, — весело отвечал Костя.

— Где ты их взял?

— На чердаке. Я пробрался туда незаметно, они заняты были упаковкой какого-то хлама. Тот, что не захотел спускаться вниз, так и остался наверху.

— Вы что, оставили его на чердаке? — с упреком проговорил Ющенко.

— Не бойтесь, товарищ старший лейтенант, этот уже никогда больше стрелять не будет.

Из танка снова выскочил радист и взволнованно проговорил на бегу:

— Товарищ старший лейтенант…

— В чем дело, новый приказ, что ли, какой? — И Ющенко встряхнул радиста за плечо.

— Нет, командир полка погиб… — пробормотал солдат.

Ющенко остолбенело смотрел на радиста, не в состоянии произнести ни слова.

Все стояли потрясенные. Вдруг до них донесся пронзительный женский крик:

— Помогите! Помогите!

Ющенко стремительно выбежал на мостовую, за ним Костя. Остановившись возле танка, прислушались: откуда же кричат? Костя указал на многоэтажный дом, бросились к тяжелым входным дверям, толкнув, открыли дубовую створку и оказались в темном коридоре. Наверху раздался выстрел и затем женский плач.

Следом за ними в подъезде показался и радист.

— Вернись, — приказал ему Ющенко, — и передай, чтоб без меня не хоронили, я хочу с ним проститься.

Радист поспешил назад к танку.

Ющенко с Костей потихоньку поднимались по старой узкой лестнице, прислушиваясь у дверей, но везде было тихо. В правой руке у Ющенко был пистолет, левой он прижимал медали, чтоб не звенели. Наконец они дошли до четвертого этажа. За дверью послышался какой-то шум. Ющенко налег на запертую дверь.

— Помогите! Помогите! — раздалось оттуда.

Хлопнул выстрел, и в квартире опять все стихло. Ющенко с Костей разом двинули плечами в дверь и очутились в квартире. Никто не отзывался, лишь дверцы шкафа легонько скрипнули.

— Сдавайтесь! — крикнул Ющенко по-немецки.

Из шкафа вылез эсэсовец с поднятыми руками. Ющенко, не спуская с него глаз, показал, чтоб тот шел к двери. Немец стал обходить лежавшую на полу убитую женщину, и тут качнулась штора между шкафом и окном. Костя, не раздумывая, выстрелил, в это же время прозвучал и второй выстрел, за шторой кто-то тяжело сполз вниз по стене. У Ющенко же из руки выпал пистолет.

Косте показалось, что он опускается на колени возле убитой женщины и, видимо, ее мужа, но Ющенко, опершись было на стол, вдруг рухнул на пол, и тихо звякнули медали.

— Твоя работа? — Костя указал немцу на женщину.

— Нет, нет, это он, — дрожащим голосом произнес эсэсовец, кивнув головой на штору.

Костя приказал ему откинуть штору. В углу лежал офицер, наполовину одетый в гражданское. На перевернутом столе валялась мужская одежда. На живом эсэсовце штаны тоже были уже штатские. Ясно, что эсэсовцы, обстреливавшие с крыши дома площадь, решили бежать, переодевшись в гражданское, взятое здесь, у убитого чеха.

Эсэсовец, улучив момент, когда Костя посмотрел на Ющенко, хотел было выхватить пистолет у убитого немца, но Костя выстрелил, опередив его, тот повалился на офицера, держа пистолет перед собой, однако выстрелить уже не смог. Костя еще раз нажал на спуск, и немец выпустил оружие, теперь уже навсегда.

Подняв старшего лейтенанта, Костя потащил его по лестнице вниз, под галерею на Староместской площади, откуда стрелял Полевой по укрывшимся на крыше немцам.

Было девятое мая, когда за освобождение Праги геройски пали три верных друга: майор Валягин, Герой Советского Союза, старший лейтенант Ющенко и лейтенант Юничкин. Проститься с ними пришли их славные сотоварищи, боевые друзья, которые покрыли их красным знаменем. Благодарные пражане с болью в сердце тоже пришли проститься с ними и возложили букеты распустившейся сирени.

Солнце стояло еще высоко над Градчанами, и лучи его касались глади кровавой Влтавы, когда майор Донской получил приказ прибыть на площадь Мира.

На площади пусто, лишь изредка промелькнет какой-нибудь смельчак, пробежит несколько шагов — и прильнет к земле. В яме на площади — трупы расстрелянных разъяренными фашистами. Танки выстраиваются боевым порядком перед Виноградским театром. Костел св. Людмилы, с колокольни которого немцы держат под прицелом танки, окружен. Но с танками тут не развернешься, и Донской принимает решение непосредственно в здании атаковать танковыми экипажами, которые поведет он сам.

Янко тоже здесь. Ведет наблюдение за колокольней и крышей, откуда тоже время от времени раздаются выстрелы. Стоит кому-то показаться на площади, тут же откликается пулемет. Янко смотрит на костел, а мысли его далеко отсюда, там, в далеких партизанских лесах, в доме, где жила Люба. И вот уже нет ее…

От воспоминаний его отвлекли выстрелы — пули зазвенели по броне прямо над его головой, он машинально отпрянул и схватился за орудие. Как просто было бы заставить замолкнуть пулемет, не потеряв ни человека, подумал Янко. Но в Праге запрещено применять артиллерию, так звучит приказ. С какой радостью он выскочил бы из танка и побежал к костелу. А что? Недолго думая, он открывает люк и выскакивает на мостовую.

Под прикрытием танков он бежит, пригнувшись, вдоль домов.

Вдруг из соседнего дома на тротуар выбежал ребенок и с любопытством стал осматриваться. Следом из подъезда выскочила женщина и в отчаянии позвала мальчика. Раздалась пулеметная очередь, женщина пошатнулась и упала. Ребенок с плачем кинулся к ней. Пулемет продолжал строчить. Мальчик с рыданиями нагибался к маме, и плач его и крики слышны были, наверное, на другом конце площади.

Янко в это мгновение добежал до них, схватил в охапку ребенка, прикрывая его собой, правой поднял женщину и потащил. Костел был у них за спиной. Ему было тяжело тащить женщину, а ребенок к тому же вырывался с плачем.

Водитель Янкова танка, видя, что пули так и звенят возле командира, отскакивая от брусчатки, принялся маневрировать танком, чтобы прикрыть их. Пулеметчик понял замысел водителя и усилил стрельбу. До танка оставался буквально один шаг, когда Янко склонился совсем низко и вдруг повалился, выпустив женщину, но судорожно продолжал прижимать к себе ребенка.

Около семи часов вечера танкисты и автоматчики заставили замолчать последнего стрелка на крыше костела.

Янко умер еще до захода солнца.

Тяжело раненный майор Донской узнал позже, что Янко спас какого-то мальчика, но мать спасти не смог.

В Праге были очищены все улицы и шоссе.

С северо-востока в город вступали новые колонны танков.

Впервые за последние семь лет пражские дети спали спокойно. Их сон охраняли красноармейцы, которые принесли им прекраснейшую в их жизни весну. И самый прекрасный подарок — Свободу, крещенную геройской кровью еще под Сталинградом, а потом под Берлином и сейчас вот на пути к Праге под Дрезденом, Альтенбергом, в Рудных горах, под Циновцем и в самой Праге. Мальчик с площади Мира наверняка никогда не забудет об этом.

Семен Степанович на другой же день попросил разрешения посетить раненого майора Донского. О бое на площади Мира он узнал сегодня утром и поспешил вместе с детьми в госпиталь.

Степка то и дело приветствовал встречных солдат и глазел на высокие дома, иногда останавливаясь и с удивлением рассматривая пирамиды брусчатки в виде памятников, на которых лежали цветы, положенные благодарными пражанами.

— Дядя, что это? — спросила Любка, наклоняясь к сирени, лежащей на одной из таких пирамид возле железного парапета позади Национального музея, где еще свежи были следы крови на тротуаре.

Семен присел на корточки перед надписью, прикрытой ветками сирени.

— Дядя, что там написано? — приставала к нему любопытная Любка.

Семен пристально изучал табличку, с трудом разбирая буквы. Не может же он сказать, что не умеет читать по-чешски. Что бы подумали о нем дети? И наконец, с грехом пополам прочитав, говорит: «Тут погиб неизвестный русский солдат вместе с чешским защитником Праги».

Пока Семен разбирал надпись, Любка подровняла цветы и смахнула рукой пыль с камня.

Прохожие, встречая Семена с детьми в военной форме, останавливались и провожали их удивленными взглядами. Дети гордо вышагивали, вызывая добродушные улыбки окружающих. Завидев их издали, пожилая женщина выждала, пока они поравнялись с ней.

— Какие у вас славные дети, милый наш брат! Как же тебя зовут? — обратилась она к Любке и погладила ее по щеке.

— Меня зовут Люба, — ответила девочка, прижимаясь к Семену.

— Ах, — воскликнула удивленная женщина, — ты умеешь говорить по-чешски?

— А я чешка, — с достоинством произнесла Любка.

Женщина посмотрела на Семена, тот улыбнулся:

— Да, да, это чешские ребята!

И, взяв детей за руки, поспешил дальше.

Женщина с изумлением долго смотрела им вслед, покачивая головой и приговаривая:

— Чешские дети, говорит…

На перекрестках людно. Население разбирает баррикады и укладывает камни на место, на мостовые и тротуары. Лица их покрыты потом и пылью, но веселы. Когда мимо одной из таких работающих групп проходил Семен с детьми, люди перестали укладывать камни и уставились на Семена. Дети, чьи матери работали тут же, подбежали к Степке и Любке, стали рассматривать их форменную одежду.

— И я хочу пойти с вами! И мне дайте военную форму! — требовательно заявил один из наиболее решительных малышей.

Семен, остановившись, оперся на низкую каменную ограду палисадника с выломанными железными решетками. Любка и Степка были уже без пилоток, их примеряли ребята и с восторгом демонстрировали своим матерям.

— Дядя, а почему тут все умеют говорить по-чешски? — шепнул Степка Семену.

— Потому что это все чехи, твои чехи, — ответил ему Семен.

— А они не ваши?

— Наши тоже, но мы русские, а вы чехи, — объяснил Семен. — Понимаешь, это так дело обстоит: вы из Чехословакии, у вас тут наверняка где-то есть отец с мамкой, может, и сестры с братьями. А я из России, у меня там тоже… родители… Ладно, пошли дальше.

Расставшись с ватагой ребят, они поднимаются вверх к госпиталю на Виноградах.

Старые, с немецкими надписями вывески, наполовину сорванные, нависают над тротуарами, грозя свалиться прохожим на голову. Разбитые витрины, груды битого стекла на каждом шагу, и Семен даже прикрикнул на Любку, чтоб не хватала все, что попадается на пути, и так уже порезала себе палец. На углу одной из пустынных улочек Семен в нерешительности остановился, не зная, куда двинуться дальше.

— Я вон у кого спрошу. — Степка с готовностью показал на женщину, стоявшую поодаль с четырьмя детьми. Они смотрят на стену, изрешеченную пулеметными очередями. Дырок столько, что и не сосчитать. Самый старший из четверых, мальчик, поднявшись на кучу камней, что-то сосредоточенно пишет на стене черной краской.

Семен издали читает написанное:

Мать со слезами смотрит на стену и плачет.

Да, у этой женщины Семен не решается спросить, как пройти к госпиталю. Грустно опустив голову, идет он с примолкшими детьми дальше.

Наконец на склоне дня они добрались до госпиталя, изрядно поплутав. Перед входом Семен остановился, Перевязал получше Любке порезанный палец, вытер ребятам лица, одернул гимнастерки, обмахнул обувь.

Еще на улице на них пахнуло тяжелым больничным запахом. Любка сморщила носик, а Степка внимательно оглядывал все вокруг. То и дело к госпиталю подъезжали санитарные машины, из которых выносили на носилках и выводили раненых советских солдат.

— Где их ранило? — спросил Семен у одного из санитаров.

— Где-то за городом, там в лесу еще прячутся фашисты.

Степка внимательно присматривается к одному из молодых бойцов, лицо того бледно, одежда и носилки в крови. Семен вздохнул, и Степка поднял взгляд на озабоченного дядю Семена. А тому показалось, что раненый похож на Алешку. Оставив детей, он торопливо подошел к носилкам и приподнял одеяло. Солдат на носилках лежал неподвижно, гимнастерка была сложена рядом, грудь солдата залита кровью. Семен утер сразу вспотевший лоб.

— Наш? — спросил Степка.

— Нет! Мне показалось, что он похож на Алешку.

— Это правда не он?

— Слава богу, нет.

Остановившись в коридоре, Семен не знал, к кому обратиться, чтобы спросить о Донском, все вокруг так заняты — врачи, санитары, медсестры, — все в окровавленных белых халатах.

По ступенькам спускался солдат с забинтованной головой. Может, он знает, где Донской?..

— Скажи, пожалуйста, ты знаешь случа́ем, где тут лежит майор Донской?

Солдат задумчиво посмотрел в конец коридора.

— Какой он из себя? Черный? Кудрявый?

— Да, да, — радостно закивал Семен.

Солдат провел их в конец коридора и поднялся с ними по лестнице наверх. Здесь он указал на одну из дверей. Семен тихонько отворил ее. Духота и жара ударили в лицо. Шторы затемнения были опущены почти донизу, в палате стоял полумрак, и Семен не сразу смог разглядеть, где лежит Донской. Степка увидел его первый и потащил Семена за руку к постели.

— А, Семен Степанович, это вы? — слабым голосом проговорил майор, его с трудом можно было понять. — И ребята пришли?

— Все мы здесь, — сказал Семен и подвел детей поближе к нему.

— А как там Алешка?

— Не знаю, что с ним, товарищ майор.

Смущенный Семен присел на койку рядом, где лежал, видно, уже выздоравливающий или легко раненный боец, и скорбно уставился на побелевшее лицо майора, запавшие глаза. Дрожащей рукой погладил Донской ребят и с большим трудом смог произнести несколько слов. Семен прижал палец к губам, давая знак детям не шуметь, а сам задумался: чем бы порадовать майора?

— Семен Степанович, — прошептал Донской.

Семен нагнулся к нему, чтоб лучше слышать.

— У меня… тут… планшетка где-то… По… дайте…

Семен пошарил по постели, поглядел на окне, наконец нашел ее у майора под подушкой.

— Что вам из нее достать, товарищ майор?

— Письмо там… жене…

Семен порылся в бумагах и нашел треугольничек.

— Отправь его, Семен… я еще в Берлине… написал…

В приоткрытое окно стало слышно, что мимо проходят колонны, но шаг их был сбивчив. Донской прислушался. Раненый с соседней койки поднялся и подошел к окну, потом, обернувшись, сообщил Донскому:

— Видели бы вы, товарищ майор, сколько пленных немцев гонят наши!

— Много? — шепотом спросил Донской.

— Сосчитать трудно.

— Много, очень много, товарищ майор, — вмешался и Семен. — Было двадцать пять тысяч солдат, которых взяли в самой Праге наши, а еще тысяч пятнадцать переодетых вооруженных фашистов.

— Много, — с трудом проговорил Донской. Лицо его исказила гримаса боли. Потом, справившись, он протянул руку к детям. Любка взяла ее, а он попытался притянуть девочку к себе. Любка робко придвинулась к постели и вдруг, прижавшись к его лицу, горько расплакалась. Степка стоял рядом с сестренкой и мужественно глотал слезы. Губы у него кривились, он стискивал зубы и крепко сжимал руки за спиной.

— Вот вы… и дома… наши чешские дети… Будьте всегда честными… настоящими чехами и хорошими людьми, — прошептал майор и поцеловал Любку.

Перевела со словацкого И. Иванова.