Нарисуем

Глава 6. Характеристика на тот свет

Мобильник мой огорчал меня. Мог ли я десять лет назад хотя бы представить, что маленький кармашек рубашки сможет вместить такой сгусток неприятностей и проблем? Порой, когда я его вытаскивал и тупо глядел на поступившие неприятные сообщения, я думал: а размахнись ты пошире, закинь его вон на крышу сарая и там оставь, и с проблемами и неприятностями будет покончено — никаким иным способом они не пробьются к тебе! Давно уже никто не звонит тебе по обычному телефону, привычная прежде почта словно испарилась, да и не нужна — кому ныне придет в голову мысль писать длинное, пространное письмо на бумаге? А тут — потыкал по клавишам, послал и — получите неприятность. Прогресс!

Просматривая сообщения, я раскинулся в тихом московском дворике — рухнул здесь абсолютно случайно, уже не было никаких сил брести по раскаленной душной Москве — а тут вдруг потянуло свежестью, и меня засосало сюда. Действительно, тут имелся кусок покоя и прохлады под старинным, мощным, корявым, наклонным и как бы перекрученным по спирали вязом. Очень старые деревья время вот таким странным образом выкручивает — замечал это не раз — отжимает, словно белье.

Тут имелся еще один московский старожил: белый московский флигель с маленькими сводчатыми окнами, приплывший явно из тьмы веков, как и вяз. Вернее, наоборот — это они были давно, когда тут еще ходили бояре, а постепенно приплыло сюда остальное: этот огромный шикарный дом, украшенный пестрым кафелем, эпохи эклектики и империализма, и жестяная (и бездушная) табличка на флигеле: «Строение 2», от которой буквально разило эпохой инвентаризации и социализма… впрочем, с этим, возможно, я ошибаюсь… и как это сладко вдруг — иметь право безнаказанно ошибиться хоть в чем! Как приятно вот так, наконец, расслабиться, отдаться потоку необязательных мыслей, в которых можно вот так лениво ошибиться — и это не будет иметь никаких зловещих последствий. В основной жизни такая роскошь недоступна давно, а тут ошибайся сколько влезет, расслабляйся, отдыхай! То ли это табличка времен позднего социализма, то ли раннего капитализма… какая разница! И то и другое безопасно для тебя. Не надо в связи с этим куда-то срочно звонить и ехать, как ты уже привык, и уже не можешь остановиться… а вот, оказывается, могу!

Конечно, и тут есть элементы беспокойства — больная душа их везде найдет. Специально не обращал на это внимание, умиротворенно отдыхал взглядом на старине… старина успокаивает. Конечно, и там было беспокойно — но зато спокойно смотреть теперь: столетия все умиротворяют. Чуть ближе — и уже беспокойней. Совсем близко — и совсем беспокойно. Хотя бы вот это размалеванное сказочное царство — избушки, лебедушки, резные скамеюшки под старину, на одной из которых я сейчас воровато и сижу. Детский городок эпохи современного купечества, которое и в показной своей заботе о детях демонстрирует такие же безвкусицу и размах, как и во всем прочем! В этой эпохе я, увы, гость — как по благосостоянию, так и по возрасту. И первый же барственно появившийся тут двухлетний господин с совочком «сдует» меня отсюда — эта роскошь его, а я пользуюсь ею не по праву, пока не видит никто.

Так воспользуемся же этой украденной роскошью, минутой покоя и тишины, попробуем хоть относительно трезво разобраться во всем… или хотя бы в одном. И опять не обойтись без этого тяжеленького телефончика, вестника радостей и бед… в основном второго. Но это последнее и единственное доказательство того, что ты еще как-то связан с жизнью и кому-то еще нужен в ней. Подул ветерок, и листья заструились. Может, это последняя божья благодать, последняя поддержка (во всяком случае, на этот день), последняя подсказка: «Держись! Соберись и сделай что должно. Развалишься — будет тебя потом не собрать. Поэтому не разваливайся, будь внутри своей оболочки!»

Так. Глянул в «звериный оскал» телефончика. Первый неизбежный звонок жене: что она успела там надурить за это время? Строго по часам время небольшое, но при ее талантах… Нет, этот звонок отнимет все силы. А они мне понадобятся при «штурме Москвы» и надо распределить их умело. Штурмуем не впервой! Правда, раньше, когда мама была жива, можно было передохнуть у нее, а не маяться пять часов на асфальте между двумя визитами в редакции, но, увы… Пошлем жене эсэмэску — бодрое сообщение из трех слов: «Тружусь, буду, целую». И хватит. Но аппаратик упрям и зол. Вдруг выскочило: «Недостаточно памяти для создания sms». У кого недостаточно — у меня или у него? Впрочем, и ладно. Одна гора с плеч. Теперь другая гора, с которой я согбенно сюда притащился. Продам? Еще полтора часа до визита в редакцию. Конечно, я послал им туда по электронной почте. Материальчик, конечно, специфический. Но другого, увы, сейчас нет. И надо перечитать, чтобы быть на коне, чтобы выучить заранее, как улыбаться и что говорить в случае отказа — рохлей не быть!

Слуги государства должны быть любезны и безлики и не должны своим чрезмерным своеобразием сбивать с толку население — но именно этим они почему-то увлечены. Закон еле-еле проглядывает в их затейливом поведении — если проглядывает вообще. О том, чтобы как-то соответствовать месту, на которое их служить поставили, и речи нет. Вот еще чего! Самые роскошные дамы, надменные, громогласные, увлеченно обсуждающие, не взирая на скорбную очередь, последние сплетни и моды, служат почему-то именно в местах скорби. И плевать на скорбящих! И что у тех к печали об ушедших в иной мир добавляется еще отчаяние от безнадежности этого мира, — ничуть не смущает этих «слуг». Их жизнь им важней, чем чья-то смерть, и попробуй только сделать им замечание!

Да. Стояние в очереди способствует размышлениям о жизни… особенно — в очереди такой. Горе еще можно как-то перенести, но когда к нему добавляются внешние неприятности… уже становится непонятно: это еще за что?

— Садитесь! Сколько можно повторять? К вам обращаются! Вы, вы! Да!

Сподобился.

— Так, справку о смерти вашей дочери вы принесли?

Нелегко слышать вместе эти слова!

— Да. Я вам уже ее показывал.

— Я не обязана всех тут запоминать!

А что, интересно, она тут обязана?

— Вот, пожалуйста.

— Так, ничего не выйдет.

— Почему? — произнес я уже вполне терпеливо. Не впервой тут!

— Нужна справка о смерти вашего отца. Ведь вы к его урне подхораниваете?

Мог ли представить я на заре своей удалой и веселой жизни, что буду сладострастно собирать, перелистывать справки о смерти своих самых близких людей? Но наконец-то собрал все необходимое. И облегченно вздохнул.

— Вот, пожалуйста, — с прохладным шелестом выложил документ.

Забыла, дура, что уже говорила это мне! Испытал если не ликование, то торжество. Не дай бог в начале жизни увидеть — чему будешь радоваться в конце. С тайным восторгом увидал досаду на лице принимающей. Знать бы в начале, какие восторги ждут тебя в конце, — отказался бы жить! Глянула на часики: с этими не успеешь записаться в спа-салон.

— Так, — проговорила она нетерпеливо, уже привстав, — подхоронение невозможно.

— Почему?

— Нужен документ, подтверждающий родство покойной с уже захороненным тут.

Мог ли я поверить, что вынесу это слово рядом со словом «дочь»?

— Но ведь фамилия же одна!

— Это не доказательство. Мало ли однофамильцев?

«И вообще, — говорил надменный ее взгляд, — что это за фамилия — Попов? Как собак вас нерезаных! Была бы, скажем…»

Взгляд ее явно улетал в грезы гламурной жизни… но не на такого напала!

— Вот.

— Что вот?

— Справка о ее рождении.

Что может быть тяжелей — справка о рождении и справка о смерти дочери в одной папке?.. И это вынес!

— Принесли? — проговорила она недовольно.

Я тертый калач!

— Но вы же сказали в прошлый раз, — произнес я с торжествующей вежливостью, — чтобы я принес справку о ее рождении… документ, удостоверяющий, так сказать, ее родство с захороненным здесь. Вот он.

И это я выговорил. Не помнит, дура, что говорила вчера! Я откинулся с торжеством… Хорошее я нашел место для торжества!

Она снова села за стол, — есть же такие бестактные посетители! — зашелестела бумагами… Недолго длилось мое торжество.

— Ну и что? — презрительно проговорила она, отодвигая папку с ужасными документами (ужасными, разумеется, лишь для меня). — Я ничего не пóняла!

Жутко, когда к скорби примешивается еще и отчаяние! Мне-то зачем жить?

— Простите, что вы не поняли? — спросил я терпеливо и даже вежливо.

«Тертый калач… Я тертый калач!» — повторял, как заклинание.

— Какое отношение имеет покойная…

Выдержим!

— …к захороненному здесь?

— Ну как… Попов Георгий Иванович… Попова Анастасия Валерьевна.

Произнес!

— Ну и что? Что связывает их?

— Как что?! Внучка!

И это произнес!

— Из чего это следует?

— Ах, да… действительно. Я связываю их — Попов Валерий Георгиевич!

— Из чего это следует — я не вижу.

Да, одно звено, к сожалению, пропущено. Справки о моей смерти нет. Донесу чуть позже.

— Вы меня окончательно запутали! Надо все же как-то готовиться, когда идешь в государственное учреждение, — гордо проговорила она.

Извиняюсь. Подготовился не до конца. Действительно, имеется пробел.

— Требуется, видимо, справка о моей смерти? — произнес я вполне дружелюбно. Тертый калач!

— Ну хотя бы справка о вашем рождении, — вдруг сжалилась она. Видимо, уже полюбила. — Возьмите, пожалуйста, вашу папочку, — любезно подвинула, — и приходите еще.

— С наслаждением! Вы до скольких сегодня работаете?

— До четырех. Конец недели. Успеете?

— Очень буду стараться!

Кланяясь, вышел. Хорошее учреждение. И обаяние ситуации еще в том, что свидетельство о моем рождении я увез зачем-то на съемную нашу дачу! Зачем? Люблю, видно, помучиться.

Чудный солнечный день. Сейчас мне предстоит поездка в переполненной электричке среди потной, веселой, ярко одетой толпы — хохочущей, отдыхающей. И это — когда дочка лежит там! Зачем еще эти-то испытания?

…Поехали. Просто балаган какой-то!.. Терпи! Еще ты будешь всех угнетать? Улыбайся со всеми. И самое невыносимое — нельзя показывать, что у тебя настроение несколько другое… им-то портить отдых зачем?.. Я сказал «невыносимое»? Перегнул. Вытерпишь, куда денешься! Немножко угнетает лишь ор назойливых продавцов того и сего, больно проталкивающихся в тесной толпе… и, опять же, слишком затейливое поведение государевых слуг, которые вроде бы должны скромно выполнять свои функции… но не такая у нас страна! Прямо у скамейки, где я был сжат, пошла битва двух групп контролеров, пришедших с разных концов вагона. Им было наплевать, что две контролерских службы, отрицающих друг друга, вызывают нездоровый хохот в народе. Наплевать! Прямо стенка на стенку шли! И у той, и другой бляхи с орлами… какой кого заклюет?

— Мы федеральная служба, а вы местная! Вы погрязли в коррупции, поэтому администрация президента вынуждена была прислать нас!

— А зато вы…!

— А вы?! Вы сами только что взяли деньги у женщины!

— У нас есть на это специальное разрешение! Вот!

Видимо, хорошо, что борются с недостатками на местах. Хорошо, но душно… К счастью — выходить. Вот уж не ведал, что еще и счастье в этот день обрету!

Пошел по просеке. Природа сияла… Уж она-то хотя бы могла в этот день не сиять?!

Вошел на душную веранду. Поднял матрац. В жене моей нельзя, увы, быть уверенным, поэтому деньги и документы под матрацем храню. Нужна ли такая бдительность в дни горя? Увы! Вынул свое свидетельство о рождении, истрепанное по краям… свидетельство о смерти тоже надо будет в эту папочку подложить… только кто вот подложит? Уложил папочку обратно, опустил матрац. Глянул на часы… Есть пять минут для горя. Вот тут, под сосной, делали шашлык в день тридцатилетия дочери… гости, родственники. Я, слегка уже усталый, лежал. Она вошла, не видя меня, стянула кепку-бейсболку, шумно выдохнула… лицо ее было счастливым…

Пора!

Все лето узбеки (почему-то узбеки, а не кавказцы) ремонтировали платформу. Перила покрасили нежно-голубым. Видимо, это им напоминает купола медресе… скучают, видимо. А откуда им местные обычаи знать? Вот тут, прямо напротив будки кассы, лесенка была очень удобная. Если опаздываешь: купил билет — и в вагон! Заботливо убрали… Запыхавшись, вбежал с конца платформы — и к кассе спуститься уже никак! Слишком долго горю предавался: непозволительная роскошь в наши дни. Окинул взглядом платформу. В такой лучезарный день не торопятся в город возвращаться, лишь у меня срочное дело. Платформа — выдохнул с облегчением — пуста, только в самом ее начале обнимается какая-то молодая парочка. От них, вроде, неприятностей можно не ждать. Уж они-то, надеюсь, не контролеры. Электричка выскочила из-за поворота. В кассу не успеваю уже. Так поеду! Что значит сейчас какой-то штраф? Кажется лишь чрезмерным, когда к большому горю липнут мелкие неприятности: «За что?» Мгла… Электричка к перрону подошла, влюбленные наконец разомкнули объятья — и в лучах солнца у обоих на груди мелькнули бляхи с орлами. И я захохотал…

…Вот. Задумчиво уложил листки в портфель. Даже и не знаю… Разумеется, в тот день я и не думал рассказ писать: это где-то даже цинично. И, собираясь ранним утром, ручку с блокнотом выложил из портфеля: не тот день! Но у писателей «не тех дней», увы, не бывает. Под платформой бело-желтых окурков больше, чем гальки! Запомнил? Ну а в скорбной очереди чуть не сказал было: «Бог помог». Голос похоронной красавицы, ведущей прием граждан, безумно раздражал: мало того, что такую очередь собрала, еще разговаривает безобразно!.. Впрочем, люди как-то «защитились»: никто не рыдал. Словно и не место скорби: не только и всякая жизнь у нас растаяла, но даже и смерть!

И вдруг из приемной донесся вопль! И кого — нашей красавицы! Что так могло ужаснуть ее в этом привычном и даже постылом ей царстве смерти, среди урн и гробов? Может, сама смерть во всем своем парадном обличье явилась ей? Но такого не предусмотрено расценками и тарифами, не числится в списке предоставляемых услуг. Так что же? «А тебе-то что? Отдыхай!» — одернул я себя. Отдохнешь с вами!

Приоткрылась дверь, и, пятясь, явилась красавица. Взгляд ее был устремлен в комнату, и вытянутые руки тоже.

— Она! Опять она за свое! Носит и носит! — закричала служительница. И отпрыгнула от двери… Что-то приближалось.

Дверь медленно отъезжала с тягучим скрипом. И вот, вовсе не на той высоте, куда были устремлены все взоры, у самого пола появилась вдруг костистая голова кошки, потом тонкая шея с поднимающимися вверх-вниз косточками. Яркое солнце, вдруг хлынувшее из-за тучи, ошеломило ее. Она яростно подняла голову, усы задергались. В тонких белых ее зубах еще бился голый окровавленный птенец.

«Все! — понял я. — Обречен! В смысле, я. Как и птенец».

— Извините, — я обратился к соседу, — у вас ручки случайно нет?

…Ну вот. Нахлынувшие воспоминания помогли пережить неприятности, которые иначе могли бы подкосить. А так, унесясь мыслями, даже и не заметил, что давно уже явился «господин здешних мест» и, роясь совком в песке, насупясь, на меня поглядывал: «Кто такой?»

Ах, как же я так, не заметил его появления? И теперь, видя его, как-то не испугался. А еще час назад переживал, что его место тут занимаю. Ничего страшного! «Ремесло дарит силы», — говорят. «Отличник боевой и поэтической подготовки!»

Заверещал телефончик. Кто там еще желает померяться со мной?

— Алле!

Голос знакомый, но хриплый, треснутый. Из других эпох, как это «Строение 2».

Пека? Я уж думал… не думал ничего. Замело пургой! Из того же тополиного пуха, укрывшего жизнь.

Еще вчера шел по Комарову и вдруг увидал скорбную процессию… нет, еще живых. Выселяли с дач «нерентабельных» — инвалидов, ветеранов, репрессированных… Репрессировали опять! Освободить помещения! Словно колонна беженцев в пыли. Увидал знакомую, Людмилу Борисовну, с навьюченной тележкой, бывшую замечательную секретаршу Союза писателей, неспособного нынче никому помочь, подскочил, ухватился за горячую ручку со сколовшейся краской, потянул…

— Не беспокойся, Валерочка, — пропела она.

Да я и так всю жизнь старался не беспокоиться.

— Ничего.

Бодрость — мое ремесло.

— Я тоже на станцию.

Стояли телекамеры.

— Позор! — трусливо я крикнул в одну из них.

Казалось бы, после такого — чего еще? Но жизнь, к счастью, неисчерпаема — и в эту сторону тоже. Кстати, — прикинул уже как профессионал, — Пека, судя по его делам, тоже вполне заслуженно мог бы быть в той процессии. Но отдельно пошел. Его право!

— Здорово, хмырь!

— Помоги мне, — он прохрипел.

Да, на Пеку это не похоже. Обычно он бодро, с оскорблений начинал. Укатала жизнь.

— Что с тобой?

— А-а-а… — то ли стон, то ли начало фразы. Продолжения не дождался.

— Со здоровьем у тебя?

— То само собой. Но не в этом дело. Другое маленько… по твоей как раз части. Прилетай!

Легко сказать! Крылья, увы, так и не выросли. Как и гонорары. Что за «другое маленько»? Потрудней схватки с болезнями? Что ж там за этим идет? На себя у меня сил давно уже нету. Но, спасибо другу, для него силы есть!

В Домодедове давно не бывал. Не узнать. Все сияет! Помню унылый «совок», стены темно-зеленой масляной краски, тесный затхлый салон в самолете, мрачные стюардессы. И в перестройку летал. Вспоминаю как ужас. Свет то и дело гас. Какие-то грязные растрепанные старухи продавали прямо с полу, с газет какие-то чудовищные пирожки с картошкой… И вот — люкс! Победивший капитализм! И на Пьяной Горе, я читал, выстроили новый шикарный аэропорт, на новом месте, миллиарды вложили.

И только садясь уже в самолет (не через поле, а через теплую трубу-коридор)… предупредительнейшие стюардессы… вспомнил вдруг, что направление-то не слишком безопасным считается. Недавно при взлете самолет не набрал нужную высоту, рухнул в тундру, а совсем, что ли, позавчера — приземлился неудачно, не хватило полосы, говорят, врезался в гаражи, которые почему-то там оказались. И вместе с гаражами, машинами загорелся и сам.

Сосед-толстяк, заполнивший все свое кресло и половину моего, сразу же и начал разговор с этой темы:

— Да, наехал на гаражи. А что ж вы хотите!

Причем как-то спокойно и даже с удовольствием… словно нам это ничем не грозит.

— Половину бетона украли! Полосы — коротышки! Ни разогнаться, ни толком затормозить. А журналисты, сволочи, пишут: аномальная зона!

Так на хрена мы летим? Самое удивительное, что пассажиры со всех сторон версию эту охотно подхватили… не веря как бы, что это и к ним может поиметь отношение. Единственная как бы проблема, вызвавшая спор, — часть из них и влияние аномальности не отрицала.

Второе, что поразило меня, — большинство пассажиров, даже женщины, были обнажены. В смысле — в кургузых ярких маечках, шлепанцах, шортах. Гладкие, загорелые. Куда я лечу? Может, в Азию? В Африку? Нет, судя по разговорам, все-таки мы летим на заполярную Пьяную Гору. И наоборот, не в Африку-Азию, а из Азии-Африки они летят, с жарких курортов — Абу-Даби, Хургады, Шарм-эль-Шейха. Да, сдвинулась жизнь. Наверно, все же не зря были все усилия. А что не хватает длины полос… то пассажирам этим, хорошо отдохнувшим и попившим и продолжавшим, кстати, отдыхать, опорожнять яркую, звонкую посуду из «дьюти фри», такое положение не казалось почему-то слишком ужасным… Может, некоторые из них как раз и строили эти полосы? Сосед бизнесменом оказался — вез партию игрушечных кастетов из Москвы. Причем для детских домов — бесплатно! Смычка бизнеса с совестью. Выпили с ним. После чего вообще все в теплом свете мне стало казаться… Пека. Что такого случилось с ним? Да уж ничего большего, чем с другими. Кстати, если уж быть до конца откровенным, тогда из джипа, который мы так тщательно таранили с ним, вышел кто? Правильно, Кузьмин. Бережно вынул родственника из слегка покореженной машины… Мне, кстати, пришлось выбираться самому. И тогда. И после этого. И до сих пор!

Так что друг мой, как всегда, преувеличивает. Наверняка тесть его не бросил, пристроил в какие-нибудь инструкторы-консультанты, и, как произошло с некоторыми, кому повезло, Пека постепенно «возмущенно разбогател», продолжая при этом проклинать новые порядки, коррупцию и воровство… лишь в своем конкретном случае этого не замечая или называя это как-то иначе, более уважительно… Да, злость теперь порою захлестывает меня! Годы… А теперь он, даже не поинтересовавшись, как я-то живу, повелел приехать «спасти его». Вопрос: кого еще надо спасать?.. Замотал меня перелет!

— Вот они! Вот они! — пронеслось по салону.

И хотя уже горело табло и все были пристегнуты, потянулись к иллюминаторам… А вот и «они»! Поле с посадочными полосами, а на краю, как ядерный взрыв, — черные, скукоженные, нагроможденные друг на друга коробки — те самые гаражи. Это какой же был взрыв, если железо скукожилось и обуглилось?

— Со всего города гаражи сюда согнали, — глухо, словно сквозь вату, чей-то голос проговорил.

Уши болят, заложены. Опускаемся. В аккурат туда! Схватился за подлокотники, откинулся…

— Тоже в основном с курортов летели, — тот же голос. Что за доброхот?

Удар! Покатились, подпрыгивая. Глухие овации летчикам… Хотя и те пассажиры, говорят, поаплодировать успели… Стоим. И все сразу загомонили весело — хоп хны!

И прямо уже у летного поля — рекламные щиты. «ООО Белое Безмолвие». Сосуд совершенной формы, якобы изо льда, а внутри него живое человеческое сердце. Новый взлет похоронного дела. Вип-могила. Красота! Похоже — это суперкладбище все же пробили тут. А когда у нас что-то немыслимое не проходило? Это запросто! Только простое — никогда. Странные лайнеры без окон. Но со знаками Италии, Греции, США. Аэрокатафалки. Еще реклама: «Дешевле только повеситься! Евроремонт навсегда!»

Как-то все в наши дни слишком надеются на передовые технологии, даже и я, профан. Почему-то тупо надеялся, что раз сообщил в трубочку: лечу, — значит, мобильник дальше сам все разрулит. А он ведь сам по себе не пашет, не сеет и даже не рулит. И тем не менее многие уже живут в нем и как бы ни о чем больше не думают.

И я туда же — выйдя в зал встреч, включил аппарат и требовательно уставился в его харю. Ну, давай!.. Ничего он не выдал. Перенадеялся я на современные технологии. Теперь уже никто никого не встречает. Передовые технологии заменили жизнь.

Вон и элегантная дама в накинутой шубке, сидя в кожаном кресле, поставив на стеклянный стол ноутбук, что-то доверительно ему сообщает, совершенно при этом не глядя по сторонам. Все в ящике! Эта красавица и есть символ времени, Рабочий и Колхозница в одном лице.

Да-а, вымахали аэропорт! Лучше бы — полосу. Мрамора не пожалели. Сэкономили почему-то на бетоне, а на мраморе — нет. Если на минуту отвлечься, а потом вдруг поднять глаза — можно не врубиться, не сразу понять, в каком именно аэропорту мира находишься. Одинаковы все. Пока я тут мечтал, еще несколько рейсов приземлились. Вот седые, прямые, как палка, европейцы. Вот шумною толпою зулусы прошли. Кстати, и в других красивых аэропортах тоже не раз приходилось искать встречающих, а то и самому добираться по незнакомой земле. Как-то уже привык, что какая-то ниточка в хаосе существует — научился ее ловить. Ну, передовые технологии, выручайте! Если Пека звонил мне по мобильнику, то тут должен был сохраниться его номер… Безуспешно искал. Потом тупо сидел смотрел телепередачу: «Старимся по новому». Нет, мне рано еще. Точнее, поздно! Может, все-таки взглянуть на реальность?.. Огляделся внимательней. Боже мой, вот эта холеная красавица в летах, символ преуспеяния, знак эпохи — это же Инна!

— А, привет. — И снова она вернула внимание ноутбуку. Ну что ж, для эпохи передовых технологий — нормальный уровень эмоций… И вдруг сдернула очки и, глядя на меня, нежно заулыбалась. Дождался все же. Но не я. За моей спиной стоял, сдержанно улыбаясь, седой поджарый джентльмен. Гуня! Главное, видел его среди прилетевших, но не опознал в толпе других поджарых джентльменов. Года…

Энтузиазма моего они как-то не разделили. Наоборот, по-джентльменски сдержанно сперва удивленно глянули на меня, потом — друг на друга. «Этот-то зачем?» Картина кисти передвижника: «Явление колдуна на деревенскую свадьбу». Общая неловкость. Не грубость, боже упаси, как это в другую, менее просвещенную эпоху могло быть… всего лишь заминка.

— По делам?

Надо было сказать: «по глупости». Вот это было бы верно. Думал, проходят десятилетия, а все по-прежнему жадно любят тебя? Хотя ты ни хрена для этого не сделал… Я тоже сдержанно кивнул. Я как все.

— Литературные делишки, — обобщенно сказал. А если не обобщенно: Пека — мой сюжет! Но об этом ни слова. — Да, кстати, как Пека? — поинтересовался вскользь, просто из вежливости… но для нее это, видимо, минное поле!

— Пека? — Инна остановилась и с прежним грозным недоверием глянула на меня. Но лишь холодную вежливость прочла на моем лице. Научился! — Что Пека? Для него сделано все, что можно сделать в этих обстоятельствах.

Грозная формулировка! В каких обстоятельствах? Но если начну клонить в эту сторону, чую — вспылит и бросит. И я опять тут один.

Грациозно шел рядом с ними. Но в сознании Инны, несмотря на высокие технологии, подвластные ей, постепенно проясняться стал и мой образ из далекого прошлого.

— Слушай, — произнесла вдруг, — если вы с Пекой опять тут затеете какую-то бузу, то вылетишь отсюда, как пробка, кем бы ты там ни был на сегодняшний день!

Вот это правильная добавка — на сегодняшний день. Вот теперь Инну окончательно узнаю. Напористая, но осмотрительная.

— Ну не знаю. Если время найду — надо бы повидаться, — вежливо произнес я. Если она боится насчет бузы, значит, верит еще в наши силы… а не преувеличивает ли их?

Вроде успокоилась.

— Тебя куда-то подбросить?

— Да, в отель.

Знай наших! Уж в фойе отеля меня точно запустят… а там поглядим.

Невозмутимости надо у Гуни учиться. С момента встречи слова не проронил. Словно забыл начисто, «как это будет по-русски». И лишь у самой стеклянной двери прокололся, спросил:

— Машина твоя в гараже?

Глянула на него в гневе: «Не знаешь про гаражи?»

Тоже остолоп! Я даже обрадовался. Теперь два остолопа у нее на руках. Точнее, три.

— Ваньку не уговорил? — вдруг спросила его Инна.

Сердце мое рухнуло! Ванька? Внук?!

— А что я мог сказать ему? — капризно произнес Гуня.

Действительно, что тут сказать?

Катафалк все тот же, с которым мы «целовались» тогда. Интересно, и водитель тот? Надо будет принести ему свои самые искренние оскорбления… Водитель — женщина. Оскорбления отпадают.

А где Аллея героев, какая бы она ни была? Начисто стерта, вместе с венками погибших. В будущее не прошла.

Выстроили-таки город мечты! Стеклянные башни. Только, увы, летом в них абсолютно не продохнуть, а зимой невыносимо холодно. Прогресс. Но в лице моем она читала лишь восхищение. И это смягчило ее, притупило бдительность.

— Так, может, ты сейчас друга навестишь?

Глянул на часы.

— Ммм… можно. Что, кстати, с ним?

— Как всегда!..

Так я и чувствовал! Когда самолет наехал, он в гараже был, среди загоревшихся. Где ж ему еще быть?

— Говорила ему! — Инна безнадежно рукой махнула. Уже сколько лет говорит ему!.. Да-а, высоко Инна ценит наши возможности, если считает, что мы способны еще на бузу.

Пока ехали, вежливо с Гуней беседовал:

— Ты-то как?

— Как всегда, — он скептически произнес. По его цветущему виду не скажешь, что скептик. — Кидают в очередной провал.

Да, в провале без Гуни не обойтись.

— В провал чего?

— Ну на чем они все там теперь помешаны. Цифровые технологии. Оцифровка всего.

— Как — оцифровка? И меня оцифруют?

— Насчет тебя пока приказа не было, — пошутил Гуня.

— Выходи, — мне Инна сказала.

И, стукнув дверкою, машина умчалась.

Больница та же. Но начинка, естественно, цифровая. Компьютеры кругом.

— Маркелов? — застучала по клавишам.

Раньше бы знала все наизусть — особенно про Пеку!

Лобик наморщился ее… Оцифровке не поддается? Молодец, Пека, давай! Пришлось ей шуршать бумагами.

— Когда поступил?

До чего техника довела. Раньше все знали.

— Он в реанимации. Пройдите, пожалуйста, к лечащему врачу.

Врач, к счастью, наш человек — еще доцифровой.

— А чего вы хотите? Удивительно, как он с таким набором еще жив. Лет десять уже намотал поверх срока. Живого места нет.

— Пожар?

— Да пожар — так, с этим можно справиться…

По пожарам Пека мастак.

— Оттуда большинство вообще по кускам привозили. Взрыв!

Пека и взрывов немало пережил.

— Хуже другое.

Что-то хуже взрыва и пожара он смастрячил себе?

— Печень. Окаменела уже. Кровь не очищает.

— Пиявки не помогли? — я спросил.

— Да пиявки давно уже от одного вида его дохнут. Не кровь, а раствор шлаков. Он что — последнее время канавщиком работал?

Вот тебе и миллионер! Кончает, как батя… начинал?

— Ммм… Кажется, да.

— Хотите к нему?

— Так из Петербурга прилетел! — вырвалось у меня. — Что-нибудь ему можно?

— Можно уже все. Но организм его, к сожалению, отвергает даже лекарства. Идите. Только недолго.

Про долго и речи уж нет. Кожа да кости. Не зря я, предчувствуя, перед дверью робел. Целоваться как-то неловко. Приобнялись. «Тело улетело!»… надо будет записать.

— Ну! — заговорил я нарочито грубо. Это бодрит. — Чего надо? От дела оторвал.

Пека, молодчина, тон поддержал.

— Да тут у меня все нормально. Скоро отвалю.

— Так тогда, может, а? — Я щелкнул по горлу.

— А че? Пенсия на руках.

— Так что же тебя тогда волнует?

Он высохшим пальцем вверх ткнул. Вечной жизнью интересуется? Как всегда — широко берет!

Вообще-то товарищ прав. Если не я по вечной жизни специалист, то кто же?

— Так готово? — спросил яростно.

Ну я прям на производственное совещание попал!

— Так финала нету, — пробормотал я.

— Нарисуй! — Большие задачи ставит. — Можешь что-то?

— Ну, вообще-то у тебя… — в отличие от меня! — остается сын… внук! Пока они помнят тебя…

— Сухая мандеж! Какой сын?

Сердце запрыгало. Не его сын? А значит, и внук? Последняя моя надежда!

— Ни хера они не знают и знать не хотят! Конкретное что-то есть у тебя?

Ну прям проработка на парткоме.

— Нарисуем!

— Давай! Только поспешай! — Он почему-то злобно оглядел аппаратуру, разные капельницы. — А то они меня вот-вот в «Безмолвии» своем упакуют! Что-то должно от нас остаться?

— А там?

— Цифруют! Все, что остается от тебя, — строчка на их сайте… Через год она тает.

— Да, экономно. Так кто там заправляет-то?

— Не имеет значения! Приходили два педерастического вида юнца… даже фамилию мою то и дело путали. Давай! — воскликнул яростно.

Буйная душа! Еще сейчас бы к ней тело.

Стал вспоминать ему ВГИК, кладбищенскую страду… «Подземный Чкалов»!

Застонал:

— Сотрут все! Нешто не знаешь их?

Знаю, увы. Меня тоже стирают. Аж собственный мобильник! «Памяти недостаточно для создания новых sms. Какие удалить объекты?» Ну уж не нас!

— Сделаем! — поднял вверх палец. — Там они… застонут еще от тебя!

Врач (странные у нас все-таки формы оптимизма) подтвердил все охотно, даже с энтузиазмом.

— Правильно делают! Петр Первый есть у нас? Сталин? А на хер мусор плодить?

Да-а… Как тот же Пека говорит: «Поздняк метаться!»

— Но мы должны что-то оставить от себя?

— Ну, если можешь, оставь. Вообще материалы по каждому выдает морг.

Даже не знал, что морг, оказывается, является еще и гуманитарной организацией. Ничего, у меня и в морге заговорят!

Спецзадание.

Начальник морга, как всякий высокий профессионал, находился где-то уже посередине пути к своим клиентам. Бледный, распухший, в горле под подбородком черная дырка (работа хирурга?), и дырку эту он время от времени затыкал пальцем — лишь тогда можно было разобрать его сип.

— Маркелов? Тип еще тот! Но тут вот, — пальцем в компьютер ткнул, — перспектив никаких.

— В смысле?

— Информация не заказана.

— Кем?

— Похоже, беспокоит он кого-то. Не лезет в проект. А может, тут что-то личное?

— Ясно. Характеристика на тот свет не заказана?

— Золотые слова!

Понятно. Фейс-контроль у ворот рая. Пека и в цифровой системе устроит бузу!

— Кто конкретно?

— Вообще-то нам задачки ООО дает.

— Стоп! — я радостно закричал. — У него же блат там!

Он глянул в компьютер.

— Что-то не видать.

У Пеки ж все схвачено, даже и там! Он же говорил: Рада там командует. Разыщу ее. Уж она Пеку обслужит.

— Клиент ваш, — пообещал я хвастливо, — первым номером пойдет!

— Ой бы.

— Так. Кто конкретно занимается им?

— По вашему конкретному случаю? — Он в ящик заглянул. — Ланской. Но только, ради бога, не выдавайте меня. Информация секретна.

Ланской? Так это же Гуня! Уладим все!

— Я помчался!

— Но учтите — жизни там нет.

Он считает — тут у него есть!

— Пока.

— Счастливо!

В кабинете, указанном мне охранником, Митька оказался! Видимо, замещает. Я обрадовался: ну растет! Обнял его. Объяснил… Долгая пауза.

— А вы уверены, что карьеру в этой весьма перспективной компании я должен начинать именно с коррупции и кумовства?

И не просто сказал! Каждое слово тщательно выговорил! И глаза при этом так же честно горят, как тогда, когда я увидел его и влюбился. Сын? Чей? Не имеет, увы, значения. Ничей… Да, с коррупцией мне не везет.

Он поднял со стола мелкую фишку.

— Вот. Два гигабайта. И это у меня на весь край… А кто такой… Петр Маркелов?

Голос все же дрогнул его. Но говорить, что отец — значит, все портить. Неподкупные времена.

— Но он же… Герой труда!

— Вам ли, дядя Валера (теплинку подпустил все-таки), не знать, как все это делалось тогда.

— А как?

— А так!

Принцип у него! Вопрос только — откуда? То есть вычеркивает, попросту, все, что было раньше… кроме, разве что, звезд Кремля. Или… что-то личное, как мой друг говорил? Сверхстрогость именно по отношению к отцу? Отрицание поколений?

— А «Горняк Заполярья»… помнишь ты?

— О той… липе лучше не вспоминать! — Он даже встал почему-то.

Получил достойное образование. Суров. Но несправедлив. Зато хорошую должность обрел — редактор кладбища. Впрочем, это только начало. Все впереди у него. Пока он со мной по-родственному, другого бы выгнал давно… Коррупцией все же попахивает. Уйду от греха. Хоть бы Пека не догадался, откуда пришла на него беда!

— Но он, — все же не удержался я, — здоровье отдал работе… и жизнь!

Митя клавишу нажал — и появилась справка.

— Увы, обыкновенный цирроз. Это вы предлагаете передать в вечность?

А ты еще надеялся, что у тебя сын. Ни у кого он сын! Запомни лучше: ты сам себе и сын, и внук. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

На двери — «Белое Безмолвие». Да… С безмолвием тут хорошо!

Действуй! Поскольку надеяться тебе больше не на кого… но и сдаваться некому — крутись!.. Снова вернулся в морг. Ну просто зачастил на огонек. И шеф уже меня как родного встретил.

— Ну что? — ладошки потирая, поинтересовался.

— Точно как вы и предполагали, — грубо ему польстил.

— А я что говорил! — Довольно кряхтя, поднял на стол бутыль с раствором. Пинцетом вытащил из нее какую-то внутренность. Отложил. — Для закуски, увы, не годится.

Выпили так. Поговорили по душам. Давно уже так душевно не говорил. Все практически порешали.

— …на тысячелетия они, информационное пространство свое экономят! Если скаредничать так — никаких тысячелетий вообще не будет!

— Золотые слова!

Выпили еще. Совсем стало хорошо. Вот где мне хорошо теперь становится.

— А может, он еще вылезет? — вырвалось у меня.

— Да нет, — радушно произнес он, — наш клиент!.. По санитарным нормам положено после смены сутки отдыхать, а они, когда в очередной раз пытаются их закрыть, неделями не поднимаются, скрываются там… как партизаны в катакомбах!

…И еще кто-то, кажется, в катакомбах был.

— А кто закрыть-то рудник старается?

— Да есть тут такое лобби у нас — уран из Южной Африки привозить.

Ясно! И чтоб местной памяти — никакой. То-то, когда мы таранили их, из черного джипа вместе с Кузьминым седой негр вышел. Я еще гордо подумал: приехал русский учить!

— Но молодцы, отстояли. Не говоря уже о другом, секретном, Барыбинская АЭС им кормится, дает до сих пор свет и тепло… даже, как это ни парадоксально, самому «Белому Безмолвию», которое теперь усиленно «сливает» их.

— И перво-наперво Пеку?

— Золотые слова…

Ну просто я тут сделался златоуст!

— Без Пеки тут все что угодно можно сделать. Главное, чтоб уже и не помнили таких!

Да. А пока ощущается тут свет и тепло… и даже, как это ни парадоксально, в морге. Шеф в белом халате нараспашку сидит.

— И вы заметили?

— Что?

— Какая жара тут стоит?

— Заметил, — проговорил я, пот утирая. — Как-то странно для морга.

— Отопление провели. Даже в те помещения, где покойники лежат.

— Как?!

— По генеральному плану реконструкции и модернизации. Я как раз был долго на операции, прихожу — батареи жарят! В секционной — плюс двадцать! Пошел к директору. Тот говорит: согласно плану вложены деньги, сломаете — будете платить. Вот так! — Он утер полотенцем пот с груди.

Жара в морге! Да, Россия — страна чудес.

— А как же покойники?

Вот уж не думал, что и за их судьбу придется переживать.

— А никак! Видите — негде их держать. «Безмолвие» их забирает мгновенно и деньги с родни берет. Захватили рынок.

— Да… Гениально! — Я утер уже крупный пот.

— Все гениальное просто. Так что я без работы сейчас.

— Грустите?

— А то! Наливай…

Выпивать лихо научился, дырку в горле затыкая.

— Там же они и «характеристики» им пишут на тот свет. И куда девают — неясно. В компьютер. Всех обнуляют, короче. Информационное пространство берегут!

Как в телефончике у меня: «Какие удалить объекты для освобождения памяти?»

— Но для кого?

— А вы заметили голубизну?

— Чего?

– «Белого Безмолвия»?

— В каком смысле?

— Для самых знаменитых гомиков готовят его! Поэтому и такой резонанс во всем мире. Под них информационное пространство и держат. Бренд!

Да. Выпивать еще толком не начали — но уже похоже на пьяный бред. Сбрендили бренд! Впрочем, сидючи в морге при температуре плюс двадцать и при невостребованных запасах спирта, да еще и с дыркой в горле — рехнуться можно.

— Вот так! Общее направление — вдоль по Пидерской! — мрачно произнес он. Помолчали. Безрадостные перспективы. То-то Пека, как Жихарка, ножками уперся у этой печи.

— Ну а Пека как же? Голубым не назовешь его.

— Производство пока отрабатывают — любые годятся!

На Пеке всегда процесс отрабатывали.

— Говорят, Элтон Джон уже подал заявку на этот погост.

— Да… Это надо крепко задуматься — с Элтоном Джоном лежать. Но слушай! — оживился я. — Тут же Рада командует! На нее как-то непохоже это.

— Раду схарчили давно.

И я даже догадываюсь, кто.

— А вы заметили, кого руководить прислали они?

Гуню! И тут он сгодился!

— А можно как-нибудь без этого проблему нашу решить? — кончив пить, я взялся за дело. Вытащил кошелек. Мне не привыкать уже деньгами по моргам сорить.

— Э-э-э… — сладко почесал лысину. Нормальный человек! — Вообще-то в городе старая похоронка тлеет еще. Пока не задушили. Зять мой как раз заведует там.

— Ну вот! — Наконец и коррупция. — Так сговоримся, глядишь?

Хотя бы запись останется в амбарной книге!

— Вообще-то… — Коррупционер опытный! — …у вас, некоторым образом, конкуренты есть. Тоже интересуются… телом.

— У меня?

— У вас.

— Опилкин?! — вскричал я.

— С вами приятно дело иметь… Но не только он… и другие коллеги. Вот, притаранили! — Он выкатил из стола еще и коньяк.

Понял намек! Единственный тут живой человек — и тот в морге.

— Кстати, он обещал подойти.

К Пеке я оживленный вошел. Хотя и неудобно туда с таким лицом, но радости я не мог скрыть.

— Ну, все в порядке!

Странно это умирающему говорить. Но факт остается фактом — без меня гораздо хуже могло бы быть.

— С Опилкиным в контакте… Пойдем, в общем, другим путем!

— Ну хоть что-то можешь… А сценарий-то написал?

— Во! — показал из портфеля толстую пачку.

— Прочитать, боюсь, не успею, — умиротворенным взором взвесил листы. — Не о каждом, небось, сценарий-то пишут! — хвастливо сказал.

— А то!

Хотя, конечно, надо бы о каждом!.. «Не хватает памяти для создания новых sms»!

— Ну хоть кратенько-то… что?

— Вот! — Я запястье обнажил, показал шрам, полученный на защите его… не будем уточнять чего… — Лучшее, что есть у меня. Горжусь этим!

Слезы — не грех!

— Аморфно, — так оценил. Комплимента не дождешься от него, даже тут. — Делай так! — Командир из реанимации. — Сейчас прилетят за мной… эти ангелы. Подальше проводи их!

— Нарисуем! Какие еще будут указания?

— Надень для авторитету! — сопя носом, он кивнул на шкаф, из щели пряди его знаменитой шубы и шапки торчали… Наконец-то я его корону и мантию надел!

— Ну как ты? — не удержался я. — Не боишься? Нет?

— А хули нам, красивым парням?! — Последнее слово с ударением на «а». —Хреново выглядишь.

Это мне он говорит, на своем смертном одре! Свой склочный характер сохранил до самой кончины.

— Сип ты белоголовый! — только сказал ему я.

Затарахтел вертолет. Оперативно у них: человек еще дышит. Пека, хрипя уже, глазами показал: делай!

Я выскочил наружу. Ветер от винта крутил долгий искусственный мех шапки и шубы, словно натуральный… как у Пеки когда-то. Я выбежал в центр площадки, где большая буква «Н», по нашему «Х», «хелихоптер» по-нашему, и послал этому «хелихоптеру» увесистый привет от локтя! «Хелихоптер» завис: «Ни фига себе тут покойники бегают!» Потом улетел.

А я, уже не останавливаясь, развеваясь на ветру, как грязное знамя (ветер, пожалуй, единственное тут, что не уничтожили), мчался к стеклянной «Шайбе» на горе… Ее тоже почему-то не уничтожили. Стеклянный кругляк как раз вписался — безумный ссыльный гений-архитектор как бы вовсе несуществующую архитектуру будущего точно уловил.

Маршрут кратчайший! Чрезмерно собой информационное поле не буду загружать.

Я ворвался в тепло. И гвалт сразу стих.

— Пека! — восторженно пронеслось.

Оцифровке не поддается…

— Как тело исчезло? — произнесла Инна. — У вас будут крупные неприятности!

Смотритель морга насмешливо посмотрел на нее. Потом заткнул пальцем дырку в горле и выговорил:

— Мне кажется, они у меня уже есть.

Сопки были заполнены народом. Правда, были тут и турецкие рабочие, строившие коттеджи… но ничего. Поймут.

Тряханул взрыв.

— Работает Пека! — пошла молва.

Потом поехали вагонетки — и на последней лежал Пека на грядке руды, в рабочем прикиде.

— О-ох! — пронеслось. И слетали каски. В основном уже, как правило, с седых голов.

— Сбили Чкалова!

Похороны грустно прошли — как оно и положено. Простая могила. А какая еще? Правда, когда надо было опускать гроб, вдруг на дне обнаружилась мышка. Спокойно умывалась. Все, оживившись, туда заглядывали: Пека и тут учудил! Инна тихо материлась, как по живому. Пришлось могильщику спрыгнуть туда.

На несанкционированные поминки Инна все же пришла. И привела Митю. Взял-таки Пека свое!

Сказала речь.

— Он был хороший человек. Одно время все тут легко били нерпу и шили шубы. Я ему сказала: «Я тоже шубу хочу». Он сдался, хоть и не хотел. Взяли лодку, поплыли в развилках льда. Тогда это было просто: включался магнитофон, звучала классическая музыка — и нерпы приплывали слушать. Так было и тут: подплыли они, положили свои усатые морды на борт и стали плакать. Пека отложил карабин: «Не могу!» Но музыку доиграли. Тут нас стало оттирать от берега льдами, но нерпы поплыли и показали нам путь… Все.

Даже Митя, выпив, разговорился:

— Не могу пока действовать лишь по инструкции — все время заносит. Мне все говорят в офисе: «Послушай, Ланской…»

В ушах моих зазвенело.

— Как, как?

— Ланской. Я довольно давно взял отцовскую фамилию… Пека, конечно, переживал.

Ну и гвалт тут!.. А уйгуры расщедрились. Правда, лишь на «гав-гав».

— Ты еще библиотеку нашу не видел.

Инна!

— Поехали. Хватит бедлама этого!

— Давай.

Сели в шикарное авто.

— Это?

Мраморный дворец! Все-таки Пека дождался. Обещал ведь Дворец книг.

Стали подниматься по лестнице.

— И его сбережения тоже тут?

— Если бы!

Вошли в большой компьютерный зал, сели в кресло с колесиками. Покатили по зеркальному полу. На ноги ее поглядывал. В чем своеобразие нынешних успешных женщин — с каждым новым десятилетием становятся моложе на десять лет! И единственный недостаток этих красавиц, особенно провинциальных, — слишком буквальное следование парижской моде… Подъехали. Целая компьютерная стена.

— Ну? — улыбнулась по-царски. — Какую книгу ты хочешь увидеть?

— Мне бы какую мою…

По лицу ее промелькнула досада.

— Верочка! Посмотри, пожалуйста, книги Валерия Георгиевича. Попов!

Шустрая Верочка забарабанила, по экранам что-то неслось, как в звездолете.

— У нас нет книг Валерия Георгиевича, — испуганно пролепетала.

— Как? Я же Пеке четыре дарил. Потом… Митьке. Разве не здесь?

— У нас сейчас модернизация идет, — Инна была недовольна. Явился тут! — Наверно, еще не оцифровали.

— Может, в простом каталоге лучше посмотреть?

Чувствую, что сказал бестактность. Кто же смотрит сейчас простые каталоги, в век прогресса-то? Отрицаю прогресс? За тем и явился?

— Верочка, где теперь каталоги у нас?

— В подвале.

— Схожу.

Спустился по осклизлым ступеням в подвал. Вот и каталоги. Да и книги, кстати, тут. И мои, и Пекины. Не оцифровали… уже!

Винный запах гниющих книг. Помню, Пека в трудный момент припадал к ним, слово к иконам. Спасу!

Когда тебя побеждает отчаяние или хуже того — опустошение, выход только один: начинай работать! Хотя бы — нагружать книгами клеенчатый баул. Сперва тяжело, потом еще тяжелее, но потом почувствуешь вдруг: ты перевалил гору и дальше все катится само! И наступает счастье.

— Ты все же хламиду эту его напялил? — глянула на мой (Пекин) прикид.

— И горжусь!

Выволок свой баул на перекресток. Вдруг автобус с якорьком на стенке резко тормознул.

— О! — выглянул румяный мореман. — А мы подумали — Пека. Ох…ли все!

— Шуба его. И книги.

— Садись!

— Мне бы в аэропорт.

— Довезем.

— Вам, наверно, не по дороге?

— А, сухая мандеж! Залезай! Пека у нас бог! Все лодки наши кормил! Правда, зато «прибор» его всегда полвосемнадцатого показывал!

— Ложь, — мягко проговорил я.

Все захохотали.

По полированному мрамору баул мой легко скользил. Увидел книжный ларек. Чем там, интересно, торгуют? Подошел. Но не успел, к счастью, нагнуться — из окошечка вылетел равнодушный плевок — надеюсь, случайный — и на груди у меня, как орден, повис.

Записал.

— Перевес. Что там у вас?

— Книги.

— Выкидывайте половину.

— Нет!

— Тогда возьмите обратно свой билет.

— Вы Пеку знаете? — на груди шубу рванул.

…И когда шел уже от остановки к дому, жена высунулась из окна, радостно махала. Думала: Пека. Но он бы ее вряд ли узнал…

Но пока — аэробус разгонялся… и не мог взлететь. Нагрузили! Дребезжал все крупнее — но не взлетал. Полоса кончается. Все!

И тут отскочила крышка верхнего багажника и тонко запела, как дополнительное крыло.