Народные сказки о богатырях русского эпоса

1

Как уже говорилось в начале работы, в устной поэтической традиции многих народностей СССР тоже встречаются рассказы, героями которых являются богатыри русских былин и в которых отразились сюжеты или отдельные эпизоды былинного эпоса. Большинство этих устных рассказов носит характер сказок, некоторые близки к типу преданий и легенд.

Наличие в фольклоре народов СССР сказок о богатырях русского эпоса несомненно заслуживает внимания. Если сказки о былинных богатырях занимают видное место в русской народно-поэтической культуре, способствуя широкому распространению образов русского эпоса, то тем более велико их значение в поэтической культуре других народов. Былины в их классической стихотворной форме почти не усваивались в национальном фольклоре даже самыми ближайшими соседями русских в районах активного бытования былин. По крайней мере нам известны лишь немногие случаи, когда среди иноязычного населения находились отдельные лица, знавшие и исполнявшие русские былины на своем языке. В сборнике Ф. В. Плесовского «Коми мойдъяс, сьыланкывъяс да пословицаяс» (Сыктывкар, 19 %) опубликована на стр. 193–197 былина об Илье Муромце.[161] Это довольно длинная былина в 187 стихов на сюжет «Илья Муромец и Идолище», записанная примерно в середине 1920-х годов на Печоре.[162] В те же годы, по сообщению Л. К. Микушева, поэтом В. Т. Чисталевым был записан на коми языке фрагмент эпического сказания о Федоре Тироне-змееборце. Сам А. К. Микушев слышал и записывал в 1956–1957 годах на Печоре и верхней Вычегде эпические песни о Красивом Романе («Мича Роман») — сюжет былины-баллады о князе Романе и его жене Марье Юрьевне. О том, что среди коми есть сказители, поющие русские былины на своем языке, слышал во время своих поездок А. Д. Григорьев. Один крестьянин из Усть-Цильмы говорил ему, что на Печоре в Красноборской волости «поют старины и зыряне, но на зырянском языке… поют, например, про Платона-казака, Илью, Добрыню, Ивана».[163] Но сообщение это осталось в те годы непроверенным.

В 1930-е годы в Сегозерском районе Карельской АССР был известен карел Т. Е. Туруев, хорошо знавший русские былины и исполнявший их не только по-русски, но и по-карельски.

Значительно чаще случаи исполнения отдельными представителями некоторых народностей СССР былин и близких к ним произведений других эпических жанров на русском языке. Еще П. Н. Рыбниковым были записаны в дер. Прятки Святозерской волости Петрозаводского уезда от карелки Дмитриевой былина о Святогоре, побывальщины об Илье Муромце и Идоле-богатыре (т. е. Идолище) и о Дюке и эпический духовный стих «Оника-воин».[164] От другого представителя карельского народа, Василия Лазарева, крестьянина дер. Кяменицы Повенецкого уезда, Рыбников записал пять былин и две старших исторических песни.[165] К сожалению, об этих исполнителях Рыбников почти никаких сведений не дал, не сообщал ни о происхождении их былинного знания, ни о том, не сказывали ли они оба известные им сюжеты на карельском языке и в какой именно форме и т. п. Упоминая о Дмитриевой как исполнительнице, он только сообщает, что Святозерская волость, расположенная поблизости от границы с Финляндией, наполовину была населена карелами.[166] Факт этот важен: через Дмитриеву некоторые сюжеты и образы русского эпоса могли стать известными ее землякам-карелам.

О знакомстве карел с былинами П. Н. Рыбников говорит в своей «Заметке собирателя»: «Прежде я полагал, что карелы совсем не знают былины; но после убедился, что они, растеряв и позабыв свои лирические и эпические песни,[167] переняли из русских первые и отчасти последние. В настоящее время я лично знаю кареляка и карелку, которым известны старины: Василия Лазарева из дер. Кямениц Повенецкого уезда и Дмитриеву из дер. Пряток Петрозаводского уезда. Кроме того, я слышал об одном старике кареляке из Святозера, который будто бы помнит много былин».[168]

Карел Т. Е. Туруев, исполнявший былины на карельском языке, передавал их, как уже было сказано, и по-русски.[169]

Отдельные случаи исполнения русских былин иноплеменными соседями русских в районах живой эпической традиции наблюдались и у некоторых других народностей. В 1928 году Е. В. Гиппиусом и З. В. Эвальд на Мезени в коми деревне Латьюга, граничащей с русским селением Вожгоры, был записан фрагмент былины «Василий Буслаевич», спетый коми сказителем на русском языке.[170] Знание былин встречалось эпизодически и среди обруселых ненцев на Печоре, исполнявших былины только по-русски.[171] Автору данной работы в 1929 году в Усть-Цильме тоже встретилась ненка, исполнившая, правда очень путано, былину об Илье Муромце и Соловье-разбойнике.

Все отмеченные случаи, свидетельствуя о проникновении русского эпоса в иноязычную среду, показывают и возможности дальнейшего, более широкого распространения в ней былинных сюжетов, образов богатырей, рассказов об их подвигах и похождениях. Карелы, коми, ненцы, знавшие русский язык, могли знакомиться с образами русского эпоса непосредственно из устной традиции, слушая исполнение былин в их классической форме. Некоторые, как мы видели, усваивали их и исполняли на русском же языке. Но те же сказители могли если не перекладывать усвоенные ими по-русски былины на свой язык, сохраняя былинные стиль и стихотворный склад (такие случаи, мы видели, были исключительными), то пересказывать содержание былин прозой в виде побывальщин и сказок. Такой путь более широкого проникновения русского эпоса в иноязычную среду — наиболее естественный и закономерный. Другой путь — усвоение от русского населения былинных сюжетов, переданных уже не в форме классической былины, а прозой, как побывальщины или сказки. Очевидно, на основе таких именно прозаических пересказов и складывались у народов СССР в местах, где собственно былинной традиции не было, различные сказки и предания о героях русского эпоса.

Сказки и предания о былинных богатырях, как уже было сказано в начале книги, известны у белорусов, украинцев, эстонцев, карел, финнов, коми, удмуртов, марийцев, чувашей, мордвы, якутов, латышей, эвенков. Записей не очень много. Сейчас в поле моего зрения имеется 20 опубликованных вариантов (многие в русских пересказах) и 26 рукописных в точных переводах на русский язык. Сравнительная скудость выявленных материалов еще не говорит о малой распространенности подобных произведений. Во-первых, еще не все, что имеется в этой области — и в архивохранилищах, и в частных собраниях — мне удалось получить. Так, в архивохранилищах Украины, наверное, найдутся еще сказки об Илье-Муромце, кроме опубликованных. В чувашском фольклоре известны мне пока лишь сказка об Илье Муромце и Соловье-разбойнике, изложенная В. Магнитским в его книге «Материалы к объяснению старой чувашской веры» (Казань, 1881), и запись сказки на тот же сюжет в архивном собрании Н. В. Никольского.[172] Возможно, что имеются в местных архивах и еще записи. По сообщению М. Г. Воскобойникова, записи сказок о богатырях русского эпоса производились не раз и от эвенков, но пока мне стал известен лишь один вариант. Во-вторых, предполагаю, что наличие в национальном фольклоре сказок и преданий с отзвуками русского эпоса недостаточно привлекало к себе внимание собирателей фольклора и фиксировалось часто мимоходом, порой в связи с этнографическими изысканиями, как это мы видим, например, у В. Магнитского и Гр. Верещагина.

Все же материал, которым мы располагаем, достаточно показателен и позволяет сделать некоторые выводы.

Как и в отношении русских сказок о былинных богатырях, основной вопрос, который должен быть поставлен при изучении данного явления в национальном фольклоре, это вопрос о соотношении идейного содержания этих сказок с идеологией героического эпоса и о сочетании в них эпического повествования со сказочным. Кроме того, существенным в изучении именно нерусских сказок о богатырях представляется вопрос о национальной специфике сказок различных народностей.

2

Огромное большинство иноязычных сказок на былинные сюжеты связано с образом Ильи Муромца. Только у карел и коми встретились сказки, основанные на сюжетах о Добрыне Никитиче, а у карел еще и сказки, отразившие сюжет былины о Дюке Степановиче. Наличие у карел и коми сказок, специально посвященных не только Илье Муромцу, но и другим богатырям, обусловлено, конечно, культурными взаимоотношениями этих народов с русским как раз в местах наиболее интенсивной былинной традиции. В сказках других народностей тоже порой упоминаются и другие богатыри — Добрыня, Алеша Попович, часто Святогор, иногда сказки используют сюжеты об этих богатырях и отдельные эпизоды из былин о них, но всегда увязывают все это с Ильей Муромцем.

Так, в белорусской сказке, записанной С. И. Василенком в 1949 году в Гомельской области, после рассказа о победе Ильи над Соловьем-разбойником следует совсем кратко изложенный эпизод о бое Ильи с неким богатырем (очевидно, чужеземным), вызывавшим киевских богатырей на единоборство. Сперва едут против него один за другим Алеша Попович и Добрыня, и оба погибают. Тогда едет Илья и побеждает богатыря.[173] В этом эпизоде нетрудно увидеть смутное припоминание былин о заставе богатырской и бое Ильи с богатырем-нахвальщиком.

В якутскую сказку об Илье Муромце, сообщенную И. А. Худяковым,[174] вставлен пересказ сюжета «Алеша Попович и Тугарин» (в сказке он именуется «Смерть Тамарович»). Сюжет в основном пересказан традиционно, лишь с некоторыми своеобразными деталями. Например, Смерть Тамарович дважды пытается на пиру убить Алешу — бросает в него сперва меч, затем, после второй насмешки Алеши над его прожорливостью, — стальную шляпу с острыми краями; утром в день поединка Смерть Тамарович взлетает вверх на огромной птице с бумажными крыльями.

Как же увязан этот сюжет о Тугарине с повествованием об Илье Муромце? На пиру, где происходит указанное столкновение, присутствует Илья. После победы Поповича над Смертью Тамаровичем Илья и Алеша братаются и дают друг другу слово помогать один другому. В дальнейшем Илья Муромец вместе с Поповичем одолевают железные и огненные войска, принадлежащие прекрасной царь-девице, на которой Алеша и женится. Илья Муромец гуляет на его свадьбе.

В одной белорусской сказке находим рассказ о встрече Ильи Муромца с «сильным-пресильным» богатырем-пахарем.[175] Они спорят, кто из них сильнее, и неизвестный богатырь предлагает Илье вытащить из земли его сошку. Илье не удается этого сделать, и он признает, что богатырь-пахарь сильнее его. Так, в совершенно переоформленном виде в сказку об Илье Муромце включен центральный эпизод былины о Вольге и Микуле.

Одна из финских сказок[176] заканчивается рассказом о состязании Ильи Муромца и некоего калики в перепрыгивании через камень «спиной вперед» — известный эпизод былины о смерти Василия Буслаева. Также с Ильей связан в одной коми сказке[177] эпизод соперничества Чурилы и Дюка. Характерно, что при полном переосмыслении эпизода сохранился образ чванного задиры Чурилы. Полонив Соловья-разбойника, Илья прибывает в Киев. В это время в церкви идет служба. Илья входит в церковь и становится впереди киевского богатыря Гурины Пленковича. «Крепко разозлился Гурина», — говорится в сказке. На улице он останавливает Илью Муромца и говорит ему: «Почему ты передо мною стал? Меня перед всеми людьми осрамил, я Киев-град охраняю, я здесь главный, а ты впереди меня смел стать». Илья предлагает состязаться, кто кого выше бросит. Гурина совсем не смог поднять Илью. Илья же бросил его высоко, а затем поймал, как мячик. После этого следует сцена свиста Соловья в присутствии киевлян. Гурина Пленкович, как и многие другие, падает без памяти.

Однако такие вкрапления в сказки об Илье Муромце сюжетов других циклов сравнительно редки.

Сюжетный состав нерусских сказок об Илье Муромце и их композиция чрезвычайно разнообразны. Но почти все они начинаются, как и русские сказки, с рассказа об Илье-сидне, об его чудесном исцелении и получении им силы. Почти все включают в эту часть эпизод крестьянской работы Ильи Муромца в помощь родителям в разных версиях (корчевание леса под пашню, косьба, огораживание поля, колка дров) и рассказ о добывании Ильей богатырского коня.

Сюжет былины об исцелении Ильи-сидня — несомненно один из самых популярных и распространенных в национальных сказках, использовавших мотивы русского эпоса. Имеются даже сказки, где только эта, начальная их часть, неизменно включающая традиционные подробности исцеления, помощи родителям и выбора коня, связывает эти сказки с русским эпосом об Илье Муромце, даже если исчезло само имя героя, а далее сказки развертываются уже без опоры на эпос, разрабатывая ряд чисто сказочных эпизодов. Такова, например, латышская сказка о богатыре Илине из собрания Ф. Я. Трейланда.[178] После исцеления и получения богатырской силы Илинь уходит из дому, встречается и борется поочередно с тремя великанами, которых, победив, делает своими работниками, странствует вместе с ними, вызволяет из пещеры подземного царства заключенную там красавицу, убивает ее жестокого отца — старика с большой седой бородой — и поселяется вместе с ней в замке старика. Словами «Там он и поныне живет да поживает, коли не умер» сказка заканчивается. В ней использованы широко известные сказочные ситуации и мотивы — борьба с мужичком с ноготок, обмен «сильной» и «слабой» воды, предательство спутников героя, пытающихся завладеть добытыми им сокровищами и красавицей и др.[179]

Другая, эстонская сказка,[180] тоже использовавшая сюжет об исцелении, развернута далее как авантюрно-героическая сказка. Герой, поступив в слуги к королю, совершает под чужим видом ряд подвигов, но по перевязке, сделанной ему самим королем после его ранения, его узнают. Кончается по-сказочному. Герой женится на королевской дочери и живет с ней счастливо много лет, управляя после смерти короля страной. Само имя героя (Адольф) явно взято из рыцарских авантюрных повестей, хотя в начальной части он изображен крестьянским сыном и припоминания былинного сюжета об исцелении Ильи Муромца совершенно очевидны.

Эпизоды исцеления, добывания коня и оружия на первый взгляд роднят и белорусскую волшебную сказку «Безногi багатыр» с былинами об Илье Муромце.[181] Но сказка безыменна, а перекличка с былиной здесь — лишь в общности мотивов, но не в деталях их разработки. Это случай, когда перекличка может быть объяснена общностью источника — сказками об исцелении сидня, ведь как раз на основе таких сказок возникла и сама былина об исцелении.

Очень интересна одна из эстонских сказок, построенная исключительно на теме исцеления.[182] Некоторые детали в этой сказке (просьба старика-целителя дать ему пить, помощь родителям в чистке покоса и корчевании, чрезмерная сила, которой наделяет героя Яана старик, формула измерения силы — «чтобы я мог стащить небо на землю») побуждают видеть в ней припоминания сюжета об исцелении Ильи Муромца. Но сюжет этот совершенно переосмыслен. Он перестал быть прелюдией к рассказу о подвигах героя и получил самостоятельное значение, выражая определенные крестьянские стремления и интересы. Яан — крестьянин и должен быть здоровым и сильным, чтобы успешно выполнить тяжелую крестьянскую работу. Но старик наделяет его такой силой, что сразу же обнаруживается ее оборотная сторона. Увидя во дворе толстые бревна, которые с большим трудом отец привез для постройки новой избы, Яан, думая, что они привезены для варки каши, ломает их. Но неразумное желание, высказанное Яаном, — «стащить небо на землю» — вызывает уменьшение силы. «И был уже не сильнее, чем всякий другой человек», — говорит сказка. «Он стал теперь работать, научился всему, как и другие, и отец с матерью радовались, что эта большая сила у него пропала».

Другие наиболее часто используемые былинные сюжеты в нерусских сказках о богатырях: победа над Соловьем-разбойником (в одной белорусской сказке — над «негiдным Соколом»),[183] уничтожение Идолища (Обжоры, Прожора, Мироеда), встреча Ильи со Святогором, смерть Святогора и передача им силы Илье — одним словом, те же, что обычно входят и в русские сказки об Илье Муромце. Встречаются в сказках также эпизоды военных столкновений Ильи Муромца с разными чужеземными богатырями, из которых один иногда оказывается его сыном, с вражескими полчищами и т. д. — эпизоды, в которых отразились былины о заставе богатырской, о Калине-царе, о Сокольнике и т. п. В некоторых сказках встречаются припоминания сюжета о ссоре Ильи Муромца с князем Владимиром.

Состав и композиция сказок различны. Рассказов, в которых был бы использован подобно некоторым русским сказкам весь или почти весь цикл былин об Илье Муромце, в национальном фольклоре нет. Чаще всего повествование о подвигах чудесно исцеленного богатыря ограничивается сюжетом о победе над Соловьем-разбойником.

Нередко к нему присоединяется еще рассказ о столкновении с Идолищем или о встрече со Святогором. Последние два сюжета следуют иногда каждый в отдельности за рассказом об исцелении или оба вместе с сюжетом об исцелении образуют сказку. Таким образом, преобладает тип сказки, отразившей два или три сюжета. Сказки, в которых отражены четыре сюжета, редки. Думается, что это некоторое отличие сказок об Илье Муромце в национальном фольклоре от русских сказок проистекает от того, что на русские сказки в большей мере, чем на сказки других народов, оказывала непосредственное влияние народная книга второй половины XIX и начала XX века, предлагавшая широкому читателю как специально созданные на основе научных сборников своды былин об Илье Муромце,[184] так и сложенные на той же основе сказки о главном герое русского эпоса, о чем была речь в предыдущей главе.

Но, кроме эпизодов явно былинного происхождения, в национальных сказках о богатырях встречаются, как и в русских сказках, эпизоды, перенесенные из волшебных или авантюрных сказок. О том, что встречаются сказки, в которых отражен только сюжет об исцелении, а последующее повествование представляет собой чистейшую волшебную сказку, говорилось выше. Но и сказки, определенно построенные на былинных сюжетах, включают одни в большей, другие в меньшей мере сказочные элементы.

В упомянутой уже белорусской сказке из Гомельской области[185] последний подвиг Ильи Муромца — борьба его с двенадцатиглавым змеем. В одной из украинских сказок, зафиксированной еще в 1860-е годы,[186] тоже имеется эпизод победы над змеем, на этот раз тридцатиголовым, от которого Илья спасает плененную змеем красавицу. В той же сказке используются некоторые мотивы сказаний о Еруслане Лазаревиче: Илья разыскивает того, кто сильнее его, и ту, которая краше встретившейся ему девушки; он возвращает зрение родителям, ослепленным и брошенным в тюрьму; встречает исполинскую голову, из-под нее достает меч, которым можно убить богатыря-чародея. В одну коми сказку[187] включен еще подвиг Ильи Муромца — его бой с Полканом-богатырем, получеловеком-полуконем. После своего поражения Полкан, совсем как в сказании о Бове-королевиче, обещает быть верным слугой Ильи. Конь Ильи Муромца в этой сказке подобно сказочному Сивке-Бурке прибегает к Илье каждый раз по зову; «Сивка-Бурка, Косматушка, явись ко мне!». По-сказочному изображен конь и в одной белорусской сказке.[188] Сделав себе булаву и пику, Илюша вышел в чистое поле и крикнул по-молодецки, свистнул по-казацки: «Каб мой конь сычас тут быў!». Конь прибегает — «бяжыць, земля дрыжыць». Спрашивает: «Чаго, Илюшка, жалаеш?».

Сказочные элементы порой совершенно преобразуют привычные эпические образы. В финской сказке из деревни Ниталати близ Олонца[189] Илья Муромец — это ожившая, вырезанная мужем и женой из ольхи детская фигурка. Дитя живое, но без рук, без ног и не говорит. В отсутствие родителей некий старик исцеляет дитя и дарует ему силу. В одной белорусской сказке находим изображение Прожора (Идолища) в виде Вия — от жира у него глаза заплыли и заросли брови, которые ему подымают вилками.[190]

Но в наибольшей степени воздействие сказки на повествование о богатырях русского эпоса проявляется во внесении новых эпизодов, расширяющих круг приключений и подвигов героя. Выше отмечено прикрепление к Илье Муромцу в белорусском и украинском фольклоре темы змееборчества. В эстонской сказке из дер. Воронковой Сатсериннаской волости (запись 1934 года) Илья Муромец по дороге к Соловью-разбойнику встречает одного за другим трех чертей — одноглавого, двуглавого и трехглавого, кнутом сбивает их головы и прячет под большой камень.[191] В эвенкийской сказке, записанной в 1960 году в Иркутской области[192] и отразившей сюжеты былин об исцелении и о встрече Ильи со Святогором, за рассказом о смерти Святогора следует, как и в латышской сказке из собрания Трейланда, сюжет волшебной сказки о трех царствах: Илья Муромец встречается с двумя другими богатырями (один из них Алексей, сын попа), борется с неизвестным стариком (сказочный мужичок с ноготок, борода с локоть), освобождает девушек из медного, серебряного и золотого домов, затем, предательски оставленный спутниками под землей, спасается при помощи орла (используется известный эпизод кормления в пути орла кусками мяса со своей ноги) и женится на одной из спасенных девушек.

Примеры включения сказочных эпизодов и мотивов в сказки, построенные на былинных сюжетах, можно значительно умножить.

Сами сюжеты и отдельные эпизоды былинного эпоса пересказаны по-разному: то довольно близко по содержанию к былинам, более традиционно, то в сильно измененном виде, со многими своеобразными и необычными в былинном эпосе деталями.

Интересны в этих случаях постоянные переклички с русскими сказками. Например, в одной карельской сказке, записанной в 1939 году в Пряжинском районе,[193] чудесное исцеление через питье воды, кваса, браги, пива, поднесенных Илье прохожими, заменено целебным действием принесенных стариком капель. Приведу этот эпизод.

«Берет старичок из портфеля бутылочку, подаст капли пить и говорит: „На, возьми, выпей!“. Парень выпил. „Как себя чувствуешь?“ — спрашивает старик. „А ровно как потяжелел“, — отвечает парень. „Еще ли, сынок, второй раз надо?“ — „Дал бы ты, дяденька, так очень хорошо стало бы“. Взял он и второй раз дал пить капли. На второй раз парень выпил, встал на пол, ходит по нему, даже половицы на полу гнутся. Вот хорошо, старик и спрашивает: „Надо ли еще третий раз?“ — „А дал бы ты, дяденька, так еще лучше стало бы“».

В другой карельской сказке[194] три странника, зайдя в избу, садятся за стол, вытаскивают из котомки бутылку и рюмку и дают сидню, тоже трижды, выпить. И в эстонской сказке[195] старик дает Илье Муровичу принесенного с собой вина, «от которого можно стать здоровым». В эвенкийской сказке прохожий старик тоже поит Илью из какой-то «бутылочки», при этом Илья получает сперва силу чрезмерную, а затем от последнего глотка она уменьшается.

В русских сказках И. К. Лопинцева из Кандалакши и сибирского сказочника Е. И. Сороковикова (Магая) странники тоже исцеляют Илью-сидня каким-то чудесным лекарством, одновременно наделяющим Илью и богатырской силой.[196]

Во всех этих случаях ясно стремление более реалистически истолковать эпизод исцеления.

В ряде русских сказок встречается эпизод врубания Ильей топоров в дерево во время корчевания (помочане не могут затем этих топоров вытащить),[197] точно такой же эпизод находим в сказках удмуртской и финской.[198] В той же удмуртской сказке и в другой финской[199] эпизод смерти богатыря в гробу перенесен со Святогора на Илью Муромца — это же находим, как было указано, и в некоторых русских сказках.[200] В иноязычных сказках подобно русским иногда происходит смешение Ильи Муромца с Ильей-пророком, что придает сказкам легендарный характер. То Илья, после ряда подвигов возвратившись к родителям, умирает, становится святым и заведует грозовой тучей;[201] то рассказывается, что Илья получил дар провидения, и бог его взял на небо «с телесами»;[202] то с самого начала Илья назван Ильей-пророком, а в конце сказки говорится, что он взят живым на небо за то, что освободил из расщелины в горе человека, который находился в ней более 300 лет.[203]

Такие переклички иноязычных сказок с русскими в необычных для былинного эпоса мотивах говорят о том, что сказки об Илье Муромце других народностей возникали порой не под непосредственным влиянием былин, а под воздействием уже сложившихся русских сказок и легенд.

3

Рассмотрим особенности построения отдельных частей сказок и отклонения их от эпической традиции в передаче былинных эпизодов.

Исцеление Ильи-сидня и получение им силы. Чаще всего сама сцена исцеления изображена традиционно, но встречаются и любопытные отклонения. Так, в нескольких карельских сказках обычная формула параличного состояния героя — «без рук, без ног» — раскрывается в прямом, буквальном смысле. «У сына не было ни рук, ни ног, одни чурки, на которых он с боку на бок перекатывался», — говорится в одной сказке.[204] По совету старика, который просит впустить его в избу, Илья переваливается с боку на бок, подкатывается к двери и открывает ее. Старик дает ему выпить воды, «и тогда у калеки появляются руки и ноги». В другой сказке[205] тоже говорится, что Илья кубарем выкатывается с печи на лежанку, с лежанки на пол, головой открывает дверь, и тогда «у парня появились и руки и ноги». О замене в некоторых сказках обычного способа исцеления через подношение прохожими Илье воды, пива, браги, кваса целебным действием принесенных капель или вина уже говорилось. В одной из карельских сказок старик излечивает Илью омовением.

Очень устойчиво в сказках эпическое определение Ильей полученной им силы: он мог бы перевернуть землю или стянуть небо с землей, был бы столб с кольцом, за который можно ухватиться (вместо кольца упоминается иногда скоба как рукоятка). После этого признания Ильи обычно следует уменьшение целителями силы богатыря наполовину.

В латышской сказке из собрания Ф. Я. Трейланда этот мотив получил своеобразную разработку. Илья сам вместе с пришедшими к нему нищими строит каменный столб и поворачивает землю. Тогда нищий уменьшает его силу. Необычное определение Ильей силы находим в одной эстонской сказке. На вопрос старичка-целителя: «Чувствуешь ли в себе силу?» — богатырь отвечает: «У меня столько силы, что я мог бы своей рукой свернуть все облака, как шелковый платок».[206] В украинской сказке[207] Илья, получив силу, тут же во дворе трижды перекидывает скалу, после чего уже заявляет, что если бы был в земле железный столб, он перевернул бы землю. В финской сказке Илья пробует силу, поднимая горницу выше колена.[208] Своеобразно определяет в эвенкийской сказке Илья полученную им силу после первого глотка из бутылочки: «Коня за гриву поднял бы». Старик решает, что «еще мало», дает снова отпить, и тогда следует уже традиционное определение силы (за столб поднял бы землю).

Чудо исцеления происходит обычно по традиции во время отсутствия родителей, ушедших на крестьянскую работу. Чаще всего говорится об уходе их в лес расчищать лесной участок под пашню, корчевать, жечь пал. В этом тоже сказалась эпическая традиция. Но иногда говорится, что они идут заготовлять дрова, ставить изгородь, косить сено, а в одной карельской сказке «неводом рыбу ловить».[209] Соответственно изображено и приложение Ильей силы в крестьянской работе. Эпизод этот так же устойчив в сказках иноязычных, как и в русских. Очень мало сказок, где он отсутствует. Из восьми, например, известных мне карельских сказок, отразивших сюжет об исцелении Ильи Муромца, только в одной нет эпизода помощи родителям.

В большинстве сказок изображено корчевание. Илья выворачивает, как в былинах и в русских сказках, огромные деревья. Иногда говорится, что он запружает этими деревьями реку (в белорусских сказках она именуется то Дунаем, то Десной). Есть сказки, где корчевание заменено косьбой, что необычно для былинной традиции, но тоже встречается в русских сказках. В двух финских сказках Илья рубит дрова, в карельских и финских он ставит изгородь.

В разработке некоторыми сказками эпизода крестьянской работы Ильи Муромца явно сказались впечатления от местной природы и быта. Так, например, в карельских сказках огораживается поле, засаженное репой, а изгородь делается из толстых елей и сосен. В одной карельской сказке говорится, что Илья делает изгородь из жердей, для чего валит в пятнадцать вершков толщиной ели, сосны и осины. Северный характер леса упоминается в одной из карельских сказок и в другом эпизоде. Странники просят Илью проводить их. Илья пошел. «Повел их по лесу, простился с ними и направился домой. Шагает по лесу, это был густой сосновый лес».[210] В эстонской сказке рассказывается, что родители косили в лесу: «сенокос был нехороший, росли довольно толстые елки»; Илья вытаскивает по очереди все елки и кладет их в ряд, «чтобы их легче было увезти».[211] В финских сказках обычно говорится о заготовке дров. В одной из них Илья раскалывает шесть финских саженей дров.

Образ богатырской работы Ильи Муромца усиливается некоторыми дополнительными деталями. Запрудив вначале вырванными деревьями реку, он бревном расчищает ее русло.[212] Изгородь он делает такую, что отец и мать едва могут из-за нее выбраться, и т. д. Орудия, которыми Илья Муромец пользуется во время работы, часто не выдерживают его силы. На пример, когда он попробовал валить деревья топором, «топор затрещал, топорище не выдержало». И пришлось тогда Илье руками выдергивать деревья.[213] В указанной выше финской сказке Илья, после того как сложил изгородь, пробует пахать, но плуг вязнет в земле.

Для некоторых сказок характерно, что родители, радуясь выздоровлению сына, не радуются, однако, чрезмерной силе его. В этом выразились узко крестьянские соображения и интересы: такая сила в приложении к обыденному крестьянскому хозяйству имеет и свою оборотную сторону. «Не будет мне толку с этого сына, слишком он силен», — рассуждает отец Ильи Муромца в карельской сказке.[214] Мы уже видели, что сюжетный конфликт одной эстонской сказки[215] об исцелении сидня основан именно на идее о непригодности в крестьянском быту чрезмерной силы. Когда Яан, чтобы облегчить труд матери, ломает большие бревна в щепки, отец сетует: «Если старик дал тебе ноги для ходьбы, то почему же он еще наделил тебя такой силой, от которой одни только неприятности?». И когда сила Яана уменьшилась, родители радуются, «что эта большая сила у него пропала» — Яан остается крестьянствовать.

Здесь особенно ярко проступает отличие сказки от былины. Идея, заложенная в указанных сказках, совершенно немыслима в эпосе, так как чудесное получение героем силы всегда дается в эпосе как пролог к предстоящим подвигам богатыря на благо народа.

Иноязычные сказки об Илье Муромце, как и русские, знают эпизод добывания богатырского коня. Так же, как и в русских, это рассказ о том, как Илья или его отец покупают негодного с виду жеребенка (иногда старую бессильную кобылу) у попа, соседей, вдовы, случайного прохожего, на базаре и в течение определенного срока выхаживают его.

Очень распространен эпизод троекратного выторговывания жеребца — эпизод, встречающийся и в русских сказках, но неизвестный былинам. Отцу кажется слишком дорогой плата, которую запрашивает поп или сосед: «Торгуется отец насчет жеребца. Дорог конь, не стал его покупать. Илья велел купить, пусть хоть как дорого запросят. Опять идет старик покупать, — теперь конь стоит двести рублей».[216] Иногда эта троекратная надбавка цены на жеребца объясняется тем, что Илья последовательно бракует покупку отца, и только на третий раз купленный конь удовлетворяет Илью.[217] Своеобразно мотивируется повышение стоимости коня в чувашской сказке.[218] Илья присматривает у одного чуваша жеребенка. Но за ночь жеребенок вырастает в большую лошадь. Хозяин спрашивает новую цену. Только через неделю сошлись в цене.

Как и в русских сказках, встречаются выбор коня наложением руки (мотив сказания о Еруслане) [219] и сказочный эпизод добывания коня, спрятанного за двенадцатью замками.[220] Очень оригинально и вполне по-сказочному изображено получение Ильей коня в одной коми сказке.[221] Странники-целители, прощаясь с Ильей, обещают, что через три дня под окно прибудет вороной конь: «Седло и богатырские доспехи, меч-кладенец — все на коне. Ты садись на коня и скачи в Киев-град». И действительно, через три дня прискакал под окно вороной конь. О сказочном облике коня, перенесенном из волшебных сказок о Сивке-Бурке, уже говорилось.[222]

Эпизод добывания коня нередко дополняется рассказом о приобретении Ильей богатырских доспехов и оружия. Илья то сам выковывает в кузнице посох, палицу, булаву, копье, меч, то заказывает их кузнецу (карельские и белорусские сказки), причем пробует их прочность: разобьются или останутся целы при подбрасывании вверх и ударе о землю (белорусская сказка). Иногда оружие Илья получает непосредственно от целителей (финская сказка), иногда — от отца, который передает ему доспехи, меч и лук со стрелами, оставшиеся от деда, знаменитого богатыря (якутская сказка). Есть сказки, в которых упоминается и изготовление железной шапки. При этом всегда указывается огромный вес всех доспехов: меч в 40 пудов, копье в 50, палица в 10, железная шапка в 30 или 40, вся богатырская сбруя в 300, и т. д. В упоминаниях об оружии иногда появляются анахронизмы: Илья, например, покупает себе трехствольное ружье.[223] В другой сказке он берет с собой, уезжая из дому, пищаль.[224]

Заканчивается вся эта начальная часть сказки заявлением Ильи Муромца, что он уходит из дому, и прощанием с родителями. В ряде сказок Илья мотивирует свой уход желанием «людей посмотреть и себя показать», «на белый свет поглядеть», «по свету погулять». В одной коми сказке отец спрашивает Илью: «Илья Муромец, сын Иванов, ты, должно быть, не будешь жить со мной, коли такую силу имеешь?». — «Я уж тридцать лет был седуном, — отвечает Илья, — и хочется себя показать и на добрых людей посмотреть». Иногда Илья уходит искать сильных людей, богатырей, с которыми мог бы силой помериться. «Пойду богатырем по миру, пусть будет хорошо либо плохо», — говорит он в одной карельской сказке. Во многих случаях Илья просто уходит или уезжает без всяких объяснений — как естественное, закономерное последствие совершившегося.

И очень мало сказок, в которых отразилась целенаправленность былинного Ильи Муромца, осознание им своего высокого призвания богатыря служить родине и народу. Чаще всего это встречается в карельских сказках, вообще наиболее близких к эпосу. В одной из них[225] Илья, достав себе оружие, говорит отцу с матерью: «Пойду я по миру, в Киев, куда богатыри собрались у князя Владимира». И отец наставляет его: «Иди, сын, но не делай зла татарам (подразумевается — без нужды, — А. А.), а пуще того, крестьянам». В другой карельской сказке[226] калики, наделив Илью богатырской силой, говорят ему: «Теперь иди, купи богатырского коня и поезжай в Киев служить князю Владимиру на русских заставах». А сам Илья так прощается с родителями: «Благословите меня, поеду я в Киев служить под власть киевского князя, защищать русскую землю». И далее следует известный гуманистический завет отца: «На доброе дело благословение дам, а на плохое дело нет благословения».[227] Этот завет отца помнит и удмуртская сказка.[228]

В одной из лучших белорусских сказок — «Праз Iллюшку»[229] на вопрос коня, когда Илья его кличет, «Чаго, Iллюшка, жалаеш?» — богатырь отвечает: «А паедзем белы свет ачышчаць, нягiднага Сокала (Соловья-разбойника, — А. А.) пабiваць!». В Киев как богатыря-охранителя направляют Илью странники-целители в одной из коми сказок.[230]

Илья Муромец и Соловей-разбойник. Сюжет о победе Ильи Муромца над Соловьем-разбойником, как и сюжет об исцелении, тоже хорошо известен многим народам СССР в сказочном переложении. В сказках об Илье Муромце он обычно составляет вторую часть, следуя непосредственно за рассказом об исцелении как первый подвиг богатыря. Реже он занимает с общей композиции третье место, после рассказа об Идолище, а иногда, как увидим ниже, и объединяется с этим сюжетом. В эстонском фольклоре зарегистрирован случай, когда прозаический рассказ о Соловье-разбойнике бытовал и самостоятельно вне связи с другими сюжетами об Илье Муромце.[231]

В передаче сюжета преобладают традиционные эпические мотивы. Встреча Ильи с Соловьем-разбойником происходит в лесу, часто на той из трех дорог, которую выбирает Илья Муромец на распутье. Соловей сидит на дубах. Он свистит, от свиста осыпаются листья, а конь шарахается, спотыкается, падает на колени. Илья бранит коня и стреляет в Соловья, поражая его в глаз. Упавшего с деревьев разбойника богатырь подвязывает к седлу, к коню под брюхо или к хвосту и едет с ним дальше. Самый образ Соловья-разбойника чаще всего, как и в былинах, конкретно не раскрывается и воспринимается скорее как образ могучего и чудовищного разбойника-злодея. Однако имеются сказки, где Соловей-разбойник получает более определенные, зримые черты. Это — чудовищная птица, сидящая в гнезде.[232] Соответственно этому в чувашской сказке изменен и характер поражения Соловья. Илья не стреляет в него, а бросает палку и отшибает крыло. Соловей падает на землю, а Илья набрасывает на него шапку и придавливает. Затем он рассекает Соловья на части и из каждой вырастают птицы, из больших — большие, из малых — малые, а из кусочков сала — шингорс, сара кайык и другие желтые птицы.[233] В других сказках с образом Соловья-разбойника в виде птицы Илья поражает чудовище по традиции в глаз, но представление о Соловье-птице сказывается и тут на заключительной сцене расправы Ильи Муромца над Соловьем после его губительного свиста в палатах князя: в якутской сказке рассказывается, что Илья Муромец «переломил птице одно крыло, одну ногу и отпустил ее, приказав ей, чтоб не появлялась она в этих местах»;[234] в белорусской сказке из «Смоленского этнографического сборника» В. Н. Добровольского[235] Илья Муромец разрубает Соловья на части, и они разлетаются соловьями. Так представление о Соловье-разбойнике как о чудовищной птице, отразившееся в некоторых сказках, претворило эпизод расправы с Соловьем в легенду о сотворении птиц.

Из других необычных для эпоса изображений Соловья-разбойника следует отметить образы его в финских сказках. В одной из них, из Выборгской губернии,[236] Соловью-разбойнику соответствует богатырь, который убивает всех свистом. Наехав на него в поле, Илья бьется с ним на поединке, побеждает, богатырь просит пощады. Они вместе заезжают в одну деревню, там богатырь начинает свистеть и всех, кроме Ильи, убивает свистом. Илья отрубает ему голову. В этой части сказки нетрудно увидеть отражение известного эпизода из сказания о Еруслане Лазаревиче о встрече и поединке Еруслана с русским богатырем.[237] Кстати, свистун, с которым бьется Илья, даже именуется в сказке «русским богатырем». В другой финской сказке, из Кемского уезда,[238] рассказывается, что Илья Муромец по дороге в Киев встречается с великаном Рахматовичем, тоже убивающим свистом. Илья въезжает к нему во двор и заарканивает его.

В украинской сказке, записанной в 1860-е годы,[239] Соловей изображен необычно трусливым. При приближении к нему Ильи Соловей так перепугался, что свалился с дерева. Он пытается убежать, но Илья догоняет его, разит копьем и привязывает к коню. Иногда былинный Соловей-разбойник превращается в сказках в змея. В эстонской сказке рассказывается: «Илья ехал через густой дубовый лес и услышал, что кто-то так громко свистит, что все листья падают на землю. Он посмотрел вокруг, но никого не приметил, хотел ехать дальше, но лошадь остановилась и дальше не идет. Тогда Илья видит, что через дорогу, от дерева до дерева, перекинулся большой змей, который и свистит. Илья не испугался, взял кнут и убил змея, потом свернул его, взвалил на лошадь и поехал дальше».[240] Затем он бросил змея в озеро. Змеем изображен Соловей-разбойник и в одной белорусской сказке.[241] Сидит он на двадцати огромных дубах. Наконец, в другой эстонской сказке в рассказе о злом духе, сидящем у ворот одной королевской столицы, можно тоже видеть смутные, правда, припоминания о Соловье-разбойнике. В сказке говорится, что если чужой человек хочет войти в ворота, «этот злой дух кричит так громко, что человек сразу глохнет». Герой не устрашился и кнутом прогнал злого духа. Король услышал об этом и принял его к себе на службу.[242]

Следующий за поражением и захватом Соловья эпизод, обычный в былинах, а также в русских сказках об Илье Муромце, — проезд Ильи мимо подворья Соловья, попытки родных разбойника выкупить или отбить его, покушение кого-либо из них на жизнь Ильи — отразился в иноязычных сказках мало и смутно. Иногда лишь упоминается о проезде Ильи Муромца мимо дома Соловья или палат его зятьев. Изредка делаются еще беглые дополнительные указания: то сыновья спорят, кто кого везет связанным (удмуртская сказка), то «девки-разбойницы», сестры Соловья, упрашивают Илью остановиться в их доме (якутская сказка). Несколько больше задерживается на этом эпизоде одна из карельских сказок. Илья проезжает мимо дома Соловья, сделанного из белого камня. Жена Соловья, посмотрев в окно, кричит сыновьям, что кто-то привязал отца цепью к седлу. Сыновьям сперва кажется, что, наоборот, отец кого-то везет. Но затем они выбегают с мечами и бросаются на Илью, тот «одним ударом меча всех трех сыновей уложил». Затем Илья выпускает на волю всех, кто был полонен Соловьем.[243] В украинской сказке об Илье дом Соловья назван дворцом. Разбив двенадцать дверей дворца, Илья находит во внутренней комнате старуху и двух ее дочерей. Старуха предлагает Илье любую дочь в жены. Илья говорит, что едет по свету, и если не найдет девушек красивее, то возьмет одну из дочерей Соловья — явная реминисценция известного эпизода из сказания о Еруслане: встречи его с царевнами, которых он расспрашивал, есть ли кто на свете их краше.[244]

В противоположность эпизоду проезда Ильи мимо подворья Соловья заключительная сцена былины — показ Соловья народу, его свист, последствия свиста, расправа Ильи Муромца над Соловьем — отражена почти во всех сказках. Правда, место действия определяется по-разному и не всегда четко: то, согласно эпосу, в Киеве, в палатах князя, то просто «у царя», «у короля», в одном случае — в какой-то деревне, в другом — возле палат зятя Соловья. Но всегда изображены губительные последствия свиста: свист убивает всех, кроме Ильи; убивает тридцать богатырей; народ валится мертвым; все падают — чуть живы; валятся потолки и крыши, все глохнут, у людей выпадают волосы. И всегда подчеркивается, что Илья остается невредимым. Иногда говорится, что он оберегает князя и княгиню или царя и царицу, укрывает их под мышками (в точности по былинам), велит им заткнуть уши и т. д. Встречаются упоминания о том, что Соловей не выполняет приказания Ильи свистеть только вполголоса. В большинстве случаев за сценой свиста непосредственно следует расправа — Илья убивает Соловья, затем иногда говорится, что народ славит Илью. Есть, правда, сказки, где судьба Соловья не досказана, но таких мало.

Таким образом, в передачах сказками сюжета о Соловье-разбойнике выделены те два центральных эпизода — столкновение Ильи с Соловьем в лесу и сцена свиста, которые и рисуют Соловья как врага народа, а Илью как его защитника, совершающего важный подвиг очищения родной земли от страшного чудовища. Все побочные эпизоды или совсем исключаются, или отражены глухо и путано.

В нескольких сказках, которые сохранили больше других связи с эпосом, находим еще некоторые припоминания эпизода нападения на Илью Муромца разбойников по дороге к Соловью[245] и эпизод освобождения города от осадившей его вражеской рати,[246] возглавляемой тремя царевичами, причем следы эпоса проглядывают в таких характерных деталях, как наименование города Черниговом и врагов татарами. В тех же сказках в заключительную часть включена сцена, в которой киевские богатыри к рассказу Ильи Муромца о своем приезде по прямоезжей дороге отнеслись с недоверием, за что и были потом посрамлены.

Илья Муромец и Идолище. Сюжет о победе Ильи Муромца над Идолищем получил несколько меньшее распространение в сказках народов СССР, чем сюжет о Соловье-разбойнике. Так, в известных мне якутских, чувашских, украинских сказках нет даже самых смутных припоминаний этого сюжета. Встречается он в сказках белорусских и чаще всего у северных народностей — финнов, карел, коми и удмуртов. Менее отчетлив и эпический характер сюжета. Далеко не все сказки сохранили образ врага-насильника, побеждая которого Илья совершает подвиг общественного значения. Но в некоторых эта идейная направленность былинного сюжета об Идолище присутствует.

В одной из коми сказок Идолище, вор поганый, захватывает Киев и требует себе в жены дочь царя.[247] В другой коми сказке[248] это трехголовое чудовище, которое пришло в Киев, чтобы унести красавицу-княгиню. В карельской сказке из Калининской области[249] это богатырь соседнего царя, враждовавшего с царем, у которого в богатырях служит Ильи. С ним борется Илья Муромец на поединке и убивает его шляпой в двенадцать пудов весом. Последняя деталь и предваряющий это столкновение эпизод — вражеский богатырь бросает в Илью своей шляпой, но Илья перехватывает ее и бросает обратно — и заставляют нас видеть во всем этом рассказе припоминания, правда очень смутные, сюжета об Идолище (с другой стороны, здесь отражен и сюжет о бое Ильи с чужеземным богатырем-нахвальщиком). Такие же отдаленные припоминания сюжета проглядывают и в одной эстонской сказке,[250] в которой изображен аналогичный эпизод: Илья Муромец борется на поединке с неким богатырем-злодеем, тот стреляет в Илью, но не убивает, Илья бросает свою шапку, которая пробивает семь стен и поражает злодея. В обоих последних случаях отсутствует традиционная для сюжета сцена с изображением прожорливости Идолища и насмешками над ним Ильи Муромца. В двух первых случаях она полностью сохраняется, так же как и традиционный приход Ильи в виде калики.

Очень интересно изображен Идолище как враг в одной из белорусских сказок.[251] В ней он фигурирует как царь Прожор, пожирающий в день по десять человек, которых поставляет ему «негiдный Сокал» (Соловей-разбойник). Победив Сокола, Илья везет его голову на пике царю Прожору. У того от жира глаза заплыли и брови заросли, и он велит слугам поднять ему брови (веки?) вилками. Ему показывают голову Сокола. Прожор тогда требует еды, чтоб угощаться с Ильей, и предлагает тому сесть на золотое кресло, но Илья ударяет Прожора своей шапкой в двенадцать пудов. Традиционного диалога и в этой сказке нет. В удмуртской сказке важное общественное значение победы Ильи Муромца над Чудовищем-Обжорой раскрывается в указании, что народ благодарит Илью за избавление. В одной финской сказке Идолище получил выразительное наименование — Мироед.

В других сказках, отразивших сюжет об Идолище, идейный смысл сюжета стерт. Противник Ильи — просто какой-то неизвестный богатырь-обжора, с которым Илья встречается то в каком-то доме по дороге, то в палатах у князя Владимира среди других киевских богатырей. На него указывает как на сильного богатыря отец, когда узнает, что Илья ищет сильных людей, с которыми можно было бы испробовать силу. Во всех этих случаях богатырь-обжора изображен традиционно и так же традиционно передана сама сцена столкновения с похвальбой обжоры своей силой, якобы выражающейся в обилии поглощаемой им пищи, с насмешками Ильи над его прожорливостью, с бросанием обжорой ножа или вилки, с поражением его шляпой Ильи. Но эпизод приобрел лишь характер одного из приключений Ильи Муромца после обретения им силы.

Илья Муромец и Святогор. Сюжет этот тоже встречается не у всех народов. В сказках белорусских, у эстонцев, удмуртов, чувашей пока мне не известен. В сказках некоторых народов он сильно трансформирован. В одной карельской сказке, например, Илья Муромец после победы над Идолищем ищет второго сильного богатыря, с которым мог бы силой помериться, и попадает «к неверному богатырю». Тот расспрашивает Илью, куда он держит путь, и, узнав, что Илья ищет работу, предлагает ему быть его нареченным братом и охранять его дом, пока он будет на войне.[252] В дальнейшем используются эпизоды из былин о Святогоре.

Нетрадиционно изображается встреча Ильи со Святогором в украинской сказке об Илье Мурине.[253] Богатыри встречаются в поле, бьются на поединке, потом братаются, едут вместе, наезжают на гроб; далее развивается эпизод смерти Святогора в гробу. В обоих случаях имя богатыря — Святогор — отсутствует.

Имени его нет и в некоторых других сказках, использовавших сюжет о Святогоре. В одной карельской сказке он назван Лазарем Лазаревичем, в финской Росланом — еще одна из многих перекличек со сказанием о Еруслане Лазаревиче. В этой же финской сказке Илья находит Рослана спящим и будит его ударом своей палицы. Но во всех этих нетрадиционных изображениях встречи Ильи со Святогором устойчиво сохраняется мотив — Илья ищет сильных людей.

Обычно все же встреча Ильи со Святогором описана совершенно по-былинному. Илья догоняет в поле неизвестного богатыря и троекратно ударяет его палицей, посохом или трехпудовым ломом (в одной карельской сказке стреляет из ружья). Богатырь, думая, что его покусывают комары или мухи, на третий раз хватает Илью с конем и кладет в карман, после же жалобы своего коня на возросшую и непомерную для него тяжесть, вынимает Илью. Богатыри братаются и едут дальше вместе. Оригинально переосмыслен этот эпизод в якутской сказке из «Верхоянского сборника»: Илья, увидя богатыря, превращается в пчелу и начинает жалить его.

Заключительный эпизод сюжета — гибель Святогора — представлен сказками в двух версиях, известных былинам, смерть в гробу и гибель от поднятия сумы с земной тяжестью. Первая версия отражена обычно со всеми традиционными деталями: примерка обнаруженного гроба обоими богатырями, тщетные усилия Ильи сбить крышку с гроба, когда в него лег Святогор, передача Святогором Илье своей силы через смертную пену или дыхание.[254] Гибель от поднятия сумы дается в сказках подобно былинам как последствие неразумной похвальбы Святогора своей силой (он может якобы стянуть небо с землею). Но обычно это эпизод связан в сказках с включением нового, в былинах не встречающегося эпизода: ссоры Святогора с Ильей по клеветническому навету жены и борьбы богатырей в горах.

Эпизод этот встретился в трех карельских и одной финской сказках. Известно, что в русских сказках и побывальщинах о Святогоре сюжет о встрече с ним Ильи осложняется иногда рассказом о попытках жены Святогора соблазнить Илью Муромца, за что Святогор и убивает ее.[255] В карельских и финской сказках этот эпизод развернут иначе. Жена мстит Илье за то, что он отвергает ее притязания. Она наговаривает на Илью, что тот будто бы избил ее (сама предварительно расцарапывает себя в кровь), и Святогор вызывает Илью на бой. Столкновение происходит в горах. Илья со скалы скатывает на Святогора огромные камни, бросает вырванные им могучие дубы, а Святогор пытается добраться до него. Но или самому Илье удается забросить Святогора за облака, или Илью скрывает в тумане неожиданно появившийся старик, когда-то его исцеливший, или тот же старик (в варианте — бог) сбрасывает перед Святогором, когда тот начинает похваляться своей силой, суму, мешки, и Святогор, пытаясь их поднять, гибнет. При этом, умирая, Святогор тоже передает часть своей силы Илье.

Описание борьбы Ильи и Святогора в горах встречается в карельских сказках и независимо от эпизода ссоры. В этом случае борьба дана как состязание, на которое вызывает Илью Святогор, причем в сказке образуется своеобразный переход к заключительному эпизоду — смерти Святогора в гробу: один из камней, который Илья сбрасывает с горы, раскалывается, и внутри камня оказывается гроб. И далее следует примерка гроба обоими богатырями и гибель Святогора.[256]

Интересное совмещение обоих заключительных эпизодов двух разных былин о Святогоре находим в якутской сказке, записанной А. П. Окладниковым в 1943 году в низовьях реки Лены.[257]

Едут вместе Ильджа Муромец-богатырь и Сильбирэй-богатырь. Встречают седого и дряхлого старика, который предлагает поднять его переметную суму. Очень выразительно и подробно описаны все попытки Сильбирэя сделать это. Наконец, он напряг всю свою богатырскую силу, поднял суму, но погруз в землю по колена. «Вот и говорит ему тот старик: „Ты, богатырь святой земли русской, раньше считал себя самым сильным и думал, что можешь землю, по которой ходишь, имея опору, повернуть с запада на восток и с востока на запад. Ан вон не смог поднять и одной четверти земли нашей“». Здесь Святогор не гибнет, подымая суму. Едут богатыри дальше и находят большой раскрытый гроб. Также со всеми подробностями изображена примерка гроба обоими богатырями и гибель Сильбирэя, понявшего, что гроб этот был приготовлен для него тем самым стариком, который нес суму и который оказался святым Николаем.

Совсем близко к якутской сказке переданы эпизоды поднятия сумы и затем гибели Святогора в сказке эвенкийской.[258]

Сказка изображает едущих по степи Егора-Святогора с Ильей Муромцем. «Похвастался тут Егор-Святогор: „Если, — говорит, — был бы столб от земли до неба, то я поднял бы его“. Едут дальше и видят на земле две сумы лежат. Тут повстречали они старичка одного. Говорит он Егору-Святогору: „Подними-ка ты сумы“. Поднимал, поднимал он и не мог поднять.

Говорит старичок Илье Муромцу: „Подними-ка ты сумы“. Слез Илья и поднял сумы. Говорит старичок Егору-Святогору: „Вот ты хвастался, что поднимешь столб от земли до неба и землю накалишь, а сам-то на четверть в землю ушел. Ну, поезжайте дальше. Ты, Егор, помрешь“». И далее следует эпизод гибели Святогора в гробу.

Такая близость обеих сказок ставит вопрос о наличии обмена в области фольклора у двух северных народностей.

В эпизоде передачи силы в одной из карельских сказок встречаемся с тем же отражением специфически крестьянских идеалов и интересов, которые уже отмечались:[259] когда Илья через дыхание воспринял силу Святогора, пришел старик, который его исцелил, дунул на него, и «осталась лишь сила одного мужика» у Ильи. После этого он пошел домой и стал у отца заниматься крестьянством.[260]

Другие сюжеты былин об Илье Муромце, отраженные в сказках народов СССР. Другие былинные сюжеты об Илье Муромце в нерусских сказках о нем отразились мало и преимущественно в виде неясных припоминаний. Мне известны только два случая отчетливой передачи иных сюжетов, кроме рассмотренных выше. Это, во-первых, пересказ прозой былины «Илья и Сокольник», записанный в 1937 году от карельского сказителя Т. Е. Туруева,[261] во-вторых, отражение былины о Калине-царе в украинской сказке об Илье Муромце, записанной Г. С. Сухобрус в 1933 году.[262]

Пересказ Туруева, представляющий самостоятельное произведение, не входящее в сводную сказку, не связанное с другими сюжетами, по сути говоря, и не сказка, а побывальщина, так как перелагает былину очень точно, сохраняя не только всю композицию ее со всеми подробностями, но и былинную фразеологию и даже кое-где ритмический склад. Ясен и источник этого рассказа — текст «Илья Муромец и Сокольник» из «Книги былин» В. П. Авенариуса,[263] усвоенный Туруевым и исполнявшийся им на русском языке. Сам сказитель воспринимал, видимо, свой пересказ именно как былину, так как заключил его традиционной для олонецких исполнителей былин прибауткой: «Эта была старинушка Черному морю на устрашение, великому морю на послушание».

Украинский текст «Казка про Iллю Муромця i Солов'я разбойника» является, наоборот, подлинной, типичной героической сказкой по всему своему стилю, превосходно рассказанной.

Сюжет о Калине-царе образует в ней последнюю, заключительную часть, следующую за рассказом о победе над Соловьем-разбойником. По навету богатырей, поссорившихся с Ильей Муромцем, князь Владимир заключает Илью в тюрьму, которую засыпает землей. Втайне от отца Илью кормит дочь князя. Через три года грозит наступлением татарский царь Калин. Он отправляет в Киев гонца со следующей грамотой: «Я татарський цар Калiн. Мало менi моïх татар, хочу забрать i твою Киïвщину. I коли ты менi добровольно не оддаси свое царство, то я прийду з вiйсками, завоюю тебе, i ти будеш с своею жiнкою у мене на кухнi воду носить». Дочь напоминает перепуганному князю об Илье Муромце. Узнав, что богатырь жив, князь, как обычно в былинах, бежит к тюрьме. Выразительно, с сохранением социального смысла передан эпизод упрашивания Ильи идти на врага.

«— Ану гайда! — князь бiгом до нього. Прийшов одiмкнув усi дверi, випустив Iллю Муромця i почав просить:

— Iллюшко, — каже. — Iллюшко, прости за те, що я на тебе прогнiвався i посадив тебе в тюрму! Виручай тепер нас iз бiди!

— Нi-i! — отвiча Iлля Муромець, — iди ти собi. Ти хтiв заморити мене голодом, ти мене тут томив, щоб я вмер, а тепер хочеш, щоб я йшов виручать тебе? Нема!

Послав князь княгиню.

Прийшла княгиня, просила, просила, опять Iлля отказався:

— Нi-i! Нiхащо вас не буду захишать.

Тодi дочка каже:

— Ану пiду я попрошу.

Прийшла дочка, вiн не одказуеться, каже:

— Ти мене кормила, ти мене держала на свiтi, за тебе йду, буду захищать руську землю!».

Илья разбивает все войско Калина, а с самим Калином, изображенным сильным богатырем, борется на поединке. Тут в эпический рассказ о бое врывается сказочный мотив. У Калина, оказывается, есть три дочки, и он не хочет убивать Илью, а только захватить его в плен, чтобы затем женить на одной из дочерей. Подмяв под себя Илью, он, угрожая кинжалом, требует его согласия жениться на дочери и поступить к нему в богатыри. Но Илья помнит предсказание исцеливших его стариков, что он всегда будет набираться силы от земли, и спокойно лежит под Калином. Наконец, почувствовав, что силы прибыло, подбрасывает Калина вверх, затем схватывает его за ноги и избивает им остальных татар. «Потiм, — говорит сказка, — вернувся назад у Киïв, узяв у князя Володимира дочку замiж i живе собi, царствуе».[264]

Смутные припоминания о борьбе Ильи Муромца с вражескими нашествиями находим в одной коми сказке.[265] В ней совсем кратко говорится после рассказа о победе над Идолищем: «Потом там началась война, стали наступать. Илья Муромец вышел и всех перебил». Вражеский царь еще два раза высылает несметные свои полчища, но Илья каждый раз уничтожает всех. В той же сказке отражен сюжет «Илья Муромец и сын» (поединок с неизвестным грозным богатырем, узнавание сына по нательному кресту, возвращение сына к матери с известием об отце). Ни убийства матери сыном, ни покушения сына на Илью нет. В другой коми сказке[266] тоже смутно отражено припоминание о Камском побоище и гибели богатырей. На пиру богатыри, исключая Илью, расхвастались своей силой, стали говорить, что могли бы землю перевернуть, если бы была «тяга». На следующий день, выехав в поле, они увидели за рекой несметное войско. Поочередно они вступают в бой. Но враг все прибывает и прибывает. Богатыри перескакивают речку обратно, но обращаются в камни. Та же судьба постигает и Илью после всех. Об окаменении Ильи говорится еще в белорусской сказке.[267] В другой же белорусской сказке рассказывается, что он приплыл к киевским пещерам и остался в них навсегда.[268]

Отдельные случаи припоминания о встрече Ильи Муромца с разбойниками отмечены были выше.[269]

4

Как уже было отмечено, у карел и коми были записаны сказки о Добрыне Никитиче. Все известные мне карельские сказки основаны на сюжете былины о неудачной женитьбе Алеши Поповича на жене Добрыни в его отсутствие. Былина эта во второй половине XIX и начале XX века была одной из самых распространенных в русской эпической традиции на территории нынешней Карелии; она сохранилась здесь в ряде мест вплоть до настоящего времени. Не удивительно поэтому, что эта былина отразилась в сказочном фольклоре карел.

Один из вариантов принадлежит не раз уже упоминавшемуся Т. Е. Туруеву, крестьянину Сегозерского района.[270] Рассказ записан самим сказителем в 1940 году. Былину о Добрыне Т. Е. Туруев знал и исполнял, как и многие другие былины, на русском языке.[271] Таким образом, текст, переданный им в Карельский филиал Академии наук СССР, является прозаическим переложением на карельский язык хорошо известной сказителю былины, как это мы уже видели и в отношении других рассказов на былинные сюжеты, записанные от Туруева. Содержание рассказа вполне традиционно и, как и другие тексты, записанные от этого сказителя, близко к былине и по фразеологии. В рассказе отражен и социальный мотив, столь характерный для олонецких вариантов данной былины — укор Добрыни князю Владимиру за его неблаговидный поступок: «… я дивлюсь на князя с княгиней, Я за них стоял на заставах двенадцать лет, очищал дороги прямоезжие, а они от живого мужа жену берут». В отдельных формулировках проглядывают следы влияния того же источника былинного знания Туруева, о котором уже говорилось, — «Книги былин» В. П. Авенариуса. Характерно, что хотя сказитель и закончил свой рассказ по-сказочному: «и стали жить да добра наживать», но к этому прибавил: «Да на том и кончается эта былина».

В противоположность пересказу Туруева две другие записи, произведенные — одна в с. Паданы Медвежьегорского района,[272] другая — в дер. Костомукша Суоярвского района,[273] представляют подлинные сказки в стиле бытовой новеллы.

Если первая из них еще сохранила имена действующих лиц — Никитушка, Добрынюшка, Олеша Попович, Миля Тимофеевна (мать Никитушки; «Миля» — явно из Амелфы), Настасья (жена, но со сказочным прозвищем «Прекрасная»), как-то связывающие ее с былиной, то вторая утеряла и эти имена. Обе сказки излагают сюжет вне былинной «историчности». О Киеве и князе Владимире нет никаких упоминаний. Действие в обеих сказках происходит в некой деревне. Герой, сын вдовы, женившись на девице из своей же деревни, через некоторое время взят и солдаты. Уходя, он велит жене ждать его семь лет. Но вот проходит этот срок, и жена решает выйти за второго мужа. В первой из названных сказок говорится об этом так:

«Жена ждала семь лет, а муж не приехал. Ее сватает Олеша Попович из своей деревни. Она говорит матушке:

— Я выйду замуж, потому что Никитушка нейдет домой.

Сватовья пришли, взяли ее и повели к венцу. Матушка осталась одна на печке плакать, дверь закрыла на заложку. Слышит стук за дверью. Кричат там:

— Открой, открой, Миля Тимофеевна, открой!

— Кто ты такой?

— Прохожий человек, открой!

Открыла дверь и говорит:

— Я, парень, тоскую, что невестка вышла замуж за другого, потому что сын пошел в солдаты и уже исполнилось семь лет.

— За кого вышла замуж? — спросил прохожий.

— Вышла в своей деревне за Олешу Поповича».

И вот сын, открывшись матери, решает пойти посмотреть «как они там играют свадьбу». Берет свою гармошку, «гармонь была у него очень хорошая», говорится в сказке. «Пришел в избу. Идет чарка с рук в руки, за столом молодые стоят и поднос в руках, их все поздравляют и невесте бросают деньги. Стали звать Никитушку.

— Иди, прохожий, возьми рюмочку».

Далее происходит традиционное узнавание мужа по кольцу, опущенному в вино, которое прохожий подносит невесте.

«Выпила Настасья Прекрасная, видит там кольцо i узнает, что это ее кольцо, узнала мужа и говорит:

— Не оставь меня, Никитушка.

Прыгнула через стол, бросилась на шею, и они пошли, а Олеша Попович остался.

Пришли домой, матушка обрадовалась, начала кормить, поить, и стали хорошо жить».

Из приведенных фрагментов видно, как опрощен сюжет превратившийся в простой бытовой рассказ из крестьянской жизни.

Во второй сказке сохранены кое-какие эпизоды былины, совсем выпавшие из первой: узнавание сына по родимому пятну, приход героя на свадьбу под видом гусляра, его игра на гуслях. Однако и этот последний эпизод получил бытовой крестьянский колорит:

«Пришел туда и в углу около дверей на табуретку сел и стал играть. Народ стал прислушиваться, что это за незнакомец так хорошо играет. Ему и говорит народ:

— Поиграешь потом, а теперь садись за стол».

Незнакомый гость садится рядом со своей женой. «Поставил бутылку коньяка, налил жениху, жене и себе». Тут сказительница заметила: «Раньше женщины вина не пили, а он заставил и жену выпить». Происходит узнавание по кольцу. Жена бросается на шею мужу. «Так та жена осталась жить с прежним мужем, — заканчивает сказка, — а жених остался ни с чем».

Устойчивое бытование былины «Добрыня и Алеша», варианты которой записывались в довольно большом числе уже в советское время даже в местах, где былинная традиция явно угасала, обусловлено было, конечно, тем, что больше, чем какая-либо другая былина, эта могла быть в восприятии связана с реальным крестьянским бытом. Отсюда и возможность переосмысления ее как бытового случая из крестьянской жизни, даже в рамках былинной формы.[274] Тем естественнее такое переосмысление в художественной системе сказки.

Коми сказка о Добрыне[275] объединяет три былинных сюжета — «Добрыня и змей», «Добрыня и поляница», «Добрыня и Алеша». Добрыня по сказке дважды борется со змеями, трехголовым и шестиголовым, спасая каждый раз похищенную ими дочь князя Владимира Забаву Путятичну. Первый раз Добрыня едет на поиски Забавы с Ильей Муромцем, второй раз — с Алешей Поповичем. И тот и другой помогают Добрыне и спасают его от змеев. Еще в первую поездку Добрыня, сдав освобожденную им Забаву Илье, ныряет в какую-то яму, там по гигантским следам коня настигает наездницу-богатырку, ищущую жениха. Встреча изображена традиционно: Добрыня бьет богатырку палицей, она принимает это за укус комара, потом берет Добрыню в карман и т. д. Добрыня женится на ней. Во вторую поездку Добрыня поручает Алеше Поповичу отвезти Забаву к князю Владимиру, а сам едет в Турцию на много лет. Так связан второй сюжет с первым. Во время отсутствия Добрыни Алеша сватает его жену и т. д. В конце Добрыня прощает Алешу, потому что тот спас его от змея. В сказке, таким образом, сохранилось многое от былин, но имеются и отклонения в сказочном духе.

Полное сказочное переоформление получил у карел сюжет былины о Дюке Степановиче. В двух сказках (из Пряжинского и Калевальского районов)[276] действие происходит — в одной в каком-то царстве, в другой — королевстве. В центре обеих — осмотр дома и богатств героя. В одной этот осмотр вызван похвальбой героя на пиру у царя в стране, куда он приехал торговать, причем осмотр производят царские генералы. В другой этот осмотр мотивируется тем, что герой (по смешению имен он назван Чуру Плюнков сын) сватается к королевне, а в жены «может взять ее только тот, у кого одежда краше и добра побольше». Обе сказки заканчиваются женитьбой героев на царской и королевской дочерях. Только в третьей сказке (тоже из Пряжинского района)[277] действие происходит в Киеве и упоминаются князь Владимир, царева жена, Чурилушка, с которым и состязается в одежде, богатстве и конях приехавший из Мурома герой — «двенадцатилетний парень». В действии принимают также участие богатыри Илья Муромец, Никитушка Добрынюшка и Алеша Попович, которым поручается осмотреть имения героя. Сюжет в сказке в основном развивается в соответствии с традицией, но похвальба приехавшего богатыря изображена как реплика, вызванная обидным замечанием царевой жены: «У вас, верно, такие булки пекут, что верхнюю корку надо выбросить, нижнюю корку под стол бросить, а середину и есть нельзя». В сказке сохраняется просьба киевского народа пощадить проигравшего заклад Чурилушку. Развязка сообщает сказке определенный моральный смысл: «Он [герой] взял дал ему [Чурилушке] пинка и сказал: „Ни с кем не бейся об заклад ты, пустой и лживый человек“».

5

Рассмотрение сказок о богатырях русского эпоса в фольклоре народов СССР показывает, что охват этими сказками былинных сюжетов значительно уже, чем в русских сказках. В основном это сказки об Илье Муромце. Но и они используют меньшее число сюжетов, входящих в цикл былин об этом богатыре.

Среди этих сказок имеются такие, которые сохранили более близкие связи с эпосом по своему конкретному содержанию, но преобладают все же сказки, сильно переоформляющие былинные сюжеты и эпизоды и насыщающие их чисто сказочными ситуациями. И таких сказок в иноязычном фольклоре больше, чем в русском.

Обращает на себя внимание тот факт, что в русских и национальных сказках о богатырях наблюдаются нередко одни и те же или сходные эпизоды, взятые из волшебных и авантюрных сказок: борьба Ильи Муромца со змеями, освобождение им девушек и другие эпизоды сказки о трех царствах, отдельные мотивы из «Еруслана Лазаревича» и т. п. И в данном случае необязательно предполагать перенесение этих эпизодов из русских сказок: возможно, здесь действует известная закономерность — заимствуются такие сказочные сюжеты и отдельные эпизоды героического характера, которые наиболее подходят к повествованиям о богатырях.

Сказки других народов в значительно большей мере, чем русские, лишены «эпической историчности». Сказки такого типа, как туруевские, как превосходная украинская запись 1955 года Г. С. Сухобрус, сохранившая память о Муроме и Киеве, о князе Владимире, о татарских нашествиях, в частности о Калине-царе, крайне редки. В огромном большинстве сказок действие происходит вне определенного времени и места, в каких-то безыменных царствах, королевствах, городах, деревнях, без какого-либо конкретного указания, что подчеркивается традиционным сказочным началом: «жили-были», «жил-был», «жил старик со старухой».

Все это, очевидно, может быть объяснено характером возникновения сказок о русских богатырях в иноязычном фольклоре. Здесь реже могло быть непосредственное влияние самого эпоса как источника сказок, чаще они перенимались из сложившейся уже сказочной традиции. В меньшей степени также оказывали воздействие лубок и народная книга с публикациями былин или с составленными на их основе сказками, как то мы видим в отношении русских сказок о богатырях.

Поэтому во многих случаях мы встречаем лишь очень далекие, смутные реминисценции былинных эпизодов и мотивов, а там, где они явственны, они даны в сказочном оформлении.

Характерно — впрочем, это наблюдается и в русских сказках — стремление досказать историю героя до конца, заключить сказку рассказом о женитьбе Ильи Муромца часто на княжеской, царской или королевской дочери или хотя бы возвращением Ильи после всех приключений и подвигов домой к родителям. Так, карельская сказка об Илье Муромце и Соловье-разбойнике[278] заканчивается рассказом о том, как Илья приезжает к родителям и выбирает дорогу, «которая ведет к смерти». Он едет по ней, «а там много Идолищ (возможно, реминисценция встречи с разбойниками, — А. А.). Илья все убивает их. Забирает все их добро с собой. Едет домой. Тридцать пять лет не видел своих. Отец с матерью обрадовались. Вскоре и умерли. А Илья женился». В другой карельской сказке («Исцеление Ильи, Святогор и Идолище»)[279] после рассказа о смерти Святогора говорится: «А Ильмо Муромец ушел домой и зажил припеваючи». Украинская сказка заканчивается так: «I розбив усi вiйська татарськi. Потiм вернувся назад у Киïв, узяв у князя Володимира дочку замiж i живе собi, царствуе».[280] Белорусская сказка, хотя и безыменная, но явно основанная на сюжетах об исцелении Ильи, встрече с разбойниками и о Соловье-разбойнике, тоже заканчивает повествование упоминанием о свадьбе героя, сопровождая это упоминание традиционной сказочной прибауткой: «Тэды (после сцены свиста, — А. А.) кроль казаў ему змея забiць i аженiў его з сваею дачкою. Васелё было тучнае: i я там быў, мед-вiно пiў, на ўсах пацекло, ў губу не папало…».[281] Возвращением Ильи домой заканчивается и эвенкийская сказка. «Со своей женой стал он жить хорошо, — говорится в ней. — До сих пор они хорошо живут. И я там был, обедал».

Более значительный отход в большинстве иноязычных сказок по сравнению с русскими от фактического содержания эпоса привел и к большему разнообразию сказочных композиций.

Все же, несмотря на значительное переоформление былинных сюжетов и эпизодов в сказочном духе, на подчинение эпического содержания совершенно иной художественной системе, иноязычные сказки о богатырях русского эпоса сыграли немаловажную культурную роль, обогатив фольклор других народов некоторыми сюжетами и образами русского героического эпоса. Хотя многие сказки развертывают повествование об Илье Муромце как цепь его похождений, приключений (часто соединительным звеном между частями является искание Ильей Муромцем богатыря сильнее себя), но в какой-то мере они сохраняют не только героическую, но и патриотическую направленность, изображая Илью Муромца как защитника родной страны и народа от всякого зла и насилия. В этом отношении изображение победы над Соловьем-разбойником, один из самых популярных былинных сюжетов в сказках, всегда дается как подвиг в защиту народа. Так же изображены и победа над неизвестным чужеземным богатырем, над змеем, над вражеской ратью (изредка упоминаются татары), иногда и победа над Идолищем. В сказках, как мы видели, встречается гуманистический наказ родителей.

Исследователь марийского фольклора К. А. Четкарев в одной из своих работ пишет: «Содержание марийского фольклора свидетельствует о том, что патриотический образ Ильи Муромца стал родным и близким народу. Илья Муромец является верным помощником героев марийских сказок. В марийских сказках он помогает корчевать лес, спасает героя от злой ведьмы „Вувер кува“, спасает свой народ и родину от врагов. Илья Муромец в марийском фольклоре сыграл громадную роль в создании образов положительных героев марийских сказок и легенд».[282]

Следует, однако, сказать, что социальные конфликты в национальных сказках обычно или отсутствуют, или приглушены, не столь выразительны, как в русских сказках. Эта сторона русского эпоса оказалась не донесенной сказками. Имеются и сказки чисто авантюрные, с явной установкой только на занимательность.

В сказках о богатырях у некоторых народов наблюдается еще стремление придать отдельным эпизодам характер предания, связывая, например, с именем богатыря отдельные приметные места какого-либо ландшафта. Выше уже пришлось упомянуть о нескольких сказках с мотивом окаменения Ильи Муромца и других богатырей.[283] Во всех этих сказках обязательно указание на реально существующие камни, в которые превратились богатыри. Так, коми сказка,[284] рассказав об обращении богатырей в камни, добавляет: «И сегодня есть там еще 12 камней. Жаль мне Илью, да что поделаешь!». В белорусской сказке из Гомельской области последний эпизод — борьба Ильи Муромца с двенадцатиглавым змеем, у которого на месте каждой отрубленной головы нарождается новая. До тех пор Илья бился, рассказывает сказка, пока по колени не вошел в землю и не сделался камнем. «Ён i цяпер стаiть там. Я сам там вiдаў яго, — прибавил сказочник. — I так расказваюць людзi, як ён уедзе ўвесь у зямлю, то i свету канец».[285] В другой белорусской сказке, об исцелении Ильи-сидня, которого бог взял затем живым на небо, сохранен эпизод корчевания. Илья, говорится в сказке, начал корни вырывать. И рассказчик прибавил, что, по слухам, в Полтавской губернии «дак ров ё такiй, што ён узрывав».[286]

Легендарный характер получили, как мы уже видели, некоторые сказки о Соловье-разбойнике, отразившие представление о Соловье как чудовищной птице, после гибели которой из частей ее тела рождаются разные птицы.

Материал, которым мы располагаем, не дает еще возможности по-настоящему осветить вопрос о национальной специфике сказок различных народностей: он слишком для этого скуден, от некоторых народов известны всего одна, две сказки. Кроме того, пришлось иметь дело с переводами на русский язык и с пересказами.

Одно лишь можно отметить: сказки порой включают местные мотивы, отражают народные представления и черты быта, иногда даже местную природу, имеют свой художественный стиль, и все это сообщает им особый, неповторимый колорит.

В этом отношении исключительный интерес представляет якутская сказка, записанная И. А. Худяковым. Характерно уже самое напутствие родителей Илье Муромцу: «Поезжай, дитя мое! Пусть духи гор, лесов и вод сопровождают тебя благословениями и добрыми предсказаниями. Пусть ветер умеряет против тебя свой порыв, солнце охлаждает свои лучи!».[287] Илья Муромец едет по дороге, которая ведет к Соловью-разбойнику. Рисуется пейзаж: «… земля черная, травы нет, серые камни побелели, зеленый лес почернел — обгорел. Непостоянный ветер дует-бушует во все стороны, дикий крик потрясает пространство… Вихри подымаются в двенадцати местах разом, взвивают к нему столбы красной и черной горелой земли». В этой же сказке очень своеобразны насмешки Поповича над прожорливостью Смерти Тамаровича. Поповский сын сперва вспоминает отцовскую черную кошку, которая обварила себе горло горячей похлебкой, затем отцовскую собачонку, которая подавилась утиной костью. Когда слуга перехватывает брошенный Смертью Тамаровичем в Поповича меч, Попович говорит: «Пригодится старушкам, чтобы сдирать жилы с кожи». К этому месту Худяков делает примечание: «Самый плохой нож якуты употребляют на это будто бы постыдное дело, как позорный инструмент».[288]

Мы уже видели отражение некоторых черт быта и местной природы в сказках об исцелении. При этом некоторые детали устойчиво повторяются в сказках одной и той же народности: заготовка дров в финских сказках, огораживание полей в финских и карельских, причем в карельских это всегда репейное поле, упоминание о густых хвойных лесах, о толстых елях и соснах в карельских сказках. Иногда в отдельных сказках встречаются в этом отношении исключительно выразительные детали, как например упоминание в эстонской сказке о тяжелом покосе в лесу, рассказ о скрывании Ильи туманом на горе в финской сказке. В одной из финских сказок Илья делает изгородь не только из деревьев и корней, но и из камней, а вместо двери ставит скалу. В удмуртской сказке из Сарапульского уезда, т. е. с реки Камы, упоминается пихта, которую расщепляет Илья (вместо традиционного дуба), чтобы устрашить врага (эпизод, являющийся реминисценцией встречи Ильи Муромца с разбойниками).

Характерный местный колорит неожиданно приобрела заключительная часть эвенкийской сказки об Илье Муромце. Когда Илья на орле достиг, наконец, земли и своих родных мест, «была, — рассказывает сказка, — зима, шел снег. Илья шагает по дороге». Придя к тому месту, где «они стояли стойбищем», Илья видит женщин, которые тащат жерди для чумов.

Все это лишь отдельные штрихи, но они не случайны, они своеобразно окрашивают повествование. Имея в распоряжении количественно больший материал, несомненно можно было бы сделать интересные наблюдения над национальными отличиями сказок о богатырях у разных народов.