Нарушитель сделки

Глава 30

По мнению Майрона, человек способен испытывать массу гораздо более приятных ощущений, чем те, которыми сопровождается общение с Германом Эйком. Если бы, например, кто-нибудь взял ложку для десерта и вычерпал ему глаз, Майрону даже это было бы менее противно.

— Я слушал твое выступление на пресс-конференции по радио, — сообщил Уин. Верх его зеленого гоночного «ягуара» был опущен, и Майрону это не очень нравилось: того и гляди, в рот залетит какое-нибудь насекомое. — Полагаю, Кристиан был доволен сделкой.

— Очень.

— Газетчики еще не пронюхали о Нэнси Сират.

— Джейк держит ее имя в тайне. Но как только они…

— Вот будет свистопляска.

— Именно так.

— Кристиан уже знает? — спросил Уин.

— Пока нет. Он был так счастлив. Пусть еще немного порадуется.

— Ты должен его предупредить.

— Непременно. Джейк обещал дать мне знать, как только имя будет предано огласке.

— Похоже, этот Джейк тебе нравится, — заметил Уин.

— Он славный парень, и ему можно доверять.

Уин размял пальцы, снова схватился за руль и увеличил скорость.

— Я не доверяю блюстителям закона, — сказал он. — Так оно надежнее.

Машина ехала очень быстро. Вестсайдское шоссе не было рассчитано на такой скоростной транспорт, на нем было всего четыре полосы, да к тому же через каждые двадцать ярдов над дорогой висели светофоры. Текущий, а точнее, вялотекущий ремонт тоже не способствовал удобству движения. Похоже, дорожные работы велись тут с незапамятных времен. В учебниках истории сообщалось, что голландец Питер Минуит, купивший Манхэттен у индейцев в 1626 году, частенько жаловался на трудности проезда по району современной Пятьдесят седьмой улицы.

Нога Уина продолжала давить на акселератор. Мимо размытым пятном промелькнул Джевитовский центр. Гудзон тоже превратился в нечто трудноразличимое.

— Ты не мог бы ехать потише? — спросил Майрон.

— Не надо волноваться: машина оснащена воздушной подушкой для водителя.

— Замечательно.

Они приближались к конторе Эйка. У Майрона свело желудок. Ощущение полного дискомфорта усугублялось смогом, хлеставшим его по лицу. Нервы были натянуты, как струны новенькой теннисной ракетки. Уин же, напротив, казался совершенно расслабленным. Впрочем, Фрэнк Эйк не заплатил убийцам за его голову.

Зазвонил телефон.

— Алло? Это П.Т, — сказал Уин, протягивая трубку Майрону.

— Ну что там? — спросил Майрон, прижав трубку к уху.

— Здравствуй, Майрон, как самочувствие?

— Не жалуюсь.

— Рад слышать. Ни за что не догадаешься, что случилось вчера вечером.

— Что же?

— Двоих лучших в Нью-Йорке наемных убийц нашли дохлыми в каком-то закоулке. Печально, правда?

— Прискорбно, — согласился Майрон.

— Они работали на Фрэнка Эйка.

— Это известно наверняка?

— В ход был пущен «магнум» сорок четвертого калибра с пулями «дум-дум». Парням буквально оторвало головы.

— Какая тяжелая утрата.

— Да, я тоже потерял покой. Но ходят слухи, что это еще не конец истории. Когда речь идет о покойниках, такие люди, как Фрэнк Эйк, просто ненасытны. Заказ на убийство по-прежнему в силе, и тому недотепе, что приложил Фрэнка, светит скорая погибель.

— Недотепе? — переспросил Майрон.

— Приятно было поговорить с тобой. Береги себя.

— Взаимно, П.Т. — Майрон положил трубку.

— Заказ никто не отменял? — спросил Уин.

— Ага.

— В кабинете Германа они тебя не прикончат, — сказал Уин. — Герман этого не допустит.

Майрон знал, что Уин прав. Даже люди, заказавшие на своем веку сотни убийств, придерживались определенных приличий. Некоторые дураки полагают, будто в основе этого кодекса лежит своего рода благопристойность. Ничего подобного. Для гангстеров приличия — это, во-первых, средство придания себе мало-мальски человеческого облика, а во-вторых — способ самозащиты и сохранения своего положения. Ну, а благопристойность применительно к гангстеру — то же самое, что честность применительно к политику.

Ремонтные работы на перекрестке с Двенадцатой улицей вынудили Уина сбросить скорость, но все равно друзья прибыли на место раньше условленного времени. В воздухе витал запах пиццы — вероятно, потому, что машина остановилась возле пиццерии под названием «Первая пиццерия Рэя в Нью-Йорке, кроме шуток, честное слово и чистая правда: это мы».

По тротуару с целеустремленным видом шествовала стройная дама в деловом костюме и причудливых солнцезащитных очках. Майрон улыбнулся ей и получил ответную улыбку, хотя предпочел бы, чтобы дама хлопнулась в обморок или на худой конец почувствовала легкое головокружение. Ну да всех земных радостей не изведать.

В два пополудни в таверне «Клэнси» уже кипела жизнь. Майрон приостановился у входа. Пригладив волосы, он повернул голову влево и улыбнулся, потом повернул голову вправо и улыбнулся еще приветливее, затем поднял голову и опять улыбнулся.

Уин устремил на него вопрошающий взор.

— Они фотографируют всех, кто входит сюда, — объяснил Майрон. — Мне хотелось выглядеть как можно лучше.

— Хорошо, что сказал. Я-то выгляжу хуже некуда.

В таверне были только мужчины, без единого исключения. Но едва ли это заведение можно было назвать притоном голубых в чистом виде. Музыкальный автомат горланил голосом Боба Сигера. Убранство исчерпывалось рекламой старых марок американского пива — множество неоновых вывесок с названиями «Будвайзер», светлый «Буд», «Миллер», светлый «Миллер», «Шлитц». Помпезные часы от «Майклоб». Зеркало от «Курз». Подносы и подставки под кружки от «Пабст». А на самих кружках красовались надписи готическими буквами: «Катящийся валун».

Майрон знал, что ФБР понатыкало здесь не меньше миллиона подслушивающих устройств и что Герману Эйку на это наплевать. Если здесь, в таверне, кто-нибудь и впрямь говорил нечто опасное, такой человек считался придурком, которому самое место в кутузке. По-настоящему серьезные разговоры велись в задних комнатах, которые ежедневно проверялись на наличие «жучков».

Когда друзья вошли, Уин бросил по сторонам несколько любопытных взглядов. Что ж, если завсегдатаями «Клэнси» были не преступники, то, вероятно, этих посетителей следовало отнести к самому высокоблагородному слою, так как они не имели привычки подолгу разглядывать друг друга.

— Это и есть твой приятель Аарон? — спросил Уин.

Аарон сидел у дальнего конца стойки в своем неизменном белом костюме. На сей раз на нем была и рубашка, точнее, тенниска, вырез которой оставлял открытой мощную грудь. Казалось, гардероб Аарона то и дело проходит через какой-то молекулярный преобразователь, снабженный штангой для накачки мышц. Аарон подозвал приятелей взмахом руки, не уступавшей размерами крышке канализационного люка.

— Привет, Майрон, — сказал он. — Как приятно снова видеть тебя.

Ну что ж, Майрон Болитар теперь знаменитость.

— Аарон, позволь представить тебе Уина Локвуда.

Аарон криво улыбнулся Уину:

— Очень рад, Уин.

Они обменялись рукопожатием и испепеляющими взглядами. Испепеляющими и оценивающими. Ни Уин, ни Аарон так и не отвели глаз.

— Нас ждут в задних комнатах, — сообщил наконец Аарон. — Идемте.

Он подвел их к запертой двери, снабженной стеклом с односторонней светопроводимостью, замаскированным под зеркало. Дверь тотчас открылась, и они вошли. За порогом стояли двое громил с каменными физиономиями. Впереди виднелся длинный коридор, в начале которого стоял определитель металлов, как в аэропорту. Это было нечто новое.

Аарон передернул плечами, словно говоря: «А чего вы хотите? Веяние времени».

— Будьте любезны сдать оружие и пройти через детектор.

Майрон достал револьвер 38-го калибра, а Уин — новенькую пушку 44-го калибра. Тот револьвер, которым он пользовался накануне вечером, уже наверняка был уничтожен. Они беззвучно прошли сквозь детектор, однако двое громил все равно обыскали их при помощи какой-то штуковины, подозрительно смахивавшей на вибратор, а потом еще и обшмонали вручную.

— Какие дотошные, — заметил Уин.

— Это почти кайф, — подхватил Майрон. — Хорошо бы еще заставили меня вертеть головой и кашлять.

— Ладно, топай дальше, шутник, — проворчал один из громил.

Они взяли гостей под свою опеку и повели по коридору. Аарон смотрел им вслед, и Майрону это не понравилось. Стены коридора были белыми, палас — оранжевым, как в казенных учреждениях. Слева и справа висели литографии с видами французской Ривьеры. На взгляд Майрона, таверна «Клэнси» являла собой некую помесь притона и приемной зубного врача.

В дальнем конце коридора показались еще двое парней, оба при оружии.

— Ох-хо! — шепнул Майрон Уину.

Парни нацелили на них свои пистолеты. Один из бандитов рявкнул:

— Эй, ты, Златовласка, поди-ка сюда.

Уин взглянул на Майрона.

— Златовласка?

— По-моему, он имеет в виду тебя.

— А, это из-за светлых волос? Теперь понимаю.

— Ага, давай сюда, блондинчик.

— Потерпи, — ответил Уин и зашагал по коридору дальше. Двое громил, заправлявших металлоискателем, тоже достали пистолеты. Четыре человека — четыре ствола. Большая огневая мощь. После вчерашних событий они решили не искушать судьбу.

— Руки на голову. Пошли.

Уин и Майрон подчинились. Их разделяло футов десять. Один из громил положил на пол свой искатель железок, приблизился к Майрону и, не говоря ни слова, врезал ему рукояткой пистолета по почкам.

Майрон упал на колени и почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Парень ударил его ногой по ребрам. Потом еще раз. Майрон повалился на пол. Подошел второй громила. Он принялся топтать Майрона башмаками, словно гасил костер, и угодил каблуком по уже ушибленной почке. Майрон испугался, что его вот-вот вырвет.

Сквозь туман, застилавший глаза, он увидел Уина. Тот стоял неподвижно и, судя по выражению лица, не испытывал никакого интереса к происходящему. На самом же деле Уин оценил положение и мгновенно понял, что просто не в силах помочь другу. А если так, то зачем зря трястись и мучиться? Уин предпочел скоротать время, невозмутимо разглядывая громил. Ему нравилось запоминать лица.

Удары так и сыпались на Майрона. Он свернулся клубком, будто зародыш в материнском чреве, и напрягся, изо всех сил стараясь не сломаться. Пинали его чертовски больно, но слишком суетливо, чтобы и впрямь нанести серьезные увечья. Чья-то нога угодила ему под глаз. Теперь уж фингал обеспечен.

И вдруг раздался крик:

— Какого черта? Сейчас же прекратите!

И все. Никаких тебе пинков. В один миг.

— Отойдите от него!

Громилы попятились прочь.

— Извините, мистер Эйк.

Майрон перевернулся на спину и с некоторым усилием сел. Возле распахнутой двери стоял Герман Эйк.

— Ты не пострадал, Майрон?

— Никогда не чувствовал себя лучше, Герман, — ответил Майрон и поморщился.

— Я не нахожу слов, чтобы выразить, как мне жаль, — сказал Герман Эйк и, бросив взгляд на своих подручных, добавил: — Но кое-кто пожалеет еще больше.

Парни трусливо попятились от старика. Майрон едва не закатил глаза. У него не было никаких сомнений в том, что все это было разыграно: люди Германа Эйка ни за что не стали бы без разрешения мордовать его гостей. Все подстроено. Зато теперь Майрон вроде как в долгу у Германа. А ведь переговоры еще даже не начались. Кроме того, боль — прекрасное средство устрашения, самый подходящий коктейль для угощения будущего партнера.

К Майрону подошел Аарон, помог ему подняться и слегка пожал плечами, словно говоря: «Прием, конечно, дешевый, но что ты можешь сделать?»

— Пошли, — сказал Герман. — Поговорим у меня в кабинете.

Майрон с опаской переступил порог. Он не был здесь уже несколько лет, но не заметил каких-либо значительных перемен. Гольф по-прежнему оставался главной темой. На самой длинной стене висело полотно Лероя Неймана с изображением какой-то площадки для игры в гольф. На всех остальных красовались дурацкие разрисованные картонки с фигурами любителей этой игры в старомодных костюмах, а также сделанные с самолета фотоснимки площадок. В углу кабинета висел экран, на котором тоже была изображена площадка. Перед экраном стоял мяч на колышке. Игрок бил по мячу, тот попадал в экран, и компьютер рассчитывал наиболее вероятное место приземления мяча, после чего соответствующим образом менял изображение, чтобы игрок мог нанести следующий удар. Тут был настоящий город радости.

— Прекрасный кабинет, — заметил Уин. И это была чистая правда.

— Спасибо на добром слове, сынок. — Герман Эйк улыбнулся, блеснув коронками. Ему было чуть за шестьдесят, однако он носил белые брюки и желтую майку для гольфа с золотым медведем клуба «Никлоуз». Обычно на таких майках вышивали аллигаторов. Казалось, Эйк готовился отбыть в Майами-Бич на соревнования, призом в которых была бутылка джина. Волосы у него были седые, но выросли они не на его голове. Они были то ли накладные, то ли вживленные, да так искусно, что большинство людей, вероятно, не заметили бы этого. Кожа на руках Эйка была покрыта пятнами — признак болезни печени, зато на лице совсем не было морщин. Возможно, благодаря инъекциям коллагена. Или подтяжкам. Возраст выдавала только шея: кожа на ней отвисла, как у Рейгана, и сделалась похожей на громадную мошонку.

— Присаживайтесь, господа, прошу вас.

Майрон и Уин сели. Дверь закрылась. В кабинете остались Аарон, двое громил и Герман Эйк. Майрон почувствовал, что тошнота мало-помалу начинает отступать.

Герман взял клюшку для гольфа и уселся на край своего письменного стола.

— Насколько я понимаю, Майрон, между тобой и Фрэнком возникло какое-то недоразумение, — сказал он.

— Об этом я и хочу с вами поговорить.

Герман кивнул.

— Фрэнк!

Открылась дверь, и в кабинет вошел Фрэнк. По лицу сразу было видно, что они с Германом братья, хотя сходство этим и исчерпывалось. Фрэнк весил фунтов на двадцать больше своего старшего брата, а его фигура напоминала грушу: узенькие плечи и громадный зад, похожий на автопокрышку, какую не сделали бы и на фирме «Мишлен». Он тоже был лыс, как бильярдный шар, но презирал рукотворные шевелюры. Между черными зубами зияли широкие бреши, а на лице навеки застыло угрюмое выражение.

Братья выросли на улице. Оба начинали как мелкие бандиты и мало-помалу шли в гору. Обоим довелось увидеть тела сраженных пулями сыновей. Оба пристрелили немало чужих чад. Герману нравилось делать вид, будто он вращается в более высоких кругах, чем его грубый и неотесанный младший братец; он увлекался модными писателями, изящными искусствами и гольфом. Но от себя так просто не убежишь: у всякой медали две стороны. Фрэнк был для Германа болезненным напоминанием о том, кто он такой и чьих будет. А возможно, и о его подлинной сущности. В том мире, где обретался Фрэнк, его принимали таким, каков он был, без враждебности или брезгливости. А мир, в который рвался Герман, пренебрежительно отторгал его.

На Фрэнке был светлый спортивный костюм со сверкающей желтой оторочкой. Молния куртки была расстегнута. Рубах Фрэнк не носил: похоже, законодателем мод ему служил Ив Сен-Лоран. Волосы на груди то ли были прилизаны при помощи какого-то лосьона, то ли просто намокли от пота и выглядели весьма соблазнительно для дам. Скроенные по фигуре штаны были чудовищно малы и не скрывали срамного места. Майрона опять замутило.

Фрэнк молча уселся за письменный стол брата.

— Итак, Майрон, — продолжал Герман, — насколько я понимаю, сыр-бор разгорелся из-за какого-то чернокожего мальчика, умеющего забрасывать мяч в корзину.

— Из-за Чеза Ландре, — уточнил Майрон. — И я вовсе не уверен, что ему очень понравится это твое «мальчик».

— Прости старика, который не очень разбирается в политической терминологии. Я не хотел выказывать пренебрежение.

Уин сидел и молча озирался по сторонам.

— Позволь поделиться с тобой моей точкой зрения, — продолжал Герман. — Буду беспристрастен. Твой Ландре заключил сделку. Деньги он взял и целых четыре года содержал на них свою семью. А когда пришло время расплачиваться, этот господин взял да и нарушил слово.

— Это называется беспристрастностью? Чез Ландре был еще ребенком…

— Избавь меня от нравоучений, — тихо вставил Герман. — Тут не благотворительное учреждение, и ты это знаешь. Мы дельцы. Мы вложили в этого юношу деньги, рискнули несколькими тысячами долларов и вот-вот должны были получить отдачу, но тут вдруг влез ты.

— Никуда я не влезал. Он сам пришел ко мне. Это просто напуганный ребенок, который в восемнадцать лет попался О'Коннору на крючок. Правила запрещают эксплуатацию таких молодых спортсменов. Мальчик всего-навсего хочет выбраться, пока не увяз слишком глубоко.

Герман скорчил недоверчивую мину.

— Да ладно тебе, Майрон. Нынешние дети растут как на дрожжах. Чез знал, что делал. Даже если эта крупная сделка и шла вразрез с законом, мальчик знал правила. Как ни крути, а он хотел получить эти деньги.

— Он их вернет.

— Черта с два он вернет, — впервые подал голос Фрэнк Эйк.

Майрон поднял руку в приветствии.

— Привет, Фрэнк, палочка ты кишечная.

— Пошел ты, жучара навозный. Сделка есть сделка.

Майрон повернулся к Уину:

— Жучара навозный?

Уин передернул плечами.

— По условиям сделки, — продолжал Майрон, — Чез мог выйти из игры в любую минуту. Ему нужно было только вернуть деньги. Так ему сказал Рой О'Коннор.

— А мне плевать, что сказал О'Коннор.

— Фрэнк, не надо задираться, — вставил Герман.

— Да пошел он, Герман. Этот засранец норовит обвести меня вокруг пальца, стащить хлеб с моего стола. Дело не только в этом черномазом Ландре. Он — лишь начало. Мы подписали десятки таких соглашений о намерениях. Стоит проиграть один раз, и мы потеряем все. Надо дать другим агентам понять, что с нами шутки плохи. По-моему, Болитара пора пускать в расход.

— Мне что-то не очень нравится эта затея, — задумчиво проговорил Майрон.

— А кто тебя спрашивает?

— Я просто высказываю свое мнение.

— Слушай, Фрэнк, так мы ничего не добьемся. Ты обещал, что позволишь мне самому уладить дело, — сказал Герман.

— Какое дело? Замочим этого сукина сына, вот тебе и все дело.

— Подожди в соседней комнате. Оставь переговоры мне. Ручаюсь, что смогу все устроить.

Фрэнк сердито зыркнул на Майрона, который не счел нужным отвечать ему тем же. Он знал, что все это домашние заготовки и его просто пытаются настращать, как совсем недавно это норовили сделать Отто Берк и Ларри Хэнсон. Но по какой-то неведомой причине запах смерти придавал этой затасканной процедуре некую веселую изюминку.

А вот Уин по-прежнему был погружен в мрачную задумчивость.

— Пошли, Аарон, — прорычал Фрэнк, вставая. — Не фига нам тут делать. Только учтите: заказ на его голову не отменен.

— Замечательно, — ответил Герман. — Если хотите его убить, я вам мешать не стану.

— Можешь считать его покойником.

Фрэнк и Аарон удалились, хлопнув дверью. Малость переигрывают, подумал Майрон, но для массовки неплохо.

— Забавный парень, — заметил он.

Герман отошел в угол, взял клюшку для гольфа и медленно взмахнул ею, демонстрируя игровую технику.

— Я бы не стал его дразнить, Майрон. Фрэнк не на шутку разозлен. Лично мне ты всегда нравился, с самых первых дней знакомства. Но я не уверен, что сумею помочь тебе сейчас.

«Первые дни». Это когда Майрон учился на втором курсе Университета Дьюка. Не слишком приятные воспоминания. Его отец был заядлым игроком и все время продувался. Накануне матча против университета штата Джорджия, когда Майрон вернулся в свою комнату в общежитии, он застал там отца в обществе двух громил Германа Эйка. Бандиты пригрозили отрезать отцу палец, если команда Джорджии проиграет с разницей больше чем в десять очков. Отец плакал. Никогда прежде Майрон не видел его в слезах. За последние сорок секунд матча он сделал три неточные передачи, и в итоге команда Университета Дьюка выиграла с разрывом всего в десять очков.

Впоследствии отец и сын никогда не говорили об этом.

— Почему этот мальчишка, этот Чез Ландре, так важен для тебя, Майрон?

— Думаю, его стоит спасти.

— Спасти от чего?

— Он еще ребенок, Герман, а Фрэнк берет его в тиски. Я хочу положить этому конец.

Герман улыбнулся и поменял клюшки. Немного поупражнявшись, он наконец взял ту клюшку, которой мяч загоняют в лунку.

— Ты все такой же крестоносец, а, Майрон?

— Едва ли. Просто пытаюсь выручить ребенка.

— И самого себя.

— Ну хорошо, будь по-твоему. И себя тоже.

Только теперь Майрон заметил, что Герман обут в туфли для гольфа. Господи Иисусе. Большинству игроков гольф служит дурацким суррогатом спорта. Лишь для ничтожного меньшинства он становится наваждением и превращается в образ жизни. Третьего не дано.

— Не думаю, что мне удастся удержать Фрэнка, — сказал Герман, изучая прореху в ковре. — Он настроен очень решительно.

— Тут ты главный, — ответил Майрон. — Это всем известно.

— Но Фрэнк — мой брат. Я могу наступить ему на ногу только в случае крайней необходимости. Не думаю, что сейчас как раз такой случай.

— Что с ним сделал Фрэнк?

— Прошу прощения?

— Как ему удалось запугать мальчишку?

— А… — Герман опять сменил клюшку, взяв на сей раз деревянную. — Похитил его сестру. Кажется, близняшку.

У Майрона опять свело желудок. Верно говорят: ощущение не из приятных.

— Она не пострадала?

— Не стоит беспокоиться, — проговорил Герман, словно отвечая на глупый вопрос. — Пока Ландре ведет себя прилично, ей не причинят вреда.

— Когда ее отпустят?

— Через двое суток. Вроде хотят убедиться, что контракт обрел законную силу, а Ландре не передумал.

— Чего ты хочешь, Герман? Сколько стоит обезопасить меня от Фрэнка?

Герман натянул перчатки и осторожно занес клюшку, пристально следя за своими руками.

— Я уже старик, Майрон. Богатый старик. Что ты можешь мне дать?

В этот момент впервые за все время разговора пошевелился Уин. Он подался вперед и сказал:

— Вы слишком выворачиваете клюшку при замахе, мистер Эйк. Попробуйте чуть больше согнуть запястья и перехватите немного правее.

Неожиданная смена темы сбила с толку и Майрона, и Германа, и громил. Герман взглянул на Уина.

— Прошу прощения, не расслышал вашего имени.

— Уиндзор Хорн Локвуд Третий.

— Ах, так вы и есть бессмертный Уин? Я представлял вас совсем другим. — Герман перехватил клюшку. — Непривычное ощущение.

— Через несколько недель это пройдет, — заверил его Уин. — Вы часто играете?

— При любой возможности. Для меня это больше чем игра. Это…

— Священное таинство, — закончил за него Уин.

Глаза Германа загорелись.

— Вот именно. А вы-то сами играете, мистер Локвуд?

— Да.

— Но для вас это просто забава, верно?

— Верно, — согласился Уин. — Куда вы ходите?

— Таким игрокам, как я, нелегко найти хорошую площадку. Я вступил в клуб «Святой Антоний», что в Уэстчестере. Вы там бывали?

— Нет.

— Площадка — так себе. Восемнадцать лунок, как и положено, только вот больно каменистая. Там нужна ловкость горного козла.

Майрон любил байки про гольф. Да и кому они не нравятся?

— Никак не могу понять одну вещь, — проговорил он, подыгрывая Уину. — Почему ты, Герман, при всей твоей… хм… влиятельности не можешь сам выбрать себе площадку?

Герман и Уин взглянули на него как на голозадого мусульманина, пришедшего к мессе в Ватикане.

— Извините его, — сказал Уин. — Майрон ничего не смыслит в гольфе. Он не отличит стальную клюшку от палки, с какой ходят слепые.

Герман расхохотался, громилы последовали его примеру. Только Майрон не принял участия в общем веселье.

— Все я смыслю, — заявил он. — Гольф — это когда горстка парней в дурацких костюмах покупает большой участок земли, чтобы гонять по нему мячи, размахивая палками.

Сказав это, Майрон залился смехом, но его никто не поддержал. Как известно, любители гольфа начисто лишены чувства юмора.

Герман засунул клюшку в сумку.

— Еще никто не попадал на поле для гольфа за деньги или при помощи грубой силы и угроз, — сказал он. — Я слишком уважаю традиции этой игры, чтобы прибегать к столь недостойным средствам. Это все равно что приставить пистолет к голове священника и потребовать место на передней скамье.

— Святотатство, — в тон ему вторил Уин.

— Вот именно. Так не поступит ни один истинный любитель гольфа.

— Надо, чтобы человека пригласили, — ввернул Уин.

— Совершенно верно. Ведь на хорошей площадке играешь с благоговейным трепетом. Хотелось бы мне быть приглашенным на какое-нибудь из лучших полей мира. Это моя мечта. Но видать, не судьба.

— А если вас пригласят не на одну такую площадку, а на две? — спросил Уин.

— На две… — Герман вдруг умолк, его зрачки на миг расширились, но в следующий момент взгляд затуманился. Казалось, Герман боится, что его разыгрывают. — Что вы хотите этим сказать?

Уин указал на картину, висевшую на стене слева.

— Гольф-клуб «Мерион», — ответил он, а затем протянул руку в сторону дальней стены, на которой тоже висела картина. — А это — «Сосновая долина».

— Ну и что?

— Полагаю, вы о них наслышаны.

— Наслышан? — эхом отозвался Герман. — Это две лучшие площадки восточного побережья, обе принадлежат к числу самых престижных в мире. Назовите номер любой лунки на одной из этих площадок. Ну, давайте.

— Шестая на «Мерион».

Герман залился румянцем, как ребенок рождественским утром.

— Почему-то все считают эту лунку едва ли не самой легкой на свете. Но первый удар надо выполнять с колышка почти вслепую, да еще мяч там быстро теряет скорость. Поставьте колышек в ямку, потом подрежьте к центру, держась подальше от ограничительной линии, которая будет справа. Берите либо среднюю, либо длинную металлическую клюшку и гоните мяч к площадке вокруг лунки, только не забивайте его слишком высоко на склон и не давайте свалиться в ямки, которых полно слева и справа.

Уин улыбнулся:

— Очень впечатляюще.

Герман фыркнул:

— Только не говорите, что вы играли в «Мерионе» или «Сосновой долине», мистер Локвуд. — В голосе Эйка слышались странные нотки. Это был даже не благоговейный ужас, а нечто большее.

— Я член обоих этих клубов.

Герман задохнулся. Майрону подумалось, что он вот-вот осенит себя крестным знамением и скажет «чур меня».

— Член обоих этих клубов? — недоверчиво переспросил Герман.

— В «Мерионе» мне дают три очка форы, а в «Сосновой долине» — пять, — продолжал Уин. — Хотелось бы видеть вас на этих площадках в качестве моего гостя в субботу и воскресенье. Попробуем пройти семьдесят две лунки за день, по тридцать шесть на каждой площадке. Начнем в пять утра, если, конечно, это не рановато для вас.

Герман покачал головой, и Майрону показалось, что в его глазах блестят слезы.

— Нет, не рановато, — с трудом выговорил он.

— В ближайшие выходные вам удобно? — уточнил Уин.

Герман снял телефонную трубку.

— Отпустите девчонку, — произнес он. — Контракт теряет силу. Всякий, кто тронет Майрона Болитара, тотчас простится с жизнью.