Насчет папайи

4

— Точно, как обещал, мистер Хендрик.

Всегда полезно отметить перед клиентом свои достоинства.

— Ах да, спасибо, Даффи.

Открывший ему дверь Хендрик, протянул за ключом руку. Похоже было, что Хендрик не слишком рад его видеть.

— Честно говоря, мне бы хотелось зайти на пару слов.

— Хм. Да, конечно.

Хендрик провел Даффи через холл в кухню и снова безжалостно прогнал в сад двух девочек. На этот раз они вели себя более строптиво. Может быть, они слишком часто оказывались в саду против своей воли. А где же, интересно, была миссис Хендрик?

— Думаю, мне следовало расспросить вас об этом раньше, мистер Хендрик, но вы же не возражаете, если мы сейчас кратенько обсудим ваших сотрудников? Расскажите мне о них.

— Что ж, спрашивайте.

— Мистер Глисон.

— Вы же не подозреваете мистера Глисона? — вопросил Хендрик с таким выражением, будто Даффи привел к нему закованного в наручники Глисона, и у того карманы топорщились от золотых слитков, а из-за обшлагов сыпались брильянты.

— Я никого не подозреваю, мистер Хендрик, по крайней мере, никого конкретно. Но если вы не будете подозревать всех и каждого, это кончится тем, что вы вообще никого не будете подозревать и в результате ничего не выясните.

Это была не совсем правда, но клиентам такое объяснение нравилось, оно позволяло им со спокойной душой поливать грязью своих любимых работников. И Даффи не без умысла начал с человека, которому Хендрик, вероятно, доверял — он рассчитывал, что это поможет избежать новых возражений, когда речь зайдет о миссис Бозли.

— В любом расследовании есть некоторые стороны, которые могут показаться неприятными, но если вы хотите иметь профессионально выполненную работу, нельзя сбрасывать их со счетов.

Эта формулировка тоже им нравилась: в них признавали профессионалов, и они радовались, как дети.

— Конечно, конечно. Что ж, Глисон — отличный парень. Он со мной уже четыре года. Работящий, никогда не допускал прогулов, прекрасно ладит с остальными.

— Тан — китаец, верно?

— Нет, по-моему, он из Малайзии. Очень восточный парень. Желтый и мало говорит.

— Может, это оттого, что он плохо знает английский?

— Да нет, он знает, он здесь родился и вырос. Очень хороший парень, очень работящий. Очень сильный. Делает такие вещи руками, как они все там…

— Оригами? — (Осторожней, Даффи, подумал он, не стоит выпендриваться перед клиентом; но Хендрик и ухом не повел).

— Нет, ломает кирпичи и всякие предметы ребром ладони.

— Ага, понимаю.

Что ж, спасибо за предупреждение.

— Кейси?

— Чудесный парень — (Ох, да бросьте, мистер Хендрик) — очень работящий. Немного тугодум. Хороший водитель.

Даффи расспросил о двух остальных — Ботсфорде и МакЭндрю, — и, как бы нехотя, задал следующий вопрос.

— И еще, раз уж мы об этом заговорили, хотелось бы также выяснить насчет миссис Бозли.

Хендрик угрожающе воззрился на него, но Даффи только рукой махнул, словно говоря «Мы же с вами это уже обсудили».

— Что ж, ладно. Прекрасная женщина, очень компетентная, заслуживающая всяческого доверия, никогда никаких прогулов, великолепно ладит с сотрудниками.

А по вечерам верховодит в отряде волчат-бойскаутов под именем Акелы или кого там еще. Разговаривать с Хендриком было бесполезно. У него, по всей видимости, подобрались сплошь образцовые сотрудники — аккуратные, работящие, порядочные, крепкие и тому подобное. Вот только так случилось, что один из них его обворовывал. Даффи переменил тон — так, словно профессиональная часть разговора была завершена, и теперь они просто беседовали, как калякают за кружкой пива двое мужчин.

— Не могу не согласиться, мистер Хендрик, она потрясающая женщина. И так умеет указать каждому на его обязанности. Она с вами с самого начала?

— О да, уже пять лет.

— А что она делала до этого? Так, из чистого любопытства. Просто интересно, чем такая женщина могла заниматься прежде.

— Кажется, она была старшей стюардессой на одной из крупных авиалиний, — ответил Хендрик тоном человека, который знает больше, чем говорит.

— А почему она не осталась? Глядишь, сейчас была бы уже в руководстве «Бритиш эруэйз».

— Ну, с моей точки зрения, это вполне возможно, но я могу предположить, что она решила, раз она не может делать то, что ей нравится, лучше ей уйти. Видите ли, стюардессы не могут быть старше определенного возраста. Глупое правило.

— Согласен. Полагаю… — тон Даффи стал еще более задушевным, — существует и мистер Бозли?

Хендрик засмеялся, что случалось с ним нечасто, и его словно бы снятый с трупа костюм заходил ходуном в связи с приключившейся в его пределах турбулентностью. На лоб упала грязная белесая прядь.

— Теперь я вижу, к чему вы клоните, мистер Даффи. Должен вам сказать: шансов у вас немного.

Даффи тоже заставил себя расхохотаться.

— Да нет, я, в общем-то, и не претендую. Просто подумал: такая чудная женщина и приходится самой зарабатывать на жизнь.

Хендрик хитро посмотрел на него; он явно ему не верил.

— Кажется, есть и муж, но он, вроде бы, инвалид. Не люблю совать нос в чужие дела, но поговаривают, будто у него нет одного легкого. Бедная миссис Бозли.

Бедный мистер Бозли, подумал Даффи, иметь только одно легкое, да в придачу миссис Бозли как единственный свет в окошке. Он снова перешел на деловой тон.

— А что насчет МакКея? Каким он был работником?

— О, очень работящий, хороший водитель, со мной не первый год.

Наверное, помогал миссис Бозли управляться с бойскаутами. Умело вколачивал колышки для палаток. Переводил старушек через улицу. Много работал на благотворительность.

— Таким образом, мистер Хендрик, все ваши сотрудники проработали у вас по крайней мере несколько лет?

— Да.

— А кражи начались всего лишь около полугода назад?

— Да.

— Хм. И еще кое-что. Полагаю, ни у кого из ваших служащих в прошлом не возникало проблем с законом?

Хендрик поправил упавшую на лоб немытую прядь.

— Я нисколько не сомневаюсь, что они перевоспитались.

Угу.

— Ответьте, мистер Хендрик, прошу вас.

Даффи был до крайности раздосадован, но старался, чтоб в его голосе звучал только упрек — ничего больше.

— Ну. Тан раз попался на поножовщине, но он тогда был совсем мальчишка, не понимал, что делает. Я уверен, что его спровоцировали. После этого он и стал учиться проделывать руками такие штуки. (Чтобы можно было ломать кости, а не пырять ножичком). И Кейси в свое время отдубасил несколько человек.

— И сколько судимостей?

— Четыре. Но если верить тому, что он мне рассказывал, шансы всегда были равные. Не думаю, что он стал бы колотить людей только потому, что ему некуда девать кулаки.

— А вам не кажется, что нужно было рассказать мне об этом в самом начале?

Чертовы клиенты.

— Я не думал, что это существенно. Ни один из моих служащих не привлекался за кражу. Никогда не возникало никаких драк, по крайней мере, на работе. Я не говорил вам потому, что боялся, как бы у вас не возникло предвзятого отношения.

— Все, что я могу сказать, мистер Хендрик, это что вы очень благодушный человек.

И настоящий осел.

Пожалуй, он верил Хендрику. Он считал его наивным ослом, но верил ему. Забавно, но он был с ним согласен. Принято думать, что раз преступивший закон всегда преступником и останется, что тот, кто однажды совершил преступление, хватается за все преступления без разбору, словно жадный покупатель в супермаркете. Даффи знал, что так не бывает. Одни преступления влекут за собой другие, а некоторые — нет. Финансовые злоупотребления, как правило, сопровождаются последующими финансовыми злоупотреблениями (неудивительно, ведь это так прибыльно). Или, например, поджигатели — вот уж действительно странная публика. Уж так любят совершать поджоги, ничего больше — одни поджоги. Дом выгорает дотла, и тебе уже не дают ловить в свое удовольствие воров и хулиганов, приходится искать чокнутого парня с коробкой спичек, который когда-то в детстве любил смотреть, как с воем мчатся пожарные машины, а сейчас вырос и, возможно, стал застенчивым юношей и вполне законопослушным гражданином — во всем, кроме того, что ему нравится смотреть, как горят люди.

Что же касается мордобоя и грабежа, то здесь вполне могла быть связь, могло и не быть связи. Иногда вы бьете людей, чтобы ограбить, иногда грабите и бьете, чтобы успеть удрать. Но есть очень много людей, которые бьют других, просто чтобы бить. Просто потому, что им это нравится. Им от этого хорошо. И люди, которые прежде им досаждали, схлопотав по морде, уже больше не будут им досаждать. Даффи это понимал. Если ты малаец, но вырос в Англии, практически себя малайцем и не считаешь — и при этом постоянно выглядишь как самый настоящий малаец, то после нескольких лет в английской школе ты сыт по горло тем, как все ребята вокруг строят тебе «узенькие глазки» и разговаривают тоненькими-претоненькими голосами, и показывают тебе приемы кун-фу — а так ведь недолго и в самом деле ногой в живот заехать, — и самое-то главное, они постоянно дают понять, что таких, как они, много, а таких, как ты, мало, и так будет всегда, и какая у тебя классная ручка, китаеза, мне пригодится. Разве тебе не захочется после этого оставить кое-кому из них на память пару шрамов? И если захочется, и ты и впрямь так поступишь, не значит же это, что десять лет спустя ты начнешь красть итальянские темные очки.

Хм. Даффи мог понять Хендрика, но все же это была слюнявая, сентиментальная теория. Тут могло сработать и то, что после того, как Тан порезал кого-нибудь в школе, ребята наверняка стали относиться к нему по-другому. Не связывайся с чокнутым китаезой: узенькие глазки и кун-фу остались в прошлом. Дети уважают жестокость и психов — конечно, не тихонь-шизофреников, а отчаянных, безбашенных, прущих на рожон. Можно не сомневаться, что эпизод с поножовщиной сильно облегчил положение Тана в школе. И можно не сомневаться, что для него был очевиден вывод, что совершенное преступление — пусть и косвенным образом — себя оправдывает. Это была простейшая логика, ничего больше. И если продолжать рассуждать логически, нетрудно было прийти к выводу: это оправдывает себя еще больше, если не попадаться. Даффи знал, как надо читать криминальное досье подследственного. Он поступал, как поступают все полицейские: считал все оправдательные приговоры за обвинительные, общее число умножал на два, все «чистосердечные признания» рассматривал с той точки зрения, что они были сделаны для того, чтобы получить обвинение по более легкой статье — и видел за рапортами о раскрытых преступлениях множество других, нераскрытых.

Испытывая острую нехватку фактов, Даффи позволил себе строить какие угодно гипотезы. Приходилось оперировать тем немногим, что у него было. Можно было, конечно, навестить в больнице МакКея, но это было бы слишком рискованно, слишком многие могли об этом узнать. Вместо этого он позвонил Кэрол и попросил ее поискать в полицейском компьютере полдюжины имен. Он хотел проверить те сведения, которые дал ему Хендрик. Поразмыслив, он прибавил еще одно имя — самого Хендрика. Чем черт не шутит.

Кэрол не хотела этого делать. Ей не нравилось, что Даффи использовал ее — как будто это входило в услуги, предлагаемые им клиентам. И это противоречило полицейским правилам. Ее могли за это уволить. Даффи преувеличил важность проверки, и она нехотя согласилась. В конце концов, это не так уж рискованно. А ему и впрямь это необходимо, и ведь они с ним, в конечном итоге, делают одно общее дело.

Еще он спросил, не одолжит ли она ему машину на вечер, но она отказалась. Он может взять ее завтра вечером, но не сегодня. Даффи не стал спорить, повесил трубку и представил ее на дискотеке с Джоном Траволтой, у которого ее в перерыве между танцами уводит Роберт Редфорд, чтобы сопроводить на опереточный ужин при свечах (и почему она до сих пор не сняла униформу?), а потом к себе домой, и там она постанывала и что-то шептала ему от радости и восторга. Между тем, Кэрол думала: в принципе, я могла бы разок не поехать к тете, но с мужчинами нужно проявлять твердость, а тем более с такими, как Даффи.

В понедельник предстояла непростая задача. Глисон. Даффи надеялся, что сумеет поставить себя, как надо. Предстояло взять верную ноту. Не выкладывать все сразу — пусть немного подергается, что там случилось, но и не тянуть, чтоб они не решили, что не случилось ровным счетом ничего. Часть дня Даффи провел, соображая, нужны ли малайцу в английском климате солнечные очки, и наконец, когда было уже хорошо за полдень, решил, что пора уже что-то делать. Он заметил Глисона с блокнотом в руках — тот проверял ящики — и не торопясь, направился к нему.

— Не поможешь мне с машиной?

Глисон, не глядя на него, продолжал сверяться со своим списком.

— Она стоит не там, где положено.

Глисон не обращал на него внимания.

— Она стоит не там, где положено.

По-прежнему ноль внимания. Глисон поджал губы, и его бачки встопорщились.

— Она стоит не там, где положено.

— Пошел к черту, Даффи, — негромко и почти дружелюбно проговорил Глисон.

Если он не может заставить его раскрыть карты, придется ему сказать все самому. Или сделать хотя бы что-то, чтобы только у него отпала охота посылать тебя к черту. Понизив голос, Даффи произнес:

— Как я понимаю, ты был в перчатках, Глисон, потому что я-то уж точно был.

И он не торопясь пошел прочь, через двойные двери и на парковку. Спустя минуту они оба стояли, уставившись в раскрытый капот принадлежащего Даффи фургона. Одно присутствие Глисона сказало Даффи, что он не был в перчатках.

— Ну, так что насчет пятницы?

— Какой пятницы?

— Вещи в моей машине.

— Какие вещи?

— Калькуляторы.

— Какие калькуляторы?

Бог ты мой, это было похоже на английский для иностранцев: повторяй за мной, но только преобразуй утверждение в вопрос.

— В пятницу в моей машине были калькуляторы.

— Так ты воруешь калькуляторы, приятель? Лучше тебе надеяться, что я об этом не доложу.

— Ты положил в мою машину шесть калькуляторов.

— Зачем бы мне это делать? У тебя что, день рождения?

— И чисто случайно меня тормознули на проходной.

— Хорошая здесь у нас охрана. Мухи не пропустят.

— Ты брал у меня в пятницу ключи от машины.

— Да неужто, приятель? Я, наверное, хотел ее переставить на другое место.

— Ты ее не переставлял.

— Тогда зачем бы я стал их брать? Ты что-то путаешь, приятель.

Даффи чувствовал, что пока ведет диалог неблестяще.

— А зачем ты пришел сюда, когда я сказал про перчатки?

— А ты что-то сказал про перчатки? Я слышал, ты что-то бормочешь. Я думал, ты хочешь, чтоб я помог тебе с машиной. Поэтому я пришел. А ты рассказываешь мне про то, что ты воруешь калькуляторы. Может, ты малость перетрудился, Даффи?

Глисон дружелюбно улыбнулся; он умел это делать, притом, что дружелюбия у него не было и в помине. Даффи решил, что пора менять тактику.

— Хорошо, начнем сначала. Притворимся, что все так, как ты сказал. Притворимся, что в пятницу ты просто переставил машину на другое место. Притворимся, что я не находил пакет, на котором, может быть, остались — а может, и не остались — чьи-то отпечатки пальцев. (Что, конечно, ничего не доказывало, и Даффи это понимал). Притворимся, что меня не обыскивали на выезде, и даже если обыскивали, то это просто случайность. Идет?

— Похоже, ты малость перетрудился.

Даффи упрямо продолжал.

— Посмотрим на это с другой стороны. Мне нужна эта работа, Глисон. Она нравится мне не больше, чем любая другая, но она мне нужна. Сейчас такое время — без работы не проживешь. Я не против, что ты загружаешь меня всяким дерьмом и заставляешь тягать ящики, про которые мы оба знаем, что их тягать не нужно. Я не против, что ты определил меня в этот поганый угол. Я не хочу играть в твои игры, потому что это не по мне. Я даже не хочу знать, почему ты не хочешь, чтобы я здесь работал, это дело твое. Все, что я хочу тебе сказать, это что я здесь работаю и буду работать, а тебе — тебе придется с этим смириться. И если ты будешь устраивать мне подлянки, я могу обещать, что и я устрою тебе такое, что мало не покажется.

Даффи надеялся, что то, как он перешел от пафоса к агрессии, а потом к маниакальной настойчивости возымело некоторый эффект. Проблема состояла в том, что у него в загашнике не было по-настоящему действенных угроз. «Или я спущу тебе шины…». «Или я наступлю тебе на шнурки». Детский сад. Оставалось надеяться, что для Глисона это звучит более убедительно и что знание нынешнего местонахождения калькуляторов дает ему хоть какое-то преимущество. Все, что он мог сделать, это стоять на своем, не высовываться и помнить о том, что вокруг полно людей, желающих устроить ему подлянку.

По крайней мере, когда они шли назад, Глисон был серьезен. Его кустистые брови сошлись на переносице; казалось, он о чем-то задумался. Когда они вошли внутрь, он повернулся к Даффи.

— Кстати, Даффи, на твоем месте я бы погодил пока с калькуляторами. Два раза подряд один и тот же товар — это западло, усек?

Позднее, занимаясь порученными ему делами, Даффи подумал, что этот разговор, сам по себе необходимый, будет иметь и нежелательный эффект: замедлит ход событий. Глисон (если это был один Глисон, или «они», если это были «они») теперь знает, что Даффи держит ухо востро, что он теперь не допустит, чтобы ему забили паклей выхлопную трубу или сделали еще какую-нибудь пакость. Он будет наблюдать за ними (если это, конечно, были «они»), а они будут наблюдать за ним. Они могут сыграть с ним какую угодно шутку, они могут просто оставить его стоять в его дурацком углу; что они точно не сделают, это не положат в его шкафчик еще пятьдесят фунтов (с другой стороны, может быть деньги с самого начала были всего лишь приманкой, чтобы он заглотил наживку — калькуляторы). Как бы то ни было, Даффи понимал, что так просто они ему распутать это дело не дадут. Придется ему посмотреть, не принесут ли какого результата сверхурочные вылазки.

И потянулись долгие, нудные две недели. Каждый день он звонил в третий пункт утилизации, и каждый день никто не брал трубку. Всякий раз, когда Кэрол ему разрешала, он брал вечером ее дряхленькую «Мини» и следил за одним из четырех: Глисоном, Таном, Кейси или миссис Бозли. После работы он ехал к Кэрол, брал ее «Мини», ехал по одному из адресов, которые переписал себе в блокнот, припарковывался неподалеку и ждал, когда что-нибудь произойдет. Придумка была не особенно удачная и мало что помогала узнать, это было лишь самую малость полезнее, чем сидеть дома и мотать проволоку; но, по крайней мере, так, когда после часа сидения у него затекала задница, он чувствовал, что более-менее отрабатывает свои деньги.

Слабым местом всей затеи было то, что пока он успевал обернуться и обосноваться возле их жилища, они нередко уже куда-нибудь уходили. Кейси, например, забегал домой после работы всего на несколько минут — прополоскать рот «Листерином», что, по его мнению, наверное, должно было компенсировать крайнюю неряшливость. Лишь после двух прошедших без толку вечеров Даффи понял, что Кейси уже ушел и сейчас, возможно, выгуливает своего «девчачьего любимчика». На третий вечер Даффи пошел на риск и поехал за ним сразу после работы, не меняя машины. И, конечно, в тот вечер Кейси решил остаться дома. На следующий день, поглощая двойную порцию запеканки и бобов, он спросил у Даффи:

— Смотрел вчера бокс по ящику?

Даффи выразил сожаление, что он это пропустил. Кейси уверил его, что это была «одна сшибка на мильен».

В те вечера, когда он наблюдал за Глисоном, приходилось сидеть в Аксбридже возле большого «семи»,[6] где кроме самого Глисона была еще и миссис Глисон и — судя по доносящимся воплям — маленький Глисон. Может быть, это объясняло то, почему они редко выходили из дома. По крайней мере, они не выходили в те вечера, которые посвящал им Даффи. Единственное, что его слегка удивило, это что в маленьком дворике стояло две машины: «Вива», на которой ездил на работу Глисон, и большая «Гранада». Возможно, у миссис Глисон имелись собственные сбережения.

Тан был немного интересней. Он жил со своей семьей на окраине Саутхолла. По вечерам он, как правило, уходил гулять с девушкой, — к счастью для Даффи, предварительно откушав со всем семейством плотный малайский ужин. Даффи мысленно представлял этот ужин, пока, жуя кусок мясного пирога, несся на всех парах от дома Кэрол в Саутхолл. Если он успевал, то имел возможность сопроводить Тана и его девушку в кино или в паб — или в парк, куда они однажды отправились гулять.

Миссис Бозли жила на Рейнерс-лейн, что было чуть более удобно для Даффи — вдоль по Вестерн-авеню, а потом срезать. По вечерам она поливала цветы в палисаднике, а это значило, что Даффи следует парковаться подальше. Еще она любила покалякать с соседями. Ни то, ни другое не заслуживало быть переданным Хендрику.

Вся эта бодяга сжирала уйму бензина. Кроме того, она сжирала терпение Даффи. Спустя девять вечеров он уже не мог этого выносить. Он дал себе выходной и отправился в клуб «Близнецы». Он захаживал туда, когда «Аллигатор» малость ему надоедал, он уставал от одних и тех же смакующих вермут персонажей, и ему хотелось какого-то разнообразия, охоты и приключений. «Близнецы» не были «жестким» заведением, но были более конкурентным. Тут надо было быть расторопнее, немного больше потратить, но ассортимент был куда шире. У Даффи прямо из-под носа увели очень привлекательного шведа («Близнецы» были закрытым клубом, но иностранцев туда пускали, предварительно заглянув в паспорт), и в конце концов повел к себе домой застенчивого стажера из какого-то издательства, который очень усердно с ним заигрывал, немало выпил за счет Даффи, по дороге принялся ему рассказывать, что никогда раньше этого не делал (Даффи ему не поверил, но обещал, что больно не будет), а потом не захотел класть часы в пластмассовую коробку. Вдребезги пьяный, он расхаживал по квартире нагишом и вскрикивал: «Но я хочу засечь, сколько у нас получится, хочу засечь, сколько получится!» В конце концов, когда Даффи начал терять терпение, парень изобразил крайнее огорчение, покорно поплелся в ванную, положил в коробку часы и сразу вслед за тем туда же проблевался. Отмывая часы от рвоты и слушая доносящийся с дивана храп, Даффи еще раз мысленно присягнул на верность «Аллигатору».

На следующий вечер кое-что, наконец, произошло. Миссис Бозли отправилась в город. Ровно в половине девятого она вышла из дома и повергла Даффи в шок. В руках у нее не было лейки, и она не стала смотреть, нет ли где рядом соседки, с которой можно поболтать; она направилась прямо к своей машине и села за руль. Более того, она распустила волосы.

Она была умелым водителем, но Даффи без труда следовал за ней к Вест-Энду. Она явно знала эти места, но Даффи знал их еще лучше. Он три года проработал полицейским в Сохо, и до сих пор помнил там все закоулки и злачные места. Миссис Бозли остановилась на Грейт Мальборо-стрит, он проехал мимо нее, притормозил ярдах в тридцати и смотрел в боковое зеркальце, как она выходит и закрывает машину. Он последовал за ней вниз по Поланд-стрит, потом по Бродвик-стрит, налево, направо — и тут она неожиданно зашла в какой-то клуб. Несколько минут он постоял ярдах в двадцати от входа, потом пересек улицу и медленно пошел по тротуару.

«Пижон» — называлось это заведение, и даже через улицу было видно, что это место не из тех, в которые должна бы наведываться миссис Бозли — по крайней мере, та миссис Бозли, которую он знал. Над входом был устроен бордовый навес, на котором трехфутовыми самоварного золота буквами было начертано: «ПИЖОН». На окнах висели бархатные занавески, подвязанные кружевцем. Но хотя занавески и были подвязаны, внутрь заглянуть было нельзя, потому что кроме занавесок на окнах были еще и жалюзи, и они были закрыты. Понять, что там внутри, можно было благодаря большим квадратным тумбам перед входом, на каждом боку которых светились цветные слайды.

Даффи перешел через дорогу и быстро их осмотрел. На одном была фотография изогнутой барной стойки со множеством высоких табуретов, на другой — снимок чего-то, похожего на ресторан; столики были отделены друг от друга невысокими перегородками с подвесными двустворчатыми дверцами. Были там и две фотографии очень хорошеньких девушек — одна блондинка, другая брюнетка, обе с голыми плечами. На левой тумбе сверху было написано: «„Пижон“ — место, где расслабляются джентльмены»; на правой — «„Пижон“ — лучший отдых — лучшая компания».

Он отошел и стал ждать ярдах в тридцати от входа. Примерно через час показалась миссис Бозли и, не оглянувшись, быстро пошла к машине. Даффи проследил за ней достаточно времени, чтобы убедиться, что она едет домой, потом вернулся к дому Кэрол и поменял машины. Ключи он подбросил под дверь: на этом настаивала Кэрол. Отъезжая, Даффи с неодобрением окинул взглядом припаркованные машины. Вон та — не машина ли Пола Ньюмена?

На следующий день он то и дело посматривал туда, где в стеклянной будке сидела миссис Бозли. Ну и ну, думал он. Приличная работа, домик на Рейнерс-лейн, лейка, муж без одного легкого — и нате вам, волосы по плечам и цок-цок-цок в сомнительный клуб. Что бы это значило? Что бы это значило? Что это — приработок на стороне, чтобы оплатить расходы на лечение мужа? Если да, то это должно быть что-то очень выгодное, иначе зачем бы ей проделывать такой путь ради одного часа. Это должно быть что-то очень неблаговидное. А когда она оттуда вышла, она не выглядела так, будто только что занималась чем-то очень неблаговидным.

Возможно, всему этому было какое-то невинное объяснение. На практике такого никогда не случалось, но теоретически это было возможно. Может, там работал ее брат, или, скажем, внебрачная дочь. Могла же она навестить на работе внебрачную дочь? А почему она тогда распустила волосы? Даффи вынужден был признать, что так она казалась лучше, — не такой бесчувственной. Почти как если бы она не была стервой.

Эта загадка целый день поддерживала Даффи в хорошем настроении. Кроме того, он точно знал, что сегодня вечером не поедет за Таном на малайскую дискотеку — нет уж, благодарю покорно. После работы он позвонил Кэрол — узнать, можно ли к ней заехать. Нет, машина ему не нужна. Ему нужен тот коричневый конверт, который он отдавал ей на хранение. Он не рассчитывал, что «джентльмены» расслабляются за бесплатно. Еще он не рассчитывал, что они «расслабляются» в зеленых замшевых куртках с большими пластмассовыми молниями, водолазках и джинсах. Одна половина Даффи думала: да пошли они, я плачу, значит, и одеваться могу, как мне нравится. Другая, более разумная половина думала: не стоит выделяться. Он нырнул в самые глубины своего гардероба и извлек оттуда костюм времен своей полицейской молодости, изысканного цвета болотной тины с тесными брючинами и лацканами узкими, как треугольнички для игры в триктрак. Он надел его и остался недоволен тем, как облегают брюки его талию; он ослабил эластичный пояс, но разницы особой не ощутил. На то она и зрелость, сказал он себе, но другой голос прошептал: толстеешь, Даффи, толстеешь.

Он нашел галстук — узенький, как глист — и повязал его вокруг шеи. Делая это, он чувствовал себя самоубийцей, — господи, и шея тоже — до чего толстая. Затем он поглядел на себя в зеркало. Ну и вид. Будто рокер-шестидесятник, неудачно подделывающийся под «Джерри и Пейсмейкеров»; он покрутил воображаемыми барабанными палочками. Меньше всего его можно было принять за Джентльмена, Собирающегося Расслабиться. Может, ему стоит вынуть сережку? Или надеть более приличные ботинки? Черт, он и так уже сделал достаточно уступок. Подождем, пока они увидят его засаленные банкноты по одному фунту: вот тогда они поймут, с кем имеют дело.

Увидев его, Кэрол разразилась смехом.

— Куда это ты собрался, Даффи? На ретро-дискотеку?

— Что, неужели так плохо? Я думал, я выгляжу вполне.

— Ты выглядишь ужасно.

И она поцеловала его в губы, в восторге от того, как ужасно он выглядит. Ремень надавил на живот, и ему захотелось писать. Когда он вернулся, Кэрол сказала:

— Да, я пробила для тебя те имена. Извини, что так долго, мне не хотелось рисковать.

— Конечно. Спасибо, любимая. Ну и как?

Она протянула ему листок. Он быстро пробежал его глазами. Все так, как говорил Хендрик. И за самим Хендриком ничего не числится. Все-таки надо поблагодарить.

— Ты очень помогла, любимая. Это как раз то, что мне было нужно.

— Ну и как продвигается?

Она не спрашивала, что именно продвигается, потому что не слишком хотела это знать. Но в общем и целом успехи Даффи были ей небезразличны.

— Так себе. Ни шатко, ни валко. Но за это платят.

— А это главное.

Она сходила и принесла его коричневый конверт. Он взял деньги и затолкал их в карман. Когда он уходил, Кэрол еле удержалась от смеха — кургузый пиджачок делал его похожим на бандита из старого гангстерского фильма — похоже, он уже начал ощущать себя человеком со средствами. Его запросто можно было принять за джентльмена — в темноте, и если свет был в спину.

Он припарковался на Грейт Мальборо-стрит и дальше пошел пешком; у него сосало под ложечкой. Когда он служил в полиции, этого заведения еще не существовало. Каким оно окажется? Шикарным? Или низкопробным притоном? Каким бы оно ни было, это не сравнится с сидением на Рейнерс-лейн в развалюхе «Мини».

На раздвижных стеклянных дверях значилось: «Пижон». На половике у порога значилось: «Пижон». На внутренних стеклянных дверях значилось: «Пижон». Здешние хозяева не давали забыть о том, где ты находишься. Внутри, как сначала показалось Даффи, было очень темно. Слева от него был гардероб, и там стояла девушка. Даффи в любом случае пришлось бы задержаться у гардероба, но остановился он по другой причине — грудь девушки была абсолютно голая, и при этом очень аппетитная.

— Вашу шляпу, сэр, — сказала она.

— У меня нет шляпы.

— Нет. Вашу шляпу, сэр.

Он подошел поближе. Он что, идиот? Ничего, что он так уставился на ее грудь?

— Прошу прощения, — сказал он, — я тут в первый раз.

— Все нормально, сэр, — улыбнулась она, демонстрируя безукоризненные зубы, — вы пригласите какую-нибудь из девочек вниз?

— О, разумеется.

— Двадцать фунтов, сэр.

— О, разумеется.

Гадая, за что платит, — или за кого — он медленно отсчитал двадцать фунтов. Что значит «вниз»? И где «девочки»?

Недоумение его, впрочем, быстро разрешилось. Повернувшись спиной к той, что спрашивала про шляпу, он тут же их увидел. Справа обнаружилась длинная изогнутая стойка, что была на цветном слайде при входе; в действительности она показалась ему меньше и не такой роскошной, как ее изображение. Вокруг бара в разных позах расположились десятка полтора девушек; пятеро из них увивались вокруг толстячка в дальнем конце стойки.

Все девушки, как он заметил, были разного типа, среди них одна видимо-негритянка и одна видимо-китаянка (а может, видимо-малазийка); но всех их объединяла общая черта: голые груди. На одной, правда, был надет лифчик. Когда Даффи направился к бару, она автоматически его приспустила, и грудь слегка колыхнулась. Восемь или десять девушек встали, чтобы усадить его на табурет. Чудовищных размеров бармен велел ему заказать выпивку; Даффи счел, что это очень хорошая идея. Он заказал виски.

— Четыре фунта, сэр.

С таким голосом спорить было нельзя; если и можно было что-то сказать в ответ, так это лишь: «Почему же так мало? Мне ничего не стоит, вот, пожалуйста, возьмите семь». Виски было на донышке. Он истратил уже почти половину глисоновских денег.

— Вы уж простите, что не могу вас всех угостить, — извиняющимся тоном проговорил он. Он никогда не видел одновременно столько грудей разного калибра. Ему стало смешно. Он не ощущал себя попавшим в гнездо разврата; скорей, это было похоже на то, как если бы он попал в зоопарк.

— Ничего, — сказала девушка справа, — в баре для нас бесплатно.

Они пили, в основном, апельсиновый сок. Он — из стакана виски. Разговор стал иссякать. Даффи начал нервничать.

— Ну так чем вы занимаетесь? — спросил он, словно на великосветском рауте. Это был, возможно, самый ненужный вопрос из всех, какие он задавал в своей жизни. Девушки захихикали.

— А вы чем занимаетесь? — парировала одна слева — смуглая девица с шотландским акцентом и грудями умеренного размера.

— Я… э… я… э…

Кое-кто уже начинал посмеиваться. Мужчины всегда врут, это правило они хорошо усвоили. Наконец, он сказал:

— Я — этот… кутюрье.

Они так и прыснули; одна из обхаживавших толстяка девушек откололась от своей группы и присоединилась к Даффи. Беседа возобновилась. От виски почти ничего не осталось.

— Ладно, — сказала та, что слева, — насмотрелся уже. Кого возьмешь с собой вниз? Мы в нетерпении.

— О, — Даффи допил остатки виски — не больше чайной ложки. Он стеснялся отдать предпочтение какой-нибудь одной, хоть и заплатил за это двадцать фунтов. Он мотнул головой влево и сказал, — с тобой, наверное.

Они встали, и девушка в лифчике тут же подняла бретельки и сунула сиськи в чашечки. Там они и останутся — до следующего клиента. Он пошел за выбранной им девушкой. На ней были черные бархатные брючки длиной до середины икры и золотистые плетеные босоножки на высоком каблуке. Со спины она походила на венецианского гондольера.

Внизу было еще темнее. Сильно пахло благовониями. Они пришли в еще одну комнату с картинки — ту, что с отдельными кабинками и двустворчатыми дверками. Быстренько осмотревшись, девушка нашла незанятую кабинку, и они вошли внутрь. Она нажала кнопку звонка и спросила:

— Как тебя звать, милашка?

— Ник. А тебя?

— Делия. Дурацкое имя, верно? Если хочешь, зови, как тебе нравится. Многие так и делают.

— Нет, хорошее имя. Серьезно, нормальное.

Вряд ли у него будет много случаев называть ее по имени; кричать через комнату не придется. Появился официант с двумя бокалами и маленькой бутылкой шампанского; в ведерке был не столько лед, сколько талая вода.

— Десять, — шепнула девушка, и он отсчитал из денег Глисона еще десятку.

Девушка налила два бокала, и они чокнулись. Он отпил из своего, она поставила свой на стол.

— Откуда ж такие шмотки?

— Нравятся?

— Да, прикольные. Прямо из пятидесятых, верно?

— Угу.

— Откуда такие?

— Есть такой магазинчик. Торгует шмотками, какие были в моде в пятидесятые.

Девушка улыбнулась. Улыбка у нее почти нормальная, подумал он.

— А почему тогда от них пахнет нафталином?

— Да нет, это у меня такой одеколон. Тоже ретро. Не слыхала — нафталиновый одеколон?

— Шутите.

— Нет. Не шучу.

— Ты смешной.

— Угу.

— Хочешь — подержись за мои титьки.

— О.

— Ты ведь за них заплатил. Потому они и наружу. Они не для того, чтоб на них смотреть.

— Конечно, нет.

Это было не намного приятнее, чем подержать мешок с сахарной пудрой; она, несомненно, знала, как свести эротику к минимуму. Он протянул руку и положил ладонь на ее правую грудь. Она, казалось, сразу же успокоилась, словно теперь все необходимые приличия были соблюдены.

Он взглянул на столик. Кроме шампанского, на нем находились три вещи: зажженная свеча, букетик экзотического вида цветов — наверняка, искусственных, — и курильница с воткнутой в нее дымящей палочкой.

— Они настоящие, — сказала она. Возможно, это относилось не к титькам.

— Правда?

— Да, понюхай.

Почему бы и нет. Рассчитав алгоритм, он понял, что не сможет дотянуться до цветов, не высвободив правую руку, он и так брал шампанское левой и каждый раз путался в сплетении рук. Он выпустил ее грудь и наклонился к цветам. Тут он краем глаза уловил какое-то движение. Цветы пахли чем-то растительным, но вовсю коптящая курильница мешала достоверно разобраться.

Он выпрямился и снова положил руку ей на грудь — опять на правую, которая была ближе, тянуться к дальней было бы выражением чрезмерной фамильярности — или недовольства.

— И что это за цветы?

— Не знаю. Они свежие. Их каждый день меняют. Мистеру Далби каждый день присылают их из-за границы. Он это называет: свежие цветочки для моих цветочков.

— Почему ты выплеснула шампанское, пока я их нюхал?

— Чтоб скорей заказать вторую бутылку. Я разлюбила шампанское — сразу, как стала здесь работать. Хочешь, я тебе отдрочу?

— Э… попозже.

— Если ты насчет цены, это будет стоить десять. Смотри-ка, сюда идет мистер Далби, давай скорей закажем еще бутылку.

Она нажала кнопку звонка, и Даффи снова убрал руку с ее груди, чтобы достать деньги. Человек, показавшийся из двери в дальнем конце комнаты, медленно шел по проходу. Он был очень спокоен и, казалось, вовсе не смотрел по сторонам, но едва заслышав его мягкие шаги, девушки нажимали на кнопку и заказывали еще шампанского.

— Если ты не против, в этот раз я выпью твой тоже.

— Ладно, но не тяни, надо, чтоб казалось, что мы выпили вместе.

— Ладно.

Мистер Далби почти поравнялся с их кабинкой. Походка у него была медленная, стариковская, но, может статься, оттого, что он не хотел отвлекать клиентов. На самом деле ему было не больше сорока, и у него было круглое лицо, маленькие круглые очки, розовые щеки и костюм в полоску. Даффи отвернулся, и причиной тому было не стеснение. Мистер Далби был человек из ящика.