4

Служебная записка: от Гаая Олаани, представителя «Симс Банкорп» на борту субсветового судна «Дян Чжи» – начальнику отдела колониального управления.

В соответствии с полученными распоряжениями колония 3245.12 эвакуирована с полным соблюдением регламента. Список сотрудников – см. приложение А. Список оборудования, вывоз которого признан экономически неоправданным, – см. приложение Б. В приложении В приводится перечень автохтонных биологических факторов, замедляющих стандартный процесс терраформирования и, вероятно, послуживших причиной неудачи проекта, в том числе непропорционально низкого уровня воспроизводства. В случае реколонизации рекомендуется провести расширенный комплекс исследований касательно влияния местной биоты на процесс терраформирования. Если об этом умолчать, тот, кто выкупит лицензию, может подать на нас иск за сокрытие информации.

Служебная записка: от Мусси Шара, заместителя начальника отдела космических исследований – Гильермо Ансаду, менеджеру проекта.

Меня не интересует, насколько вашему агенту можно доверять. Они просто хотят вставить нам палки в колеса. Мы знаем, что «Симс» толком не занималась ни бытовыми условиями, ни материально-техническим обеспечением, не говоря уж о том, что они поселили людей в долине затопления на пути тропических циклонов. Если коровы и овцы до сих пор живы, значит, терраформирование прошло успешно. Придерживайтесь расписания.


Офелия не знала, в какой момент потеряла счет дням. Первые четыре (или пять?) дней она трудилась не покладая рук. А когда вымыла и обесточила все холодильники, проверила, не осталось ли в домах пожароопасных вещей, и выработала комфортный для себя распорядок дня, еще несколько дней провела в блаженном безделье.

День за днем она занималась чем хотела. Никто не отвлекал ее. Никто не ругался. Никто не говорил, что ей делать. Помидоры мало-помалу превратились из крошечных зеленых бусинок в мясистые зеленые шары. Фасоль выпростала из сморщенных сухих цветков длинные стручки, жиреющие день ото дня. Под пышными цветами завязались и надулись, как воздушные шарики, первые кабачки. По утрам Офелия проходилась по огородам, собирала стеблегрызов и листоедов и давила склизевиков; для такой работы ей даже не надо было думать.

Днем она проверяла оборудование: рециклер, электростанцию, насосы и фильтры. Хотя уже много лет эти обязанности лежали на чужих плечах, она без труда вспомнила, что и как устроено. Пока что все показания были в норме. Ни перебоев с электричеством, ни мутной желтой воды из кранов. Закончив проверку, Офелия продолжала обходить поселок, стаскивая все, что могло пригодиться, в швейные залы. Там ей было уютно; иногда она ложилась там вздремнуть после обеда, а когда солнце уползало за деревья, просыпалась и с новыми силами шла проверять скот.

Это единственное, что немного омрачало идиллию: ей не хотелось возиться с животными, словно с детьми. Но она понимала, что животные ей пригодятся. Ей понадобится мясо, когда закончатся запасы в больших морозильных камерах в центре. Понадобится больше шерсти, чтобы прясть. Мысль, что шерсть придется мыть и чесать, не вызывала у нее энтузиазма, но овец уже постригли, так что до следующей весны об этом можно не думать.

А пока она каждый день проверяла, что животные на месте. Ни овцы, ни коровы не уходили далеко от выпаса; местными растениями они питаться не могли. Первые дни после ее возвращения овцы сильно тревожились; должно быть, представители Компании сильно нашумели, пытаясь отловить несколько барашков на ужин. Но слепое доверие к человеку быстро вернулось: Офелию они знали и, лишившись знакомых пастухов, скоро к ней привыкли. Коровы, доверяющие людям меньше, провожали ее подозрительными взглядами и поворачивали вслед уши, когда она шла полем, но не разбегались.

При мысли о представителях Компании Офелия всякий раз злилась. Если они так хотели свежего мяса, могли бы взять его из холодильников в центре, вместо того чтобы пугать овец и оставлять гору потрохов. Конечно, они не знали, что кому-то придется наводить здесь порядок, но все равно свинячить нехорошо.

Вечером, когда спать еще не хотелось, она шила себе удобную одежду из материалов, оставленных другими поселенцами. Вдали от посторонних глаз ее пальцы сами собой тянулись к ярким цветам, от которых она давно отвыкла. Алый цвет дневки, желтый цвет платья из детских воспоминаний, теплый зеленый цвет томатных листьев и прохладный, с жемчужным отливом, цвет мясистых плодов. Обрезанные штаны Барто отправились в рециклер; теперь у нее были свои собственные шорты с бахромой понизу.

Лишь когда первые помидоры начали розоветь, ощущение времени вернулось. Как давно она живет одна? Офелия попыталась сосчитать, но за исключением первых дней ее новая жизнь была небогата на события, которые могли бы удержаться в памяти. Компьютер, сообразила она, когда немного успокоилась. Время можно посмотреть в компьютере. Там ведь есть встроенный календарь. Она может даже вести журнал, если захочет.

На самом деле ей было все равно. Достаточно знать, когда пора заниматься посадками (хотя в местном климате некоторые культуры росли круглый год), и здесь ей поможет компьютер. Вести журнал бессмысленно: все равно его никто не прочтет, и вряд ли ей самой захочется перечитывать написанное.

Наконец она все-таки открыла журнал и проверила дату. Тридцать два дня. Невозможно: слишком долго. Она недоверчиво ткнула в экран. Цифры не изменились. Она долистала до последнего отчета и для верности пересчитала дни на пальцах. Все правильно, последняя короткая запись была сделана тридцать два дня назад: «Журнал скопирован в куб для транспортировки. Колония ликвидирована. Выживший персонал эвакуирован». Офелия отмотала еще на тридцать дней назад, к отчетам, написанным до прибытия представителей Компании. Она никогда не тратила время на то, чтобы читать журнал и тем более его вести, но, начав, поняла, что не может оторваться. Кто-то не ленился обходить все машины по четыре раза в день и скрупулезно вносить показания; кто-то проверял уровень воды в реке, температуру, объем осадков, скорость ветра. Временами коротко упоминались животные («Еще один мертворожденный теленок») и растения («Рассада кукурузы в этом году чистая, без кистевика»).

Но сколько же всего в этих отчетах не говорилось! Офелия продолжала листать в надежде найти упоминания известных ей событий. Кто-то тщательно фиксировал даты рождения и смерти, информацию о переездах, тяжелых заболеваниях, травмах… но нигде не говорилось, какие события стояли за этими фактами. Из скупого «К. Геродис переехала из дома К. Боты в дом Р. Стефаноса» можно было заключить, что некая К. Геродис с котомкой вещей просто перебралась в дом по соседству. Но Офелия помнила, сколько скандалов предшествовало этому переезду, помнила мертворожденных детей и то, как Костан обвинял Кэру в колдовстве, а она обвиняла его в том, что тот спускает все семя на «эту потаскуху Линду»… и то, как Линда потом отомстила Кэре и как ее месть стоила колонии последних остававшихся в живых кур. Рейнальдо единственный осмелился принять Кэру после того, как Костан вышвырнул ее за дверь… А потом, полгода спустя, она вдруг умерла, и никто не захотел разбираться, как можно было, споткнувшись и упав вперед, так сильно удариться затылком о камень, чтобы это привело к смерти.

Что толку в записях, если в них нет ничего, кроме цифр и дат? Офелия заколебалась. Много лет им внушали, что это официальный документ и редактировать его могут только специально обученные этому люди. Конечно, ее правки останутся незамеченными, но… так будет правильно. Она знала, что так будет правильно.

Она внимательно изучила панель управления. Возможно, компьютер не примет изменения. Но ей удалось подобрать верную комбинацию; окно с отчетом развернулось во весь экран, и на пустом поле, где можно было что-нибудь написать, появилась стрелочка курсора.

На то, чтобы записать историю так, как ей хотелось, ушел весь остаток дня. Офелия была хорошей рассказчицей и знала, как должна выглядеть история Кэры и Костана. Но собственноручно печатать слова, видеть, как они появляются на экране, оказалось куда сложнее. Она то и дело возвращалась к написанному, чтобы внести уточнение: мать Костана всегда недолюбливала Кэру; его отцу она нравилась; его брат крутил любовь с Линдой. Все имело отношение к делу, все требовалось включить в историю, но то, что Офелия могла бы передать подмигиванием, легким наклоном головы или интонацией, на письме смотрелось топорно и даже неправдоподобно.

Когда она закончила, уже стемнело. Сама того не заметив, она прожила одна на планете тридцать два дня и сегодня не успела даже проверить оборудование. У нее затекла спина и разболелись бедра, так что она не сразу смогла встать из-за стола. И как некоторые работают сидя весь день? Нет, больше она такой ошибки не совершит. По дороге домой ночь почему-то казалась ей темнее, чем обычно, хотя, задрав голову, она увидела в ясном небе звезды. Вечер был тихий; теплый влажный воздух мягко обволакивал кожу.

Нога приземлилась в дорожку из слизи, и Офелия сердито крякнула. Она терпеть не могла поскальзываться, к тому же от слизи чесалась кожа. Вернувшись домой, она залезла в душ и как следует потерла ногу мочалкой, опираясь на стену, чтобы не потерять равновесие. Прежде такие опасения ее не беспокоили. Весь ужин она чувствовала, что изо всех сил избегает какой-то мысли. Она счистила объедки, вымыла посуду и закрыла ставни. В доме было душновато, но ей хотелось оградиться от внешнего мира.

Лежа в темноте, она наконец позволила себе отпустить мысли. Тридцать два дня. На грани сознания маячил страх, огромный, как гора. Нарастал ли он? Нет… Удивительное дело: она уже взобралась на эту гору, не чувствуя ее, не сознавая ее масштабов. Такое уже случалось прежде, с другими страхами. Когда они с Кейтано впервые занялись любовью… когда они с Умберто поженились… когда у нее впервые начались схватки… Всякий раз она задним числом осознавала, что не столько переборола страх, сколько бессознательно оставила без внимания. Вот и сейчас…

Мне было страшно. Офелия вспомнила тот единственный немой вопль, который тут же подавила, загнала назад, словно ребенка на полпути из утробы. Теперь она могла бы исследовать эту гору страха, но уже не помнила, чего так боялась. Страх маячил на границе поля зрения, неоформившийся, зловещий и непостижимый.

Наверное, это к лучшему. Не думай слишком много, наставляла ее мать. Не трать время на то, что было; его уже нет, оно улетело, как листок бумаги, подхваченный ветром. Конечно, мать имела в виду все плохое; хорошие воспоминания она призывала беречь.

Растянувшись на кровати в темноте, Офелия прислушалась к ощущениям. Левое бедро болело сильнее, чем правое, а плечи задубели. Жаль, что некому их размять. Но страшно ли ей? Нет. Больше нет. Оборудование работает. Коровы и овцы живы, а если бы и погибли, запасов продовольствия хватит на несколько лет. Она не страдала от одиночества, как страдают от него другие люди. Ей пока не наскучило жить без чужой указки. И все-таки на следующее утро, работая в огороде, она вдруг почувствовала, что по лицу ее текут слезы. Почему? Ответа не было. Огород стал для нее утешением. Помидоры, спеющие на глазах… Вон тот, глядишь, вечером уже можно будет сорвать. Зеленые стручки фасоли, высокие стебли кукурузы – ее густой запах всегда напоминал Офелии о теле Кейтано. Не то чтобы ей хотелось с кем-то поговорить… скорее хотелось, чтобы кто-нибудь ее выслушал. Мысли вернулись к компьютеру в центре и к журналу, который хранил столько данных и при этом не рассказывал ничего.

Записать все истории с ходу было слишком трудно. На это уйдет вся оставшаяся жизнь, и все равно закончить не удастся. Офелия оставляла для себя подсказки: мигрени Евы, день рождения сестры Розары, когда разбился кувшин; что она чувствовала, когда во втором потопе разбились последние лодки и никто не решался переправиться через реку, даже когда сезон дождей закончился.

Опираясь на эти подсказки, она могла записать полноценные истории – рассказать, как все было, – позже. Она писала не каждый день, а только когда ей этого хотелось, когда воспоминания зудели сильнее ноги, наступившей в оставленную склизевиком дорожку, когда ей нужно было увидеть их на экране, чтобы убедиться: у этих воспоминаний есть конец. Бывали дни, когда она заносила только сухие данные: показания приборов, температуру, осадки, заметки об урожае.

Офелия сидела на пороге и ела очередной поспевший помидор. В этом году урожай будет некуда девать. Полуденное солнце припекало стопы; спрятавшись в тени, она выставила ноги наружу и тянула носки то на себя, то от себя, пока не начало казаться, будто на ногах у нее горячие тапочки. Она проводила снаружи столько времени, что ноги довольно сильно загорели и руки тоже. Она вытянула руку, подставив ладонь солнцу, и полюбовалась браслетом, сплетенным из семенных коробочек дневки. Семена внутри постукивали, как миниатюрные кастаньеты. Какое-


то насекомое ужалило ее в спину; она взяла мухобойку, которую смастерила из прутика и обрезков ткани, и почесала зудящую кожу.

Она знала, что эта благодать не будет длиться вечно. Через полгода все станет совсем по-другому. Но верилось в это с трудом. Благодаря оборудованию жизнь будет простой всегда. Если, конечно, ничего не сломается. Офелия проверяла машины каждый день и не находила никаких неисправностей; все показатели были в норме. Наверное, для них жизнь тоже стала проще, ведь обслуживать приходится всего одного человека.

На востоке вздымались огромные башни из облаков, ослепительно-белые сверху и растрепанные, будто грязные снизу. Приближался один из тех свирепых морских циклонов, что могли затянуться на несколько дней. Бывали годы, когда они обходили колонию стороной; бывало и наоборот, по два-три шторма за лето, способных погубить половину урожая. После обеда, когда становилось слишком жарко, Офелия обычно ложилась вздремнуть, но сегодня, вздыхая, заставила себя подняться и взяла корзину. До начала шторма нужно было оборвать поспевшие плоды и еще раз проверить оборудование.

Порывистый ветер переворачивал листья садовых растений, обнажая бледную изнанку. Переходя от дома к дому, Офелия собирала урожай, проверяла, закрыты ли ставни и двери, надежно ли заперты сараи. Высоко над головой тучи затягивали небо, и теплый желтый свет тускнел, приобретая белесый оттенок. Воздух сгустился; стало душно, липко и одновременно как-то зябко; по коже забегали мурашки. Дом заполнялся корзинами со спелыми помидорами, фасолью, перцем, кабачками, тыквами-горлянками и дынями; порывы ветра гоняли по комнатам густой овощной аромат. Когда посыпались первые капли дождя, Офелия закончила собирать урожай и пошла в центр.

Как она и ожидала, барометр в центре показывал низкое давление; жужжало штормовое предупреждение. Офелия отключила сигнал и вызвала экран с метеорологическими данными. Она и не думала, что система работает до сих пор, что Компания решила оставить метеоспутник на орбите. Облачный вихрь висел над морем, его края пока еще только касались суши. Офелия окинула взглядом цифры по бокам от изображения. Интересно, что они значат. Как бы там ни было, шторм будет сильный и скоро доберется до поселка – это главное, что ей нужно знать. Хорошо бы увести животных с пастбища, если получится… Во время шторма река выходила из берегов, и коров могло унести течением.

Офелия выглянула за дверь, и лицо тут же обдало водной пылью; подхваченный ветром дождь косо хлестал по улице. Уже почти стемнело, и очертания зданий растворялись в сумерках. Нет уж, не хватало еще бродить по темноте под дождем, разыскивая глупых животных; в конце концов, им должно хватить ума подняться повыше. А она дождется затишья и пойдет домой.

Когда шквал улегся, воздух стал тяжелый, липкий и навязчивый, как незваный ухажер. Офелия шлепала по лужам, вслушиваясь в странные звуки, доносящиеся издалека. Что это – шум ветра в лесу? А этот писк, эти стоны – скрип деревьев или крики животных? Она зашла в дом, и в ноздри ударил тяжелый запах овощей и фруктов, заполнивший теплый сырой воздух. С фонариком в руках она обошла дом и закрыла ставни тяжелыми брусьями, как всегда делала в шторм. Заперла кухонные двери – сетчатую наружную и сплошную внутреннюю. Потом вернулась в дом со стороны улицы и закрыла на задвижку сетку. Внутреннюю дверь она запирать не стала: пока ветер дует в другую сторону, в этом нет нужды.

Она успела напечь новую порцию лепешек, обжарить лук и нарезать свежих овощей, а потом поужинать в тишине, прежде чем налетел новый порыв ветра. По кухонному полу прошелестел сквозняк. «Бейся-бейся», – подумала Офелия. Они с Умберто строили дом на совесть и тщательно следили за его состоянием. Он выдерживал и не такие ветра.

Она легла в постель и заснула под завывания ветра, почти не слыша, как один шквал сменяется следующим, перемежаясь минутами тишины. Утром из-за двойных ставен не пробивалось ни капли света. Не нужно было выглядывать наружу, чтобы понять: шторм добрался до поселка. Ветер с воем гулял в переулках, через каждую щелочку в дом рвался сквозняк, гонимый его чудовищной силой. Офелия включила свет, порадовавшись, что электричество не пропало. В прошлые разы такого не случалось, но по детским воспоминаниям с другой планеты она знала, что в сильный шторм электростанция может выйти из строя.

Хотя снаружи завывал ветер, а по ногам, будто стая мышей, щекотал сквозняк, в доме было жарко и душно. Есть не хотелось, но Офелия заставила себя разрезать золотистую дыню из чьего-то огорода. Она надеялась, что, если съесть ее, пахнуть будет меньше, но одуряющий аромат никуда не делся. Может, открыть окно с подветренной стороны? Офелия вернулась в спальню и открыла внутренние ставни. Дынный запах последовал за ней, заструился мимо нее в окно. Она отступила в угол и тут же подпрыгнула: совсем рядом ударила молния, и за второй парой ставен вспыхнуло белым, а от раската грома в ушах зазвенело так, будто ее шарахнули по голове заступом.

Нет, лучше уж потерпеть приторный дынный запах. Когда сердце чуть успокоилось, Офелия снова закрыла внутренние ставни и легла, но кровать показалась ей недостаточно безопасной. Она нехотя встала, стащила с постели простыню и подушки. В чулане будет душно, зато можно не бояться молний. Она разложила постельное белье на полу и свернулась в своем гнезде.

Шум снаружи нарастал; ветер выл как животное, как демон, мечтающий добраться до нее и разорвать на куски. Офелия дрожала среди простыней и подушек, уговаривая себя заснуть. Она всегда плохо спала в грозу. С каждым раскатом грома она сжималась на полу с замирающим сердцем. Каждый звук, достигавший ее ушей, означал что-то плохое: что-то отвязалось и теперь бьется в окна и двери, что-то сломалось, и стихия вот-вот ворвется в дом.

В памяти всплыли давно забытые слова – молитвы, которым ее научила бабушка, когда молилась сама. В грозу верить в сверхъестественные силы было нетрудно. Офелия бросила молиться, когда вышла за Умберто. Не то чтобы он ей это запрещал – просто для него таких вещей, как религия, не существовало. Когда они подавали заявку на место в колонии, в графе «вероисповедание» он поставил прочерк, и Офелия не возразила. Вдали от семьи, среди людей, которые, если у них и были какие-нибудь религиозные убеждения и предрассудки, никак их не выказывали, без поддержки какого-либо подобия церкви ее детская вера развеялась сама собой.

Но теперь Офелия бормотала затверженные когда-то фразы, спотыкаясь на забытых словах, и это странным образом успокаивало. Скорчившись в тесном душном чулане, она провалилась в беспокойный, прерывистый сон, а когда проснулась, вокруг стояла зловещая тишина.

«Не выходи из дома посреди бури». Офелия знала это и никогда не нарушала запрет. Она научила этому своих детей, хотя не раз слышала из-за закрытых дверей восхищенные возгласы соседей и соседских детей и сердитые голоса, зовущие их назад в укрытие.

Что там – ночь или день? Середина бури или ее конец? Офелия высунулась из чулана, но вокруг были только тихие пустые комнаты, залитые электрическим светом. Покряхтывая от боли – во время шторма суставы всегда болели сильнее, – она на четвереньках выбралась из чулана и медленно встала.

Если это затишье в центре бури, то шторм вернется с другой стороны, а значит, открывать окна в спальне нельзя. А вот дверь на улицу… Офелия сделала шаг, другой по прохладному влажному полу, прислушиваясь, не идет ли новый шквал. Вдалеке прокатился раскат грома, но это могло значить что угодно.

Она открыла внутреннюю дверь, мокрую от ливня, просочившегося через сетку. Вода закапала на пол, оставляя лужу. Теперь стало видно, что снаружи посветлело. Офелия отодвинула щеколду и толкнула наружную дверь. Деревянная рама набухла от воды и не поддалась – пришлось навалиться на нее бедром, но даже тогда сетка открылась не сразу; оказалось, что на нее упало небольшое деревце, росшее у крыльца.

Улицу заливал бледный прозрачный свет, в котором видны были доверху заполненные бурлящей водой канавы и подтеки грязи на дороге. Офелия посмотрела наверх. Кружок ясного голубого неба прямо над головой… а вокруг – сплошная стена облаков, тронутых золотыми мазками восходящего солнца. Все как ей рассказывали, как на картинках. И одновременно – совсем по-другому, потому что на этот раз она сама стояла в центре бури, увязая ступнями в скользкой грязи, и рассказать об этом было некому.

Вторую половину шторма можно было бы переждать в центре; там так же безопасно, а то и безопаснее, чем дома. Но ей хотелось встретить его, посмотреть, как быстро он начнется. «Опасно», – произнес старый голос строгим тоном, знакомым из детства. Шторм вроде этого может убить ее с той же легкостью, с какой она давила ползунчиков и склизевиков. Нужно вернуться в дом и снова укрыться в чулане.

Она отошла от дома, разглядывая облака на востоке. Казалось, они совсем не движутся. Еще несколько шагов, и ей стало видно всю улицу, уходящую на восток. Все дома уцелели. В огороде повалился забор, утянув за собой помидорные кусты. Стебли кукурузы распластались на земле, все как один указывая в сторону леса. Вдалеке беспокойно блеяли овцы и мычали коровы.

Стена облаков как будто приблизилась, но сказать наверняка было трудно. Офелии хотелось дождаться, когда они доберутся хотя бы до летного поля или даже до крайних домов. Она успеет забежать внутрь. На этот раз ветер будет дуть с задней стороны дома; само здание станет для нее щитом.

Она сделала несколько шагов навстречу облакам почти с тем же бунтарством, с каким впервые вышла из дома голой, но быстро одумалась. Глупо будет, если шторм застигнет ее на открытом месте. В облаках сверкнула молния; Офелия задрала голову и увидела, что дальний край голубого круга отодвинулся, а восточный край приблизился.

Как же это было красиво! Офелии всегда нравилось разглядывать космоснимки циклонов, изящные белые спирали над синей водой, но она и не представляла, до чего прекрасны они изнутри. Облака всех оттенков синего, серого и лилового с золотыми шапками, уже начинающими белеть, и глубокая прозрачная синева за ними. Ей не хватало слов, чтобы описать свои чувства; пока восхищение в ней боролось со страхом, она прошлась по улице еще немного, чувствуя, как прохладная жидкая грязь ласкает ступни.

Потом стена облаков нависла прямо над ней, и дальний конец улицы скрылся в реве дождя и ветра. Офелия бросилась в дом через спутанные ветви поваленного дерева, и одновременно первые порывы ветра обрушились на дальнюю стену дома. За считаные секунды золотисто-бело-синяя безмятежность растворилась в сером ливне, ветре и невыносимом грохоте.

Офелия стояла у двери, выглядывая в щелочку. Дом содрогался от ударов ветра, но ей больше не хотелось прятаться в чулане. Несколько часов она смотрела, как дождь хлещет по домам на противоположной стороне улицы. Когда у нее устали ноги, она подтащила к двери стул и продолжила наблюдать сидя. Буря не стихала весь день, но к вечеру смягчилась. Ветер слабел, затишья между порывами становились все длиннее. С наступлением ночи ветер задул ровнее и спокойнее, лишь изредка прерываясь налетающими с востока шквалами.

Дождь не прекращался еще долго. На этот раз Офелия ночевала в постели, оставив на кухне свет, – почему-то со светом ей было спокойнее. В комнате снова было душно; из-за сырости к и без того тяжелому овощному духу добавился запах плесени. В такой дождь открывать ставни было нельзя, но Офелия оставила приоткрытой входную дверь. В ту ночь сны о воде сменяли друг друга: ей снились водопады, реки, слезы, струящиеся по каменным ликам, текущие крыши, лопнувшие трубы. Всякий раз она просыпалась в уверенности, что это произошло наяву, и всякий раз убеждалась, что лежит у себя в постели, лишь немного отсыревшей от напитанного влагой воздуха.

Все утро с высокого затянутого облаками неба лил дождь – затяжной и тоскливый, но безобидный. Время от времени налетал шквал, пригоняя с собой низкие темные тучи, но на востоке кое-где уже проглядывало голубое небо. Офелия задыхалась от жары и влажности. Она протиснулась мимо упавшего дерева и встала посреди улицы под струи дождя, смывая с себя пот. Дождь был теплый, почти как ее тело, и она запрокинула голову, открыла рот и стала глотать воду.

На первый взгляд никакие постройки не пострадали, хотя в тот день Офелия не успела обойти все. Сначала она проверила центр – самое важное оборудование продолжало работать как ни в чем не бывало, словно и не заметило шторма. Возможно, так оно и было. В воздухе едва уловимо пахло машинным маслом и чуть более отчетливо – сыростью и плесенью. Офелия запустила вентиляторы, чтобы проветрить швейные залы. Она помнила, как из-за последнего сильного шторма иголки заржавели, и их пришлось полировать заново. В лучах заходящего солнца она перетащила в центр самые пахучие овощи. Больше никаких дынь в доме.

Ночью, когда последние порывы ветра сотрясали ставни, за которыми посверкивали молнии, она лежала в постели и не понимала, почему всю жизнь боялась гроз. Тело отяжелело, но словно обновилось, очистилось под струями дождя. Раскаты грома отдавались в груди и животе, вибрировали в костях. Ей вспомнился Кейтано.

Бесстыжая старуха. Ты заслуживаешь смерти. Старый внутренний голос бранил ее, ругал за голую кожу, за то, как она открывала для себя собственное тело. Как прекрасно, прошептал новый голос. Других слов у нее не нашлось, но перед глазами сменяли друг друга видения: темный дождь, порывы ветра, высокие облака, вздымающиеся к свету.

Ей снились замки, звезды и горы, которых она никогда не видела.

Помидоры и кукуруза пропали полностью; фасоль, залитая водой, почти вся пожухла и пожелтела. Кабачки вдоль забора как ни в чем не бывало топорщили свои резные широкие листья, ничуть не пострадавшие от ветра и дождя. Офелия расчистила дорожки между грядками от обломанных помидорных плетей, оттащила кукурузные стебли в компост и отправилась осматривать другие огороды. Все высокие растения погибли, низкорослые, с пышной ботвой – уцелели. Часть плодовых деревьев – к счастью, не все – вывернуло с корнем.

Чтобы проверить животных, пришлось брести через пастбище по щиколотку в грязи. Овцы еще до начала шторма перебрались в кустистые заросли у кромки леса, оставив на мокрой земле цепочку следов. Офелия прошла по следам и обнаружила большую часть отары – животные с набрякшей от воды шерстью печально щипали местную зелень. Вооружившись веточкой, она загнала их назад на пастбище, в очередной раз гадая, почему генные инженеры не сделали овец поумнее. Животное, глодающее несъедобный кустарник, вместо того чтобы по собственным следам вернуться к нормальной пище, явно нуждалось в доработке.

Из-за разлива реки коровы паслись ближе к поселку, чем обычно. Офелия попыталась отогнать их еще ближе к домам, но они только отступали в воду, где для нее было слишком глубоко, а когда она попробовала замахнуться на них веточкой, несколько коров, поднимая брызги, шарахнулись от нее на глубину, где две из них потеряли равновесие и, жалобно мыча, скрылись в стремительном потоке.

Офелия сердито уставилась на оставшихся коров. Пускай себе тонут, пускай застрянут на песчаной отмели, где ничего не растет, пускай их сожрут дикие звери – и поделом. Она всего лишь пыталась им помочь. На свою беду, коровы были слишком похожи на людей и бежали от помощи навстречу опасности. Офелия выбралась из жидкой грязи, больше не желая рисковать собой ради этих неблагодарных созданий, и по лужам побрела назад в поселок.

На следующий день прошло еще несколько ливней, чередующихся с липким зноем. Офелия подумывала записать свои впечатления о шторме в журнал, но подыскивать слова было лень. И все же ей хотелось высказаться; чувства распирали ее. В швейных залах ее внимание привлекли обрезки ярких тканей. Никто не думал украшать дорожные короба; Офелия нашла несколько ящиков, набитых декоративной тесьмой, бусинами, бахромой и отрезами разномастной ткани – должно быть, кто-то экспериментировал с фабрикатором втайне от начальства.

Ничто из найденного ее не устроило. Она перечитала инструкцию к фабрикатору. Ей хотелось дождя, ветра и молний. Хотелось облаков, из-за которых пробиваются лучи солнца. Хотелось шума. Красоты. Разрушения. Она пощелкала рычажками, задала настройки. Фабрикатор запищал, как всегда при запуске, и выплюнул мятый отрез серебристо-серой, переходящей в лиловый материи. Офелия достала ткань из корзины и разложила на столе вместе с найденными обрезками. Пальцы лепили то один силуэт, то другой, играли с цветами, комбинировали текстуру с текстурой, матовое с блестящим.

К вечеру у нее получилось… что-то. Она нерешительно обернула ткань вокруг тела. Ощущения были приятные. Тут тяжелое… тут невесомое. Длинная бахрома колыхалась и щекотала ноги. Офелия пришила к ткани металлические подвески, кольца и дужки, и они позвякивали, ударяясь друг о друга. Взглянув в зеркало, она увидела предмет одежды, который не вписывался ни в одну известную ей категорию, но выглядел в точности, как ей хотелось. Офелия вышла в густую влажную ночь и, вернувшись домой, легла спать, не снимая своего нового наряда.

Этот шторм оказался единственным за все лето. К списку ежедневных дел добавилась проверка погоды. День за днем Офелия отслеживала движение двух других циклонов, которые прошли в нескольких сотнях километров от нее. В поселке настали типичные для позднего лета жаркие солнечные дни; раза два в неделю случались ливни. Офелия расчистила огороды от мусора, оставшегося после шторма, и выбрала, в каких устроит на зиму теплицы. Она нарезала и высушила собранные помидоры, обдала кипятком и заморозила фасоль. Часть кабачков она отнесла на хранение в прохладные помещения центра, часть нарезала полосками и оставила сушиться. Перец, лук и чеснок она развесила в комнатах центра, которые лучше всего проветривались.

Настало время поздних посадок. Впервые Офелия ощутила, что ей не хватает других людей: управиться даже с небольшим культиватором оказалось непросто. Она никогда не пахала землю сама; обычно кто-нибудь из поселенцев покрепче брал эту задачу на себя, а взамен ему засчитывались часы на других работах. Офелия достала со склада маленький культиватор, но взмокла и выбилась из сил, закатывая его в горку по улице, а когда наконец добралась до дома, плечи и бедра уже горели от боли.

Она запустила культиватор; машина оглушительно взревела и зарылась в землю. Офелии пришлось навалиться на ручки всем весом, чтобы поднять ножи, после чего она обнаружила, что не в состоянии толкать его по прямой. Когда треть огорода покрылась кривыми бороздами и рытвинами, она с отвращением бросила это бессмысленное занятие. У нее горели ладони, болело все тело и до сих пор звенело в ушах. Отдохнув, она покатила культиватор назад по улице. Она не станет бросать его снаружи – такого он все-таки не заслужил, – но как же ей хотелось встретиться с инженерами, которые его придумали, и высказать им все, что она думает! Почему нельзя сделать машину, которой могут пользоваться невысокие люди? Почему нельзя сделать машину потише? На следующий день она взяла из сарая вилы и лопату и начала рыхлить землю вручную. Это оказалось не так сложно – главное было не спешить. Конечно, обрабатывать все огороды она не станет: столько земли ей не нужно. Закончив рыхлить, она взяла садовую тачку и покатила ее на пастбище. Несмотря на дожди, часть навоза не впиталась в почву, и Офелии удалось собрать достаточно, чтобы замешать в грунт, добавив земные бактерии и грибы, необходимые растениям.

Из зимних культур у нее были корнеплоды и клубнеплоды: к репчатому луку добавились морковь, редис, свекла, картошка, батат, лук-порей. Листовые овощи, не переносящие жаркого летнего солнца; холодостойкие бобовые. В распоряжении Офелии был весь семенной фонд колонии, и она высадила побольше своих любимых сортов: горошек «Тина» и порей «Барк», длинный белый редис-снежноцветник, желтый картофель, кардоннский пастернак. Другие сорта она посадила тоже, но в меньшем количестве – просто чтобы обновить посевной материал.

Закончив с посадками, она стала больше времени проводить в центре, где читала и редактировала старые отчеты. Она почти забыла о Молли Сапперт и вспомнила про нее, лишь наткнувшись на запись о смерти; бедняжка Молли, прилетевшая уже после основания колонии в качестве стороннего специалиста. Пять лет она в одиночку занималась местной больницей, обучая себе смену среди поселенцев. Спустя пять лет ее должны были перевести на другое место, но, когда за ней прибыл корабль, Молли уже не было в живых.

Офелия так и не узнала, с какой планеты прибыла Молли, но вся колония рассудила, что место это должно быть весьма странное, если, конечно, его обитатели хоть немного походят на Молли с ее фарфоровой кожей, желто-зелеными глазами и пышной копной рыжих волос. С ее убеждениями. Именно Молли заговорила о том, что девочек не надо выдавать замуж так рано; что добиться послушания от детей можно, не прибегая к порке. Если бы она ограничилась вакцинацией и тестами на беременность, если бы только учила акушерок обращаться с диагностической аппаратурой, вместо того чтобы распространять свои идеи среди поселенцев, ее бы не нашли с ножом в шее на задворках центра.

Жителям пришлось повозиться, чтобы представить все так, будто Молли упала на косу, когда гоняла коров у реки, и Офелия сильно сомневалась, что в Компании им поверили. Она всегда испытывала к Молли особую приязнь, хотя, в отличие от девушек помоложе, ей хватало ума не водить с ней дружбу. В теории идеи Молли звучали здраво, но мир был устроен по другим правилам, и в этом мире детей били всегда.

Она дополнила отчет своими воспоминаниями о Молли. Офелия так и не узнала, кто ее убил, и не собиралась никого обвинять, основываясь на одних только подозрениях. Она написала про солнце в непослушных волосах Молли, которые та вечно пыталась укротить. Про то, как они светились вокруг ее головы, словно нимб святой, хотя святой она отнюдь не была и весьма живописно бранилась на двух языках. Это Офелия заключила по тону и энергичности, с которой Молли разговаривала на своем родном языке. Самих слов она не помнила – в конце концов, она никогда их не понимала.

Загрузка...