Население: одна

5

Она так давно не слышала человеческих голосов, что поначалу даже не распознала их. Они звучали так же чуждо, как клекот и визги, долетавшие порой из леса. С бешено колотящимся сердцем Офелия замерла на месте посреди улицы. Что? Откуда?..

Звуки привели ее к центру, к операторской. Один из серых ящиков бормотал какую-то бессмыслицу; постепенно мозг начал вычленять из потока отдельные слова. Несколько секунд Офелия тупо пялилась на коробку, пока до нее не дошло, что обращаются не к ней, что это не машины ожидают ответа от своих двуногих смотрителей.

– Скорректируйте курс, восемнадцать-шесть-сорок-один…

Акцент у говорящего был непривычный, и Офелии приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова, но язык был ей знаком. Мужской голос. Голос человека, привыкшего отдавать приказы.

– Готово, – ответил другой голос. – Челнок один, «Сапфир», корректирую курс. Уточните шесть-ноль-

два и тридцать-двенадцать. – Шипение, треск. И потом: – Что там, видно другую колонию?

– А то. Сияет на инфракрасном радаре не хуже маяка. Четкая граница между терраформированной и местной растительностью. Летное поле. Дома какие-

то. А что? Нам в другую сторону.

– Да просто интересно. Они…

Шипение, треск. Долгая пауза.

– Ну, мы их ошибок повторять не планируем, – наконец проговорил первый голос. – Какими идиотами надо быть, чтобы выбрать для колонии тропики? Я слышал, что они забрали меньше людей, чем заселили. – Снова пауза, как будто кто-то задал вопрос, хотя Офелия слышала только тихое шипение. – Не разбежались, нет. Поумирали, бедняги. Но с нашими мерзляками такого не случится.

Офелию прошиб холодный пот, и она тяжело опустилась на пол. Челнок? Спускается? «Мерзляки»? Колонисты?

Они найдут ее. Найдут и отправят назад в космос, закроют в криокапсуле… или того хуже: потребуют, чтобы она им помогала. Чтобы подстроилась под них и делала, что велят.

Сердце забилось под ребрами; ее зазнобило. Она не хотела этого; не хотела, чтобы ее поймали и посадили под замок, не хотела, чтобы ею снова помыкали. Она попыталась сообразить, что можно сделать. Снова спрятаться в лесу? Возможно, у нее будет время как следует собраться, но она не сумеет выжить в лесу: там не растет ничего пригодного в пищу.

Офелия вышла на улицу и задрала голову. Разумеется, она ничего не увидела, кроме голубого купола неба, испещренного белыми облаками. Если на орбите и висит корабль, отсюда его не разглядеть. А вот смогут ли с корабля увидеть ее? Днем – едва ли. А вот ночью…

Свет включать нельзя. Летними вечерами она и так обходилась без него, но теперь остро сознавала, сколько ограничений накладывает на нее темнота. Если она собирается бежать, ей предстоит много дел, для которых требуется свет. Эту ночь она просидела в темноте, вглядываясь в звезды. Могут ли они заметить ее без света? Инфракрасный радар… Это тот, что улавливает тепло, припомнила Офелия; раньше у поселенцев были специальные очки, позволяющие видеть животных в темноте, но с годами они пришли в негодность. Выходит, ее все-таки могут засечь с корабля – как минимум увидят облако жара вокруг рециклера. Может, решат, что рециклер работал сам по себе с тех пор, как из колонии вывезли людей? Что кто-то попросту забыл отключить оборудование?

После стольких месяцев в одиночестве ей сложно было представить, как рассуждают другие люди. Будь на орбите Барто, о чем бы он думал? Сколько осталось до конца смены… Когда моя очередь… Готов ли ужин?

Офелия проснулась на заре; она задремала сидя, привалившись к стене, и теперь у нее защемило шею. В глаза словно насыпали песка. Морщась от боли, она осторожно потянулась и медленно, придерживаясь за стеночку, поднялась на ноги. В центре света было немного, но достаточно, чтобы видеть перед собой. Она дошла до кабинетов и уставилась на безмолвный серый ящик. Стоило ей засомневаться, уж не приснились ли ей голоса, ящик снова затрещал и ожил.

– Восход по местному времени, – произнес новый мужской голос.

Интересно, где они? В поселении до восхода солнца еще добрый час. Может, восточнее? На востоке не было ничего, кроме моря, если только не забрать дальше к северу. Офелия открыла экран погоды – на нем отображалась карта материка с линией восхода. Выходит, они совершили посадку где-то вдоль этой линии, более чем в тысяче километров от поселка.

Может быть, они никогда ее не найдут. У них ведь полно работы. За все сорок лет никто из поселенцев не отходил от колонии больше чем на несколько километров. Они собирались продолжить разведку территории, но всякий раз отвлекались на более важные дела. Может быть, ей ничего не угрожает.

– Восемь-восемь отправляет мехботов, принимайте через две.

– Принято.

Весь день Офелия, скрючившись перед приемником, следила за ходом вторжения (иначе происходящее она воспринимать не могла), временами только догадываясь о смысле услышанного. Она помнила, как происходила их собственная высадка, поэтому примерно представляла себе процедуру. Первыми отправлялись челноки, которые могли совершить посадку без предварительной подготовки грунта; на них доставляли мехботов, которые разравнивали поверхность посадочного поля. Следом – основные грузовые челноки со строителями, которые быстро возводили временные склады и оборудовали посадочную полосу. Последними, в порядке специальностей, прибывали пассажирские челноки с только что проснувшимися поселенцами. Офелия представила женщину, такую же, как она в молодости, которая приходит в себя в криокапсуле, пытается успокоить детей, пока их будят и загоняют в челнок… В день их высадки шел дождь, вспомнила она, и Барто орал как резаный и бился своей крепкой круглой головой ей в грудь.

Но это будет позже. Сегодня где-то на северо-востоке челноки выгружали мехботов, а большие строительные машины выпалывали местную растительность (интересно, лес там или кустарник?), чтобы расчистить место под посадочную полосу.

Вечером, рассудив, что не пропустит приземление челнока на летном поле, Офелия вернулась ночевать домой. Свет включать не стала – это было бы глупо, ведь на орбите все еще висел корабль. Но рано или поздно корабль улетит, а поселенцам и без того будет чем заняться на новом месте. Тогда свет можно будет включить снова. Она уже почти не сомневалась, что все обойдется. Они ведь говорили, что основывать колонию в тропиках – глупое решение, а значит, не станут расширяться в эту сторону. А к тому времени, когда они все-таки сюда доберутся – лет через десять – двадцать, а то и тридцать или даже сорок, – она уже благополучно отойдет в мир иной.

Может быть, они прочтут отчеты и оценят ее маленький вклад. Она невольно усмехнулась в темноте при мысли о том, как вместо официальных отчетов, состоящих из дат и имен, они читают правдивые истории реальных людей.

– Шестой пошел. На курсе.

Еще один. Пять пассажирских челноков уже село; постепенно Офелия перестала так напряженно следить за высадкой. Очевидно, никого не интересовала бесполезная заброшенная колония. Время от времени Офелия даже покидала центр, чтобы поработать в огородах, приготовить обед и поесть, поспать дома, в удобной кровати. Она начала собирать вещи первой необходимости на случай, если придется уходить в лес, но так и не закончила. Сейчас она, уютно устроившись в кресле в швейном зале, слушала выкрученный на полную громкость приемник и нанизывала на леску раскрашенные ею бусины.

– Разрешение на посадку получено.

Новый голос, женский. Должно быть, кто-то из специалистов, которых разбудили в числе первых и сразу же приставили к делу. Офелия попыталась представить, как она выглядит. Молодая, конечно. Есть ли у нее дети? У нее был голос человека, который ответственно подходит к работе. У такой дети, если они все-таки есть, всегда одеты с иголочки. Офелия глянула на свою нитку бус. Добавить между зелеными синюю? Тогда придется снять вот эти две, желтую и зеленую… Она сощурилась на нить.

– У нас проблемы, – услышала она.

Женщина старалась сохранять спокойствие, но голос ее выдавал. Офелия вскинула голову, почти ожидая увидеть ее в дверях. Но нет, голос доносился из серого ящика, и, что бы там ни происходило, их разделяли сотни километров.

– Какие? – скучающий, незаинтересованный ответ с корабля на орбите.

– Тут какие-то… Тут не должно быть разумных видов, но…

– Выражайтесь яснее.

– Тут штук сто больших… бурых животных. Они идут на нас. Строем. Все покрыты яркими узорами и какими-то…

Раздался звук, который Офелия не узнала, но звучал он опасно – так, что ее тело среагировало прежде, чем мозг успел обработать полученную информацию.

– Они пытаются нас убить…

Женщина говорила так, будто не верит своим глазам. Офелия тоже не верила. Нечто – какие-то животные – пытается их убить? Что за нелепица. Циклоны – да, наводнения, засухи, лихорадки – да, но не животные. За сорок лет на колонию не нападал никто, способный причинить реальный ущерб; на планете проводили предварительные исследования; они там просто спятили.

Она отложила бусы и пошла в операторскую. Возможно, они транслируют не только звук, но и видео, и тогда у нее получится на них посмотреть. Офелия пощелкала каналы, но ничего не нашла. Придется полагаться на уши.

Даже ее воображение было тут бессильно. Никто не знал, что это за существа. В следующие часы несколько голосов подтвердило, что животные большие. Кто-то восклицал, что они очень быстрые. Насколько большие? Насколько быстрые? Млекопитающие это или рептилии, насколько они разумны – даже те, кто видел их своими глазами, могли только гадать, что уж говорить об Офелии.

Разумные или нет, но животные определенно стремились убить поселенцев. Офелия сидела перед приемником, вслушиваясь в звуки, которые вскоре начала узнавать благодаря комментариям: это взрывчатка, а это – свист камней, выпущенных из чего-то вроде катапульты. Люди гибли от ударов камней, от взрывов. Лишь немногие имели при себе оружие. Часть поселенцев укрылась в челноке; пилот запросил разрешение вернуться в космос.

– Вы перегружены. Разгрузите судно…

– Не можем. Люди отказываются выходить. Мы можем и так…

– Маловероятно. Вам придется…

– Если они разбомбят полосу, мы точно никуда не улетим. Дольше тянуть некуда… – Ответа не последовало, но Офелия услышала, как пилот вполголоса выругался. – Идиоты… Давай, Тиг, готовь двигатель, придется выжать из него все…

От грохота у Офелии зазвенело в ушах, хотя звук был приглушен расстоянием и демпфером динамиков. Спустя несколько секунд тишины с корабля окликнули:

– Карвер, что у вас? Ответьте!

– Поздно! Сволочи… Они взорвали полосу вместе с челноком! – закричал в рацию кто-то из тех, кто остался снаружи. У Офелии сжалось в груди. Эти существа взорвали челнок? – Заберите нас отсюда!

– Челнок будет лететь до вас три часа. – Новый голос с корабля, кто-то постарше и повлиятельнее. – По местному времени будет уже темно. Ему понадобится освещение, чтобы сесть. На борту будет команда профессионалов…

– Через три часа спасать будет некого! Какое освещение, как вы… Черт, да сделайте что-нибудь! Эти твари уже близко, мы не…

Офелия почувствовала на лице что-то мокрое и облизнула губы. Слезы. Она плакала над ними, над этими отчаявшимися беспомощными поселенцами, которые едва выбрались из криокапсул, чтобы погибнуть на планете, которую не успели даже увидеть. Это было куда хуже ее собственной судьбы, хуже, чем положить впустую сорок лет труда. Она знала – и эти люди скоро узнают тоже, – что Компания не станет рисковать кораблями, отправляя их с безопасной орбиты в загрязненную атмосферу ради каких-то поселенцев. Дешевле потерять несколько человек, чем космическое судно.

– У нас нет оружия класса «космос – поверхность», – сказал голос с корабля. – Рекомендуем организовать оборонительный периметр…

– Из чего? – От горечи в голосе Офелию передернуло. – Я оставлю рацию включенной, подавитесь своей драгоценной записью… И передайте тем, кто проводил разведку, что они слепые, глухие идиоты…

Офелия едва дышала. По отдаленным звукам ей быстро стало ясно, что происходит. Существа бросились в атаку; до нее доносились вопли, по большей части нечленораздельные, и странные звуки, которые, по всей видимости, издавали сами существа. Последнее, что она услышала, – глухой хруст: кто-то опрокинул и раздавил передатчик. Офелия вышла на улицу; были сумерки – сумерки того же дня. Где-то вдалеке заревело и грохнуло: челнок быстро шел на снижение, но не там, где случилась бойня.

Офелия вернулась внутрь и продолжила слушать. Экипаж челнока докладывал обстановку кораблю на орбите.

– Видимый свет, да. Искусственного освещения нет – судя по тепловому профилю, это горящие обломки. Много инфракрасного… Тысячи, десятки тысяч этих тварей. Записываем на всех частотах. Они… Боги, ты погляди… Шин! Наверх! Давай наверх!

И потом, перебивая поток вопросов с корабля:

– Они точно разумные. У них есть орудия. В темноте мы не сядем. Утром можно…

– Подготовьте отчет для министерства, – перебил спокойный голос с корабля. – На рассвете – облет на большой высоте. Подвергать риску кого-либо еще я не вижу смысла. Компания сможет получить компенсацию с бывшего владельца лицензии на основании дезинформации, а дальше пусть политики решают, отправлять ли туда дипломатическую миссию. Это уже не наше дело.

– …Попробовать летное поле старой колонии?

– Нет. Если на этой планете есть автохтонный разумный вид, ситуация меняется. Мы в это не ввязываемся. Наше дело – доложить. Если ваших данных будет достаточно, то нам и утренний облет не понадобится. К тому же у нас есть прямая передача с места высадки.

– Хотелось бы мне знать, как они умудрились не заметить этих… существ.

– Это не наше дело.

Офелии уже доводилось слышать этот тон. Человеку, который сидит в безопасной кондиционированной утробе корабля, никогда не было дела до людей, гибнущих где-то далеко внизу. Она скривилась. Хотелось бы ей высказать этому типу все, что она думает. Взгляд упал на тумблер передачи; прежде она об этом даже не задумывалась. Но теперь… Если она слышит их, то и они услышат ее. Если она к ним обратится.

Нет, ничего хорошего из этого не выйдет. Она только навлечет на себя неприятности.

Весь следующий день Офелия пыталась поверить, что ничего не поменялось. Угроза миновала; новой колонии больше нет. Если чудовища не нашли их за сорок с лишним лет, с чего вдруг найдут теперь? Можно мирно жить, как прежде, в заброшенном поселке. Мастерить бусы, экспериментировать с красками, выращивать всего понемногу – ровно столько, сколько нужно для пропитания.

Утвердившись в этой мысли, она вышла на прогулку вдоль кромки пастбища. Под лучами солнца, в мареве пыльцы, взлетающей с цветущего разнотравья, можно было делать вид, будто ничего не случилось. Солнце припекало плечи; овцы пахли овцами, а коровы… Коровы прядали ушами, посапывали влажными черными носами и пятились, когда она проходила мимо. Бык фыркнул, мотая головой вверх и вниз. Не на нее. На что-то за рекой.

Животные вели себя совершенно обычно. Офелия убеждала себя в этом, несмотря на ком в горле и бегающие по шее мурашки. Она вернулась к овцам, но стоило ей порадоваться, что овцы ведут себя спокойнее, как те разом вскинули головы и уставились в одну точку в лесу. Офелия ничего не увидела и не услышала.

Овцы глупые. Коровы пугливые. Офелия мрачно глянула на лес и зашагала обратно в огород. Лишь по случайности она то и дело оказывалась в ближайшем к кухне углу, где рыхлила один и тот же клочок земли, поглядывая на пастбище и кустарник за ним поверх заросшего дневкой забора, который так и не собралась починить.

Может быть, ей все приснилось. Еще в школе она слышала, что человек не может долго жить в одиночестве и сохранить рассудок: ему обязательно будут мерещиться другие люди. Конечно, она в это не верила, но так ей говорили. Выходит, если она, сама того не заметив, все-таки рехнулась, произошедшее могло быть плодом ее воображения. Возможно, никакого корабля не было и с ним ничего не случилось. Почему участь воображаемых поселенцев оказалась столь страшна, Офелия не знала; наверное, дело было в той порочной, темной ее части, которая побудила ее остаться в колонии одной.

Мысль эта, укоренившись в голове, породила новый соблазн: ведь узнать правду совсем несложно. Если передача все-таки была, оборудование должно было ее записать. Достаточно включить воспроизведение, и она услышит все снова – или не услышит ничего, и тогда станет понятно, что она все выдумала.

Она знала правду без всякого оборудования. День ото дня она заходила в центр, снимала показания, проверяла погоду, записывала то и другое в журнал. День ото дня поглядывала на архив передач, не запуская их.

В конечном счете это произошло случайно. Она собиралась проверить, в какой день сажала морковь в прошлом году. Что-то отвлекло ее; палец соскользнул с клавиши поиска по календарю.

«…Из чего?» – спросил злой испуганный голос, принадлежащий не ей.

Это правда. Ей не почудилось. Оборудование не лжет, не умеет лгать, а значит, на записи был настоящий человек, и этому человеку было больно и страшно.

А теперь этот человек мертв. Офелия задрожала, сама того не заметив; сперва руки, потом ноги, и наконец всю ее затрясло от страха и потрясения. Это были люди – люди, которых она могла знать, с которыми могла разговаривать, – и они все мертвы.

Дрожащими пальцами она кое-как нащупала на панели кнопку выключения. Тишина хлынула в уши – тишина, к которой она привыкла, которая всегда воспринималась ею как покой. Никаких голосов. Никаких больше голосов.

Постепенно дыхание выровнялось. Усталость вдруг навалилась на нее, потянуло в сон. Офелия опустила взгляд на красные бугристые костяшки, узловатые вены и старческие пятна, и собственные руки показались ей хрупче цветов. Взгляд скользнул ниже, зацепился за бахрому на подоле ее самодельного наряда. Теперь этот наряд показался ей непристойнее голого тела; она сдернула его с себя, скомкала и швырнула на пол.

– Они умерли! – произнесла она вслух, незнакомым от долгого молчания голосом.

Разум разделился на струйки, как поток воды, падающий с утеса: Офелия не понимала, откуда в ней этот гнев, не понимала, почему боится, почему не боится сильнее. Она бы не стала убивать этих чужаков, пускай и не хотела их появления.

Она снова вышла на улицу. Стоял очередной день, притворявшийся таким же, как предыдущие. Снова было влажно и жарко, по небу медленно плыли облака, дул легкий ветер. Какое ей дело до этих мертвых поселенцев? Они прилетели и умерли, и теперь она снова одна, как ей и хотелось.

Что-то изменилось.

Что-то изменилось непоправимо.

Что-то – нет, кто-то, некие существа – обитало на этой планете и хотело убить ее, уже убило других людей – а она даже не подозревала о подобной опасности. И с этим новым знанием ей отныне придется жить.

В воздухе пахнет странной гарью; вдали продолжает полыхать травяной костер, дым клубится тризной по гнездам. Со временем трава вернется и прикроет своей шалью нагую землю, но Народ не забудет, где пролегали шрамы. Земля еще долго будет хранить этот запах.

Поражение – отбивает правая рука. Не поражение, победа: их больше нет, а мы живы – отбивает левая. Одна за другой правые руки стихают, и вот уже одни левые отбивают волю Народа.

Высоко в небе, там, где пронеслось чудовище, рассекает воздух извилистый белый шрам. Много поколений назад, напоминает правая рука, такие же шрамы появлялись далеко на юге. Левая рука твердит свое: победа, победа, безопасность, покой, возвращение.

Шрам на небе рассеивается, не оставив и следа. Не ревут больше чудовища, распространяя вокруг себя едкий смрад. Народ кружит по выжженной земле, и длинная вереница танцующих, ныряя в нетронутые заросли за пределами загубленного поля, по цепочке передает в центр живые ростки, которые тут же сажают в землю, пока все поле не покрывается зеленой травой. Они продолжают танцевать и выстукивать, пока им не отвечают барабаны ветра, пока небесный народ не собирается в собственном танце кольцами и спиралями, рыдая над следами чудовищ и заполняя их сладкими слезами, от которых растет трава.

После дождя – снова в путь за барабанами ветра, по траве, усеянной тыквами небесного творца-светоносца, бьющего-в-барабан, и молодь осыпает друг друга вопросами: «Зачем – шрамы на небе? Зачем – чудовища в зеленом и сером? Зачем – плоские лица? Зачем – бескрылы, беспалы…»

«Не беспалы, – возражает кто-то. – Их короткие пальцы прикрыты чехлами, одеждой для ног».

«Одеждой, не панцирями?»

«Не панцирями. Одеждой».

«Ни одного без них… Это панцири».

«Не телесная оболочка. Одежда».

«Но тогда… у небесных созданий тоже – одежда?» Начинается бурное обсуждение: что такое вонючие трупы исполинских летунов – панцири, одежда или отдельные существа, союзники чудовищ? Один считает, что это машины, не что иное, как сложные механизмы вроде камнеметов. Другие осыпают его насмешками. Нелепица, выдуманная береговыми жителями с одурманенными дымом мозгами. Машины летать не умеют… Разве можно натянуть нити так туго, чтобы хлопали крылья?

«У них не хлопали крылья – это мы видели».

«Это возможно». Все тот же энтузиаст, известный своей любовью к механизмам. У Народа хорошие механизмы; Народ гордится своим энтузиастом. «Это возможно, но потребуется новая идея». Они замолкают и бегут дальше в тишине. Нельзя отвлекать того, кто выслеживает новые идеи; это все равно что отвлекать охотника: собьешь его со следа – ляжешь спать с пустым брюхом.

Энтузиаст отстает; они знают, что это означает. Время сидеть неподвижно, время искать других энтузиастов, время играть с прутиками, камешками и жилами, и в конечном итоге получится новый механизм, какого еще не видел свет. Тут, с запозданием, им приходит другая мысль.

«А если есть другие?» – вопрошает кто-то, когда становится можно говорить.

«Другие? Где?»

«Легенды. Шрамы в небе. Где-то на юге. Другие. Союзники союзников, союзники чудовищ».

Встревожившись, они собираются вокруг. Еще чудовища? Те, что жгут и разоряют гнезда? Воры и дети воров? Пора гнездования наступит раньше, чем только что восстановленные гнезда смогут принять молодь; им придется вить гнезда в другом месте, а значит, конкурировать за пограничные территории с другими обитателями лугов. Нелегкое время. А если они вернутся к большому гнездовью и обнаружат новых чудовищ?

Отряд старейшин прерывает их причитания. Никто не видел чудовищ с тех пор, как в небе появился первый шрам. Скорее всего, это были просто разведчики.

Никто не искал.

Много сезонов. Чудовища спешат. Не было нужды. «Никто не искал», – настаивает один из желторотых, для которого охота так же важна, как машины – для энтузиаста. Они все знают это, потому что знают друг о друге все.

Слишком далеко. Пустыня. Колючие заросли. А за ними – слишком влажно и слишком высокие деревья. Хуже городов. Этого последнего унизительного сравнения достаточно, чтобы разубедить любого, но только не желторотого, который уже взял след и намерен пройти по нему до конца.

«Вонючий след, – произносит наконец один из старейшин. – Вонючий след и дурной конец. Пустое брюхо: чудовищ не едят».

Они пытались, а потом их всех тошнило, ужасно тошнило на опаленную землю.

«Гнездовье», – говорит кто-то из робкой молоди. Раздается ворчание. Если уж робкие подают голос, весь Народ может сменить курс – и это в то время, когда нет ничего важнее новых гнезд.

Ступай, отбивает левая рука, и дробь прокатывается от отряда к отряду по всему флангу, до самого центра. Ступай, ступай, ступай. Ищи, ищи. Бери сколько нужно, но не слишком много.

После гнездования? Отряду молоди вовсе не хочется идти через пустошь, соль и шипы, болото и высокие деревья ради несъедобных чудовищ.

Ступай, отбивает левая рука. Сейчас. Сейчас. Ступай!

Отряд молоди разделяется, а затем разделяется еще раз. Энтузиаст, растерявший отчасти свой энтузиазм, но, как и любой охотник, не способный устоять перед новой добычей. Робкая желторотая, которой уже через сезон предстоит вить свое гнездо. Еще несколько желторотых из тех, кто погромче и побойчее, – с этими старшие только рады распрощаться. И несколько старейшин: кто-то, хорошенько все взвесив, решает, что это будет приключение, кто-то слышал о рыбалке на южном побережье, у кого-то есть родичи, видевшие небесный шрам. С ними в тыквах-горлянках, мешках и сумках отправляются мудрость и опыт кочевого Народа. Куда бы они ни отправились, сколько бы дней ни занял путь, Народ жил дорогой и ценил возможность расширить знания, вкусить ароматы и плоть новизны.

В пути они обсуждают чудовищ, напоминая друг другу мельчайшие подробности, все, что они видели, слышали, чуяли и пробовали на вкус (ох! от одного воспоминания сводит живот). Они строят догадки. Внутриродящие вроде травоедов, на которых они охотятся? Скорее всего. Две формы: одна с палками, другая с дырками. И всего по два, кроме маленьких отростков на концах рук и ног – тех по пять. Странное, нечетное число. Для кого-то священное – в основном, конечно, для рыбоедов. Много ли они видят своими маленькими глазками на плоских лицах? Достаточно, чтобы целиться из огненных трубок – это они заметили. Складки по бокам головы – возможно, уши или вкусовые щупы. У тех, что помельче, большие головы, а в остальном отличий почти нет. Мелких чудовищ было немного. Те, что побольше, все как один – с темной шерстью на макушке разных оттенков земли. Они передают друг другу образы. Да. Любой из них опознает чудовище, если снова увидит.

Разумны ли они? Тут обсуждение затягивается. Чудовищам хватило ума распознать угрозу, но ведь на это способно большинство животных, даже очень глупых. Быстрая реакция не показатель; Народ знает, что грузоносы неразумны, хотя реагируют быстро и даже поддаются дрессировке. Некоторые из чудовищ были машинами, и даже очень большими машинами, но разве сложно построить машину для переноски грунта? С этим справится даже ребенок.

Машина двигалась сама по себе.

Нет. Она была зачарована.

Нет. Ею управляло чудовище.

Кто это видел? Ответ на вопрос развеивает все сомнения; механизмом, который вспахивал землю

(и гнезда! Грязные воры!), управляло чудовище, и, хотя никто не видел ни крученых жил, ни тросов, они наверняка где-то были.

Надо было смотреть внимательнее.

Этим занимаются любители машин.

И займутся. Утратив интерес к этой теме, они возвращаются к предыдущему вопросу: разумны ли чудовища. Понимали ли они, что разоряют гнезда? Разве могли не понимать? Повсюду был символ Народа – плетенные из травы косицы и шнурки, предупреждающие, что рядом гнездовье, и несущие имена хранителей гнезд. Если они не слепы, то должны были видеть. Если они разумны, то должны были понять.

Споры продолжаются всю дорогу по разнотравью, пока кто-то, почуяв добычу, не отдает дробью короткий сигнал.