Наш дорогой Роман Авдеевич

20

На стройке Стены потребовались специальные краны и бетоноукладчики. Изготавливала их японская фирма. Валютные фонды к тому времени были полностью исчерпаны. «Да мы соберем, — заверили гаврики, — народ откликнется. Все отдадим. Народ у нас щедрый! Миллион? Миллион соберем, вы только разрешите». — «Дурни вы, — отвечал им Роман Авдеевич, — ваш миллион неконвертируемый, зачем он японцам». Гаврики и сами это знали, но им, ревнителям, надо было показать себя. «А что у нас конвертируемо, — спрашивали они, — мы все отдадим, хоть жен, хочь дачи». — «Жены ваши тоже не конвертируемы, — говорил Роман Авдеевич, — и дачи ваши со всеми вашими привилегиями». — «А озеро наше, — предложил мэр. — Давайте озеро загоним не пожалеем». Он был у нас отчаянный, совершенно рисковый человек. «Или белые ночи». «Белые ночи конвертируемы, — сказал Роман Авдеевич — только скандал поднимется». «А на что нам белые ночи, у всех черные и у нас будут черные», — разошелся мэр. «Не знаю, не знаю, все же достопримечательность, — сомневался Роман Авдеевич, — кроме того, может, белые ночи в ведении Интуриста. Или Совмина?» Практически же в процессе обсуждения у Романа Авдеевича возникла идея. Осенило его. Вспомнилась его поездка в город-побратим, подаренные картины. А что если продать картины из музейных, те, что в запасниках? Судя по всему, это даст немалые суммы. Эксперты действительно оценили картины в запасниках достаточно высоко. Гаврики бурно поддержали идею Персека. Комиссия отобрала для продажи ряд картин, уладила вопрос с министром культуры, благо тот был уже приучен. Он даже несколько раз раздражался, в смысле, когда наконец покончено будет с этими картинами, то есть давайте, ребята, загоните их полностью. Он и сам бы продал их, да неудобно, поскольку министр культуры, беспокойства же от них много, то и дело донимали его — почему не выставляете, прячете от народа…

В Японию послали нашего мэра. Продав картины, он закупил нужные механизмы, заодно купил себе машину «тойота» и привез контейнер с подарками — стереосистемы, персональные компьютеры, мебель. Пошли слухи, что дело тут нечисто. Поступили претензии от строителей. Подъемник прибыл без запчастей. На них мэр сэкономил. Бетоноукладчик оказался не той марки. Зато «тойота» ходила безупречно. Спустя полгода фирма, с которой имел дело мэр, попала под суд. На процессе выяснилось, что фирма дала взятку мэру. Об этом писали японские газеты. Наш мэр в интервью опроверг «домыслы буржуазной печати».

Начальник строительства и другие начальники выступили по телевидению в защиту мэра, против клеветников. Обыватель, между тем, узнав, что пишет японская npecca, стал доказывать, что мэр брал взятки не только у капиталистов, но и у своих горожан. Брал за квартиры, за дачные участки. Поднялся шум, скандал быстро разрастался. Нашлись люди, которые, забыв «про чувство чести и долга», как выразился Роман Авдеевич, «апеллировали к нашим врагам», то есть передали сведения западным корреспондентам. Те подхватили, «раздули сенсацию». Роман Авдеевич не собирался уступать мэра крикунам и клеветникам. Нельзя было допустить, чтобы весь «этот элемент» почувствовал свою силу и «раскачал стихию». Он приказал принять самые жесткие меры. Народу только покажи свободу, и пойдет-посыпется. Особо ретивым очернителям давали по пятнадцать суток, чтобы успокоились. Отшумят, тогда потихоньку разберемся со всеми заявлениями.

Пришлось, правда, собрать пресс-конференцию. Поступило такое указание. Чтобы погасить страсти. Вел ее сам Роман Авдеевич. На ней мэр заявил, что машину «тойота» он приобрел для Общества автолюбителей, что касается механизмов, то благодаря им стройка не остановилась. Роман Авдеевич сказал, что надо было идти на жертвы. Кстати, «мы доказали, как можно наше искусство поставить на службу социализму. Это для искусства почетная роль».

Французская журналистка спросила, разумно ли так транжирить национальные сокровища, не осудят ли их за это потомки. На этот неприятный вопрос Роман Авдеевич кивнул как бы согласно.

— Мы ведь их продали временно.

Все корреспонденты заудивлялись.

— Очень просто, — сказал он и улыбнулся миролюбиво, редко можно было видеть на гладко-натянутом лице Романа Авдеевича такую улыбку. — Все нам вернется, не беспокойтесь. После победы мирового социализма. Так что никто не осудит.

После этой конференции Романа Авдеевича назвали «ястребом», чем он гордился.

Сведения о взятках мэру продолжали поступать в Москву. Отчаянные молодые следователи выявили только что отстроенный дом, который был весь распродан. Мэр не являлся ни на какие допросы, продолжал работать как ни в чем не бывало. Проводил совещания, принимал делегации давал указания, вручал награды.

Веселый толстяк, подвижный, шумливый, он заявил, что снова собирается в Японию налаживать отношения с другими, более солидными фирмами. Психологию этого человека, секрет его неуязвимости автор так и не сумел раскрыть. Ни одна версия не подходила. Допустим, человек привык к вседозволенности, но все же если его публично называют жуликом, хапугой, должен возмутиться, оскорбиться или должен смутиться, устыдиться, подать в отставку. Ни того, ни другого не происходило. Как будто его нельзя было ничем оскорбить. Ничего не доходило до него. Единственный раз он возмутился, когда один из выступавших назвал его игнорантом. «Вот за это ответишь! — загремел он. — Кто из нас кто, мы еще разберемся!»

В те времена история с мэром не была исключением. Сановники, уличенные в бесчестных сделках, продолжали служить, не снисходя даже до оправданий. Степень их защищенности поражала. То была, по сути, социальная защищенность целого слоя. Выведена была порода людей, нечувствительных к укорам чести и достоинства. Мэр наш являл собою наиболее полноценный экземпляр этой породы. Став героем почти международного скандала, он все так же наслаждался жизнью и своим положением. Не беспокоился, ни о чем не хлопотал, знал, что в обиду его не дадут. Он не был ни чинолюбом, ни чиноискателем, скорее он был чинопользователем. Пользовался он своей должностью всласть. По-прежнему собирал подчиненных в своем огромном дворцовом кабинете, вельможно шутил, произносил тосты на приемах, нисколько не заботясь, о чем шушукаются за его спиной. Как он был начальником, так и будет. Им положено шушукаться, ему командовать. Не здесь, так где-нибудь послом, начальником управления, директором издательства. Найдут чем. Он жил в счастливом убеждении, что о нем позаботятся. Его матушка — Система — не отринет своего сына, каким бы непутевым он ни был.

В праздники он укатил на охоту. Три дня пировали с женским ансамблем, плясали, стреляли, парились в сауне, и пили. 3а это жучили, но ведь праздник, в праздник и у воробья пиво.

На обратном пути у шофера он отнял руль и помчал. При обгоне врезался в самосвал, да так, что мгновенно, охнуть не успев, очутился в том мире, где нет дорожных правил и заграничных фирм.

Безвременный его уход разом снимал все деликатные проблемы. Крепко он выручил Романа Авдеевича. Все устроилось как нельзя лучше. Словно бы кто-то постарался. 3а это мэр получил пышные похороны, трогательные слова прощания. Его именем назвали районную библиотеку, в которой он никогда не был, так как не был ни в одной библиотеке, назвали и проспект.