Наш лисенок

— Мосса вовсе не мошенница и не обманщица, она сама выкопала себе нору под кучей хвороста, — вступился за лисенка Атс.

— На цепи и мошенник — честный человек, — сказал отец, но Атс так и не понял, что отец имел в виду, и разговор на этом кончился.

Однако, подумав немного, Атс снова спросил:

— А Пийтсу — мошенница и обманщица?

— Почему ты так думаешь? — в свою очередь, спросил отец.

— А почему она живет в конуре, которую ты сколотил? — ответил Атс.

— Ну, это совсем другое дело, — пояснил отец, — Пийтсу служит нам и за это получает еду и жилье.

— А разве я тоже вам служу, ведь у меня есть еда и квартира?

— А как же иначе, — ответил отец. — Ты присматриваешь за Моссой, бегаешь по двору, спишь, дразнишь петуха — это и есть твоя работа.

Атс внимательно поглядел отцу в лицо, как будто хотел понять, говорит он всерьез или шутит. Но прежде чем он пришел к какому-либо выводу, мама сказала:

— Только красное одеяло ты не должен больше надевать на голову, не то петух опять кинется на лису и она оторвет ему голову, второй раз он одними перьями из хвоста не отделается.

— А без головы никакой петух петь не будет, — поддержал отец маму.

— Если у петуха нет головы, значит, он мертвый, — сказал Атс, — а мертвые петухи не поют.

— Что правда, то правда, мертвые петухи не поют, — согласился отец.

Когда землю покрыл снег и ударили морозы, Атса стал мучить вопрос, возьмет ли отец лису с собой в лес или всю долгую зиму ей придется спать в своей поре да сидеть на привязи под елкой. Сначала Атс приставал с этим к маме, потом стал надоедать отцу, хотя у него было столько хлопот с вывозом деревьев и бревен из леса, что ни о чем другом он и слышать не хотел.

— С какой это стати мне брать ее с собой, куда я ее там дену! — уже начиная сердиться, отмахнулся он от мальчика.

— Конечно, — согласилась мама, — куда папе девать лису, он же будет по горло занят с лесорубами.

— Давайте я пойду ее сторожить, — предложил Атс.

— Тоже мне, нашелся сторож, — ответил отец, — чего доброго, уснешь в сугробе, как осенью уснул в скирде на помещичьем поле, хоть целую волость сзывай тебя да лису разыскивать.

— В снегу я не засну, в снегу холодно, и солнца тоже нет, — возразил мальчик.

— От сильного мороза детей клонит в сон так же, как от жаркого солнца, — проговорила мама.

— Пана разожжет костер, вот и не будет холодно, — сказал Атс.

— Кто ж тогда будет лису пасти, если ты будешь сидеть у огня? — спросила мама.

— Лиса тоже будет сидеть у костра, — ответил Атс.

— Лиса не человек, чтобы у костра сидеть, — сказала мама, — Лисе побегать хочется. Ей ведь не холодно, она в теплой шубе.

Но все эти разъяснения ни к чему не приводили. Атс клянчил и клянчил, чтобы отец отвел лису в лес и показал ей, как там красиво зимой, когда много снега, и чтобы он взял с собой его, Атса, который будет сторожить лису. В конце концов все поняли, что Атс заботится не столько о Моссе, сколько о себе самом, и что ему очень хочется пойти в лес вместе с отцом и возчиками, отправлявшимися туда длинной вереницей на скрипучих дровнях, с запряженными в них пофыркивающими лошадьми. На белом снегу, покрывавшем землю и лежавшем на деревьях, люди казались черными, как уголь, а голоса их будто падали к ногам в мягкие сугробы.

Лес стоял безмолвный и тихий. Почему-то именно таким он особенно нравился Атсу. Нравилось ему и то, что снег был весь покрыт следами. По следам можно было догадаться, какой зверь ходил по лесу и что у него было на уме — то ли он просто бродил, то ли убегал в страхе от сильного противника. Когда прошлой зимой Атс несколько раз ходил с отцом в лес, отец то и дело показывал ему рукой на следы и объяснял:

— Гляди-ка, здесь заяц скакал — во, прыжки какие длинные! Ну, ясное дело, собака за ним гналась, вот и ее следы. Только когда снег глубокий, собака зайцу не страшна: заяц по снегу бежит, а собака проваливается, вязнет в нем, как в мучном ларе.

В одном месте отец спросил Атса:

— Гляди-ка, что это за следы? Узнаешь?

Атс таких следов никогда не видал.

— Что ж ты за мужчина, если не можешь узнать следов косули, — проговорил отец. — Видишь, как она здесь прыгала? Все время на одном месте; для нее глубокий снег — сущая беда, ни взад ни вперед двинуться не может, только вверх да вниз скачет, вверх да вниз. А собакам праздник — могут козлятиной полакомиться.

Было это в прошлом году, тогда Атс еще не знал, как выглядят следы косули. Приведись ему теперь их увидеть хоть бы один разочек, сразу узнает. А еще он знает, как выглядят на снегу следы белки или мыши, ни за что не спутает.

— Я все следы уже знаю! — похвастался он отцу.

— Ничегошеньки ты еще не знаешь, — возразил отец.

— А вот знаю! — возразил Атс. — Ты только возьми меня с собой в лес, сам увидишь, что я все следы знаю.

— Ну-ка скажи, какие следы оставляет лиса? — спросил отец.

— Круглые, в один ряд, — ответил Атс.

— Это же кошкины следы, — вмешалась в разговор мама.

— А вот и нет, у лисы следы тоже в ряд идут, — заспорил мальчик, — ровно-ровно, как у кошки, только побольше. И ведь кошка зимой в лес не ходит, так что если встретишь в лесу следы цепочкой, это лисьи. Папа сказал: если хочешь, чтобы лиса попалась в капкан, надо ставить его как раз на цепочку ее следов, да так, чтобы один след пришелся на капкан. А знаешь, как это делается? Надо выстругать деревяшку, похожую на лисью лапу, и ею выдавить на капкане след. Когда это сделаешь, надо идти наперерез лисьим следам так, чтобы твои следы пересекли след лисы. Лиса всегда возвращается по старым следам. Она увидит твой след и подумает: «Ага! Здесь человек прошел», — и побоится идти дальше. Но и обратно ей не хочется, идти-то ей надо вперед. Вот она и стоит, раздумывает про себя, потом поворачивает, хочет твои следы обойти, но конца найти не может, возвращается, переходит цепочку своих следов, хочет твои следы с другого конца обойти. Но второго конца тоже нет, и она опять возвращается к своим следам, пока не наберется храбрости и не начнет медленно идти по ним, осторожно, след в след ступает. Вот какая она хитрая! И все-таки она и глупая. Думает, будто все следы сама проложила, ан нет — тот, на капкане, деревянной лапой сделан. Как только она свою лапу в этот след поставит, капкан как бабахнет! Вот и попалась, плутовка, никуда теперь не уйдет… Видите, я вправду все про лисьи следы знаю, — хвастливо закончил Атс свой рассказ.

— А как выглядит лисий капкан, ты знаешь? — спросил отец.

Этого Атс не знал.

— Зато ты знаешь, как ловить им лису! — засмеялась мама.

— Ну что ж, отлично, — сказал отец, — лису ты ловить умеешь, капкана только не хватает. А теперь еще один, совсем маленький вопрос: скажи, как ты установишь капкан — просто положишь на землю или привяжешь к чему-нибудь?

— Просто положу, — уверенно ответил Атс, потому что рассказ отца про то, как ловить лису капканом, запомнился ему навеки.

— Почему же? — допытывался отец.

— Потому что если капкан закрепить, лиса отгрызет себе лапу и уйдет на трех ногах своей дорогой, — объяснил Атс. И глаза его странно заблестели, как будто на них набежали слезы, а губы чуть заметно задрожали.

— Правильно! — похвалил его отец. — Вот какой непокорный зверь лиса. За то, что ты так хорошо все запомнил, я возьму тебя и Моссу в лес, пускай только потеплеет немного.

Но Атс словно бы и не слышал этих таких важных для него слов, он думал про лису, которая для спасения жизни готова отгрызть себе лапу.

— А разве ей не больно, когда она ее грызет? — спросил он у отца.

— А ты как думаешь? — спросил в свою очередь отец. — Конечно, больно. Страшно больно! Но она не обращает внимания на боль, терпит.

— А человек тоже вытерпит такую боль, если попадет в канкан? — спросил Атс.

— Так ведь никто же капканов на людей не ставит, — ответила мама.

— А если бы кто-нибудь поставил? — твердил свое мальчик.

— Кто же это может сделать такое? — удивилась мама.

Атс не знал, кто может поставить капкан на человека, раз человек ставит на лису. Да это не очень-то его и интересовало. Ему только было очень важно знать, кто может больше вытерпеть — человек или лиса и кто из них храбрее.

В тот день, когда Атс и Мосса пошли с отцом в лес, снег падал мягкими хлопьями. В открытом поле, наверное, задувал сильный ветер: порой лес начинал шуметь и с деревьев сыпался снег. Но в лесу было совсем тихо.

Мосса никак не хотела примириться с тем, что должна ходить по тропинке, тогда как Пийтсу, проваливаясь глубоко в снег, носится по лесу, гоняясь по следам какого-нибудь зверя. На вырубке, где возчики укладывали поваленные деревья на дровни, отец обвязал Атса веревкой и ушел заниматься своими делами — выдавать предназначенный для вывоза материал. Атс слонялся по вырубке среди пней, между поленницами дров и грудами бревен, благо рабочие со своими лошадьми и дровнями проложили дороги во все стороны. Атс даже не побоялся свернуть с дороги, хотя и проваливался в снег по пояс, а кое-где еще глубже. Дома ему не разрешалось возиться в глубоком снегу: мама боялась, что он промочит одежду. Теперь наконец он мог без помехи проверить, окажется ли где-нибудь снег выше его головы или нет. Но выше головы снег нигде не доходил, это Атс скоро понял. Даже когда он встал на четвереньки, голова его все равно торчала из снега. Это он установил около штабеля бревен, под который забралась лиса, да так там запуталась, что не могла двинуться ни взад ни вперед. И Атс и лиса дергали за цепочку, то вместе, то порознь, но ничего не помогало — хоть цепь рви. Атс совсем уж собрался звать на помощь отца, но подумал, что он все равно не сможет залезть под бревна: очень уж он большой. Если кто туда и сможет пролезть, так только он, Атс, да и то потому, что нижние бревна случайно оказались уложены на высокие кочки. Так что Атс, ни слова не сказав отцу о своей беде, сам полез под бревна вытаскивать лисий поводок. Он чуть не засмеялся, когда увидел, как все просто: лиса раза два-три обмотала цепь вокруг тоненького пенька, а раскрутить не умела.

— Какая же ты глупая, — сказал Атс Моссе, сидя рядом с ней на корточках, весь в снегу, заячья ушанка сползла ему на глаза, так что он едва различал предметы вокруг себя. — Лапу себе отгрызть — это ты сумеешь, а вот выбраться самой из-под груды бревен не можешь, приходится тебе помогать. Думаешь, это так легко?

Но Мосса ничего не думала, она только все сильней и сильней натягивала цепочку, стремясь вперед, только вперед: ей казалось, наверное, чем дальше — тем лучше.

Этот поход в лес Атса и Моссы, был не последним. Отец даже раза два вставал на лыжи, чтобы поспевать за Моссой через сугробы и канавы, через леса и болота, где снег лежит по пояс, а местами и по грудь.

Однажды, когда Атс с Моссой вволю нагулялись по мягкому снегу на старых вырубках, откуда вывозили дрова, хворост, бревна и колоды, отец повел их на новую лесосеку, где лесорубы валили деревья. Здесь уютно горел костер, в который дровосеки подкидывали валежник и всякие лесные отходы. Отец усадил Атса у огня, а сам пошел поговорить с лесорубами.

Пийтсу сначала побежала было за отцом, но скоро вернулась обратно к костру — погреться. Атс попытался объяснить лисе, как приятно в зимнюю стужу сидеть у костра, когда ветер то и дело бросает в глаза едкий дым. В конце концов Мосса пристроилась рядом с Пийтсу, и у Атса появилась возможность поковырять в костре. Сколько времени он этим занимался, он и сам не знал, как вдруг заметил, что лисица удаляется от костра — она была гораздо дальше, чем это позволяла ей цепь, хотя привязанная к цепи веревка по-прежнему охватывала его тело. Атс схватился рукой за веревку, дернул ее. И сразу все понял: каким-то образом веревка отвязалась от цени. Атс вскрикнул и бросился вдогонку за Моссой, но в пушистом снегу лиса была куда проворнее его. И Атс заревел на весь лес. Это услышал отец, услыхали и лесорубы.

— Что стряслось? — закричал отец.

— Мосса убежала, смотри, вон она уходит! — орал Атс во все горло.

Мужики побросали свои пилы и топоры и вместе с лесником кинулись к ревущему мальчику.

— Вон она, смотрите! — крикнул лесник лесорубам.

— Попробуем взять ее в кольцо! — закричали лесорубы и бросились врассыпную.

Но все попытки окружить лису не имели успеха. Каждый раз, до того как они успевали замкнуть кольцо, лиса ускользала из него. Один раз они уже совсем окружили ее, но она все-таки прошмыгнула между ловцами, хотя двое из них одновременно упали в снег, чтобы схватить цепь, волочащуюся за ней. Часа полтора потратили люди на то, чтобы поймать лису. Но в конце концов махнули рукой: бессмысленно было тратить на это драгоценное рабочее время. Лесник страшно рассердился. Его новая ушанка убежала в лес, сказал он. Сгоряча он сдернул с плеча ружье, собираясь выстрелить в лису, но Атс, увидав это, стал так громко и жалобно плакать, что отец закинул ружье обратно за спину.

— Ах, мерзавка, — бранился отец, — я ее кормил, обхаживал полгода, а она взяла да и дала стрекача!

— Зверь — он и есть зверь, — промолвил кто-то из лесорубов. — Ты его хоть на печь посади, все равно в лес смотрит.

— Как же это она у тебя вырвалась? — спросил отец Атса.

— Не знаю, — ответил Атс. — Взяла вдруг и побежала.

— Иди-ка сюда, покажи веревку, — велел отец Атсу.

Продолжая безутешно плакать, Атс подошел к отцу. Ему было ужасно жалко лисенка. Ведь отец говорил ему: пока лиса живет у них, она принадлежит Атсу, а лисья шкура пойдет отцу на шапку. И вот теперь Атс лишился лисенка, самого своего большого сокровища. Еще не успев показать отцу веревку, Атс, всхлипывая, спросил его:

— А Мосса не вернется назад?

— Откуда же мне знать, вернется она или нет, — ответил отец.

— А вдруг вернется! — блеснула в глазах мальчика надежда, и губы его чуть не растянулись в улыбке.

— Может, и вернется, — проговорил отец, желая хоть немного утешить сына, который подошел так близко, что можно было дотронуться до веревки на его поясе. Едва взглянув на нее, отец громко захохотал и сказал: — Ты же пережег веревку! Сам сунул ее в огонь, лисе ничего не стоило убежать!

Услыхав смех лесника, лесорубы поинтересовались, почему он так громко хохочет. А когда лесник рассказал, они тоже захохотали, да так, что в зимнем лесу гул стоял.

Атс не мог понять, почему отец смеется и почему с таким удовольствием хохочут лесорубы. Нет же никакой причины для смеха в том, что такой красивый зверь, как их Мосса, из-за глупой случайности убежал в лес. И из глаз Атса снова потекли слезы, как будто именно общий хохот лесорубов заставил его заплакать.

— Ну вот, отблагодарила нас твоя лиса за то, что мы заботились о ней, — сказал отец, когда они вдвоем с Атсом шагали к дому. — Что мы теперь скажем маме и что она скажет нам? Двое здоровенных мужчин пасли одного маленького лисенка и того проворонили.

Атс даже представить себе не мог, что скажет мама, когда узнает о случившемся, но то, что он сам должен сказать или сделать, ему стало ясно, как только он увидел маму: он громко заплакал и крикнул:

— Мосса убежала в лес!

— Как это в лес? — с недоумением спросила мама.

— Так вот, в лес, — ответил Атс. — Я с папой и лесорубы гонялись за ней, но без толку, она все равно убежала.

— А как же цепь? — спросила мама.

— Она ее с собой уволокла, — плакал мальчик.

— Кто же ее отпустил? — продолжала расспрашивать мама.

— Никто не отпускал, — объяснил Атс. — Я ковырял палкой в костре, Мосса и Пийтсу грелись у огня, а потом Мосса стала уходить и ушла совсем.

— А разве веревку не завязали вокруг твоего пояса? — спросила мама.

— Завязали, — сказал Атс. — Папа говорит, что я пережег веревку, потому Мосса и сбежала.

Мама какое-то время испытующе глядела на Атса, потом громко засмеялась, как будто все это было просто глупой шуткой.

— Ты такая же, как папа и лесорубы, — упрекнул Атс маму и снова заплакал: — Разве тебе не жалко Моссу?

— Глупенький, — сказала мама. — Конечно, жалко, но неужели ты сам не понимаешь, как это глупо, что ты у костра пережег веревку, упустил лисенка, а теперь распустил нюни. Будь мужчиной и терпи, раз сам сплоховал.

— Но мне так жалко ее… — всхлипывал Атс.

— А ты думаешь, лисе не жалко своей лапы, когда она ее отгрызает, как ты мне сам рассказывал? — спросила мама.

Ее слова заткнули мальчику рот, как затычкой. Атс задумчиво уставился на маму.

— Ну так как, жалко лисе свою лапу или не жалко? — повторила мама свой вопрос.

— Жалко, — ответил Атс, — она ведь останется с тремя лапами.

— Но лиса все вынесет, не правда ли? — сказала мама. — Так неужели же ты слабее ее, что так плачешь? Сам пережег веревку, вот и изволь теперь мириться с тем, что у тебя больше нет лисы.

— Папа сказал — может, она сама вернется, — проговорил Атс.

— Конечно, вернется, — согласилась мама, — куда ей деваться в такой снег и мороз.

Но как и отец, она говорила это только для того, чтобы успокоить и утешить мальчика. Однако дело повернулось так, как никто себе и представить не мог. На следующее утро, когда еще затемно отец вышел во двор, какой-то зверек, повизгивая, метнулся по свежему снегу к его ногам. Отец изумленно уставился на него. Но уже в следующее мгновение все понял. Он увидел цепь и схватил ее, словно боясь, что зверь, который сам вернулся из леса, опять убежит. Только теперь в душе его вспыхнула радость, и он стал громко звать домашних. На его голос из дома выбежала мама. Узнав, в чем дело, она обрадовалась и, не удержавшись, сразу стала будить Атса, чтобы поделиться с ним этой радостью. Атс бормотал что-то сквозь сон, но как только понял, зачем его будят в такую рань, тут же вскочил с кровати, и не успела мама оглянуться, как он босиком, в одной рубашке оказался в снегу.

Атс хотел собственными глазами увидеть Моссу, только тогда мог он обрадоваться по-настоящему. Но то ли потому, что снег был холодный, то ли из-за чего другого, только, когда все стало на свое место, радость его вдруг словно бы уменьшилась наполовину. Даже мама заметила, что Атс далеко не так счастлив, как должен был бы быть, и сказала:

— Ну и ну, не очень-то ты рад своей Моссе.

— А чего тут особенно радоваться, — ответил Атс, — ты же сама вчера сказала, что она скоро вернется. Ну вот она и вернулась.

Когда отец увидел, что лиса привыкла к своей новой жизни, как бы примирилась с ней, он стал время от времени предоставлять ей больше свободы. Во всяком случае, он делал это, пока было холодно и лежал глубокий снег. Иногда он просто пускал Моссу побегать по лесу, считая, что, если она первый раз сама вернулась домой, значит, вернется и в следующий. Но каждый раз, когда Мосса наслаждалась свободой, у всех в доме сердце сжималось от тайного страха, что, может быть, придет пора, когда Мосса исчезнет. Но Мосса осталась верна своему новому дому и новой жизни, как будто она и впрямь любила ее больше, чем вольную волю, когда ей самой пришлось бы заботиться о своем пропитании.

И все-таки в марте, когда снег начал таять и лес зашумел еще призывнее, они перестали отпускать Моссу на волю. Боялись, что весна может изменить настроение лесного зверька и своим очарованием увлечь его в лес навсегда. Вместо того чтобы отпустить Моссу в лес, отец как-то днем принес лисенка в дом, чтобы посмотреть, как он себя там поведет. Сначала он боялся, что Мосса может вскочить на окно и разбить стекло, но скоро убедился, что она достаточно умна и не сделает такой глупости. Раза два, опираясь на подоконник, она вставала на задние лапы и, вытянув свой острый длинный нос, прижималась к стеклу, но, по-видимому, скоро во всем разобралась: окна ее уже больше не занимали, зато очень интересовало все, что находилось в доме. Она без устали шныряла из одной комнаты в другую, из комнаты в кухню, из кухни снова в комнату, там — под стол, из-под стола под кровать, из-под кровати к шкафу, который стоял на полу так, что лиса не могла забраться под него, и она только несколько раз шарила под ним лапой. Не было ни одного угла, ни одной щели, куда бы она не сунула свой длинный нос и не царапнула лапой. Не осталось ни одной вещи, которую бы она не перевернула несколько раз, не оглядела со всех сторон и не обнюхала. В каждый ботинок, в каждую тапочку и сапог она совала свою мордочку и фыркала, как будто запахи, которые там таились, заставляли ее чихать. Больше всего занимали ее отцовские сапоги с длинными и широкими голенищами. Очевидно, она решила во что бы то ни стало просунуть мордочку в самый носок. Для этого ей пришлось почти целиком влезать в сапог. Забравшись туда в первый раз, она никак не могла выбраться обратно и стала кувыркаться по полу вместе с сапогом. Атсу это показалось очень смешным, и он хохотал до слез. Пийтсу тоже развеселилась и принялась скакать вокруг Моссы, катавшейся по полу. Когда Мосса наконец выбралась из сапога, Пийтсу, в свою очередь, тоже сунулась в голенище, но ничего особенного там не увидела и никак не могла понять, почему Мосса лезет своим носом так глубоко.

Вообще Мосса делала много такого, чего Пийтсу никак не могла взять в толк. Сначала она вместе с лисенком бегала по комнатам, но скоро отказалась от этого: эта неугомонная возня казалась ей совершенно бессмысленной. Что за смысл гоняться за тараканами, живущими у плиты! Тараканы живут сами по себе. Мосса сама по себе. Другое дело мухи, с ними Пийтсу приходилось сталкиваться, особенно летом в жару. А тараканы! Пийтсу считала, что это самое неинтересное животное на белом свете. Конечно, его можно съесть, если он попадет в еду, а можно и не есть. Но Моссу интересовали и тараканы. Увидев в первый раз бегущего по стене таракана, она смахнула его лапой на пол и тут же проглотила. Сделала она это так естественно, как будто иначе и быть не могло, да к тому же так проворно и в то же время словно бы между прочим, что это не помешало ей заниматься одновременно другими, более важными, делами.

Скоро Мосса заметила, что тараканы, эти рыжие существа, прячутся от нее в щелях и по углам, как будто они живут в подполье, боясь дневного света. Но Мосса скоро нашла выход.

Она просовывала свой длинный коготь в щель и быстро проводила им по стене вниз. И после этого на полу иной раз оказывалось чуть ли не десяток тараканов, знай только успевай хватать! Это занятие очень заинтересовало Пийтсу. Она выходила из угла, где лежала, и шла смотреть, как тараканы — большие и маленькие, черные и рыжие — разбегаются в разные стороны.

Изучив в доме все, что попалось ей на глаза, Мосса заинтересовалась плитой. Конечно, когда плита была горячая, удовлетворить свое любопытство ей не удавалось, а плита чаще всего как раз и бывала горячей. Но как-то Мосса подобралась к плите, когда та была холодной, да к тому же еще и заслонка была открыта. Не мешкая ни секунды, лиса проворно юркнула в топку и тут же скрылась с глаз Пийтсу. Зайдя на кухню, Атс увидел, что Мосса исчезла, а Пийтсу стоит перед топкой и визжит.

Этого Атсу было вполне достаточно. Он заглянул в топку, увидел на золе следы Моссы и побежал к маме, крича изо всех сил:

— Мосса улизнула через трубу!

— Не говори глупостей, — сказала мама.

— Пойди сама посмотри, если не веришь! — так же громко продолжал кричать Атс.

Мама отложила рубашку, к которой пришивала пуговки, встала со стула и вышла на кухню. И надо же было, чтобы как раз в это мгновение Мосса выскочила из плиты, подняв целый столб пепла.

— Закрой скорей дверь в комнату, чтобы Мосса туда не забралась! — приказала мама. — Как же она вся вывозилась в золе! Ее надо сейчас же вынести во двор, пускай почистится в снегу.

Но прежде чем они успели что-либо предпринять, Мосса снова прыгнула в топку и исчезла там, подняв облако пыли.

— Чего доброго, придется ее через трубу выкуривать, — сказала мама.

Эта мысль очень понравилась Атсу. Он радостно запрыгал вокруг мамы, крича во все горло:

— Давай, давай выкурим ее! Посмотрим, как она будет фыркать, и захочет ли лезть в трубу…

Но мама оказалась не такой расторопной, как этого хотелось бы Атсу, и Мосса успела выбраться из плиты раньше, чем мама успела развести огонь. Мама поспешно захлопнула дверцу, чтобы Мосса снова не сунулась в печь, после чего они быстренько поймали ее и вынесли во двор.

— Поваляйся теперь в снегу, почистись хорошенько, — сказал Атс Моссе и стал смотреть, как она станет это делать.

Но Мосса не спешила чистить свою взъерошенную шерстку. Не только через несколько дней, через несколько недель на ее меху можно было увидеть следы пребывания в печке. Они оставались почти до тех пор, пока она снова не измазалась, еще основательнее, чем в первый раз. Но это уже другая история, и разговор о ней пойдет позднее.

По-видимому, весна была для Моссы самым трудным временем. Она была постоянно возбуждена, ей не хотелось ни спать, ни есть. Мама, носившая ей еду, тревожилась, что Мосса заболела. С чего бы ей иначе так маяться.

— Пение птиц — вот что отбивает у нее аппетит, — сказал отец.

— А может, и правда! — удивленно воскликнула мама. — Лиса, наверно, как человек, солнцем да теплым ветром весной живет.

— По я весной тоже хочу есть, — сказал Атс.

— Ты-то, конечно, хочешь, но ведь ты еще ребенок, — проговорила мама. — Какими бы теплыми ни были солнце и ветер, детский желудок им не насытить.

— Почему не насытить? — спросил Атс.

— Потому что на теплом ветре, под горячим солнцем ребенок много бегает, и от этого ему еще больше хочется есть, — объяснила мама. — А Мосса бегать не может, она сидит на цепи. Поиграет иногда с Пийтсу, да много ли, ведь Пийтсу уже начинает стареть — видишь, морда у нее совсем седая. Пийтсу седеет, как все старые люди.

— А Мосса тоже поседеет, когда будет старой? — спросил Атс.

Этого мама не знала, она никогда не видела лисы, седой от старости.

— Пусть Мосса живет у нас до тех пор, пока совсем не поседеет, — предложил Атс.

Мама согласилась с этим, и отец тоже не возражал. Но если бы спросили у самой Моссы, она, наверно, ответила бы:

«Делайте что хотите, только выпустите меня разок побегать по лесу. Я готова хоть три дня не есть, только бы очутиться в лесу».

Но у Моссы никто ничего не спрашивал, и никому не приходило в голову отпускать ее в лес. Только Атс, заметив, что Мосса все время смотрит в сторону леса и жалобно повизгивает, сказал ей:

— Слышишь, птицы поют. Мама говорит, скоро кукушка закукует. Иногда она прилетает сюда на большую елку, тогда и ты ее увидишь. Трясогузка совьет здесь у тебя в куче хвороста гнездо, смотри не слопай ее… А знаешь, кого я вчера видел.? Зайца! Скакал себе по помещичьему нолю, помнишь, мы ходили туда с тобой прошлой осенью, я еще там уснул. Ты была тогда совсем маленькая…

Но Мосса как будто и не слышала, что ей говорит Атс, или не понимала его языка. Атс считал, что она просто притворяется. Ведь если Пийтсу понимает, что ей говорят, значит, Мосса тоже должна понимать, не глупее же она Пийтсу, в самом деле.

Особенно грустила Мосса по вечерам, когда птицы пели свои последние песни и из леса слышались голоса, незнакомые Атсу, но, наверно, много значащие для Моссы. Тогда Мосса шла в сторону леса так далеко, как только позволяла цепь, садилась на землю, пристально смотрела на лес и, наклоня голову, прислушивалась то одним, то другим ухом, иногда даже раскрывала пасть, как будто сейчас закричит во весь голос. Если Пийтсу оказывалась поблизости, Мосса иной раз бежала к ней и так широко разевала свои челюсти, что голова собаки вместе с ушами целиком умещалась между ними. Со стороны можно было подумать, будто она хочет загрызть Пийтсу или даже проглотить ее всю целиком. Когда Атс впервые увидел это, он даже испугался за Пийтсу. Но скоро понял, что Мосса просто шутит и что это ее весенняя шутка, ведь зимой она ничего подобного не делала. Атс удивлялся, что Мосса вообще могла так широко раскрывать челюсти. К тому же он не понимал, что за удовольствие для Моссы — держать голову Пийтсу зубами. Еще более непонятным было поведение Пийтсу, которая неизвестно почему спокойно разрешала Моссе проделывать все это. Другое дело, если бы собака поступала бы таким же образом с Моссой. Но нет: Пийтсу никогда не брала голову лисы своими зубами, то ли потому, что у нее пасть не раскрывалась так широко, то ли потому, что Мосса не разрешила бы ей этого.

Но чем бы Мосса ни занималась, все равно она не находила себе покоя. Печально смотрела она в сторону леса и жалобно скулила. А однажды чудесным вечером, когда солнце уже село за лесом и только его лучи длинными красными иглами пробивались сквозь деревья навстречу тому, кто на него смотрел, подошла к своему другу и, словно утешая его, стала лизать ему морду то с одной, то с другой стороны. Но Мосса даже не обратила внимания на, эту ласку, так страстно мечтала она попасть в лес. Пийтсу прижалась своим носом к носу Моссы, и они долго стояли так. Но из глаз Моссы текли и текли слезы.

— Мама, послушай, мама! — кричал Атс, торопливо вбегая в комнату. — Мосса плачет! Мосса уже давно плачет. Пийтсу сидит около нее, а Мосса все равно плачет. Иди же, посмотри, как она плачет!

И Атс не оставлял маму в покое до тех пор, пока и она не увидела, как Мосса, не отрываясь, смотрит в лес, а слезы текут и текут у нее из глаз.

— Почему она плачет? — спросил Атс.

— Наверное, вспоминает, что прошлой весной была еще на свободе, — сказала мама.

— Разве она так сильно любит свободу? — удивился Атс.

— А разве ты сам не любишь свободу? Все ее любят, — объяснила мама, — Хотела бы я посмотреть, что бы ты стал делать, если бы я хоть на один день заперла тебя в комнате.

— Но ведь Моссу никто в комнате не запирал, она бегает на цепи по двору, — сказал Атс.

— Ну ладно, хочешь, я тебя тоже на цепь посажу? — спросила мама.

— Я сразу же убегу, я ведь не лиса, — сказал Атс.

— Ну, тебя тоже можно так приковать, чтобы ты не смог освободиться, — проговорила мама.

— Нет, нельзя, — заспорил мальчик. — У меня есть руки.

— А если тебе свяжут руки так, что ты не сможешь ими пошевельнуть? — спросила мама.

Теперь Атс призадумался и через некоторое время сказал:

— Тогда я буду как Мосса.

— Вот так-то оно, как Мосса, — согласилась мама, — будешь сидеть, а из глаз потекут слезы, когда увидишь, что все свободны, каждый идет, куда ему вздумается, делает, что в голову взбредет.

На следующий день Атс услышал, как отец сказал маме:

— Ночью лиса так скрутила цепь, что, если бы у нее хватило сил дернуть хоть чуточку сильнее, цепь, пожалуй, лопнула бы.

— Неужели ты и в самом деле думаешь, что лиса может разорвать цепь? — недоверчиво спросила мама.

— Кто этого зверя знает… — ответил отец. — К тому же цепь сильно проржавела. Не мешало бы сделать ее немного покрепче.

Эти слова как-то особенно застряли у Атса в голове, наверно, потому, что он все время помнил то, что мама говорила о свободе и о том, как все любят ее. Теперь Атс стал внимательно наблюдать за Моссой, ему хотелось хоть разок увидеть, как выглядит лисья цепь, когда она запуталась так, как рассказал отец.

По цепь чаще всего запутывалась ночью, а так как пана и мама вставали утром раньше Атса, то они и раскручивали ее. Мальчику никак не удавалось увидеть ее скрученной. Даже петух видел, куры видели, а Атс ни разу не видал, как попадала в беду лиса со своей запутавшейся цепью. Петух и куры могли теперь свободно гулять под большой елкой, могли даже заглянуть в лисью нору: лисе было не дотянуться до них.

Наверно, петух догадывался о том, что лиса боится его, и подходил к ней совсем близко, гордо вытянув шею, широко раскрыв клюв и кукарекая во всю глотку. Пение его раздражало Моссу, и она начинала изо всех сил прыгать на своей запутавшейся цепи. Тогда петух выпячивал грудь и, угрожая, кричал: «Кок-кок-кок-кок!» — ему казалось, что это самое грозное слово на свете.

Случилось, однако, так, что помогла Атсу беда, и он на собственном опыте убедился, что бывают и удачные беды. Как-то раз мама сварила щи из квашеной капусты. Для Атса это было большое лакомство, особенно если щи ели со свиным шпиком. Атс вечером наелся их до отпала, хотя мама и предупреждала его, что нельзя так много есть на ночь глядя. К тому же капуста немного перестоялась, так что кто знает, как она подействует.

Но Атс не послушался. Он ел, как всегда, не веря, что то, что вкусно для рта, может быть плохо для живота. Теперь он на себе испытал, что бывает и такое. Ночью он проснулся от сильной боли в желудке. Пришлось ему бежать во двор. Атсу очень не хотелось идти одному, и он позвал маму, по она отказалась с ним идти, сказав:

— Ну чего это я с тобой пойду, во дворе уже совсем светло. Да и Мосса с Пийтсу составят тебе компанию.

Мамины слова всё и решили. Атс не стал больше звать ее с собой. Теперь даже если бы она захотела пойти с ним, Атс стал бы возражать, потому что ему вдруг пришло в голову, что он, может быть, наконец увидит скрученную цепь Моссы и попробует, сможет ли ее разорвать, если всерьез захочет. Эта мысль подействовала на него так, что боль в животе сразу как рукой сняло. Атс даже усомнился, вообще болел ли у него живот. Может быть, он почувствовал боль только потому, что ему хотелось увидеть запутавшуюся цепь Моссы.

Мосса, как это уже не раз бывало, опять скрутила цепь в такой тугой узел, что стояла, вплотную прижавшись к стене дома. Атс подошел к ней, схватил цепь и дернул. Цепь затрещала, подалась немного, но не разорвалась.

— Пана ошибся, — пробормотал Атс про себя, — думает, будто Мосса может разорвать свою цепь, а это даже мне не под силу.

Для верности Атс дернул еще раз, потом еще, собрав все свои силы. И на тебе! Цепь поддавалась все больше и больше, пока наконец не лопнула. Это тем больше удивило Атса, что у него уже почти не оставалось надежды справиться с цепью. К тому же ему так хотелось, чтобы отец ошибся хотя бы один разок, а не только он, Атс. По теперь оказалось, что прав опять был отец: скрученная цепь действительно разорвалась.

Остолбенев от удивления, Атс уставился на цепь. Но вдруг его снова пронзила боль, да куда сильнее, чем раньше. Он бросил цепь на землю, совсем позабыв, что уже разорвал ее. Когда Мосса кинулась бежать и конец цепи со звоном потянулся следом за ней, Атс понял, что он наделал, но было уже поздно. Что сделано, то сделано. Единственным утешением оставалась надежда, что Мосса вернется, так же как она вернулась зимой в снег и мороз, хотя мама и папа и не верили в это. Но теперь и сам Атс не слишком в этом был уверен и потому поплелся домой грустный.

— Что ты там делал так долго? — спросила мама у мальчика.

— У лисы цепь опять запуталась, и я хотел ее распутать, — пробормотал Атс.

— Вечно ты с Моссой возишься, стоит тебе только высунуть нос за порог, и днем и ночью. Этак и простудиться недолго, сейчас на дворе холодно стало. Папа утром сам ее распутает.

Сказав это., мама снова легла. Но Атсу не спалось. Он долго метался в кровати: сердце у него ныло из-за Моссы. И еще он ломал голову над тем, поймет ли отец утром, кто помог Моссе разорвать цепь. Но ведь даже если папа ничего не заметит, проступок все-таки останется на его, Атса, совести. Ночью он солгал матери, а утром ему придется врать еще и отцу, во всяком случае, скрывать от него, что он натворил ночью.

Но утром все произошло совсем не так, как ночью думал Атс. Точно так же, как ночью, когда у него схватило живот, он совсем забыл, что разорвал цепь и дал лисе убежать в лес, так и утром он со сна не вспомнил, что никто, кроме него, не знает о том, что он натворил, и о том, что решил скрыть это. Когда мама разбудила его утром и, чтобы поднять поскорее, сказала, что ночью Мосса разорвала цепь и убежала в лес, Атс сказал:

— Я знаю.

Для мамы его слова были как гром с ясного неба. Она с изумлением посмотрела на Атса и только через секунду спросила:

— Откуда ты это знаешь?

Атс понял, что сам себя выдал, и, стараясь выпутаться, сказал:

— Видел во сне.

Но мама, конечно, не поверила ни в какой сон: Атс так просто и естественно сказал о побеге Моссы, за этим должно было скрываться что-то гораздо более реальное, чем сон. И она спросила:

— А сам ты ночью не трогал цепь? Ты слишком долго задержался во дворе.

Сначала Атс пытался все отрицать, но скоро понял, что с каждым новым вопросом мама все ближе подбирается к правде. И решил, что лучше самому все рассказать, чем оставаться под подозрением. Свое признание он начал такими словами:

— Ты же сама говорила: лиса плачет потому, что хочет на свободу.

— Ты тоже, бывает, плачешь, когда тебя не пускают туда, куда тебе хочется, да разве с этим можно всегда считаться? Ты плачешь по глупости, — объясняла мама.

— Значит, лиса тоже плачет по глупости?

— А ты как думаешь? — ответила мама. — До сегодняшнего дня я ее кормила: если ее теперь отпустить, она не сумеет добывать себе пищу.

— Но она очень хорошо умеет ловить в комнате тараканов, — возразил Атс.

— Разве лиса тараканами наестся? — сказала мама. — Да в лесу их и нет.

— В лесу водятся лесные тараканы и лесные клопы, — проговорил Атс уверенно.

— Значит, по-твоему, Мосса отправилась в лес ловить их? — насмешливо спросила мама.

— В лесу есть еще птицы, зайцы и мыши, — продолжал Атс.

— Ну конечно, так Мосса и поймает их, громыхая своей цепью, — сказала мама.

Только теперь Атс понял, какое это несчастье — обрывок цепи, который тянется за Моссой всюду, куда бы она ни пошла.

— Как бы эта цепь не зацепилась за что-нибудь, тогда наша Мосса там и умрет, — сказала мама, словно предвидя несчастье.

У Атса от этих слов сжалось сердце.

— Я слышал, как пана сказал, что Мосса может разорвать запутавшуюся цепь, вот я и захотел попробовать, можно ли ее разорвать, — объяснял Атс, будто он хотел этим оправдаться в маминых глазах.

— Какой же ты упрямый, — сказала мама. — Что при тебе ни скажи, все непременно повернешь по-своему. Папа говорит, что лиса может разорвать цепь, а ты вместо Моссы сам начинаешь ее рвать. Хочешь помочь Моссе! Скажи-ка мне лучше, уж не были ли твои колики в животе такой же глупостью, как все остальное? Ничего у тебя не болело, про живот ты все выдумал, чтобы выйти ночью во двор.

Атс растерялся. Неужели мама не верит даже в то, что у него болел живот? А ведь он потому и выпустил из рук цепь! Он же вовсе не собирался отпускать лису на волю, он только хотел попробовать, хватит ли у него сил разорвать цепь. О воле он вспомнил уже потом, когда лиса убежала. О воле он подумал, чтобы немножко утешиться.

Атсу долго пришлось убеждать маму, прежде чем она поверила, что ночью у него и правда болел живот. А поверив, мама заволновалась, как объяснить все отцу, чтобы тот не рассердился: мама не хотела, чтобы она одна знала, как все случилось на самом деле. Но мамины страхи оказались напрасными. Когда она рассказала обо всем отцу, он только засмеялся и сказал:

— Что посеешь, то и пожнешь. Отпустил лису, вот и остался без нее. Свои розги всегда больней бьют.

Отец сказал это во дворе, но так громко, что через открытое окно Атс все слышал — и слова и смех. И странно, только теперь он ощутил в груди такую же щемящую боль, как зимой, когда отец и лесорубы смеялись над пережженной веревкой.

— Зимой лиса вернулась, потому что ее донимали мороз и голод, — продолжал отец. — Теперь в лесу тепло и еды вдоволь, вряд ли он ее дождется.

— А может быть, она все-таки вернется, — проговорила мама.

— Ну, если парню повезет, может, и вернется, — равнодушно ответил отец, и именно это равнодушие больше всего заставило страдать Атса: папа вел себя так, как будто все это касалось одного только его, Атса. Как будто Мосса принадлежала только ему, и вот он сам отпустил ее.

Но видно, Атс и впрямь был везучий, как сказал отец утром. Поздно вечером, когда он вернулся из лесу, во дворе в кустах мелькнул какой-то зверь. Отец сорвал ружье с плеча и, держа его наперевес, бегом направился туда, где в темноте скрылся зверь. Вдруг он услышал, как что-то звенит, ударяясь о камни. Он остановился и позвал:

— Мосса, Мосса, Мосса!

Цепь снова зазвенела, лиса подползла к его ногам, легла на спину и вытянула к нему передние лапы, как будто просила прощения.

— Ах ты старая плутовка, — сказал отец, расплываясь в счастливой улыбке. — Опять, значит, вернулась. Видно, полюбились мы тебе.

— С кем это ты разговариваешь? — спросила мама, которая как раз вышла во двор и узнала отца по голосу.

— С Моссой, конечно, с кем же еще, — ответил отец. — Я чуть было не застрелил ее, да вовремя услышал, что цепь звенит.

Мама обрадовалась, поставила ведро с пойлом для свиньи на землю и пошла поглядеть, неужели и вправду Мосса вернулась домой живой и здоровой.

Увидев ее, мама сказала:

— В самом деле Мосса! Она и есть. Видно, и лесной зверь умеет ценить, если с ним по-хорошему обращаются. Помнит и возвращается, хотя его снова посадят на цепь.

— А где же сын? — спросил отец.

— Некогда было даже поглядеть, куда он запропастился, — ответила мама. — Небось спит уже где-нибудь.

Так оно и было: Атс присел в уголок у печи передохнуть и уснул. Там он теперь и лежал, свернувшись калачиком. Маме пришлось немало повозиться, прежде чем она растолкала его и он смог сесть за стол ужинать. Но в этот вечер ему не сказали ни слова о возвращении Моссы, чтобы он не возбудился на ночь глядя.

Утром Атсу тоже не сразу сообщили о возвращении Моссы. Мальчик очень переживал всю эту историю и несколько раз сам пытался заговорить с мамой о лисе, но мама отвечала односложно. Наконец, словно нарочно дразня его, она сказала:

— Ты ведь сам хотел выпустить Моссу на свободу, что же ты теперь все время ждешь ее и расспрашиваешь о ней?

— Мне так жалко, что ее нет, — сказал Атс. — Если бы она еще раз вернулась, я никогда больше не отпустил бы ее.

— А может, она уже и вернулась, — подразнила его мама. — Спит в своей норе или играет с Пийтсу. Ты ведь туда еще не заглядывал.

— Нет, не заглядывал, — ответил Атс.

— Чего же ты ждешь! — воскликнула мама. — Мне сегодня тоже было недосуг пойти посмотреть под большой елкой. Может, папа туда заходил до того, как отправиться утром в лес.

Окрыленный надеждой, Атс сразу помчался к елке, от маминых слов у него почему-то сильно забилось сердце. А когда во дворе он увидел лису, сидящую на цепи на прежнем месте, его захлестнула такая радость, что он почувствовал, как ком подступил к горлу, а на глаза навернулись слезы. Он готов был обнять свою Моссу, взять ее на руки, но стоило ему приблизиться к ней, как она оскалила зубы, будто очень сердилась на него. Атс опешил, и радостное волнение его чуточку померкло. Но все-таки он побежал обратно в дом и крикнул маме:

— Мосса вернулась! Папа посадил ее на цепь!

Поразмыслив немного, Атс спросил маму:

— Почему же Мосса вернулась? Разве она не любит свободу?

— Может, и не любит, раз сама вернулась, — сказала мама. — Видно, у нас ей нравится больше, чем на свободе в лесу.

— Почему же?

— Потому что мы ласковы к ней, — пояснила мама.

— Теперь я буду относиться к ней еще лучше, чем раньше, чтобы она полюбила нас сильнее, — сказал Атс.

Но когда он стал придумывать, что бы такое сделать, чтобы лиса его полюбила, он совсем растерялся. Моссе явно не нравилось ничего из того, что Атс старался для нее сделать. Она хотела только одного: чтобы Атс оставил ее в покое; но это было единственное, чего не хотел Атс. Он никак не мог смириться с тем, что заслужить любовь Моссы может, только держась от нее подальше, это было для него труднее чего бы то ни было. Атс ужасно жалел, что он еще не такой большой, как папа, который ходит по лесу с ружьем и, бывает, подстреливает там ворон, которых приносит Моссе поиграть. Это было для Моссы самым большим праздником. Но игры всегда кончались тем, что Мосса убивала ворону, как это сделала в тот, самый первый раз. Разница была только в том, что тогда Мосса была еще маленькая и на самом деле боялась вороны, а теперь только притворялась, будто боится ее, это Атс сразу понял. Не из страха же Мосса так долго мучила и дразнила ворону, йогом вдруг хватала ее за шею, будто хотела тут же задушить или перекусить ей горло, но ничего этого не делала, а только пугала до смерти, так что ворона начинала каркать во весь голос и хватать лису когтями за нос, будто собираясь выцарапать ей глаза. Но вороньи когти, должно быть, только веселили лису. Она крепко жмурилась и спокойно ждала, словно хотела узнать, сильно ли ворона может царапнуть ее.

Теперь, когда Мосса опять вернулась домой, отцу удалось принести ей вместо вороны большого ястреба. Он был коричневый с черным отливом, а размах его крыльев — больше четырех футов. Заряд угодил ему в правое крыло и в грудь. Но раны не были смертельными. Еще в лесу, когда отец нагнулся, чтобы поднять упавшего ястреба, тот так хватил его по руке своим кривым клювом, что рана долго не заживала. От негодования отец едва не пристрелил ястреба на месте, но вспомнил про Моссу, и это спасло птице жизнь. Отцу стоило больших трудов принести его живым домой и кинуть под елку, где жила Мосса. Увидев лису, ястреб рассвирепел и сразу кинулся на нее. Похоже было, что на этот раз Мосса на самом деле испугалась. Атса это очень обрадовало. И он сказал ей:

— Так тебе и надо. Нечего было обижать ворон! Попробуй-ка теперь сама, как это приятно! Ну, подставляй ястребу свой нос, пускай он его поцарапает…

Чтобы ястреб не мог уйти так, чтобы лиса его не достала, отец привязал его под большой елкой. И два врага были вынуждены жить на виду друг у друга. Но Мосса могла особенно не бояться ястреба, тот был довольно тяжело ранен. Он неподвижно лежал на земле и ничего не ел. Но глаз не закрывал, а все время следил за лисой. Каждый раз, когда лиса пыталась к нему приблизиться, он, как умирающий богатырь, с трудом поднимался на ноги, чтобы вступить в бой с врагом, жаждущим его смерти. Стоило ему пригрозить лисе своим кривым клювом или когтями, и лиса сразу отступала.

— А ястреб не уснет, как та первая ворона, которой Мосса оторвала голову? — спросил Атс маму.

— Ястреб не уснет, — ответила мама, — он бережет свою шкуру.

— Разве он никогда не спит? — удивился Атс.

— Он спит, только когда спит Мосса, — объяснила мама.

Так это продолжалось дня два. Потом ястреб умер. Он лежал, распластавшись на земле, голова с кривым клювом была прижата к груди, лапы с загнутыми когтями вытянуты. Мосса словно в почетном карауле задумчиво сидела возле него. Иногда она тянулась своим длинным носом к ястребиным когтям и клюву, будто желая проверить, схватят ли они ее. Но нет, они уже не были опасны Моссе, и она могла по-прежнему спокойно сидеть рядом с ястребом.

Пийтсу тоже подошла понюхать дохлую птицу. Но Моссе это не понравилось, и она чуть не вцепилась в собаку. Пийтсу никак не могла понять почему. В ответ она оскалила зубы и, отойдя в сторонку, легла отдохнуть. Пийтсу считала, что дохлый ястреб не стоит того, чтобы из-за него драться.

— Ястреб все равно умер, — сказал Атс маме, — не помогло ему то, что он не спал.

— Но голова у него, как видишь, целехонька.

Это заставило Атса задуматься. Что же лучше для мертвого ястреба — остаться с головой или без головы? Когда отец пришел домой, Атс понял, что оставаться мертвым с головой все-таки лучше, чем без нее, потому что, отобрав дохлого ястреба у лисы, отец стал снимать с него шкуру.

— Что ты будешь делать с ней? — спросил Атс с любопытством.

— Набью чем-нибудь, чего же еще, — ответил отец.

— Зачем же ты ее будешь набивать? — спросил мальчик с еще большим любопытством.

— Чтобы ястреб был как живой, — объяснил отец.

— И глаза у него тоже будут?

— И глаза будут, — подтвердил отец.

— А если бы Мосса оторвала ястребу голову, ты мог бы набить шкуру? — спросил Атс.

— Тогда не смог бы, — ответил отец. — Какой же это ястреб, без головы. Голова и кривой клюв у него главное украшение.

— А когти? — спросил Атс.

— Когти тоже, конечно, — ответил отец.

Атс подумал немного и сказал:

— Повезло ястребу, что лиса не оторвала ему голову, теперь из него сделают чучело!

— Да, Мосса оказала мертвому ястребу большую услугу, оставив ему голову, — согласился отец и, смахнув со лба крупные капли пота, добавил: — Ну и тяжелая это работа — снимать кожу с ястреба. Если бы не твоя помощь, я вряд ли справился бы с ней.

Сняв наконец с ястреба шкуру, отец сразу стал набивать ее. Для этого ему понадобилась солома. Дело это оказалось таким интересным, что Атс никак не мог от него оторваться. Смотреть, как из кожи, которую только что снял отец, возникает совсем как живой ястреб, только что не летает, — ничего увлекательнее этого Атс вообще никогда не видел. Его так захватило это занятие, что он тут же решил: когда вырастет, тоже будет снимать с ястребов шкуры и набивать их соломой. Но он не осмелился прямо сказать об этом отцу, а только спросил осторожно:

— А я мог бы снять с ястреба шкуру?

— Почему же нет; научишься — сумеешь, — ответил отец.

Слова его не очень понравились Атсу. Ответы отца Атсу вообще не нравились. Он всегда поучал сына, только поучал. Атсу больше нравилось беседовать с мамой, ее ответы были гораздо интереснее. Вот и на этот раз Атс тоже пошел к маме и задал ей тот же вопрос, что и отцу.

— Сначала вырасти большой, тогда и сумеешь сдирать с ястребов шкуры и набивать их соломой, — сказала мама, а это был уже совсем другой разговор: просто надо вырасти, ничего больше; вот только на это понадобится время, так что придется немного подождать.

— Я хотел бы поскорее стать большим, — сказал Атс.

— Для этого ты должен хорошо кушать и много спать, тогда и вырастешь, — объяснила мама.

— Разве это помогает? — допытывался Атс.

— А как же иначе! — сказала мама, — Что же еще помогает, если не сон и еда.

Атс вернулся к отцу и спросил:

— Когда я вырасту, я сумею набить ястребиную шкуру?

— Ну, возраст тут не всегда помогает, — ответил отец. — Разве мало людей старше меня, которые не умеют снять шкуру с птицы и набить ее соломой. Ты должен вырасти и выучиться, вот тогда сумеешь. Так уж устроена жизнь. Обязательно учись, если хочешь уметь делать что-то.

— А лиса тоже должна учиться? — спросил Атс.

— А как же, лисе без науки тоже не обойтись, — ответил отец. — Вот наша Мосса сидела на цепи, потому смолоду ничему и не научилась, ничего теперь не умеет; вот и возвращается всякий раз обратно на цепь. Все должны учиться. Птицы и те петь учатся. Старые поют, а молодые за ними повторяют.

Теперь Атс вконец расстроился. Выходит, значит, расти не расти, учиться все равно надо. Утешало его одно: если все должны учиться, придется и ему не отставать. Что он, хуже Моссы на цени или трясогузки на гребне крыши? Впрочем, на этот раз Атс довольно быстро забыл про свои огорчения, связанные с необходимостью учиться, потому что отец закончил работу и отправился в сарай, чтобы подвесить там ястреба; сарай хорошо продувало ветром, который должен был высушить чучело ястреба, чтобы оно не испортилось.

— Он так и будет всегда здесь висеть? — спросил Атс отца.

— Когда чучело высохнет, мы поставим ястреба в комнату на шкаф, пускай сидит себе там, раскинув крылья.

Его ответ вполне устроил Атса. Спросил-то он неспроста: ему очень хотелось узнать, как поведет себя Мосса, если поставить перед ней чучело ястреба. Здесь в сарае Атс никогда не дотянулся бы до него, для этого пришлось бы подставлять тяжелую стремянку, поднять которую ему было не под силу. Снять же ястреба со шкафа — с этим он вполне мог справиться. Но его интересовала еще одна вещь, и, чтобы выяснить ее, он сказал отцу:

— Ну и тяжелый он, наверно.

Отец, когда услышал вопрос Атса, уже поднялся на несколько ступенек по стремянке. Он спустился на землю, протянул мальчику ястреба, висящего на веревке, и Сказал:.

— На, возьми его, попробуй, сможешь ли удержать.

Атс попробовал подержать птицу одной рукой и сказал:

— Нет, не смогу.

— Возьми двумя руками, — посоветовал отец. — Что ты за мужчина, если тебе даже чучело не удержать.

Атс взялся за веревку двумя руками, и — надо же! — ястреб показался ему теперь совсем не таким уж тяжелым. Он вполне мог держать его.

— Пусть высохнет, — сказал отец, — тогда станет еще легче…

И в самом деле, чучело стало гораздо легче. Когда отец недели через две снял его, чтобы отнести в комнату и поставить на шкаф, он дал его опять подержать Атсу.

— Ой, какой легкий! — радостно воскликнул мальчик. А про себя подумал: «Вот теперь я смогу снять его со шкафа и показать Моссе». Атс еще не забыл про свой план.

Теперь ему не давала покоя другая забота: когда выбрать время, чтобы свой план осуществить? Ждать пришлось долго. Иногда ему делалось совсем невтерпеж, и тогда в голову приходили совсем уж невероятные идеи: встать в полночь с постели так тихо, чтобы мама и пана не услыхали, забраться на стул, со стула на стол, дотянуться до ястреба, снять его со шкафа и неслышно выскользнуть за дверь.

Но такие мысли приходили ему в голову лишь на короткое мгновение. Он тут же понимал, что все это невыполнимо: у мамы сон чуткий: стоит ему, Атсу, только пошевелиться в своей постели, как она открывает глаза и спрашивает, что случилось. Конечно, другое дело, если бы мама поддержала его план, но она ни за что не согласится, в этом Атс был твердо уверен. Так что придется ему одному попробовать выполнить свое намерение.

В конце концов на помощь Атсу пришел случай: как-то лису опять пустили в комнату.

— Пускай половит тараканов, — сказала мама. — Только чтобы заслонка у плиты была закрыта, не то Мосса опять вся в саже перепачкается.

Пока Мосса сновала по комнатам и кухне, мама занималась своими делами, наказав Атсу присмотреть за лисой, чтобы она не прыгнула в окно или еще чего-нибудь не натворила.

— Хватай ее за поводок, иначе тебе с ней не справиться, — наказывала мальчику мама, выходя во двор. Но скоро она услышала отчаянные вопли о помощи, несущиеся из комнаты. Мама бегом кинулась в дом.

— Мосса! Мосса! Оставь его сейчас же! Слышишь, Мосса! — кричал Атс, заливаясь слезами, когда мама переступала порог дома.

Она с размаху захлопнула за собой дверь и вбежала в комнату. Сначала она никак не могла понять, что здесь происходит; но комнате летели перья, Мосса забилась под кровать, а Атс стоял возле нее и кричал во всю мочь. Но скоро мама все поняла: чучело ястреба попало в лапы лисы, и она, по-видимому, трепала его. Мама только не могла взять в толк, как все это могло произойти. Да и думать ей было некогда, она тут же представила себе, что скажет отец, если лиса разорвет чучело птицы. И, схватив у плиты кочергу, она кинулась к кровати. Без лишних разговоров она так стукнула Моссу, что та сразу выпустила ястреба и выскочила из-под кровати. Мама взяла чучело в руки, чтобы разглядеть его поближе.

— Смотри, как она ему шею разодрала, — показывала она Атсу, — Что теперь папа скажет!

Атс тоже подумал об этом и громко заплакал.

— Как же это лиса достала ястреба со шкафа? — дивилась мама.

— Я только хотел посмотреть, что она будет делать, когда увидит чучело, — плакал Атс, — а она как вырвет его у меня из рук — и шасть с ним под кровать. Я и запрещал ей, и кричал на нее, а она ничего не слушала, только рычала!

— Хорошо хоть, что ты закричал и я прибежала к тебе на помощь, — .сказала мама. — Но норку ты все-таки заслужил. Папа очень дорожит этим ястребом, он всем о нем рассказывает и всем показывает. Даже помещик как-то приходил смотреть, когда ястреб еще в сарае висел. Кто-то даже хотел купить его, но папа не продал, так он ему нравится. И вот на тебе! Ты снимаешь его со шкафа и отдаешь Моссе.

— Не говори папе, что я это сделал, — попросил Атс.

— Это не поможет, — ответила мама, — папа все равно узнает, что ястреб побывал в чьих-то руках: у него же шея разодрана — посмотри, вон солома торчит. Или ты думаешь, что я буду из-за твоих проделок обманывать отца?

— Ты только скажи ему, что это ты сняла ястреба, хотела его почистить или потому что он тебе мешал, а лиса и набросилась на него, — упрашивал Атс.

— Ну нет, — отказалась мама, — ты виноват, ты и отвечай, а то в другой раз что-нибудь еще похуже натворишь.

Теперь Атс залился такими горькими слезами, что он и сам не помнил, когда так ревел. Но мама даже не пыталась его успокоить, она продолжала бранить его, а сама тем временем нашла иглу, продела в ушко черную нитку и стала зашивать ястребу шею. Атс все ревел, не замечая, что шея ястреба уже починена. Увидел он это, только когда все уже было готово. И тут он ничего не мог с собой поделать: вместо плача на него напал смех. В глазах еще стояли слезы, но плакать совсем уже не хотелось.

— Теперь никто и не узнает, что ястреб побывал в когтях у лисы, — твердил Атс, разглядывая дело маминых рук.

— Ну, папа догадается, стоит ему только посмотреть, — сказала мама.

— Но ты же ему ничего не скажешь?

— Я-то не скажу, а вот ты должен сказать, — ответила мама.

— Зачем же я стану ему говорить, если ястреб опять целехонек? — удивился Атс.

— А затем, чтобы ты запомнил, что такие вещи делать нельзя, — сказала мама и твердо решила настоять на своем.

Когда отец вернулся домой, мама завела речь о том, что Атс хочет признаться в одном своем проступке. Сердце у мальчика забилось сильнее. Он надеялся выбрать подходящий момент, а теперь приходилось говорить без всякой подготовки. И он не успел еще рта раскрыть, как слезы сами потекли из глаз; так, плача, он и подошел к отцу.

Прошло немало времени, пока отец понял, что произошло. Он подошел к шкафу, снял с него своего ястреба, чтобы оценить ущерб, нанесенный лисой.

— Теперь уже ничего не видно, мама зашила, — бормотал Атс, плетясь следом за отцом к шкафу.

Отец долго разглядывал чучело. И наконец сказал:

— Только потому, что мама так хорошо его починила, я тебя на этот раз прощу. Но запомни: это уже последний раз. Если ты еще что-нибудь натворишь, пеняй сам на себя.

Такие слова Атс слышал от отца не впервые. Поэтому он и не придал им особенного значения. Важно было, что он сегодня избежал наказания.

С тех пор как Мосса благодаря тому, что у Атса заболел живот, впервые освободилась от цепи, ей это удавалось сделать еще два раза, теперь уже собственными силами. Можно подумать, будто Атс подал ей дурной пример. Мама так и сказала однажды:

— Вот что ты наделал — научил Моссу рвать цепь.

Но отец считал, что ржавчина все больше разъедает звенья цепи, оттого Мосса так легко и рвет ее. Отец давно уже обещал принести новую цепочку, но на это все не хватало времени.

Новая цепь была тем более необходима, что последний раз Мосса воспользовалась своей свободой, чтобы совершить преступление: она загрызла курицу, самую лучшую во всем курятнике, как утверждал сосед. Задушенная курица была якобы чистейшей итальянской породы, она и неслась круглый год, и на яйца садиться не рвалась.

Пришлось леснику заплатить за курицу. Покупка новой цепи обошлась бы дешевле. И все домашние стали приглядывать за лисой, чтобы она опять не запутала цепь и не порвала бы ее. Прошло много времени, и лисе уже ни разу не удавалось вырваться на свободу.

Но как-то в воскресенье леснику Кирепу вместе со всей семьей пришлось уехать из дому на целый день. Знакомая старуха обещала подоить коров и накормить свиней, но с лисой возиться отказалась. Да и то, подумали хозяева, мало ли кто может прийти во время их отсутствия и выпустить лису или вообще унести ее. И они стали совещаться, куда ее девать, чтобы не надо было из-за нее тревожиться. Наконец все сошлись на том, что лучше всего устроить лису на чердаке. Отнесли ей туда еду и воду, а саму привязали к стропилам. Сделать все это было тем более просто и удобно, что лестница на чердак вела прямо из кухни. Так Мосса получила на время новое пристанище, которое, как казалось, очень заинтересовало ее. Лиса сразу же заметила, что пол на чердаке был покрыт толстым слоем песка, который она немедленно попробовала поскрести в двух-трех местах.

— Пусть себе пылит, коли ей это нравится, — сказал лесник. — Главное, сюда к ней никто не проберется, да и она сама тоже никуда не денется.

— А не выберется ли она как-нибудь из-под стрехи, если ей удастся разорвать цепь? — заволновалась мама.

— Не выберется. Чего-чего, а этого бояться нечего, — сказал папа.

И со спокойной душой они уехали из дома, и за весь день никто даже не вспомнил о Моссе. Как же все удивились, когда, подъехав к воротам, Атс испуганно закричал, указывая рукой куда-то вверх:

— Мама, смотри, где Мосса! Смотри, вон она откуда выглядывает!

Онемев от изумления, открыв рты и вытаращив глаза, отец и мать уставились на дом. Они глазам своим не верили: голова Моссы высовывалась сквозь покрытую дранкой крышу, да к тому же на такой высоте, что невозможно было понять, как могла она туда забраться. Может, уселась на перекладине между стропилами? По нет, тогда голова ее была бы еще выше. На чем же тогда?! Ведь там, куда могла добраться на своей цени лиса, сидеть было решительно не на чем.

— Видно, тут нечистая сила руку приложила, — проговорил наконец лесник, так и не найдя никакого объяснения.

Он послал Атса открыть ворота, подъехал на лошади к крыльцу и пошел за ключом, лежавшим в тайнике, чтобы посмотреть, куда забралась лиса, что голова ее так высоко торчит над крышей. Поднявшись по лестнице на чердак, он даже присвистнул от удивления.

— Идите посмотрите, что Мосса тут натворила! — позвал он.

Впрочем, он мог их и не звать, Атсу с мамой самим не терпелось увидеть, что случилось. Они уже стояли на лестнице и в следующее мгновение были на чердаке.

— Ну и ну, вот так куча! — изумился Атс.

— Вот так чудеса! — дивилась мама. — Она же весь песок соскребла в кучу.

Так оно и было: весь песок, покрывавший пол чердака, Мосса сгребла в одну кучу и восседала на ее вершине, обозревая сквозь дыру в крыше всю округу. Услышав голоса, она втянула голову на чердак, посмотрела, что там происходит, потом просунула голову обратно и продолжала спокойно сидеть в прежней позе.

— Скажи, пожалуйста, что ей по вкусу пришлось! — проговорил отец.

— Отсюда далеко видно, — сказал Атс и добавил: — Почти так же далеко, как с елки на том берегу реки.

— Ну, едва ли так далеко, — заметила мама.

— Но дальше, чем из-под большой елки, — сказал Атс.

— Это уж точно, — подтвердил отец. — Ну ладно, пойдем, пусть сидит себе и смотрит. Я распрягу лошадь, поставлю телегу в сарай, а там уж надумаю, что с ней делать.

Папа, мама и Атс один за другим спустились с чердака, а Мосса осталась сидеть на куче песка, высунув голову сквозь крышу.

Пока отец хозяйничал во дворе, мама занялась на кухне приготовлением еды; уже в дороге все стали жаловаться на пустой желудок. Прежде всего она начала растапливать плиту. Но странное дело: труба не хотела тянуть, весь дым шел обратно в кухню.

— Старые люди говорят: когда солнце светит на трубу, она не тянет; но ведь солнце давно за лес зашло. Что за напасть такая? — бранилась мама со слезящимися от дыма глазами, открывая настежь двери и окна.

Отец, увидев, как из окон и дверей валом валит дым, подумал, не случилось ли несчастье, бросил лошадь и пришел взглянуть, что тут происходит.

— Что за костер ты развела? — спросил он маму.

— Труба совсем не тянет, весь дым обратно идет, — ответила она.

— Что ж с ней стряслось? — удивился отец. — Утром тянула.

— Утром тянула, — подтвердила мама.

— У тебя обе вьюшки открыты? — спросил отец.

— Обе и до самого конца! — ответила мама.

По папа, как видно, не очень поверил ее словам; переступив порог, он вошел в кухню, чтобы самому проверить, в чем там дело. Но и он нашел, что все в порядке, а дым валил по-прежнему. Тогда он вышел во двор посмотреть на трубу: над ней не вилось ни единой струйки.

— Чем дальше, тем хуже, — пробормотал отец в недоумении. — Погоди немного, вот управлюсь с делами, посмотрим, что там стряслось.

Мама вышла во двор, потому что дым щипал ей глаза. А Атс, утверждавший, что дым ему нипочем, только чуть-чуть в носу щекочет, как челнок сновал с кухни во двор и со двора снова на кухню, где было так интересно бегать в густом, дыму. Он не помнил другого такого замечательного дня: сначала голова лисы, высунувшаяся сквозь крышу, а теперь дым на кухне, да такой густой, что от одной стенки до другой ничего не видно. Атс снял пиджачок и стал им размахивать.

— Что ты делаешь? — спросила мама.

— Выгоняю дым из кухни, что ему там делать, — ответил Атс.

— Перестань, дым и сам уйдет, — сказала мама.

Но Атс считал, что дым сам не уйдет, и продолжал размахивать пиджаком с таким усердием как будто делал невесть какое необходимое дело. Но тут мама спросила:

— Каким это ты пиджаком размахиваешь — старым или новым?

Атс сделал вид, будто не слыхал вопроса: мама уже давно велела ему переодеться, но он тотчас забыл об этом.

— Ах ты плутишка! — воскликнула мама, не дождавшись ответа. — Ты так извозишь в дыму и саже свое новое платье, что оно станет хуже старого! Марш в комнату и закрой за собой дверь!

Делать нечего, пришлось Атсу перестать гонять дым, но он так спешил снять воскресную одежду, что у него не хватило времени сложить вещи на стул, не говоря уже о том, чтобы повесить их на вешалку и убрать в шкаф, и позднее мама нашла его новые брюки на полу. Но толку от этой спешки не было никакого.

Когда он вернулся на кухню, чтобы разгонять дым теперь уже старым пиджаком, оказалось, что дым почти весь уже сам вышел через открытые двери и окна. А нового не прибавлялось: мама залила огонь водой, чтобы наконец освободиться от дыма.

У отца, пока он распрягал лошадь и отводил ее пастись на край ноля, было достаточно времени все хорошенько обдумать. Вернувшись домой, он еще раз спросил, тянет ли труба, а услышав, что мама погасила огонь, сказал ей:

— Я думаю, что погода тут ни при чем. Пойдем-ка наверх, поглядим, что это там лиса набедокурила.

И они снова все втроем поднялись на чердак. Атсу тоже хотелось увидеть, что натворила Мосса и как теперь с ней поступит.

Но Мосса по-прежнему ничего не делала, а все еще сидела на куче песка и обозревала окрестность сквозь дыру в крыше, будто кто-то пригвоздил ее к этому месту.

— Ты только подумай, что зверю может понравиться! — сказал отец. — Помнишь, все над помещиком смеялись, когда он над своим домом стал башню строить, а оказывается, даже лисе по душе смотреть сверху вниз.

— А она глядит вовсе не вниз, а вдаль, — сказала мама. — Помещик тоже хотел глядеть вдаль, а не себе под ноги.

— Мы ведь тоже забираемся на елку, когда хотим посмотреть, где лес горит, — сказал Атс.

— Ну, ты сразу со своим лесным пожаром, — проговорила мама. — Часто ли этот лес горит. Да и Мосса не лесник.

Но отец, внимательно рассматривавший, что натворила лиса, прервал их разговор, задумчиво произнес:

— Чудно! Как она могла собрать в кучу песок со всего чердака, если она на цени. Я еще нарочно укоротил цепочку.

С этими словами отец подошел к лисе, дернул за цепь. И сразу оторопело воскликнул:

— Цепь-то разорвана! Лиса на свободе!

Поставив ногу на песчаный холмик, на верхушке которого все еще сидела Мосса, он дотянулся до обрывка цени.

— Ну-ка иди сюда, плутовка! — сказал отец и стянул лису с кучки песка. — Хватит тебе глазеть, пора ответ держать.

Но у лисы на уме был только лаз, который она проделала в кровле. Она изо всех сил рванулась обратно. Но ей уже никогда больше не удалось просунуть голову в эту дыру — ни в тот день, ни потом. Никогда больше не удалось ей глянуть вниз и вдаль, чтобы любоваться, как бродят по траве петух и куры, как летают и поют в лесу птицы, как движутся по проселочной дороге лошади, телеги, собаки и люди, совсем ей незнакомые. Никогда больше не удалось ей увидеть кроваво-красное мерцанье солнца, спускающегося за лес.

Пока отец отводил Моссу под елку, к ее норе, мама и Атс ходили по чердаку, дивясь тому, что она там натворила. Не успела мама оглянуться, как Атс уже был на верхушке песчаного холмика, где раньше сидела лиса, и так же, как она, высунул голову сквозь дыру в крыше. Мама вдруг услыхала, как кто-то кричит как будто бы издалека:

— До чего же отсюда все красиво!

Только тут увидела она, куда забрался Атс, и стала звать его. Но мальчик ни за что не хотел спускаться с кучи песка, ему так же, как лисе, очень понравилось сидеть там. А когда он наконец захотел втянуть голову обратно на чердак, шапка соскользнула у него с головы и куда-то исчезла. Он и сам не знал куда.

Но то, что случилось потом, было еще хуже.

Просунуть голову вместе с шапкой сквозь дыру в крыше ему ничего не стоило, выбраться обратно оказалось куда сложнее: сухие, острые, как иглы, дранки впивались в подбородок и шею, царапали нос и уши. Атс раза два попробовал втянуть голову обратно, но каждый раз отказывался от этого намерения — так больно они кололись. Когда же мама, совсем рассердившись, сурово потребовала, чтобы Атс немедленно спустился вниз, он разревелся во весь голос.

— Я не могу втянуть голову! — кричал он.

Мама с трудом разбирала его слова: кричал-то он с крыши, а она была на чердаке. Зато их услышал отец, возвращавшийся с выгона. Он поднял глаза, увидел над крышей голову мальчика, и ему на мгновение померещилось, что перед ним опять лиса. Он стоял как вкопанный и ошарашенно глядел на крышу. Но продолжалось это всего лишь один миг, он быстро понял и чья это голова, и кто там ревет.

Когда мама увидела, что Атс попал в ловушку, она тоже вскарабкалась на кучу песка, так что можно было подумать, будто вся их семья решила последовать примеру лисы, обломала острые края дранок, дыра в крыше стала больше, и Атс мог наконец высвободить голову.

— А ну-ка покажись, — сказала мама Атсу. И, внимательно оглядев его, сочувственно проговорила: — Вот беда, за ушами ссадин не перечесть! Придется смазать их йодом.

Но Атс вовсе не желал, чтобы его мазали йодом. За ушами, мол, и так заживет, если несколько дней их не мыть.

— Ну конечно, главное — только бы не мыть уши, — сказала мама.

Тут на чердак поднялся отец и сказал:

— Слушай, может, плита из-за лисы дымит? Мне ото внизу в голову пришло.

— При чем же тут лиса? — удивилась мама. — Лиса ведь была на чердаке, как она могла очутиться возле плиты?

— А почему бы и нет, — ответил отец. — Когда мы вернулись домой, дверь на чердак была приотворена. Значит, лиса прекрасно могла побывать на кухне. Интересно, когда ты стала разводить огонь, заслонка плиты была открыта или закрыта?

— Открыта, — сказала мама, и Атс это подтвердил.

— Ну, тогда, пожалуй, все легко объясняется, — сказал отец и стал спускаться с чердака, за ним последовали и мама с Атсом.

Отец засучил рукава рубашки и стал снимать чугунные кольца с задней конфорки. Справившись с ними, он нагнулся, пытаясь заглянуть в трубу.

— Вон ее следы! — сказал он и добавил: — А весь пепел она соскребла в дымоход. Сейчас я попробую, может, без особых трудов удастся сделать так, чтобы труба опять задымила.

Он просунул руку в отверстие для конфорки и стал пальцами разгребать пепел. И тут ему в руки попался какой-то продолговатый предмет; когда он его вытащил, это оказался кусок мыла.

— А это что? — спросил отец и положил мыло на конфорку?

— И откуда только она его сюда приволокла! — воскликнула мама удивленно.

Но не успела она договорить, как отец вытащил второй кусок, потом третий, четвертый… седьмой, восьмой.

— И что же это за чудеса такие! — продолжала удивляться мама.

Она поднялась по лестнице на чердак, где у нее был подвешен к перекладине мешок с мылом. Мешок висел на прежнем месте, но он как-то похудел и обвис. При ближайшем рассмотрении оказалось, что на дне мешка была дырка, и тогда стало понятно, что куски мыла выпали из мешка через эту дырку и лиса перетащила их вниз на кухню.

— А сколько кусков лежало у тебя в мешке? — спросил отец.

Мама не помнила, сколько их там было, но сказала, что, во всяком случае, их было больше, чем те восемь кусков, которые отец извлек из трубы.

— Значит, они остались в трубе или лиса их еще где-нибудь спрятала, — предположил отец и снова принялся копаться в трубе, сначала рукой, а когда это не дало никаких результатов, взял на помощь кочергу и выудил ею еще три куска.

— Прямо хоть плиту ломай! — ворчал он.

К счастью, ломать ее не понадобилось; когда они теперь зажгли в плите пучок соломы, труба с воем втянула дым. Удовольствовавшись тем мылом, которое было уже найдено, они развели в плите огонь. Когда на следующий день отец стал раскидывать по чердаку песок, который лиса сгребла в кучу, там оказалось еще несколько кусков. Вся семья очень обрадовалась этому: накануне они решили, что лиса снесла в трубу все мыло, непонятно было только, каким образом мешок вдруг прохудился. Мосса сама продырявить мешок не могла: он висел слишком высоко.

— А если бы она подпрыгнула, разве она не могла бы схватить мешок зубами? — предположил наконец отец.

Это не пришло в голову ни маме, ни Атсу. Подпрыгнув, она, конечно, могла разорвать мешок, так что мыло посыпалось вниз.

— А как же мыло не свалилось ей на голову? — испугался вдруг Атс. — Если бы какой-нибудь большой кусок упал ей на нос, это могло для нее плохо кончиться.

— Лисе везет, — сказала мама, — мыло не упало ей ни на голову, ни на нос. А вот если бы ты разодрал мешок, нос у тебя был бы весь в крови, как сейчас за ушами.

— Значит, лисе везет больше, чем человеку? — спросил Атс.

— А ты как думаешь? — в свою очередь спросила мама.

На том и кончилась очередная лисья проделка. Но никто на лису особенно не сердился, напротив, все с нетерпением ждали, что она выкинет в следующий удобный момент. Долго ждать не пришлось, но эта история кончилась для всех ее участников куда печальнее, чем они того хотели или могли бы предположить.

Так как Мосса каждый раз, оказываясь на воле, рано или поздно все-таки возвращалась домой, к ней постепенно стали относиться с большим доверием. Скоро все в доме так уверились в ее привязанности, что уже не держали ее за цепь, когда она вместе со всеми отправлялась в лес. Конец цепи, позвякивая, волочился за лисой по пятам, словно бы оповещая всех, где она находится в ту или иную минуту. Атс хотел, чтобы отец надел Моссе на шею маленький бубенчик, но отец предпочел цепь; если это будет необходимо, он может схватить ее и вести лису рядом с собой. Позднее он пришел к выводу, что следовало прислушаться к словам сына, но когда он это понял, было уже поздно. Так часто бывает с хорошими намерениями.

Дни, когда Мосса бегала по лесу, были для нее большим праздником. То, что за ней, позвякивая, повсюду волочится цепь, мешая ей лазить и пробираться в чаще, она считала в порядке вещей, она ведь не знала, что бывает иначе. Если бы кто-нибудь сказал ей об этом, она, наверно, с неудовольствием ответила бы: «Что же я за лиса, если следом за мной не побрякивает цепь».

То, что Пийтсу бегала без ошейника и без поводка, Моссу нисколько не волновало. Если она это и замечала, то, наверно, считала Пийтсу несчастным зверем, у которого нет красиво позванивающей цепочки; если бы она у нее была, может быть, Пийтсу стала бы такой же проворной, как Мосса. Теперь же собака и думать не могла о том, чтобы угнаться за ней. Кроме того, она не поймала в траве ни одной птицы, ни одного мышонка, несолоно хлебавши бежала она рядом с хозяином. Причиной всему этому Мосса считала только одно: за собакой не волочилась позвякивающая цепь.

Так же как в доме, в лесу Мосса была нетерпеливой, неугомонной, неутомимой и любопытной. Поначалу Пийтсу пыталась бегать вместе с ней, но скоро ей это надоело. Суетливость Моссы казалась Пийтсу бессмысленной. Ну хорошо, можно повилять хвостом, напав на след тетерева, белой куропатки, серой куропатки или зайца или учуяв рябчика, сидящего где-нибудь на высоком дереве. Но какой смысл бегать за каждой лягушкой, чтобы придавить ее лапой или просто сожрать? Какой смысл обращать внимание на каждого кузнечика, на каждую даже самую крохотную бабочку, которая на лету дразнит тебя своими пестрыми крылышками?

Зато Моссу в лесу интересовало все, что там жило и копошилось. Каждая самая маленькая певчая птичка заставляла дрожать от возбуждения ее нижнюю челюсть, как будто лису внезапно охватывал озноб. Она могла не отрываясь смотреть на каркающую на дереве ворону, слушать ее так, как будто из ее черного клюва льется божественная музыка.

Охваченная возбуждением, она все дальше убегала от людей, и ее то и дело приходилось подзывать обратно свистом. Бывало, что Мосса исчезала в лесу и возвращалась домой только ночью. В этом не видели ничего страшного, хотя никогда нельзя было точно знать, убежала ли она или зацепилась за что-нибудь цепью. Поэтому отец и Атс всегда внимательно осматривали место, где она потерялась. Всего каких-нибудь две недели назад она запуталась между корней березы. Там она, наверно, и подохла бы, если бы Атс, помогавший отцу в поисках, не нашел ее.

Через несколько дней после переполоха с кусками мыла, которые Мосса спрятала в дымоходе и в куче песка, ее опять взяли с собой в лес. И хотя отец не спускал с нее глаз и, как только стихало бренчанье цепочки, начинал свистеть и звать ее, все-таки Мосса исчезла и на этот раз. Ее долго искали, но безрезультатно. Отец уже несколько раз хотел махнуть рукой, но по просьбе Атса снова и снова принимался за поиски. Однако это ни к чему не привело. Когда они наконец перестали ее звать и двинулись назад, Атсу все время казалось, что Мосса запуталась где-нибудь среди высоких дуплистых стволов ольхи и непременно погибнет, так что он никогда уже не увидит ее — ни живой, ни мертвой. Отец думал иначе.

— Да брось ты тревожиться. Она, как всегда, сама домой вернется, — успокаивал он сына.

Но Атса это не утешало. С тяжелым сердцем плелся он за отцом, время от времени упрашивая его свистеть и звать Моссу; иногда ему чудился звон цепи, доносившийся сквозь шум леса. Но Мосса как в воду канула.

Уже вечерело. Возвращаясь домой и выбирая путь покороче, они проходили мимо лесных хуторов, как вдруг услыхали громкое кудахтанье и звонкий женский голос:

— Лиса на кур напала! Кярмас! Где ружье?!

Мужчина, показавшийся в открытых воротах овина, с досадой произнес:

— Да не заряжено же оно.

И, схватив с земли какую-то палку, бросился со всех ног к выгону, откуда доносилось громкое кудахтанье. Женщина бежала за ним, крича:

— Смотри, вот она где! И кура у нее в зубах! Дай! Дай ей как следует! Бей!..

И мужчина ударил. Похоже было, что подоспел он вовремя.

Лесник К и реп с сыном Атсом спокойно смотрели на всю эту возню, стоя в нескольких десятках шагов на тропинке, вьющейся среди полей. Они ясно слышали, как мужчина сказал:

— Готова!

Но еще яснее донесся до них его удивленный возглас:

— Что за чудеса?! У лисы ошейник, да еще с цепью!

Этого было достаточно. Отец и сын со всех ног кинулись к месту происшествия.

— Я сразу подумал, что это наша Мосса! — тяжело дыша, кричал Атс, стараясь не отставать от отца, и его нижняя губка горестно изогнулась подковкой.

По было уже поздно, теперь и молодой хозяин хутора, стоявший над мертвым зверем с ольховой дубинкой в руках, понял, что убил ручную лису лесника Кирепа. Когда лесник подошел к нему, он сказал:

— Глядите-ка, что я натворил! Честное слово, я не видел ни ошейника, ни цепочки, пока не стукнул ее. Глядел только на эту породистую курицу, которую принес с мызы, ничего, кроме нее, не замечал. А тут еще молодуха кричит: «Дай ей! Дай!» — ну, вот я и дал.

— Попал ты, парень, точно — с одного удара насмерть, — проговорил лесник.

— Что правда, то правда, — согласился хозяин хутора, — она ничего и почувствовать не успела. Лучшей смерти я и себе не пожелаю.

Пока мужчины беседовали, стоя по обе стороны забора, Атс перелез через него и присел на корточки возле лисы; из носа у нее сочилось что-то красное. Увидев это, Атс уже не мог сдержать слезы.

— Папа! Слышишь, папа! У Моссы из носа идет кровь! — кричал он.

Теперь глаза всех обратились к струйке крови, сочившейся из носа лисы, как будто важнее не было ничего на свете. Но всяком случае, так казалось Атсу. И струйка эта осталась у него в памяти на долгие годы, почти на всю жизнь.

Позднее он видел немало крови, но ничто сильнее не врезалось ему так глубоко в сердце, как эти две тоненькие струйки, сочившиеся из носа лисенка. Глядя на них, он плакал так горько, что молодая хозяйка сама едва не заплакала. Она перелезла через забор и всячески старалась утешить его. Но старания ее ни к чему не приводили, напротив, они подливали масла в огонь. Наконец, отцу пришла в голову хорошая мысль, и он сказал:

— Знаешь, Атс, что мы сделаем? Снимем с Моссы шкуру и сделаем из нее чучело, помнишь, как сделали из ястреба. Как думаешь?

Его слова заинтересовали Атса.

— И знаешь, куда мы его поставим? — продолжал отец.

— На шкаф рядом с ястребом, — ответил Атс, утирая слезы.

— Правильно, на шкаф, рядом с ястребом, так, чтобы они оба всегда были у нас перед глазами, — подтвердил отец.

И они принялись сдирать с Моссы шкуру, а потом набили ее соломой, так что, когда вечером они возвращались домой, чучело Моссы было уже у отца под мышкой. Атс тоже хотел нести его, но не смог, пришлось вернуть чучело отцу.

Когда они подходили к дому, Атс побежал во всю прыть: он хотел первым сообщить новость маме. Увидев маму во дворе, он уже издали закричал ей:

— Мы набили Моссу соломой, мы набили Моссу соломой!

Мама ничего не понимала. И Атсу пришлось объяснить ей, что произошло. Но он ничего не мог рассказать. В голову приходили только слова:

— У Моссы из носу пошла кровь…

Нижняя губа мальчика опять скривилась и, спрятав голову маме в подол, он горько заплакал. Только теперь стала догадываться она о том, что случилось.

Мама сняла с головы Атса шапку, пригладила его взъерошенные волосы и стала утешать:

— Не горюй, папа принесет тебе новую лису.

Но Атс заплакал еще безутешнее.

Прошли годы, много лет. Атс вырос, стал взрослым. Он повидал много лис, но не было среди них ни одной такой, как его Мосса. И с годами казалась она ему все удивительнее.

Чучело Моссы истлело, и его выбросили, но живая Мосса продолжала жить в воспоминаниях Атса. Он и в старости называл Моссу «нашим лисенком» и рассказывал о ней тем, кто никогда не видал ее.