Наш Современник, 2002 № 07

Есть мнение! (Наш современник N7 2002)

Есть мнение!

ЧТО ПОГУБИЛО СОВЕТСКИЙ “ЭКСПЕРИМЕНТ”?

Прошло уже десятилетие со времени окончательного разрушения советского социалистического строя, а до сих пор мы ищем ответ на вопрос: что же предопределило такой исход?

Все ясно только демпропагандистам: советская концепция социализма была, мол, изначально порочной, поэтому все годы ее осуществления были падением в “черную дыру” отечественной истории. Как тут не вспомнить слова Л. Андреева, что только тому, кто стоит вверх ногами, “небо кажется ямой, а полет — падением”.

По модному ныне показателю — среднедушевому валовому внутреннему продукту — Советский Союз входил в число благополучных стран, хотя и ощутимо отставал от богатых. Но тут надо иметь в виду, что этот показатель в принципе непригоден для сопоставления социалистической и капиталистической экономик. Как писал американский экономист Линдон Ларуш в книге “Физическая экономика”, ВВП на равных правах с реальным производством включает и “обширное паразитическое разрастание мнимых ценностей финансового прироста, получаемого от многочисленных сугубо спекулятивных форм”. У советской социалистической экономики этой составляющей ВВП практически не было. А в капиталистической она достигает гигантских размеров. Как говорилось на прошедшем в сентябре 2000 года “саммите тысячелетия”, если мировой экспорт составляет чуть более шести триллионов долларов в год, то спекулятивных операций с валютой ежедневно совершается на сумму около полутора триллионов. А если брать уровень промышленного производства, то Советский Союз занимал вторую позицию в мире.

Социальные завоевания советского общества настолько прочно вошли в нашу жизнь, что казались людям чем-то абсолютно естественным; и только после того, как реформаторы почти полностью ликвидировали их, мы смогли оценить по достоинству это достижение социализма. Бесплатные здравоохранение и образование; почти бесплатные жилье, освещение и отопление; очень низкие цены на предметы первой необходимости и продовольствие — все это создавало социальную защиту людей с очень высокой степенью надежности. Причем системы образования и здравоохранения (особенно профилактического), по оценкам зарубежных специалистов, у нас были одними из лучших в мире.

По мере роста экономической мощи страны поднялось на достаточно высокий уровень и материальное потребление людей. По уровню питания СССР вышел на седьмое место в мире; подавляющее большинство семей располагало бытовой техникой.

Как следствие всего этого, в советском обществе росла средняя продолжи­тельность жизни — от 32-х лет до революции до 70-ти к началу реставрации капитализма.

Качественная особенность советской экономики 30—50-х годов состояла в том, что она была ориентирована не на прибыль, как капиталистическая экономика, а на высшие нравственные цели — служение стране и народу.

Благодаря такой ориентации советской экономической системы она совсем иначе воздействовала на внутренний мир людей, нежели капиталистическая. Та, как отмечают западные философы, формирует “жизнеотрицающие” установки: приоритет материальных ценностей, алчность, жажду обладания собственностью, эгоизм. А социалистическая система создавала условия для формирования устоев гуманистической идеологии.

Это вкупе с целенаправленной и активной воспитательной работой позволило освободить человека от “смертного греха” сребролюбия. Даже поборники нынешних реформ фактически признают это. Так, в статье, опубликованной в 1997 году в журнале “Власть”, социолог К. Петренко сетует: реформы не идут из-за того, что у людей старшего поколения нет стремления заработать большие деньги, собственная корысть для них неправедна и нелегитимна. Автор видит в этом порок советского воспитания, но с точки зрения гуманистической идеологии это — высшая оценка.

Советские люди пренебрегали погоней за личными материальными благами, отдавая приоритет благу Отчизны. Причем это было не жертвой, а, напротив, обретением — обретением богатства духовного. Писатель Лазарь Карелин, которому довелось на себе испытать негативные стороны времени сталинского правления, тем не менее, в 90-е годы вспоминал о нем: “Мы были народом замечательного умения жить бедно, но пребывать в богатстве. На всех было это богатство поделено, на всех. Сознание того, что ты живешь в громадной стране, и она вся твоя, везде ты у себя дома. Сознание того, что твоя страна сильна, все сильнее становится... И главное — в самоощущении, что ты участник строи­тельства нового мира”.

Такие принципы определяли тогда общественное сознание. Даже для многих из тех, кто сам их не придерживался, они олицетворяли идеал. Казакевич в романе “Дом на площади” описал ситуацию, которая как раз выражает такое отношение: “Четвериков, погрузивши свои три чемодана (напомню: речь идет о советских офицерах в Германии 45-го года. — В. В. ), посмотрел на чемоданчик Чохова с тем уважением, какое вызывает даже у корыстных людей бескорыстие и равнодушие к собственности”.

Готовность бескорыстно помочь другому человеку вошла в плоть и кровь людей. Вспомним хотя бы два популярных фильма. “Разные судьбы”: девушка встречает сверстницу, приехавшую работать на завод, но не устроившуюся еще с жильем, и приглашает пожить в своем доме — не снять угол, а пожить как гостью. “Приходите завтра”: парень видит на лотке нужную книгу, но у него нет с собой денег; он просит случайную знакомую одолжить ему — и та, сама весьма стесненная в средствах, дает деньги... Отмечу, что авторы совершенно не акцентируют внимания на этих моментах; для них, как и для героев, такие отношения между людьми — норма.

Советская власть даже в самые трудные времена уделяла большое внимание развитию научной и духовной сферы. В 1919 году в Советской России была создана первая в мире госкиношкола. В годы гражданской войны открылась и музыкальная школа имени Игумнова, создавались театры, научно-исследовательские институты. Бывало, в наркоматах люди теряли сознание от голода, а правительство изыскивало возможности выделять пайки не только сотрудникам Павлова, но и его собакам.

Как следствие, Советский Союз в искусстве и науке вскоре вышел на передовые позиции в мире. Скажем, один из самых авторитетных историков кинематографа Жорж Садуль писал: “Советское кино породило огромное богатство стилей и тем. Укажем для сравнения, что шведская школа открыла лишь одну новую “истину”. Французские мастера 20-х годов запутались в лабиринтах формальной пластики, а в Германии до 1925 года появилось лишь два своеобразных мастера и было создано три новых направления. Этот “взрыв” можно сравнить лишь с бурным развитием американского кино в 1915 году. Однако представители американской школы... вскоре попали в русло коммер­ческих фильмов. И только в СССР индивидуальность художника могла развиваться беспредельно”.

В 1996 году Президент Российского союза ректоров В. А. Садовничий в своем выступлении на 4-м съезде РСР отметил, что в годы советской власти только в России “функционировало около 500 естественно-научных школ; многие из этих школ намного опередили свое время”.

Немало делалось и для приобщения самых широких масс людей к художест­венной культуре. Образование после, видимо, неизбежных при революции завихрений и перегибов поднялось на высочайший уровень; оно действительно открывало людям путь к духовным сокровищам культуры.

Давали спектакли по всей стране лучшие театры в лучшем составе. Поста­новки ведущих коллективов регулярно транслировали по радио. Вообще, радио со своего утверждения как самого широкомасштабного средства массовой коммуникации было сделано мощным инструментом распространения культуры. Уже в середине 90-х на “Радио-1”, вспоминая вещание 30—40-х годов, прямо говорили, что тогда детские радиожурналы “стремились к эстетическому развитию детей, к воспитанию в них добрых чувств”, что “предвоенный музыкальный быт был очень богат и по преимуществу благороден”.

В результате такой целеустремленной деятельности художественная культура, литература стали восприниматься в советском обществе как одни из важнейших ценностей бытия.

Анна Ахматова после поездки в Оксфорд поведала: “Знаете, чему там из моих рассказов они более всего удивлялись? Для нас всех здесь это привычно. Они же делают большие глаза. Их удивило, даже потрясло, когда я рассказала, что за несколько дней до отъезда получила письмо от моряков и лесорубов. У них никто стихов не читает, кроме очень тонкого слоя интеллигенции. А тут вдруг, извольте видеть, моряки и лесорубы!”.

В сущности, о том же говорил в эмиграции писатель Виктор Некрасов: “Литература создается там, за железным занавесом”, на Западе “никому это не нужно, здесь у всех свои заботы, вот бензин, например, дорожает”.

Я не забываю о том, что в 30—50-е годы руководство партии допускало перегибы, которые порой приводили к очень тяжелым последствиям. Но оценивая в целом достижения и потери того периода, надо согласиться с академиком Вернадским, который уже после репрессий 30-х годов написал в своем дневнике: “Сейчас исторически ясно, что, несмотря на многие грехи и ненужные — их разлагающие — жестокости, они (большевики) вывели Россию на новый путь”.

И на этом пути открывались потрясающие перспективы развития. Неслучайно французский литератор и философ Жан Поль Сартр, хорошо осведомленный о теневых сторонах советской действительности, утверждал в начале 60-х годов: “Единственная страна, где слово “прогресс” имеет смысл — это Советский Союз”.

Так почему же советский “эксперимент”, давший такие обнадеживающие результаты, пришел к столь печальному концу?

Думается, главная причина гибели советского социализма в разрушении его духовных устоев, которые в обществе коммунистического типа должны быть, так сказать, несущими конструкциями.

Во второй половине 50-х годов наше общество оказалось на перепутье. С одной стороны, достигнутый уровень материального, духовного, социального развития открывал возможности перехода к созданию коммунистического устройства. С другой стороны, возникшая ситуация таила и угрозу. Как сказал писатель Константин Симонов, “предстоит выдержать испытание сытостью”.

Разумеется, социализм коммунистического типа предполагает рост материального благосостояния людей. Но он должен достигаться коммунисти­ческим способом: общество по мере своего экономического развития должно все в большей степени брать на себя обеспечение материальных нужд людей. Такой подход позволял бы расширить возможности обеспечения личных мате­риальных потребностей без пробуждения в людях алчности и духа собственни­чества. При этом становился бы еще более ощутимым смысл труда на общее благо. Сталин, говоря о необходимости повышения материальной обеспеченности людей, подчеркивал, что оно должно достигаться “особенно путем дальнейшего снижения цен на предметы массового потребления”. И это были не абстрактные теоретизирования, а реальный курс.

В “перестроечное” время такой курс был назван грубым попранием закона товарно-денежных отношений, насилием над “нормальным” (то бишь рыночным) ценообразованием. Подобное обвинение абсолютно некорректно, поскольку предлагает подходить к экономике социализма коммунистического типа с мерками капитализма. А ведь у них совершенно разные ориентиры. Капиталистическая экономика ориентирована на извлечение прибыли и, действительно, по самой своей природе она рыночная. А социалистическая экономика коммунистического типа ориентирована на удовлетворение материальных нужд общества и обеспечение условий для развития человека (Сталин называл это основным законом социализма). Рыночные механизмы могут использоваться на определенном этапе социалистического строительства, но они ни в коей мере не являются органически присущими экономике такого типа.

Кроме того, чтобы в условиях роста материального потребления сохранить приоритетное значение духовных богатств, было необходимо сделать духовное развитие людей не просто одной из важнейших, как было прежде, а первостепенной государственной задачей. На словах так оно и было. Но в том образе коммунизма, который создал уже Хрущев, упор делался на принцип распределения “каждому по потребностям”, а основное внимание уделялось чисто экономическим задачам.

Соответственно, и рассуждая о коммунистическом отношении к труду, идеологи партии теперь говорили главным образом не о повышении духовного наполнения труда, а о повышении его производительности.

О том, насколько лидеры КПСС оказались далеки от понимания подлинной сущности коммунизма, свидетельствуют формулировки типа: “Движение за коммунистический труд — это подлинная школа трудового героизма” (Хрущев, XIV съезд ВЛКСМ). Если труд действительно коммунистический — ставший внутренней потребностью человека, то при чем тут героизм? Героическим можно назвать труд в экстремальных условиях, когда человек идет на тяжелые жертвы ради общего блага. Его вполне можно считать школой коммунистического труда, но никак не наоборот.

В середине 60-х годов были начаты реформы экономики, ставящие во главу угла прибыль — критерий капиталистический. И это не “пропагандистское клише”, как модно сейчас говорить. Выше было отмечено, что экономическая система, ориентированная на извлечение прибыли, в процессе своего функционирования формирует в сознании людей алчность, жажду обладания собственностью, эгоизм — черты, несовместимые с коммунистическим воспитанием.

Эрнесто Че Гевара тогда — в 1965 году — предупреждал: “В погоне за химерой построения социализма с помощью инструмента, доставшегося нам от капитализма, можно попасть в тупик”. Но ни к нему, ни тем паче к “буржуазному” философу Эриху Фромму, призывавшему не вовлекать Советский Союз в гонку с Америкой по числу машин и холодильников, а “строить подлинно человеческое общество”, руководители партии и страны не стали прислушиваться.

В скором времени прибыль была сделана главной целью даже в сфере, где это категорически исключалось самой сутью коммунистической идеологии — в сфере культуры. Так, в кинематографе основным ориентиром прокатной политики сделались кассовые сборы. Это поставило произведения подлинного искусства кино, несущие людям духовные богатства, и развлекательные ленты в условия финансовой конкуренции. В результате уже в 70-е годы фильмы высоких идейно-художественных достоинств зачастую не доходили до широкого круга зрителей, поскольку их вытесняли с экранов бездуховные, а порой и откровенно антигуманистические коммерческие поделки. Таким образом, “важнейшее из всех искусств” (эти слова Ленина были начертаны чуть ли не в каждом кинотеатре) фактически превратилось из средства духовного развития людей в мощное средство подавления духовности.

Хотя утрата приоритета духовных ценностей грозила деградацией и гибелью социализму коммунистического типа, некоторые идеологические работники вместо того, чтобы противодействовать распространению этой болезни, стали выдавать формирование приоритета материальных ценностей за благо. Помнится, в одной из книжек серии “Университет молодого марксиста”, изданной в середине 70-х, утверждалось: “Духовные потребности не могут развиваться иначе, кроме как на постоянно расширяющемся фундаменте материальных потребностей”.

В таких условиях рост благосостояния оказался не столько благом, сколько злом. Резкое увеличение производства товаров потребления расширяло возможности для гонки за материальными благами. Избранный курс роста обеспеченности людей стимулировал их включиться в нее. И при этом все меньше и меньше делалось для выработки во внутреннем мире человека “иммунитета” против такого соблазна.

Хотя официальные идеологические установки в то время сохранялись преж­ними, реальные ценности общественного сознания уже изменились. И человек, не сделавший карьеру, не обставивший свой дом престижными вещами, не соответствовал “образу героя” 70—80-х годов.

А в молодежной газете примерно тогда же можно было прочесть страстную филиппику против тех “моралистов”, которые ставят на одну доску того, кто “добывает рубль нечестным путем, и того, кто просто любит много и хорошо работать. А надо бы различать. Честный рубль, даже очень длинный, куда реже используется во зло”. Только ведь те, кто тратили свободное время на приработки (а именно о них шла речь в статье), любили вовсе не работать — деньги они любили. И использовались такие “честные” рубли по тому же назначению, что и нечестные.

Интересы производства прежде были их личными интересами. Теперь же укоренявшееся потребительское отношение к жизни меняло и отношение этих людей к своему предприятию: оно стало местом, где рабочие и ИТР зарабатывали деньги — и только. Естественно, такой труд не мог иметь значительного духовного наполнения.

Думается, именно в такой деградации была одна из основных причин снижения темпов экономического роста. А позже — при “ползучей контррево­люции” — рабочие, утратившие чувство хозяина, не воспрепятствовали (тогда это было в их силах) захвату общенародной собственности новыми “хозяевами жизни”.

Преодоление духовного и идейного кризиса должно было стать перво­очередной задачей компартии. Однако руководство КПСС ничего не предпри­нимало в этом направлении. И дело тут не в заблуждении или недооценке опасности, грозящей советскому социализму. Как не объяснишь заблуждением и то, что в годы “перестройки” круг высших партийных чиновников и идеологов фактически стал генеральным штабом контрреволюции.

Еще в 20-е годы философ Николай Бердяев предупреждал, что в Советской России появился и рвется к власти “новый буржуа”, который “во всем противоположен старому типу революционера”. Очевидно, что ученый имел в виду не социальный статус, а образ мышления, систему ценностей. Самым важным для “нового буржуа” (как и для любого буржуа) было собственное преуспеяние; коммунисти­ческие идеалы ему абсолютно чужды, более того, враждебны. Но он, приспосаб­ливаясь к условиям, использует личину коммуниста как средство своего возвышения.

В первые десятилетия советской власти членство в партии означало принятие на себя сурового долга, порой самоотречения. Скромность материального существования была нормой для коммунистов любого ранга. Так, например, Подвойский, бывший председателем Петроградского военно-революционного комитета, получил отдельную квартиру лишь спустя полтора десятка лет после революции. Чичерин считал, что для коммуниста иметь собственную дачу — клятвопреступление. А когда руководитель арктических исследований Папанин упустил это из виду и на свои честно заработанные деньги приобрел дачу, Сталин “порекомендовал” передать ее детскому дому. Он имел на это моральное право: личное имущество вождя исчерпывалось минимумом необходимых вещей.

С 60-х годов членство в партии стало рассматриваться как путь к карьере, дорога к привилегиям. Тем паче что любовь Хрущева, а затем и Брежнева к “маленьким радостям жизни” позволила “новым буржуа”, так сказать, легализовать свои гедонистические устремления. В сущности, это было той самой “фарисейской закваской”, об опасности которой предупреждал Христос. Такое положение намного увеличило приток в КПСС людей, стремящихся к построению не коммунизма, а своего персонального благополучия.

Утверждение, будто у нас были “партия Горбачева, Ельцина, Яковлева” и “партия рядовых членов”, требует серьезного уточнения. Потому что очень многие рядовые члены КПСС рассуждали в годы “застоя” (потом они стали говорить об этом вслух): “Что мне дала партия?” У них и мысли не было, что человек, вступая в коммунистическую партию, берет на себя обязанность “отдавать”, но отнюдь не приобретает права “получать”. То есть эти люди, не будучи партаппаратчиками, разделяли их мировоззрение.

Не случайно, что в годы “застоя” в стране расцвела буржуазия криминальная. С одной стороны, между нею и значительной частью партийной номенклатуры не было противоречий, основанных на принципиально разных системах ценностей, а с другой — общественное мнение уже не отторгало, как прежде, мировоззрение криминальной буржуазии. “Умение жить” теперь многими воспринималось как достоинство.

Тем не менее основополагающие устои коммунистической идеологии и советской социалистической системы, даже разъеденные ржавчиной потреби­тельства, заметно мешали как партийно-чиновничьей “новой буржуазии”, так и буржуазии криминальной собирать богатства. И пока эти устои сохранялись, существовала возможность, что найдется лидер партии, который возьмется за их очистку и укрепление. Но “нашелся” другой, и буржуазия почувствовала себя достаточно окрепшей, сложилась благоприятная ситуация — началась “пере­стройка”, которая, как теперь и не думает скрывать Горбачев, изначально была нацелена на радикальную смену идеологии общества и уничтожение осново­полагающих устоев советской экономической системы.

В. Василенко,

г. Белгород

ЕВРОПА, ВСПОМНИ БУХЕНВАЛЬД!

Дата 11 апреля, как дальнее эхо приближающейся очистительной грозы, оповещает мир о подходе великой даты 9 Мая. А так оно и было в незабываемом сорок пятом! И Международный день освобождения узников фашизма отмечается 11 апреля потому, что именно в этот день в 1945 году узники Бухенвальда, узнав о подходе союзных войск, успешно осуществили вооруженное восстание, обезоружили и захватили в плен более 800 эсэсовцев и солдат охраны, взяли в свои руки руководство лагерем и только через двое суток дождались прихода американских солдат.

Восстание спасло десятки тысяч людей многих национальностей, так как накануне командование лагеря получило приказ об уничтожении всех заключенных.

Концентрационный лагерь Бухенвальд нацисты соорудили в 1937 году неподалеку от города Веймар, города величайшего поэта Германии — Гете. Соорудили на склонах горы Эттерсберг, где когда-то на прогулках под тенистыми буками зарождались бессмертные произведения Лукаса Кранаха-старшего, Иоганна Себастьяна Баха, Кристофа Мартина Виланда, Готтфрида Гердера, Фридриха Шиллера, Иоганна Вольфганга Гете и Ференца Листа.

Первоначальным назначением Бухенвальда, как и других подобных лагерей в Германии, являлось заключение в них без суда (так называемое “превентивное” заключение) всех тех граждан “свободной” Германии, кто выступал против нацистского режима или кого нацисты считали ненадежными элементами. С началом Второй мировой войны эти лагеря превратились в места организованного массового уничтожения людей многих национальностей. За 8 лет существования Бухенвальда через этот пересыльный пункт рабов и “лагерь медленной смерти”, где в основном происходило “уничтожение трудом”, прошло 238 980 человек 32 национальностей.

Формально концлагерь Бухенвальд не принадлежал к числу лагерей массового уничтожения (как, например, Освенцим). Но только формально — фашисты уста­новили в Бухенвальде (как и во всех своих лагерях) жесточайший террористический режим. Заключенных систематически истязали, морили голодом, их беспощадно эксплуатировали крупные промышленные фирмы (“Сименс”, “Юнкерс”, “ИГ Фарбениндустри” и другие). На неминуемую смерть были обречены узники филиала Бухенвальда — лагеря “Дора”, где эти несчастные изготавливали секретные самолеты-снаряды “Фау”. В Бухенвальде нацистские врачи широко практиковали преступные эксперименты над людьми, как правило, оканчивав­шиеся гибелью заключенных.

Нацистские главари и верные им военачальники практически не оставляли никаких надежд на выживание попавшим в плен советским гражданам, особенно — военнопленным. В директиве Геринга говорилось: “Что касается советских военнопленных, то здесь не следует принимать во внимание никакие между­народные соглашения. Еду должен получать только тот, кто работает на Германию”. И для советских военнопленных был “изобретен” особый, так называемый “русский хлеб” по рецепту: 50 процентов ржаной муки, 20 процентов свеклы, 20 процентов бумаги и 10 процентов соломы. И только когда к осени 1942 года катастрофически возросла смертность среди “восточных” рабочих и военнопленных, выпуск такого “хлеба” был прекращен.

Скудно питаясь, люди теряли последние силы, пухли от голода и умирали. Трупы сжигались в крематории. В печах Бухенвальда сжигались не только узники этого лагеря — часто сюда прибывали вагоны, доверху набитые трупами. Случалось, что среди этого страшного груза попадались еще живые (чудом выжившие!) люди, но... их тоже уничтожали — сжигали вместе с горой мертвецов, делать это фашисты заставляли, конечно же, узников.

Бухенвальд известен и еще одним зверством. У жены коменданта лагеря Ильзы Кох было хобби — коллекционирование татуировок. Жертвами этой ее “страсти” чаще всего становились пленные моряки, у большинства из которых все тело было в наколках. Для фрау специально установили будку в душевой, откуда она рассматривала узников. Человека с понравившейся ей татуировкой вешали и вырезали рисунки.

Побеги не удавались никому. Решившегося на отчаянный шаг быстро отлавливали. Несчастного привязывали к столбу, и собаки разрывали его на куски.

Через Бухенвальд прошли тысячи детей в возрасте от 3 до 15 лет.

За годы войны с территории СССР было угнано в Германию примерно 5 миллионов мирных жителей. Сколько малолеток было в неволе, сколько их там погибло — теперь уже не ответит никто! Во всяком случае, на мой недоуменный вопрос (при поиске — в течение двух лет! — соответствующих документов), почему из архивов я получаю отписки: “Мать была угнана, а что с ней были дети — сведений не имеется”, — на этот мой вопрос однажды ответили в Комитете ветеранов войны: “Так детей же часто наши и не считали — сегодня есть ребенок, а завтра его нет”. Хотя я помню, как у педантичных немцев в одном из лагерей нас фотографировали (в специальных кабинах сразу тремя вмонтированными в стены фотоаппаратами со вспышками), потом брали отпечатки пальцев и заводили на каждого карточку учета.

Уже в декабре 1941 года советские военнопленные создали в Бухенвальде первые подпольные группы, которые к концу 1942 года были объединены, и подпольщики сразу же поставили перед собой, казалось бы, немыслимую в условиях концлагеря задачу — освободиться путем вооруженного восстания. Постепенно во всех бараках независимо одна от другой начали возникать зачаточные подпольные группы. Летом 1943 года произошло их объединение — был избран Интернациональный лагерный комитет (ИЛК) во главе с немецким антифашистом В. Бартелем. Усилиями ИЛК была создана Интернациональная военная организация, в которой боевые группы были объединены в роты, батальоны, бригады. Первая подпольная бригада, получившая название “ударной”, была создана осенью 1943 года из советских военнопленных.

К апрелю 1945 года в ИЛК было 178 подпольных групп (по 3­—5 человек в каждой), в том числе 56 советских, которые организовывали саботаж на военных предприятиях, где они работали, вели антифашистскую пропаганду, боролись за сохранение кадров подпольщиков и улучшение условий жизни узников, уничтожали провокаторов, изготовляли оружие и вели подготовку к вооруженному восстанию. Был смонтирован свой радиоприемник, выпускалась подпольная газета “Правда пленных” (в двух экземплярах).

Чтобы иметь возможность запросить помощь в случае попыток эсэсовцев уничтожить узников, ИЛК решил собрать радиопередатчик. Специалисты разных национальностей собрали детали и выполнили это задание комитета.

В воскресенье 8 апреля 1945 года (за месяц до окончания войны!) в эфир над центральной немецкой областью Тюрингией неожиданно ворвались сигналы бедствия “SOS”.

“SOS БУХЕНВАЛЬД... КОМАНДУЮЩЕМУ АМЕРИКАНСКОЙ ТАНКОВОЙ КОЛОННОЙ ГЕНЕРАЛУ ПАТТОНУ SOS БУХЕНВАЛЬД...

НАС ХОТЯТ РАССТРЕЛЯТЬ НАС ХОТЯТ УНИЧТОЖИТЬ ПРОСИМ НЕМЕДЛЕННОЙ ПОМОЩИ SOS БУХЕНВАЛЬД SOS БУХЕНВАЛЬД SOS БУХЕНВАЛЬД!”

Радиограмма по три раза передавалась на английском, немецком и русском языках. Многострадальный Бухенвальд больше всего надеялся на американцев, так как они были рядом — узники уже три дня слышали канонаду, а из передач по радио знали, что 3-я американская танковая армия генерала Паттона и входящая в нее 4-я бронетанковая дивизия генерал-майора Уильяма Хоуга наступали в направлении Бухенвальда. Советские войска были далеко, и радиограмма до них не долетела — расчет у узников был на случайный советский самолет или партизан, что не оправдалось. Подпольная организация немецких антифашистов “Свободная Германия” радиограмму почему-то тоже не приняла.

Штаб генерала Паттона сигнал бедствия узников принял (это — достоверный исторический факт), но... рослый, великаноподобный вояка и артист с громовым голосом, один из богатейших людей Америки ничего не сделал для скорейшего освобождения страдальцев Бухенвальда. Хотя два американских самолета вскоре после сигнала бедствия несколько раз низко пролетели над лагерем — пролетели медленно, слегка покачивая крыльями. А звуки канонады постепенно начали перемещаться южнее и севернее Бухенвальда — американские вояки спешили занимать фабрики, заводы, вывозить ценности. Десятки тысяч истерзанных фашистами людей не представляли для хваленой Америки никакой ценности, хотя... генерал-миллионер Паттон Джордж-младший знал(!), что в Бухенвальде томятся и несколько его соотечественников. Факты эти обязательно следует знать молодым и всем, кто восторгается американскими кинобоевиками про “спасение рядового Райана”.

Плевали самодовольные сытые янки на узников 18 стран Европы, для которых каждый лишний день, каждое лишнее мгновение в аду Бухенвальда были вот именно АДОМ НА ЗЕМЛЕ.

Уму непостижимо, но теперь внуки многих тех узников из Европы в угоду заокеанским громилам распинают внуков других узников — своих земляков, братьев, соседей по такому небольшому европейскому общежитию: недавно они вероломно бомбили крохотную Сербию, потом — издевались над Македонией. Не помутнение ли разума наблюдается сейчас у политиков и военных этих европейских стран?! Неужели не понимают, чего они добьются в ответ на свое безумие? Ведь я до сих пор не могу простить Германию и немцев, расстрелявших в июле 1941 года у порога родного дома не только моего отца (предварительно заставив его самого вырыть себе могилу неподалеку), но и мое детство.

Следует отметить, что радость освобождения узников Бухенвальда была омрачена американцами — своим первым приказом они потребовали сдать находившееся в руках заключенных оружие, а также попытались восстановить разрушенный во время восстания забор из колючей проволоки вокруг лагеря и поставить своих часовых. Это вызвало глубокое возмущение бывших узников Бухенвальда, а батальон из советских военнопленных вообще не выполнил требование о сдаче оружия и продолжал существовать как боевое подразделение. Оружие в руках заключенных было самым явным доказательством их непосредст­венного участия в восстании и захвате фашистской охраны лагеря.

На траурном митинге, посвященном памяти умерщвленных товарищей, 19 апреля 1945 года узники Бухенвальда всех национальностей дали клятву, которая была известна тогда всему миру, но теперь, к сожалению, подзабыта: “...мы прекратим борьбу только тогда, когда последний фашистский преступник предстанет перед судом народов. Уничтожение фашизма со всеми его корнями — наша задача”.

По всей Европе звучали в победном 45-м подобные клятвы.

Они — поклялись!

А мы, нынешние?..

Старая развратница — Европа! Сегодня ты продажной тварью лежишь под Америкой, и наглые янки валтузят тебя, как только им хочется. Пока не завалтузили до смерти — очнись, Европа! Неужели ты забыла Бухенвальд и Освенцим, Майданек и Маутхаузен, Заксенхаузен и Дахау, Равенсбрюк, Нойенгамме, Штутгоф... — о, Боже! — сколько же их, этих сгустков крови и боли, этих концентраций страданий и нечеловеческих истязаний?! Сколько безумств на такой прекрасной, такой небольшой планете Земля! До-ко-ле?!.

...После войны все бывшие узники фашизма, в том числе и дети, подвергались издевательским фильтрационным проверкам.

Меня, слава Богу, послевоенные гонения со стороны наших “органов”, можно считать, не коснулись. А вот по рассказам старших товарищей, в том числе и двоюродного брата, угнанного в Германию в 12-летнем возрасте (таких забирали без родителей), знаю, как нелегко было им.

Газета Международного союза бывших малолетних узников фашизма “Судьба” в № 3—4 (март-апрель 1995 г.) сообщала: “Из 14033 мест принуди­тельного содержания, созданных нацистами и их союзниками в период второй мировой войны (1939—1945 гг.) на территории Европы, включая оккупированные области СССР, наши дети находились... не менее чем в 13 тысячах концлагерей, лагерей смерти, гестаповских тюрем, гетто, трудовых лагерей, маршевых колонн, пересыльных пунктов, стационарных и передвижных донорских лазаретов, обсервационных лагерей “национального переориентирования”, пунктов заложников и “целей прикрытия”, спецдетдомов, спецшкол...” И далее: “...в ряде случаев потери среди бывших малолетних узников фашизма — наших сограждан — являлись катастрофически невосполнимыми. Так, из захваченных во время карательных экспедиций (проводились с декабря 1942 по апрель 1943 г.) и вывезенных в концлагеря Освенцим, Майданек, Саласпилс 22 тысяч детей — уроженцев Витебской, Гомельской, Могилевской, Смоленской, Псковской (до войны — Ленинградской), Днепропетровской, Харьковской областей осталось в живых и вернулось на Родину лишь 1920 человек... один из десяти! (даже меньше! — Л. Т. ). Подобных потерь не понесла никакая другая категория мирного населения не только СССР, но и Европы”.

Поэтому-то крайне удивительно (и возмутительно!), что меры социальной защиты одной из наиболее пострадавших во время войны категорий гражданского населения России ЗАКОНОМ НЕ ПРЕДУСМАТРИВАЮТСЯ! (Есть только подзаконные акты.) Высказываются абсурдные умозаключения, что мы, мол, и думать не должны о том, чтобы нас считали ветеранами войны, так как мы были малолетними. В то время как законом “О ветеранах” жители блокадного Ленинграда, к примеру, в том числе и бывшие в годы войны несовершеннолетними и даже родившиеся там, ветеранами считаются (и правильно считаются!). А на Украине, в Белоруссии и Молдавии даже вопроса не возникало, включать ли бывших малолетних узников фашизма в категорию ветеранов войны, там этот вопрос давно уже решен однозначно — включать (в полном соответствии с международными положениями).

Странна и непонятна (и — непростительна!) позиция в этом вопросе депутатов нашей Госдумы, особенно членов ее Комитета по делам ветеранов. С ужасом думаешь: да что же у нас за генералы такие, если они забыли ту пацанву войны, кого освобождали!

...На одном из заседаний совета Московского отделения Российского союза несовершеннолетних узников фашизма один бывший пленник гетто рассказывал, как его “пытали” в собесе: почему, мол, остался в живых, когда мать и сестру расстреляли? Не потому ли, что сотрудничал (ему тогда было 10 лет) с немцами?! Комментарии, как говорится, излишни!

А неумолимое время идет. Каждый день мы недосчитываемся кого-то из детей Второй мировой войны — в год их уходит из жизни до 30 тысяч человек. Если подождать еще немного, то проблема с ними “решится” сама собой... в соответствии с мнением депутата Госдумы И. Хакамады: необходимо, чтобы отмерло нынешнее поколение, тогда, мол, только и пойдут реформы (полагаю, по дальнейшему — и полному! — закабалению России Западом).

Леонид Тризна,

бывший малолетний узник фашизма, инженер-строитель,

член Союза писателей и Союза журналистов России,

лауреат Международной литературной премии

имени Андрея Платонова “Умное сердце” (1994 г.),

г. Москва

КОЛОКОЛЬЧИКИ ПАМЯТИ

Стоит в лесном безлюдье Парфеньевского района Костромской области необычный памятник. На высоком железном шесте, укрепленном в земле тросовыми растяжками, подвешены оригинальной формы колокольцы. Они негромко позванивают даже при малом ветерке. Полное отсутствие других посторонних звуков в округе делает этот чистый ненавязчивый звон тревожно-задумчивым, зовущим подойти, остановиться, оглянуться вокруг и задуматься.

Соорудили здесь этот памятник три брата: Вениамин, Николай и Владимир Ивановы. Они — из большой семьи Ивановых, что построила в далеком 1927 году добротный дом, с полным набором хозяйственных построек, от двора и амбара до собственной риги, в деревне Горшково, которая стояла на этом месте. Они — дети первых колхозников в этой большой, когда-то многолюдной деревне. Дети, которые потом вынуждены были, чтобы выжить, уехать в город.

И вот эти три русских мужика (подчеркнуть это непременно хочется, ибо плохо представляется подобный поступок, к примеру, совершенный немцами, при их всем известной сентиментальности), три брата, узнав из записок краеведа Д. Ф. Белорукова дату основания своей деревни, вспомнив и записав имена всех живших в ней на их памяти людей, решили поставить памятный знак там, где была их деревня. Сами спроектировали конструкцию, изготовили детали и установили этот диковинный памятник. Памятник родной деревне, надпись на котором сообщает и о том, что “последней в 1982 году уехала из деревни Надежда Павловна Горохова...”

Стоит памятник с 1990 года, звенят на нем колокольчики, звенят и о том, что была здесь родная многим деревня Горшково. И о том, что нет теперь в ближайшей округе деревень: Задорино и Бакланово, Старово и Дьяково, Тяпнево и Фролово, Захарово и Иваньково, Княжево и Курьяново, Ковизино и Тимошино, Кошурино, Кудышкино и Якушево. Звенят, у всех нас спрашивая: помним ли о кровной и духовной связи своей с поколениями предков, живших здесь, с местом, где родились и росли?

Такое вот чувство родства с ушедшими поколениями, неизбывная чистая память детства и юности, очевидно, и вызвала у братьев Ивановых томительное желание оставить, продлить память о своей обезлюдевшей сегодня деревне и подсказала им замечательный и неординарный поступок.

Но ведь и не одни Ивановы такие. С 1989 года ежегодно 9 Мая и в Иванов день собираются и ходят на поклон к предкам на место своей бывшей деревни Губачево в Костромском районе бывшие ее жители. Поставили они памятную доску и посадили на месте деревни березовую рощицу по числу снесенных домов с памятными бирками на каждом дереве, указанием фамилий хозяев домов, выходили и вырастили ее. Создали из бывших однодеревенцев общину, чтоб сохранить в ней память и о предках, и о своей в 1954 году исчезнувшей волею судьбы и из-за головотяпства проектировщиков и местных властей при заполнении Горьковского водохранилища деревне. Спроектировали (архитектор — сын уроженца этой деревни С. А. Матюгин), собрали деньги и поставили часовню, в которой почитавшиеся предками иконы, списки всех погибших в минувшем жестоком столетии земляков. Сделали альбом со старыми фотографиями и родословными с начала прошлого века всех деревенских семей, который передается из одной семьи в другую, — своеобразная “Книга памяти” д. Губачево. В общине договорились, что молодожены — нынешние дети и внуки жителей деревни — обязательно будут приезжать на свою “дворину”, чтобы поклониться предкам. Ездят и кланяются. Их пепел еще стучит в сердцах живущих поколений, взывает к памяти, очищению... На молебен освящения часовни Иоанна Предтечи, построенной всего за четыре месяца, собрались и бывшие жители других деревень округи, снесенных с лица земли одновременно с Губачево. А вокруг часовни посажены шесть сосен — по числу погибших ближних деревень.

Инициатор и организатор этого движения однодеревенцев А. Н. Разживин — преподаватель Костромского энергетического техникума — говорит, что побудительными мотивами действий его и его единомышленников послужили не только желание сохранить память о родной земле и деревне, ее тружениках и погибших, но и сознание вины за случившееся — нашу покорность, не позво­лившую сохранить могилы прародителей.

В движение губачевцев все больше втягиваются бывшие жители соседних деревень. Об этом удивительном явлении в общественной жизни нашего края узнают все шире и шире. Оно будет будить и память и совесть.

История новой традиции в деревне Ярцево, что на берегу реки Унжи в Макарьевском районе, началась с воззвания инициативной группы во главе с подполковником запаса М. А. Кузиным, где говорилось: “...Землякам, проживающим в дальних краях, и жителям деревни пора собраться вместе, пройти тропою юности, оглянуться на след, который мы в жизни оставили, и обсудить, как лучше сохранить память о наших друзьях, родных и близких, о наших ярцевятах, павших в боях за Родину. Встреча состоится в Ярцево 30 августа 1981 года”. И собрались на эту встречу со всех концов страны (тогда еще Союза ССР) более 200 бывших жителей деревни со своими детьми и внуками, и стали встречаться ежегодно. На собственные средства сами же поставили памятник погибшим на войне “ярцевятам”. Собрали письма и открытки фронтовиков, фотографии, красноармейские книжки, фронтовые газеты, ордена, именные часы, портсигары, котелок и кисет, памятные фронтовые подарки и многое другое и открыли в своей деревне, в которой и сейчас еще 68 жителей (из 670 довоенных), музей.

Многое сегодня говорит о том, что в самых разных социальных слоях и группах развивается активный интерес к познанию корней и истоков, что начался процесс самостоятельного освоения людьми исторического пространства и вглубь и вширь, что он уже идет, и идет довольно интенсивно, на уровне обыденного сознания, но ведь это — не самый ли глубинный, в данном случае и в этом аспекте, уровень сознания общества, когда исторические знания входят в быт, помогают глубже осмысливать каждому повседневную жизнь.

Бывший фронтовик, учитель еще с довоенным стажем из села Ильинское Кологривского района Костромской области, Николай Яковлевич Звонов десять лет собирал по деревням (многие из них сегодня уже просто не существуют) сохранившиеся фотографии погибших солдат, их последние письма с фронта, из госпиталей, уточняя их биографии, боевой путь, записывал рассказы о войне и фронтовых буднях оставшихся в живых. Пройдены сотни километров, написаны и получены многие сотни писем разъехавшихся по всей стране земляков. В результате учитель восстановил биографии почти пятисот погибших на дорогах войны и вместе с уцелевшими их фотографиями собрал в большие собственно­ручно переплетенные альбомы и сдал их на хранение в сельский совет, коло­гривский музей и в областную библиотеку. В альбомах этих — память о времени и о людях.

Этому “старателю” истории повезло (или нам всем?) — большими усилиями бывшего редактора Верхне-Волжского издательства Костромской области Б. В. Гусева вышла книга Н. Я. Звонова “Сказания Княжереченских воинов”, в которую вошли материалы одного альбома с воспоминаниями вернувшихся с войны. Но во всей работе Н. Я. Звонова, как и в его альбомах, — удивительное опровержение очень широко распространенного и укоренившегося в сознании многих заблуж­дения, будто бы только напечатанная, опубликованная информация о прошлом “работает” на общество. Ведь сам поиск и результаты работы учителя, даже не будучи опубликованными, всколыхнули большую массу народа во всем (тогда еще) Союзе, во многих его уголках, где живут сегодня земляки, родственники воинов-княжереченцев. Он многих земляков заставил углубиться в местную историю, посмотреть на себя как на действующее лицо в исто­рическом процессе, более бережно и возвышенно относиться к своему прошлому.

Сам автор этих собраний говорит о цели своей работы: “Пройдет десять, двадцать, сто лет, и наши внуки вряд ли поверят тому, что совершили их деды. А мои книги им подскажут и подтвердят: да, так все и было, так совершился подвиг...” В этих словах не идеология ли обоснования необходимости создания истинно народной истории?

С 1988 года в костромском отделении Фонда культуры находится рукопись, поступившая от уроженца Вохомского района — одного из самых дальних и глухих, — живущего сейчас в Севастополе ветерана войны и труда Николая Павловича Большакова. Состоит она из шести томов машинописного текста. На ее 1166 страницах — воспоминания и письма, фотографии и стихи, документы и генеалогическое древо крестьянского рода с 1723 года, материалы по истории, демографии и этнографии родных автору мест, свидетельства старожилов, которые автор начал записывать в заветную тетрадь с детства. В тетрадь, которую взял с собой, уходя в 1931 году из родной деревни в лаптях и с котомкой за плечами, в большой мир. Рукопись эта — результат труда памятливой души в течение всей жизни. Объясняя, что же подвигло его на эту работу, ветеран на последней странице своего труда написал: “Человеку свойственно анализировать прошлое и заглядывать в будущее. Те, кто сегодня считает мою работу наивной, с годами изменят свое мнение. Книга моя написана для потомков. Это семейная летопись Большаковых... А почему бы не написать о том, какой путь прошли простые хлеборобы, почему бы не выяснить, откуда идет наш род, наша фамилия, наши гены?”

Люди самых разных профессий и возрастов, различного уровня образования ощущают сегодня потребность высказаться, поделиться с другими своим знанием прошлого, своим видением прошедших событий, участниками или свидетелями которых они были.

В селе Пеньки Антроповского района пишет историю нескольких окольных деревень Александр Иванович Акатов. Вместе с этим в его тетрадях сегодня: биография героя — генерала, уроженца здешних мест, повествование о строительстве церкви (сегодня все помнят только о том, как их разрушали) в Пеньках, описание местных способов льнообработки и собственноручные рисунки всех орудий для нее — от ручной мялки до ткацкого стана со всей его много­предметной оснасткой. И эта работа займет в копилке народной истории свое особое и заметное место.

Недавно четверо ветеранов-“летописцев” начали работу над рукописной книгой о деревне Шубихе Печенкинской администрации в Шарьинском районе, восстановили список жителей деревни на январь 1941 года (400 человек было в деревне, по 5 и более в семьях), в планах — рассказ об укладе жизни, о традициях и ремеслах деревни. Местом хранения книги определен печенкинский Дом культуры — “с надеждой, что продолжат писать историю своей деревни ее нынешние жители”.

Подобные примеры по области можно здесь множить и множить.

Совсем недавно на сельском кладбище старинного села Михайловица в Пыщугском районе Костромской области был открыт памятник древнему роду Волковых, основателю этого рода Поликарпу Волкову, который родился в 1745 году и пришел в эти края с христианским просветителем Тихоном Луховским. Основателю рода, его детям, внукам и правнукам, всем ушедшим в мир иной сродникам. А родовое древо Волковых насчитывает 176 человек, и сегодня живет на земле нашей 8, 9, 10-е поколения их. Старший из ныне живущих Волковых — житель города Костромы, летчик, недавно еще был командиром одной из частей костромского гарнизона, а сейчас полковник запаса и начальник государственной инспекции по средствам связи Юрий Николаевич Волков — несколько лет копался в архивах, переписывался с родственниками и вместе с ними собирал по крупицам сведения о предках, составил родословную. И созвал он и собрал родственников из всех дальних и ближних мест на родной земле, где их корни, — многие на землю эту вступили впервые, — и поставили они этот памятник из белого мрамора на месте старого деревянного, стоявшего здесь много лет, на котором в раме под стеклом были перечислены имена многих Волковых, похороненных вблизи. Поставили и поклонились своим прапрапраотцам и матерям, и крепче стали узелки памяти в душах каждого, светлее стали и души их самих.

И конечно же, это было в сегодняшнем безвременье деревенского быта большим и значимым общественным событием в округе, уроком почитания памяти своих предков.

Подобные примеры вселяют определенный оптимизм. В самом деле, если в наше время взрыва меркантильных интересов, когда даже в семьях общение из духовной сферы все больше уходит в материально-бытовую, когда есть настойчивые попытки объявить бессмысленной жизнь целых поколений, являются в жизни такие примеры активного служения истории, то, вслед за Ф. И. Тютчевым, хочется верить, что в очередной раз Россию спасет история.

Всегда именно народ в своей массе, постоянно фиксируя в своем сознании восприятие настоящего и оценку прошлого отдельными личностями и социальными группами, интегрируя их историческую память, был подлинным хранителем большой и глубокой Правды о прошлом времени и прошедших в нем людях, бережно передавая ее от поколения к поколению, — свою настоящую Правду истории, несмотря на всякие и всяческие идеологические установки и политические оценки “истории официальной”.

Народу и писать ее.

Речь не о замене научного исторического знания суммой исторических фактов и эпизодов, личностных, индивидуальных оценок прошедших событий, которые могут принести и принесут в копилку Народной Истории рядовые участники и свидетели прошлого. Речь не о подмене или замене научно установленной или устанавливаемой истины какой-то частной житейской, “ настоящей “ правдой от “живого первоисточника”, участника, очевидца, современника. Вовсе нет. Речь о той “критической массе” первичных знаний, фактов, свидетельств и оценок современников, без которых история — или голая схема, набор расхожих стереотипов и догм, или политиканство на историческом материале. Речь об общественной исторической памяти, которую надо сохранить, надежно зафиксировать, не упустить в очередной раз время. Уж очень многое мы здесь потеряли и, кажется, вряд ли до сих пор отчетливо сознаем великую цену этих утрат, ибо и сейчас еще беспечно относимся к свидетельствам и свидетелям прошлого.

Словом, если мы хотим выжить как нация и действительно хотим сохранить и написать Народную Историю, надо услышать сегодня взыскующий исторической правды глас народа и ответить конкретным поступком. В нашей страждущей и растерявшейся родной России для этого действительно нужны активные совместные действия и Фонда культуры, и краеведческого общества, и союзов журналистов и писателей, и научных институтов. Все вместе, всем миром мы многое бы смогли.

На этом пути, “собирая камни”, обязательно разберемся и поймем, “что же с нами происходит”, и обязательно объединимся, когда в душах наших зазвенят колокольчики памяти по ушедшему времени, по прошедшим во времени дедам нашим и прадедам. “Наши мертвые нас не оставят в беде”. Надо только уметь их слушать и научиться бы слышать.

Б. Н. Годунов,

доц. КГТУ,

г. Кострома

ВОЛГА — БОЛЬ И БЕДА РОССИИ

Во все времена Волга обладала незримой силой притяжения. Река никого не оставляла равнодушным: большинство ее любило, но находились и такие, у кого волжское притяжение вызывало своего рода зуд, тягу к безудержному преобразованию, вмешательству, реконструкции. Такой тип был замечен еще М. Е. Салтыковым-Щедриным, писавшим: “Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которой можно покорить мир. Он ничего не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которым они текут вниз, а не вверх, но был убежден, что стоит только указать: от сих пор до сих — и на протяжении отмеренного пространства, наверное, возникнет материк...”

Сила отечественных прохвостов применительно к Волге выразилась, в частности, в том, что великая русская река превратилась в цепь слабопроточных водоемов, в которых ее физические, химические и биологические свойства изменились коренным образом. До строительства плотин на Волге вода от Рыбинска до Волгограда добегала за 50 суток, а в половодье — за 30 суток. Теперь этот путь вода проходит за полтора года, иными словами, за 450—500 суток. Водообмен в Волге уменьшился в 12 раз. Из 150 тысяч притоков Волги исчезло более 50 тысяч, они загрязнены, обезлесены, разрыты и забиты отходами.

Самоочищаемость Волги снизилась в десятки раз, она практически превращена в экологически опасный водоем. В печати неоднократно приводятся сообщения о том, что река стала “ртутной” — настолько велико в ней содержание тяжелых металлов. На дне реки располагаются наносы фенола, других ядовитых отходов.

Многие не понимают, что остается считанное время до той трагической поры, когда Волга прекратит существование, а вместе с ней погибнут миллионы людей, живущих на ее берегах. Это не писательское преувеличение, это вопль отчаяния, призыв к людям обратить внимание на тревожное положение, в котором находится наша Волга.

В конце 80-х годов мне довелось работать над книгой “Волга: боль и беда России”. Книга-альбом увидела свет в издательстве “Планета” в 1989 году. В нее были включены материалы экспедиции по Волге, проведенной лабораторией биосферных исследований Института литосферы Академии наук СССР, которой руководил Ф. Я. Шипунов, и редакцией газеты “Советская Россия”. Наблюдения и выводы, к которым пришли участники экспедиции, не потеряли своего значения и по сей день, поскольку власти Федерации не нашли возможным уделить достаточное внимание проблемам Волги, попавшей в беду. Приходится с горечью говорить о том, что все мероприятия, связанные с оказанием помощи реке, находятся на уровне информационного шума и не более.

Вот одно из мероприятий, связанное с Волгой. Имеется в виду проведенный в Москве “круглый стол” “Большое Волжское кольцо”. Его организовали газета “Известия”, журнал “Дружба народов”, корпорация “Эдванс”, общественная организация “Социальные гарантии для производителей”. Среди участников “круглого стола” были губернаторы ряда областей Поволжья, представители Федерального собрания РФ, научных и деловых кругов России.

По мнению участников “круглого стола”, решение проблемы оптимального использования Большой Волги сможет создать благоприятные условия российскому производителю для расширения рынка сбыта, возвращения потерянных рынков, стимулирования внедрения прогрессивных технологий по созданию новых транспортных средств для перевозки грузов и пассажиров.

На заседании высказывалась надежда, что содействие устойчивому разви­тию экономического потенциала Поволжья на различных уровнях позволит усилить позицию России на Каспии, Балтийском, Черном морях. Говорилось о том, что осуществление многопланового проекта возрождения рабочей Волги возможно только в случае обязательного участия в нем российских и иностран­ных деловых кругов и крупных предприятий. В свою очередь это потребует от государственных органов России твердой гарантии сохранности и целевого коммерческого использования капиталов при их вложении в определенный проект.

Представители отечественной экономической науки и коммерческих структур, равно как и губернаторы ряда поволжских областей, на первый план выдвигали значение Волги как транспортной магистрали, которую следует возродить в интересах экономики. С этой целью предусматривается привлечение частных и государственных капиталов, создание новых транспортных средств и органи­зация транспортных потоков в единое “Большое Волжское кольцо”.

Так и предстают перед мысленным взором лощеные джентльмены, сэры и просто милостивые государи, которые толпятся перед филенчатыми дверьми с бронзовой табличкой ассоциации. В руках у посетителей толстенные чековые книжки, еврооблигации, боны, прочие коммерческие бумаги. На лицах явственно проступает желание внести лепту в возрождение Волги, в превращение ее в супермагистраль для грузов и пассажиров, как в меридиональном, так и в широтном направлениях. А что, разве не может случиться такое? Ведь было же на моей памяти: и портами пяти морей стали волжские порты, и миллионы пассажиров катались на скоростных и самых обычных судах, и сотни миллионов тонн грузов перевозились по реке. Не жилось, не ездилось... Сделали, как в притче о зяте-недотепе, который вынашивал идею окриветь назло своей теще. Окривели. Недостаток зрения на заседании “круглого стола” сказался, в частности, в том, что непростительно мало уделили внимания экологическим проблемам Волги.

Биологи утверждают, что человек — это одушевленная вода, имея в виду, что в организме значительно содержание воды. Без воды человек может просу­ществовать лишь несколько дней. Сегодня вода — стратегический товар, по ценности не уступающий золоту, особенно в экстремальных условиях. Вспомним, из-за маловодья летом девяносто шестого года создалось весьма тревожное положение с водой во многих городах Поволжья, было введено ее лимитирование. Угроза нехватки воды вплотную подступает к столице...

Виктор Андреевич Ильин,

г. Москва

* * *

Уважаемая редакция!

Хочу поделиться с Вами своими взглядами по поводу идеи сооружения в Мариуполе памятника Шуре Балаганову.

Наша газета “Приазовский рабочий” (“ПР”) постоянно на своих страницах выдает какие-нибудь сенсации и литературные перлы. То Татьяна Васильевна Коростелева грустит о преждевременной смерти сомнительного кумира (см. “ПР” за 8.12.01 г.). То вдруг Лев Давидович Яруцкий описывает трагедию Сары Глейх, и буквально через день по ОРТ транслируют какой-то Конгресс еврейского народа и на нем присутствует Сара Глейх и пересказывается ее трагедия точно по Яруцкому. Хотя она в Москве, а он в это время в Мариуполе. Поразительное совпадение!

Вот Вера Николаевна Черемных восторгается иудеем Джорджем Соросом: “Ах, какой молодец! Вот ведь разбогател! Каким способом, это уже другой вопрос, но главное, что разбогател!” А то, что Сорос — враг и России и Украины, это Веру Николаевну не шибко волнует. И не думайте, что госпожа Черемных такая простая и не ведает, что творит. Она выполняет социальный заказ определенной группы, чтобы народ привыкал и не брыкался, когда его обдирают как липку. Только зачем восхищаться заморскими ворюгами, когда в своем Отечестве их более чем достаточно. Поэтому вношу предложение. Объявить через “ПР” сбор средств на сооружение памятника не Балаганову в Мариуполе, а Павлу Лазаренко — в Днепропетровске, Рабиновичу — в Киеве, Звягильскому — в Донецке. При сооружении памятников должно быть соблюдено одно непременное условие. На пьедестале должна быть выбита надпись “Друг украинского народа — ВОР В ЗАКОНЕ — Ф.И.О.”

А вот Балаганову, конечно, не место в Мариуполе, и правильно, как сказано в статье, “заколдобился на морозе один пожилой мариуполец”. А интересно, кто эти два “партийных функционера”, которые поддержали оторопь и возмущение простого мариупольца? Уж не бывшая ли зав. отделом горкома КПУ, а ныне главный редактор “ПР”?! Хотя нет, она сейчас уже не “партийный функционер” — она сейчас РЕНЕГАТКА. И напрасно “ПР” с презрением относится к простым мариупольцам и православным. Вы ведь и сегодня пока что живете и пользуетесь материальными благами, созданными трудом, потом и кровью простых православных русских людей. Даже здание вашей редакции, ваши уютные кабинеты строили не гениальные Швейцеры, Файзильберги и прочие Соросы, а простые русские мужики. Я понимаю, что вам больше импонируют личности типа Валерии Новодворской, которая определила нашему народу место в тюрьме, и не просто в тюрьме, а у параши. Но все это, в том числе и ваше презрение к православным и простым мариупольцам, называется РУСОФОБИЕЙ. Жаль, конечно, что талант журналиста направлен в ложное русло. А вот человек, скорее всего, не обладающий образованностью автора статьи о “Балаганове”, все же правильно сказал: “ВЫ ШО?! ПАМЯТНИК БАНДИТУ?” Это пример человека с ВЫСОКОЙ МОРАЛЬЮ!

А для вас — ренегатов, русофобов, “грамотеев” беспринципных, того же Жоры Мариупольского (дебильные анекдоты которого не котируются даже на мариупольской барахолке) провожу разъяснительно-воспитательную работу с помощью моих “адвокатов”: академика И. Р. Шафаревича, писателей и историков Г. П. Климова и С. Н. Семанова.

Так вот, для начала осмелюсь поправить вашего “бендероведа” Льва Давидовича Яруцкого. Реальный прототип Остапа Бендера не служил в уголовном розыске! Свидетель в данном случае надежный — Российская телекомпания ОРТ, передачу которой я смотрел. Давала интервью родственница этого самого реального Остапа, фамилию называла чисто еврейскую (я сейчас не вспомню), но ни в коем случае не Фиолетов (любит Лев Давидович наводить тень на плетень), и совсем не случайно М. Швейцер при экранизации “Золотого теленка” взял на роль Остапа талантливого актера, еврея Сергея Юрского, а на роль балбеса Балаганова — русского Леонида Куравлева. Далее эта женщина повествовала, что родственничек ее никаким общественно-полезным трудом никогда не зани­мался: бродяжничал, попрошайничал, жульничал, бомжевал. А Евгений Петров — до того, как начал свою литературную деятельность, — служил в ЧК (1922 год) и отправлял подследственных прямиком на расстрел, о чем писал весьма откровенно в конце тридцатых годов.

В книгах “Золотой теленок” и “12 стульев” вместе с юмором — масса издевательств над русским народом. Об этом пишет академик И. Р. Шафаревич. А С. Н. Семанов уже более предметно указывает, в чем же заключаются эти издевательства.

Начнем с нарочито идиотской телеграммы “Графиня изменившимся лицом бежит к пруду”, которая взята Ильфом из материала о смерти Льва Толстого на станции Астапово. Вот еще: неловкий пройдоха из православных священников Федор Востриков отправляет жене телеграммы и подписывает их весьма необычно: “Твой вечно муж Федя”. Именно так подписывал Ф. М. Достоевский свои письма к жене Анне Григорьевне.

А вот еще, в неком уездном городке поставлен “бюстик” (с презрением сообщают авторы) поэту Жуковскому. Приводится точная дата открытия памятника, высеченные на нем слова “Поэзия есть Бог в святых местах земли”, а затем сообщается анекдот, как сзади “бюстика” каждую ночь появлялось “краткое ругательство”... Так происходило уже несколько десятилетий, но ни царская полиция, ни советская милиция, говорится в романе, не могли ничего с этим поделать. Дикость и хамство обитателей уездного города приобретают прямо-таки мистический смысл: память чистейшего поэта глумливо оскорбляется.

Обращаю внимание: авторы глумятся над русской культурой, хотя могли бы посмеяться над Теодором Герцлем (сионистом № 1, сын которого был ярым антисемитом) или над Исааком Бабелем, книгу которого “Конармия” С. М. Бу­денный назвал “бредом сумасшедшего еврея”. Но И. Ильф (Файзильберг) знает, что с кагалом шутки шутить опасно, если раввины наложат на юмориста “херем”, то для еврея это равносильно погребению заживо.

Когда простофиля Балаганов заикнулся, что “тоже хочет в белых штанах”, Бендер “строго” указал, чтобы тот не смел прикасаться к его мечте “своими грязными лапами”. Профану с шутовской кличкой Балаганов нет места на “земле обетованной”. Впрочем, став миллионером, “строгий” Бендер подобрел, он уже примеривался захватить с собой в Рио-де-Жанейро Балаганова... “в качестве обезьяны”.

Далее “юмористы” оплевывают наших полководцев: Багратиона, Суворова. Архитектуру: Ярославский вокзал в Москве, “Храм Спаса на картошке”. Живопись: художник-халтурщик примечательно поименован — Феофан Мухин; имя гения древнерусской живописи нарочито сопряжено тут с “мушиной” фамилией. И далее: Православную религию, природу, трудовой люд.

Считаю, этого достаточно, а то я и так ушел в сторону от ответа на главный вопрос. Так вот, пусть директор “народного литературного музея Остапа Бендера” (какого народа?) А. Котов не пытается проехать в рай на горбу мариупольского мэра и простых мариупольцев, а поищет дураков среди соплеменников О. Бендера и уж на их деньги ставит памятники хоть Балаганову, хоть Бендеру, хоть Бандере, но только не в Мариуполе, а где-нибудь в Жмеринке или Бердичеве, при условии, что жители указанных городов дадут согласие.

Ну, а в Мариуполе есть свои достойные кандидаты, достаточно открыть книгу В. Сухорукова “Криминальный Мариуполь”, там целый калейдоскоп персонажей покруче Балаганова.

Калмыков Григopий Петрович,

г. Мариуполь

КУЛЬТУРА —

БОГОЗАПОВЕДАННОЕ ДЕЛАНИЕ ЧЕЛОВЕКА

Наш журнал всегда выступал с позиции консолидации всех патриотических сил, на разделяя их на фракции, течения и “объединения по интересам”. Будучи исторически, со времен основавшего “Современник” Пушкина, светским изданием, “Наш современник” приветствовал возрождение Русской Православной Церкви, начавшееся во второй половине 80-х годов прошлого века, и печатал немало материалов о духовной жизни страны, и даже был какое-то время одним из немногих журналов, что вообще печатали подобные материалы. Верующих, православных людей мы по традиционно присущей им “любви к родному пепелищу, любви к отеческим гробам” считали своими союзниками, ориентиро­вались на них, как на значительную часть наших подписчиков, и в своих ожиданиях, как показала читательская почта за эти годы, не обманулись. Мы, естественно, не стремились быть духовными поводырями верующих людей, понимая, что эту роль прекрасно выполнит духовная литература, которая с середины 90-х годов XX века вновь начала широко издаваться в нашей стране. Культурное будущее виделось и видится нам как гармоническое взаимодействие духовной и светской литератур, заменяющих и дополняющих где надо друг друга.

Каково же было наше удивление, когда в последние годы стали обнару­живаться признаки нигилистического, ниспровергательского отношения некоторых православных людей к светской патриотической культуре как к части апоста­си­ческой (отошедшей от Бога) современной масскультуры! Да, светская литература, в том числе и патриотическая, изображая людей, живущих в миру, даже самых честных и порядочных, изображает, естественно, и их недостатки, не всегда уточняя — вот это хорошо, а вот это — плохо, предоставляя делать выводы читателям. Никто не назовет ангелами ни Григория Мелехова, ни Алексея Турбина, ни Егора Прокудина, — это русские люди в их развитии, как сказал классик. Да, Григорий Мелехов страдает не только от большевиков и белогвардейцев, он страдает и от своих страстей. Что ж — прекрасный пример для духовных писателей, наставляющих своих читателей, как надо и как не надо жить: они, кстати, любят прибегать к литературным примерам, особенно о. Александр Шаргунов и о. диакон Андрей Кураев. Конечно, нельзя полностью исключить возможность, что кто-то захочет подражать недостаткам классического литературного героя, но это не основание, чтобы валить в одну кучу и светскую патриотическую культуру, и абсолютно непатриотическую светскую антикультуру. Как метко заметила одна духовная писательница, монахиня Н., размышляя о розановском списке “культурного мусора”, “жирный слой всякой всячины хотя бы из ТВ... стократно перевесит розановский список”.

Об этом феномене “отрицательства”, “ниспровергательства” светской патриотической культуры людьми, которых мы привыкли считать своими союзниками, мы только догадывались, не имея документальных подтверждений. И вот — в редакцию пришло письмо, написанное по поводу статьи А. Воронцова о Л. Толстом “Тайна третьего элемента” (“Наш современник”, 2001, № 2), в которой затрагивалась указанная проблема. Полностью его напечатать мы, к сожалению, не можем, так как оно занимает 11 страниц убористого компью­терного текста, — лишь наиболее характерные отрывки и ответ А. Воронцова на письмо.

* * *

“Уважаемый Андрей Воронцов, прочитал вашу статью “Тайна третьего элемента” (“Наш современник”, 2001, № 2), где Вы пишете о так называемых, как Вы их окрестили, “ниспровергателях” русской культуры. Не могу не высказать ряд общих мыслей (не затрагивая проблему Л. Н. Толстого) по поводу вашей статьи, поскольку Вы, опираясь на узкий и конкретный материал, тем не менее делаете очень широкие обобщения, претендующие на истину, хотя в них, на мой взгляд, многое выглядит туманным и сомнительным. Полагаю, Вашу позицию по затронутым Вами вопросам разделяет вся редколлегия журнала “Наш совре­менник”, то есть Ваш коллективный разум нисколько не сомневается в своей правоте. Вы абсолютно уверены, что “ниспровергатели” работают во вред России, а Вы — во благо. Вы смело проводите разделительную черту между собой и теми, кто думает иначе. Вы предлагаете закрывать глаза на очевидное (а что делать, если они не закрываются?), предлагаете снять обозначившуюся проблему с обсуждения. Не дай Бог увидят, засмеют, запозорят, сотрут в порошок! (...)

Вы пытаетесь остудить пыл “ниспровергателей”, указывая на их недоста­точную квалифицированность в вопросах, которые ими (не Вами!) затрагиваются. Вы ставите этих людей вне культуры. Вы не видите или не хотите замечать в этой “тенденции ниспровергательства” культурного явления современной России. Между тем именно на таких людях, не знающих середины, жаждущих одной истины, не удовлетворяющихся паллиативами, стояла русская культура. И Лев Толстой, и Достоевский, и многие другие принадлежали именно к этой породе людей и именно поэтому достигли творческих вершин. Что было бы с ними, если бы они думали по чьему-то предписанию? (...) Или Вы полагаете, что жизнь, вообще, и культуру, в частности, можно законсервировать? Рано или поздно река разольется и сломает все преграды. Стоит ли удерживать ее течение? Ведь если взглянуть на “ниспровергательство” как на логическое следствие или продолжение развития “светской” культуры, то Вы, действительно, хотите обратить вспять ход истории, что противоестественно. Я мог бы с Вами согласиться, если бы цель “ниспровергателей”, которых Вы урезониваете, была бы низменной. Но их цель освящается любовью ко Христу. Эту любовь Вы пытаетесь дискредитировать, объявляя церковь своей союзницей. Между тем первая и самая главная христианская заповедь гласит: “Возлюби Бога больше, чем самого ceбя”*, — и, позволю себе добавить: больше, чем кого бы то ни было. В этом пункте, собственно, и лежит “межа” раздора между Вами и “ниспро­вергателями”: “ниспровергатели” любят Бога, Вы — “светское” искусство. Вы считаете, что история совершенно справедливо распорядилась, определив для церкви, а следовательно, и для Бога четко обозначенное, как Вы пишете, “духовное поле” для работы по принципу: чем дальше от настоящей жизни, тем спокойней. “Ниспровергатели”, как мне кажется, думают по-другому: они считают, очевидно, что человек всегда и во всем должен помнить о Боге и соответственно с этим сообразовывать свои слова и поступки. Такая позиция и опре­деляет отношение “ниспровергателей” к “светской” литературе и, надо думать, к жизни вообще. Вы рассматриваете “светскую” литературу с совер­шенно противоположной точки зрения. У Вас и у “ниспровергателей” различное мировоззрение. Естественно, что взаимопонимания и сотрудничества на благо России не обнаружилось, о чем можно только сожалеть. Главный вопрос, который мы должны выяснить, следующий: кто же ближе к истине — Вы или “ниспро­вергатели”? (...)

Россия в лице “ниспровергателей” готовится совершить духовный подвиг очищения. Вы, как патриот, должны бы этому порадоваться. Вы же, наоборот, хотите этому препятствовать. Вы учите не иметь и не произносить своего мнения и пугаете “сереньким волчком”. Вы разговариваете с “ниспровергателями” менторским тоном. Но Ваш сентиментальный вопрос-сожаление: “Да кто же тогда из писателей у нас останется?” — звучит только эмоционально-просяще и не более того. (...)

“Светская” культура, которая появилась в России после никоновского раскола*, не может быть основанием христианству, возникшему задолго до этого. “Светская” культура вышла из христианства, чтобы забыть о нем (...) Новая духовная водительница, которая, правда, сразу открыто заявить о своих претензиях опасалась. Это потом, после Октябрьской революции, настало время “откровений”:

Время мое приспело,

Не страшен мне лязг кнута.

Тело, Христово тело,

Выплевываю изо рта.

...“Советская” литература зачала в себе новое дитя — идеологию, отличную от официальной и церковной, суть которой была двойственна в своей основе и абсурдна, потому что содержала в себе две взаимоисключающие силы: сострадание к угнетенным и безбожие. (...) Вторая заповедь Христа (“Возлюби ближнего, как самого себя”) поднималась на щит в ущерб первой (“Возлюби Бога больше, чем самого себя”). Материальное постепенно доминировало над духовным и стало преобладающим. Сегодня в умах россиян господствует идея уже личного материального благополучия во что бы то ни стало. То есть для достижения цели человек, а точнее — зверь, пойдет на все, вплоть до преступления — это самое обыкновенное антихристианство. Из всего сказанного можно заключить, что “светская” литература была “могильщиком старых отношений и повивальной бабкой новых” — без Христа (...)

Поймите же, наконец, вне Христа нет культуры, вне Христа — антикультура. Я думаю, “ниспровергатели” именно о культуре как таковой и радеют, а Вы заботитесь на самом деле не о культуре, а о национальном чванстве. Не тщета ли это?

Вы не свободны в своих рассуждениях — это очевидно. Вашу мысль сковывает ложно понятый патриотизм. Я понимаю, познание истины — трудный и даже опасный путь, но разве есть вообще пути легкие? (...)

Вы поучаете избранных Христом, взваливающих на себя тяжкое бремя пастырства, от которого отказались даже те, кто по роду службы обязан его нести. Не на “Святую” ли “Русь”, которая пытается выйти из материнского лона России, Вы повесили ярлык — “ниспровергатели”? А ведь именно эта идея Святой Руси предопределена нам свыше и завещана великой русской христианской культурой. Если мы погубим ее, не дав возродиться, то возрадуются этому именно те, от которых Вы собираетесь спасать Россию (...)

Для пущей важности Вы даете цитату из “Основ социальной концепции Р.П.Ц.”, и Вам кажется, что назойливая муха “ниспровергательства” прибита. К сожалению, после Ваших выводов остается только недоуменно пожимать плечами. В этом тексте отнюдь нет (и не должно быть) огульного и безусловного приятия всей “светской” культуры. Там черным по белому написано: “Культура как сохранение окружающего мира и забота о нем...” Формулировка туманная, но в ней, со всей очевидностью, предполагается и существование культуры другого порядка, которая несет в себе разрушительную (антидуховную) силу. Надеюсь, Вы не будете отрицать ее существования. Да, “светская культура способна быть носительницей благовестия”, заметьте: “способна быть”, следовательно, способна и не быть и, пожалуй, никогда не была. “Светская культура” лишена веры, и потому она либо заунывно-отчаянно-пессимистичная, либо угрюмо-отчаянно-нигилистичная. Она не видит Света и не ведет к Свету. Она страдает “без искупления” и погружает нас в это “страдание без искупления”, в котором мы и находимся и будем находиться, пока не освободимся от антихристианского наследства, оставленного нам “светской” культурой, то есть пока не искупим грехи и не освободимся от них. Благую (в прямом смысле этого слова: Евангель­скую) весть в “светской” культуре можно отыскать только с большими натяжками (...)

Мир тесен, и потому церковь иногда (очень редко) вынуждена высказывать свое отношение к “светской” культуре, а вообще, если говорить откровенно, то ей мало дела до дел мирских. У нее свой духовный хлеб. Она никогда и ни за что не променяет Христа на Пушкина. Пушкин духовно для нее абсолютно пуст и потому ей не нужен. Священники не поощряют прихожан читать “светскую” литературу, и рядовые верующие, насколько мне известно, ее не читают вовсе. Поэтому Ваш испуг по поводу того, что “ниспровергатели” хотят отвратить православных от “светской” культуры”, совершенно не понятен. Уж если “ниспровергатели” и отвращают, то не православных, а расхристанных и заблудших, желая обратить их к Христу. И это никак не может расходиться с интересами церкви. Напротив, это делается именно в интересах церкви, и Вы совершенно напрасно пытаетесь притянуть авторитет церкви в доказательство своей позиции (...)

С некоторых пор (почти с самого своего рождения) именно “светское” искусство формирует мировоззрение человека и решает, каким быть обществен­ному мнению. Именно “светская” культура ведет нас по жизни и привела к настоящему состоянию. Именно она исполняет роль пастыря, духовника и наставника. Не кажется ли Вам, что ошибки “светской” культуры, с Вашего благословения, могут нам обойтись еще дороже, чем обходятся сегодня? Или Вы до сих пор наивно полагаете, что культура далека от направления течения жизни? Легкомысленно думать, будто “светская” литература, как основопола­гающая часть нашей культуры, не несет никакой ответственности за свою деятельность. Но при этом русская “светская литература” не настолько хила, чтобы исчезнуть без следа от критики “ниспровергателей”, и Ваши опасения здесь преувеличены. Зато “ниспровергательство” даст такой импульс к возрождению духовной жизни, который нам просто необходим, как хлеб, без которого не представляется никаких перспектив к движению вверх. Очищение от вредных наростов антихристианства, искупление прошлых и настоящих грехов для будущей жизни — к этой большой и великой цели зовет нас и сама “светская” литература. Сегодня, как никогда, нам (России) нужны уроки нравственности, не формальные (церковного или советского образца), а по существу дела (...)

Да, ошибиться может каждый, но права на ошибку не имеет никто. Слишком дорого обходится (...)

Примите искренние извинения за резкости. Они от полноты чувств. У меня не было намерений Вас оскорбить или обидеть. Мне бы очень хотелось думать по-другому, но, к сожалению, Ваша статья ни в чем меня не убедила, а только разбередила душу. Было бы хорошо, если бы Вы ответили.

С уважением А. Панкратов, сотрудник Государственного музея-заповедника С. А. Есенина — художник-оформитель.

Рязанская обл., Рыбновский р-н, с. Константиново”.

* * *

Уважаемый господин Панкратов!

(К сожалению, не знаю Вашего имени-отчества.)

С интересом прочитал Ваше письмо. Разумеется, я и не думал обижаться или оскорбляться. Я не барышня, а в литературном деле надо быть готовым и к резкому неприятию твоей точки зрения. Не страшно, даже если тебя ругают на чем свет стоит. Плохо, когда равнодушно молчат...

Теперь — к сути затронутых Вами вопросов. Моя статья, и впрямь, только и может, что разбередить душу, если воспринимать ее как противопоставление светской культуры духовной. Между тем я полностью согласен с Вашей точкой зрения, что “нельзя думать по чьему-то предписанию”. Собственно, это одна из главных мыслей статьи. Только Вы имеете в виду свободу не признавать светскую культуру. А как же быть с теми, кому она дорога? А когда я читаю в Вашем письме, что “Пушкин духовно для нее (т. е. Церкви) абсолютно пуст и потому ей не нужен”, я понимаю, что совершенно правомерно поставил знак равенства между толстовцами и считающими себя православными “ниспровергателями”, ибо Л. Толстой на склоне лет относился к творчеству Пушкина точно так же, хотя от Православия уже отошел и его не интересовало отношение Церкви к Пушкину. Вам же я бы настоятельно рекомендовал прочесть объемный труд митрополита Анастасия (Грибановского) “Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви”, чтобы Вы не заблуждались относительно того, что Пушкин Церкви “не нужен”. Владыка Анастасий, в частности, писал: “национальное бытие каждого народа (а творчество Пушкина он совершенно справедливо считал его неотъемлемой частью. — А. В. ), основанное на органической связи его настоящего с его историческим прошлым, не есть только просто факт истории: это есть Закон Божий, воплощенный в общественной жизни человечества”. Если Церкви “мало дела до дел мирских” (в данном случае — до ярких представителей светской культуры), то для чего митрополит Филарет (Дроздов) написал да еще и опубликовал стихотворный ответ на пушкинское стихотворение “26 мая 1828”? Для того, чтобы показать, что он тоже умеет писать стихи? Едва ли это нужно пастырю такого уровня, как Вы сами понимаете... Он “поправил” Пушкина потому, что тот стал для нашей жизни чем-то значительно большим, чем просто талантливый стихотворец. Проницательный владыка понял, какую силу имеют вершинные проявления светской культуры, этого остро отточенного и, увы (тут я с Вами согласен), обоюдоострого оружия. Церковь ведет борьбу за души людей, но не менее удачно (в своих специфических формах, естественно) это делает и литература, которая, по сути, есть разновидность проповедничества. Но вот содержание этой “проповеди” может быть разным... А вы предлагаете Церкви “уклониться” от влияния на светскую культуру, мотивируя, что у Церкви “свой духовный хлеб”. Нет, уважаемый мой оппонент, все, что имеет отношение к Логосу, Слову, это наш общий хлеб !

Мне отлично известно, что “священники (следовало бы, правда, добавить, что — “некоторые”) не поощряют прихожан читать “светскую” литературу, и рядовые верующие (тоже, вероятно — некоторые)... ее не читают вовсе”, да я и сам пишу об этом в статье. Можно было бы еще добавить: “рядовые священники”, ибо, по моим литературным наблюдениям, чем выше сан у священнослужителей, чем они образованней, тем чаще в их проповедях и писаниях (если они имеют к этому склонность) приводятся высказывания русских светских писателей и примеры из их произведений. Возьмите хотя бы труды в Бозе почившего митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна. И, уж естественно, ни от одного епископа не услышите Вы ничего похожего на то, о чем пишете в своем письме! Благодаря ему я рад, что вообще затронул в “Тайне третьего элемента” эту тему, так как “ниспровергательство”, очевидно, стало среди ряда православных прихожан-неофитов чем-то вроде вроде сектантства, сопоставимого с ересью иконоборчества. Если дать ему развиться, мы будем иметь “право­славный ваххабизм” — и ничего больше.

Позвольте мне на небольшом, хотя, быть может, и не очень корректном примере продемонстрировать Вам всю сложность сосуществования духовной и светской культур. Натренированным литераторским взглядом я сразу выхватил из подписи на Вашем письме, что Вы — сотрудник Государственного музея-заповедника С. А. Есенина в Константинове. Между тем творчество Есенина едва ли могло бы стать в “годы государственного атеизма... источником религиозных знаний”, как сказано о произведениях других светских русских писателей в “Основах социальной концепции Русской Православной Церкви” (кстати, эту часть цитаты Вы в своем письме опускаете). Увы, увы, никакие его юношеские религиозные стихи не “перекроют” ужасных, кощунственных строк из “Инонии”, которые, между прочим, Вы сами приводите, правда, не упоминая при этом имени автора (видимо, интуитивно почувствовав, что здесь Ваше “православное напостовство” вступает в прямое противоречие с родом Ваших занятий). Ведь это, если следовать логике Ваших умозаключений, все равно как если бы Вы трудились в “музее-заповеднике” литератора-сатаниста Федора Сологуба! Отчего же Вы там работаете?

Мне кажется, я знаю ответ, и он, разумеется, не в Вашей “беспринципности”. Для русского православного человека служить в музее великого национального поэта, пусть временами и жестоко заблуждавшегося, — так же естественно, как дышать. Вы, я полагаю, на подсознательном уровне даже не задумывались, правильно это или неправильно — это естественно . А в письме своем Вы предлагаете весьма радикальную хирургическую операцию, да еще утверждаете, что за “ниспровергателями” — будущее православной России! А вот Вы покиньте музей Есенина, поставьте жирный крест на всем его творчестве, а потом спросите себя: так ли уж хорошо для Вас подобное будущее? Именно о невозможности такого разделения духовной и светской культур, об их взаимодействии, порой трудно­уловимом, я писал в своей статье, а не о том, чтобы, паче чаяния, поставить светскую культуру впереди духовной, что, по сути, Вы мне без всяких на то оснований приписываете!

Заканчивая эту тему, хочу напомнить Вам еще об одной приведенной мной цитате из “Основ социальной концепции Церкви”, о которой Вы тоже “забыли”. Вами сказано: “В этом тексте отнюдь нет (и не должно быть) огульного и безусловного приятия всей “светской” культуры (а кто говорит, что оно должно быть? — А. В. ). Там черным по белому написано: “Культура как сохранение окружающего мира и забота о нем...” Формулировка туманная...” И впрямь, такая мелочь — всего лишь “сохранение окружающего мира”, не стоит и упоминать! Что же касается “туманности формулировки”, то Вы, извините, слукавили, опустив вторую половину цитаты. Вот она: “...является богозапо­веданным деланием человека. Отцы и учители Церкви подчеркивали изначальное (курсив мой. — А. В. ) божественное происхождение культуры”. Помилуйте, какая же здесь “туман­ность”? Формулировка более чем прозрачная!

Впрочем, по-человечески мне Ваш пафос понятен. Ведь что такое “ниспро­верга­тельство” с психологической точки зрения? Это инстинктивная боязнь светской культуры. Что ж, она весьма и весьма способна ввергать верующего в разного рода соблазны и искушения, о чем, между прочим, я тоже писал в “Тайне третьего элемента”. Человек имеет полное право изолировать себя от светской культуры, если ему так спокойнее. Но откуда такая логика: если я не принимаю, так и никому не надо? Почему за “ниспровергателями” должны следовать все верующие, особенно те, кому духовный опыт и духовное здоровье позволяют без особого труда отделять зерна от плевел, волков от козлищ?

Вы, когда размышляете о светской культуре, вольно или невольно объеди­няете нас, русских писателей-патриотов, и наших оппонентов, русофобов и духов­ных растлителей, в одно целое. Вы, безусловно, имеете право на любые оценки, но я-то знаю, что Вы не один пали жертвой подобного заблуждения (потому-то и затронул эту тему в своей статье). Вам, может быть, неизвестно, что после 1991 года государство не только не поддерживало такие издания, как “Наш совре­менник”, но и в определенные периоды пыталось их закрыть. Между тем до середины 90-х годов, пока православное книгоиздательство не встало на ноги, никто, кроме нас, не публиковал на своих страницах представителей духовной культуры (вспомним те же труды митрополита Иоанна или прозу священника Ярослава Шипова). Поэтому, конечно, мы не ожидали, что к политике остракизма, “непризнания” светских патриотических изданий, осуществляемой государством, могут присоединиться те, кого мы в принципе считаем своими единомышлен­никами. Вот Вы говорите: наш конец предопределен всем ходом истории. А кто придет нам на смену? Судя по тональности Вашего письма, эту роль Вы отводите как раз “ниспровергателям”.

Что ж, в добрый путь... Да только мы, журнальные работники, слишком хорошо знаем наших “истребителей культуры”... Они, хоть и бичуют на словах светское суесловие, но сами очень много пишут . (Речь, естественно, не о Вас — Вы просто прислали письмо-отклик, не претендуя на публикацию.) Им не надо культуры, но, оказывается, вынь да положь читателя! Причем духовными их писания можно назвать с большой натяжкой: чаще это размышления о том, какое лампадное масло следует применять при богослужениях — синтетическое или натуральное, вправе ли православный употреблять в пост соевую пищу, обладает ли телевизионное изображение иконы чудесными свойствами оригинала — и т. д., и т. п., — в общем, типичная прикладная публицистика, длинная, скучная, заурядная, но очень, несмотря на мелкотемье, амбициозная. У меня такое впечатление, что если бы “ниспровергателям” было удобнее излагать свои воззрения в стихах или прозе, они ради исключения “помиловали” бы эти жанры, но только для себя. И триумфально заполнили бы ими страницы патриотических газет и журналов, после того, как мы, профессионалы, отправились бы на “свалку истории”, где, как Вы полагаете, нам и место. Короче, тех же щей, да пожиже влей! Но читателям, знаете ли, не надо пожиже . Они достойны другой пищи.

Вы смотрите на литературу сугубо диалектично, а lа Писарев. Он потерпел на своем поприще неудачу отчасти потому, что не изжил литературу в самом себе. Вот и Вы: “колеблете кумиров”, а сами весьма литературно и произвольно, если не сказать больше, трактуете Евангелие (пассаж с “первой” и “второй” христианскими заповедями). Ни Вы, ни другие “ниспровергатели” без литературных приемов не можете сделать ни шагу, ни вздоху... И говорю я это не насмешки ради, а чтобы подчеркнуть: слово и образ есть естественнейший и древнейший способ самовыражения человека, восставать против которого — это все равно что восставать против нашей божественной природы. Когда я работал в журнале “Русский Дом”, в редакцию приносил свои стихи и рассказы даже монах с Афона, и отнюдь не все из них были чисто религиозного содержания. Он не впадал в гордыню отрицания светской культуры. Зачем же, спрашивается, это делать Вам?

Как и Вы, я заранее прошу у Вас прощения, если обидел неосторожным словом. Еще раз искренне благодарю Вас за письмо. Храни Вас Господь!

Андрей Воронцов