Наш Современник, 2005 № 06

Николай Дмитриев БОИ ЗА ЛИТВУ[4]

Ранним утром 16 октября 1944 года мы заняли исходный рубеж, на котором было приказано отрыть ячейки с «колена».

Недалеко от роты поднялась «колбаса» (аэростат), немецкие зенитки безуспешно пытались ее сбить. Они по ней стреляли так же скверно, как наши зенитчики по «юнкерсам» в 1941 году. Началась многочасовая артиллерийская подготовка. Пространство гудело. Метров за триста-пятьсот от роты ухала хорошо замаскированная крупнокалиберная пушка, от выстрелов которой содрогалась земля на большом расстоянии. От разрыва снарядов немецких зениток, бивших по «колбасе», вблизи нас фырчали и шлепались осколки.

Полки наших бомбардировщиков, словно на параде, шли косяком к этой гигантской завесе дыма и огня.

Кто-то из политработников вручил мне обращение Военного совета и политуправления 3-го Белорусского фронта к красноармейцам, сержантам, офицерам и генералам, в котором говорилось:

«Войска нашего фронта, выполняя приказ Верховного Главнокомандующего, Маршала Советского Союза товарища Сталина, сегодня переходят в решительное наступление на врага. Мы идём в Восточную Пруссию. Настал час, когда величайшая историческая битва советского народа, его Красной Армии за свободу и независимость своей Отчизны переносится на территорию гитлеровской Германии, в логово фашистского зверя.

На долю воинов 30-го Белорусского фронта выпала великая честь первыми вступить на землю Германии, чтобы вместе со всей Красной Армией добить раненого немецкого зверя и утвердить вековую славу русского оружия.

Красная Армия успешно завершает освобождение всей советской земли от немецких захватчиков. Гитлеровцы изгнаны из Украины, Белоруссии, Эстонии. Заканчивается освобождение Латвии и Литвы. Красная Армия вступила на территорию Польши и рука об руку с польскими войсками ведет бои за её освобождение. Советские полки громят фашистских разбойников в Венгрии и Югославии. Под могучими ударами Красной Армии развалился фашистский блок. Бывшие союзники Гитлера обратили своё оружие против Германии.

Все теснее сжимается смертельное кольцо вокруг фашистского логова. Доблестные войска наших союзников освободили от гитлеровцев Францию, Бельгию, часть Италии и Голландии, вышли на западную границу Германии и ведут бои на ее территории.

Верные сыны Родины!

Вы отстояли от нашествия врага нашу столицу — Москву. Вы освободили от немецко-фашистских захватчиков древнейший город Смоленск. Вы изгнали гитлеровских палачей из Белоруссии и значительной части Литвы. Вы спасли миллионы советских людей от фашистского ига, от рабства и гибели.

Теперь страна ждет от вас новых ратных подвигов.

Перед вами Германия, где сотни тысяч насильно угнанных советских людей томятся на фашистской каторге. Немцы губят их непосильным трудом, морят голодом, зверски убивают. В ваших руках, воины, жизнь и будущее близких и родных людей. Вы несете им освобождение от тяжелого рабства, спасение от мучительной смерти.

Помни, воин! Там, в Германии, прячется немец, который убил твоего ребёнка, опозорил жену, невесту, сестру, расстрелял мать, отца. Сжег родной твой очаг. Иди вперед с чувством неугасимой ненависти к врагу. Твоя святая обязанность — во имя справедливости, во имя светлой памяти погибших от рук фашистских палачей прийти в звериное логово и покарать преступников. Кровь павших в бою товарищей, муки умерщвленных в душегубках, стоны заживо погребенных, неутешные слезы матерей зовут вас к беспощадной мести.

Вперёд, советские богатыри! Вперёд, на полный разгром немецко-фашистских захватчиков! Родина-мать благословляет вас на новые ратные подвиги, мудрый Сталин ведёт дорогой побед. Нет той силы, которая могла бы остановить доблестных воинов Красной Армии.

Крепче удары по врагу! Сокрушайте сопротивление немцев! Не давайте гитлеровцам ни минуты передышки, преследуйте их стремительно, бейте наверняка, уничтожайте без пощады!».

Это Обращение у меня сохранилось случайно, в двух экземплярах: одно в Боевом уставе, измочаленное большим осколком, а второе — неведомо каким образом сохранившееся целехоньким, с моей карандашной пометкой: «16.10.44 г. 9.50. 171 ГСП».

…Солнце всходило медленно. Черный дым от разрывов снарядов и бомб гигантским шлейфом тянулся с севера на юг. В этот ненасытный «зев» войны втягивались многорядные колонны танков и машин с пехотой, исчезая во мраке.

Нам приказали быстро сесть на автомашины. На тех из них, в которых сидели командиры рот, батальонов и полков, на радиаторах развевались маленькие красные флажки, размерами по должностям.

Войска вводились в прорыв четырьмя колоннами: двумя танковыми, с пехотой на броне, и двумя автомобильными, с пехотой в кузовах.

«Мессера» то и дело появлялись в небе, бросая маленькие бомбочки на скопления легковушек и штабных машин со снующими около них людьми, предполагая присутствие там штабов. Колонны они не атаковали, как ни странно, но ни зенитные батареи, ни тем более зенитные пулеметы не вели огня по «мессерам». Чем руководствовалась эта ничему не научившаяся братия — ума не приложу. При такой огневой мощи — и ни одного выстрела по врагу.

Появились первые раненые. Мотоциклист вёз в коляске капитана с забинтованной окровавленной головой. Медсестра, сидевшая в седле, была не в силах удерживать горизонтально его разбитую голову, бессильно мотавшуюся почти у колеса.

Справа по ходу движения нашей колонны развернулся целый артиллерийский полк, выстроенный в одну строгую линию. Судя по наклону стволов, огонь велся по ближним позициям. Разгоряченный и раскрасневшийся молодой полковник, глядя на часы, командовал «огонь», взмахивая правой рукой.

Выезжали на бугор и авиационные военачальники. Полковник авиации, обозрев начало сражения в первой полосе, бегло бросал взгляды то на пехоту, то на артиллеристов, то на небо. Затем быстро сел в машину и уехал куда-то.

Но вот и нейтральная полоса, разделенная высохшим ручьем. Машины с трудом преодолевали его, поднимаясь наискось по крутому склону. Саперы стояли начеку.

Немецкие окопы оказались целехонькими, крупнокалиберные снаряды образовали глубокие воронки в двадцати-тридцати метрах от них.

Мы медленно, но движемся. Примерно часам к пяти-шести вечера машины были остановлены артиллерийским огнем. Нам приказали развернуться в цепь. Комбат приказал роте занять нелепую позицию: на склоне холма, засеянного льном, обращенного к немцам. Глупее этого приказа я не получал никогда: залечь на виду у немцев, когда ноги оказались выше головы? Такого я стерпеть не мог и приказал роте совершить бросок на следующий холм, где уютно расположился хутор. На самой вершине залегли. Приказал окопаться; появились первые убитые. Рвались снаряды. Два наших танка Т-34 уже пылали, как две гигантские свечи. Летели щепки от большого дощатого сарая. Убитый солдат атлетического сложения уткнулся ничком в землю. Я думал, что о его гибели не знают не только родные, но и штаб, и даже ротный писарь.

Немцы усиливали огонь. Солнце ушло за горизонт. В небо, в той стороне, где были немцы, взвился огромный сноп сигнальных ракет. Что это означало — никто не знал. Я насторожился, готовясь к контратаке со стороны противника, да ещё, не дай Бог, — с танками.

Сквозь завесу разрывов ко мне примчался связной от командира полка, требовавшего немедленно к себе. Я стремглав помчался к нему.

Полковник Курешов Н. Д. с комбатами расположился в тесном и плохо освещенном каменном погребке. Из командиров рот я оказался единственным. Уловил, что меня ждали. Как только доложил о своём прибытии, командир полка стал отдавать боевой приказ, согласно которому рота выводилась из подчинения комбата и подчинялась непосредственно полковнику. Комбат пытался робко возражать. Но Курешов на него цыкнул, и он замолк. Согласно приказу, я должен атаковать хутор не перед фронтом роты, а правее, откуда немцы подбили наши танки.

В роту возвращался бегом. Доложили, что командир первого взвода, мой заместитель лейтенант Тараканов, ранен. Тут же на его место назначил старшину роты Гринько. Уточнять количество убитых и раненых не было времени, и я, наскоро отдав короткий боевой приказ, двинул роту в наступление.

В сумерках на высоком и крутом склоне затаился хутор, смахивавший на гигантскую голову в старинном шлеме. Перед ним расстилалось ровное поле, заросшее высокой осокой, чуть ли не с километр. Рота развернулась и, бегом, с винтовками и автоматами, устремилась в атаку. Хутор молчал, мы — тоже. Грозная высота угнетала. Я подумал, что они подпускают ближе, пытаясь угадать места огневых точек. Мы были как на ладони. Одного пулемёта было достаточно, чтобы от нас ничего не осталось.

Высота молчала. Рота резко замедлила бег. Соображаю: испугались минного поля. Любая заминка на поле боя — смерть; вырываюсь вперёд. Рота, увидев меня впереди, сбросила с себя оцепенение и без опасения ринулась за мной. На наше счастье, немцы заблаговременно покинули высоту. Хутор занят, все возбуждены и радостны. Потянулись к колодцу, всех одолела жажда. Около сруба рассыпан белый порошок. Я подумал, что вода может быть отравлена. Но солдаты так уморились, что жажду требовалось утолить немедленно. Ведро поднято, но пить запрещено. Подхожу сам — за отравившегося солдата мне трибунал, а за мою смерть отвечать никому не положено. Пью прямо из ведра. Запах «химии» не почувствовал, как и жжения в желудке не ощутил. Утолив собственную жажду и выждав с минуту — не свалюсь ли от отравления, разрешил пить остальным.

Осмотрев высоту, мы заняли круговую оборону. Чувствую, что немцы где-то недалеко притаились. Командный пункт выбрал на западном склоне и зорко стал следить за происходящим.

Примерно через полчаса полковой разведчик подбежал ко мне и вполголоса сказал, что меня вызывает командир полка. Он находился на высоте, чему я страшно удивился.

Своим командирам и солдатам перед наступлением я запретил без моего ведома занимать какие бы то ни было здания или сооружения в захваченных населенных пунктах, ибо они всегда таили в себе опасность и служили хорошими ориентирами при стрельбе из орудий — особенно самоходных и танковых. Разведчик привёл меня в большое подвальное помещение, пол которого был густо устлан соломой. Немцы только что отсюда ушли. Tускло светила единственная коптилка. В полумраке над картой низко склонился полковник. Большинство свиты развалилось на соломе, остальные стояли в ожидании. Кстати, эта свита, слабость к которой питал полковник, впоследствии, при тяжелом ранении в расположении врага, покинула его. Спас Курешова огнеметчик, под пулями дотащивший его в расположение соседней дивизии с полуоторванной ногой.

Я доложил о своём прибытии. Он своим твердым командирским голосом приказал найти командира третьего батальона с его штабом. Я вернулся в роту. Отобрал пять или семь самых смелых солдат и шагнул вперёд за пределы своей обороны, предполагая, по своей наивности, что комбат мог проскочить мимо нас и быть где-нибудь в стороне или даже впереди роты. На войне всё бывает. Идём молча вперёд. Никого. Стрельба с обеих сторон затихла. Более чем в километре справа заметили окапывающегося на вспаханном поле солдата. Спрашиваю, какой дивизии, отвечает, что 98-й. Я как-то сразу не сообразил, что в нашем корпусе такой дивизии нет. Солдат воевал, видимо, в ней раньше. Уже в мирное время выяснил, что в этой дивизии воевал мой брат Иван. Но слова солдата я принял на веру, предположив наличие стыка с соседней дивизией. Не теряя времени, повернул влево, забираясь в глубь расположения немцев. Шагаем по вспаханному полю, понемногу взбираясь на холм. Тишина. Притаилась та и другая стороны. Пересекаю возможный центр предстоящего наступления роты. Никого и ничего. Круто сворачиваю в сторону немцев. Взобрались на вершину холма, остановились. Внизу котловина, заросшая кустарником. Нас оттуда окликнул зычный немецкий голос. Успел заметить, что там примерно пара отделений, копошившихся, видимо, около раненого командира. Немедленно даю длинную очередь в них, мои молодцы тоже не отстали. И сразу же — дай Бог ноги — вниз и влево от оси наступления. Пули, пущенные нам вслед, просвистели прямо над головами.

Бежим дальше. Чувствую, что мы заходим уже за пределы полосы наступления не только роты, но и батальона. Круто повернув, направляемся обратно к роте. И что же видим? На моем командном пункте, как ни в чем не бывало, стоит комбат с группой в 5–6 человек и рацией. С еще не остывшим автоматом медленно подхожу к нему. Если бы передо мною стоял струсивший подчиненный, я бы знал, что делать. Но передо мной стоял комбат, старший и непосредственный мой военачальник. От возмущения все внутри клокотало и распирало грудь. Сдавленным голосом я сказал, что искал их, даже напоролся на немцев. «А я знаю», — невозмутимо ответил он и продолжал стоять как статуя. Я медленно отошел от него, отбросив уставные правила субординации.

Нет необходимости описывать многие стычки в течение ночи на промежуточных рубежах: перестрелки, перебежки, ожидания, броски. Это была обыкновенная работа, тяжёлая работа, в непрерывном напряжении и ожидании «своей» пули или осколка. Но глубоко в душе, как огарочек свечи перед маленькой иконкой, брезжила надежда.

Без особых усилий и потерь мы заняли несколько высот и хуторов. А ранним утром захватили половину большой деревни, рассеченную по длине рокадной дорогой надвое: западная половина удерживалась немцами, восточная взята нами. Из-за сильного фронтального обстрела рота остановилась на левом краю деревни у группы хозяйственных построек. В расположение роты неожиданно прибыли три «тридцатьчетвёрки». Перед общей атакой танкисты с большой неохотой садились в свои стальные гробы. Да и как не защемить сердцу, когда на их и на наших глазах столько танков сгорело.

Сильные и продолжительные взрывы слышались на правом фланге за высоким бугром, где кончалась деревня. Как потом выяснилось, значительная часть нашего первого батальона с майором Ивановым погибла от огня наших «катюш» и дивизионных орудий. Комбат погиб в танке, там же погиб и командир первой роты — форсистый парень, знакомый мне по запасному полку, из которого мы прибыли в разное время. Какая у него была красивая жена! У меня духу не хватало приблизиться к ней…

В грохоте орудийных залпов, пулемётной и автоматной трескотни мы не заметили и не услышали гула самолетов. Неожиданно на наши головы стали падать бомбы. В эти минуты я получил приказ от командира полка, устроившегося в кирпичном подвале дома — видимо, зажиточного крестьянина, — оседлать одним взводом дорогу для отражения атаки «тигров».

Под разрывами снарядов я со своим взводом добежал до назначенного места. Быстро вернулся и получил приказ выбить немцев с противоположной стороны и наступать дальше. Развернув два взвода, я ринулся в атаку сквозь адский огонь. Не увидев движения «тигров» с юга, на свой риск махнул рукой командиру третьего взвода, давая понять, чтобы взвод покинул рокаду и присоединился к нам.

Когда рота перемахнула рокаду и завязала бой в западной части деревни, нам быстро удалось расправиться с немцами. Вырвавшись из этого ада, я оглянулся назад — и что же? Наши доблестные тыловые крысы, спасая свои шкуры за два-три километра от передовой линии, подавали нашим летчикам сигналы белыми ракетами, на что не имели права. Согласно приказу командира дивизии, передний край обозначался белыми ракетами, которые могли подавать только командиры рот. И тут я впервые взглянул на голубое небо. Большой косяк бомбардировщиков шёл прямо на деревню, окутанную дымом и огнем. Я тут же белой ракетой указал на передний край, спасая тем самым остальные роты, добивавшие немцев в избах и на огородах.

У большого сарая, стоявшего в отдалении от деревни, завязался бой с успевшими отступить из деревни немцами. Когда я с ячейкой управления подбежал к нему, немцы стволом пулемета вышибли доски фронтона сарая и начали стрелять через наши головы в другие цепи наступающих. Мою группу и фланги роты они не могли достать огнём — заслоняли стены сарая. Мы прижались к стене. Мне ничего другого не оставалось, как уничтожить пулемёт гранатой. Обычным броском результата не только не добьёшься, но и погибнешь. Я взял в руки гранату РГД, а нe «лимонку», обладавшую большей убойной силой, встряхнул, как положено, запал зашипел (солдаты верили в меня, поэтому, не дрогнув, смотрели на шипящую в моей руке смерть), подержал в руке три-четыре секунды и бросил через голову в только что сделанный пролом, где она и разорвалась. Нас осыпало мелкими щепками и пылью. Пулемёт замолк. Мы вдоль довольно длинной стены сарая побежали к двери, находившейся в другом торце. Из двери выскочил растерявшийся молодой немецкий офицер, которого я срезал автоматной очередью. Растерявшихся и, видимо, оглушенных солдат уничтожили мои молодцы. Из руки офицера выпал охотничий рожок, которым он подавал сигналы к бою. Кончик рожка смахивал на красного цвета соску, надеваемую при кормлении ребенка на горлышко бутылки. С детским любопытством я поднял его.

Остальную часть дня мы двигались вперёд, не встречая серьезного сопротивления…

К исходу дня показался сильно укрепленный хутор: проволочное заграждение в четыре кола, мощное минное поле, с которого, когда его впоследствии преодолели, немцы не успели убрать щиты с надписями «Мины», и легкий танк справа. Внутри всё похолодело. Как брать? Не помню, на какой стадии наступления мне передали пулеметный взвод. Молодцы, ребята, они неотступно следовали за нами. Я даже не всегда успевал ставить им боевые задачи на подавление огневых точек. Командир взвода самостоятельно командовал пулемётными расчетами исходя из боевой обстановки, преимущественно на одном из флангов. Спасибо ему!

Большим недостатком в нашей боевой подготовке было раздельное обучение на тактических занятиях с приданными и поддерживающими подразделениями, особенно в период завершающей подготовки к предстоящим боям. Считаю целесообразным в Боевом уставе предусмотреть отработку ответственного взаимодействия, связывая воедино огневую мощь. Отсутствие навыков быть вместе приводит к никудышным, а зачастую печальным результатам. Формализм, фигурирующий в Уставе, дополняемый инструкциями и боевыми приказами, неспособны заменить живое общение и повышение личной ответственности. Переподчинение же в ходе боя тем более не даёт желаемых результатов.

Притаившаяся смерть поджидала нас. Немцы не стреляли, желая ближе подпустить. Получен приказ командира полка о взятии укрепленного хутора. Вижу, как раненый солдат, опираясь на локоть, машет мне рукой, прося помощи. Жестокая необходимость наступившего момента не позволила сделать этого: пошлю двоих, поползут пятеро — расслабится внимание у остальных, всё это может внести разлад в боевой настрой перед атакой. Натянутую тетиву нельзя ослаблять. Сзади идут санитары, перевяжут. Если мы успешно атакуем, то перевяжем сами. Хуже будет, если нас всех здесь уложат. Рота оценила ситуацию и прекрасно поняла важность момента и моё молчаливое решение. Обе стороны открыли интенсивный огонь. Бронебойщики подбили лёгкий танк, пулеметчики подавили наиболее опасные огневые точки. В эти минуты неожиданно появились штурмовики, хорошо сработавшие и нас не задевшие. Для пехоты они — Божья благодать. Запылал дом, подавлены немцы, замер танк. Спасибо, братцы-штурмовики!

Терять время нельзя. Атаковать в лоб бессмысленно, погибнем на минах и под огнём. Решил по узкой тропиночке, протоптанной немцами через минное поле и проволочное заграждение, атаковать гуськом, со стрельбой на ходу. Приказ отдавать некогда: командиры взводов поймут только тогда, когда своим примером укажу способ атаки. Поднимаюсь в атаку первым. Рота сначала развернулась в журавлиную стаю, затем быстро перестроилась в цепочку и побежала за мной. Вижу, как молодой и здоровый солдат обгоняет меня и успевает бросить укоризненный взгляд: «К чему вам лезть первым?» — и защитил меня от пуль. Затем обогнал второй, третий — и пошло. Спасибо тебе, дорогой русский солдат! Низкий поклон от нас, истинных командиров! Век не забудем! Вечная слава тебе, русский воин!

Пули меня миновали. Часть немцев, не желая испытывать судьбу, по отводной траншее, сильно пригнувшись, быстро побежала в лес. Нам некогда было их догонять и даже стрелять вдогонку. Завязался бой в траншеях, бились яростно. Из боковой траншеи выскочил офицер, я его опередил и всадил очередь в живот. На какую-то долю секунды взгляды встретились. В его глазах успел прочитать сожаление, что не он опередил, затем — боль и ненависть одновременно.

Обжитые и хорошо оборудованные окопы надёжно укрывали немцев от огня. Я сел на бруствер и стал наблюдать. Немцы укреплялись на следующей высоте. Между нами и ими — что бы вы думали? — паслись коровы и овцы, мирно пощипывая траву. Не война, а идиллия. Послал санинструктора оказывать помощь раненым за минным полем; в траншеях и около них сами, как могли, сложили убитых за бруствером. Трофейная команда сделает что надо.

Сноровистость русского мужика, даже одетого в солдатскую шинель — неподражаема. Когда они успели в пламени горящей избы в каске вскипятить воду — ума не приложу. Нашлась и заварка. Первую большую эмалированную кружку и галеты, немецкие, конечно, подали мне. Спасибо ещё раз, солдат!

Тут меня озадачило: вторые сутки наступаем, но ни одного литовца не встретили на пути. А ведь сколько хуторов взяли! Значит, они предпочли следовать за немцами.

За всю войну я никогда высоко не подтягивал полевую сумку, а тут инстинктивно подтянул, защищая левый бок, куда через 12 часов и был ранен. Что это? Указующий перст судьбы, мистика? Осколок протащил верх сумки и застрял у позвоночника. Как наука может объяснить это явление, называемое предчувствием? Пули продолжали свистеть над нами, но мы пренебрегли ими, так как немцы стреляли издалека.

Чувствовалось, что дополнительного подкрепления немцы не получили. Нужно отдать им должное: они очень берегли живую силу, не то что мы.

Через некоторое время появился полковник Курешов Н. Д. с изрядно поредевшей свитой. Он направлялся к нам, шагая на цыпочках через минное поле по тропинке, только что преодоленной нами. Я пристально наблюдал за его сохранившими блеск хромовыми сапогами, ожидая — не дай Бог — взрыва мины. Но всё обошлось благополучно. Как только он миновал минное поле, я выскочил навстречу и, вытянувшись по форме, доложил о результатах, приложив руку к козырьку. Он меня ошарашил, заявив, что на поле боя не докладывают. Это была моя первая ошибка, за которую он справедливо меня отчитал.

На следующий хутор мы ворвались под ураганным немецким артиллерийско-миномётным огнём. Роту немцы определили как ударную и со всего видимого пространства вели по нам огонь.

После взятия высоты я с командиром пулемётного взвода укрылся в маленьком каменном погребочке длиною чуть больше моего роста (176 см) и низким потолком; дверь была вышиблена взрывом. Свои головы от осколков, залетавших через вход, укрывали за простенками из прочной каменной кладки. Ждали прямого попадания снаряда. Когда снаряд разрывался очень близко, мы, внутренне подбадривая себя надеждой на «авось», всё-таки тревожно поглядывали друг на друга. Огонь вёлся какими-то волнами. Через некоторое время слышу надрывный крик: «Товарищ старший лейтенант!». Я выскочил: солдат, сильно раскрасневшийся от волнения, перебежек и обстрела, с запекшейся в уголках рта белой пеной, кричал мне, судорожно сжимая в руках разбитую винтовку с совершенно оторванным прикладом. Странно было видеть в руках голый ствол с затвором без штыка. Он подал мне записку от командира полка, в которой было написано: «Командиру 9-й роты. Ближе к нам, в лес». Я вытащил из командирской сумки полевую книжку, спросил его фамилию, имя и отчество (солдат был не из нашей роты) и записал: «Кухаренко Иван Васильевич — к награде». Запись, как и записка, сохранилась. Конечно, ни Кухаренко, ни другие отважные воины роты, фамилии которых впоследствии я продиктовал, лёжа ничком на носилках у санбата перед отправкой меня на операционный стол, не были награждены, о чем я узнал у старшины Гринько, случайно встреченного после моего и его выздоровления в запасном полку.

Награждение — важнейшая часть боевой деятельности — была отдана на откуп политотдельцам и комиссарам, штабистам и писарям, которые непосредственно в боях не участвовали, а прятались по щелям и тылам, появляясь в своих канцеляриях только после окончания боёв. Себя эта братия награждала в первую очередь. Если проанализировать количество награждений, то на первом месте будут они, на последнем — непосредственные участники, бившиеся с врагом насмерть на первой линии огня.

Через 34 года в Москве у меня в гостях собрались однополчане-фронтовики — бывший командир полка полковник Водовозов Р. Н., назначивший меня после госпиталя заместителем командира батальона по строевой части, заместитель командира полка по политчасти подполковник Подгорецкий В. М. (участник боёв в Испании), капитаны Марков С. В. и Рыбников Г. Н., комсорги Рыбкин A. M. и Редькин П. П. Естественно, заговорили о войне. Спрашиваю Рыбникова Г. Н., следовавшего с Курешовым Н. Д. в наступление с рацией за плечами: «Знаешь ли ты почерк Курешова?». Он ответил утвердительно. Достаю чемодан, извлекаю из сохранившейся продырявленной осколком полевой сумки эту записку и показываю ему. Смотрит на этот маленький листочек, вырванный из немецкого блокнота, как завороженный и молчит. Видим, заволновался, кровь ударила в лицо. Он медленно поднялся, не отрывая взгляда от записки, и попросил у меня чистый лист бумаги. Все замолчали, ничего не понимая. Не садясь, внаклонку, он расписался и, возвращая мне лист, произнёс: «Так это же моя подпись, эту записку я писал». Все поднялись с мест и сличили подписи. Совпадение полное. Задаю ему вопрос: «Записку писал по своей инициативе?» В ответ услышал, что по приказу командира полка. Он спросил меня, когда я её получил. Отвечаю: «А ты помнишь вторичную атаку штурмовиков на позиции немцев, с которых они хотели уничтожить роту?» — «Помню». Это была приятная неожиданность и для меня, и для него. Записку эту Рыбников сфотографировал, размножил и несколько фотографий подарил мне.

Обратно на исходные рубежи мне не пришлось возвращаться, опыта в этом деле не имел. Те из командиров и солдат, кто наблюдал за сценой с Кухаренко, несомненно, догадывались о возможной смене направления наступления, так как связной прибежал неспроста. Я махнул рукой в обратную сторону, давая понять, чтобы рота следовала за мной, ибо никто не знал о содержании записки. С холма я побежал вниз, рота устремилась за мной.

Немецкие артиллеристы по отходящей ротной цепи стреляли настильным огнем. Мы впервые оказались в положении, когда снаряды пролетали позади нас, но весьма близко. Ощущение пренеприятнейшее, не поддающееся описанию: разреженно-завихренный воздух проникал до кожи спины, груди и живота и как бы подталкивал вперёд с лёгким отрывом от земли. Разрывы вздыбливали впереди землю. Зная законы разброса осколков, я, не останавливаясь, бежал к Курешову Н. Д., увлекая за собой роту. Посмотрел на автомат — цел. Вскоре нас начали обстреливать противотанковыми снарядами. Добежав до маленького сарайчика, увидел за ним три наших притаившихся танка Т-34. Танкисты покинули свои «коробки», и старший лейтенант стал давать сигналы самолетам белыми ракетами, посылая их в сторону только что покинутой нами высоты. Взглянув вверх, увидел наших штурмовиков, уже наклонившихся для атаки. Буквально минуты спасли нас.

Добежав до Курешова Н. Д., я увидел его сидящим на бровке канавы, заросшей травой. Доложил. Он сухо и строго спросил, где моя рота. Я махнул рукой в сторону бежавших ко мне солдат. Это была моя вторая и последняя ошибка. Я моментально сообразил, что при отступлении командиру нельзя, даже если подразделение не знает направления движения, быть впереди. Проклятая привычка идти в бой первым на этот раз подвела, хотя на ошибках и приобретается настоящий боевой опыт на всю жизнь. Однако подобные ошибки обидны.

Рота тоже расселась по бровке канавы. Переводя дыхание от бросков и обстрелов, закурили. Внимательно осмотрел оставшихся в строю: едва ли две трети осталось.

На этом этапе следует остановиться подробнее, так как последующие события заставили осмыслить по-иному действия командира полка.

Надо полагать, что не от хорошей жизни Курешов Н. Д. отозвал роту с выгодного рубежа, обстановка благоприятствовала к дальнейшему наступлению.

Размышляя в госпитале по этому поводу, я пришел к следующему заключению. Второй батальон явно отставал, наступая на левом фланге полка, не встречая, как потом выяснилось, особого сопротивления. Одна рота не могла решить боевой задачи полка. Отдавать же роту на явное уничтожение полковник Курешов Н. Д. не захотел. Роту он решил влить во второй батальон, что позволило бы ему повысить боеспособность личного состава с целью усиления темпов наступления полка. Эти надежды не оправдались, с первых же шагов я почувствовал инертность комбата. Я в это время не знал, что это был вчерашний политработник, не закончивший даже полковой школы.

Если уж обозначился успех, то какой смысл возвращать роту с рубежа, определявшего общий успех наступления полка? Зачем отдавать за здорово живешь опять немцам хутор? Дальше. Когда рота вернулась в расположение полка, мы не знали, кого и чего так долго ждем. За время бездействия рота при благополучном стечении обстоятельств, да если бы с нами пошли три танка, могла бы запросто достичь границы еще засветло. Остается догадываться, что Курешов Н. Д.преследовал две цели: подтягивал сильно отставший второй батальон, выравнивая линию наступления полка, и подспудно лелеял мысль: если комбат выйдет из строя, то чтобы второй батальон возглавил я. Разве батальон майора Колоярцева, при примерно равных условиях, не мог наступать в таком же темпе, как и рота старшего лейтенанта Дмитриева?

При выходе батальона Колоярцева на одну линию с Курешовым Н. Д. мне был дан приказ о следовании в полосу наступления второго батальона.

Штурмовики ещё раз сходили в атаку, обстреливая укрепления уже на самой границе. Оружейно-пулемётная стрельба у соседей притихла.

Итак, мы последовали за полковником, не ведая, куда и зачем, сдвинувшись в полосе наступления роты влево примерно на километр. Затем какое-то расстояние прошли по направлению к границе, параллельно прежнему направлению движения. Вижу, Курешов Н. Д. улегся на траву на небольшом откосе, упиравшемся в болото рядом с тропинкой, по которой мы двигались. Он остановил Колоярцева и что-то сказал. Вскоре подозвал и меня. После небольшого раздумья обратился ко мне со словами, что переподчиняет меня майору Колоярцеву. Не предполагал, что полковника вижу на поле боя в последний раз.

Мне сразу стало ясно, что переподчинение не вызывалось боевой необходимостью. Но я в эти минуты не мог думать о том, что командир полка мог разочароваться в комбате-2 и что он на всякий случай решил держать меня под рукой в расположении второго батальона.

В 1976 году в Доме Советской армии мы пышно отмечали 50-летие нашей дивизии. В ресторане ко мне подвели двоих незнакомых мне людей, один из которых был в форме полковника. Представили: «Бывший командир первого батальона 171-го полка Беляк и его начальник штаба Розов». Поскольку мы подвыпили, то взгляды с обеих сторон были не только глубоко изучающие, но и недоверчивые. При моей хорошей зрительной памяти мне стало очевидно, что этих людей я не знаю и вижу их впервые. Я ответил, что командиром первого батальона был майор Иванов, погибший в танке на рассвете 17 ноября. Полковник Беляк, с которым мы впоследствии подружились и над могилой которого, как мне сказали на поминках, я произнёс хорошую речь, стал утверждать, что он был комбатом. Только через несколько минут выяснилось, что он заменил майора Иванова уже после его гибели и моего ранения, и сразу разговор перешел с недоверчивого тона на товарищеский. Я этот пример привёл потому, что Беляк резко отрицательно охарактеризовал бывшего комбата-2: Колоярцев — трус. Это впоследствии подтвердили и другие однополчане, в том числе и Рыбкин A. M., бывший комсорг этого батальона, находившийся при Колоярцеве до его ранения в палец, после которого он тут же убыл в санбат. Поскольку Колоярцева я в бою не видел, то судить о нём не могу. Но другой оценки я не слышал.

Остатки второго батальона, пожалуй, чуть побольше роты, вышли на опушку, вдоль которой стояла изгородь. Мы остановились. Я получил первый боевой приказ от Колоярцева — занять исходное положение для наступления за изгородью, у подножия высокого, но отлогого и внушительного холма. Батальон подался влево.

Вскоре через связного я получил приказ на наступление со взятием угрожающе молчавшей высоты.

На этом рубеже произошел поразивший меня случай.

Как положено по уставу, я скомандовал: «Приготовиться к атаке!». По цепи повторили её. Когда удостоверился, что все услышали, скомандовал «вперёд». Но никто не сдвинулся с места, как будто и не слышали приказа. Меня взорвало. Такого на поле у меня никогда не было. За невыполнение приказа на поле боя расстреливают на месте. Расстреливать из автомата как-то было не принято. По неписаному закону войны командиры расстреливали только из пистолета. Я положил автомат перед собой и вытащил из кобуры пистолет. Перед тем как встать во весь рост на виду у немцев, которые меня могли скосить прежде, чем я успел бы расстрелять нескольких человек, зло и властно повторил команду. Сначала один, затем второй и третий поднялись, и все побежали. Высота оказалась покинутой немцами.

Размышляя сначала в госпитале, а затем вспоминая этот эпизод в послевоенное время, я спрашивал себя: «Почему рота сразу не пошла в атаку? Они же видели моё поведение на поле боя. Сомнений в том, что я не боюсь смерти, ни у кого не возникало. Так в чем же дело?». И только после долгих размышлений, уже в зрелом возрасте, понял, что мои подчиненные привыкли в опасных ситуациях видеть меня первым — первым поднимавшимся в атаку и первым бегущим впереди цепи.

На этот раз ситуация на поле боя для меня была неясной: почему немцы не стреляют из леса, видя нас слева, и нет орудий или танков в овраге справа? Согласно Боевому уставу пехоты я должен боем руководить позади роты и только в исключительных случаях, когда требует обстановка, личным примером воодушевлять атакующих, вырываясь вперед. В восьмидесяти случаях из ста в атаку я поднимался первым. Рота к этому привыкла. А психология подчинённых известна: «Пусть первым будет кто-то другой, а я посмотрю и выжду». Я же сам превратил себя в пробный камешек. Солдаты знают, что после гибели командира происходит длительная заминка, которая приводит к ложному упованию на более благоприятную обстановку. Эта очень распространенная и устойчивая, но вредная «философия» — авось вследствие этой заминки сохранится жизнь — всегда гнездится в обывательской душе, облаченной в серую шинель. Наивные заблуждения!

Когда мы перемахнули вершину, я взглянул сначала направо, где не увидел ни танков, ни орудий, ни пехоты противника, а затем налево, в сторону леса, интуитивно почувствовав, что оттуда угрозы не ожидается.

Впереди преграждал нам путь глубокий, заросший редколесьем овраг. Особого препятствия он для нас не представлял, и обходить его я счел нецелесообразным. И вдруг, когда мы были от него метрах в ста-двести, наши «дорогие» братья артиллеристы с высокой точностью обрушили на этот овраг огонь целого дивизиона 76-миллиметровых орудий, теоретически правильно предполагая расположение артиллерийско-минометных позиций врага. Я быстро сообразил, что артиллерийский командир-любитель воевал по карте на «авось», не удосужившись произвести артиллерийскую разведку. В скольких случаях наши артиллеристы, действуя по своему наитию, сокрушали нас, срывая реальные, а иногда и решающие успехи. Я приказал роте отбежать правее, во избежание ненужных и глупых потерь. А если бы мы на две-три минуты раньше добежали до этого оврага и спустились в него? Судьбе угодно было допустить заминку на исходном рубеже, при первом невыполнении моего приказа, что и уберегло нас, может быть, от полного уничтожения. Как знать! Мы часто говорили на фронте о судьбе…

После этого мы перемахнули ещё одну высоту, на скате которой, обращенной в сторону немцев, на левом фланге солдаты обнаружили землянку и спрятавшихся в ней неизвестных людей. Несколько солдат закричали в мою сторону, что в землянке гражданские люди. «Ко мне их», — не останавливая роты, приказал я. Достигнув очередного рубежа и выставив наблюдателя, все повалились от усталости на ещё зелёную траву. Через несколько минут ко мне подвели трёх человек: пожилого мужчину лет пятидесяти, обросшего щетиной, красивую белокурую девушку лет девятнадцати-двадцати и подростка лет тринадцати.

Солдаты вытащили немецкие галеты и начали с хрустом их жевать. Подали и мне парочку.

Грозно спрашиваю: кто такие? За всех отвечала девушка: мол, они батрачили у немцев и сейчас пробираются к своим. Я уже плохо помню: то ли она была в опорках, то ли босая и без чулок, но все они были легко и плохо одеты. Я спросил у них про немцев. Она ответила, как могла. Я понял, что в непосредственной близости больших сил нет, но что совсем недалеко расположена санитарная часть. Все трое с каким-то радостным трепетом и удивлением смотрели на нас. Старик извлек из кармана яйцо и в пригоршне, как драгоценность, пытался отдать мне. Я понял, что это единственный продукт питания, которым они располагали. Наши сердца сжались. Я тут же приказал отдать им всё, что есть съестного. Из карманов и вещевых мешков посыпались к их ногам куски хлеба и еще что-то. Но они не шелохнулись, хотя и видно было, что очень голодны.

Девушка-красавица не реагировала ни на что. Она стояла почему-то и не сводила с меня своих прекрасных глаз. Она не плакала, но слёзы счастья катились по ее щекам сами собой. Я спросил: «Откуда?». Она, вероятно, впервые ощутившая себя свободной женщиной, ответила: «Из Луги». «А я из Бологого», — успел ответить я.

Вдруг послышался крик наблюдателя: «Танки!». Торопливо дожевав галету и стряхнув с груди крошки, я поднялся и приказал готовиться к отражению танковой атаки. Наблюдатель кубарем скатился вниз и занял своё место в боевом расчете.

Я сказал этим людям: «Уходите». Они будто и не слышали, продолжая смотреть на меня как завороженные или загипнотизированные. Я повторил, уже повысив тон: «У-хо-ди-те! Да побыстрей!». Они продолжали cтоять как глухонемые. «Уходите немедленно! Я не могу допустить вашей гибели под гусеницами танков! Да захватите с собой что-то поесть».

С глубоким сожалением они в последний раз посмотрели на нас, медленно поклонились, взяли какую-то малость из еды и понуро пошли, а затем быстро-быстро побежали, исчезнув навсегда.

Что с ними стало? Не попали ли под огонь или под танки? А может быть, их расстреляли свои?

Будучи в Ленинграде в канун 40-летия Победы, я об этом эпизоде написал заметку в «Ленинградскую правду»: «Где ты, девушка из Луги?». Каково же было мое удивление, когда этот материал, изуродованный цензурой, поместили в книге «Память. Письма о войне и блокаде». Лениздат, 1985 год.

Борьба с танками дело нешуточное и вовсе не такое, как это изображается в кинокартинах. На наше счастье, танки не пошли на нас, видимо, высотка скрыла нашу роту от немецких наблюдателей.

Высокое нервное напряжение при принятии решения о рациональных действиях роты по отражению атаки этих стальных чудовищ несколькими противотанковыми гранатами, которыми располагала рота, переключило на какое-то время моё внимание к окружающей действительности и машинальному выполнению приказа на новое сближение со вторым батальоном. Поэтому не помню, при каких обстоятельствах рота вновь соединилась с остатками батальона, но запомнил, что после этого мы начали движение гуськом по лесной тропе вдоль высокой лесистой гряды, не встречая сопротивления. Комбат, кажется, не выставил боевого охранения, что заставило меня насторожиться и зорко поглядывать по сторонам. Двигаясь не спеша, на ходу отдал приказ своим командирам взводов о самостоятельном занятии круговой обороны в случае внезапного нападения врага. С комбатом мне говорить было не о чем, поэтому и держался от него на расстоянии. Он тоже ко мне не проявлял никакого интереса, не спросил даже фамилии. Отчужденность была налицо. Переподчинение подобного рода, по моему мнению, положительных результатов, как правило, не даёт. Сиюминутная затычка не может существенно повлиять на общие результаты боевых действий.

Геннадий Зюганов СТРОИТЕЛЬ ДЕРЖАВЫ

Сталин. Это имя накрепко связано с историей нашей страны. Оно во многом воплотило в себе весь XX век — самый динамичный и самый бурный, самый плодотворный и самый разрушительный в истории человечества. Век, на протяжении которого цивилизация шагнула сразу на несколько ступеней вперед. В горниле XX столетия, в непрерывных переменах и жизненных ломках, в кризисах и взлетах, во все более острых социальных конфликтах и революциях, в двух мировых войнах и космической эпопее ковался новый человек, вступивший в третье тысячелетие. И во всех этих делах, на всех поворотах истории Сталин и память о нем играли важнейшую роль.

Со Сталиным связаны самые трагические и великие страницы нашей истории. Революция и разруха, вызванная гражданской войной и империалистической интервенцией. Индустриализация и коллективизация, превратившие СССР в одну из ведущих мировых держав. Давление капиталистического окружения и постоянная угроза нового нашествия. Смертельная схватка с фашизмом, отнявшая жизнь у 27 миллионов советских людей, и невиданные трудности восстановления народного хозяйства. Последовавшая затем «холодная война». Прорыв в космос и обретение страною ранга сверхдержавы. И многое, многое другое. Все это наложило свой отпечаток на судьбу и облик нашей страны, на характер ее народа. Обусловило жесткость, а подчас и жестокость государственной системы, перекосы в идеологической и политической сферах.

И все же тот, кто ищет простых и прямолинейных решений при анализе сталинской эпохи, обречен на неудачу. В вопросе о Сталине плодотворен только диалектический метод.

Есть все основания утверждать, что личность Сталина сродни самым грандиозным фигурам эпохи Возрождения, которая так же, как и ушедший век, знаменовала собою переход человечества на новый виток исторического развития.

Сын своего времени, Сталин нес в себе все его отличительные черты. Безграничную устремленность вперед и груз былого. Высоту и величие свершений и способность ради главного дела жестоко обращаться с людьми. Редкостную гибкость в делах и огромный запас знаний, но вместе с тем и ошибки в, казалось бы, очевидных ситуациях. Искреннюю бескорыстность и упоение властью, подавлявшее подчас другие чувства. Расчетливость и осторожность в делах государственных и размашистость поступков, бьющих по судьбам миллионов людей так, что потом приходилось долго и мучительно исправлять. Все это Сталин.

Воздействие Сталина на ход исторических процессов столь велико, что его личность просто не могла не быть подвергнута мифологизации как при его жизни, так и после смерти. При этом и в отечественной, и в мировой истории оценка сталинской эпохи была надолго отдана на откуп демагогам и конъюнктурщикам. Пристрастные «оценщики» великого и непростого времени ни на что другое, кроме «тридцать седьмого года», старались не обращать внимания. И это их выдает с головой. Ведь именно 37-й год — при всей своей трагической противоречивости — смел с политической сцены в первую голову тех, кто, по словам Ленина, «примазался» к великой народной революции. Тех, кто «расказачивал» и «раскулачивал», утверждал «пролетарскую культуру», сбрасывая Пушкина «с корабля современности». Тех, кто рушил храмы и уничтожал честных беспартийных «спецов». Тех, кто грезил о «мировом пожаре», в котором России отводилась роль заурядной «охапки хвороста».

Эти «товарищи» и их потомки так и не простили Сталину его программной статьи «Головокружение от успехов», положившей конец «коллективизаторскому» произволу в деревне. Не простили возобновления преподавания в средней и высшей школе русской истории. Не простили запрещения спектакля Камерного театра «Богатыри» по пьесе Демьяна Бедного за глумление над Крещением Руси. Враги и ненавистники России не забыли ему тоста за здоровье русского народа. Не забыли и многого другого.

Зато знаменитый русский писатель Михаил Булгаков очень высоко оценил поворот Сталина к восстановлению в нашей стране общеисторических, общенациональных, общегосударственных ценностей. Линию на удержание и продолжение преемственности российской истории. Оценил и автора этого исторического поворота в своей замалчиваемой ныне пьесе «Батум».

Сталин оставил огромное теоретическое наследие, не потерявшее своего значения и по сей день. Ему, рисуемому недругами «заскорузлым догматиком», принадлежат такие слова: «Было бы смешно требовать, чтобы классики марксизма выработали для нас готовые решения на все и всякие теоретические вопросы, которые могут возникнуть в каждой отдельной стране спустя 50–100 лет, с тем чтобы мы, потомки классиков марксизма, имели возможность спокойно лежать на печке и жевать готовые решения». Эту мысль очень полезно помнить, имея дело с теми, кто, произнося слово «марксизм» или «рабочий класс», полагает, будто тем самым разом решил все стоящие перед коммунистами проблемы. Будто тем самым вскрыл суть нашей эпохи и наметил пути решения ее самых жгучих проблем. Марксизм есть средство познания и преобразования современности — таков был сталинский завет.

Исключительный интерес и значение представляет для нас, по сути, политическое завещание Сталина — его речь на XIX съезде КПСС. В ней он провозгласил органическое слияние классовой борьбы за социализм с борьбой за национальную независимость и суверенитет, за демократические права и свободы трудящихся.

Закрывая съезд, Сталин так напутствовал представителей зарубежных коммунистических и демократических партий, имея, в частности, в виду «маккартистские» процессы в Америке и усиливающуюся гонку вооружений после объявления социалистическим странам «холодной войны»: «Раньше буржуазия позволяла себе либеральничать, отстаивала буржуазно-демократические свободы. Теперь от либерализма не осталось и следа. Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт. Это знамя придется поднять вам и понести его вперед, если хотите собрать вокруг себя большинство народа. Больше некому его поднять.

Раньше буржуазия считалась главой нации, она отстаивала права и независимость нации, ставя их „превыше всего“. Теперь не осталось и следа от „национального принципа“. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Это знамя придется поднять вам и понести его вперед, если хотите быть патриотами своей страны, если хотите стать руководящей силой нации. Его некому больше поднять».

Перечитывая сталинские строки сейчас, видишь: это программа деятельности коммунистов и в новой исторической обстановке, когда под напором «глобализации» по-американски разрушается всякое понятие о национальном суверенитете.

О каком «концерте наций» можно говорить после событий в Югославии и Ираке? О каких демократических свободах по западному образцу может идти речь, если, к примеру, даже известный западный политический деятель, интеллектуал Наум Хомский характеризует происходящее в Америке так: «Правительство США пытается воспользоваться ситуацией для того, чтобы продвинуться в реализации собственных целей — милитаризации (в том числе и милитаризации космоса, кодовым обозначением для которой является „противоракетная оборона“); свертывания социальных демократических программ; затушевывания негативных последствий корпоративной „глобализации“, полемики по вопросам состояния окружающей среды, страхования здоровья и т. д.; установления режима благоприятствования для концентрации капитала у немногих (чему, например, должна послужить отмена налогов на корпорации), дисциплинирования общества, в перспективе — искоренения публичных дебатов и протестов».

В «корпоративной глобализации», по определению того же Н. Хомского (впрочем, как было и в «фашистском проекте», добавлю я от себя), России предназначено быть «политической калекой», «сырьем» для подпитки Нового мирового порядка. Театром военных действий для будущего противостояния с исламским миром и Китаем. Какого патриота своей страны может устроить подобная перспектива?

Вот поэтому сегодня мы все чаще говорим о «русском социализме», то есть о путях гармоничного соединения русской национальной самобытности, нашего многовекового исторического опыта с лучшими достижениями советского, социалистического строя. Причем мы помним, что становление Советского Союза в качестве мировой сверхдержавы, лидера огромного геополитического блока, культурного и идеологического феномена всемирно-исторического масштаба пришлось именно на период правления Сталина.

Да, процесс этот проходил трудно и жестко. И все же, если мы хотим быть непредвзятыми, то должны признать, что причины этой жесткости нужно искать не в личности Сталина, не в советской власти или «социалистическом тоталитаризме» — во всяком случае, не только в этом. Их прежде всего надо искать в фундаментальных характеристиках великих преобразований и невиданной сложности эпохи революционного обновления мира. В особенностях времени, рожденного сочетанием исторических и субъективно-личностных факторов. Главное здесь — суметь извлечь необходимые уроки из собственного опыта. Суметь отделить зерна от плевел. Жизнеспособные ростки будущей великой России от безжизненного наследия ошибок и просчетов.

Ведь ни для кого не секрет: в последние годы — на фоне углубляющегося кризиса, разрухи и хаоса — интерес к личности Иосифа Сталина постоянно растет.

Не случайно за последние годы вышла целая серия капитальных научных и публицистических книг, посвященных личности и делу И. В. Сталина. Среди них хочется отметить такие фундаментальные работы, как «Генералиссимус» В. Карпова и «Сталин» Ю. Емельянова.

Многочисленные социологические опросы различных структур от Центра исследований политической культуры России до Аналитического центра Левады, проводившиеся в 2003 году в связи с 50-летием со дня смерти И. В. Сталина, показали, что сегодня более трети наших сограждан положительно оценивают его вклад в отечественную историю. Тогда как менее 20 % россиян продолжают считать его «диктатором и тираном».

Тут, кстати, очень уместно напомнить, что этот «диктатор» после завершения работы XV съезда ВКП(б), на котором была окончательно разгромлена троцкистско-зиновьевская оппозиция, а ее вожди исключены из партии, в третий раз инициировал вопрос об освобождении его с поста генсека. Более того, напомнил, что уже три года просит об этом, поскольку с разгромом оппозиции отпала-де необходимость удерживать его на данном посту. Однако Пленум единогласно, при одном воздержавшемся, отклонил такую просьбу. Тогда Сталин пошел на хитрость и предложил ликвидировать пост генсека. Но и это не удалось. Все выступили против. Такова реальная история.

И на ее фоне упорное стремление некоторых политических сил не замечать массового интереса к Сталину равнозначно публичному признанию ими своей неспособности к откровенному разговору с собственным народом. Мы, коммунисты, не боимся такого разговора. Мы считаем, что после эмоциональных, импульсивных оценок наступило время для спокойного и трезвого осмысления личности и дел Сталина как крупнейшего и самобытного явления в отечественной истории. Важнейшего идеологического и геополитического феномена всемирного значения.

Обращение к достижениям советской страны в сталинскую эпоху призвано помочь решению целого ряда практических задач наших дней и обозримого будущего. Как воссоздать в России сильное, справедливое, эффективно действующее государство? Как восстановить централизованное управление страной? Как вернуть державе ее естественную геополитическую роль? Как решить острейшие национальные проблемы? Как в кратчайшие сроки одолеть экономический хаос, нищету и безработицу? Как объединить общество в стремлении к высшим нравственным идеалам и значимым политическим целям?

Самая первая характеристика, которая приходит в голову, когда речь заходит о Сталине, — государственник. В памяти народа Сталин остался прежде всего волевым, твердым и жестким политиком-государственником. Лидером нации. Архитектором и строителем огромной, мощной державы. Сегодня, в условиях геополитической катастрофы после развала Советского Союза и хаотического распада общественного единства, нам особенно важно правильно понять и верно оценить опыт державного строительства сталинской эпохи. Ведь именно тогда наш народ победил в великой и страшной войне. Обеспечил себе невиданный ранее уровень национальной безопасности. Превратил свою страну в сверхдержаву, влияние которой простерлось до самых отдаленных уголков планеты.

Политический реализм и историческая преемственность — вот два фундаментальных принципа, положенных Сталиным в основание его государственно-политической концепции.

Свою конечную задачу — построение мощной державы — Сталин всегда соизмерял с требованиями текущего момента, с конкретной политической обстановкой в партии и в стране. Так, например, он прекрасно понимал, что государство не может быть сильным, если оно внутренне нестабильно, если нет прочной взаимосвязи между центром и регионами. Поэтому Сталин вполне закономерно был убежденным и последовательным централистом. Причем очень реалистичным централистом. В разное время он готов был согласиться с разными политическими формами, разными механизмами и схемами воплощения в жизнь данного государственного принципа.

Еще в ходе революции он выступил как сторонник жесткой унитарной системы государственного управления. Так, 28 марта 1917 года «Правда» опубликовала его статью «Против федерализма». В условиях распада Российской империи, растущего сепаратизма окраин, неспособности и нежелания Временного правительства противостоять этим губительным тенденциям Сталин считал невозможным и гибельным любое ослабление центральной власти.

Он писал, что пример США, Канады, Швейцарии, на который любят ссылаться сторонники федерализма, говорит о том, что «развитие шло от независимых областей через их федерацию к унитарному государству, что тенденция развития идет не в пользу федерации, а против нее… Но из этого следует, — делал он вывод, — что неразумно добиваться для России федерации, самой жизнью обреченной на исчезновение».

Примечательно, но аргументация Сталина против «растаскивания» России новыми «удельными князьями» была весьма похожа на аргументацию его идейного оппонента, одного из столпов русского консерватизма Ивана Ильина. В этом, однако, нет никакого противоречия, ибо и тот и другой были патриотами, любили Россию, прекрасно знали ее историю.

Однако центробежные тенденции оказались слишком сильными. Бороться с ними «в лоб» означало бы сделать серьезную политическую ошибку. Они раскололи бы саму партию. И тогда, в апреле 1918 года, в беседе с сотрудником газеты «Правда» Сталин смягчил свою позицию, признав за федерализмом право на существование. «Федерализму в России, — сказал он, — суждено, как и в Америке и Швейцарии, сыграть свою переходную роль — к будущему социалистическому унитаризму».

Позднее, в декабре 1924 года, говоря о причинах изменения своих взглядов, он объяснил эту свою позицию. Во-первых, «ко времени Октябрьского переворота целый ряд национальностей России оказался на деле в состоянии полного отделения и полной оторванности друг от друга, ввиду чего федерация оказалась шагом вперед от разрозненности трудящихся масс к их сближению, к их объединению». Во-вторых, «формы советской федерации оказались вовсе не противоречащими целям экономического сближения трудящихся масс национальностей России». Наконец, в-третьих, «удельный вес национального движения оказался гораздо более серьезным, а путь объединения наций — гораздо более сложным, чем это могло казаться раньше».

Сегодня, оглянувшись вокруг, легко увидеть, что — с поправкой на современные условия — нынешняя ситуация в этой области разительно напоминает послереволюционную. Налицо и полное отделение прежних союзных республик, и разобщение их братских народов, и резкий всплеск национального движения, и первоочередная важность экономического сближения новых независимых государств. В чуть более мягкой форме все эти проблемы существуют и внутри Российской Федерации.

А потому, говоря о безусловной необходимости государственной централизации, мы не должны игнорировать прежний опыт, не должны закрывать глаза на реальную политическую обстановку в стране и в мире. Вопрос следует рассматривать более полно и объемно, ясно различая все трудности и преграды на нашем пути. По сути дела, сейчас, как и тогда, задача состоит в том, чтобы создать в России устойчивую конфигурацию государственной власти, которая сочетала бы в себе наиболее конструктивные качества централизма и федерализма. Этого все настоятельнее требуют и международная обстановка, и геополитический момент.

Мне уже доводилось писать о сути сталинской геополитической доктрины. Напомню лишь, что сталинская модель в ее полном развитии явилась исторически выстраданным синтезом двух извечных русских геополитических подходов. Имперского — с его идеей государственной самодостаточности. И панславистского — с его идеей славянского Большого Пространства.

Здесь стоит сказать об одной важной особенности сталинского мышления. Он никогда не был ни доктринером, ни догматиком. Сталин воспринимал и творчески перерабатывал все конструктивные идеи, даже идеи своих идеологических противников и политических врагов, если они служили делу укрепления государства и повышению национальной безопасности СССР.

В частности, коммунист Сталин — подобно Ильину, Солоневичу и многим другим деятелям «белой» эмиграции — прекрасно понимал, что Запад никогда не смирится с усилением России-СССР, с ее превращением в динамично развивающуюся, самобытную сверхдержаву. Известный югославский политик М. Джилас вспоминал, как однажды Сталин подвел его к карте мира и уверенно произнес, указывая на Америку и Великобританию, а затем на Советский Союз: «Никогда они не смирятся с тем, чтобы такое пространство было красным — никогда, никогда!».

Сталин, как никто другой, понимал и необходимость мировоззренческого обновления страны в рамках ее новой геополитической формы — СССР. Понимал он и насущную потребность согласования новых реальностей с многовековой российской традицией. Результатом такого понимания и стало резкое изменение государственной идеологии Советского Союза в 1944–1953 годах.

В основе нового курса лежало стремление создать эффективную и соответствующую требованиям современности «идеологию патриотизма», которая могла бы стать надежным мировоззренческим основанием для функционирования государственных механизмов огромной Советской державы и ее союзников.

Что и понятно: СССР выиграл самую страшную и кровопролитную войну за всю историю человечества. В полном соответствии со своими интересами он максимально расширил зоны влияния на морских и океанских направлениях, заблокировав любую попытку создать непосредственные угрозы государственным границам державы. В рекордно короткие сроки была преодолена послевоенная разруха. Создана автономная, самодостаточная экономическая система, способная при грамотном использовании колоссальных ресурсов страны обеспечить устойчивый рост народного благосостояния. «Идеологическая перестройка» при сохранении ее темпов не оставляла сомнений в том, что через десять — пятнадцать лет СССР полностью преодолеет негативные духовные последствия радикальных ломок, максимально развив при этом их конструктивные результаты. Создание отечественного ядерного оружия исключало опасность силового вмешательства в наши внутренние дела.

Реальную возможность противостоять западной агрессии Сталин видел в создании мощного военно-политического союза на базе синтеза традиционных ценностей славянской цивилизации с достижениями мировой социалистической системы. «Если славяне будут объединены и солидарны, — говорил он, — никто в будущем и пальцем не шевельнет».

Именно с такой точки зрения рассматривал он и нашу победу во Второй мировой войне. Она, по мысли Сталина, стала в первую очередь крупнейшей геополитической победой славянства. В своем историческом обращении к народу 9 мая 1945 года он сказал ясно и недвусмысленно: «Вековая борьба славянских народов за свое существование и свою независимость окончилась победой над немецкими захватчиками и немецкой тиранией».

Еще более показательным для характеристики геополитических воззрений Сталина является его выступление по случаю победы над Японией, появившееся в печати 2 сентября 1945 года, в день окончания Второй мировой войны. Главная мысль этого выступления заключается в утверждении неразрывной преемственности геополитических целей России на примере Дальнего Востока. Японская агрессия против Российской империи, по его словам, началась еще в 1904 году. Потом была интервенция в ходе гражданской войны. Затем Хасан и Халхин-Гол. И вот, наконец, наша окончательная победа. Все это, считал Сталин, — звенья одной цепи.

«Поражение русских войск в 1904 году, в период русско-японской войны, оставило в сознании народа тяжелые воспоминания, — говорил он. — Оно легло на нашу страну черным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот этот день наступил. Сегодня Япония признала себя побежденной и подписала акт о безоговорочной капитуляции». Как показательна эта демонстрация исторической преемственности русской геополитики: от Российской империи — к Советскому Союзу!

Естественно, такие перспективы вызвали на Западе состояние, близкое к панике. Ибо в лице СССР формировался мощнейший альтернативный центр мирового влияния, олицетворяющий прежде всего справедливость и народовластие. Иные политические, культурные и экономические принципы развития человеческой цивилизации. Под угрозой оказались многовековые усилия торгово-финансовой космополитической элиты по созданию «мировой системы международного разделения труда» — основы для последующей политики закабаления человечества в рамках «нового мирового порядка».

Полное драматизма глобальное столкновение двух архетипов мировой политики, экономики и культуры персонифицировалось в противостоянии двух сверхдержав — США и СССР, отлилось в жесткие формы «холодной войны».

При этом антикоммунистическая риторика «свободного мира» и его лицемерная забота о «правах человека» стали идеологической ширмой, за которой от непосвященного взора скрывались неизменные интересы Запада, требующие ослабления, а если удастся, то и уничтожения России. Это лицемерие стало особенно очевидным сейчас, когда открытое попрание прав миллионов русских и русскоговорящих, оказавшихся в новых государствах СНГ на положении людей второго сорта, не только не вызывает осуждения, но молчаливо приветствуется «цивилизованным» Западом.

История, увы, не знает сослагательного наклонения. Сталину не хватило каких-нибудь пяти-семи лет жизни, чтобы сделать свою «идеологическую перестройку» необратимой и обеспечить восстановление необоснованно прерванной российской духовно-государственной традиции. Тело вождя еще не успело остыть в Мавзолее, как его преемники уже круто развернули вспять политический курс. Весь «цивилизованный» Запад громко приветствовал этот маневр, скромно умалчивая о том, каких трудов он стоил его политикам, дипломатам, спецслужбам и «агентам влияния».

С начала «холодной войны», когда были запущены тайные механизмы разрушения Союза, и до финального акта драмы в 1991 году можно условно выделить три этапа — три последовательных периода развития геополитической диверсии против СССР.

Первый из них начался сразу после смерти Сталина и проходил под лозунгами «десталинизации» и хрущевской «оттепели».

Эпоха «застоя» закономерно продолжила этот гибельный процесс. Стараниями многих нынешних «выдающихся» демократов, ходивших тогда в непримиримых ортодоксах, была законсервирована уже изжившая себя идейная догматика. Отсутствие здоровой мировоззренческой базы отозвалось болезненной путаницей и в области советской геополитики.

Год за годом мы напрягали промышленный, военный и людской потенциал страны в погоне за миражами глобального мирового лидерства, совершенно чуждого самому духу российской традиции. Результат не замедлил сказаться: экономическая ситуация внутри СССР стала последовательно ухудшаться. Идеологический, религиозный и культурный вакуум создал невиданно благоприятные условия для инфильтрации в общество чуждых ценностей, разрушительных мировоззрений и паразитарных стереотипов общественного сознания.

Такова была общая ситуация, в которой «смена поколений» в высших кремлевских эшелонах позволила противникам России приступить ко второму этапу демонтажа СССР — созданию идеологической базы его развала.

Хронологически это 1985–1990 годы — горбачевская «перестройка». Не останавливаясь здесь на конкретных механизмах «вялотекущей катастрофы», обеспечивших за эти годы уничтожение СССР, отмечу лишь основные направления идеологической войны против Союза. Ими стали: откровенная русофобия, нагнетание антипатриотической истерии, лукаво увязанной в один пакет с оголтелым антикоммунизмом, и оглушительная, навязчивая пропаганда «прелестей» западного либерализма.

Третий, завершающий этап глобальной диверсии занял всего два года (1990–1991) и был направлен на политическое обеспечение дезинтеграции единого союзного государства. Во внутриполитической области он характеризовался «борьбой с реакционерами» в руководящем аппарате партии и правительства. Резким всплеском окраинного и регионального сепаратизма. Параличом центральной власти и использованием «демократического» российского руководства в качестве тарана для разрушения общего экономического, правового и культурного пространства державы.

После развала СССР и крушения евразийского геополитического блока Запад демонстрирует свою жесточайшую агрессивность в стремлении поработить Россию. Отрабатывает новые приемы подавления неугодных в войнах на территории Сербии, Афганистана и Ирака, при проведении «демократических выборов» в Грузии и на Украине.

В ходе глобальной экспансии США и НАТО, претендующих на всемирную гегемонию и диктатуру, сбывается одно из грозных сталинских предупреждений, легкомысленно забытое многими в угаре «оттепели» и «перестройки». Еще в 1946 году, вскоре после печально известной речи Уинстона Черчилля в Фултоне, которая положила начало «холодной войне», Сталин сказал: «По сути дела г-н Черчилль стоит на позиции поджигателей войны… Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Г-н Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы мира.

Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы, как единственная полноценная нация, должны господствовать над другими нациями. Английская расовая теория приводит г-на Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные, должны господствовать над остальными нациями мира. По сути дела г-н Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство, и тогда все будет в порядке, — в противном случае неизбежна война».

Как это узнаваемо, не правда ли?! Стоит поставить вместо Черчилля Буша, вместо английской расовой теории — доктрину о западной цивилизации как высшей, конечной стадии развития человечества, историософское обоснование которой содержится в знаменитой теории о «конце истории», сформулированной одним из столпов либерального мондиализма Фрэнсисом Фукуямой, — и сходство делается поразительным. Национальный аспект этих доктрин остался тем же. Ибо решающая роль англоязычных наций в формулировании основных ценностей западного либерализма ни США, ни их союзниками не ставится под сомнение. Создается впечатление: Сталин говорил именно о современных проблемах.

В самом деле, после распада Советского Союза многие его народы и вправду подчинились западному ультиматуму, поддержанному на сей раз подавляющей военной мощью США и НАТО. Под прикрытием этой мощи католическо-протестантский и романо-германский Запад приступил к реализации своей вековечной мечты — окончательному порабощению и «перевариванию» славяно-православной цивилизации. Втягивание славянских стран Восточной Европы в Североатлантический блок — лишь первый этап этого процесса. Завершением его, по мысли атлантистских стратегов, должно стать расчленение утратившей национальную и духовную самобытность России на несколько «независимых» государств, находящихся под неусыпной опекой «мирового сообщества».

Однако первый же практический шаг в этом направлении — попытка силой поставить на колени Югославию — столкнулся с таким ожесточенным сопротивлением, что на память приходит еще одно предвидение Сталина, высказанное им в том же интервью, где он сравнил Черчилля с Гитлером. Перед лицом страшных испытаний, в жесточайших войнах, сказал Сталин, «нации проливали кровь ради свободы и независимости своих стран, а не ради того, чтобы заменить господство гитлеров господством черчиллей. Вполне вероятно поэтому, что нации, не говорящие на английском языке и составляющие вместе с тем громадное большинство населения мира, не согласятся пойти в новое рабство (в „новый мировой порядок“. — Г. З.)».

Так оно и вышло. В связи с этим не удивительно, что сегодня мы являемся свидетелями мощного и повсеместного всплеска антизападных настроений. Произошел взрыв национального самосознания народов, подвергшихся идеологической, политической и военной агрессии Запада. Начался могучий прорыв огромных людских потоков к своим традиционным истокам и корням. Прорыв, неразрывно связанный с резким обострением национально-освободительной борьбы против либерального тоталитаризма. Россия и здесь имеет свои особенности. У нас национально-освободительная борьба русского народа становится одновременно главной формой классовой борьбы угнетенных, ограбленных и обнищавших народных масс против криминальной компрадорской буржуазии и коррумпированной бюрократии, за восстановление социальной и национальной справедливости. И это — прекрасная почва для нового сплочения всех народов исторической России.

Сегодня уже никого не надо убеждать в том, что решение национальных проблем является узловой предпосылкой политической стабильности и гражданского мира. Такое решение есть непременное условие для одоления нынешней смуты, ключевой элемент нашей государственной безопасности. Ведь именно взрыв агрессивного национального сепаратизма разрушил Советский Союз и стал одним из главных виновников современной российской драмы. Важнейшей причиной такого взрыва были перекосы в национальной политике КПСС, набравшие силу в годы «оттепели» и «застоя». Искажение принципиальных основ этой политики во многом предопределило трагедию наших дней.

Сталин с самого начала прекрасно понимал всю важность «национального вопроса». Этими проблемами он начал интересоваться еще в молодости. В отличие от многих своих соратников, он очень серьезно относился к национальным аспектам политической борьбы и прекрасно понимал, какие силы и энергия таятся в национальном самосознании народов.

Уже в 1904 году в статье «Как понимает социал-демократия национальный вопрос» Сталин резко выступил против националистических поползновений грузинских, армянских и еврейских социалистов. А через девять лет, в 1913 году, сформулировал классическое определение нации, которое не утратило своего значения до сих пор: нация есть «исторически сложившаяся устойчивая общность языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры». Именно к этому периоду относится и та известная восторженная оценка, которую дал Сталину Ленин.

Сегодня, оглядывая с высоты нашего времени советский опыт, можно уверенно сказать, что именно дееспособность и эффективность государственной национальной политики создали необходимые предпосылки для наиболее выдающихся достижений советской эпохи. В основание такой политики Сталин положил два фундаментальных принципа: беспощадную борьбу с любыми формами национал-сепаратизма и опору на русский народ как на главную, державообразующую нацию.

Оба этих принципа оформились не вдруг и не сразу. Оба пробивали себе дорогу долго и трудно, в ходе жестокой внутрипартийной борьбы между приверженцами национально ориентированной, исторически преемственной стратегии развития нашей страны и сторонниками русофобской троцкистской теории «перманентной революции».

Ибо «… „национальный вопрос“ в разные времена служит различным интересам, принимает различные оттенки в зависимости от того, какой класс и когда выдвигает его». В современной России русский народ есть не только народ государствообразующий. Именно он в массе своей является пролетарским, трудящимся классом — наиболее угнетенным, разоренным, подвергаемым беспощадной эксплуатации и унижению.

Проблема взаимоотношения Сталина с русским народом всегда была одной из ключевых в его наследии. Общеизвестен знаменитый сталинский тост «За русский народ!», произнесенный после победы над фашистской Германией. Однако он был только вершиной — и вместе с тем одной из вех — долгой и целеустремленной работы Сталина по возрождению русского народа как ядра Советского государства. Это был трудный и очень непростой путь.

Тут можно, например, упомянуть запомнившийся очевидцам, но подзабытый историками и публицистами другой сталинский тост, произнесенный еще в июле 1933 года: «Выпьем за советскую нацию, за прекрасный русский народ!». Чтобы сказать такое, да еще в то время, когда во влиятельнейших сферах советского общества продолжали причислять понятия «отечество», «родина», «патриотизм» к некоему «миру призраков дореволюционного прошлого», требовались большое мужество и прозорливость.

Сталин последовательно взламывал пласты русофобии, которые образовались не только после Октября, но и за два предыдущих столетия — еще со времен бироновщины. И делал это не без присущей ему символичности. «Я сказал как-то Ленину, — передают очевидцы его слова, — самый лучший народ — русский народ, самая советская нация».

Он не скрывал и политической цели такой своей работы: «Русский народ в прошлом собирал другие народы. К такому же собирательству он приступил и сейчас».

Причем принцип сталинской национальной политики не так прост и прямолинеен, как кажется с первого взгляда. Сталин никогда не боролся с национальными чувствами народов как таковыми, то есть с их законным стремлением к национальной самобытности, к своему традиционному жизненному укладу и исконным ценностям. Зато он жестоко и беспощадно подавлял малейшую попытку придать борьбе за национальную самобытность и народные традиции политический характер, прекрасно понимая, что национальный вопрос может стать тараном для разрушения основ единого государства, послужить идеологической базой агрессивного национал-сепаратизма.

Как известно, главным принципом советской концепции национальной политики был принцип самоопределения наций. Сталин, однако, видел всю опасность абсолютизации этого лозунга, грозившего в случае его бездумной реализации развалом единого государства.

Поэтому еще в апреле 1923 года, выступая на XII съезде РКП(б) с заключительным словом по докладу «О национальных моментах в партийном и государственном строительстве», он сказал: «Следует помнить, что кроме права народов на самоопределение есть еще право рабочего класса на укрепление своей власти, и этому последнему праву подчинено право на самоопределение. Бывают случаи, когда право на самоопределение вступает в противоречие с другим, высшим правом, — правом рабочего класса, пришедшего к власти, на укрепление своей власти».

Эта теоретическая предпосылка и легла вскоре в основание партийной политики. Уже в апреле 1926 года Сталин встретился с наркомом просвещения Украины Шумским, известным сторонником ускоренной «украинизации» республики. По итогам беседы Сталин направил членам Политбюро украинского ЦК специальное письмо, в котором писал: «Нельзя заставить русские рабочие массы отказаться от русского языка и русской культуры и признать своей культурой и своим языком украинский… Это была бы не национальная свобода, а своеобразная форма национального гнета». Бездумная украинизация, предупреждал он, может принять «характер борьбы за отчужденность украинской культуры и украинской общественности… характер борьбы против „Москвы“ вообще, против русских вообще…».

Письмо возымело действие: уже через два месяца после этого состоялся расширенный Пленум ЦК компартии Украины по вопросу об «ошибках украинизации», а 9 июня 1926 года с аналогичной повесткой прошел Пленум ЦК КП(б) Белоруссии. Были и другие примеры.

В целом же в разные периоды своей деятельности, в разных исторических и политических условиях Сталин по-разному высказывался и на «русскую тему». Даже в 20-е — начале 30-х годов он не упускал возможности выступить против унижения русского национального достоинства. Так, в 1923 году, на XII съезде партии, Сталин открыто высказался против разгула внутрипартийной русофобии. «Говорят, что нельзя обижать националов, — заметил он. — Это совершенно правильно, я согласен с этим, — не надо их обижать. Но создавать из этого новую теорию о том, что надо поставить великорусский пролетариат в положение неравноправного в отношении бывших угнетенных наций, — это значит сказать несообразность».

Жесткую отповедь получали от Сталина многие любители «поиграть» в оплевывание русских и всего русского. К примеру, в декабре 1930 года в письме к известному поэту Демьяну Бедному Сталин подверг суровой критике его уничижительные высказывания о русском народе. Особенно он возмущался тем, что Бедный фактически изображает Россию как «сосуд мерзости и запустения», представляет «лень и стремление сидеть на печке как национальную черту русских». Без колебаний Сталин назвал подобные перлы Демьяна Бедного «клеветой на наш народ».

Отдельно стоит сказать о расхожих обвинениях Сталина в антисемитизме. Начало таким обвинениям положил Троцкий, пытавшийся объяснить свое поражение во внутрипартийной борьбе тем, что Сталин якобы намеренно спровоцировал в среде партийных активистов вспышку антисемитских настроений.

Однако любому непредвзятому исследователю ясно, что борьбу с троцкизмом нельзя «пристегнуть» к антисемитизму хотя бы потому, что союзниками Сталина в борьбе против Троцкого с самого начала были Зиновьев и Каменев, а затем — Каганович, Мехлис и многие другие видные коммунисты еврейской национальности.

Правда же состоит в том, что Сталин всегда, исходя из конкретной политической ситуации, пытался соблюсти принцип справедливого, сбалансированного представительства различных наций в руководящих органах партии и правительства. И, в частности, следил, чтобы этот принцип наравне со всеми распространялся на представителей еврейской нации. «Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком капитализма», — это ведь тоже позиция Сталина. И за этот пережиток он жестко спрашивал и карал.

После того как троцкистская оппозиция была окончательно разгромлена, национальная политика партии на «русском направлении» радикально изменилась. Сдержав давление со стороны внутрипартийных русофобов, Сталин взял курс на восстановление попранной ими национальной справедливости, на постепенную и тщательно сбалансированную кадровую политику.

Хрущевская и брежневская эпохи заново затушевали этот сталинский курс, сделав возможной новую вспышку звериной русофобии в пору «горбачевской» перестройки и либеральных «реформ». И не раз, я думаю, в годину испытаний простые люди порушенного СССР вспоминали русского «старшего брата» — осмеянного, оболганного, изгнанного. Того брата, который, согласно политике сталинского времени, использовал «свое положение ведущего в семье равных советских республик… прежде всего, чтобы помочь подняться, расправиться, развиться тем народам, которых наиболее угнетало царское правительство, которые больше всего отстали в экономическом и культурном развитии». Кануло ли в Лету это историческое призвание русских? Убежден, что нет. Союзное государство, выпестованное Сталиным, возродится. И возродится вокруг русской нации.

Мы, российские коммунисты, прямо говорим: не будет равноправен, обеспечен и счастлив русский народ — не будет достатка, равенства и счастья ни у одного другого народа России.

Десятый съезд нашей партии принял программный документ по русскому вопросу. Его цель — защитить интересы русских, а также всех других народов нашей страны от антинациональной политики глобализации по-американски и антинародного курса нынешнего режима.

Следовать опыту Сталина означает прежде всего понять свою эпоху, суть действующих в ней социально-политических сил, природу власти.

Именно так поступаем мы, коммунисты современной России, когда прямо говорим народу, что сформированные за последнее десятилетие буржуазно-демократические институты и органы власти — лишь декорация, служащая для прикрытия жесткого авторитарного режима, установленного в стране. Что России в мировом раскладе сил отведена роль сырьевого донора, обеспечивающего процветание той малой части населения Земли, которая сосредоточена в странах «золотого миллиарда», возглавляемых США и их союзниками по НАТО.

Мы считаем, что к сегодняшней российской власти более чем применимо определение буржуазных правительств, которое было дано Сталиным: «…Состав правительств предопределяется, и их действия контролируются крупнейшими финансовыми консорциумами. Кому не известно, что ни в одной капиталистической „державе“ не может быть сформирован кабинет против воли крупнейших финансовых тузов: стоит только произвести финансовый нажим — и министры летят со своих постов, как оглашенные. Это есть действительно контроль банков над правительствами вопреки мнимому контролю парламентов». Разве это не реалистический портрет практически всех министерских кабинетов ельцинской и путинской поры?

В один ряд с такими правительствами мы можем поставить и российскую Думу, которая в нынешнем ее виде составляет органичную пару с кабинетами министров Касьянова или Фрадкова. Нам только остается согласиться со Сталиным, который в свое время писал: «Дума — это ублюдочный парламент. Она… на словах будет обладать решающим голосом, на деле же у нее будет лишь совещательный голос…». Именно такую Думу на протяжении всего постсоветского периода пытается «отковать» современная власть России. Именно этому вырождению парламентаризма в России упорно противостоят коммунисты.

Мы видим свою задачу в том, чтобы сделать все для превращения парламента в созидательный орган сопротивления антинародному режиму. Это главная цель всякой избирательной кампании, которую мы рассматриваем как важный этап на пути к взятию власти.

Особое значение в связи с этим имеет подбор кандидатов в депутаты. Установление реальной ответственности депутата перед избирателями. Право граждан отзывать парламентариев, которые не выполняют своих программных обещаний и наказов избирателей.

Мы считаем необходимым бороться с такими законодателями, которых яростно критиковал Сталин и которые в наши дни успели вызвать презрение в народе. «Пока идут выборы, депутаты заигрывают с избирателями, лебезят перед ними, клянутся в верности, дают кучу всяких обещаний… Как только выборы состоялись и кандидаты превратились в депутатов, отношения меняются в корне… Вплоть до новых выборов депутат чувствует себя совершенно свободным, независимым от народа, от своих избирателей. Он может перейти из одного лагеря в другой, он может свернуть с правильной дороги на неправильную, он может запутаться в некоторых махинациях не совсем потребного характера, он может кувыркаться, как ему угодно, — он независим… Можно ли считать такие отношения нормальными? Ни в коем случае, товарищи», — говорил Сталин. Как это знакомо нам, действующим в жесткой оппозиции по отношению к сегодняшней компрадорской верхушке российской партии власти.

Такого рода парламентской болезнью, к сожалению, заражаются и некоторые наши товарищи. Отдельные из них не выдержали давления со стороны власть имущих. Не устояли перед соблазнами спокойной и сытой жизни в разоренной и вымирающей стране и перешли в стан разрушителей.

Будем реалистами: подобные «лакированные», как называл их Сталин, коммунисты еще будут появляться в наших рядах. Он был прав, когда утверждал: «У нас в России процесс отмирания целого ряда старых руководителей из литераторов и старых „вождей“ тоже имел место. Он обострялся в периоды революционных кризисов, он замедлялся в периоды накопления сил, но он имел место всегда». Сегодня российское общество вошло в новую полосу кризисного обострения. И мы должны быть готовы к такого рода явлениям и утратам. К самым суровым поворотам в российской жизни.

Такие деятели, предупреждал Сталин, раз за разом будут «ворчать, отмахиваясь от самокритики: дескать, опять эта проклятая самокритика, опять выворачивание наших недостатков, — нельзя ли дать нам пожить спокойно?». Нет, спокойной жизни у них, да и у всех нас не будет. Партия должна бороться за каждого своего коммуниста, за каждого парламентария, не давая им покрыться тем самым «лаком», о котором говорил Сталин, избавляясь от перерожденцев.

Сегодня, когда российские коммунисты столкнулись с изощреннейшими нападками и попытками взорвать их партию изнутри, особое значение для нас приобретает опыт борьбы Сталина с врагами внутри коммунистического движения, выполняющими — по указанию антинародных властных сфер — роль пятой колонны в оппозиции. Определить идейную суть и политические приемы действий этих сил — одна из центральных задач нынешнего момента. И сталинская мысль, разоблачающая новые формы этой угрозы, особенно троцкизма, здесь неоценима.

«…Современные троцкисты боятся показать рабочему классу свое действительное лицо, боятся открыть ему свои действительные цели и задачи, старательно прячут от рабочего класса свою политическую физиономию, опасаясь, что если рабочий класс узнает об их действительных намерениях, он проклянет их как людей чуждых и прогонит их от себя. Этим, собственно, и объясняется, что основным методом троцкистской работы является теперь не открытая и честная пропаганда своих взглядов в рабочем классе, а маскировка своих взглядов, подобострастное и подхалимское восхваление взглядов своих противников, фарисейское и фальшивое втаптывание в грязь собственных взглядов».

Это определение как нельзя точно описывает суть и действия группировки Тихонова — Семигина — Потапова, ударившей в спину партии в решающий момент политической борьбы.

Наглая политическая мимикрия, вплоть до принятия на себя почти точной аббревиатуры названия нашей партии сталинской поры — ВКПБ. Механическое воспроизведение ими марксистских терминов, за которыми тщательно прячется совсем не марксистское содержание. Способность разом и на 180 градусов менять свои позиции по принципиальнейшим вопросам. Лесть взахлеб в адрес тех, кто в данный момент им нужен, сменяющаяся грубейшей бранью, если эти люди «не оправдывают надежд», — все это в изобилии продемонстрировали неотроцкисты-«тихоновцы», пытаясь «оседлать» КПРФ.

«Причем угроза эта не рассосалась… — подчеркивал Сталин. — Их сила состоит в партийном билете, в обладании партийным билетом. Их сила состоит в том, что партийный билет дает им политическое доверие и открывает им доступ во все наши учреждения и организации. Их преимущество состоит в том, что, имея партийные билеты и прикидываясь друзьями Советской власти, они обманывали наших друзей политически, злоупотребляли доверием, вредили втихомолку и открывали наши государственные секреты врагам Советского Союза».

Партия дала бой троцкистам наших дней. Процесс обновления, катализатором которого стала борьба с «семигинщиной», очистил и сплотил партию. Научил коммунистов по достоинству ценить то, что у них есть — нашу партию и завоеванную ею политическое влияние в стране.

Борьба с новым троцкизмом излечила нас от благодушия и снисходительности к тем, кто прямо либо косвенно, своей леностью, расхлябанностью, личной корыстью наносит ущерб общепартийному делу.

Мы сделаем все для того, чтобы не допустить в наши ряды дух троцкизма, то есть попыток отдельных деятелей возомнить себя «сверхчеловеком, стоящим над ЦК, над его законами, над его решениями, дав тем самым повод известной части партии повести работу в сторону подрыва доверия к этому ЦК».

А такая работа, с благословения кремлевских сфер, активнейше ведется. Власти стараются делать все, чтобы создать, говоря образным сталинским языком, ситуацию, когда «группа членов партии поджидает центральные учреждения партии у переулочка, чтобы сыграть… на …затруднениях партии для того, чтобы выскочить потом из-за угла, из засады и стукнуть партию по голове». Умел Иосиф Виссарионович красочно и емко обрисовать ситуацию, охарактеризовать действия противника.

Российские коммунисты сделают все, чтобы до подобных инцидентов дело не доходило. Мы уже научились на самых ранних стадиях распознавать черты подобной «болезни» и принимать необходимые меры.

В экономической области Сталин был, безусловно, убежденным марксистом. Общественная собственность на средства производства, плановая экономика, кооперация сельского хозяйства составляли основу народно-хозяйственного механизма Советского Союза и всех стран социалистического содружества.

Однако есть все основания говорить и об особой сталинской модели экономики. Главной, чисто российской особенностью этой модели является опора на собственные силы, стремление к созданию самодостаточной экономики. Естественность и органичность такого самобытного пути особенно наглядно подтверждается тем, что его преимущества равно очевидны при анализе ситуации как с позиций социализма, так и с геополитической точки зрения.

Для геополитика несомненно, что самодостаточная экономика, базирующаяся в первую очередь на колоссальных природных богатствах Евразии, является для России и ее союзников единственной возможностью устоять перед агрессией торговой атлантической цивилизации, чье богатство основано на искусном манипулировании финансовыми и товарными потоками «свободного рынка». Для коммуниста этот же принцип хозяйственного строительства логически вытекает из ленинского тезиса о «построении социализма в одной стране» и враждебности капиталистического окружения России.

К правящей партии не могло не присосаться немало конъюнктурных «попутчиков», смотревших на страну и государственную собственность как на свою «добычу», подлежащую разделу. В 20-е годы их устремления маскировались троцкистским толкованием долга Советской России, которая должна-де послужить лишь горючим материалом для «мирового пожара». В наши дни те же вожделения объявились в другом облачении — «возвращения в мировую цивилизацию».

В КПСС от самых ее истоков сложились два крыла, а по сути, две партии — партия трудящихся, патриотов, и партия бюрократов, презрительно именующая наше Отечество «этой страной».

Стержневой исторической проблемой, вокруг которой развернулась бурная полемика, стал вопрос о выборе Советским Союзом пути развития после победы революции и завершения гражданской войны. Это знаменитый вопрос о возможности построения социализма в одной отдельной стране. Троцкий в духе своей концепции «перманентной революции» утверждал, что в «отсталой России» строительство социализма невозможно и спасти русскую революцию может только революция на Западе, которую нужно всеми силами провоцировать, разжигать.

Сталин очень точно определил подлинную природу подобных теорий: презрение к русскому народу, «неверие в силы и способности российского пролетариата». Победивший российский пролетариат, говорил он, не может «топтаться» на месте, не может заниматься «толчением воды» в ожидании победы и помощи со стороны пролетариата Запада. Сталин дал партии, народу ясную и определенную цель: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Эти ясные мысли, полные уверенности в победе социализма в нашей стране, убеждали и вдохновляли советских людей. Масштабное строительство в годы первых пятилеток — это не просто возведенные новые заводы и города, электростанции и железные дороги. Это и невиданный духовный порыв. В фундамент новостроек закладывалась колоссальная энергия Духа, Справедливости, Правды. Энергия Победы.

Сегодня практически негде посмотреть документальную кинохронику 30-х годов и послевоенных 40-х. А на ней росли целые поколения. Перед каждым фильмом в нашем сельском клубе шла кинохроника. Невозможно забыть кадры о том, как, с каким энтузиазмом, например, строили и восстанавливали Днепрогэс. Разве наши отцы и деды возводили просто электростанцию? Нет, это создавался Храм Красной цивилизации! И на него не собирали деньги по воровским «малинам» и «общакам». Народ воспринимал задачу строительства «социализма в одной стране» как свое общее дело. Тем более что ввиду нарастания угрозы фашистской агрессии задача эта совпадала по своей сути с животрепещущим вопросом о национально-государственном выживании Советского Союза.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что уже в декабре 1925 года, выступая на XIV съезде ВКП(б), Сталин сформулировал главную цель экономической политики партии следующим образом: «Мы должны строить наше хозяйство так, чтобы наша страна не превратилась в придаток мировой капиталистической системы, чтобы она не была включена в общую схему капиталистического развития как ее подсобное предприятие, чтобы наше хозяйство развивалось не как подсобное предприятие мирового капитализма, а как самостоятельная экономическая единица, опирающаяся, главным образом, на внутренний рынок, опирающаяся на смычку нашей индустрии с крестьянским хозяйством нашей страны».

Партийная борьба свидетельствовала о том, что в КПСС изначально существовали противоположные тенденции — пролетарские и мелкобуржуазные, демократические и бюрократические, противостояние которых особенно обострилось после Октябрьской революции, когда надо было определять политику государства в сфере идеологии и экономики, в отношениях с другими странами.

Разоренная гражданской войной, полуграмотная Россия, «с сохой» (как совершенно верно говорил Черчилль) стояла один на один перед мощью западного мира. Еще в 29-м году у нас не было в нужной мере ни тракторов, ни самолетов, ни танков. А 1941 год СССР уже встретил с лучшим в мире танком Т-34, фантастическим по мощи реактивным минометом «Катюша», лучшим штурмовиком Ил-2.

Уже перед войной у нас была мощная материально-техническая база, развивавшаяся столь динамично, что в 40-е годы мы могли обойти Европу. И самое главное — было воспитано поколение граждан, готовых самозабвенно отстаивать честь, свободу и независимость Родины. Обеспечить победу над самой темной и зловещей силой в мировой истории — фашизмом…

Конечно, было бы ошибкой пытаться сегодня, в новых условиях, в точности повторить старый советский опыт.

В частности, нет никаких сомнений, что в современной ситуации обязательным условием эффективного развития народно-хозяйственного комплекса — наряду с восстановлением общенародного ядра национальной экономики, включающего в себя как природные богатства, так и ключевые отрасли производства и спектр государственных монополий, — является и многоукладность экономики.

Воссоздание эффективной мобилизационной модели отечественной экономики становится для России необходимым условием выживания. Обязательной предпосылкой для сохранения нашей национальной независимости, государственного суверенитета и территориальной целостности.

Духовные основы российской государственности — еще одна проблема, решению которой Сталин уделял пристальное внимание. Трагическая история гонений на православие в СССР, завершившихся полным провалом «воинствующих безбожников», ясно свидетельствует: государственное богоборчество стало одной из стратегических ошибок советской эпохи. В связи с этим сталинский опыт нормализации отношений между социалистическим государством и православной церковью представляется особенно актуальным.

«Богоданный вождь» — так охарактеризовал Сталина известный православный публицист, священник Дмитрий Дудко, диссидент и правозащитник брежневской эпохи, бывший любимец западных средств массовой информации. В 1995 году отец Дмитрий написал: «Да, Сталин нам дан Богом, он создал такую державу, которую сколько ни разваливают, а не могут до конца развалить… Да, Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для всего мира… Наши Патриархи, особенно Сергий и Алексий, называли Сталина богоданным вождем. К ним присоединялись и другие, такие как крупный ученый и богослов архиепископ Лука Войно-Ясенецкий. Кстати, сидевший при Сталине, но это не помешало ему назвать Сталина „богоданным“…

Сталин с внешней стороны атеист, но на самом деле он верующий человек… Не случайно в Русской православной церкви ему пропели, когда он умер, даже вечную память».

Переломной точкой в церковно-государственных отношениях стала ночная встреча Сталина с иерархами православной церкви, состоявшаяся в начале сентября 1943 года. Сталин — подчеркнуто — начал беседу с того, что высоко отозвался о патриотической деятельности церкви, а затем попросил иерархов изложить свою точку зрения на то, какие меры необходимо предпринять, чтобы восстановить нормальное течение церковной жизни.

Результаты этой беседы, по словам митрополита Иоанна, превзошли всякие ожидания. Все до единого вопросы, которые были поставлены иерархами, говорившими о насущных нуждах клира и паствы, были решены положительно и столь радикально, что принципиально изменили положение православия в СССР. Было принято решение о созыве архиерейского собора и выборах Патриарха, престол которого 18 лет пустовал из-за препятствий со стороны властей. Договорились о возобновлении деятельности Священного Синода. В целях подготовки кадров священнослужителей решили вновь открыть духовные учебные заведения — академии и семинарии. Церковь получила возможность издания религиозной литературы — в том числе периодической.

В ответ на поднятую митрополитом Сергием тему о преследовании духовенства, о необходимости увеличения числа приходов, об освобождении архиереев и священников, находившихся в ссылках, тюрьмах, лагерях, и о предоставлении возможности беспрепятственного совершения богослужений, свободного передвижения по стране и прописки в городах, Сталин тут же дал поручения «изучить вопрос». Он, в свою очередь, предложил Сергию подготовить списки священников, находящихся в заточении, и немедленно получил его, ибо такой список, заранее составленный, был митрополитом предусмотрительно захвачен с собой.

Итоги «перемены курса» стали поистине ошеломляющими. В несколько ближайших лет на территории СССР, где к началу войны оставалось, по разным данным, от 150 до 400 действующих приходов, были открыты тысячи храмов и количество православных общин доведено, по некоторым сведениям, до 22 тысяч! Подавляющая часть репрессированного духовенства была освобождена из заключения. Прекратились прямые гонения на верующих и дикие шабаши «Союза воинствующих безбожников».

Сегодня можно уверенно сказать, что такие перемены в церковно-государственных отношениях были не случайны. Они диктовались не политической конъюнктурой, а хорошо продуманной стратегией. Эта стратегия предполагала решительную корректировку политического курса, в основу которого отныне наряду с социалистическими достижениями должны были быть положены традиционные ценности русского национального бытия.

Сталин тщательно выстраивал новую конфигурацию мировоззренческих, идеологических опор государственной власти, которая должна была одновременно соответствовать послевоенному статусу СССР как мировой сверхдержавы и восстановить его историческую преемственность с тысячелетней российской историей. Он прекрасно понимал, что на этом пути государство и церковь являются естественными союзниками в деле духовно-нравственного воспитания народа.

К КПРФ сейчас идут все больше самых разных людей. Здесь и молодежь, и ученые, и представители среднего класса, люди самого деятельного возраста. Мы молодеем, мужаем, обновляемся и крепнем. Научиться политически работать с новыми сторонниками, привлечь к себе их голоса — это тоже одна из главных наших задач. Партия должна стать для них не только носительницей правильных идей. Она обязана сделаться интересной для окружающих. Надо добиться, чтобы всё большие массы населения тянулись к ней, побуждаемые не только высокими идейными соображениями, но и обычным житейским любопытством.

Сталин пояснял: «В этом любопытстве народа скрывается главная опасность для власти: сегодняшний „любопытствующий“ завтра как демонстрант соберет вокруг себя новые группы „любопытствующих“. А такие „любопытствующие“ сегодня в каждом крупном городе насчитываются десятками тысяч». Коммунисты должны уметь быть вместе и заодно с окружающими их людьми в каждом, даже самом скромном и малом деле. Им надо стать своими для решающего большинства нации.

Только тогда мы сможем с должной эффективностью противостоять тем потокам лжи в наш адрес, что извергаются СМИ, тому «гробовому» молчанию по поводу любых наших дел, инициатив и предложений, что нередко господствует в прорежимных средствах массовой информации.

Конечно, многое на данном пути нам удастся не сразу. Неизбежны ошибки, поражения и досадные просчеты. Наши предшественники этого не боялись. «Учиться, стиснув зубы, не боясь, что враги будут смеяться над нами, над нашим невежеством, над нашей отсталостью» — так ставил вопрос Сталин. И этот его завет мы тоже берем на вооружение.

Главное здесь — не бояться обнаружить и вскрыть свои слабости. Опираться на массы, «организовать в порядке самокритики и критики наших недостатков широкое общественное мнение партии, широкое общественное мнение рабочего класса, как живой и бдительный моральный контроль, к голосу которого должны внимательно прислушиваться авторитетнейшие вожди, если они хотят сохранить за собой доверие партии, доверие рабочего класса». И это сталинское пожелание, как никогда, актуально для нас. Особенно если речь идет о кадровой политике.

Ведь даже победа на выборах не будет означать, что мы на деле взяли власть, если эта власть не окажется обеспеченной хорошо подготовленными кадрами. Кадрами, способными сделать все для России.

Мы, как и наши предшественники, должны сказать: кадры решают и будут решать все. «Нам нужны теперь… специалисты по металлу, по текстилю, по топливу, по химии, по сельскому хозяйству, по транспорту, по торговле, по бухгалтерии и т. д. и т. п. Нам нужны теперь целые группы, сотни и тысячи новых кадров, могущих быть хозяевами дела в разнообразнейших отраслях знаний. Без этого нечего и говорить о быстром темпе социалистического строительства нашей страны» — так ставил вопрос Сталин. Так придется его ставить и нам. К решению данной проблемы мы должны готовиться уже сейчас, чтобы она не захлестнула нас в будущем.

Главный вывод, который можно сделать из великих свершений и драматизма народной судьбы в ХХ веке, заключается в том, что сегодня назрела острая необходимость восстановить преемственность лучших традиций в развитии страны. Уроки дореволюционной отечественной истории, как и советский опыт, советская политическая практика, должны быть нами заново переосмыслены и в своей дееспособной, созидательной части — приняты на вооружение.

Каково же конструктивное наследие советской, прежде всего сталинской, эпохи? Попытаемся определить его основные черты.

1. В области государственного строительства — это гармоничное сочетание принципов унитаризма и федерализма. Именно такое сочетание позволило нашей стране уцелеть в качестве независимого, суверенного государства посреди социальных катастроф и военных катаклизмов ХХ столетия. Сохранить управляемость и территориальную целостность после революции и гражданской войны, в тяжелейших условиях хозяйственной разрухи и враждебного международного окружения. В кратчайший срок превратить отсталые окраины в индустриально развитые регионы. Особенно актуальны эти идеи сейчас, после того как вспышка национал-сепаратизма разрушила Советский Союз, а теперь поставила и Россию на грань государственного распада.

2. В области геополитики — это органичное соединение державной и славянской идей. Такой синтез предполагает восстановление русского контроля над евразийским «сердцем мира» и гарантирует всей славяно-православной цивилизации необходимый уровень военной, политической и идеологической безопасности. Будем помнить, что необоснованный отход от этой геополитической модели в годы «оттепели» и «застоя» предопределил геополитическую катастрофу «перестройки» и нынешнее униженное положение России.

3. В экономической области — это эффективная модель народного хозяйства, сочетающая централизм управления и многоукладность экономики, свободу хозяйственной инициативы с мощным государственным сектором и опорой на собственные силы. Только такая модель способна в наших условиях гарантировать восстановление социальной и национальной справедливости. Сегодня, когда Россию буквально душат международные финансовые спекулянты, когда в результате преступных «реформ» мы оказались на самом дне долговой ямы, идея самодостаточной, независимой экономики приобретает сугубую актуальность.

4. В национальной политике — это сочетание трех основополагающих принципов: беспощадной борьбы с проявлениями агрессивного национал-сепаратизма, идеи равенства наций и признания особой роли русского народа в становлении и развитии государства.

5. В религиозной политике — это стратегический союз государства и церкви, направленный на духовно-нравственное воспитание человека. В России у государства и церкви общие враги: культ разврата и насилия, пропаганда богатства и наживы любой ценой, космополитизм и безнравственность. Сама жизнь подтверждает, что союз государства и церкви есть веление времени, непременное условие нормального развития страны.

Таково конструктивное, жизнеспособное наследие советской эпохи, от которого народно-патриотические силы России просто не имеют права отказываться. Но одной этой констатации уже совершенно недостаточно. Главное, что нам следует крепко запомнить, вступая в законные права наследников великой державы, созданной нашими дедами и отцами: советское наследие должно послужить базой для решительного движения вперед. Не повторение старого, уже пройденного пути, а использование добытого огромной ценой опыта Советского Союза в качестве надежной опоры для строительства современной великой России — вот единственно возможный путь выхода из кризиса. Русский социализм, в основе которого лежат и мысль, и дела Сталина — это будущее страны. Мы верим: Россия непременно вернет себе былое величие, укрепит дружбу и братство народов, не утеряв при этом ни уважения к человеческой личности, ни общественных свобод, ни своей вековой приверженности идеалам Справедливости, Добра и Правды.