Наш Современник, 2005 № 09

Господа присяжные заседатели!..Я хорошо сознаю всю трудность предстоящей мне задачи и ту огромную ответственность, которую я несу в качестве представителя государства.

Настоящее дело, как вы сами видите, — дело неслыханное, дело небывалое… Мы еще недавно пережили тяжелую эпоху революции, отмеченную кровью. Кровь лилась в России повсюду, убивали должностных лиц, истребляли народ…Но здесь, среди бела дня, в большом древнем русском городе… хватают ни в чем не повинного мальчика, подвергают его невероятным мучениям и истязаниям, его закалывают, как жертву, источают из него кровь… и, наконец, наглумившись над его телом, бросают в пещеру…

Безжалостность, жестокость этого преступления настолько велики, что…весь мир, не только христианский, но весь мир, который верит в Бога, должен был бы содрогнуться…Но мир занят своими делами, и для мира Андрюша Ющинский — чужой. Для мира гораздо важнее Бейлис… потому что мы имели смелость… обвинять его и его соучастников в том, что они совершили злодеяние из побуждений изуверства. И стоило лишь привлечь на скамью подсудимых Бейлиса, как весь мир вдруг заволновался и настоящее дело приобрело характер мирового.

К счастью, господа присяжные заседатели, вы изолированы от этого влияния…Но вы хорошо знаете, какое волнение вызывается со всех сторон и какое значение придает этому процессу пресса…Нам хотят сказать: вы посадили не Бейлиса на скамью подсудимых, а все еврейство. Вот почему на этих скамьях сидят выдающиеся адвокатские светила… сидят эксперты, украшенные орденами и медалями…Вы, мол, обвинением Бейлиса хотите добиться ограничения прав евреев, вы, мол, преследуете какие-то политические цели.

Я не отрицаю, может быть, еврейству очень неприятно… что один из их соплеменников сидит на скамье подсудимых… что если Бейлис будет осужден, то, несомненно, падет тень и на все еврейство, могут произойти эксцессы…

Но вы знаете, господа присяжные заседатели, что правительство одинаково оберегает всех своих подданных… принимает все меры к тому, чтобы не было никаких эксцессов, чтобы не было погромов…

Если такие погромы и происходили, то они всегда имели место среди еврейской бедноты… А заправилы еврейского народа, те люди, которые шумят вокруг этого дела и делают его мировым, возбуждают еще большую ненависть по отношению к евреям…

Ведь если бы обвинялся в этом преступлении не еврей, а русский — разве было бы такое волнение? Никогда. Говорили бы в таком случае о «кровавом навете»? Ничего подобного не было бы.

Уже с того самого момента, когда был найден… исколотый труп Андрюши Ющинского… началась агитация со стороны евреев: принимались все меры к тому, чтобы запутать, затемнить это дело. И глубоко прав эксперт Сикорский, когда он указывал здесь, как происходит подобного рода движение… Какая-то невидимая рука, вероятно сыплющая много золота, распоряжается всем этим и запутывает дело настолько, что в течение двух лет судебный следователь не в состоянии был распутать те версии, которые в этом деле предлагались…Возбуждали обвинение в убийстве сначала против родственников, потом против воров, снова против родственников и снова против воров…Те лица, которые проходили здесь перед нами в качестве свидетелей и которые были подозреваемы и обвиняемы — их в газетах беззастенчиво называли убийцами, — мне теперь нужно снять с них это обвинение в убийстве…

Итак, 11 марта (1911 г.) Андрюша пришел домой в 2 часа дня, потом в 3 часа был у тетки и вечер провел дома…12 марта, утром… Андрюша вышел из дома около 6 часов утра в училище… Когда Александра Приходько (мать Андрюши) вечером пришла домой и не увидела Андрюши, она решила, что он, вероятно, пошел к тетке… Но бабушка, Олимпиада Нежинская, которая страшно любила Андрюшу, беспокоилась больше всех, и на рассвете 13 марта она спешит к дочери Александре… Они узнают, что Андрюша исчез… в тот же день, 13 марта, отправляются на поиски… приходят в училище и узнают, что он в субботу там не был, отправляются в полицейский участок…

Александра (мать) идет вместе с Лукой Приходько (отчим) в редакцию «Киевской мысли»… но им это посещение дорого обошлось. Встретил их некий г. Барщевский, еврей… это было 16 марта, в среду… 20 марта, в воскресенье, совершенно случайно обнаружен труп Андрюши в пещере, со связанными руками… 21 марта Александре Приходько сообщил об этом некий Захар Рубан… Все они отправились к пещере, и Александра Приходько говорила нам сама, что не в состоянии была плакать, когда увидела исколотый труп своего мальчика в пещере. Ничего удивительного в этом нет, и никому бы в голову не пришло заподозрить мать, что она радуется (смерти сына) только потому, что нe могла плакать. Однако заподозрили ее те господа, которым это для чего-то было нужно. Еще 21 марта, еще не успели обмыть тело Ющинского (он был похоронен 27 марта), как г. Барщевский уже спешит объявить судебному следователю о тех таинственных «улыбках», с которыми Александра Приходько и ее супруг, отчим покойного, якобы заявляли об исчезновении Андрюши. Это заявление г. Барщевского было сделано 22 марта.

Расследование было поручено начальнику сыскной полиции Мищуку, ныне лишенному всех прав, и замечательно, что между Мищуком и Барщевским немедленно устанавливается трогательное согласие в деле расследования. Господин Мищук, по-видимому, юдофил, он не верит, чтобы в ХХ в. могли существовать ритуальные убийства, как просвещенный человек, он не допускает такой возможности. И он заподозривает в этом убийстве (самых ближайших) родственников… Мищук арестовывает Александру Приходько и Луку Приходько и держит их под арестом 16 дней одну и 13 дней другого, не дав им даже возможности быть на похоронах сына…Мищуку, разумеется, ровно ничего не стоило установить, как провела время Александра Приходько и какие у нее были отношения с сыном. Но Мищук не только ничего этого не устанавливает — он верит Барщевскому, что ее надо посадить под стражу…Я позволю себе напомнить, что Мищук, взяв сыщиков, явился в Слободку (поселок на другом берегу Днепра, напротив города Киева) и допрашивал мальчика Павла Пушку, когда же Пушка сказал, что утром, в субботу 12 марта (день пропажи мальчика и его убийства), он видел, как Андрюша с книжками пошел из Слободки в Киев (в духовное училище, где он учился), то сыщиками ему было сказано: «Ты врешь, его зарезали накануне вечером, положили в мешок и повезли в Киев. Ты врешь, что его видел, а если будешь так показывать, то мы тебя на Пасху посадим!» А девочке (игравшей вместе с Ющинским в день убийства) тоже говорили: ты врешь… Но ведь это — не заблуждение, это умысел. И ведь Мищук действует так не из любви к искусству… он ведь должностное лицо, так что его соображения, вероятно, серьезные, и ему выгоднее арестовать родственников, чем посмотреть повнимательнее, что это за пещера и не вблизи ли она от кирпичного завода (еврея) Зайцева…Мищук верит в возможность убийства мальчика его собственной матерью и собирает против нее данные…

Судебная палата судила Мищука за то, что он подсунул вещи убитого на Юрковской горе, признала в его действиях явный подлог, явное желание скрыть (настоящие) следы преступления*…

Вначале дело было поручено обыкновенному судебному следователю, затем было передано судебному следователю по особо важным делам Фененко, который распорядился пригласить к расследованию выдающихся экспертов профессора Оболонского и доктора Туфанова…

Александра и Лука Приходько были освобождены в апреле месяце (1911 г., убийство произошло 12 марта, тело было найдено 20 марта) после того, как прокуратура и следственная власть убедились в невозможности опираться на Мищука, арестовавшего невинных людей… Однако не успели выпустить Приходько, как 11 мая является другой сотрудник «Киевской мысли» (крупнейшая киевская газета, издаваемая евреями) — некий Ордынский, и снова наводит следствие на явно ложный путь. Заметим, что это тот самый Ордынский, который потом разъезжает по ресторанам с Чеберяк (в сле-дующей стадии запутывания дела, когда его хотели «пришить» ворам, якобы собиравшимся на квартире Чеберяк). Ордынский заявляет следователю, что прачке его (еврейской) знакомой, некой Клейман, достоверно известно, что мать и отчим убитого мальчика везли труп в мешке на извозчике. По словам г-жи Клейман, родственники убитого хотели (убив мальчика) завладеть его деньгами — которых, как впоследствии оказалось, вообще не существовало…

Сотрудники «Киевской мысли» смогли этой базарной сплетней затемнить для следственной власти настоящие следы преступления…

Одновременно с появлением Ордынского на горизонте появляется и некий Красовский (также начальник сыскного отделения). На него возлагаются большие надежды, так как он перед этим смог раскрыть серьезное преступление. Что же он прежде всего делает? Он арестовывает (родного дядю убитого) Федора Нежинского, против которого нет решительно никаких подозрений, кроме показания содержателя пивной, (еврея) Добжанского, что пальто его будто бы было выпачкано в глине. Нежинского арестовывают, держат под стражей 20 дней, после чего Красовский… говорит ему, что он должен быть у него агентом и показывать на Луку Приходько…Что же делают с арестованным Лукой?…Его везут утром в город, везет его Красовский, и чтобы он был похож на человека, которого какой-то печник Ященко видел около пещеры (где был найден труп Ющинского), его гримируют, обстригают ему волосы и подкрашивают усы. И вечером Ященко признает в нем того человека, которого он видел около пещеры. Приходько терзали совершенно напрасно: достаточно было спросить его хозяина (владельца переплетной мастерской Колбасова), где он провел всю неделю, чтобы установить, где он был во время убийства… Для чего все это делается, и что нужно Красовскому?…Для чего он забирает под стражу Луку Приходько, его отца и братьев — почему? И здесь действуют определенный план и цель — запутать дело. Как делалось «общественное мнение» в Киеве? — Прямо говорили и писали в газетах, что всем, мол, известно, Ющинского убили его же родст-венники; а Бейлис тут при чем, господа? Ясно, что ни при чем…

Мне необходимо указать здесь на те приемы, которыми пользовались лица, расследовавшие настоящее дело, и затем доказать, что все версии и предположения о тех или иных якобы виновных лицах разбивались, как совершенно несостоятельные…Идя последовательно, я должен показать деятельность Красовского в июле 1911 г., который впервые появился на горизонте 7 мая… Кроме Красовского в мае-месяце (1911 г.) продолжал действовать еще не устраненный тогда Мищук…

Кроме названных в этом же деле принимали участие и совершенно посторонние лица. Одни из них… главным образом, сотрудники газеты «Киевская Мысль», большей частью из евреев, преследовали вполне определенную цель: навести подозрение на родственников Ющинского и других непричастных к убийству лиц и тем самым отвести следствие от усадьбы (еврейского завода) Зайцева. Но оказались в среде киевской молодежи также и лица, патриотически настроенные и глубоко возмущавшиеся убийством Ющинского. Я скажу, что немного найдется у нас людей, которые, подобно студенту Голубеву, подвергаясь нападкам и издевательствам, оскорблениям, подвергая свою жизнь опасности, решились бы… добровольно производить расследования и принимать участие в розысках. Кроме этих лиц судебный следователь со стороны должностных лиц не встречал никакой поддержки. Когда Красовский приступил к действиям, он придерживался всевозможных версий, и на одну из этих версий я считаю нужным указать: какой-то Григорий Брейтман, редактор или издатель «Последних новостей», еврей, хотя и крещеный… указал, что, может быть, это преступление совершено цыганами. В этом направлении производится розыск, и, разумеется, цыгане оказались совершенно ни при чем. Нас здесь упрекают в том, что мы, в ХХ в., верим таким суевериям (как ритуальное убийство евреями); и в то же время крещеный еврей говорит нам, что у цыган существует поверье, будто кровь имеет целебные свойства. Так не вправе ли мы спросить, чем же, собственно, цыгане отличаются от всех остальных, в том числе от евреев? Они ведь такие же кочевники, как и евреи, если у них могут быть суеверия, то почему же их не может быть у евреев? Эта подробность дела мне кажется весьма знаменательной.

Далее, в том же июле-месяце (1911 г.), когда расследование производит Красовский, возникает легенда о «прутиках». Создана она была начальником сыскной полиции Мищуком, у которого, очевидно, главной целью было запутать елико возможно данное дело…Какая-то Лепецкая, или Репецкая… слышит где-то на базаре или на улице от какой-то подвыпившей женщины рассказ о каком-то мальчике — заметьте, что ни подвыпившей женщины, ни мальчика найти не удалось, — который будто бы был свидетелем разговора между покойным Андрюшей и мальчиком Женей Чеберяк. Они из-за каких-то вырезанных ими прутиков поспорили, и Андрюша пошел ночевать к Чеберякам — а мы знаем, что он там вообще никогда не бывал. Вся эта картина с «прутиками» — с начала и до конца — явный и никуда не годный вымысел.

После того как созданные еще Мищуком легенда о «прутиках» и легенда о Луке Приходько рухнули, г-н Красовский попадает наконец на усадьбу (кирпичного завода) Зайцева и начинает действовать. В июле-месяце (1911 г.) г. Красовский представляет весьма веские соображения (о том, что убийство, по всей вероятности, произошло на территории еврейского завода), которые послужили основанием для привлечения по этому делу Бейлиса (через почти 5 месяцев после убийства!).

Красовский представляет следующую картину дела:…убийство явно совершено не в пещере (где был найден труп, но не найдено ни капли крови, которой в теле мальчика почти не было)… не могло оно быть совершено и в доме Приходько на Слободке. Красовский установил, что в последний раз Андрюша был в 8 часов утра на Лукьяновке (район Киева, где расположен завод Зайцева и пещера, где был найден труп), что был он там с Женей Чеберяк (дом Чеберяков находился рядом с усадьбой кирпичного завода), что мальчики, а также и другие дети играли на «мяле» (приспособление для разминания глины на территории кирпичного завода), как они это часто делали и раньше, что их оттуда спугнули и что в этом принимал участие Бейлис (служивший на заводе Зайцева приказчиком). Далее было установлено, что (дети убежали, а) Андрюшу Бейлис схватил за руку и потащил по направлению к так называемой гофманской печи (для обжига на кирпичном заводе). По предположению Красовского, убийство могло произойти в помещении этой печи. Далее Красовский указал на заявление еврейского мальчика Пиньки (сына Бейлиса), будто он впервые слышит о Жене и Андрюше, что было несомненной ложью, и было ясно, что мнение Красовского складывается не в пользу Бейлиса. Прокуратура нашла возможным привлечь Бейлиса к делу…

Но, оказалось, что это в планы Красовского вовсе не входило. Наоборот, по соображениям, которые мне неизвестны, он находил более выгодным для себя повернуть дело иначе. Как только, в силу указаний Красовского, привлекли Бейлиса к делу, он — Красовский — немедленно является к г-ну Бразулю… Перед Бразулем Красовский разыгрывает роль возмущенной совести, говоря, что арестовали невинного человека…Любопытное совпадение: арестовывают Бейлиса, и одновременно арестовывается и Вера Чеберяк, которую хотят связать с этим делом. Ее арестовывают в конце июля (1911 г.), а 1 августа, в ее отсутствие, заболевает ее сын Женя и обе дочери… Женя и Валя умирают*.

…Не мое дело расследовать это событие, тем более что дело прекращено за отсутствием виновных, за отсутствием состава преступления. Защита может мне указать, что у меня нет данных предполагать отравление детей…Но мы слышали здесь от самого Красовского инсинуации, будто это Вера Чеберяк сама отравила детей — она, сидевшая под арестом… Эти инсинуации со стороны лица, производившего расследование, заставляют меня остановиться на вопросе: отчего же могли умереть эти дети? В отсутствие Веры Чеберяк приезжали в ее дом сыщики, они что-то хотели от ее детей узнать, дети их боялись, так как они их запугивали, хотя и давали какие-то сладости, после чего дети заболели дизентерией. Врачей здесь спрашивали, могут ли дизентерийные палочки быть привиты (то есть даны как отрава), — ответ был неопределенный. Другими словами, вопрос, не были ли дети отравлены, остается в высшей степени под сомнением. От них что-то хотели узнать, их запугивали, они боялись, ибо они были свидетелями происшедшего (с Ющинским на кирпичном заводе). И действительно, они имели все основания бояться, потому что ведь в конце концов они погибли…И странно, никакой эпидемии дизентерии нет (никто поблизости не заболевает), а они вдруг заболевают в самой острой форме…

Удивительно во всем этом деле: либо свидетель умирает, либо свидетель настолько запуган, что ничего не отвечает, кроме «я ничего не знаю», либо свидетель отказывается от своих же собственных прежних показаний…А когда к умирающему Жене пришел священник и мальчик хотел что-то сказать, чему он был свидетель, что было на «мяле» в усадьбе Зайцева — и что он, я в этом не сомневаюсь, унес в могилу, — тогда г-н Красовский начинает инсинуировать и переносить всю вину на Веру Чеберяк. Детей отравила мать, мать — убийца, мать — преступница. Как только был допрошен Бейлис, так г-н Красовский немедленно переменяет фронт: он в этом деле больше принимать участия не желает, он спешит выйти из этого дела. Красовский показал евреям угрозу, показал, что может раскрыть это дело, он добрался до усадьбы Зайцева, а может быть, и до чего-нибудь еще гораздо более важного… Тогда они (евреи) поняли, что с Красовским надо действовать иначе, и Красовский выходит из дела. 25 августа Мищук, которого уже отстранили от расследования… придумывает новую версию: в убийстве принимала участие Вера Чеберяк и какие-то еще другие преступники.

И вот, изволите ли видеть, шайка преступников вместе с Верой Чеберяк совершила это ужасное дело, причем совершили «под жидов» (то есть симулировали ритуальное убийство), чтобы вызвать погром, а во время погрома поживиться…Мищук получает телеграмму от некоего Кушнира, занимающегося скупкой краденого, где этот Кушнир совершенно точно указывает, какими лицами было совершено преступление и где зарыты вещи убитого, где их можно найти на Юрковской горе (недалеко от пещеры, в которой был найден труп Ющинского). Нашли, разумеется, очень скоро какой-то хлам в мешке, обгоревшие части одежды и еще два заржавленных стержня (которые, вероятно, должны были изображать орудия убийства), которыми, как было очевидно, нельзя было причинить ранений.

Очень любопытно поведение Мищука: когда к нему пришел студент Голубев и указал на ритуальный характер убийства, то Мищук ему ответил: «Бросьте верить в эти глупости, вот я даже и орудие нашел, которым было совершено убийство» — и достал из стола какую-то швайку… Сопоставив все эти действия Мищука, можно ли сказать, что он просто заблуждался, а не действовал в силу определенного плана? Так или иначе, полученное Мищуком письмо, в котором точно указывалось, с кем вместе Чеберяк совершила это преступление, оказалось сущей ложью от начала и до конца: часть указанных преступников находилась (в момент преступления) под стражей, а другая часть принимать участия в преступлении не могла… Вам известно, что Мищук по этому делу был привлечен к судебной ответственности, был признан виновным и осужден за подлог, и судебная палата признала, что он совершил подлог умышленно: чтобы уличить Веру Чеберяк и каких-то воров, совершенно к делу непричастных, подкидываются вещи и какие-то стержни: о нас не поверят, что мы могли совершить преступление, а относительно воров — скорей поверят… 25 августа (1911 г.) проваливается и эта версия о ворах вместе с Верой Чеберяк.

Еврейские круги заволновались с того момента, как только Бейлис был привлечен к делу (через 5 месяцев после убийства, когда все следы были уничтожены). Они никак не ожидали, что следственные власти и прокуратура осмелятся привлечь к делу евреев. Я (как прокурор) настаиваю на этом: они этого явно не ожидали, не могли себе представить такой возможности… Я скажу открыто, что я лично постоянно чувствую себя под воздействием еврейской прессы.

Ведь наша «русская» печать — только кажется русской, в действительности же почти все органы печати в руках евреев…Выступать в каком бы то ни было деле против евреев означает немедленно вызвать упрек, что вы — черносотенец, мракобес и реакционер, что вы не верите в прогресс и т. д. Евреи до такой степени уверены, что захватили в свои руки главный рычаг общественности — прессу, что не могут себе представить, чтобы кто-нибудь посмел возбудить против них такое обвинение — не только в России, но и в других странах. В их руках капитал, и хотя юридически они и бесправны, но фактически владеют нашим миром…Мы постоянно чувствуем себя под их игом: разве мы можем закрыть глаза на то преступление, которое совершилось здесь, в Киеве? Хотя бы это и грозило нам всевозможными неприятностями, но мы обязаны его раскрыть. Однако, с точки зрения евреев, мы не имеем на это права. Нас, несомненно, станут обвинять, что мы нарочно поставили этот процесс, что мы возбуждаем народ против евреев…*

Меня даже удивляет следующее: если бы евреи желали действительно защитить Бейлиса, то должны были бы сказать — пусть правосудие решает этот вопрос, ведь улик было немного кроме соображений Красовского (все следы за 5 месяцев давно уже были уничтожены), и суд присяжных, которому евреи все-таки, по-видимому, верят, мог бы увидеть, что улик мало и что можно человека оправдать. Но любопытно то, что евреи, сознавая, очевидно, что Бейлис действительно виновен, стараются запутать дело, помешать правосудию.

Не успели привлечь Бейлиса к делу, как заволновались прежде всего некий Бразуль-Брушковский из редакции все той же «Киевской мысли», а затем Марголин — представитель еврейского общества, который ведет все их крупные процессы. Все они в августе и сентябре (1911 г.) активно выступили на сцене (данного процесса). Мне скажут, что и раньше, в других процессах выступали литераторы и сотрудники разных газет… что и Короленко выступал по Мултанскому делу, — я этого не отрицаю. И в настоящем процессе мы видим добровольных участников — студента Голубева и других, которые помогают производить расследование. Но кто же им бросит упрек? Разве они занимались подбрасыванием ложных доказательств, разве они обвиняли невинных? Ничего подобного не было.

А вот когда мы обратимся к деятельности Марголиных и Бразуль-Брушковских — тут мы увидим совсем другое дело. Здесь говорить о бескорыстии трудно: мы имеем факты, доказывающие корыстное отношение к этому делу…Что же они делали, чем эти лица занимались? Бразуль знакомится с Красовским, знакомится с (сотрудником последнего, агентом сыскной полиции) Выграновым, и разрабатывается план, как запутать и задержать это дело. За Чеберяк начинают усиленно ухаживать, так продолжается весь сентябрь, октябрь и ноябрь (1911 г.). Наконец 10 ноября — я прошу запомнить эту дату! — над Чеберяк вдруг повисает подозрение:…какая-то Малицкая, живущая под Чеберяк, которую допрашивал следователь уже в августе и которая не смогла сообщить ровно ничего существенного по делу, — эта самая Малицкая сообщает жандармскому подполковнику Иванову, что она, оказывается, знает гораздо больше. Оказывается, она слышала, как наверху у Веры Чеберяк произошло преступление, было совершено убийство Андрея Ющинского…Все это Бразуль-Брушковский и другие лица, которым нужно было данное дело запутать, просто выдумали, а Малицкую, разумеется, кто-то научил… Я не сомневаюсь, что теперь Веру Чеберяк стали терроризировать, Бразуль и Выгранов стали ее стращать: вам теперь нужно быть свидетельницей определенной версии, или же возьмите вину на себя, за это ей сулили деньги… Когда же Чеберяк на это не пошла, поссорили ее с ее бывшим любовником Мифле, он ее избил, она его облила кислотой, он ослеп — теперь ей нужно подтвердить, что убийство было совершено не кем иным, как слепым Мифле, да еще при участии Федора Нежинского — дяди Андрюши — и Луки Приходько, его отчима. Теперь подговаривают Веру Чеберяк и ее знакомого, Петрова, чтобы они подтвердили эту версию у судебного следователя.

В декабре-месяце (1911 г.) состоится знаменитая, строго конспиративная поездка (с Верой Чеберяк) в Харьков. С какой целью везли Чеберяк в Харьков? Чеберяк говорит совершенно определенно, что поехала туда, не зная даже цели поездки. Ее привели в «Гранд отель», где Марголин разыграл из себя члена Государственной Думы… и, выслушав версию (о совершении убийства) Мифле, сказал: «Не возьмете ли вы вину на себя?» Бразуль-Брушковский расходует на эту поездку целых 100 рублей, якобы из собственного кармана. Чеберяк везут скрытно, конспиративно, за нею следит какой-то Перехрист — тоже из редакции «Киевской мысли»! — с ней едет сыщик Выгранов, работающий для Красовского… Марголин не прописывается в гостинице, только впоследствии находится запись (о нем) в буфетной книжке. Я нисколько не сомневаюсь, что Марголин уже тогда знал, что будет защитником Бейлиса (на процессе). И вот он едет как адвокат, секретно, чтобы никто не знал, что это он — Марголин… Теперь, когда все это раскрылось, ему ничего не остается, разумеется, как играть роль благородного человека: я, мол, вовсе не скрывался… Нет, милостивый государь, вы скрывались, вы умышленно скрывали свою личность, свое звание и свою причастность к настоящему делу… И это до того ярко, до того определенно, что я в данном случае больше верю Чеберяковой, чем Марголину, Бразуль-Брушковскому и всем прочим. Они, несомненно, везли ее в Харьков, чтобы уломать, уговорить принять на себя убийство Ющинского. Они ей говорили: вас будут защищать самые лучшие защитники, мы дадим вам чистый документ, вас днем с огнем не найдут — только возьмите это дело на себя. Все это Чеберяк не могла выдумать… Однако Чеберяк на это не поддалась: она почувствовала, что если сознается в том, чего не делала, то ее выдадут с головой… Бейлиса выпустят, а ее засадят и денег не дадут.

В декабре Веру Чеберяк возят по ресторанам. Она всегда приглашает с собой Выгранова, боясь, как бы ей не подсыпали чего-нибудь и не подсунули, после шампанского, чистый бланк для подписи. Вспомните ее показание, что ей подсовывали чистый лист бумаги, который она должна была только подписать, «а остальное мы сами сделаем»… И вот 22 декабря (1911 г.) Бразуль-Брушковский появляется у следователя (по особо важным делам) Фененко. Дело в то время уже близилось к концу и должно было быть направлено к прокурору, — а он говорит, что у него и Выгранова есть новые, существенные данные, и сообщит он их прокурору при условии, что арестуют двух братьев Мифле. На это прокурор справедливо ответил: «по темному следу я не пойду, ваша версия о Мифле не выдерживает критики»…

18 января, за два дня до утверждения обвинительного акта, он снова подает ложное заявление с одной только целью: запутать дело, помешать работе прокурора и во что бы то ни стало освободить Бейлиса, добившись передачи дела на доследование. Вот содержание его заявления: «…Состоя сотрудником газеты, я по поручению редакции следил за делом Бейлиса с самого начала, и у меня сложилось впечатление, что убийство есть дело шайки преступников… что имелось в виду инсценирование, то есть подражание ритуальному убийству для сокрытия следов преступления».

И теперь он уже говорит, якобы со слов Чеберяк и Петрова… что Ющинского привел на место преступления Назаренко, а первый удар нанес дядя мальчика, Федор Нежинский, и что Петров будто бы видел, как Мифле перед убийством набивал рукоятку на шило (чтобы заколоть мальчика), а окровавленное шило, мол, после убийства нашли Женя Чеберяк и другой мальчик, Зарудный… Все это было написано в заявлении, и теперь-то, господа присяжные заседатели, мы знаем, что все это была ложь, что Назаренко не мог в этом участвовать, так как сидел в то время под арестом, что ни Федор Нежинский, ни Лука Приходько не могли быть причастны к этому делу, что в пещере убийство вообще не могло быть совершено, не было никаких клятв — о чем тоже утверждалось, — что все это — сплошной вымысел. Когда Бразуля потом допрашивали, он сам говорил: я не верил в то, что писал, все это было, мол, сделано «в тактических целях», чтобы «вызвать брожение среди преступников», и в симуляцию ритуального убийства он, мол, не верил — другими словами, он признал себя виновным в ложном доносе, а за ложный донос по статье 540-й полагается соответствующее наказание…

18 января (1912 г.) Бразуль-Брушковский подает свое заявление прокурору, обвиняя в убийстве братьев Мифле, Назаренко, Луку Приходько и Федора Нежинского, — однако прокурор не придает этой версии никакого значения и не находит нужным возвращать дело к доследованию. Партии Бразуля и компании, таким образом, нанесен удар, и они мобилизуют все силы, чтобы выдвинуть на сцену что-то новое. Тут снова выступает обер-сыщик, господин Красовский. Он уже в сентябре (1911 г.) отстранился от следствия, но продолжал следить за его ходом, пока в январе (1912 г.) не был окончательно удален и снят с должности… Красовский, в свою очередь, находит себе двух помощников, неких Караева и Махалина, и все они работают, разумеется, совершенно бескорыстно, ради одной справедливости — однако жандармскому подполковнику Иванову точно известно, что им платят по 50 руб., а весь гонорар за работу составляет в одном только случае 5000 руб. Красовский, Караев и Махалин — вот три кита, на которых опирается теперь Бразуль-Брушковский, а деньгами заведуют (еврейские) адвокаты Марголин и Виленский.

Цель этих господ, во главе с Бразулем-Брушковским, — сочинить новых преступников, чтобы власти возвратили дело на доследование…Здесь перед нами проходит столько лжи и неправды, что мне трудно подобрать для этой истории подходящее слово. Когда мы слушаем рассказ обработанной Красовским Дьяконовой, то можно бы только смеяться: среди бела дня на улице Киева она три битых часа беседует с каким-то человеком в маске (!), и эта маска сообщает ей удивительные новые сведения… Дьяконова теперь знает свою роль: 11 марта (1911 г., день накануне убийства Ющинского) она зашла к Вере Чеберяк и увидела там Ющинского — а мы знаем, что именно 11 марта Андрюша в 2 часа дня был у родителей, а в 3 часа — у тетки, следовательно, все это — ложь… На следующий день, 12 марта, она опять заходит к Чеберяк — около 11 часов дня — и видит там «четырех хлопцев», которые убегают в соседнюю комнату, и видит еще ковер, в который что-то завернуто. Дьяконова теперь точно называет убийц: это Сингаевский (брат Веры Чеберяк), Латышев и Рудзинский — все эти имена раздобыли для Красовского его помощники — и называет еще четвертого, Лисунова, но вот беда — потом оказывается, что Лисунов в это время давно уже сидел в тюрьме под арестом…

Далее та же Дьяконова — которая, как впоследствии выяснилось, вообще уже давно у Чеберяк не бывала — приходит к той же Чеберяк еще и 14 марта, остается у нее ночевать, спит с ней в одной кровати и одной ногой даже касается трупа в мешке — и все это 14 марта, то есть через 2 дня после убийства, когда труп в квартире давно должен бы разлагаться, да, кроме того, оказывается, что Василий Чеберяк (муж Веры) в этот день на своем дежурстве не был и все это должен бы видеть и должен был спать в той же комнате…

Что же остается в этом деле, кроме Караева и Махалина — лжесвидетелей, которым мы верить не можем, и Дьяконовой, которая видит сны и разговаривает среди бела дня на улице с масками… кстати, и вы, господин Красовский, вы — тоже лжесвидетель! Подавая заявления уже не прокурору, а начальнику жандармского управления, печатая в газетах имена Сингаевского, Латышева и Рудзинского, эти господа были, разумеется, уверены, что достигнут своей цели, то есть дело будет отправлено на доследование…..Однако, в конечном итоге, они в своих расчетах ошиблись: ни Рудзинский, ни прочие названные ими, как участники преступления, в этом деле не виновны. В этом нет ни малейшего сомнения, властям и правительству тут нечего скрывать, и мы посадили бы их на скамью подсудимых, если бы были основания… Но это все — фантазии: мы не можем предположить, что воры убивают мальчика и держат труп где-то в…квартире, окруженной со всех сторон соседями, где масса глаз, где не могло быть совершено это преступление. А цель, а мотивы — где они? Какую опасность мог этот мальчик представлять для обыкновенных воров? Да никакой. И разве воры подвергают детей таким истязаниям, таким мучениям? Конечно, бывает, что и детей убивают, если они стоят у кого-то на дороге при ограблении, но никогда еще не было случая, чтобы их подвергали столь долгим и мучительным истязаниям…

Резюмируя вышесказанное, я прихожу к выводу, что все усилия извест-ной части еврейского общества, во главе которой стоял Марголин, несомненно руководивший частным расследованием по делу Ющинского, были направлены на то, чтобы следствие пошло по неправильному пути…После того как рухнули ложная версия о родственниках, версия о каких-то цыганах, которым якобы нужна была кровь для лечебных целей, — после всего этого оставалась только одна возможность, о которой, впрочем, ни Марголин, ни Бразуль, ни другие лица, защищавшие интересы Бейлиса… следственным властям никогда не упоминали: это — усадьба кирпичного завода Зайцева как место убийства…

Напомню, что эксперты категорически отвергли мысль о совершении злодеяния умалишенными или половыми психопатами… и заметим далее, что на Лукьяновке, где, несомненно, произошло убийство, все жители наперечет, все хорошо известны:…это все скромные мещане, люди, занятые каждый своим делом. Зачем им жизнь Ющинского, зачем им нужна его кровь?…Андрюша Ющинский — общий любимец, друзей у него много — и на Лукьяновке, и в Предмостной Слободке. На Лукьяновке его лучшим другом был Женя Чеберяк, умерший при самых загадочных обстоятельствах…Был он знаком и с сыновьями Бейлиса, но очень любопытно, что они это отрицают. Несомненно, что старший сын Бейлиса, Пинька, его прекрасно знал, как знали его и сам Бейлис, и Шнеерсон, столовавшийся у Бейлиса. Мы слышали, как бабушка Андрюши, Олимпиада Нежинская, при вторичном опросе сказала: «Как же вы, Шнеерсон, не знали Андрюшу, ведь я же посылала его к вам за сеном?» Шнеерсон это отрицал, и Бейлис утверждал, что никогда не знал Андрюшу… В Предмостной Слободке Андрюша был знаком с Гершкой Арендарем… он с ним почти ежедневно встречался, это и сам Гершка говорил. Но вот что странно: у судебного следователя Гершка вдруг показывает, что с Нового года до дня исчезновения Андрюши он больше его не видел; то же показал и отец Гершки — а ведь эти Арендари живут в пяти домах от того дома, где жил Андрюша. Это ведь всегда так бывает: когда свидетели, боясь себя изобличить, говорят неправду, они сами же подрывают доверие к своим показаниям…

Когда агент сыскной полиции Полищук обратил более пристальное внимание на Предмостную Слободку, то выяснилось, что какой-то еврей, потом таинственно скрывшийся, приезжал туда и усиленно интересовался Андрюшей. Хотели отыскать этого еврея, установили, где он проживал, но оказалось, что еврей исчез, а подворная книга уничтожена. Далее установили, что Файвель Шнеерсон, который столовался у Бейлиса… тот самый, что отпирался, будто не знал Андрюшу, был солдатом на Дальнем Востоке, куда, кстати, уехал в свое время на военную службу и отец Андрюши, Чирков, который с тех пор исчез. Так вот, оказалось, что этот Шнеерсон, бывая в Слободке, рассказывал Андрюше, что может показать ему его отца.

Господа присяжные заседатели, вы помните, что Андрюша был незаконным ребенком, его звали «байстрюком»… Такие дети бывают очень самолюбивыми и впечатлительными, хотят увидеть своего отца, хотят сказать смеющимся над ними товарищам, что отец у них есть… Таких детей очень легко поймать на этом чувстве… и тут мы обнаруживаем связь между Лукьяновкой и Слободкой. Андрюша хорошо знает Арендарей, бывает у них постоянно, у Арендарей проживает старик Тартаковский, который очень любит мальчика. После смерти Андрюши этот старик страшно затосковал — боялись, что он скажет что-нибудь лишнее — это тоже было установлено, — и вдруг этот старик умирает при весьма загадочных обстоятельствах: он, видите ли, костью подавился, в доме этого же самого Арендаря.

Другими словами, связь между Лукьяновкой с заводом Зайцева, с одной стороны, и Слободкой с Андрюшей и домом Арендарей — налицо, за Андрюшей следят, с ним хорошо знакомы и Арендари, и Файвель Шнеерсон, и брат Менделя Бейлиса, Аарон Бейлис — они все появлялись в Предмостной Слободке.

12 марта (1911 г.), в 6 часов утра, Андрюша… взял свои книжки и вышел из дому. Его видел мальчик Павел Пушка… затем, у цепного моста, его видела сестра Пушки, Мария Пушка. В 8 часов утра его видели на Лукьяновке, это точно установлено целым рядом свидетелей. Его видел «фонарщик» Шаховской, зажигавший керосиновые фонари на Юрковской улице, и видела его жена, Ульяна Шаховская, — достоверность ее показаний в этой части была установлена еще Красовским. Шаховской видел Андрюшу стоящим на улице с Женей Чеберяк, они ели конфекты… В 12 часов дня тот же Шаховской, встретив Наталью Ющинскую (тетку мальчика), говорит ей, что не взял на этот раз Андрюшу с собой на ловлю птиц. Через несколько дней, во вторник, Шаховской снова встречает там же на улице Женю Чеберяк и спрашивает, хорошо ли они поиграли. Женя ответил, что поиграть (на кирпичном заводе) им не удалось: «нас спугнул мужчина с черной бородой»…

Шаховские, муж и жена, несомненно, знают больше того, что говорят. А от другой своей знакомой, которая забрела в день исчезновения Андрюши на кирпичный завод, Ульяна Шаховская знала, что мальчика там тащили по направлению к гофманской печи. Конечно, эта знакомая отперлась, все они боятся, что их подколют, и Шаховские тоже боятся…

Сущность дела от этого не меняется: последними очевидцами последних моментов жизни Андрюши были дети. Двое из этих детей — уже в могиле, Женя и его младшая сестра; вторая девочка, Людмила Чеберяк, которой посчастливилось выжить, была здесь перед нами. Были еще и другие дети — мальчик Назар Зарудный и дочь некоего Наконечного, по прозвищу «лягушка», — этого мы тоже помним, это его должен был отравить арестант Казаченко по наущению Бейлиса, за что ему дали бы деньги — но, конечно, от всего этого Бейлис отпирается.

Покойный Женя Чеберяк давал показания три раза, и все три раза — очень уклончиво, а потом совершенно запутался. Но тот же самый Женя рассказал студенту Голубеву, который смог завоевать его доверие, что Андрюша и он играли на кирпичном заводе; а сыскному агенту Полищуку, который вел следствие совсем не в том направлении, как Красовский, удалось получить от детей еще более серьезные сведения: что 12 марта (суббота, день убийства) утром, когда к ним пришел Андрюша, они все пошли кататься на «мяле», что Мендель Бейлис за ними погнался, что они убежали, а Андрюша не успел, и что Бейлис его схватил, и что с тех пор они Андрюшу не видали…Подробные показания дала выжившая дочь Чеберяк, Людмила, сестра умерших Жени и Вали, но и сам Василий Чеберяк с самого начала показал, что 12 марта, то есть в день исчезновения Андрюши, он в 9 часов утра уже был на дежурстве у себя в почтовой конторе, когда к нему прибежал запыхавшийся Женя и рассказал, что «мы играли на мяле, нас погнал Бейлис, мы убежали, а Андрюша остался». Василий Чеберяк показывал нам здесь в суде, что он давал эти показания следствию, но его не хотели слушать, а все, что касалось Бейлиса, отклоняли…Чеберяк, как известно, лишился своего места службы на почте, а Шаховских стали запугивать, и два свидетеля, студент Голубев и Поздняков, еще незадолго до начала процесса слышали от подвыпившего содержателя пивной, еврея Добжанского, что Бейлис — его друг, что его не осудят, что ему это сказал сам Марголин, а что Шаховские, показывавшие раньше относительно Бейлиса, теперь больше ничего не покажут. Я указываю на эти обстоятельства, как чрезвычайно важные для настоящего дела: мы видим, как всё, что касается Бейлиса и евреев, подавляется, подвергается террору, всевозможным воздействиям и нажимам.

…Людмила Чеберяк, смышленая 11-летняя девочка, развитая не по летам, дала совершенно определенные показания, не путаясь и не сбиваясь. Ведь Чеберяк прекрасно знали Бейлиса, а он знал их, Вера Чеберяк постоянно посылала детей к Бейлису за молоком, потому что у него была корова. Дворник, Степан Васильев, удостоверил, что Вера Чеберяк часто заходила к Бейлисам, — и этот дворник тоже умер, но его показание было зачитано в суде. И вдруг Бейлис и другие, которые его выгораживают, утверждают, будто у него никакой коровы не было или была в 1910 году, а не было в 1911-м. А одна из свидетельниц самой защиты (Бейлиса), некая Маслаш, показала, что корова у Бейлиса в 1911 году была и что она сама все время у него покупала молоко. Защита, убедившись, что ее собственная свидетельница показывает как раз то, что утверждает обвинение, от этой свидетельницы отказалась…

Одно важное обстоятельство в этом деле покрыто мраком неизвестности: знали ли Бейлис и его соучастники… что Андрюша появится на заводе, что им удастся схватить его и заколоть для тех целей, которые они преследовали? Если не знали, то отпадает обвинение в заранее обдуманном преступлении. Но ведь у них были и другие способы завлечь Андрюшу: например, Шнеерсон давно уже Андрюшу преследовал и говорил ему, что покажет ему его отца, были и другие способы завлечь его…

Теперь позвольте обратить ваше внимание на усадьбу Зайцева, где произошла эта драма. Доходы с кирпичного завода Зайцева, построенного его отцом, набожным хасидом, идут на еврейскую лечебницу, тут же на заводе. Дети старика Зайцева строят богадельню, но столовая этой богадельни превращается в молельню, рассчитанную на 100 человек, — это настоящая синагога, у нее и фундамент особый, и фасад особый, и ниша со свитками Торы, и печать Соломона…Удивительное совпадение: закладка этой синагоги произошла как раз в марте-месяце (1911 года)… 7 марта, что установлено неофициально, потому что русских на закладку не допускали. Один русский видел все это издали и показал, что там были раввины в длинной одежде… Совпадение, так или иначе, странное: неизвестно точно, когда была эта закладка, но, во всяком случае, в марте-месяце…

Кто живет на территории этого завода? Вот вам 3 еврея: Бейлис, Шнеерсон и некий Чернобыльский, далее там еще проживает управляющий, Хаим Дубовик, и его брат, и еще еврей Заславский. Другими словами, 6 евреев живут на территории завода…

Кто же совершил это преступление? Оно совершено Бейлисом, он сидит на скамье подсудимых, но один Бейлис совершить это преступление не мог, а других участников обнаружить не удалось, о них можно только догадываться…В конце февраля на заводе видели резника, который сюда приезжал… Людмила Чеберяк показала, что незадолго до убийства она ходила к Бейлису за молоком и увидела у него двух евреев в колпаках, которые молились, — она испугалась и убежала. В то время как раз закладывалась молельня и приезжали раввины, может быть, именно их она видела у Бейлиса? Относительно места преступления, я лично считаю, что в помещении гофманской печи оно совершено не было: там могли остаться следы. Оно было совершено в помещении рядом с конюшней, которое сгорело от неизвестной причины 10 октября (1911 г.), за 3 дня до того, как судебный следователь поехал осматривать это помещение. Мало того, когда арестовывают Бейлиса, в это помещение спешит переехать его жена, а когда прибывает Красовский, то помещение уже заново выкрашено и все следы уничтожены…

Я позволю себе обратиться к наиболее важной части судебного следствия… судебно-медицинской экспертизе… Вскрытие трупа производили проф. Оболонский и проф. Туфанов, между их мнением и мнением проф. Косоротова никаких противоречий нет. Но кроме этих профессоров выступил не менее известный своими научными трудами проф. Сикорский… не побоявшийся перед нами обосновать свое глубокое убеждение, что это убийство — дело рук религиозных изуверов, имевших целью добычу крови, и что такими изуверами могли быть только евреи.

…Одна экспертиза… не могла не вызвать негодования… не потому, что эта экспертиза клонилась явно в пользу обвиняемого… Это — экспертиза лейб-хирурга Павлова. Он начал прежде всего с того, что подверг критике судебного следователя. Проф. Павлов нашел, прежде всего, что никаких особых мучений у Ющинского не было…И когда эксперт (Павлов)… упомянул об Андрюше: «…г-н Ющинский, этот молодой человек, которому нанесли какой-то забавный укол в поясничную область», — то без чувства негодования не могло быть встречено такое заключение.

Перехожу к экспертизе Сикорского, Косоротова и Оболонского: все они пришли к одному заключению, что убийц было не менее двух, а по мнению проф. Сикорского, их было, по крайней мере, четверо, а скорее всего, пять или шесть. Двое держали Андрюшу за руки, один держал голову, потому что остались следы ногтей, и затыкал ему рот, а четвертый наносил удары…..Мальчика, совершенно не ожидавшего нападения, вталкивают в помещение и наносят первый удар, по-видимому в голову, через фуражку… Мальчик сознания не потерял, так как этот удар — удар швайкой с отточенным концом — не проник в мозг… Затем начинается настоящее истязание. После удара в голову мальчику наносятся 7 ран в шею. Кровь вытекает, по мнению экс-пертов, в течение 5, 6, 7 минут, но, по мнению проф. Косоротова и проф. Си-корского, вся эта операция должна была продолжаться 15, 20 или 25 минут… Что же делают преступники в это время — ждут, пока вытекает кровь, отдыхают? (В нормальных условиях) это — невозможное предположение: преступник, закалывающий свою жертву, спешит покончить с ней… но здесь проходит значительное время, и лишь после этого наносятся убойные удары в печень, в легкие, в спину, в подмышечную область и в сердце. Последний удар, вероятно, наносился при последнем издыхании, при агонии…

Преступление, по мнению проф. Сикорского, было совершено этими людьми планомерно, обдуманно, хладнокровно… может быть, человеком, привыкшим к убою скота… Эти преступники достигли своей цели, обескровили жертву, добыли кровь. И проф. Сикорский, и проф. Косоротов, вместе с проф. Оболонским, настаивают на том, что главной целью преступления было добыть как можно больше крови. Куда делась эта кровь — мы не знаем.

После извлечения крови… мальчику связывают руки, несут в пещеру и обставляют его там тоже как-то странно: под ноги ему кладут кругом пояс, свертывают его тетрадки и закладывают их над головой. Они (эти преступники) как будто глумятся здесь над нами: «Смотрите, мы совершили преступление, но мы ничего не боимся, мы не будем на скамье подсудимых, нас никто не посмеет привлечь к ответу за это злодеяние; а вот вам ваш христианин, вот 13-летний мальчик, загубленный нами, вот наша власть (над вами), наша сила»…

В отношении фактических признаков преступления едва ли может возникнуть спор: мальчику нанесено 47 ран, имело место обескровливание тела, согласно проф. Оболонскому, из мальчика вытекло пять с половиной стаканов крови, т. е. почти 2/3 всей крови в теле…

Главный пункт обвинения — в том, что убийство совершено из побуж-дений религиозного изуверства. Защита, несомненно, будет настаивать, чтобы этот пункт был исключен. Действительно, наш закон изуверских преступлений не знает… Но такие секты, которые выкачивают кровь, существуют у других народов, и у евреев в особенности. По прежним делам, хотя бы по Саратовскому делу, и по целому ряду других процессов за границей, с такими же обвинениями евреев в добывании крови… в 1899 г. в Богемии еврей Гюльзнер обвинялся в убийстве Агнесы Грузы, именно в том преступлении, в котором обвиняют Бейлиса, то есть в ритуальном, причем присяжные заседатели вынесли обвинительный приговор и признали наличие ритуала. Правда, это дело пошло в сенат… и в следующий раз упоминание о ритуале было устранено, но Гюльзнер снова был обвинен в убийстве с теми же обстоятельствами и вторично приговорен к смерти… замененной каторжными работами. Я обращаю на это ваше внимание, поскольку обычно на нашу Россию ссылаются, как на варварскую страну, где, мол, допускаются жестокие «кровавые наветы»… Но оказывается, и в других странах совершаются такие же преступления и предъявляются такие же обвинения…

Преступления эти известны начиная с ХII в…и все они совершаются единообразно. Правда, время года не всегда выбирается перед (еврейской) пасхой, но в большинстве случаев преступление совершается именно в это время года. Выбираются обыкновенно дети, мальчики, в возрасте 4, 6 до 13 лет… бывают случаи и с более взрослыми лицами, но гораздо реже. Жертву всегда закалывают, наносят ей множество уколов, выкачивают из тела кровь… Эта кровь куда-то поступает, кто-то приобретает ее для каких-то целей, труп не закапывается, так что его легко найти. Эти убийства всегда происходят в той среде, где живет еврейство, причем никогда еврейские дети, вообще евреи, не становятся жертвами подобного рода преступлений…

Все эти данные всегда наводили на мысль, что именно евреи причастны к этим преступлениям… Однако, несмотря на то, что почти все эти дела заканчивались осуждением и, казалось бы, что вопрос должен бы считаться давно разрешенным, он все-таки по сие время остается под вопросом…Евреи не желают придти на помощь судебным властям. Мне думается, что если бы существовала среди православных, католиков или лютеран секта изуверов, то никто не только не защищал бы их, но все старались бы придти на помощь в раскрытии и разоблачении этих изуверов, чтобы покончить с ними. Однако евреи не только не стараются помочь расследованию, но, наоборот, принимают все меры, чтобы помешать раскрытию этих тайных сект. Они боятся, что если хоть один изувер будет изобличен, то тень падет на все еврейство — и без того много накопилось против них негодования в народе… Но все же эта боязнь — какая-то странная, загадочная для меня: неужели от того, что будет изобличен какой-то изувер, это коснется всего еврейского народа?…Ведь русский народ — милостив и великодушен. Я имею право это говорить, ибо я сам — нерусский, хотя и родился в России, как и мой отец (прокурор Виппер немецкого происхождения). И вот, изучая этот вопрос, я прихожу к следующему выводу: относительно кровавых жертв мы во всей Библии постоянно встречаем уклонение евреев от их собственного закона. Они приносят своих детей в жертву богу Молоху, отходя от заповедей Моисея… После разрушения иерусалимского храма все кровавые жертвы были запрещены… Но возьмите обыкновенного правоверного еврея, который верит, что кровавые жертвы искупают его грехи, — мог ли он примириться с разрушением храма, с прекращением жертв? Думаю, что фанатик-еврей с таким положением не примирится. И вот уже во втором веке некий ребе Исаак — согласно Талмуду — говорит: храма нет, а жертвы приносятся и возлияния совершаются, хотя жертвенник разрушен. Отсюда мы вправе сделать вывод, что жертвы и после разрушения иерусалимского храма приносились (несмотря на запрещение)…

Но вот в XII в. начинаются крестовые походы, и одновременно с ними у евреев появляется священная книга Каббалы «Зогар»… Кроме этого и кроме Библии у евреев есть еще и Талмуд, законченный в VI в., и, по мнению одного из экспертов-профессоров, это — море, в котором каждый может найти все, что ему угодно… Можно в нем найти и формулы ненависти против христиан: «Лучшего из гоев — убей», или же: «Гой, изучающий (наш) закон, повинен смерти». Там же можно найти, как надо добывать кровь, как нужно колоть, чтобы прокалывать сосуды, а если нужно резать по способу «шехита», то нужно кровь покрывать, так как они не переносят вида крови, — одним словом, там можно найти все, что угодно, включая и употребление крови — и это, по мнению эксперта проф. Тихомирова, в чем он совершенно расходится с экспертом, раввином Мазе, который утверждает, что такого там найти нельзя… В XII в. появляется (у евреев) книга «Зогар», основанная на каббалистике (то есть на мистических учениях). В ней есть тексты относительно 13 уколов… А число 13 и в данном деле играет большую роль, ибо на правом виске у убитого мальчика Андрюши было обнаружено именно 13 ран… Естественно, что этот текст из «Зогара», где говорится о заклании животных и где это сравнивается со смертью «ам-хаареца» — невежды, идиота, но и христианина, как это толкует эксперт патер Пранайтис, — привлек наше внимание… Но для меня важно одно: «Зогар» появляется в XII в., и с этого же XII века эти преступления не сходят со страниц истории.

Вслед за движением, вызванным этой книгой, появляется (у евреев) лжемессия, затем появляется еще один — Франк и его последователи; начинается спор между евреями, и франкисты обвиняют последователей Талмуда именно в употреблении крови христианских младенцев. Об этом состоялся диспут во Львове (в 1759 г.), причем талмудисты были побеждены, то есть было доказано, что они употребляют человеческую кровь…С точки зрения изуверов, с которыми мы здесь имеем дело, эти жертвы нужно приносить путем источения крови христианских детей. Вспомните в этой связи сообщение наместника Киево-Печерской лавры Амвросия, который, изучая этот вопрос, пришел к заключению, что евреи считают себя господами всего мира, а нас — христиан — своими рабами. Убивая христианских детей, добывая их кровь, они считали, что приобретают господство над миром… Вспомните показание отца Автонома: он сам — еврей, но крещеный, и он утверждает о существовании ритуальных убийств, он знал о них в детстве. Далее книги монаха Неофита или Серафимовича — все это люди, которые, переходя в христианскую религию, считали нужным указывать на темные и мрачные стороны еврейской религии. И они признавали, как о. Неофит, для каких определенных надобностей употреблялась эта кровь. Возможно, что в книге Неофита многое несправедливо, преувеличено, но не думаю, чтобы вся эта книга, от начала и до конца, была ложью. И на каком основании мы должны больше верить Хвольсону и Левинсону, тоже принявшим другую веру, но защищающим вовсе не еврейство, а отдельные его темные стороны? Профессор Сикорский ссылался на известного ученого, который беседовал со многими евреями, отлично знавшими о существовании кровавого ритуала, — но они не могли пойти против всего остального еврейства, то есть не могли об этом сказать, хотя в душе отлично сознавали, что их соплеменники совершают преступления… Эта секта, добывающая христианскую кровь, до сих пор еще не открыта, и мы можем только делать предположения о существовании изуверов, превратно толкующих свое же собственное учение. Мы можем судить об этом на основании судебных процессов, имевших место. А если нам всегда говорят, что средневековым процессам верить нельзя, потому что там, мол, пытками вырывали признания, то вот, например, процесс Гюльзнера в 1899 г…мы знаем, что никаких пыток в Богемии не применялось. Так же, как, например, в целом ряде процессов евреи признавали, что (именно согласно существующему ритуалу этих убийств) тело убитого «гоя» нельзя ни уничтожать, ни закапывать, что его можно только «выбросить»… Я этих процессов не привожу, но о них давал заключение патер Пранайтис, и он свои исследования проверил на основании вполне достоверных источ-ников…Кроме того, имелось Саратовское дело (явного ритуального убийства), которое было здесь подробно рассмотрено: между Саратовским процессом и настоящим делом можно провести ясную параллель…По Саратовскому делу, как мы установили, были осуждены евреи Юшович, Шлиферман и Улов, трое других оставлены под подозрением, а русские, тоже имевшие отношение к этому преступлению, были сосланы в Сибирь на поселение. И это осуждение было подтверждено Государственным Советом и, в свою очередь, утверждено императором Александром II, то есть ритуальное убийство двух христианских мальчиков, причем из них тоже была выкачана кровь, и они были обрезаны… Мальчики были умерщвлены путем истязания, с обрезанием… и в протоколе дела было указание одного из евреев, что две бутылки крови убитых были отправлены любавическому раввину, а если вспомнить, что фамилия семьи любавических раввинов — Шнеерсон, то это обстоятельство, конечно, и для нас приобретает интерес. Правда, любавический раввин не был привлечен к ответственности за то, что ему посылалась кровь (убитых детей), но, во всяком случае, установлено это было…

Ритуальное убийство… употребление человеческой крови… Страшное обвинение. Дело ваше, верить мне или не верить, но если бы я хоть одну минуту… думал, что еврейское учение позволяет, поощряет употребление человеческой крови, я бы больше не оставался в этой религии… не считал бы возможным оставаться евреем…Я глубоко убежден, у меня нет ни минуты сомнения, что этих преступлений у нас нет и не может быть…Подумайте, что было более 3000 лет тому назад, когда евреи воевали с какими-то амалекитянами, обращались с ними жестоко, и вот теперь Бейлис сидит на скамье подсудимых, и мы занимаемся вопросом, что делалось 3000 лет тому назад…Вы видели, что Бейлис играл роль козла отпущения, который… отвечает за все то, что было на протяжении трёх тысяч лет среди миллионов евреев… быть может, какой-либо безумный, дерзкий или обиженный сказал какое-нибудь резкое слово про иноплеменников или христиан — за все это отвечает Бейлис. Если взяли несчастную женщину, держали под арестом — виноват Бейлис. Если работника Луку Приходько томили под арестом — виноват Бейлис, он за все отвечает…*

…Вы слышали, что говорил прокурор: там имеется молельня, так не нужна ли человеческая кровь, чтобы поставить на ней эту молельню? Если вы считаете, что молельня должна строиться на христианской крови, что именно для молельни принесли в жертву и замучили несчастного мальчика… тогда ищите того, кто строил эту молельню:…почему он не сидит здесь, строитель этой молельни, почему не сидят (на скамье подсудимых) те, которые пожертвовали на нее деньги, которые нанимали убийц?.. У вас, русской власти и правительства, достаточно мощи, чтобы не останавливаться перед богатством, перед положением, ни перед чем… Но вы этого не сделали потому, что этому нет никаких доказательств, кроме одного факта, что люди хотят молиться в своей синагоге…*

…Теперь попробуем подойти к делу…Вы знаете, что 9-го числа (марта 1911 г.) некоторые из воров… были арестованы — друзья Чеберяк, ее гости… На другой день приходит к Чеберяк полиция и делает обыск. И вот, господа, как ни казалась прокурору и гражданским истцам смешной версия относительно «прутиков», но, по-моему, это — правда… Все здесь говорили, что кроме Андрюши и Жени был еще третий мальчик… который слыхал, как Андрюша сказал Жене: «А я расскажу, что, когда я приходил ночевать к вам, я видел, как приносили ворованные вещи и кассу…». И вот Женя прибегает домой и об этом рассказывает. Этот рассказ о «прутиках» возник задолго до Красовского, тогда вел дело Мищук, и никаких разговоров еще не было ни о Бейлисе, ни о других…**

Вы помните, какие споры были о том, был ли Андрюша 11-го (марта 1911 г.) на квартире Чеберяк… Мне не важно, был ли он 11-го, 10-го или 9-го у Чеберяков… но что он там был и что такой разговор (о «прутиках»?) был — не представляет никакого сомнения. И вот 12-го (день убийства!) приходит туда (к Чеберякам) Андрюша…Они (дети) выходят на прогулку. Только что они воротились… в это время являются Рудзинский, Сингаевский и Латышев по своим делам и застают Андрюшу. Его хватают, ударяют швайкой по голове, может быть, даже без намерения убить, просто со злости: «Ах ты, байстрюк, ты нас пришиваешь!»*** Он (Андрюша) теряет сознание, падает, ему наносят удары сначала в голову… и когда он падает на левый бок, ему наносятся удары с правой стороны в шею… Им кажется, что мальчик скончался, но в это время он опять зашевелился, вздрогнул. Они опять бросаются (на него) и опять наносят удары швайкой…* Как только начало темнеть… они уносят труп в погреб или в сарайчик… потом уже, глухой ночью, переносят в пещеру. Я не сомневаюсь, что в этой работе участвовала и Чеберяк, потому что боялась, чтобы звуки не дошли до Малицкой (сиделки в винной лавке в первом этаже, под квартирой Чеберяков)…Не странно ли, что в тот же день исчезают дети (Чеберяков)? Людмила здесь нам показала, что на другой день они ушли к бабушке. Странное совпадение: почему на другой день после убийства детей отсылают к бабушке? Очевидно, обставляют (дело) так, чтобы они не выдали… Убийцы хотели, чтобы труп был найден, чтобы нашли исколотого мальчика и чтобы всякий сказал: какие же это воры, это — не воры, в этом виноваты евреи…**

Нам говорят, что проф. Косоротов (судебно-медицинский эксперт) высказался, будто убийцы собирали кровь. Вспомните… я обратился к проф. Косоротову с вопросом: «Знаете ли вы, где было совершено убийство?» Он ответил: «Нет, не знаю». — «Ну, а место, где был найден труп — это место убийства?» — «Нет». — «Так, может быть, кровь осталась на месте убийства?» Он на это сказал: «Да, конечно, утверждать не могу, может быть, кровь осталась на месте и там была замыта»…

Затем есть еще экспертиза проф. Сикорского… В ней не было ничего медицинского. Когда врач вместо медицины начинает говорить о ритуальных убийствах… о том, какие были процессы в средние века, как судили в г. Саратове, то это уже все, что хотите, но не судебная экспертиза… не наука…С этими обвинениями для евреев связаны самые мучительные столетия. Восемь веков… ведь они платили тысячами людей… И вы знаете, как шло дело: являлся кровавый навет, являлись католические монахи, хватали этих людей, обвиняли их в страшных проповедях, затем их пытали, имущество сразу же отбирали, их жгли, а некоторых из них казнили позорной казнью, вешая их между двух собак***. А потом? А потом приходили те же монахи и клеймили чело замученных людей, клеймили чело их детей, клеймили их внуков позором отчуждения, позором того, что они употребляют человеческую кровь…Когда обвинитель стал поддерживать (это) обвинение, он заявил: я плохо знаю еврейские книги, я плохо знаю весь этот вопрос. Но он верит в ритуальные убийства, верит по тем трём книгам, которые он прочел по этому вопросу. Господа, верить можно в добро… в красоту, верить можно в небо; а там, где должно знать, там вере нет места, я обязан знать. И я вправе сказать: вот уже 800 лет тяготеет это обвинение (над евреями), и что же сделали для проверки его?..*

Вам говорил здесь г-н прокурор, будто недавно в Австрии был процесс Гильзнера и (что) в Европе (также было) предъявлено такое обвинение… Я утверждаю, что это не так, я утверждаю, что обвинений в ритуальных убийствах я не знаю… в той форме, в какой оно поставлено по делу Бейлиса, (это обвинение) нигде в мире не ставилось, нигде и никогда. И если г-н прокурор ссылается на дело Гильзнера, он совершенно ошибается: было дело по обвинению в убийстве девушки, но слов… об изуверствах, применяемых для исполнения обряда религии, не было. Я утверждаю, что за 200 лет нигде на земном шаре такого процесса не было. Тут выступали ученые, их допрашивали… откуда эксперты (очевидно, обвинения) брали процессы? Из средних веков… из этой тьмы, где были пытки, были казни, где были процессы ведьм… А разве вы не знаете, что в средние века… судили животных и посылали повестки крысам и собакам? И люди занимались этим вздором…

Сюда вызывают экспертов и три дня разбирают еврейскую религию. Вы слышали, как прис. пов. Шмаков, допрашивая ксендза Пранайтиса, ставил целый ряд вопросов из Библии, изобличая ее в жестокости… в нелюбви к человеку… в пролитии человеческой крови… И я думал: Боже, что же (здесь) происходит, неужели библейский Бог… обратился в какого-то киевского еврея, на которого идут с облавой… Идут с облавой на Библию, на священные книги, из Библии выдергивают отдельные места… Господа присяжные, еврейская религия не нуждалась бы в моей защите, но вы слышали, как ее здесь перед вами обвинял ксендз Пранайтис и какие он давал показания и объяснения. И когда я слышал все это… я говорил себе с гордостью: какое счастье, что среди православных священников, среди православных ученых не было ни одного, который явился бы сюда и своим именем священника или… православного христианина, или русского ученого поддержал бы эти ужасные, мучительные сказки, этот кровавый навет. Это счастье: ни одного не было…

Господа присяжные заседатели, что мне защищать еврейскую религию, ведь еврейская религия — это старая наковальня, о которую разбились всякие молоты, тяжелые молоты врагов, но она вышла из этих испытаний чистой, честной, стойкой… Г-н председатель объяснил мне, что еврейская религия и еврейские богослужебные книги ни в чем не обвиняются, что еврейскую религию никто не заподозривает, а имеют в виду одних изуверов. Значит, мы три дня занимались (здесь) ненужным делом. Ведь мы говорили не об изуверах, а разбирали Библию, «Зогар», Талмуд — это ведь еврейские книги, это не книги изуверов, а книги церковные. Но мы это делали… Вы видели, как перед нами стоял патер Пранайтис и сыпал беспощадные удары, повторял Ролинга, который давно не признается всеми учеными, ни немецкими, ни нашими русскими — Коковцевым и Троицким… Когда Пранайтис сыпал удары, я чувствовал удовлетворение только в одном: когда на вопрос о пытках Пранайтис ответил, что да, действительно… пытки — вещь нехорошая, но под пытками говорят правду. Я смотрел на ксендза Пранайтиса и думал, как здесь, в суде, возобновляется вопрос о пытках, отмененных с высоты престола… И вот здесь, в суде, который действует по уставам императора Александра Второго, нам говорят, что истину можно добыть путем дыбы, щипков, смолы, путём жжения людей. Но это все шло оттуда же, откуда идет обвинение против (еврейской) религии… откуда идет восхваление средним векам.

Я больше о религии говорить не буду… Я твердо надеюсь, что Бейлис не погибнет…Но что, если я ошибаюсь? Что, если вы, господа присяжные, пойдете, вопреки очевидности, за кошмарным обвинением? Что ж делать?! Едва минуло 200 лет, как наши предки по таким обвинениям гибли на кострах… Чем вы, Бейлис, лучше их?…И в дни каторжных страданий (!), когда вас охватывает отчаяние и горе, — крепитесь, Бейлис! Чаще повторяйте слова отходной молитвы: «Слушай, Израиль! Я — Господь Бог твой, единый для всех Бог!» Страшна ваша гибель, но еще страшнее сама возможность появления таких обвинений здесь, под сенью разума, совести и закона…

Об авторе публикации

С Игорем Ольгердовичем фон Глазенапом я познакомился на исходе осени 1990 года, будучи в Мюнхене, куда я попал по делам Союза советских обществ дружбы с зарубежными странами. Однажды утром меня разбудил в номере гостиницы телефонный звонок; позвонивший представился и, назвав имя одного моего московского знакомого, попросил о встрече. Мы встретились в этот же день. Спустившись в фойе отеля, я увидел стремительно поднявшегося с дивана при моём появлении элегантного старца с тростью, высокого, с безупречной военной статью, с холёными седыми усиками и с тёмно-синим галстуком-бабочкой. Мы разговорились. Он говорил на изумительном русском языке и со странным, непривычным моему уху выговором; но этот выговор отнюдь не был акцентом обыностранившегося русского. Он с искренним и настойчивым интересом выспрашивал меня о набравшей темп горбачёвской перестройке. Когда я, выбрав момент, полюбопытствовал, каким образом мой гость «на меня вышел», как тогда говорили, выяснилось, что Игорь Ольгердович окольными путями через моего московского знакомого (с которым он был знаком лишь заочно) выведал, что я издатель (к тому времени я был совладельцем необоримо клонившегося к банкротству небольшого частного издательства, одного из первых в СССР), и хочет мне предложить кое-что для издания. И он пригласил меня вечером к себе на обед.

Вечером он заехал за мной в отель на старенькой красной «тойоте» и привёз меня в свой дом в пригороде Мюнхена, в крошечной деревушке Икинг — когда-то, после войны, захудалой и заброшенной, где он в 1948 году купил участок земли соток в 15–20 по цене 5 марок за кв. метр. Сейчас Икинг — элитное место, не без потаённой гордости поведал он, здесь живут сливки баварской столицы, и цена земли — уже под тыщу «марчей» за метр.

Он провёл меня в дом — некрасивый снаружи, какой-то нестильный, но внутри просторный и удобный.

— Я по первой своей специальности — военный строитель, — объяснил Игорь Ольгердович, — и кое-что понимаю в практической архитектуре, поэтому этот дом я себе спроектировал и выстроил сам.

— А по второй? — спросил я.

Оказалось, что Игорь Ольгердович — историк. После войны он поступил на исторический факультет Мюнхенского университета, по окончании его учился в аспирантуре у Фёдора Августовича Степуна, диссертацию защитил по теме «Русское крестьянство при Екатерине II».

К этому моменту я, конечно, уже понимал, что судьба подарила мне встречу с человеком незаурядной биографии. При классической, догорбачёвской, советской власти за такое знакомство, за такое гостевание запросто можно было угодить в кутузку, и надолго, и всю жизнь свою порушить. Я словно оказался в пространстве, куда вход советскому человеку был накрепко заказан и сопряжён с реальной опасностью. Поэтому я осматривался с понятным любопытством; каждая вещь, каждое слово хозяина были исполнены для меня нового, свежего смысла; я с нетерпением ждал, когда Игорь Ольгердович заговорит о деле.

Но о деле Игорь Ольгердович в тот вечер так и не заговорил. Он угостил меня настоящим португальским портвейном, купленным в соседней с его домом икингской лавке, и показал коллекцию английского офицерского табельного оружия разных эпох. Тогда за обедом (или за ужином?) мы, как говорится, «сошлись» и сделались если не приятелями, то добрыми знакомыми.

До моего отъезда в Москву мы встречались ещё несколько раз; он делался откровеннее. Я пригласил его в гости в Москву, и летом 1991 года он приехал в СССР — впервые после 48-летнего отсутствия на родине. К этому моменту я уже знал его жизнь.

Игорь Ольгердович фон Глазенап родился в Петербурге в 1915 году, в семье военного инженера. Его отец был обладателем очень редкой воинской награды — офицерского Георгиевского креста, который он получил в 1904 году на японской войне. При советской власти Ольгерд Глазенап занимался строительством, строил ДнепроГЭС, а в начале 30-х годов был назначен на должность начальника ОКСа (отдела капитального строительства) Академии наук СССР. В 1937 году О. Глазенап был арестован и получил роковые «10 лет без права переписки». Он был реабилитирован только в 1993 году, и газету «Вечерняя Москва», где тогда печатали фотографии и краткие биографии реабилитированных, я при очередном наезде в Германию передал Игорю Ольгердовичу. Старик заплакал…

Игорь Ольгердович получил хорошее воспитание. Он рос в добротной и требовательной интеллектуальной и культурной атмосфере. По странному недосмотру большевиков существовавшие до революции знаменитые на весь Петербург немецкие «Anna-Schule» и «Peter-Schule» — «Школа Анны» и «Школа Петера» — не были закрыты. Уже к третьему классу в Анна-шуле Игорь Ольгердович знал немецкий язык. Французскому языку его обучила бабушка по матери — сестра Ланина, известного в России фабриканта фруктовых и прохладительных напитков. (Помните, читатель, рассказ А. П. Чехова «Женщины с точки зрения пьяницы»? Там упоминается «Ланинская фруктовая»…). Игорь Ольгердович рассказывал: «Как-то выдалось холодное лето, и мы, дети, изнывали на даче от скуки; однажды бабушка говорит: „А ну-ка, хватит бездельничать, садитесь, будем французский язык учить“. И представьте себе, за лето мы с сестрой выучили французский язык! А на следующее лето подобная же история повторилась с английским языком, только выучил нас ему дядя». История, рассказанная Игорем Ольгердовичем, походила на сказку, но факт есть факт: он прекрасно говорил по-немецки, по-английски и по-французски.

В 1937 году Игорь Ольгердович был арестован почти в одно время с отцом, будучи слушателем третьего курса военной академии — какой, я не помню; знаю только, что он учился на военного инженера-строителя. Игорь Ольгердович мне рассказывал об этом так: «У меня было три греха. Первый — это когда я заступился за упавшую в нашем факультетском коридоре в голодный обморок уборщицу; будущие красные офицеры стояли вокруг лежавшей беспамятной женщины и гоготали: „Во наклюкалась!“ Я заорал на них: „Мерины вы безмозглые, она получает не стипендию в пятьсот рублей, как мы, а зарплату в тридцать рублей! Она просто недоедает!“ На следующем перерыве меня вызвал начальник факультета и долго прорабатывал на тему: „Советская власть пока не имеет возможности всем платить по пятьсот рублей“. Второй мой грех заключался в том, что как-то в поезде, когда я возвращался в Москву из Тбилиси от девушки, которую я прочил себе в невесты и с которой провёл летний отпуск, я поругался со своим попутчиком в купе, заявив, что „Как закалялась сталь“ не может быть названа произведением художественной литературы именно из-за отсутствия художественности в письме молодого автора. Меня на допросе следователь потом спрашивал об этом. И, наконец, третий мой грех состоял в том, что я был вхож в семью Сергея Львовича Толстого — единственного сына Льва Николаевича, оставшегося в СССР; там велись разные разговоры, в которых я и не очень-то, в силу зелёного возраста, активничал. Следователь на следствии меня спрашивал: „За что вы хвалили Гитлера?“ Я же Гитлера хвалить не мог — в силу того, что я его за ненависть к России презирал уже тогда». Следователь, фамилия которого была Скворцов (реабилитированный, Игорь Ольгердович читал своё «дело» в кабинете на Лубянке летом 1992 года), просто пожалел двадцатилетнего мальчишку, и Игорь Ольгердович получил всего лишь три года. Это было везение, ибо во время войны никого из политзаключённых не освобождали. Все, кто получил в 37-м пять лет (наиболее распространённый срок для невинных), так и сгинули потом в лагерях. А Игорь Ольгердович вышел на свободу в 1940 году и полтора года с Дальнего Востока добирался в Россию.

К этому моменту он был уже опытным волком и знал о мире, в котором жил, всё. По его рассказам, он не питал иллюзий и ждал повторного ареста. «Я поклялся себе: живым в руки этим вертухаям не даваться». Поэтому, когда в расположение полка на Курской дуге (история, каким образом Игорь Ольгердович попал на фронт, заслуживает отдельного рассказа) приехал особист из штаба фронта и с деловитой быстротой уединился с командиром полка для разговора, Игорь Ольгердович бросился из окопа на нейтральную полосу, накануне ночью заминированную его сапёрами (он воевал командиром сапёрной роты). «Я бы мог застрелиться, но тогда глумились бы: мол, из страха перед разоблачением пустил себе пулю в висок!» Он вознамерился подорваться, якобы проверяя минирование, и подорвался-таки, и осколок остался у него в спине до конца жизни. Насколько правдива эта история? Не знаю, я не был на войне; но осколок под страшным шрамом у себя в спине Игорь Ольгердович мне давал пощупать… С нейтральной полосы его выволокли немцы.

Так он оказался в плену.

Игорь Ольгердович, несомненно, был человеком авантюрного склада. В прежние века из таких людей получались отчаянные сорвиголовы, отважные путешественники, шпионы при неприятельском дворе, лазутчики, а то и такие типы, которые называются «благородные разбойники». Поэтому, когда после окончания войны все пленные распределялись по лагерям, Игорь Ольгердович сумел использовать свою немецкую фамилию и знание французского языка (Глазенап — дворянская немецко-остзейская фамилия) и попал в американский лагерь якобы как французский военнопленный, откуда не грозила репатриация в СССР на верную гибель. В лагере он познакомился с князем Николаем Михайловичем (если я верно запомнил) Лейхтенбергским. Эта встреча определила дальнейшую судьбу Игоря Ольгердовича. Князь рассказал ему о знакомстве с его двоюродным дядей, белоэмигрантом, знаменитым генералом Романом Глазенапом. Генерал жил в Мюнхене; во время войны он сумел не запятнать себя сотрудничеством с Гитлером (последний предлагал ему воевать против Советов, сулил высокий командный пост; русский генерал нашёлся, как послать Гитлера куда подальше). И по выходе из лагеря началась у Игоря Ольгердовича новая жизнь.

После университета и защиты докторской диссертации Игорь Ольгердович через дядины связи устроился работать заведующим русской редакцией радио «Немецкая волна» в Кёльне; потом он вернулся в Мюнхен, где стал обозревателем и политическим комментатором радио «Свобода» — под псевдонимом «Игорь Ланин». Будучи убеждённым монархистом и патриотом монархической России, за много лет работы Игорь Ольгердович так и не сошёлся со своими коллегами, вещавшими на СССР и полными злобы на всё русское. «Ругался страшно с ними, враздрызг!» В конце концов, его прорусская позиция в космополитической редакции «Свободы» вынудила начальство пойти на беспрецедентный шаг: ему предложили уйти на пенсию на… 5 лет раньше пенсионного возраста! «Я у них стал как кол в одном месте! Не давал им брехать! Осточертел этой публике хуже горькой редьки!» Оказавшись на пенсии, Игорь Ольгердович не оставил активных научных студий; писал статьи о русской истории (предметом его учёных изысканий была, как он выражался, «тайная история»), ездил с лекциями по всей Европе — кроме стран Восточного блока, разумеется, — благо языкового барьера для него не существовало.

Однажды, углубившись в историю России начала ХХ века, он в архиве библиотеки Мюнхенского университета наткнулся на подлинное «Дело Бейлиса» — дело, упоминаемое практически в каждой работе и в каждой публицистической статье, посвященной истории России перед Первой мировой войной. Это дело, возбудившее такой шум в России и во всём мире, сейчас практически забыто; вряд ли кто представляет себе, из-за чего трещали журналистские перья и брызгали чернила, кучи денег переваливались из одних карманов в другие, рушились судьбы, взлетали до небес карьеры, вспыхивали дуэли, отлучались от общества — как это произошло с В. В. Розановым, например. По свидетельству Игоря Ольгердовича, документы по этому делу вскоре после его завершения были засекречены царским правительством. Секретный режим по этим документам подтвердили и большевики. Дело было вывезено немцами при отступлении из Киева в 1944 году вместе с архивом НКВД. Благодаря изъятию этих документов из научного оборота — сначала царской охранкой, потом большевистской, потом немцами — постепенно возникло настоящее «белое пятно» в истории России.

Снимать ксерокопии Игорю Ольгердовичу в библиотеке не позволили, да и очень много было листов в деле — более тысячи. Игорь Ольгердович переписал всё дело от руки! Всё судоговорение по делу было им перекопировано его характерным крепким мелким почерком. «Когда я прочитал его, всё, что представлялось мне мутным и как бы со сбитым фокусом, предстало во всей ясности. Мне сделалось очевидным, что дело необходимо вернуть в научный оборот». Он засучил рукава. Он прошёлся по всей тысяче страниц, убрал неизбежные в судоговорении словесные формулы и ритуальные повторы, все запинания свидетелей и обвиняемого, покашливания, «меканья-беканья», косноязычия, смысл которых проявлялся в ходе дальнейших опросов, и проч. Как во всяком серьёзном изучении, пришлось «обчитывать» научное пространство вокруг этой проблемы; так родилась идея внутритекстовых комментариев. Тогда ещё персональных компьютеров не было; он всё писал от руки, а потом перепечатывал на пишущей машинке.

В результате появился труд, предлагаемый читателю.

Занятия делом Бейлиса понудили ещё к одной заботе: параллельно Игорь Ольгердович перевёл с английского на русский книгу Д. Рида «Спор о Сионе». Он издал её на русском языке в своём переводе анонимно, в Мюнхене, поставив в выходных данных «Иоганнесбург» — по ясной ему и веской причине. Эта книга впоследствии каким-то образом попала в СССР, была без указания имени переводчика (да его и не знал никто) напечатана сначала журналом «Кубань», а потом и «Нашим современником». Многолетний подписчик «Нашего современника», Игорь Ольгердович воспринял сей факт с удовлетворением и пониманием…

Скончался Игорь Ольгердович летом 1996 года, когда моё издательство давно уже прекратило своё жалкое существование. Ради чего тогда Игорь Ольгердович звонил мне и что он хотел мне предложить издать, он мне так и не сказал.