Наше житье

Диковинные люди

Мотаемся мы по заграницам, присматриваемся к чужим людям — и не интересны они. Все как-то под один ранжир.

Совсем нет между ними диковинных людей.

Вспоминаю наших русских провинциалов — что ни человек, то диковина. Перевести бы их, скажем, на английский язык душой и телом, чтобы все целиком и как следует было в Лондоне или Америке, понятно — большую сенсацию можно было бы произвести.

Что здешний заграничный мелкий чиновник? Пьет пиво и если уж с очень широкими запросами, так собирает старые почтовые марки. Тускло, нудно, без размаха, без завитка.

А у нас были с завитком.

Вспоминаются особенно часто, как контраст здешним, двое — учитель Пенкин и акцизный Понимаев. Каждый в своем роде. Но некий общий тон был все-таки в их моральном облике.

Учитель Пенькин, когда я его встречала, готовился к путешествию в Париж. На что был нужен Пенкину Париж — до сих пор понять не могу, хотя думаю об этом с тех пор четырнадцать лет.

Готовился он к этому путешествию следующим образом: он зубрил французский словарь. Прямо все слова под ряд. Начиная с «А».

A, Ah, Abbaye, Abbe, Abesse, Abees и т. д.

— Ну-ка, Василий Петрович, — говорили ему, — много ли назубрили?

— Уж до буквы «п» дошел, — отвечал Пенкин.

«Пегас, Пего, пегуз, Пень»…

— Пень? Да это как будто уж по-русски.

— Нет, то другое «пень». Французское.

— А что же это значит-то?

— А значение слова я потом буду заучивать, когда докончу весь словарь. Теперь уж немного осталось. Уж до «п» дошел. А там накоплю денег, да и марш прямо в Париж.

Произносил Пенкин французские слова так смачно по-русски, что самое обыкновенное слово мгновенно теряло свое французское значение, и приобретало новое игриво-загадочное.

В Париж Пенкин не попал, так как не смог накопить достаточно денег. Вместо Парижа решил выписать золотые часы в рассрочку. Выписал. Прислали часы в замшевом чехле, сверх него кожанный футляр, а все вместе в картонной коробке. Пенкин так все вместе с чехлом, с футляром и с коробкой и носил в кармане. Замша, значит, чтоб золото не стиралось, футляр, чтоб замша не терлась, а коробка, чтоб футляр не поцарапался.

Бывало спросят у него — который час. Василий Петрович посмотрит на солнце, покрутит носом:

— Да пожалуй уж четвертый.

— А часы-то ваши где же?

— Часы-то есть, да знаете ли смотреть-то на них хлопотно. Конечно можно, но уверяю вас — хлопотно.

Развертывал он их только утром, когда заводил. На ночь прятал в комод под ключ, чтоб воры не украли.

Вот так и жил Пенкин со словарем и с часами.

Почтенно жил. Где вы заграницей такую диковину найдете?

Андрей Иваныч Понимаев был несколько в другом роде. Пенкин был черствый, замкнутый, неразговорчивый. «Пегусь, Пень», — а больше ничего и не добьешься.

Понимаев был человек чрезвычайно общительный. Душа нараспашку.

Заграницу он за неимением средств не собирался, но и, не побывав там ни разу, знал Париж и Берлин, как свои пять пальцев. Знал все способы сообщения — все метро, омнибусы, трамваи, знал все улицы, все лучшие магазины. Он изучил план этих городов по книжке и карте так великолепно, что мог любого парижанина или берлинца провести с любого места в любое кратчайшим путем.

— Скажите-ка, Андрей Иваныч, — вот я в Берлин еду — где там магазин «Кадеве»?

— Кадеве-с? Это на углу Пассаур и Таунцинер улиц.

— А как туда ехать?

— Да вам откуда?

— Я буду жить на Прагер штрассе.

— Ну, тогда очень просто! — дойдите до Нюренбергер-площади — от вас два шага, садитесь в Унтергрунд и через две минуты вы на Виттенберг-площади. Прямо супротив-с.

А парижанин для проверки спросит.

— А ну-ка, Андрей Иваныч, а если мне, скажем, нужно от церкви Сен Жермэн дэ Прэ попасть скажем в магазин Прентант. А? Как мне ехать? На каком метро?

— И ни на какое метро вам не надо. Садитесь прямо тут же у церкви на автобус А. М. и через двадцать минут будете на месте.

— А где магазин Лафайета?

— Да два шага от оперы.

— Ну, а как от площади Конкорд проехать в ресторан Покарда?

— Покарда-с? Который на бульваре или другой-с? Потому что существует еще в переулке. Ехать, знаете ли, придется с пересадкой-с.

Да так вам все и изложит.

Таскал он нас так и по Парижу, и по Бурлину, куда угодно по всем направлениям, и в театры, и в магазины, и в музеи.

Покончив с Парижем принялся за Нью-Йорк. Говорил, что работа большая. Не знаю, довел ли он ее до конца.

Покажите мне такое чудище где-нибудь заграницей. Ведь его бы там наверное под музыку за деньги показывали. А у нас он был просто акцизный Андрей Иваныч.

Диковинные люди водились у нас на Руси.

Вспомнишь, так памяти своей не веришь:

— Неужто, мол, и правда были такие?