Наши люди (Выбранные места из бесед с великими)

Свинаренко Игорь

Наши люди (Выбранные места из бесед с великими)

СОДЕРЖАНИЕ

Пара слов для начала

Смысл - в энергии. А она или есть, или ее нет

АРТЕМ ТАРАСОВ

"Я - нормальный совок"

СВЯТОСЛАВ ФЕДОРОВ

"Я крупно выиграл в лотерею"

ЭРНСТ НЕИЗВЕСТНЫЙ

"Живу как хочу, или пусть меня убьют"

МИХАИЛ ШЕМЯКИН

"Все мы - смешные актеры в театре Господа Бога"

ИННА ЧУРИКОВА

"Так и живу между Икшей и Канном"

ГЕНРИХ ПАДВА

"Все адвокаты - рядовые"

ЕЛЕНА ОБРАЗЦОВА

"Мечтаю спеть в раю"

ЮРИЙ НИКУЛИН

"Клоунада - это материализация анекдота"

ЛЮДМИЛА ЗЫКИНА

"Бог дал мне все, чего просила"

РУСТАМ ХАМДАМОВ

Немой режиссер тайного кино

ИГОРЬ МАЛАШЕНКО

"Важно понять, что мы - Азия"

БОРИС БЕРЕЗОВСКИЙ

"Смысл жизни - экспансия"

ВАЛЕНТИН ГНЕУШЕВ

"Цирк превосходит все искусства"

СЕРГЕЙ ПАШИН

Новый диссидент обличает новый режим

НАБОКОВЫ

"Рядом с автором "Лолиты" только Пушкин и Толстой"

АЛЕКСАНДР КАБАКОВ

"Писатель-пророк - это вам не баба Ванга"

МИХАИЛ ФРИДМАН

Виазой от зих ди штол гехартевит

ДУФУНЯ ВИШНЕВСКИЙ

"У каждого русского в роду был цыган"

АЛЛА ПУГАЧЕВА

Ночь с королевой СССР

ВОЛОДЯ ЯКОВЛЕВ

Блеск и продажа "Коммерсанта"

ПРИЛОЖЕНИЕ

К вопросу о гениальности и помешательстве

Вторая жизнь "по Вийе"

КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ ПРЕДЫДУЩИХ И ПОСЛЕДУЮЩИХ КНИГ

Массой всякой дряни

и абсурда в себе я обязан книгам.

Более извращенного представления о действительности, чем в книгах,

невозможно найти.

И.Малашенко

ПАРА СЛОВ ДЛЯ НАЧАЛА

Смысл - в энергии.

А она или есть, или ее нет

Люди, характеры - это в жизни самое интересное, - учили нас в школе на уроках литературы. Но мы тогда не очень верили и подозревали подвох, ведь, казалось, отношения полов - куда интереснее! И вот проходит двадцать с чем-то лет этих отношений, из них выветривается свежесть и нездоровая экзотика. Оглядишься однажды вокруг - и точно: люди интересней секса! Слава Богу...

Конечно, интересные собеседники, яркие личности всем иногда встречаются. Но мне таки чаще, чем среднестатистическому гражданину, потому что я этих встреч настойчиво искал. Как в личное, так и в рабочее время. И, встретившись с таким вот могучим человеком, я не ограничивался ведением с ним одних только деликатных светских бесед, свойственных частному лицу, воспитанному и тактичному, - но задавал суровые прямые вопросы о серьезных вещах вплоть до смысла жизни. Ибо деликатность репортеру без надобности, и этикет не ему писан: он же не только собственное, пусть иногда даже и не очень скромное, любопытство удовлетворяет, но и - общественный интерес!

Так что, интересны все люди подряд - или только знаменитости? Ну, тут дело скорей не в славе, но в энергии. У кого она бьет через край, тот, чтоб потратить лишние силы, развивает бурную деятельность, часто ему все равно, чем заниматься, не зря ж говорят: "Талант, он во всем талант".

Может, самое притягательное и впечатляющее в жизни великих то, как много они делают для других. Для друзей, близких, для случайных людей, для народа или, бери выше, для человечества. Это не потому (или не только потому), что они такие альтруисты - просто и тут вырываются наружу лишние силы. Нам на себя не хватает энергии, мы свою жизнь в порядок не можем привести - а им еще и на глобальные проекты остается...

Как только в человеке пробуждается эта сверхнормативная, сверхплановая энергия (такая часто бывает у детей, отсюда разговоры о том, что каждый ребенок талантлив и интересен), он сразу нечаянно, сам собой выскакивает из общего ряда и, сам того не желая, привлекает к себе внимание, на него смотрят открыв рот и шлют ему вдогонку наемных безжалостных папарацци. И есть на что посмотреть! Он не такой, как все; они, эти все, слабые, вялые, противные, а он сильный, а потому и смелый, и ловкий, и красивый - такого легко и удобно любить!

Для нас тут главное - не сбиться в зависть, в депрессию, не спиться от невыгодности своего с ним сравнения. Надо постараться спокойно это пережить. Ни нашей вины, ни их заслуги нет в том, что мы так разнимся. Вот посмотрите на этот отрывок моего интервью с академиком Федоровым, бизнесменом и великим врачом:

"- Сколько в достигнутом вашей заслуги и сколько - данных природой способностей? Почему один лежит на диване, а другой преобразует пространство и время?

- Посмотришь, столько вокруг вялых людей... Но они не виноваты! У них просто сил нет. Потому что надпочечники выбрасывают в кровь мало адреналина. А гипоталамус выделяет мало гормона энергии (этот гормон, правда, еще не могут толком ухватить). Так что все предопределено - может человек сворачивать горы или нет.

- А каких сколько, вы прикидывали?

- Думаю, активных, энергичных людей - 2-3 процента. Трудоголиков больше 15-18 процентов. Они и при социализме, при фашизме будут работать, при любой диктатуре, независимо от оплаты. Столько же, 15-18 процентов, и бездельников, они не будут работать ни при каком режиме. На этих людей устройство экономики не влияет. Им все равно, какая формация. Трудоголики будут вкалывать даже при уравниловке, а бездельника ни за какие деньги работать не заставишь. А большинство людей то сюда клонится, то туда. Выгодно работать - они работают, нет - сидят без дела. Это болото! Вот для этого-то болота и нужен рынок".

Люди, разговоры с которыми тут пересказаны и собраны, - все как один сильные, яркие и умные, они все, кажется, из этих счастливых двух-трех процентов...

Что еще? Надо сказать, что собеседников я выбирал не столько по признаку знаменитости, сколько по глубине взгляда на жизнь в стране, по особой точке зрения на то, что тут происходит. Иногда они пускают и нас чуть постоять на той точке, с которой открывается совершенно особая картинка, видная не каждому...

Как делалась книжка? Как это все было? Само интервью обычно длится часа три-четыре, ну пять. А потом еще три дня или целую неделю ходишь под впечатлением, думаешь про них не переставая, обсасываешь какие-то их словечки и фразы, - видно, они способны заряжать других своей энергией. После проходит еще месяц-другой - и ты внезапно ловишь себя на том, что дошел до смысла каких-то слов, сказанных тебе при встрече...

В общем, беседы с такими людьми - это весьма сильный наркотик. В ощутиморазбавленном виде - через вторые руки, вас ведь не было со мной на этих интервью - я пытаюсь донести его до вас.

Примечание. Тексты написаны в разное время, некоторые - давно. Обновлять их я не стал. Люди выглядят именно такими, какими были в момент нашего разговора, дата которого - в конце каждой главы. Да, прошло время. Кое-что поменялось... Артем Тарасов из дорогой ему России поехал жить обратно в свой Лондон. Святослав Федоров прошел через президентскую кампанию. У Шемякина сгорела выставка. Никулин приказал долго жить. Эрнст Неизвестный сочетался законным браком со спутницей жизни Анной... Зыкина справила юбилей. Так и что? Бульон все тот же, продолжает булькать, просто жизнь в него подсыпает все новые и новые специи, тут не угонишься...

??????АРТЕМ ТАРАСОВ ?????

"Я - нормальный совок"

Артем Тарасов - самый знаменитый русский бизнесмен кооперативной эпохи.

С тех пор страна повидала ребят покруче и побогаче. Но уж ни у кого не было такой славы, такого красивого и такого безумного поступка, как у Тарасова. Артем прославился тем, что еще при советской власти заплатил 90 тысяч рублей партийных взносов - с трехмиллионной прибыли. По сути, он первый советский легальный миллионер!

По собственному почину, не дожидаясь занудных напоминаний и плакатов с портретами жалких старушек, он заплатил все, что был должен, - стране, народу и даже коммунистической партии. Заплатил и спал спокойно - до тех пор, пока в 1991-м вице-президент Руцкой, второй человек в государстве, не обвинил его в краже 30 миллионов долларов. В ответ Тарасов уехал на ПМЖ в Лондон. А в начале 1994-го вдруг вернулся, как ему казалось, навсегда. Тогда как раз надвигались очередные выборы в Думу, и он приехал выставлять свою кандидатуру.

Мы встретились с ним перед тем, как он снова оставил Россию и вернулся в Лондон. Он тогда уверял, что хочет бросить бизнес - ради политики и Лондон ради Москвы. Встреча происходила ночью на конспиративной квартире: неприятности, которые начались у него в девяносто первом, так и не рассосались, депутатского иммунитета не было - ну и приходилось быть очень осторожным.

Опять в депутаты?

- Артем, зачем вам это все надо? Вы же были уже один раз российским депутатом (это еще в Верховном Совете). И ушли из депутатов добровольно; мне Сергей Филатов осенью 1991-го показывал в Белом доме ваше депутатское удостоверение и значок - вы это ему вернули по почте, с сопроводительным письмом. Теперь опять баллотируетесь. Как вы пришли к этому решению?

- Мне в Лондон позвонили друзья: "Хотим тебя выдвинуть депутатом, соглашайся!" Я решил попробовать. Они за пять дней собрали пять тысяч шестьсот подписей, что стоило, конечно, огромного труда. Я до последнего момента не верил, что это удастся.

- То есть это была идея ваших друзей?

- Ну, идея была как бы общая.

- Можно спросить, кто эти ваши энергичные друзья?

- Пожалуйста. Это ребята из фирмы "Милан" (инвестиционная деятельность) там руководит Александр Яновский. Это и ассоциация "Нефтегаз" - структура, которой я помог выйти на внешний рынок (президент Рафиков, коммерческий директор Садеков). И отдельные люди участвовали как частные лица. Миша Борисов, например, с которым я знаком с институтской скамьи. Сейчас он преподает в Щукинском училище.

- У вас уже есть какие-то мысли о том, что вы в Думе будете делать?

- Я очень хочу участвовать в создании законодательства, которое охраняло бы права человека. Нужно, чтоб человек чувствовал себя защищенным. Это самое главное! Потому что, если человек не чувствует себя защищенным, ему плевать, сколько он пожрал, как он одет...

Я хочу сказать о том, что считаю главным. Вот что главное: вся наша жизнь до того августа девяносто первого - цепь нарушений закона. Но и дальше шло беззаконие: путч, разгон Советского Союза, снятие Горбачева - законно избранного президента. Все, что делает Гайдар, - беззаконие, и последний разгон парламента - тоже. Нельзя человеку жить там, где он беззащитен! Возникает мысль: надо защититься от этого. Каждый защищается как может. Кто-то начинает платить чиновникам и покупает полмилиции. Другой просто берет чемодан и уезжает. Ну какая еще реакция может быть на то, что завтра вам оторвут голову и никто за это не понесет ответственности? То, что я тогда уехал, - это совершенно нормальная самозащита.

Руцкой обвинил его в краже

30 миллионов долларов

- Вы тогда, в феврале девяносто первого, думали, что навсегда уезжаете?

- Нет. Я так думал: отсижусь, поработаю на Западе, а когда в России не то чтобы восторжествует правда, но хоть элементарные законы будут соблюдаться, вернусь. Я рассчитывал, что коммунизм еще лет на десять, не меньше. На десять лет я закладывался. И решил это время провести с пользой: поступил учиться в Wharton school в Пенсильванском университете в Америке, где учатся президенты компаний. Это типа наших бывших курсов повышения квалификации. Проучился там два года, и теперь у меня много друзей по всему миру - выпускников этой school.

- Когда вы уехали, тут вас долго обсуждали - было много серьезных обвинений против вас, против "Истока"...

- Да, я все помню. У компетентных товарищей были претензии к "Истоку" по программе "Урожай". Но дело в том, что вся история разворачивалась уже после того, как я ушел из "Истока" - а ушел я в марте девяносто первого. То есть я не мог отвечать за "Исток", поскольку не имел к нему отношения. Но нервы мне, конечно, потрепали.

- Сейчас все эти неприятности кончились?

- Куда там! Меня по-прежнему обвиняют в незаконном вывозе из страны тридцати миллионов долларов (на этой цифре настаивал вице-президент Руцкой). Ко мне в Лондон приезжал бандит, человек, видно, с большими связями - в подробностях знал многое об "Истоке", обо мне, о ходе следствия. Хочешь, говорит, завтра министр выступит по ТВ, по радио, хочешь - генеральный прокурор, и скажут, что ты честный человек.

- Много просил тот бандит?

- По-моему, очень много: три миллиона долларов. Я ему сказал: давай сначала снизим цену в десять раз, а потом посмотрим, что за товар. Вот Ряшенцева обелили (а ведь обвиняли в продаже танков), - думаю, после того, как он заплатил. Это опасные игры... Я пока не вижу способа бороться. И потому готов ладить даже с этими людьми. Пишите об этом, не пишите - мне все равно. Если вы прочтете когда-нибудь, что я очистился, - значит, мы с ними сошлись в цене. Да... Все-таки слишком разбогатеть - это плохо. Хотя, может, настало время, когда мы можем что-то сделать...

- "Вы" - это кто? Депутаты Думы? Да и что можно сделать - известно же, что в бедной стране обычно не бывает законности.

- Ну... Согласен. Но бороться с преступностью можно! Я знаю, как эту проблему решить в Москве.

- Так скажите нам!

- Это просто. Надо, чтоб москвичи каждый год скидывались по десять тысяч рублей, а предприятия - по сто тысяч. Тогда на каждого милиционера выйдет девятьсот пятьдесят тысяч в месяц. Хорошая зарплата! (На 1994-й год приблизительно 600 долларов. - Прим. авт.) За такие деньги люди будут работать, будут серьезно бороться с преступностью.

"Бизнес - это скучно"

- Красивая идея! Но чтоб ее воплотить, надо бросить в Лондоне все ваши четыре фирмы и сидеть в Думе. Неужели наша российская политика интереснее английского бизнеса?

- Я пробовал и то и другое и потому могу со знанием дела судить: политика - это более интеллектуальное занятие, чем бизнес. Она многограннее, интереснее... В бизнесе для меня нет ничего нового! Все было: я рисковал, меня надували, я вылезал... Я знаю, что хорошо и что плохо, что сколько приносит и что чем кончается. Я знаю в России дела, за которые здесь никто еще не брался и которые могут принести сотни миллионов долларов... Но! Бизнес для меня потерял прелесть: я его весь просчитал.

- Как так? Ведь даже миллиардеры заботятся об умножении капиталов, и это им не кажется скучным.

- Деньги ради денег? Сначала - да, это может увлечь. Но дальше, на каком-то этапе, когда ты удовлетворишь свои потребности, это становится неинтересным. Я пожил бога-а-то... И понял, что особенно много мне не нужно. Я не хочу развивать свои потребности в сторону невероятных богатств. Вот один мой знакомый (не хочу называть его имя) коллекционирует виллы. У него идея иметь по одной в каждом североамериканском штате, так вот - он уже купил в двадцати восьми штатах по вилле. Ну, на фига это? Другой построил себе трехэтажную роскошную яхту, там у него к дверям приделаны золотые ручки. А у меня яхты нет - я, когда мне надо, лодку рыбацкую беру напрокат, и это гораздо интереснее...

Сколько ж у Тарасова денег?

- Много?

- Да не в этом дело...

- Может, и не в этом. Но все-таки - сколько?

- Ну, я увез из России несколько своих личных миллионов долларов, они сейчас работают хорошо. На жизнь мне хва-а-тит. И на интересную работу хватит.

- Как вы устроили свою жизнь в Лондоне?

- Я принадлежу к типу людей, которые обладают капиталами, но личной собственности не создают. У меня ничего своего до сих пор нет. Ни дома, ни... Да в Лондоне и не нужна своя машина. Там кебы идут по улице непрерывным потоком, да и лимузин можно вызвать - его через две минуты подадут. А с домом вот что... Сначала я его не заводил по формальной причине - мне ж отказывали в резидентстве. Ведь мной занимался Интерпол, по российской наводке. И вид на жительство мне дали вот только недавно. А теперь опять дом не нужен - нам ведь возвращаться в Россию; ну и снимем в Москве квартиру.

Вообще я понял, что это для меня органично - не иметь собственности. Я могу купить дом. Но не хочу. Вот у меня знакомый приобрел в рассрочку пятикомнатный дом за шестьдесят тысяч фунтов (стерлингов) и выплачивает по триста фунтов в месяц. А я за аренду двухкомнатной квартиры плачу четыреста пятьдесят фунтов в неделю. Вот такая разница между нами.

- Квартира у вас двухкомнатная - в русском понимании?

- Ну нет, все-таки в зарубежном. В нашей квартире две спальни, кабинетик и большая-большая reception room. Квартира эта в престижном районе. Я там живу с женой: ее зовут Каштанова Елена Анатольевна. Она со мной давно. Мы расставались на какой-то период, потом снова сходились. Однажды, когда мы расстались, она вышла замуж. А у меня была другая женщина, которая родила мне ребенка. Потом мы с Еленой снова сошлись. Она работала у меня в "Истоке". Я ее забрал сюда к себе, когда уехал. Елена абсолютно не работает: неудобно это, потому что наше общество - это общество миллионеров. Она сидит дома и вышивает гобелены: она художник. Еще - фотографирует, делает прекрасные слайды. У нее масса аппаратуры, которая стоит дороже, чем "Lexus". И еще Елена - член всяких женских клубов. В клубах она встречается с модельерами, обсуждает важные темы: макияж и как похудеть.

- Как изменился ваш быт после Москвы там?

- Очень сильно. Главное отличие в том, что я там чувствую себя защищенным, - видите, опять возвращаюсь к той же теме. В Англии нет рэкета (уж тем более государственного), нет ограблений, можно всю ночь бродить по центру Лондона, и ничего не случится.

- Какие еще удовольствия вы получили в Лондоне, из тех, что не имели в Москве?

- Два-три раза в неделю хожу там в нормальный спортивный зал. Работаю над собой, снимаю жир с живота (вот сейчас, правда, я обрюзг, прибавил в весе килограммов десять, к сожалению). Я когда уезжал, в России ничего подобного не было. Была, когда я еще тут жил, какая-нибудь баня, с пивом и с воблой, и то это был дефицит...

В Лондоне я не хожу на пьянки в баню. А хожу, например, в свои клубы; я там в нескольких состою. Это, вообще, интересно. Там прекрасные рестораны, бассейны, спортзалы, библиотеки, в которых я люблю смотреть шикарные старинные книги. Когда приезжают друзья, веду их в клуб - как водят в музей. Есть клубы с казино, есть танцевальные, "Амадей" например. Интересно ходить в клуб "Trump", в нем столы неотесанные, а вступительный взнос 5000 фунтов. Там, кстати, собираются самые красивые женщины.

Еще я там в театры хожу - люблю мюзиклы. Читаю, по-английски. Про жизнь принцессы Дианы, Маргарет Тэтчер, Джеральда Форда. Там это самые популярные книги - биографии, и я тоже стал такие книги любить.

"Люблю пельмени из пачек"

- А какие у вас там любимые рестораны? Клубные?

- В рестораны практически не хожу. Только когда необходимо - если приезжают гости. Мы дома питаемся. Но жена абсолютно не готовит, хотя раньше прекрасно готовила. У нас там микроволновая печь: купил какой-то пакет, сунул, разогрел, и все. Меня это устраивает. Прекрасная еда! Я не гурман. Мне не нужно этого - терроризировать женщину, чтобы она что-то там стряпала необыкновенное...

- Что ж у вас в Москве не было микроволновой печки?

- Нет, не было: руки не доходили! Я в Москве ел полунатуральные советские сосиски с бумагой и пельмени из пачек, это была у меня основная еда. Какой же это кайф! Я не кривлю душой. Нет, я говорю честно. Я такой человек, такого склада. Не могу адаптироваться к новому миру. Я адаптировался к России за те тридцать девять лет, что тут прожил, а потом за три года не смог перестроиться. У меня остались прежние потребности, весьма скромные. Я и водку предпочитаю всяким мартини (хотя пью мало и завидую пьющим - им легче расслабиться).

Одним словом, я совершенно нормальный "совок".

Я так скучал в Лондоне по простой русской еде - по пельменям из пачек, по соленым огурцам, по гречневой каше. В Англии почему-то нет селедки и сала, говорят, это вредно для здоровья, - а я это люблю. Там нет многих видов еды, к которым мы привыкли.

- Не может быть, чтоб не было!

- Ну, есть. Я там в конце концов нашел польский магазин, который продает что-то похожее на русскую еду.

"На черта мне рубашка за тыщу фунтов?"

- В одежде у вас тоже простые потребности? К примеру, что за костюм на вас?

- Да обыкновенный костюм. Двести двадцать долларов, я его в ЦУМе купил. В смысле, в простом универмаге, в лондонском аналоге ЦУМа. Конечно, у меня есть black tie, бизнесмену нельзя без смокинга с блестящими лацканами и черной бабочки! Я должен это иметь, мне положено. Но для меня это не представляет никакого интереса. Я слышал, в Москве есть костюмчики по пять тысяч долларов таких не продают ни в одной стране мира, потому что они никому не нужны. Ботинки мои, правда, от Баркера, это мой друг, за сто двадцать девять фунтов. Потрясающая обувь, хотя такого жуткого вида: она принимает форму ноги, обтекает ее. Когда ко мне приезжают гости, они покупают по десять пар ботинок из крокодиловой кожи, а это семьсот фунтов за пару. Но если мне жена покупает галстук за сто восемьдесят фунтов, я поднимаю скандал! Как-то мне удалось предотвратить покупку рубашки для меня за тысячу двести пятьдесят фунтов - это было на New Bond Street, где дорогие магазины. Я вовремя заметил и вытащил жену оттуда за рукав. На черта мне такая рубашка?

"Самое важное в жизни - рыбалка"

- Но за хороший спиннинг, от Hartly или Folles, я могу отдать две тысячи долларов. На это мне денег не жалко. Я снасти покупаю по всему миру. У меня южнокорейский спиннинг, шведские мормышки, английский сторожок. Это единственное, что меня очень радует. Вот, собственно, и все мои большие траты.

- Вы коллекционируете спиннинги?

- Нет, я их использую, я ими рыбу ловлю. Рыбалка у меня - самое важное занятие в жизни! Куда б я ни ехал, в поездку всегда беру свои снасти. Я ловил рыбу везде, по всему миру. Самый мой серьезный трофей я добыл на Гавайских островах (я туда летал на съезд клуба миллионеров). Это была меч-рыба, голубой марлин - сто восемьдесят два килограмма. Он длиннее меня метра на полтора! Даже фотография есть, жаль, с собой не захватил. Мне предлагали сделать из той рыбы чучело, я отказался (неохота было тащить), а теперь жалею.

- И в Россию прилетели со спиннингом?

- Конечно. Вот на Волгу собираюсь. Удочки для подледного лова у меня, правда, нет, но ребята дадут взаймы. И штаны ватные обещали одолжить. После, если получится, съезжу на юг порыбачить. Заодно и дела сделаю - мне по бизнесу необходимо в Иран, в нефтяную фирму на самый-самый Персидский залив.

Как вступить в клуб миллионеров

- Вы говорили, что вам трудно адаптироваться к новому. Вам трудно было поначалу на Западе, неуютно?

- Нет, мне с самого начала было легко. Я нисколько не страдал - потому что я член разных международных сообществ. Самое из них представительное - это Международный клуб молодых президентов компаний, иначе говоря, миллионеров. Он объединяет семь тысяч членов из семидесяти стран. Эти семьдесят человек контролируют капитал в три триллиона долларов. Это второй в мире капитал! (А первое место занимают США, где собрано пять триллионов.) Представляете, что это за команда? И я в ней - единственный русский!

В этот клуб я попал чисто случайно. В восемьдесят девятом тогдашний президент клуба (они меняются каждый год) приехал в Москву и пришел в МГУ на встречу бизнесменов. Мы с ним познакомились, завели беседу, в ходе которой он случайно узнал, что капитал моего кооператива "Техника" - семьдесят пять миллионов рублей. По официальному курсу - шестьдесят две копейки за доллар это было сто миллионов долларов. "Да ты же наш! - говорит он. - У нас как раз стомиллионный ценз! Я тебе даю рекомендацию!" Ну, меня туда и приняли.

Выдали мне, как всякому члену клуба, секретный каталог со списком посвященных и их домашними телефонами. А наши ж везде! В какую приличную страну ни приедешь - там обязательно кто-то есть из клуба. Ну и запросто звонишь человеку домой: "Хэлло, Джон, это Артем с двадцать восьмой страницы!" Он меня встречает как родного, еще ничего обо мне не зная - кроме того, что мы оба из этого клуба, - но этого достаточно! Или, к примеру, узнаешь по этому каталогу, кто в какой стране занимается нефтью, звонишь...

Потом, еще бывают съезды членов клуба, раза четыре в год. Проводятся в разных странах - Тайвань, Америка, Австралия... А один съезд вообще проходил на пароходе "Queen Elizabeth" - мы плыли по океану и заседали. Съезд - это что? Лекции, знакомства, общение, отдых. Приглашаем туда в гости самых интересных людей мира. Однажды Горбачева позвали выступить у нас. Он потребовал пятьдесят тысяч долларов. Мы не дали, и он не приехал. Ну и зря. Отказался от возможности пожить в пятизвездочном отеле, увидеть несколько тысяч миллионеров - от молодого Крайслера до президента "American Express". А вот Джеральд Форд, в отличие от Горбачева, прилетел и выступил, причем бесплатно. Хорошая вещь - этот клуб! Правда, в пятьдесят лет ты автоматически вылетаешь из клуба, ведь он для молодых президентов.

Этот наш клуб что-то вроде масонской ложи. Я не могу о нем особенно распространяться. Скажу только, что встречался там с принцем Чарльзом, обедал за одним столом с Дэном Куэйлом, вице-президентом США. Ездил в Женеву к своему приятелю Эдмонду, его фамилия - немножко Ротшильд.

Так что - нет, одиноко мне там, на Западе, не было. Я поехал туда домой, у меня большая семья международного бизнеса.

"В Россию я к себе приехал"

- Кстати, о семейных делах: помню, когда вы уезжали в разгар своих неприятностей, то сильно переживали за сына, - он ведь оставался в Москве.

- Сын - это боль страшная. Я такую сентиментальную вещь скажу, может, конечно, не поверят. Когда я уехал, одно из самых острых впечатлений, самое осязаемое воспоминание, как Филипп меня на прощание обнял. Я чувствовал его руки на своих плечах очень долго. Это страшно осязаемое воспоминание. Конечно, сейчас он просто чужой ребенок, и чужой папа к нему приехал (ему было полтора года, когда я уезжал), хотя смотрит в глаза родственно. Но я не поцеловал, не обнял его, мне показалось, что мальчишке это было бы неприятно: пришел чужой дядька лысый и лезет с нежностями. Поэтому - что говорить? Я хотел бы здесь быть, как вы понимаете. Да... Я ему звонил сюда из Лондона, спрашивал: "Что тебе привезти в подарок?" Он говорит: "Привези мне дом". - "Какой дом?" - "Ну, - говорит, - дом, чтоб я мог там прятаться. У нас теперь в Москве столько плохих дядей, я их боюсь, от них прятаться надо..."

Для меня это был шок! Я пошел на Regent Street, в большой игрушечный магазин, и купил игрушечный дом, сборный, куда помещается ребенок. Привез, собрал его в центре квартиры - мальчик был просто счастлив.

Вот такое у меня было настроение, когда я собирался в Россию. Я все знал про то, как тут живется, - но ничего я так остро не переживал, как этот разговор с сыном. О чем еще тут говорить?..

- Может, вас только из-за ребенка в Россию тянет?

- Ничего подобного. Не только! Моя жизнь - здесь. Я здесь родился, жил. Та жизнь - хорошая, но чужая. Там многого мне не хватает. Да, там нет сына, но там мог бы появиться другой сын, не в этом дело. Я вам говорю: я не к сыну - к себе приехал.

- У вас нет чувства, что за время эмиграции вы отстали от жизни?

- Абсолютно нет. Потому что все мои вечера - это наушники. Это "Свобода", это российские станции, которые удается поймать. А фильмы русские почему-то не привозят. Кого я только не просил - никто не везет!

- А как вашей жене нравится эта идея - переехать из Лондона в Москву?

- Конечно, она не хочет сюда возвращаться. Говорит: "Куда я поеду, зачем?" У нее с первого дня в Англии началось перерождение. Теперь жена в десять раз лучше меня по-английски говорит, хотя, когда приехала, понимала в два раза хуже. Она сейчас больше англичанка, чем россиянка. Это физиологическое: женщины быстрее адаптируются.

Но, конечно, она меня не оставит и вернется из-за любви ко мне.

- Как вам показалась Россия? Как вам нравятся русские - после разлуки, после всего?

- Я ж говорю - я к себе приехал. Американцы и англичане тоже интересные, я согласен, но русские - это свои, а те чужие. Чужие - и все. Это беда моя или что... "У нас - хорошо, наше - лучшее в мире!" - это ж нам с детства вдалбливали. И мы впитали российский стиль жизни... Там, на Западе, люди ставят в квартире джакузи в шестидесятиметровой ванной комнате. Зачем, ну зачем? Не понимаю я этого... Не надо мне джакузи. Мне больше нравится туалет с гвоздем и чтоб к гвоздю была приколота газетка...

1994

????СВЯТОСЛАВ ФЕДОРОВ ???

"Я крупно выиграл в лотерею"

Новые времена мало изменили Святослава Федорова. Он все такой же - глыба, матерый человечище, титан. Несколько поменялся только его статус: он теперь не просто выдающийся хирург, но и по совместительству крупный капиталист. Будучи несомненным хроническим трудоголиком, он с не меньшей страстностью развлекается: лошади, мотоциклы, путешествия по планете, охота на разных зверей...

С Федоровым мы беседовали у него на работе, в институте. Там у профессора очень удобные апартаменты: кабинет, а при нем еще комната отдыха с книжными полками, картинами и охотничьими трофеями на стенах, с тренажерами и двухпудовыми гирями - и ванной.

Такое впечатление, что хозяин тут живет...

Хронический трудоголизм

- Святослав Николаевич, вы действительно живете тут?

- Нет, но времени провожу немало: ведь я трудоголик. Работа мне не в тягость: я - существо творческое, я себя ощущаю художником. Я как будто рисую картины и наслаждаюсь ими; только вместо картин у меня другое: сделанные мною дела. Их много!

Вот сейчас, например, я становлюсь адмиралом. Купил пароход "60 лет Октября", его заканчивают переоборудовать под плавучую клинику. Беру в аренду еще одно судно - "Алексей Толстой", приценяюсь к "Константину Симонову".

Еще мы открываем клинику в Сан-Марино, создаем новый крупный банк и свое предприятие по переработке древесины, будем гнать ее на Запад. Кроме того, у меня сельскохозяйственное производство в Протасове - семьсот коров! Я провожу в деревню газ и канализацию. Квартиры даю сотрудникам - по двести метров общей площади. Виллы им строю - по двести пятьдесят метров.

Ну, институт и операции - это само собой.

Все, что я делаю, - это такой великий социальный эксперимент: могут ли люди в России работать и жить не хуже, чем весь остальной мир?

- И какой же ответ?

- Могут, конечно. Если б только нас не грабила мафия...

- Какая именно? Их ведь много сейчас.

- Я имею в виду самую главную мафию, с которой труднее всего бороться, - у нее ведь и армия, и милиция с ОМОНом. Эта мафия хуже гангстера, который встречал бы меня каждый вечер после работы и отнимал все.

- Да, про ваше недовольство и правительством, и лично Чубайсом все знают. И все помнят, что вы отказались от кресла премьер-министра.

- Это старая история. Я с ними, с этими, работать не смог бы. Они проводят антирыночную политику. Более того, они нас грабят! У нас забрали на пять триллионов долларов собственности на земле, на двадцать триллионов под землей - забрали в революцию и до сих пор не отдают, морочат голову. (Если посчитать исходя из этих цифр, то на каждого жителя России приходится по 160 тысяч долларов. - Прим. авт.) А вместо этого дали ваучеры общей стоимостью всего полтора миллиарда долларов. Это ж копейки! Они нам отдали 0,03 процента нашей собственности и думают, что хватит.

А где остальное? Остальным распоряжаются двадцать миллионов чиновников. Никогда их столько не было! Они уже весь ЦК заняли, а сейчас и Белый дом, и бывший Дом политпросвещения, - они плодятся со скоростью клопов!

- То, что раньше называлось "диссидент", - это вы и есть?

- Да, я диссидент. Я представитель нового класса, который возник, как это ни странно, в Америке. Это - класс общественных предпринимателей. Для такого предпринимателя главное, чтобы сначала коллектив получил максимум и только потом сам хозяин. То есть я планирую сначала сделать всех сотрудников института богатыми, а потом уже самому стать побогаче. Обыкновенный же дикий капитализм, он такой: "Я - богатый, а остальные меня не волнуют". Но вот сейчас там, в Америке, возникло одиннадцать тысяч предприятий, где все рабочие и служащие имеют акции, - это что-то типа народного капитализма. Так у них реализуется программа ИСОП (индивидуальная собственность на орудия производства), про которую у нас даже не слышали. Ее придумали сорок лет назад, но долгое время она всерьез не воспринималась: как это так, отдать рабочим акции? Рабов сделать хозяевами? Капиталисты ведь жадные, они всегда стараются людям отдать минимум, а себе забрать максимум. Но так подрывается покупательная способность людей: товар производится, а он никому не нужен! Америка стала заходить в тупик. Тогда-то и стало ясно, что сначала надо создать платежеспособного покупателя, а потом делать для него товар, продавать и получать прибыль. Тут-то и вспомнили про ИСОП!

В Америке эта программа пошла, а у нас не идет. Я хочу отдать собственность коллективу, но не могу! Все из-за Чубайса. Он тянет время и не дает мне ответа! Пусть он скажет: доля государства в институте такая-то, коллектива - такая-то, и пусть назначит арендную плату. Если цена будет нормальная, мы согласимся. А нет, так у нас есть земля в Протасове, возьмем в банке кредит и построим себе новую клинику на своей земле. А это все оставим товарищу Чубайсу, может, он под офисы сдаст, сейчас это модно.

Успеть бы насладиться жизню

- И что же, вы погрязли в трудоголизме, непрерывно работаете и ничего больше в жизни не видите?

- Ну нет, фанатиком быть нельзя, это плохо. Жизнь, в которой нет ничего, кроме работы, теряет смысл! Надо зарабатывать много денег интересным образом и честным путем. А после эти деньги тратить интересным же образом. В основном, конечно, на покупку новой информации; человек, он ведь информационное животное. Ведь что самое приятное в деньгах? Они дают нам возможность получить огромное количество информации, впечатлений - о других странах, о жизни в этой стране, наконец, о жизни природы. Но чтоб все так устроилось, надо в работе найти какую-то новую эффективную технологию.

А ее ученому удается - если вообще удается - оседлать лет в сорок пять пятьдесят, когда большая часть жизни прожита... А ведь после требуется еще лет двадцать пять-тридцать, чтоб технологию признали - люди, общество, правительство, рынок. Это очень долгий процесс, успех приходит тогда, когда ничего уже успеть нельзя... А вот мне повезло - я освоил новую технологию в тридцатилетнем возрасте. Я еще в шестидесятом начал делать свои искусственные хрусталики! Потребовалось восемнадцать лет, чтоб эту технологию признала Америка, - это случилось в семьдесят восьмом. А широкое распространение эти операции получили только в восемьдесят четвертом - восемьдесят пятом. Вот видите, понадобилось ровно двадцать пять лет. То есть совсем недавно моя технология стала давать свои плоды... Да, самое главное - это изобрести новую технологию в молодом возрасте, до тридцати пяти лет. Тогда она даст тебе интересную жизнь: деньги, известность, возможность передвигаться по миру, не считая центов...

"Предаюсь захватывающим развлечениям"

- Я очень интересно живу! Я предаюсь захватывающим развлечениям. Да взять хоть мою конюшню, - вы про нее, конечно, слышали. Еще в семьдесят восьмом году я приобщился к конному спорту, совершенно неожиданно. Это было в Америке, в Детройте. Мой приятель, глазной врач, повез меня на скачки показать свою дочку - а она чемпионка штата Иллинойс по конкуру. Посадили и меня там на жеребца, и вот я, как мешок с сеном, на этой лошади. Но в то же время я испытывал огромное наслаждение. Я понял, что это колоссальный симбиоз - человек и лошадь! Мне подчиняется это прекрасное животное, такое теплое и красивое! Рождается какое-то новое качество... Я почувствовал себя кентавром. Когда я спрыгнул с лошади, у меня было яркое ощущение счастья.

Я понял, что должен купить себе лошадь. Но мне сказали, что есть закон тридцать второго года, по которому советский человек не имеет права купить лошадь, поскольку она - орудие производства. (Исключение там было сделано только для горцев, бездорожья и еще чего-то.) Так что лошадь мне пришлось приобретать нелегально. В горкоме партии про это узнали, вызвали меня и спрашивают: "Зачем вам это? Вы же член партии, что ж вы будете скакать по полям, как английский лорд!" Я им ответил: "Так для чего ж я делал революцию? Именно чтобы скакать, как лорд, вообще жить, как король! Получать удовольствие от свободы, от контактов, вообще от жизни". Они отстали.

Сначала я завел двух лошадей. Но поскольку мне было неловко, что я скачу, а другие нет, то я купил еще двадцать лошадей.

От нашей конюшни до Сергиева Посада пятьдесят восемь километров, места удивительно красивые. Так вот, у нас есть проект - поставить на этой дороге пару постоялых дворов, с небольшими кабачками, с комнатами наверху, - чтоб отдыхать. И тогда можно будет на лошади совершить путешествие от Москвы до Сергиева Посада!

(Кстати, когда землю будут возвращать народу, я потребую от парламента, чтоб между земельными участками оставляли 5 метров - чтоб можно было проехать на лошади. А то в Америке вдоль дорог идет сплошной забор, вы не можете никуда свернуть, вокруг сплошь частные владения.)

С лошадью что может сравниться по удовольствию? Ну разве что мотоцикл. У меня их три, все марки "Хонда" - кроссовая, шоссейная и самая большая шестьсот пятьдесят кубов - это дорожная. Мчишься со скоростью двести восемьдесят километров в час и получаешь колоссальное наслаждение. Ощущение близко к езде на лошади: так же ветер хлещет тебе в лицо, чувствуешь могучую силу, которая несет тебя вперед, сливаешься с природой. Чувствуешь вкус ветра, все вокруг видно, и можно проехать по лесу по любой тропинке.

Мотоцикл - это вещь! А машина - не то. В ней как в комнате сидишь неинтересно. Поэтому машин у меня мало, всего две. Одна - вездеход, "Ниссан-Петроль". Это мне подарил принц Саудовской Аравии, я там когда-то осмотрел всю королевскую семью и сделал тридцать шесть операций. Вторая машина - "Мерседес-280S" - тоже подарок. Я на нем мало езжу, просто держу как память. Это в семьдесят пятом врачи из Офтальмологического общества Нью-Йорка скинулись по сто долларов, купили и подарили мне, за то что я их научил своей технологии искусственных хрусталиков. Подарок, конечно, богатый, но, по моим расчетам, американцы на мне куда больше заработали - шесть миллиардов долларов. Я им отдал технологию бесплатно; в медицине методы лечения не продаются, только приборы и аппараты - иначе бедные страны не могли б лечить людей.

- А вот эти олени с кабанами, чьи головы у вас тут по стенам развешены, они откуда?

- Сам добыл. Я же заядлый охотник! Обязательно езжу на охоту четыре раза в год, а то и пять. Весной и осенью, значит, на уток, осенью на кабана, зимой на оленя. Утиная охота! Сидишь утром, никого кругом, только рассвет, слышишь крякают, и из тумана выплывают красавицы утки... Только охота дает возможность видеть, как живет природа ночью или на рассвете. Мы это видим, когда влюбляемся, да еще на охоте - и все... А на глухаря? В три часа ночи темнота, тишина. И вдруг слышишь - раздаются такие странные трели. Подкрадываешься, - он, когда поет, ничего вокруг не слышит. И вот глухарь прямо над тобой, на дереве, огромный такой, поет. Если попадешь, эта громадина рухнет к твоим ногам - великое наслаждение! Прекрасна и охота на куропаток, это я ездил в Ухту. Идешь по снегу, вдруг прямо из-под ног вырывается ракета это она, куропатка, и есть. Еще езжу в Саратов, в Вологодскую область, Костромскую, Ростовскую - на Маныч, в горы под Нальчик - на горных козлов. А на марала - это в Казахстан, в Талды-Курганскую область.

Ружья у меня роскошные: три английских, несколько замечательных тульских, американских, еще красивые браунинги. Их берешь в руки и понимаешь: это просто произведения искусства! Вообще оружие очень люблю, оно всегда меня привлекало. Когда мне было три года, самой любимой игрушкой у меня был боевой наган, мне отец давал, и я катал его по полу - он так замечательно клацал. Это был как бы танк, я на нем возил шахматные фигуры.

- А что вы, как бывалый путешественник, можете сказать о России - если ее сравнить с другими странами? С той же Америкой?

- Да что Америка! Скучно там. У нас намного интереснее. Я там, в Америке, был раз сорок, и все по делам. Посмотрел я, как живут американцы, и понял, что я живу интереснее. Там настолько врачи заняты добыванием денег, так много им приходится работать, чтобы поддерживать приличный уровень жизни и солидно выглядеть в глазах пациентов, что им уж не до творчества. У врача бесконечные больные, ему некогда отдохнуть, обменяться мыслями с друзьями. Нету у них времени на общение, они это потеряли. Они не могут понять, как это я, кроме отпуска, еще и на охоту езжу, а каждый раз это три-четыре дня, - это ж, говорят, можно операций сделать на шестьдесят тысяч долларов!

Одним словом, жизнь в Америке неинтересная, я не смог бы там жить. А у нас - интересно. Радость общения - это я очень ценю.

- Общение - это застолье? Любите хорошо посидеть?

- Поесть, выпить, закусить - да, это раньше было удовольствием. А сейчас наоборот: думаю, как бы не поесть, как бы увильнуть от похода в ресторан; надоело это все! Ну, могу в компании выпить бутылку вина или грамм двести водки, но не больше, а то теряю нить беседы. Ем я все, хоть гвозди, только б соусом полить. Но сегодня мне интересней без застолья - просто поговорить с интересным человеком, провести время в хорошей компании.

В этом смысле я идеальный человек, меня мало что волнует из материального - ни еда, ни одежда... Чтоб я гонялся за модой? Нет, мне интересней новые идеи!

- А вот дача, на которой вы живете, - это такая двухсотпятидесятиметровая вилла, которые вы строите своим врачам?

- Нет, дача у меня старая, я ее строил сам. Потихонечку, постепенно, на двадцать лет стройка растянулась. Сначала поставил деревянный домик, пятьдесят квадратных метров, после каменный гараж, а уж потом к нему пристроил две бревенчатые комнатки...

- Отпуск вы на даче проводите или на экзотических курортах?

- Зачем лететь далеко, когда у нас замечательное море, прекрасная природа? Я обычно езжу недели на две на Черное море. Раньше - в Пицунду. Теперь - в Сочи. Там останавливаюсь в санатории "Русь", он еще при Сталине выстроен.

- Святослав Николаевич! Получается, вы живете полноценной, невероятно интересной жизнью и давно себе ни в чем не отказываете. А когда власти отдадут вам институт и вы получите еще свою долю прибыли, какие еще удовольствия себе придумаете?

- Я, пожалуй, куплю себе еще несколько хороших мотоциклов.

- А если деньги останутся?

- Тогда... - Он задумывается. - Тогда... куплю вертолет! Хорошая идея! Это будет новый опыт! И еще скорость, я буду двигаться еще быстрее. На машине я на дачу еду час, а вертолетом за двенадцать минут доберусь. Кстати, самое важное в жизни, после владения информацией, - это экономия времени. А времени человеку мало дается, в среднем 27 318 дней. Это всего шестьсот тысяч часов. Мне, по моим расчетам, осталось - по крайней мере до окончания активной работы - где-то 3200 с небольшим дней. Это время тает, и каждый день, особенно после пятидесяти лет, становится все более ценным... Стараешься сэкономить время, чтоб выполнить все задуманное. Наверно, отсюда тяга к скоростям...

- Вы добились многого. Но давайте определим доли, паи (как вы этого добиваетесь от Чубайса): сколько в достигнутом вашей заслуги и сколько данных природой способностей? Почему один лежит на диване, а другой преобразует пространство и время?

- Да, тут наследственность важна, гены... Конечно, свою активность я получил в наследство от отца. У него образование было всего-то четыре класса церковно-приходской школы, но он поступил в Академию Фрунзе и в тридцать шестом окончил ее с отличием, и стал командиром дивизии. У него огромный был запас энергии! Энергия - да... Или она есть, или ее нет. И тут ничего не сделаешь. Посмотришь, столько вокруг вялых людей... Но они не виноваты! У них просто сил нет, потому что их надпочечники выбрасывают в кровь слишком мало адреналина, а гипоталамус выделяет недостаточно гормона энергии (этот гормон, правда, еще не могут толком ухватить). Так что все предопределено - может человек сворачивать горы или нет. Кому-то действительно Бог не дал, и все. И я к таким людям отношусь снисходительно - они не виноваты.

- А каких сколько, вы прикидывали?

- Думаю, активных, энергичных людей два-три процента. (Вот у нас в институте на 1500 работников найдется человек тридцать с моей энергией, это как раз и будет 2 процента.) Трудоголиков больше - пятнадцать - восемнадцать процентов. Они и при социализме, и при фашизме будут работать, при любой диктатуре, независимо от оплаты. Столько же (15-18 процентов) и бездельников, которые не станут работать ни при каком режиме. Ни на первых, ни на вторых, ни на третьих устройство экономики не влияет. Им все равно, какая формация, она их жизненную позицию не сможет изменить. Трудоголики будут вкалывать даже при уравниловке, а бездельника ни за какие деньги не заставишь. В сумме эти самые активные, да трудоголики, да бездельники дают процентов тридцать - тридцать пять. Большинство же населения то сюда клонится, то туда. Выгодно работать они работают, нет - сидят без дела. Это болото! Вот для этого-то болота и нужен рынок.

- То есть выходит, что работящих людей очень мало. А вы хотите, чтоб люди работали. Но ведь это недемократично - перестраивать жизнь в интересах меньшинства?

- Нет, нет. Я думаю, что подавляющее большинство - за ИСОП, что за мной пойдет семьдесят - семьдесят пять процентов населения: все работяги и часть болота. А тех бездельников, которые не способны работать, надо попросту взять на иждивение, чтоб не мешали. Если чиновникам платить их зарплату, но на работу не пускать, получится прямая выгода для общества!

- Я опять про ваши заслуги. Выходит, что вы просто выиграли в лотерею, а потом вам посчастливилось еще и выгодно вложить свой выигрыш в правильное дело?

- Совершенно верно. Мне повезло... Меня вытянула эта идея хрусталика, которую я случайно ухватил. Она меня заставляла идти вперед, тянула, как локомотив, я не мог остановиться. И вот с чем еще мне повезло: я дожил до воплощения идеи... А мог не успеть. И прожил бы скучную жизнь.

Интересно - получилось бы у него?

1994

??? ЭРНСТ НЕИЗВЕСТНЫЙ ???

"Живу как хочу, или пусть меня убьют"

...Он отважился поссориться с Хрущевым, когда тот был у власти, и помирился с ним, когда вождь был свергнут, а после поставил памятник на могиле бывшего генсека. И упорно отказывался от гонорара, но сын, Сергей Никитич, настаивал, совал пачку денег - это когда они в машине ехали с Новодевичьего. И Эрнст наконец взял пачку - для того чтобы швырнуть ее в открытое окно "Волги". В правдивость этой истории мало кто верит, но он упрямо рассказывает, что банкноты летели за машиной, кружась наподобие листьев. Красивый жест? Глупый жест? "Пусть Москва помянет Никиту", - якобы сказал тогда Неизвестный.

Вообще всемирная слава художника - это не самое главное, что у него есть; слава, она кому только не выпадает! Эрнст больше впечатляет не как автор скульптурных произведений, но как могучий мужчина, железный человек с бычьей энергией и таким же упрямством, с "темпераментом убийцы" (его собственный термин) и звериной живучестью, пророческим даром и талантом рассказчика. Его русский, да, разбавился там американскими словечками: он произносит "КГБ" через "джи", свой участок возле дома называет property, в банке берет не заем, но loan, - однако уважает пельмени и по русской привычке разминает и без того нежные слабенькие американские сигаретки. Но как же художественно сплетается в нем высокий штиль с изысканной нецензурной бранью! И в этом - какая-то глубокая, нутряная, литературная интеллигентность.

Сюжет его жизни очень ярок и контрастен: смертельно опасное происхождение (дед - купец, папа - белый офицер), хулиганское отрочество, фронтовая юность, трибунал, расстрельный приговор - но штрафбат (причем он не любит слово "мужество", считая, что оно - "для девочек"), тяжелая инвалидность - но непрестанный тяжкий труд, та самая судьбоносная ссора с Хрущевым, дружба с самим Андроповым - но в то же время конфликт со всем остальным КГБ, и своя, ничья больше позиция в искусстве и в жизни. Этой позиции он не оставил, предпочтя оставить СССР.

Мы встречались с Неизвестным не раз и подолгу беседовали - и в России, и Америке.

Родословная

- Эрнст Иосифович, вы прекрасно выглядите для своих семидесяти лет. Человеку непосвященному ни за что не догадаться, что вы инвалид Отечественной войны, что у вас были тяжелые ранения - вплоть до перелома позвоночника... Это потому, что у вас сильные гены?

- Мне повезло, что во мне есть и русская, и татарская кровь, хотя я и еврей. Я, как и Ельцин, уралец. Дед мой был купцом на Урале, отец - белым офицером, адъютантом у Антонова. Один мой дядя служил у Колчака, другой - у Деникина. Когда пришли красные, они решили моих деда и отца расстрелять. Но бабка вспомнила, что при прежнем режиме дед тайно печатал в своей типографии коммунистические брошюры. Она тогда нашла бумаги, которые это подтверждали, и отнесла "товарищам". Те расстрел отменили.

- Что вы думаете теперь про дедушку, который помогал большевикам?

- Думаю, что дурак он был... Мой отец после гражданской спрятался в Сибири, вы-учился на врача и стал хорошим специалистом. До последних дней - а прожил он восемьдесят четыре года - это был очень деятельный и сильный человек. Ничто не могло его сломить - ни поражение белых, ни те опасности, которым он как офицер подвергался при коммунистах. Он был верен себе и оставался настоящим джентльменом, несмотря на все хамство окружения. Отец переодевался к обеду, повязывал галстук, ел вилкой и ножом даже тогда, когда весь обед состоял из кусочка хлеба, поджаренного на каком-то подозрительном масле.

- Ваша мать надолго пережила отца, на десятом десятке выпустила книгу стихов.

- Да, до такого возраста она сохранила удивительную ясность мысли. У нее сильные стихи:

День ото дня все суше мой язык,

И звуков гордых в горле не осталось.

В движениях замедленных сквозит

Суровость, одиночество, усталость.

Хорошо сказано! Вася Аксенов это назвал "шекспировскими строками". В России маме не удалось опубликовать свои стихи. Это все шло в стол. Там издавались только ее научно-популярные (она биолог) книжки. Только когда мама переехала в Америку - после смерти моего отца, - удалось напечатать книгу "Тень души". Иллюстрировал ее, кстати, я сам...

- Кстати, об отцах и детях. У вас дочь, она тоже художница. Вы на нее влияете?

- Когда я уехал, она была большой девочкой... В России я был слишком занят, чтобы заниматься дочкой вплотную. Но я могу гордиться тем, что она не повторяет путь родителей. Я не навязывал ей своего метода и своей ауры, она нашла в себе силы стать художником самостоятельным, даже несмотря на влияние родителей. Ее мама Дина Мухина - известный скульптор, блистательный керамист, - исключительно талантливый человек. Дочь могла поддаться влиянию отца или матери... Как-то я предложил ей устроить выставку вместе со мной - она не захотела... Может, она права! Ведь это был бы патронаж. Оля - хороший художник, и я это говорю не потому, что она моя дочь. Ей уже можно выставляться. Лучше всего в Скандинавии: она, как уралка, близка к северной школе, я знаю, а у меня ведь в Швеции музей и студия...

"Я перевел уголовную энергию

в интеллектуальное русло"

- У меня буйный, необузданный темперамент. Когда я был мальчишкой, меня не звали драться стенка на стенку - но вызывали, когда били наших. Я бежал, схватив цепь или дубину, а однажды и вовсе пистолет, - устремлялся убивать. Я был свиреп, как испанский идальго. Но мне удалось перевести мою уголовную, блатную сущность и энергию в интеллектуальное русло. Если бы Пикассо или Сикейросу не дали проявить себя в искусстве, они бы стали самыми страшными террористами. Я знаю, что говорю, я ведь был с ними знаком. В юные годы - мне было лет четырнадцать - я начитался книг про великих людей и задался вопросом: как в этом циничном мире может выжить человек с романтическим сознанием? Я тогда решил на себе проверить, что может сделать человек, который отверг законы социума и живет по своим правилам. Солженицын поставил социальную задачу, а я - личную. Мой лозунг - "ничего или все". Или я живу так, как хочу, или пусть меня убьют. Не уступать: никому - ничего - никогда! Я столько раз должен был умереть... Я и умирал; в жизни было столько ситуаций, из которых невозможно было выйти живым, я в те ситуации попадал потому, что ни от чего не прятался, - но какая-то сила меня хранила и спасла. Я удивляюсь, что дожил до своих лет.

Так чем же я взял? Смею вас заверить - абсолютным безумием (мне показалось, что этот термин маэстро употребляет вместо слова "гений". - Прим. авт.) и работоспособностью.

Та большая война

- У вас наколки на руке по вашему рисунку?

- Нет, рисунок не мой. Я был десантником, и все мы бабочек кололи, чтоб порхать. Бабочек и цветочки. А вот синее пятно - видишь? Тут был выколот номер войсковой части, то есть это было разглашение военной тайны, - так что начальство приказало заколоть... Эти наколки, конечно, глупость. Мы были мальчишки... Я приписал себе год и в семнадцать лет уже кончал военное училище, это был ускоренный выпуск. На фронт!

Но, не доехав до фронта, младший лейтенант попал под трибунал. За убийство офицера Красной Армии, который изнасиловал его девушку.

- Я в войну шестьдесят два дня сидел приговоренный к расстрелу. Жопу подтирали пальцем, бумага ж была в дефиците, а я сказал - давайте сделаем карты. Сделали! И шестьдесят два дня сидели играли в карты. В буру и в стос. И только благодаря этому не сошли с ума.

Его не расстреляли - сочли, что это слишком расточительно. Всего только разжаловали в рядовые и отправили в штрафбат.

- Вы не жалеете, что так вышло? А если б можно было переиграть?

- Была б возможность убить его еще раз, я убил бы его снова...

Ты вообще знаешь, что такое смелость? Смелость - это юность, это уверенность: "Мы не умрем". Это какая-то генетическая, блядь, ошибка, и от нее - мысль про бессмертие. Это болезнь! И щас я физической смерти не боюсь. Я боюсь одного: недосовершиться.

На фронте мне сломали позвоночник, выбили три межпозвоночных диска, три года после войны я мог ходить только на костылях - были страшные боли, я от боли даже стал заикаться. Боль утихала только от морфия. Чтоб отучить меня от наркотика, мой папа, врач, прописал мне спирт. Я стал пить. Уж лучше спирт...

Художник и власть

- Как начинается разговор про меня, так сразу вспоминают Хрущева. Как будто я не был художником до встречи с ним! - кипятится Неизвестный. - Хрущев! Да его будут вспоминать потому, что он поссорился со мной. А Брежнев?.. Да, я пил водку с ним. Мой товарищ из ЦК как-то позвал меня пострелять по тарелкам с большими начальниками. Постреляли, выпили. После меня включили в правительственную охоту: "Должен же там в компании быть хоть один интеллигент". Мне был куплен роскошный "Зауэр", которому нет цены, чтоб не стыдно было ездить на охоту с Брежневым. Но я ни разу не съездил: сказывался больным. Они там обижались: "Как же без интеллигента, имей совесть, сам не едешь, так хоть порекомендуй кого-нибудь!" Так я из интеллигенции им посоветовал Вознесенского позвать.

Прощание с СССР

- Вы можете подробней рассказать, как вы уезжали?

- Я никогда не был диссидентом, принципиально. Хотя неприятности у меня были вполне диссидентские. Мне не давали работы, не пускали на Запад. Против меня возбуждались уголовные дела, меня обвиняли в валютных махинациях, в шпионаже и прочем. Меня постоянно встречали на улице странные люди и избивали, ломали ребра, пальцы, нос. Кто это был? Наверное, Комитет. И в милицию меня забирали. Били там вусмерть - ни за что. Обидно было страшно и больно во всех смыслах: мальчишки бьют фронтовика, инвалида войны... А утром встанешь, отмоешь кровь - и в мастерскую; я ж скульптор, мне надо лепить. Нет, нет, я не был диссидентом - готов был служить даже советской власти. Я же монументалист, мне нужны большие заказы. Но их не было. А хотелось работать! Я шестьдесят семь раз подавал заявление, чтоб меня отпустили на Запад, я хотел строить с Нимейером, он звал. Но меня не пускали! И тогда я решил вообще уехать из России. Андропов меня отговаривал: "Не уезжай, дождись мальчиков из МИМО, они подрастут и сделают все как надо, все будет!" Но я не мог терять время. И думал, что умру... ну, в шестьдесят. Надо было спешить, чтоб что-то успеть.

И я уехал... Это было десятого марта семьдесят шестого года.

Западное гостеприимство

- Вы приехали на Запад новичком с шестью-десятью долларами в кармане. И встретили там Ростроповича, который давно уже был успешным, знаменитым, богатым...

- Слава Ростропович сделал меня членом американской элиты, в которую всю жизнь стараются попасть самые богатые и знаменитые люди, да не всем удается. И сделал он это на третий день моего пребывания в Америке. Мы тогда открывали мой бюст Шостаковича в Кеннеди-центре, и там Слава меня представил всем-всем-всем, кого он "наработал" за те тридцать лет, что он связан с Америкой. Я сразу вошел в эту среду. Энди Уорхол, Пауль Сахар, Генри Киссинджер, Артур Миллер, Рокфеллер, принцесса Крей - я могу именами бросаться сколько угодно. Я был как свой среди самых модных светских снобов... Но! Эта светская жизнь затормозила мое творчество на многие годы! Я понял, что быть там социальным человеком - это вторая профессия. А у меня времени на вторую профессию нет.

И тогда я... бросил этот клуб избранных. Взял все визитки и сжег - чтоб не было соблазна вернуться.

- Ростропович на вас тогда обиделся?

- Не обиделся, но... Он меня не до конца понимал. Я выглядел неблагодарным человеком. Он как друг сделал для меня все что мог, а я как бы пренебрег помощью.

Может, это было чересчур экстремно, но я экстремист по духу. С точки зрения социума я себя этим поступком откинул на дно - опять! Я откинул себя на многие годы назад. Это сильно снизило мой рейтинг и затруднило мои дела. Но в итоге-то я оказался прав! Если бы я мотался по этим parties, то не успел бы сделать так много. И, в конце концов, вес моего творчества начал перевешивать мою несветскость! Как и Солженицын - я не сравниваюсь, это разные судьбы, разные таланты, - я заставил их принять меня таким, какой я есть. Все те люди, с которыми меня познакомил Ростропович и которых отверг, начали ко мне приходить - не как к светскому человеку, но как к скульптору!

Быт там

- Вы раньше в интервью говаривали, что склонны к аскетизму. Как вы сейчас живете, каков ваш быт?

- У меня стало больше желаний, потому что появилось больше возможностей, но все равно я аскетичен. Моя жадность не превышает нормального лимита человеческого существования. Не то чтобы я любил бедность, но... я склонен к некоторым формам самоограничения. Мне кажется, что это проявление определенного вкуса. Миллионер, который ест кашу, пренебрегая устрицами, - это вкус, это снобизм, это бегство. Я люблю беглецов из стана победителей! Тот же Ростропович, если б принял в Москве правила игры, мог бы там хорошо жить. Солженицын, Сахаров... Могу сказать, что и я тоже. В силу разных причин генетических, биографических, вкусовых - мы стали беглецами из стана победителей!

Я раньше аскетически пил бутылками водку, закусывая пельменями или шпротами. Водка... Не надо врать, было поначалу на Западе... И сейчас я выпиваю дай Бог... иной раз. Раньше я как жил? Бывало, по три недели не выходил из мастерской. Там же и ел, варил себе пельмени. Бывало, подумаешь: "За окном Сохо, все гуляют, там праздник жизни - что ж это я в стороне от праздника?" Бреюсь, переодеваюсь, выхожу - и чувствую, что мне никуда не хочется. Сворачиваю в ближайшее заведение, выпиваю стакан водки, сжираю что-нибудь - и бегом-бегом обратно.

Но позже я понял некоторые другие вещи. Благодаря Ане (на которой Неизвестный впоследствии женился. - Прим. авт.) постепенно начал понимать, что вино - это тоже неплохо. (При том что "Бордо" - это не предмет моих внутренних забот, я все-таки не гедонист.) Я теперь ем не одни только пельмени. Аня, когда у нее хорошее настроение, делает замечательные блюда. Вот Женька (Евтушенко) пришел, сожрал во-о-т такую тарелку сациви и сказал, за это можно простить все. Андрей Вознесенский - бывает у нас в гостях - любит наше харчо.

- А в одежде вы тоже аскет?

- Да я этому внимания не уделяю. Если что-то надо купить, я беру, что мне нравится. Лишь бы вещь не была дешевой. Если нравится и дорого - тогда покупаю. Если можно органично надеть костюм за пять тысяч, а не строить этот костюм, не закладывать душу черту, чтоб его иметь, - почему нет? Хороший костюм лучше, чем плохой. Но это не должно стать фетишем и символом.

- Вы как-то не по-американски живете - машину не водите... Не хотите?

- Что значит - не хочу? Я же инвалид Отечественной войны. У меня был перебит позвоночник. В России врачи запрещали машину водить (хотя я в армии научился) - меня же в аварии может парализовать. А тут Аня водит, и все мое окружение водит. Я, бывало, садился тут за руль, но у меня совсем нет чувства самосохранения, я, еще не научившись заново ездить, сразу жму на педаль... Так что Аня испугалась и перестала меня учить.

Облако, озеро, башня

- Хорошее у вас тут место!

- Помните, у Набокова - "Облако, озеро, башня"? Там персонаж искал идеальное место на Земле. Вот и у меня тут озеро, облака тоже есть, а башня это - видите? - моя мастерская. Я очень не люблю ссылаться на русскость, меня от a la russe тошнит, - но это действительно русский пейзаж, посмотрите! Видите, пар поднимается с озера... Я как глянул, сразу купил, не торгуясь. И пол-озера тоже купил... Не сразу, правда, продали: тут, на острове, в этом заповеднике богачей, есть выборный орган, вроде кооператива, они заседают и решают - кого пускать жить, кого нет, и никакие деньги не помогут. Меня сначала не хотели пускать, когда узнали, что у меня будет студия: думали, раз студия, так богема, беспокойство, индустрия. Но потом им принесли книги, журналы, "New York Times", где про меня, и они, как люди тщеславные, согласились. Но мне это влетело к копеечку...

- У вас тут сколько соток?

- Соток? Было три гектара, но куда мне столько. Два я отдал, вот остался один гектар.

Я здесь прячусь от всех, работаю. Хорошо!

Дом - логово и Храм

- И дом вы тут замечательный построили.

- Да, дом огромный! А спальни в нем всего две. Американцы мне говорят: "Зачем вам такие высокие потолки, это ж не церковь - лучше устройте второй этаж и сделайте двенадцать комнат, гостей будете селить или постояльцев возьмете!" Это действительно проблема: приезжают гости, а оставаться негде. Но это мелочь! Этот дом вообще не бытовой. Я специально так спроектировал. Дом должен ассоциативно напоминать северную архитектуру, а с другой стороны, храм. И конечно, студию скульптора, аскетическое логово художника. Чтоб вещи были дорогие, но не кричащие (в Америке чаще наоборот). Поэтому я выбрал дерево, я же уралец. Дуб, ясень и другие, я не помню, как все по-английски называется.

Самая дорогая часть дома - это колонны до потолка, из цельных деревьев. Их же надо было вырубить, привезти! Все думают, что они клееные, из частей, здесь все так делают. Но у меня все настоящее.

Я сделал дом, который соответствует моему духу, где мне легко дышится. Я имею право на такой дом - огромный, красивый, дорогой, - ведь я на всю жизнь оскорблен советским мещанством! Это попытка хоть как-то ностальгически компенсировать эстетическую недостаточность всей моей жизни.

Обычно трагедия художника - в несовпадении его внутреннего ритма с тем ритмом, который ему задают среда, социум, жена, дети и прочее. Это противоречие между внутренним состоянием и окружающей средой страшно! Вот я и попытался это противоречие преодолеть...

Да... Сколько говорено о строительстве голубых городов, о создании новых цивилизаций! А я вот - всего-то домишко построил.

Этот дом будет моим музеем; потом, после...

"Деньги - кровь творчества"

- Вы сейчас работаете больше или меньше или столько же, сколько всегда?

- Я работаю, как всегда, - очень много. Но в силу многих причин, да вот хотя бы из-за недавней операции на сердце, чуть-чуть реже бросаюсь на дзот грудью. Я работаю много, при том что это невыгодно. Ведь я, когда работаю, слишком много трачу: материал, отливка, помощники - идет омертвление огромных денег. В эти скульптуры, которыми заставлен мой парк, вложено несколько миллионов долларов, - если считать одну отливку. Я богатею, когда не работаю: деньги не расходуются, а дают дивиденды.

В последние годы я стараюсь давать минимальные тиражи - два, ну три экземпляра. При том что статус оригинала имеют двенадцать экземпляров скульптуры. Смысл тут такой: когда идет затоваривание, психологически очень трудно работать. А маленький тираж расходится быстрей, и это создает мне перспективу жизни, есть для чего жить - для работы.

- Так у вас проблемы с продажей работ?

- Не буду врать - продать очень трудно. Особенно в последнее время. Сейчас recession. Однако же, несмотря ни на что, я на плаву. Причина моего успеха - в моей нежадности, в моей консервативности. Например, иногда западные галерейщики, которые безответственно относятся к художнику, создают прецеденты продажи какого-то автора за большие цены (такое происходит на "Сотбисе"). Но запредельные цены удерживать невозможно, они падают, а это бьет по репутации художника. Я с галерейщиками боролся против высоких цен. Окружение давило: "Продавай подороже!" Но я не позволяю продавать скульптуры дороже ста двухсот пятидесяти тысяч. Круг моих покупателей узок, это, по сути, международный клуб. Тем не менее цены на мое творчество растут, но органично. У меня стабильное положение на рынке! Когда мне понадобилось четыреста семьдесят тысяч долларов, чтоб достроить этот дом, банк легко дал мне кредит под залог моих скульптур. Я брал в долг не потому, что был беден, - просто не было свободных денег. А так-то все знают, что у меня миллионы долларов вложены в отливку скульптур из бронзы... Я только на Западе понял, что свободу творчества дают деньги, это кровь творчества; нужно вкладывать очень много денег, чтобы создавать скульптуры.

Золотой крест Неизвестного

- Свобода творчества - вы ее получили только на Западе?

- У меня сейчас намного больше свободы, чем было тогда в России. Хочу отлить в бронзе - могу. Моя фантазия безгранична, а жизнь ограничивает нас, в том числе и материально. Но я ближе к тому, к чему стремился.

- А стремились вы всегда к тому, чтобы...

- Делать скульптуры и отливать их в бронзе.

- А теперь не только в бронзе, но уже и в золоте, правда, с переменой масштаба - я о вашем увлечении ювелирными изделиями.

- Да, я начал делать ювелирные изделия. Это ни в коем случае не является бизнес-задачей: мои скульптуры в бронзе стоят не меньше, а иногда намного больше, чем ювелирка. Но дело в том, что я - скульптор-монументалист. Средний масштаб всегда меня раздражал. После того как в Асуане я поставил скульптуру высотой восемьдесят семь метров, как в моих глазах может выглядеть полутораметровая отливка? Она может мной восприниматься только как заготовка. Поэтично только большое и малое, а среднее - ни туда ни сюда.

Что легло в основу моих ювелирных коллекций? Скульптура "Сердце Христа". Это восьмиметровое распятие, которое я сделал для одного монастыря в Польше. У меня осталась бронзовая модель, сантиметров шестьдесят. Папа Римский, который в то время лечился после ранения, захотел ее у меня купить. Но я, конечно, продавать не стал, я не взял с Папы денег, - а сделал ему подарок. Потом из канцелярии Папы мне пришло письмо с благодарностью. Вот и вся история.

- Вы это сделали как человек религиозный?

- Я верующий, но не католик. Это был скорее просто человеческий поступок.

В Россию в гости

- А что, по-вашему, происходит с Россией? Что будет со страной?

- Ничего не могу сказать. У меня нет ни концепции, ни знания, ни ощущений. И более того: поучать Россию из безопасного далека я считаю безнравственным. Хочешь поучать - поживи в России, поучаствуй в битвах.

Для примера я напомню про свой разговор с Сартром, который обожал Мао. Это было у меня в мастерской. Я ему тогда сказал: "Что ж вы своего Мао любите издалека! Любите его - так поезжайте в Китай, как Дин Рид поехал в Россию, и там служите себе делу маоизма сколько хотите!" Сартр ответил, что поехал бы, но не может - он же нужен Франции. Я ему на это сказал: "Вы себя переоцениваете, вы - маленький французик из Бордо".

- Он обиделся?

- К чести его, нет. Он даже написал обо мне замечательную статью, в которой представил меня экзистенциалистом из России.

- Вот скажите, Эрнст Иосифович! Вы ведь уже не советский, не русский? Вы уже больше человек западный?

- Мне трудно судить. Вот я приезжал недавно в Магадан, работал на лесах, общался с работягами, когда мы там строили монумент... Мой старый опыт армия, стройплощадка, завод, я все-таки был рабочим, грузчиком - работает. Когда я общаюсь с работягами, то не чувствую больших изменений. В личном общении - те же шутки, те же примочки, та же феня. Работяги - да, прежние. Но вот новые деловые люди меня потрясли. Думаю, что новые бизнесмены - надежда России. И новые российские дипломаты - люди международного класса. У них хорошие лица, походка, одежда... Впервые в жизни мне практически не стыдно за русских политиков, за представителей России. Это началось с Горбачева, с его окружения, и сейчас открываются блистательные люди. Я встречался в России с политиками. Ну вот Александр Николаевич Яковлев. Я его знаю давно, и он потрясающе не изменился. У нас была очень хорошая человеческая беседа, мы встретились без цели, просто как друзья. Но он пообещал помочь с моими проектами.

- Вы приезжаете в Россию из Америки по делам - строить монументы...

- Я много сделал, но очень мало из этого - на исторической родине. А хочется строить в России. У меня в планах - построить и отчасти профинансировать такие памятники: Сахарову, Высоцкому, Тарковскому, маршалу Жукову. Надеюсь в Петербурге поставить композицию "Кресты", напротив входа в тюрьму, и там же памятник Ахматовой. Буду строить в Ашхабаде, мы уже договорились с Ниязовым. Про Элисту я уже говорил... Очень хочется в Москве поставить монумент "Древо жизни" - это моя главная работа. Вообще в России мало моих работ. Вот в Швеции есть мой музей, в России - нет. Не знаю... - Он замолкает. И про-должает после паузы: - Очень медленно движутся памятники жертвам утопического сознания! В Воркуте и Свердловске (так он упорно называет Екатеринбург. - Прим. авт.) работы давно были начаты, но сейчас все замерло, ничего не делается... Памятник в Магадане долго не могли достроить. Якобы не хватало денег - после того, как я отдал на строительство свой гонорар за скульптуру, а Ельцин - за книгу, и многие другие пожертвования были сделаны... Куда делась вся огромная сумма? Мне трудно это понять! Говорят, не хватало двести тысяч долларов. Но это же копейки для такой страны, это стоимость четырех маленьких квартир! Я уж хотел на свои достроить, но это что б было? Вышло б, что американский гражданин построил памятник жертвам в России на свои деньги. Господа, совесть у вас есть? Или уж совсем жвачными стали?.. Не могу понять...

Книги

- У вас на столе Фромм, Юнг, Хейзинга, Флоренский, Гумилев, "Роза мира" Андреева... Для чего вы их читаете? Для развлечения? Что-то ищете?

- Для чего я читаю? Это огромный грех с точки зрения православного сознания - любознание, желание много знать... Но мне нужны подтверждения моим догадкам. Меня радует, что я в итоге своей жизни пришел к чему-то. То, до чего я додумался, уже было сформулировано раньше - более четко, более умно. С точки зрения "Розы мира" все объяснено. Эту книгу я не только изучил, но знаю наизусть. Я записываю свои мысли... Один мой друг почитал как-то мои записи и говорит: "Это же плагиат из Флоренского!" Меня это обидело, ведь я это все сам придумал. Но после я понял, что надо радоваться совпадению текстов. Эти текстуальные совпадения не только делают мне честь - они делают меня подлинником и хозяином Универсума! Сознание того, что я не один, что я соборен, дает мне огромную силу. Кроме того, чтение замечательно подтверждает, что невидимое гораздо лучше видимого и гораздо существенней.

- А кино вы любите?

- Я и тут экстремен. Я очень люблю, с одной стороны, кич, этакую вульгарную кинопродукцию, где бегают, стреляют, где ужасы, с другой стороны, чтоб уж было очень высокое качество. А среднюю продукцию я не люблю.

Упущенные возможности

- Вы о чем-то жалеете в жизни?

- У меня про это "Упущенные возможности" - так называется одна из глав моей новой книги. О чем там? Ну вот, например, когда я оказался в Европе, канцлер Крайски выдал мне австрийский паспорт, а их правительство отдало мне лучшую в стране студию. Что было бы, если бы я остался в Австрии? Не знаю. Но я уехал из Австрии. В Швейцарию. К Паулю Сахару, одному из богатейших людей мира. Он купил в Базеле казарму, чтоб оборудовать ее под мою студию. Майя Сахар, его жена, меня просто боготворила. Они прелестные люди, интеллектуальные, деликатные. Очень, кстати, влиятельные. К ним шли на поклон Пикассо и Генри Мур. Сахар вывел в люди многих из сегодняшних великих (Слава Ростропович написал об этом книгу "Спасибо, Пауль"). И вот эти люди позвали меня к себе жить! Значит, я у Сахара... Почет и уважение, замечательные условия для работы, кроме того, у меня были кухарки, лакеи, шофер, охрана. По вечерам Пауль приглашал меня на скрипичные концерты под своим управлением, которые он устраивал на дому. После за стол. Это был не просто прием пищи, нет, - а целый ритуал! Со свечами, с церемониями, с лакеями в белых перчатках... Иногда мне хотелось взять в руку сосиску и есть ее, читая какую-нибудь книгу. Но я вынужден был идти слушать концерт и потом часами просиживать за столом с соблюдением всех этих формальностей! Мне приходилось каждый вечер делать не то, что мне хочется, а то, чего от меня ожидали другие! Я этого не выдержал и уехал из дома Пауля Сахара. Страшно его этим обидев. Вот она, упущенная возможность! Сейчас, задним числом, думаю - какой же я был дурак! Остался бы - может, у меня была бы выставка в галерее "Бобур", возможно, я бы заставил скульптурами весь мир...

Можно сказать, что я о многом жалею, и все мое окружение мне всегда говорило, что я глуп, - в этом смысле. Но - не судьба! Как говорится в Библии, чего нет, того не счесть. Вот так я отношусь к упущенным возможностям.

"Древо жизни": 7 метров, 700 деталей

Эту свою самую знаменитую работу Неизвестный делает не в городской студии, но вдали от манхэттенской суеты, на острове Шелтер.

От нью-йоркского Сохо туда добираться часа два или три, - это смотря какие пробки. Проезжаешь насквозь весь Лонг-Айленд, а дальше паромом. Груженный машинами кораблик тарахтит по чистой морской воде, летят свежие соленые брызги, до близкого ухоженного островка всего десяток коротких минут плавания. Шелтер - приют тихих снобов, ушедших на покой миллионеров, важных молодых людей с дорогими манерами - и знаменитого русского скульптора.

К дому Неизвестного пристроена студия - высокий цилиндрический зал с галереей поверху. К балкам галереи привязаны канаты, они поддерживают "Древо жизни", которое пока гипсовое и потому хрупко. Если смотреть на "Древо" издалека, с лужайки, через открытые ворота, невнимательным глазом - так оно такое же, что и четыре года назад, когда я его видел в прошлый раз. А как подойдешь поближе, видишь новое: фигура Христа, например, вставлена, еще женские фигуры, из которых одна просто вылитая Венера Милосская, и еще головы, и маски. А в углу кишиневский беженец Коля Мельников, помощник Неизвестного, шлифует здоровенную розу, высеченную из метровой гипсовой глыбы. Похоже, что на эту деталь скульптора вдохновила его известная любовь к "Розе мира" Андреева.

У двери из дома в студию стоят запачканные мелом стоптанные кроссовки и изношенные туфли, пар пять; Эрнст совершенно по-советски заставляет всех переобуваться, чтоб не таскали гипсовую пыль в дом.

- Тут уж тысяча фигур! - хвастает Неизвестный. И уточняет: - Я не считал, но, думаю, семьсот точно уже есть.

- Это искусствоведы будут считать.

- Это не искусствоведы будут считать, это литейщики будут считать. А искусствоведам надо будет изучать это. Всерьез.

Эрнст, в перепачканной мелом рабочей куртке, присел на деревянный раскладной стульчик под сенью "Древа". Наверху, на лесах, под его надзором трудится зубилом американский студент, он учится на скульптора и тут подрабатывает. Внизу, у не нанизанного пока на свой стебель бутона ослепительной гипсовой розы, старается Коля - в шляпе, сложенной из старой газеты. В высокие окна, которые по всей окружности студии, льется мощный южный свет: Шелтер вместе с Нью-Йорком, вот ведь повезло, разместился на теплой широте Баку (наравне с Мадридом, Неаполем и Пекином).

- Коля, можно у тебя стрельнуть сигареточку? - кричит маэстро.

Коля приносит тонкую слабенькую "Мальборо лайт".

- Когда я даю интервью - а я этого не люблю, - мне трудно не курить и не пить. Пить я не пью, сдерживаюсь, так хоть закурю, - оправдывается он и начинает свой рассказ:

- Я начал эту работу еще во время венгерских событий. Тогда она мне как бы... действительно приснилась. Когда я говорю "приснилась", не нужно это воспринимать прямо. Я вообще работаю вот так вот... я лежу, допустим, и где-то между явью и сном вижу какую-то картинку. Это не сон - это мой метод работы.

Как сын утопизма, как студент Татлина, я мечтал о строительстве голубых городов. Грандиозные утопические идеи меня захватывали. Я мечтал, что поставлю свое "Древо жизни" к двухтысячному году человеческой цивилизации. Это, думал я, будет огромное сооружение, в котором разместится ООН... Жизнь делает поправки, - видимо, не стоит строить вавилонские башни. И теперь будет наоборот - не ООН в нем, а оно в ООН; я для UN сделал вариант. И в этом, может, есть какая-то истина.

Эта скульптура делается необычайно тяжело... Здесь мной была задана идея семь мебиусов в виде сердца, высотой семь метров. Этот сквозной архетип не менялся. Но внутри этого архетипа все менялось в зависимости от моего состояния и фантазии. Одно дело - стереть с холста, а другое дело - вылепить скульптуру и потом менять куски (у меня полный гараж убранных деталей). Свободный поток сознания продолжается! Это необычно для скульптуры, ведь скульптура - дорогостоящее дело... Сейчас я подсчитал, что вложил восемьсот тысяч в эту работу - своих денег. Да, в скульптуре так не работают. Я один так работаю!

Роден сказал одну забавную вещь. Его спросили: "Когда скульптура считается оконченной?" Он ответил: "Когда приходит форматолог, человек, который будет отливать".

Сейчас эта моя модель приближается к концу! Вот-вот должен прийти форматолог. Как только придет, я объявлю работу законченной. Это будет скульптура, остановленная на бегу.

"Не собираюсь занимать

в России ничьего места"

- Эрнст Иосифович! Было объявлено, что ваше "Древо" высотой семь метров будет установлено в Москве, напротив здания мэрии на Арбате. А как дело-то было, как это решение принималось?

- Я нашел понимание у Лужкова. Я с ним на дне рождения Зураба Церетели познакомился. Когда я был гостем мэрии на восьмисот пятидесятилетии Москвы, я с ним говорил об этой работе. Она была показана некоему очень представительному совету, и там этот проект был утвержден единогласно. На этом же совете было решено ставить монументы Булгакову и Окуджаве, будет конкурс. И одновременно была утверждена моя работа. Я попал в хорошую компанию!

- Церетели знает об этом решении? Он не возражал?

- Кажется, знает, но мы об этом не говорили с ним. Абсолютно исключено, чтоб он был против. Зачем, почему?

- У него ведь свой подход к установке памятников! Вы, наверно, слышали, как его в Москве ругают?

- Вы знаете, я в это вмешиваться не хочу. Во-первых, я не видел, а во-вторых, не люблю оценивать коллег. Я сам настрадался от нападок коллег и потому всегда уклонялся от оценок чужих работ. Не хочу высказываться ни в положительном, ни в отрицательном смыслах.

- Не видели? Как, неужели вы не видели "Царя на стрелке"?

- Видел... Но это очень серьезная проблема. Ее нельзя так с ходу решить, на уровне противостояния... Надо разобраться.

Он задумался и продолжил мысль, - только не мою частную, про Церетели, а свою общую о месте художника на родине:

- Ежу понятно, что я не собираюсь занимать в России ничьего место. Чтоб в России занять чье-то место, надо находиться там. В среде, в ситуации художественной, социальной... Мне все-таки за семьдесят... И мне есть что делать здесь, в Америке.

"Лужков заслужил памятник при жизни"

- Вот вы говорите - "здесь"; вы и отливать хотите в Америке?

- Да, я собирался отливать здесь, а потом везти в Россию по частям. Я думал, что российская технология недостаточно созрела для того, чтоб отливать такие сложные вещи. Но ведь Церетели для Храма Христа Спасителя сделал же двери в России! Они, конечно, менее сложные, но отлиты замечательно.

- А расходы прикидывали?

- Нет... Смету, деньги - это должно дать правительство России.

- А что со сроками?

- Здесь отливать собираются два года. А Юрий Михалыч сказал: "Мы отольем в год". Он очень компетентный человек в этом плане. Храм построил...

- Вы, кстати, что про Храм Христа Спасителя думаете?

- Да за одно это Лужкову надо поставить памятник! Достаточно построить этот Храм, чтоб войти в русскую историю.

Я не сравниваю свою работу с Храмом Христа Спасителя, пускай история даст оценку. Но если "Древо" встанет, это будет еще одним свидетельством того, что невидимое гораздо важнее видимого. Ломайте, сволочи, не ломайте, - а мы все восстановим, построим заново, все равно будет по-нашему! Моя скульптура будет стоять в Москве, где были разрушены все мои работы, где я столько претерпел. Это будет очередным доказательством того, что никогда не надо подчиняться логике карьеры...

Ресин - сердечный брат Неизвестного

- Как ваше самочувствие сейчас, Эрнст Иосифович?

- Да я за последние годы пережил две операции на сердце. Bypass surgery, как у Ельцина, - как это по-русски? Один раз я даже умирал на столе, клиническая смерть.

- Это даже на обыкновенных людей сильно действует, а уж на художников-то...

- Конечно, это влияет на всю жизнь, на отношение к жизни. Но я уже не один раз в жизни подходил к этому, так что... ничего нового для меня в этот раз не было.

Вспоминаю первую операцию. Три межпозвоночных диска выбито, шесть, нет, семь ушиваний диаграфмы, полное ушивание легких, открытый пневмоторакс и так далее, не буду всего перечислять. Меня уже в морг выкинули... А спас меня гениальный русский врач, я не знаю его имени, это было на фронте, в полевом госпитале. Вот, посмотрите, я сейчас сижу живой! Это удивительно... Думаю, в России настала пора поставить монумент Безвестному фронтовому врачу.

Теперь вот эта операция... Сделали ее, и через четыре дня я начал работать.

- Кто оперировал вас? Дебейки?

- Нет. Оперировал меня замечательный доктор Саша Шахнович. Он не хуже Дебейки, просто молод. Когда я узнал о болезни Бориса Николаевича, я хотел, чтобы Саша... Но это сложно оказалось здесь. Кстати, Шахнович и Ресину сделал операцию. То есть теперь мы с Ресиным - сердечные братья. Мы даже устроили вечер, на котором с Ресиным чествовали этого доктора.

- В Москве?

- Нет, в Нью-Йорке. Саша - он еврей, русский, мальчиком приехавший сюда. Давно; то есть его надо считать американцем.

Феликс Комаров - друг, а не бандит

- Вы сейчас работаете с Феликсом Комаровым. У него в галерее на Пятой авеню (с этим бизнесом ему пришлось расстаться, сейчас бывший галерейщик руководит рестораном "Москва" в Манхэттене. - Прим. авт.) и выставлены на продажу ваши работы. Что у вас с ним общего?

- Я его ощущаю как своего непродажного парня. Может, это единственный человек, кому я верю. Он никогда не был по-настоящему бандитом. Я думаю, что его блатное, бандитское прошлое - это почти что его выдумка... Похоже, это просто его интеллигентский гимик. Мне очень редко приходилось любить кого-нибудь. А Феликса люблю, как младшего брата. Он замечательный нежный полуеврейский мальчик, который по ошибке захотел стать уркой.

Вот такая деталь к характеристике Комарова. Раньше я всегда платил за стол, не знаю почему, а сейчас Феликс платит, с ним невозможно бороться просто.

Это самый верный хороший друг, которого я встретил после шестидесяти лет. (После отношения между Неизвестным и Комаровым испортились. - Прим. авт.)

- Это сильная рекомендация.

- Вот говорят - бандит... Но что такое - бандит? Тут надо определиться. Один русский человек мне задолжал четыреста семьдесят тыщ долларов. Я не знаю, как привести в действие русский закон так, чтоб вернуть хоть половину этих денег. А бандит - он такую услугу оказать может. О чем это говорит? О том, что русский бандит рожден несовершенством российских законов! Да и сам я, по правде сказать, по темпераменту - настоящий бандит... Мне гораздо понятней и ближе человек, который идет на риск, чтоб получить свою прибыль. И вообще, пока нет закона, то анархия - мать порядка.

- Вы говорите про Россию сейчас?

- Не только. Я говорю о Венеции пятнадцатого века, об Америке периода становления капитализма. От жизни не убежишь. Бляди рождаются, когда есть потребность в блядях, - точно так же и бандиты рождаются тогда, когда есть потребность в бандитах. Общество всегда борется с этим... Но оно само должно обладать бандитским темпераментом. Когда у него такой темперамент будет, общество официально доверит бандитам сбор налогов.

Успехи в труде

- За те три года, что у вас не был, у вас не только "Древо жизни" продвинулось. У вас много чего случилось!

- Да... За это время я поставил "Магадан". Сделал "Элисту". Поставил "Золотого ребенка" в Одессе. Закончил монумент для Тбилиси - памятник моему ближайшему другу Мерабу Мамардашвили. Он скоро уедет в Грузию. Хотите, кстати, коньячку?

- Хорошая у вас ассоциация со словом "Грузия" - коньяк. Неужели грузинский?

- Нет, французский...

Я хотел было отклонить коньяк под предлогом нездоровья и возраста, но вовремя спохватился и молча выпил; а то хорош бы я был со своими жалобами в глазах инвалида Второй мировой...

Счастье в личной жизни

- И еще вы ведь женились!

- Да! Мы с Аней поженились в 95-м.

Когда я уезжал из России, жену и дочь со мной не пустили... С Аней я познакомился в Америке, мы вместе с восемьдесят девятого. Она русская, давно эмигрировала. По профессии - испанистка.

Я очень признателен Ане, за то что она мне открыла другую сторону жизни, которую я практически не знал: быть мужем, нести ответственность за семью.

- Позвольте, но вы были же раньше женаты!

- Да, но... я никогда этого не ощущал. Возможно, просто в силу специфики моей биографии.

- Анина дочка - как у вас с ней складываются отношения?

- Она меня еще немножко не то что смущается, но... дистанция существует. А в принципе у нас прекрасные отношения. Девочка - красавица, она невероятно талантлива, у нее очень высокий IQ, да что там - она гениальна! Занимается балетом, музыкой.

Я никогда раньше не видел, как растут дети. Хотя у меня выросла дочь... Это все выпало из моего поля зрения. В России была собачья жизнь, не до этого было. И вот я впервые в жизни наблюдаю, как растет ребенок. Это очень интересно! Изменения происходят почти толчковые. Буквально в течение недели уже другой человечек. Я в зрелом возрасте познаю то, что люди должны познавать в тридцать лет...

Либо ты атеист, либо художник

- Не люблю, когда художники оправдывают свое хулиганство тем, что они творческие люди. Думают, что могут себя вести как угодно. Один мой помощник говорил, что изменяет жене, поскольку он художник. А что, бухгалтер не изменяет, что ли? При чем тут - "художник"?

Он продолжает свою мысль афористичным экспромтом (вспомнив, наверное, противопоставление "художник - толпа"):

- Толпа не умна. Если б толпа была умна, все б имели деньги, и хорошую семью, и счастье.

- Скажите, а великий художник-атеист бывает?

- Великих художников-атеистов не было. Дело в том, что нужно обладать некоторой скромностью. Не надо себя считать исключительным, оторванным от полета уток, от изменения звезд, от приливов и отливов. Что за... твою мать, даже звери это чувствуют, а единственное существо, которое вдруг о себе возомнило невесть что, - это человек. Человек думает, что он назначен Богом! Это глупости, Бог никого не назначает.

- А что он делает?

- Принимает...

Будьте достойны космической победы

- Самое большое творческое чувство, которое может испытать человек притом что, наверное, я не испытал творческого чувства Микеланджело или Бетховена, - это чувство не бунта, но покорности. Дело в том, что самое высокое человеческое переживание - это чувство иерархии. Не иерархии социальной, а... Как бы это объяснить? Вот - дерево растет; я родился - я умру; в этой плоскости иерархия...

Я непростой человек, знай. Все, кто против меня, они или забыты мной, или подохли. Я попал в Америку с шестьюдесятью долларами - и построил этот дом. Я скажу так. Я умру, возможно, скоро. Но вы будете распутывать мое "Древо жизни" еще много-много лет.

Я - человек уровня Толстого, уровня Данте. Я прожил в России жизнь настолько жестокую, что Солженицын - это просто лепестки роз. Я глубоко верю в свою интуицию. Представь себе сперму, запущенную в матку. Бегут, бегут сперматозоиды, каждый наделен своей волей от Бога, от космоса, это космическое дело! Один прорывается, начинается зачатие. Что он, победитель, может думать о тех сперматозоидах, которые не добежали?..

- Что вы хотите этим сказать?

- Что мы рождены не просто так, а в результате космической победы. И можем этой победе соответствовать, а можем и не соответствовать. Я практически ни одной секунды, даже когда я чищу ногти, не живу неспиритуально. Мне сказал один академик: "Эрнст, мы вам признательны, вы дали работу аспирантам на двести лет. Заработок на двести лет".

- Двести лет - хороший срок!

- Нет, ма-аленький...

"В России я бы давно умер"

- А что б было, останься вы тогда в России?

- Если бы остался в России, то было бы следующее, - не задумываясь, с готовностью начал отвечать он. - Я бы умер или от скуки, или от водки. Почему? В свое время мне хотелось быть Микеланджело в России. Для этого нужны были заказы от высшего эшелона власти. Но когда я столкнулся с этим эшелоном (хорошо сказано. - Прим. авт.), понял, что не смогу работать в этой среде, с этими куркулями, не смогу принять их правила игры. Надо было ржать с ними, когда они ржут, пукать с ними, когда они пукают, выпивать с ними и говорить с ними на их языке! Что ж, я этому научился и делал это вместе с ними, - но это было такое насилие над собой! Я начал чувствовать, что просто морально умираю. Вот я бы и умер давно...

Нет, если б я был писателем или поэтом, я, может, с легкостью бы вернулся. Но вы понимаете, работа скульптора связана с большими организационными и материальными издержками. Здесь, в Америке, я создал базу для работы, у меня материалы, помощники, бронзолитейка. И снова все начинать с нуля в России невозможно, ведь мне семьдесят. И слушайте, может, пора заканчивать нашу беседу? Я ведь неисчерпаем... Если вы еще день со мной проговорите, вам придется писать книгу...

1994, 1997

???? МИХАИЛ ШЕМЯКИН ????

"Все мы - смешные актеры в театре

Господа Бога"

Сын советского офицера-кавалериста - кавалера шести орденов Красного Знамени - и петербуржской актрисы. Любит подчеркивать, что происходит из князей. Грузчик Эрмитажа, пациент психушки, алкоголик и дебошир, муж художницы - все это в сочетании со словом "бывший". Отец художницы же. Освободитель русских пленных из Афганистана, он же защитник моджахедов. Житель разных стран - сперва советское детство с военным папой и Красной Армией в Германии, после скандальное изгнание во Францию (1971), далее тихий бытовой переезд в США (1981), - он активист Общества американо-российской дружбы. Почетный доктор трех университетов. Пожизненный член Академии наук Нью-Йорка. Шевалье изящных искусств (французское звание). Пару лет назад Шемякин получил еще один титул он теперь лауреат Государственной премии России. Лауреатскую медаль вручил ему Ельцин, но - и это странно - в Америке, куда наш президент заехал как-то по делам.

"Говорить, что Шемякин плохой художник, - все равно что утверждать: Ростропович не умеет играть на виолончели" - так он о себе. Он мэтр с международной славой, что не мешает ему искать новые способы самовыражения, ходить в простеньком военном х/б, заводить новых незнаменитых друзей и вести аскетический образ жизни в своем американском поместье, раскинувшемся в горах на шести гектарах. Ему кажется, что история человечества, если нажать кнопку fast forward, должна рассмешить: люди суетятся, прыгают туда-сюда и комично размахивают руками. "Все мы смешные актеры..." - этот заголовок для интервью он сам и придумал.

В Россию по делу

- Михаил Михайлович!..

- Ну зачем так? - Он кривится. - Зовите меня просто Миша. Мне нравится высказывание Маяковского: "В творчестве нет отчества, ибо творчество - всегда отрочество". Вообще-то если художник говорит о себе с большим респектом и считает, что он уже сложившийся мастер, это начало конца его пути.

- Извините... Миша. Вы в Россию по делу?

- Да. Вот в Петербурге был, вел переговоры об установке нескольких памятников - архитекторам, которые похоронены в Санкт-Петербурге на бывшем Свято-Самсоньевском кладбище для иноземцев. Это громкие имена: Леблон, который построил Версаль и создал план Петербурга, Растрелли, Карло и Бартоломео Трезини, Шлютер и другие. Есть договоренность о памятнике политзаключенным: это два сфинкса, которые будут стоять на набережной Робеспьера напротив "Крестов". В Аничковом саду будет двенадцать двухметровых карнавальных скульптур.

- Известны ваши скульптуры из золота и серебра. Ювелирное искусство - это вам близко, или вы им занимаетесь для денег?

- Если работаешь с душой, всюду можно найти что-то любопытное и приятное для выхода творческой фантазии. А ювелиркой занимались многие мастера, Дали например. Я к этому пришел так: как члену Общества американо-русской дружбы, мне дали заказ - сделать медаль к юбилею Вана Клиберна, к его шестидесятилетию. Я сделал. Это довольно большая медаль, сантиметров десять в диаметре. Из золота, платины, декорирована изумрудами и рубинами. Медаль Клиберну вручали жены президентов двух великих держав - госпожа Ельцина и госпожа Клинтон. Интересно, что, передав им эту медаль, я тут же поехал получать другую медаль - как лауреат Госпремии России. Ее вручал мне Ельцин, это было 28 сентября 1994 года. Вот так я начал заниматься ювелиркой. Буду продолжать: начну делать серию медалей - галантные сцены восемнадцатого века и петербуржские карнавалы. Надеюсь, что-то интересное получится... Вообще это увлекательно! Я прочел много книг по средневековой бижутерии, по древнеегипетским изделиям. Каждый год бываю на ярмарке, на которой индейцы из резервации, безымянные мастера, продают свои вещи из серебра и камня.

- Как вы себя чувствуете в России после двадцати пяти лет жизни в иных странах?

- Я знаю, что в стране много перемен, но что я могу увидеть из окошка автомобиля? Разве то, что публика вроде от голода не падает. Слышу, конечно, много страшных историй про то, что всюду стреляют, взрывают. Ситуация в России немножко тревожная, но я с большой долей иронии отношусь к паникерам, которые кричат, что хуже никогда не было: бывало и хуже.

- Вам, наверное, трудно привыкнуть к тому, что сейчас здесь художнику все можно. При вас было нельзя, а теперь - пожалуйста...

- Да, сегодня выставляют что хотят. А нас за простые натюрморты бросали в психушки или отправляли в места... Забыл, как это? В "отдаленные места"? Помню, в шестьдесят четвертом мои работы были на выставке в Эрмитаже. Так ее на второй день закрыли, а нас с Артамоновым выгнали с работы. Притом что он был директором Эрмитажа, а я всего лишь грузчиком - помои там грузил, колол лед, мыл плевательницы. Нас, участников выставки, объявили идеологическими диверсантами, а наши картины арестовал КГБ. Меня еще и в психушку посадили. И судимость у меня была...

Пьянству - бой!

- Вы, Миша, выглядите моложе своих лет. Это оттого, что перестали водку пить?

- В свое время я глушил со страшной силой, поражая немощных французов. Это не секрет, не хочу себя обелять. Как говорил мой друг Володя Поляков, "хватит, напили с тобой на легенду; море-то не выпили, но Байкальское озеро осилили". Володя Поляков (он родной брат знаменитого художника-абстракциониста, ныне очень ценимого, - Сержа Полякова) и Алеша Дмитриевич - мои любимые цыганские певцы. Они пели тогда в знаменитом русском кабаке "Царевич". Когда я приехал в Париж, то решил запечатлеть их талант для России - и начал записывать их на пластинки. Я долго с ними работал. А работа с цыганами - это вещь специфическая. Общались мы чаще всего в кабаках, и общение всегда выливалось в выпивку. Это описано в песнях у Володи Высоцкого, с которым мы были друзьями.

- Но вы ведь давно уже бросили пить.

- Да, потом... Много моих друзей, которые пили и с которыми я пил, умерли. Володя Высоцкий, которого я пытался удерживать... Я уже лет пятнадцать не употребляю "тяжелую артиллерию" - коньяки, виски, джины и тем более водку. Так, только пиво иногда. У меня столько работы, что я уже просто не могу себе позволить такую роскошь - расслабиться, как бывало. Моя работа - я много занимаюсь графикой - требует очень четкой руки.

Впрочем, бывало и бывает еще иногда то, что называется "срывами"...

- Все обращают внимание на ваши шрамы. Есть всякие версии их происхождения. Я могу вас спросить, эти шрамы откуда?

- Ну, что... Не хочется много об этом говорить, есть они и есть. Я начинал свою жизнь в Нью-Йорке на Бликер-стрит, ближе к Сохо, а этот район в начале восьмидесятых славился своими баталиями; это сейчас там все чинно и благородно! А в те времена "ангелы ада" устраивали там настоящую "чернуху"! Я никогда не выходил на улицу без ножа за голенищем и без дубины под мышкой. Было много драк, стычек, столкновений с тамошней публикой. Лимонов написал про один бой с "ангелами ада", что я с честью вышел из него, - действительно, мне одному пришлось сражаться с целой компанией, они дрались цепями, а я бутылкой. Да, было много стычек. Да и травм я немало получил в литейной мастерской, где я свои скульптуры отливаю. Шрамов у меня гораздо больше, чем видно. Многие художники, которые связаны и с алкоголем, и со скульптурой, меченые. Поскольку это для русского читателя, можно добавить, что и господин Бахус где-то сыграл большую роль. Поймут.

В американском поместье

- Расскажите про ваше американское поместье.

- Это шесть гектаров земли к северу от Нью-Йорка, в двух часах езды, в горах - рядом с городом Хадсон. Я купил здание бывшей консерватории и в концертных залах устроил мастерские. Я там теперь живу - устал от Нью-Йорка, от шума.

- Вы могли б там жить как в башне из слоновой кости. Но вам дома не сидится, вы в разъездах. Вам так нужны встряски?

- Зачем я везде летаю? Приходится! Несмотря на кризис последних лет в искусстве, у меня много контрактов с галереями. И они, зная мою нелюбовь к суете, специально оговорили в контрактах, что я должен лично присутствовать на вернисажах. Конечно, они оплачивают билеты и отели, еду - все высшего класса не только мне, но даже и моим друзьям. Я со злости стараюсь нагреть галерейщиков. Однажды мы с Володей Буковским, моим старым другом еще по России, гуляли всю ночь. Он, как гурман и тонкий ценитель, пил коллекционные вина, я, как человек непьющий, налегал на черную икру, - мы за ночь нагрели их на две тысячи долларов. И тем не менее галерейщики... этот пункт не вычеркнули. Это было нам странно и горько. Зря старались!

- Но когда вы в поместье, то уж там-то сидите в уединении?

- Нет. У меня там часто собираются ведущие американские, немецкие, английские ученые. Мы с ними обсуждаем проблемы психологии, нейрохирургии, пытаемся добраться до тайны творчества. Проводим за столом бессонные ночи. Это и утомительно, и интересно.

Меня там часто навещают друзья и подолгу живут - места хватает. Володя Буковский у меня бывает. Из Петербурга часто приезжает друг юности Владимир Иванов - он теперь священник. (Володя, кстати, большой специалист по русской средневековой иконе.) Часто посещает поэт Костя Кузьминский - тоже друг юности. Сейчас у меня живет один из моих учеников - Юрий Иванов. Много народу и много друзей живет у меня. Приезжают из России мои друзья "афганцы", они моложе меня, но мы с ними тесно повязаны тем же Афганистаном. Я легко схожусь с людьми, если они близки мне по духу, и тогда кажется, что духовное братство длилось десятилетиями. Так что мне трудно делить друзей на новых и старых. Если я кого-то полюбил, то он мне сразу как старый друг.

- Вы вот в Москве купили щенка бладхаунда. И что, повезете его с собой? Отчего было в Америке не купить?

- У меня дома семь собак, так что это будет восьмая. Два неаполитанских мастифа, бостонский терьер, шарпей, мопс, их я там купил. А бультерьера и французского бульдога из Москвы привез, они тут дешевле. Все мои собаки живут в поместье. Великих хлопот на природе с собаками нет. Вот только с неаполитанскими мастифами, естественно, приходится возиться. Но за ними следит специальный человек.

Мне тут в Москве всегда так грустно от шума и сутолоки, от интервью, я от этого рвусь на Птичий рынок: животные восстанавливают мое душевное равновесие. Когда покупаю собак, конечно, смотрю родословные. Я довольно неплохо разбираюсь в собаках...

Париж, он опять центр искусств...

- Интересно, зачем вы переехали из Франции в Америку?

- Я десять лет прожил в Париже и очень его люблю, но терпеть не могу парижан. Русским вообще трудно контактировать с французами, хотя те и приветливые, может, даже чересчур. Мне легче с американцами, они русским ближе по характеру. К тому же Нью-Йорк - один из самых красивых городов мира. После него Париж кажется таким маленьким, интимным...

- То есть вы туда перебрались по житейским причинам или все-таки больше из-за работы?

- Все-таки больше из-за искусства. Нью-Йорк в то время был столицей искусств. Правда, теперь опять она возвращается обратно в Париж. Там очень много всего происходит. Парижская FIAC - самая серьезная в мире ярмарка современного искусства. Хочешь не хочешь, а приходится бывать в Париже постоянно... Я с французами начинаю интересные проекты. Они мне за символическую цену продали один монастырь на Луаре, с тем чтоб я там создал центр искусств. Там будут проводиться выставки, конференции, концерты.

- Нью-Йорк - он почему перестает быть столицей искусств, вы как думаете?

- Отчасти это из-за неприятной истории с аукционами "Сотбис" и "Кристи". Галерейщики вздували цены, картины уходили за огромные суммы. Потом, во время экономического кризиса, публика понесла эти работы обратно на аукцион, а тех цен уж не дают. Скандал! Оказалось, что реальные цены намного ниже. Вот, к примеру, история с Джасперсом Джонсом. Во время бума его работу продали за семнадцать миллионов долларов, а когда принесли обратно, за него и миллиона не давали. Скандал! Так называемые американские коллекционеры были очень испуганы. Они сильно отличаются от европейских: у них комплекс, потому что они - молодая нация и доверия к своему вкусу у них нет. Над ними, с их карманами, полными денег, не зря смеются в Европе. Они покупают картины так, как покупают часы от Cartier, - им важна марка, а не содержание.

Как вздуваются цены? Вот Лео Кастелли, крупнейший деятель рынка искусств. Да, это он сделал суперзвезд из Энди Уорхола, Раушенберга, Тома Вессельмана. И Джасперса Джонса, которого я очень люблю. Потом, когда немного иссякли таланты, Кастелли продолжал гнуть ту же линию. Я восхищаюсь этим человеком он великий психолог! Он заставляет этих несчастных нуворишей покупать все что угодно, всякую дрянь. Баночки с дерьмом уходят с аукциона за десятки тысяч долларов, их выставляют крупнейшие галереи! Один из таких авторов фотографируется на фоне туалета - это как бы его мастерская. Кто купит такую банку, сразу попадает в high society, или, как его Иосиф Бродский называл, "х.. сосати". А кто это дерьмо не ценит, тот, значит, не дорос. Голое платье короля! Я это понятие даже ввел в искусствоведение. "Дерьма не стоит" забудьте эту поговорку. Вот сейчас такая баночка на "Сотбис" стоит от шестидесяти пяти до восьмидесяти тысяч долларов.

- А большая банка-то?

- Маленькая! В том-то все и дело. Граммов на сто.

...А свободы творчества все нет

- Да... А серьезное искусство продавать трудно. Вот Эрнст Неизвестный мне говорил, что сам не знает, как держится на плаву.

- Да-да, именно так. Галерейщики заинтересованы в том, чтобы купить за копейку, а продать за сто рублей. Но нам приходится с ними работать.

- То есть они вас, конечно, грабят. Но, по крайней мере, можете вы сказать, что занимаетесь тем, чем хотите, и делаете все, что хотите, что вы свободны - в работе, в жизни?

- Нет, конечно, это далеко не так... Не всегда в моем творчестве я могу делать то, чего бы мне хотелось. Ведь я повязан многими контрактами. Я выполняю вещи в рамках программы той галереи, которая мне заказала ряд работ. Уже это одно говорит о небольшой свободе творчества. Но если выполнять заказы честно и с душой... Это единственное, что меня поддерживает... в добродушной форме. А зачастую мне приходится так же, как в России, работать в стол.

- То есть такого нет, что вот поставил Шемякин свою подпись под картиной и ее с руками отрывают?

- Нет... Серьезные поиски, которыми я занимаюсь и в области живописи, и в области скульптуры, к сожалению, пока малопонятны, как говорится, широким слоям населения. Галерейщиков эти вещи явно не устраивают. Никакого коммерческого успеха с теми моими работами, которые французы называют sophistique, не предвидится.

- Не ожидал от вас такого услышать...

- Это продолжение мучений всех тех серьезных художников, которые ведут нескончаемый поиск. Я эти работы, которые американские галерейщики отказываются выставлять, складываю. Иногда публикую. Вот Общество американских нейрохирургов выпустило книгу "Метафизическая голова". В предисловии к ней известный ученый доктор Летчер написал: "Работы Шемякина помогли мне найти ответы на те вопросы в области нейрохирургии, которые я долгие годы не мог разрешить".

- Какие именно?

- Спросите его сами, он говорит прекрасно по-русски.

(Пока мне такого случая не представилось. Зато один из друзей художника рассказал, что Летчер однажды публично сравнил Шемякина аж с Леонардо да Винчи. - Прим. авт.)

- Не поладить с галерейщиками - это страшно. Вот мой сосед по поместью Леонард Баскин - знаменитейший классик фигуративного искусства. Его работы во всех музеях Америки! Если у меня три доктората (за открытия в области искусствоведения и истории искусства), то у него их четырнадцать. Тем не менее эта художественная мафия, как он сам говорит, похоронила его двадцать лет назад. Все это время он работал! Но никто об этом ничего не знает. Публика двадцать лет не видит его новых работ! Мне удалось заинтересовать им своих американских галерейщиков. Они устроили выставку его работ. На вернисаже к нему подходили потрясенные американцы и спрашивали: "Как, вы живы? А мы думали, вы умерли давно..."

Коротко о личной жизни

- Вы всюду берете с собой вашу подругу Сару. Она и в Афганистане с вами была, и в Москве на баррикадах в октябре девяносто третьего...

- Да, Сара де Кей - моя подруга. Мы с ней познакомились много лет назад, когда Сара переводила тексты Высоцкого для телефильма о нем; она отлично говорит по-русски, научилась в американском университете.

- Сара, а как вы, к примеру, перевели на английский "Если друг оказался вдруг..."?

- Это все очень трудно... Я давала скорее подстрочник.

- Мы с Сарой везде ездим вместе. Она ведет большую работу - учет моих работ, и картотеку, и финансовые дела. Я заставлял ее несколько раз рисовать, но результаты оказались плачевными. (Оба смеются. - Прим. авт.)

- Первая ваша жена, Ребекка Модлен, - художник.

- Я после этого больше не женился, я ее именую супругой. У нас сохранились хорошие отношения. Мы с ней и в творческом контакте (есть совместные проекты) - она замечательная художница и скульптор, и в дружеском, да и нашим чадом повязаны навсегда. Она почти ежегодно гостит у меня. Она старше меня, ей за шестьдесят, но она прекрасно выглядит и полна энергии.

- Ваша дочь Доротея ведь тоже художница?

- Да. Ей сейчас тридцать лет. Живет в основном в Афинах. Она профессионально работает. Часто и подолгу гостит у меня в имении... Путешествует по всем континентам, где проходят ее выставки.

Скупой солдатский быт

- Пожив в Америке, вы, наверное, стали заядлым автомобилистом?

- Какой же русский не любит быстрой езды, - будучи подшофе, хочется куда-то нестись, забыв обо всем на свете... Поэтому я сам себя уговорил обойти автошколу стороной. Так что машину я сам просто не вожу. Вот - Сара меня возит.

- А машина у вас какая?

- У меня машины нет... Сара, Сара! Твоя как называется?

- "Тойота-кэмри", - кричит она из другой комнаты.

- Вы одеваетесь по-особенному, не как все. Чувствуется, что ваши туалеты не случайны. Мне кажется, что вы не можете не заниматься дизайном одежды...

- Да, занимаюсь, но не очень много. В основном для себя. Фуражка, мои парадные сапоги, галифе, куртка со вставками из кожи - все это мой дизайн. Для Сары я придумал пальто. А сделано это в ателье Бориса Чемери, в Нью-Йорке, все в одном экземпляре. Брайтонские дамы хотели это пальто растиражировать ("и мы такое хотим!"), но я вовремя вмешался.

- А вот эта черная спецовка, что сейчас на вас, тоже ваш дизайн?

- No, no. Это обыкновенная солдатская форма, по-моему десантная. Она очень удобна. Много карманов, и цвет черный - грязь малозаметна. У нас там в горах живет много ветеранов вьетнамской войны и все так одеваются. Такую форму у нас на каждом шагу продают, она удобная и дешевая.

- А как насчет Валентино, Сен-Лорана?

- Нет, я туда нос никогда не совал, мне это чуждо. Они сами по себе, я сам по себе. Вот мой галерейщик Серж Сорокко разодевается в самых модных магазинах, он у нас пижон - это меня слегка потешает.

- Костюм, галстук?

- Вот это я терпеть не могу. Но иногда приходится даже смокинг надевать. Как-то мне позвонили из российского посольства - зная, что я всюду хожу в "зеленке", - и вежливо говорят: "Михаил Михайлович, мы знаем, что вы к одежде относитесь по-особому, но на приеме, куда вы приглашены, будут Ельцин и Клинтон. Все во фраках придут, ну и вы уж, пожалуйста, арендуйте". Ну и пришлось нарядиться!

- Насколько вы вообще привязаны к роскоши?

- Я всегда живу просто, как солдат. Человек я довольно непритязательный, надо мной из-за этого даже смеются. Любимая моя еда - черный хлеб и селедка. Бифштекс, картошка... Пивали мы все, от одеколона до "Дом Периньона", но привычки к роскоши у меня быть не может.

Трудно сказать...

- Никто вам не поверит, если вы скажете, что никогда не задумывались о том, возвращаться в Россию или нет.

- В Россию?.. Ну, если б мне было лет тридцать... Я с удовольствием наезжаю в Россию, да. Но вернуться насовсем, снова с чем-то бороться - зачем это мне? Да и всего в Россию не перетащишь. Одни только мои макеты книг, наброски и репродукции, необходимые мне для работы, на сегодняшний день занимают семь тысяч квадратных метров. А связи с западными институтами, с учеными? Нет, я могу больше помочь России, живя на Западе. Печатать в России книги, издавать журналы...