Наследие

Глава первая

Они шли рядом, арбитр и жрец, дружески прогуливаясь под громадным склоном улья. Прохладный влажный ветерок покачивал клетки, висящие на скрипучих цепях над их головами, и время от времени о мостовую неподалеку от них стучал дождь выделений.

В этом конце авеню Соляр мосты, соединяющие громадные городские стеки, срослись в сплошную крышу над заполненными грузовиками дорогами внизу. Она была уродлива, горбата – большая часть мостов изначально строилась в форме арки – и представляла собой лоскутное одеяло из рокрита, зернистого асфальта, плитки и черепицы. Там и сям виднелись неровные промежутки между мостами, которые не имело смысла застраивать, и даже на таком расстоянии Шира Кальпурния слышала доносящийся сквозь них непрекращающийся рев транспорта внизу.

Шлепок по ткани над головой напомнил ей, что сегодня ее должно волновать скорее то, что находится вверху, и она подняла взгляд. Полог, который несли на шестах шестеро невозмутимых дьяконов из Собора, был вышит религиозными сценами и эмблемами Экклезиархии. Плотный ком грязи приземлился прямо на изображение ангела Императора, благословляющего боевой флот. Кальпурнии требовалось все больше и больше усилий, чтобы не дать своему отвращению проявиться на лице.

– Еще чуть-чуть, и мы уйдем от них, – сказал преподобный Симова, поняв ее мысли. – Видеть это, конечно, немного неприятно, но ведь человек, который вел бы себя как подобает, там бы и не оказался. Пачканье священного образа – это всего лишь еще один проступок, за который им придется заплатить.

Когда группа подошла к краю моста, дьяконы с пологом удалились, и они стали рассматривать сцену наверху.

Кальпурния понимала, почему для этой демонстрации епарх выбрал именно авеню Соляр. Это было место, внушающее благоговение. Здесь, у подножия Босфорского улья, столицы мира Гидрафур, в медное небо с бледной полосой орбитального Кольца тянулись самые высокие и самые неприступные из башен громадного нижнего города. Классическая имперская архитектура имела собственный стиль и особую цель: она существовала как символ неумолимой мощи и вечного величия. Отвесные стены, угрожающие выступы и строгие лица статуй на башнях-небоскребах вокруг внушали смирение всякому, кто поднимал на них взгляд. Подобный дизайн можно было проследить вдоль всей авеню, что превращало ее в огромный глубокий каньон, наполненный шумом машин, который отражался от высоких зданий громовым эхом.

А перед ними, еще более величественный и высокий, тянулся склон самого Босфорского улья, ярус за ярусом, стены и контрфорсы, сверкающие окна и отполированные статуи, крутой зигзаг Восходящей дороги, идущей до самых стен Августеума на вершине горы. Отсюда нельзя было разглядеть шпили дворца Монократа и Собора Восходящего Императора, но великая громада улья и без того была впечатляющим зрелищем.

На этом поражающем воображение фоне клетки умалялись, превращались в кучку мушиных пятнышек. Они висели на длинных черных цепях, как фонарики на гирляндах, и каждое звено этих цепей было таким широким, что Кальпурния могла бы просунуть в одно из них кулак, не прикасаясь к краям. Их удерживали на месте балки, прикрепленные на стены небоскребов рабочими Министорума. Металл все еще был гладким и светлым, заклепки и замки на дверях клеток сверкали новизной. Постановление епарха, по которому были повешены эти клетки, вышло менее двух недель назад.

– В этой традиции есть нечто такое, что пробуждает в некоторых кающихся самое худшее. Я был с епархом во время его пребывания в суб-епархии Фафан, и там была та же самая проблема. Так что... – он сделал жест, взмахнув серо-красным рукавом. Кальпурния поглядела налево.

У подножия выгнутого дугой моста было установлено что-то вроде узких трибун, и когда Кальпурния посмотрела на них, ей пришлось подавить улыбку. Тридцать чиновников Экклезиархии в темно-красных и белых как кость рясах, надзиратели кафедральной Палаты Ордалий, теснились по десятеро на одной скамье, почти плечом к плечу, в одинаковых позах: руки скромно сложены на коленях, лица смотрят вперед с неподдельной внимательностью. Возле каждого из них стоял маленький треножник, на котором покоился медный футляр размером не больше, чем обойма пистолета, и из каждого футляра пристально глядел единственный немигающий металлический глаз. Все глаза смотрели на отдельные клетки, и у всех людей на трибунах правый глаз был заменен гнездом для кабеля связи – кожа вокруг глазниц все еще была красной, так как операции произвели недавно. Она снова скрыла улыбку: как только она их увидела, на ум сразу пришли орнитологи-любители, которые точно также, подобравшись, сидят в укрытии и разглядывают стаю каких-то редких птиц, что чистят перья прямо перед ними.

– По одному на каждую клетку, – Симова повел рукой шире, охватывая клетки на цепях позади. – Механический глаз делает пикт-запись, которая постоянно хранится в Соборе, но контролирующими элементами служат члены нашего собственного духовенства, не сервиторы. Это важно. Прежде чем любого из заключенных признают искупившим свою вину и спустят, надзиратель, наблюдающий за его клеткой, должен подтвердить, что тот никоим образом не отягчил свои грехи. Так что тот, кто швырял в нас грязью, поплатится за это. Хотел бы я знать, что такого в этом наказании, что оно двигает людей на подобное.

Кальпурния ответила не сразу. Она смотрела на клетки, заложив руки за спину, с ничего не выражающим лицом. В ближайших клетках можно было разглядеть кающихся. Некоторые сжимали прутья, глядя вниз, другие качались взад-вперед и колебали свои клетки, другие сидели, привалившись к стенке, порой свесив ногу или руку сквозь отверстие в полу. Один, что был ближе всех, в клетке, висящей над наиболее грязной частью мостовой, склонился над маленьким помойным ведром, привинченным к решетке, и деловито загребал что-то в ладони. Фигуры на большей высоте представляли собой лишь темные оборванные силуэты на фоне далекой стены улья, а самые дальние клетки казались не более чем точками. Она сняла шлем и прищурилась, пытаясь разглядеть самую высокую из них, что висела в середине улицы, но разглядеть, что делает сидящий в ней человек – если вообще что-то делает – было невозможно.

Кажется, еще оставалось время, и почему бы не скоротать его, продолжая разговаривать с Симовой. Она показала на группу младших дьяконов, которые стояли вдали и одевались в прорезиненные плащи.

– А что конкретно они выслушивают? Особое песнопение, молитву? Или у всех по-разному?

Словно по сигналу, священники двинулись процессией под клетками, и кающиеся над ними хором закричали и завыли. Тот, что рылся в помоях, бросился к прутьям и начал швырять грязью вниз. Священники поглубже натянули капюшоны и безразлично прошли мимо него.

– Это зависит от преступления, как вы понимаете. Оно определяет то, что они пытаются донести до процессии, а также положение клетки. Те, что ниже всех, совершили банальные проступки – по неосторожности нарушили религиозную церемонию, проявили мелкое неуважение к представителю духовенства, ну, об остальном вы можете сами догадаться. Все, чего мы от них требуем – это короткая клятва в искреннем раскаянии. Большую часть времени им удается докричаться до жрецов при первом же прохождении, и через пару часов их выпускают из клетки. Немного дольше для тех, у кого косноязычие или иная проблема с речью. В Фафане как-то раз была горловая лихорадка, и, как я припоминаю, даже самым легко наказанным кающимся пришлось провести в клетках несколько дней, прежде чем священники доложили, что слышали обет раскаяния.

– И это сочли приемлемым?

Симова бросил на арбитра-сеньорис резкий взгляд. На мгновение между ними повисло молчание, и слышны были лишь крики из клеток и низкий грохот машин внизу.

– Ответ на это – предназначение клеток, арбитр Кальпурния. Вы работаете с Лекс Империа и традиционной системой наказаний, но традиции суда и приговора путем испытаний почти так же стары. Они остаются в клетках до тех пор, пока не будет полностью услышана их клятва в раскаянии. Таков закон в простом и чистом виде.

– Вы говорите, что нет таких приговоров, как шесть часов в клетке, или день, или сколько там еще.

– Именно. Ни один недостойный служитель, неважно, насколько он благочестив, не может судить, перевесило ли раскаяние грешника его преступления. Это решает Император и непогрешимый моральный порядок, происходящий от Него. Испытание просто открывает истину нашим слабым глазам, чтобы мы могли действовать согласно ей.

– Значит, если в клетке сидит кто-то с болезнью горла и не может кричать, чтобы его услышали, то он может провести там месяц за то, что споткнулся на алтарных ступенях во время храмовой церемонии.

Симова вежливо кивнул, как бы говоря «все возможно».

– А тот, кто, предположим, целый час стоял на Высокой Месе, выкрикивая богохульства против Императора, всех святых и примархов, при этом одной рукой показывая кукиш шпилю Собора, а другой – подтирая зад литаниями веры…

– …будет заключен в одной из самых высоких клеток, – закончил Симова, указывая на точку в высоте, на которую сама Кальпурния глядела чуть раньше.

– Где, я так полагаю, ни один человек не в состоянии его услышать. Отсюда я едва вижу эти клетки, и вы, кажется, говорили, что в Фафане они висели еще выше?

– Да, конечно. Те, что мы используем для самых серьезных преступлений.

– Кого-нибудь в самых высоких клетках когда-либо слышали?

– За время моей службы здесь – ни разу.

– И это для вас означает…

– …что Император вгляделся в их грешные сердца и решил не даровать им настолько сильный голос, чтобы их услышали и покаяние закончилось, – тут же договорил Симова. – Традиция, переданная Экклезиархией, учит нас, что богохульник и еретик может найти искупление в смерти, и поэтому мы видим, что именно смерть – то искупление, которого потребовал у них Император.

Голос Симовы приобрел звенящий оттенок, как будто он говорил с кафедры, и эта мысль заставила Кальпурнию еще раз улыбнуться про себя. Голова с выбритой тонзурой и широкая грудь никак его не выделяли, но ниже ребер священник плавно переходил в большой шар жира, из-за чего подол рясы совершенно не соприкасался с ногами и ступнями. Звенящий голос вполне подходил человеку, настолько похожему на колокол.

Она снова посмотрела на самую дальнюю клетку и прищурилась, разглядывая линии цепей, тянущихся к стенам.

К тому времени, как они достигли креплений, сами цепи уже нельзя было разглядеть, но Кальпурния видела металлические мостки, идущие вдоль балок, на которых держались цепи. Она подумала, не взять ли с пояса магнокулярный прибор, чтобы рассмотреть больше деталей, но это могло подождать. Пока не началось, лучше делать вид, что ничего не знаешь, так будет безопаснее.

– Не беспокойтесь насчет этой конструкции, арбитр-сеньорис, – сказал Симова, проследив за ее взглядом и неверно его истолковав. – Опоры балок вбиты в рокрит на длину руки. Мне говорили, что рядом с любой клеткой можно без опаски повесить «Носорог» святого сестринства. Можно не опасаться, что на вас что-то упадет. Ну, кроме... – он кивнул на заляпанный нечистотами мост. Священники, слушавшие покаяния, оставляли на нем следы.

– Так значит, вся эта конструкция была возведена под прямым руководством Экклезиархии?

На мостках, там, где заканчивались самые верхние цепи, как будто что-то двигалось, хотя это и сложно было разглядеть. Кальпурния почувствовала, как напряглись ее плечи.

– Разумеется. Я не хочу сказать, что Министорум Гидрафура не достоин восхищения, но эта религиозная практика здесь просто никогда не укоренялась. Когда епарх ввел ее, он пожелал, чтобы все было сделано как подобает.

– Действительно? – Кальпурния прогулочным шагом подошла к трибунам, где сидели надзиратели, и внимательно посмотрела вверх. Одинаковые выражения их лиц не изменились.

– Да, все было сделано как подобает, арбитр, – ответил Симова, шагая рядом с ней. Он снова неправильно истолковал ее интерес. – Единственной деталью, которая слегка все подпортила, был некий обитатель верхних стеков, который настаивал на стоимости выше рыночной, а также получении индульгенций Экклезиархии в обмен на право вбить опоры в стены его здания. Вы можете увидеть его вон в той клетке, третьей с краю.

Кальпурния вежливо хмыкнула, но не посмотрела в ту сторону. К рядам скамей подошли двое Арбитрес, один со значком адъютанта и компактным вокс-передатчиком, другой в коричневой перевязи карателя.

– Надеюсь, это не долг вас зовет, арбитр Кальпурния? – спросил Симова, снова ошибаясь. – Я надеялся, что у вас будет время увидеть, как священники возвращаются после того, как прошли под клетками. Уверен, они услышали полное покаяние по меньшей мере одного из заключенных, и было бы поучительно увидеть весь процесс...

Он прервался. Из-за шлемов было довольно сложно сказать, куда глядят их владельцы-арбитры – они так и задумывались – но было совершенно очевидно, что эти фигуры в черной броне пристально смотрят ему за плечо. Симова неодобрительно нахмурился и оглянулся.

Дирижабль, летящий вдоль проспекта, был примерно в пятьдесят метров длиной, луковицеобразной формы и грязный. Округлый нос был окружен грубой металлической конструкцией, копирующей обводы имперского боевого корабля, из длинной гондолы торчали пучки ауспиков и магноптических устройств. Двигатели издавали громкое гудение, похожее на жужжание насекомых, которое сливалось с сотрясающим землю грохотом дорожного движения.

– Какое странное зрелище, – сказал Симова. – Там что, наблюдательная галерея? Собор определенно не оповещали ни о чем подобном. Думаю, нам надо переговорить с двором Монократа. Я предполагаю, за этим стоят его пропагандисты. Глядите, можно различить пиктовые линзы. Они, наверное, снимают клетки. Как вы думаете, арбитр?

– Нет.

Голос Кальпурнии прозвучал скорее отвлеченно, чем резко, но этого было достаточно, чтобы уязвить Симову.

– Я уверен, что прав. Хотя по мне бы, лучше, чтоб они...

– Идентификационные номера на бортах говорят, что они из управления морского судоходства, что дальше в лагуне. Это один из тех дирижаблей, которые наблюдают за судами, проходящими близи берега, и отчитываются перед начальником порта. Вы их разве не видели над бухтой?

– Возможно, и видел, арбитр, но почему тогда эта машина летает над ульем? Трон сохрани нас, вы только посмотрите! Он едва не задевает клетки! А вдруг он упадет?

– Это не совсем та проблема, которую я предчувствую, – спокойно ответила Кальпурния.

Обескураженный Симова сглотнул, глядя, как она достает из кобуры, проверяет и взводит стабпистолет, который казался слишком большим в ее тонких руках.

Арбитр с воксером склонил голову набок. Из прибора послышалась краткая серия пронизанных статикой сообщений.

– Восточная и западная бригады передают, что оба якоря захвачены, мэм, – сказал он через миг. – Повторяю, оба якоря захвачены.

Симова поглядел вокруг себя и вверх.

– Какие якоря? О чем вы? Я не вижу никаких якорей, эта штука... подождите, вы имеете в виду... Да, она опускает цепь, смотрите! Как они смеют? Где... глаза Императора, здесь должен быть дежурный дьякон, где... ты. Ты!

Нервный дьякон, который таращился на дирижабль в нескольких метрах поблизости, поспешил к нему.

– Дай магнокль или принеси прибор, надо посмотреть, что этот идиот в дирижабле... Что? Свет Императора! Ах ты растяпа, недоумок! Возле клеток всегда должен быть оптический прибор, чтобы члены духовенства могли...

– Возьмите мой, если хотите, ваше преподобие.

Кальпурния протянула ему короткую толстую трубу, меньше и проще, чем привычные Симове богато украшенные устройства Министорума. Он, как подобало, произнес короткую благодарность машинному духу прибора и приложил его к глазу.

С дирижабля спускали не цепь, а кабель с крюком, который наматывался на тяжелую лебедку в задней части гондолы. Дирижабль кренился то в одну сторону, то в другую – пилот пытался удержать его на одном месте, борясь с ветрами, и опускающийся крюк мотался все более широкими дугами. Оборванная фигура в клетке стояла спиной к Симове, сжимая руками прутья и наблюдая за крюком. Одного масштаба того, что видел Симова, хватило, чтобы заставить его онеметь на добрых десять секунд, и когда он наконец выдавил слова, его голос больше походил на нелепый писк:

– Этого человека спасают! Золотой Трон, они что, не понимают, что делают? Они представляют себе последствия?

Ему понадобился миг, чтобы понять, что он говорит сам с собой: Арбитрес совещались друг с другом и с шипящими в воксе голосами своих товарищей.

– Режут якоря, повторяю, мэм. Режут якоря, обе стороны. Мачта движется, расчетное время прибытия четыре минуты.

– Видно ли Рулевого?

– Ориентировочно, он с Мачтой, точно не известно.

Крюк закачался над потолком клетки. Глядя в магнокль, можно было подумать, что она настолько близко, что ее можно потрогать, и странно было не слышать лязг, с которым крюк ударился о прутья. Симова вздрогнул, когда снизу, сквозь промежутки в рокрите, раздались гудки, сообщающие о проблеме в дорожном движении.

– Я полагаю, кто-то мне доложит, что это сейчас было, – голос Кальпурнии лишь слегка выдавал напряжение.

– Докладывает Вахта Мачты. У Мачты проблемы с двигателем, вероятно, ложные. Гудки из-за того, что за ней скапливаются другие транспорты. Однако они точно встали на свою отметку.

– Я этого и ожидала, – сказала Кальпурния. – Якоря? Если они проявят слишком большой энтузиазм, то, может быть, нам даже и не придется вмешиваться, хотя я не назвала бы такой исход удовлетворительным.

Эти слова подтвердили подозрения Симовы, и он тут же повернулся к ней.

– Кажется, для вас это не сюрприз, арбитр Кальпурния? Вы хотите сказать, что позволите этому продолжиться? Вы собираетесь вмешаться, пока всех этих узников не загрузили на борт и не увезли святые знают куда?

– Если вам больше не нужен мой магнокль, ваше преподобие, то позвольте его забрать, – ответила та. – Мне бы хотелось посмотреть, зацепился ли крюк. Куланн, дай Вахту Якорей, пожалуйста.

– Оба якоря все еще режут. Они... подождите... Вахта Якорей сообщает, якоря брошены! Повторяю...

– Спасибо, Куланн, не надо.

Она смотрела не в магнокль, а на стены. У Симовы свело живот, когда он понял, что значит «якоря брошены». Одна из цепей была рассечена. Он увидел, как она скрутилась и хлестнула по рокритовой стене стека, разнесла ряд горгулий и прочертила борозды по карнизам и балконам. Цепь еще не упала, а его взгляд уже переметнулся к дальней клетке. Кальпурния была права: крюк нашел цель, клетка теперь качалась туда-сюда, подцепленная дирижаблем. Но ее не поднимали, как ожидал Симова, а опускали.

– Мачта сохраняет позицию, – доложил Куланн. – Подтверждено, что транспорт единственный. Рулевого не видно. У нас проблемы с перехватом их вокс-связи, поэтому мы еще не уловили его голос.

– Всем оставаться на местах, Куланн. Не думаю, что кто-то увидит Рулевого, пока Капитан... знаешь, давай уже без кодовых имен. Конкретно это мне сразу не понравилось. Не думаю, что Симандис высунется до того, как Струн приземлится.

Симова разинул рот.

– Это Гаммо Струн? Это его клетка? Проклятье, с этого угла я... – тут кюре вспомнил, где находится, и повернулся к рядам надзирателей за своей спиной.

– Кто следит за клеткой Струна? Как... что...

– От кающегося Гаммо Струна не слышали слов исповеди, – послышался монотонный ответ. – По моей скромной оценке, за ним числятся сорок восемь проступков пред ликом Императора и против епархиального закона, за кои также следует понести покаяние, – человек на миг замолк, а потом поправил себя: – Пятьдесят один.

Кальпурния посмотрела в свой магнокль: человек в клетке показывал некий неразличимый, но определенно непристойный жест в направлении шпиля Собора.

– Этот... почему...

Симова старался изо всех сил, но абстрактные рассуждения о наказаниях в Палате Экзегеторов не подготовили его к тому, чтобы своими глазами увидеть подобное. Он шагнул вперед и попытался положить руку на плечо Кальпурнии, но каратель, который был на полторы головы выше Симовы и с плечами шириной с талию кюре, двинулся навстречу и молча преградил ему путь. Симове наконец удалось выговорить:

– Побег нужно остановить!

– Ммм, – Кальпурния с щелчком сложила магнокль и повесила его на пояс. – Пока не вижу Мачту, но она скоро будет.

– Вахта Мачты и Петля по-прежнему стоят на месте, мэм, – голос Куланна выдавал напряжение.

– Спасибо, – Кальпурния снова надела шлем. – Клетка на земле, я вижу Струна у двери. Они понимают, что уже должна была раздаться тревога. Когда они начнут отступать, то будут двигаться быстро.

Она секунду побарабанила пальцами по ноге и добавила:

– Я думаю, нам надо приблизиться.

Куланн тут же начал укладывать воксер, в то время как каратель сделал жест Арбитрес, ожидавшим в павильоне, который Симова установил для служащих Экклезиархии. У кюре пересохло во рту, когда он увидел выходящих оттуда – тоже карателей, крепких, широкоплечих, в тяжелой панцирной броне, с дробовиками и гранатометами. Топот сапог оттенялся металлическим клацаньем лап кибермастифов, собакообразных боевых конструкций, которые бежали рядом со своими операторами. Последние двое карателей несли блестящих стальных ловчих ястребов в тяжелых пусковых рамах. Машины разогревались, и суспензоры в их грудных клетках гудели.

Симова наблюдал, как бронированные спины мелькают все дальше, направляясь к висящему тросу и брошенной клетке, и вдруг почувствовал на себе чьи-то взгляды. Это была небольшая делегация священников, которые ходили под клетками и выслушивали покаяния. Им вряд ли удалось услышать многое: все остальные узники замолчали, как только на них упала тень дирижабля.

Кюре Симова не считал себя трусом. Хотя по долгу службы он больше времени проводил в монастырях, чем на полях сражений, но Адептус Министорум по сути были воинствующей церковью, чьи доктрины никогда не чурались насилия. И все же в тот миг он был рад, что между ним и тем, что должно было вскоре произойти, стояла шеренга Арбитрес. Он щелкнул пальцами, привлекая внимание, и подозвал к себе священников.

– Присоединитесь ко мне, возвысим голос вместе, – сказал он. – Адептус Арбитрес нуждаются в наших боевых молитвах.

Шира Кальпурния смутно расслышала, как небольшой хор позади затянул простую мелодию, и это подействовало на нее успокаивающе. Всегда есть надобность в молитве, думать иначе суть гордыня и грех. До клетки было еще порядка четырехсот метров, и она немного прибавила шагу.

Она напрягла левую руку и плечо, почувствовав, как сквозь нее пробежала острая боль. Прошло уже больше полугода с тех пор, как раздробленную в бою на шпиле Собора руку восстановили, и Кальпурния знала, что для такого ранения она восстанавливалась довольно быстро. Но каким бы скорым не было заживление, оно еще не закончилось. Она отстегнула силовую дубинку от пояса и крепко стиснула ее в латной перчатке.

Триста пятьдесят метров. Вокруг клетки появилось больше фигур, которые деловито работали над ней. Детективы сообщили Кальпурнии, что преступная клика купила кислородный резак на подставной кредит, с фальшивой авторизацией, и украла взрывчатку из поставки, предназначенной для личной милиции Монократа. Она лично заморозила расследование обоих преступлений: если бы Симандис начал подозревать, что Арбитрес знают о подготовке побега, он бы стал более осторожным.

Триста десять метров. В воксе раздалось простое закодированное сообщение. «Оба якоря встали». Саботажные бригады, которые подорвали цепи, полностью арестованы. Она могла бы поспорить, что они потратили на это большую часть своих гранат. Практически весь наличный состав клики делился на четыре бригады, в них входили в том числе и лучшие специалисты, и с захватом двух групп под кодовым названием «Якоря» половина из них была устранена.

Двести шестьдесят метров. Никто не мог гарантировать, что мосты выдержат вес «Носорога», поэтому ударная команда растянулась и двигалась пешим ходом – кибермастифы по бокам, ловцы с ястребами в центре. Два ястреба, один для Симандиса, другой для повторного захвата Струна. Все просто. По обе стороны от Кальпурнии шли двое карателей, и ей приходилось усилием воли замедлять свой шаг, чтобы не выбиваться из строя.

Двести двадцать пять метров. Дисциплинированность преступников была на высоте. Они наверняка видели массу карателей и знали, что арбитры взяли саботажные бригады. Но они все равно продолжали свою работу, и Кальпурния видела, как светится резак, распиливающий прутья клетки. Пусть попытаются. Ей нужно только...

– Рулевой! – закричал Куланн в шаге позади нее, но теперь они уже были достаточно близко, чтобы вокс-обручи в их панцирях тоже это уловили. – Рулевой! Всем Арбитрес, у нас Рулевой и Капитан! Рулевой и Капитан!

– Сохраняйте темп, пожалуйста, не спешите. Помните о приказах.

Кальпурния говорила ровным голосом, ожидая, что в любой момент ей придется прервать себя следующим приказом. Если подтвердится, что впереди и Симандис, и Струн, тогда, скорее всего, ждать долго не придется.

Пара мужчин возле клетки теперь то и дело бросала за спину полные паники взгляды. Они не ожидали, что Арбитрес явятся в таком количестве и так скоро – может быть, даже вообще их не ожидали. Кальпурния скрипнула зубами. Она приказывала не стрелять, пока не даст сигнал, и верила, что ее Арбитрес будут неукоснительно держаться инструкций, но оставалось только надеяться, что организаторы побега не начнут стрельбу до того, как...

Впереди полыхнул голубой свет – не ровно горящая точка резака, но блеск силового оружия. Он вспыхнул еще дважды, и бок клетки просто отвалился. Струн оказался на свободе.

– Капитан свободен! – рявкнула Кальпурния. – Струн свободен! Затянуть петлю. Вперед!

И тут-то все и началось. Каратели ускорились до бега. Ведущий каратель Вайян гаркнул в вокс-громкоговоритель, что все эти люди должны сдаться для праведного суда. Над головами пролетели четыре крак-ракеты, прочертив от высоких зданий яркие белые следы. Их взрывы уничтожили двигатели дирижабля, и без управления он начал медленно дрейфовать в сторону. Кабель, все еще прицепленный к клетке, туго натянулся и поволок ее за собой. Через миг клетка упала и застряла в том промежутке, через который сюда вскарабкались участники спасательной операции. Дирижабль замер, заякоренный на месте.

«Так Император показывает, что заботится о слугах своих», – подумала Кальпурния с легким самодовольством и снова переключилась на свой обруч.

– Вахта Мачты, дыра заблокирована. Туда упала клетка. Наши цели в ловушке, нет нужды обезвреживать Мачту. Захватите живыми, сколько сможете.

А потом, послушавшись предупреждающего подергивания в руке, она замедлилась и стала наблюдать, как каратели приближаются к цели.

Небольшая целевая группа Симандиса тоже была вооружена. У них были тычковые кинжалы, клинки кустарной работы, маленькие складные лазпистолеты и стабберы, которые можно спрятать от примитивных ауспиков дорожного контроля, если знать, в чем трюк. Но броня Арбитрес крепка, а воля еще крепче. Они начали петлять на бегу, не давая противнику прицельно стрелять по сочленениям панцирей, и держали оружие высоко у плеча, чтобы бронированное предплечье закрывало ту половину лица, которую не защищал шлем. Ни один из них даже не дрогнул, когда их встретил треск и грохот вражеского огнестрела, а потом откашлялись два гранатомета, и огонь прервался еще до того, как раздался гулкий двойной взрыв шоковых гранат. Люди, которые им противостояли, соображали достаточно, чтобы залечь, как только услышали звук гранатометов.

Не то что бы они собирались стоять насмерть. Плотный силуэт Симандиса уже бегом взбирался по брусчатому склону. Кальпурнии не понадобилось отдавать приказ: первый ловчий ястреб с криком вырвался из рамы и закружил на суспензоре, а затем его оператор нажал кнопки на пульте управления, направив ястреба вперед. Его мозгу, сформированному на основе охотничьих инстинктов авиньорского черного орла, понадобилось лишь несколько секунд, чтобы сфокусироваться на добыче и спикировать на нее с выпущенными металлическими крючьями и шипами-тазерами.

Кальпурния выругалась, увидев, как Симандис быстро повернулся на шум суспензора и разрубил ловчего ястреба пополам одним взмахом искрящегося силового топора.

– Куланн! Штоль!

Не успели эти слова сорваться с ее губ, как она уже пустилась бегом, стиснув зубы и не обращая внимания на тревожную тянущую боль в плече. Ее силовая дубинка искрилась и шипела. Она резко повернула налево, обогнула застрявшую клетку, походя отметила звуки выстрелов и сирен, доносившиеся с дороги внизу: там стоял угнанный кран-манипулятор, кодовое название «Мачта», который сейчас штурмовали арбитр Одамо и бригады Вахты Мачты.

Симандис на миг остановился, чтобы прицелиться в нее, но с таким короткоствольным пистолетом, как у него, сделать это на расстоянии было невозможно – выстрелы прошли настолько далеко от Кальпурнии, что она даже не услышала, как пули врезались в мостовую. Потом он снова побежал.

– Мастифы! Два мастифа на Рулевого, влево. Два мастифа сейчас!

Ей остро не хотелось оттягивать силы от схватки, идущей позади, но Симандис был настолько же важной целью, как Струн. Они позволили опустить клетку по одной-единственной причине: нужно было убедиться, что прибыл Симандис, прежде чем выдвигаться.

– Мастифы на Рулевого!

С лязгом когтей мимо пронеслись две охотничьи конструкции с узкими металлическими мордами, на которых застыло нечеловеческое внимание, сконцентрированное на преступнике впереди. Операторам приходилось спешить, чтобы не отставать. Бронированные сапоги стучали о неровную, покрытую выбоинами брусчатку, пуская искры.

Кальпурния подавила желание достать свой пистолет: мегакалиберные снаряды уничтожили бы все шансы захватить мерзавца живым. Это предполагалось доверить ловчим ястребам, но откуда, черт возьми, у Симандиса взялся силовой топор?

Операторы, видимо, применили протокол вспомогательной атаки: когда Симандис крутанулся на месте и низко взмахнув топором, намереваясь обезглавить ведущего мастифа, псы вильнули в стороны и обошли его слева и справа. Симандис вдруг оказался между двумя мастифами и Арбитрес. Когда он это понял, то попытался прорваться направо и добраться до другой дыры в дорожном покрытии. Один мастиф прыгнул, и со звуком металлических ножниц его механизированные челюсти щелкнули в воздухе рядом с пяткой Симандиса – микросекундой ранее, и он бы перекусил ахиллесово сухожилие. Другой пригнулся, увернувшись от взмаха топора, пробороздил зубами колено Симандиса, но тот отшвырнул его, ударив рукоятью, и быстро всадил две пули в бок. Мастиф пьяно пошатнулся, а Симандис попятился, размахивая топором в обе стороны, и быстро выстрелил в Кальпурнию еще два раза.

Как только первая пуля просвистела над головой, что-то врезалось ей в спину и толкнуло в сторону. Она зарычала и хотела было ткнуть локтем назад, но тут поняла...

– Проклятье, Куланн!

– Вы были под огнем, мэм, я пытался вас прикрыть собой!

Она открыла рот, но времени для разговора не было. Двое операторов мастифов и ведущий каратель Штоль промчались мимо нее следом за Симандисом. Она встала и на миг задержалась, чтобы оглянуться.

Им противостояли не истеричные участники массовых беспорядков и не безмозглые бандиты из трущоб. Проведя три дня в клетке, Струн ослаб, но его окружили люди и со всей возможной скоростью волокли его в противоположном направлении, стараясь воспользоваться тем, что Симандис отвлекал противника. Кроме того, помощники Струна мешали карателям прицелиться, и тем приходилось пробиваться сквозь них: они, очевидно, сообразили, что Арбитрес хотят взять Струна живым.

Мачта была обезврежена, так что они не смогут пролезть через промежутки в дороге, не свалившись на переполненное шоссе... но Кальпурния могла себе представить, как Струн слезает вниз по шаткой человеческой лестнице из сцепившихся руками помощников – им надо будет держаться всего десять-двадцать секунд – или просто заставляет их бросаться вниз, чтобы получилась мягкая груда тел, на которую он сможет приземлиться. Как бы маловероятно это не было, рисковать не стоило.

– Вахта Якоря, вы видите Капитана и его охрану? Я хочу, чтоб вы пускали ракету всякий раз, когда они пытаются добраться до одного из этих промежутков. Осколочную. Цельтесь перед ними, достаточно далеко, мы хотим, чтобы он замедлился, а не погиб.

Они подтвердили приказ, и Кальпурния удовлетворенно кивнула. Ракетометы, определенно, не входили в стандартный полевой набор Арбитрес, но артиллерийские бригады явно стоили всех тех хлопот, через которые она прошла, чтобы одолжить их из орудийного эшелона арбитра Накаямы.

Поодаль первая ракета с грохотом ударила в рокрит. Кальпурния снова устремилась за Симандисом. Он теперь хромал и ушел в оборону. Сражаться с двумя группами противника одновременно он не мог: всякий раз, как он замахивался силовым топором на мастифов, Арбитрес подбирались ближе, а когда он пытался подстрелить кого-то из Арбитрес, мастифы бросались ему на ноги. У одного мастифа недоставало лапы, руку Штоля задела пуля, и из раны текла кровь, зато ноги Симандиса в полудюжине мест покрылись глубокими порезами, и с каждым шагом он оставлял кровавые следы на земле.

Кальпурния бросила еще один взгляд назад. Струна прижимали к отвесной стене здания, на него наседали каратели, окружали мастифы и теснили точно рассчитанные взрывы ракет. Она там скоро понадобится.

Она сняла шлем, переложила дубинку в другую руку и вытащила пистолет.

– Хочешь вести игру до самого конца, Симандис? Либо я убью тебя прямо сейчас, либо мы постепенно разберем тебя по кусочку. Либо ты можешь...

– Либо я могу сдаться и отправиться в ваши камеры, где меня ждет то же самое, что я готов встретить прямо здесь и сейчас, – он тяжело дышал. Его голос был хриплым, очки запотели, темная копна курчавых волос была влажной от пота. – Вы хотите взять меня живым, поэтому не будете стрелять. Будете пытаться меня вырубить, а пока что я постараюсь прихватить как можно больше из – оххх...

Его фраза оборвалась на середине, сменившись воплем: мастифы воспользовались тем, что он отвлекся, и сомкнули пасти сзади его колен, словно ножницы. С перерезанными сухожилиями Симандис повалился наземь. Рука с пистолетом взметнулась в воздух, и Штоль прихлопнул ее точным взмахом приклада. Силовой топор описал широкую дугу, но Кальпурния сделала изящный выпад дубинкой, которая попала по обуху, вырубила электросхемы и выбила оружие из руки. Потом мастифы вцепились в его запястья мощными челюстями, втянув острые как бритва зубы, и, наконец, все завершилось.