Наследие

Глава третья

Флотилия Хойона Фракса вошла в порт Шексии, чтобы набрать припасов, заключить кое-какие сделки, избавиться от принадлежностей старого торговца и церемониально расправиться с его конкубинами.

Для флотилии и ее действующих руководителей уничтожение не особо крупного гарема Хойона было рутинным делом. С незапамятных времен существовал обычай, согласно которому ко времени вступления во власть нового наследника от значимой собственности его предшественника и родителя ничего не оставалось. Обычай был так же стар, как традиция брать конкубин – первая представительница рода Фраксов, гарем которой упоминался в анналах флотилии, основала его в конце тридцать второго тысячелетия. И если вся флотилия могла считаться, по сути, личным транспортом, поместьем и свитой нынешнего вольного торговца Фракса, как указывала формулировка хартии, тогда выглядело вполне логичным, что члены флотилии, входящие в гарем торговца, шли на шаг дальше, становились его собственностью в прямом смысле слова, и, будучи собственностью, уничтожались в ходе погребальных церемоний.

Во всяком случае, таково было общее мнение, и лишь отдельные личности бывали чем-то недовольны. Разумеется, эту практику совершенно иначе воспринимали имперские граждане в целом, которых народ флотилии именовал «зуднями» (происхождение термина уже никто не помнил, а вот презрительный оттенок не забылся). Тот факт, что почти каждый зудень, который слышал об этом обычае, проявлял изумление или отвращение, невероятно раздражал флотилию. У зудней были свои, зуднячьи дела: они хотели что-то купить, или имели вещи на продажу, которые хотели бы купить другие зудни, или изредка поднимались на борт, чтобы осматривать или чинить что-то, с чем при всех своих впечатляющих возможностях не могла справиться флотилия. Не их зуднячье дело, чем занимается семья Фракс, чье дело, в свою очередь – заниматься тем, чем позволяет им заниматься хартия, которая, за исключением нескольких формальных ограничений, соблюдаемых флотилией как дань традиции, позволяла им делать почти все, что угодно. Так сказал сам Император, не правда ли?

В то время как зудни видели в Императоре некоего отдаленного, но требовательного бога, народ флотилии скорее видел его благосклонным бывшим покровителем, источником весьма ценной подписи на документе. Это был еще один фактик, который, судя по всему, лучше было держать при себе: новопосвященным в ранг младших офицеров флотилии всегда показывали переборки у мостика «Бассаана», флагманского корабля. Там виднелись выбоины от болт-снарядов, специально оставленные незаделанными как напоминание о том, что одной из тех вещей, от которых хартия Фраксов не давала иммунитет, была Имперская Инквизиция. Ходила байка, что каждый раз, когда «Бассаан» входит в имматериум, пятна крови, пролитой в той ужасной истории полуторатысячелетней давности, якобы на миг вновь становятся свежими и видимыми, но, с другой стороны, немногие такие сообщества не имели историй вроде этой.

И вот они летели среди пылевых облаков и планет, едва достигающих размера, что позволял им носить подобное звание, из которых по большей части и состояла система Шексия. «Бассаан» и его маленький сосед по формации, «Обещание Каллиака», маневрировали бок о бок. «Бассаан» был более мощным кораблем, домом командующих, офицеров, брокеров и фидуциариев, – изящный крейсер обтекаемой формы с тараном на носу. «Обещание» же было ни много ни мало как летающим дворцом, который мчался сквозь космос на потоке плазмы – небольшой, толстоносый, угловатый корпус, по верху которого тянулся сплошной гребень из шпилей. Кому-то это напоминало когтистую лапу, кому-то – зверька, что выгнул спину и поднял мех дыбом. Он был частным поместьем сменяющих друг друга Фраксов с тридцать седьмого тысячелетия, когда Олендро Фракс решил, что ему не подобает жить на каком-либо другом корабле, деля его с пилигримами (пускай это и были баснословно богатые и демонстративно благочестивые пилигримы, на перевозке которых он неплохо зарабатывал).

Когда два корабля сошлись настолько близко, что столпившиеся у высоких арчатых окон члены экипажа могли помахать друг другу руками, вылетели челноки и быстро, аккуратно пересекли крошечное расстояние между корпусами, в знак уважения не демонстрируя обычную браваду и хитроумные маневры. Их обреченные пассажиры были закутаны в саваны, перевитые рефракторной проволокой, от которой над их ссутулившимися плечами и раскрашенными лицами появлялись размытые тени. Они все знали, что Фракс умирает – его предсмертная кома продлилась больше года – и большинство уже смирились. Лишь несколько человек плакали, и только одной пришлось помочь выбраться из челнока и провести ее по коридорам к погребальной камере. Атмосфера стояла тихая и торжественная, как при исполнении любого неприятного, но значительного долга – это, пожалуй, походило на День Отметки, когда всех детей, родившихся во флотилии за прошлый год, собирали, представляли вольному торговцу и отмечали ритуальным клеймом на животе.

Вооруженные бойцы стояли в зале и в самой камере, следя за тем, чтобы все прошло пристойно. Флотилия уже не практиковала мудреные изуверские церемонии прежних поколений, и конкубины знали свою роль. В конце концов никто не стал сопротивляться, и после того, как их пеплом выстрелили в космос, он на некоторое время образовал легкую дымку над «Бассааном», прежде чем его развеяли вакуум и инерция. И так все закончилось.

По крайней мере, так тогда решили. Только когда флотилия вошла на орбиту Шексии, один из дежурных офицеров «Бассаана» понял, что его коллега на «Обещании Каллиака» неправильно составил список конкубин, и им двоим понадобилось больше часа, чтобы понять: этот документ был не просто неаккуратно подготовлен, его кто-то намеренно изменил. Они недосчитались двух конкубин, а между тем с кораблей флотилии вниз, на планету, ушло уже больше дюжины челноков. На ходу придумывая, как они будут оправдываться перед начальством, офицеры начали организацию поисков и отправили руководителям флотилии весть о том, что чистка прошла не полностью.

Не то что бы о таком раньше никогда не слышали. Особенно часто такое случалось с конкубинами, происходившими не из флотилии – они были склонны нарушать традицию и пытаться сбежать, хотя большинство обитателей флотилии этого не понимали. Конкубинам, вне зависимости от пола и возраста, всегда давали достаточно времени на подготовку. Сопротивление или побег рассматривались как неблагодарность, не говоря уже о том, что это было неподобающе и непрофессионально. Флотилия даже покончила со старым обычаем живьем выбрасывать людей в космос или обрекать их на медленное сгорание: из милосердия их посылали вслед хозяину при помощи тонкого шприца, заправленного мгновенно действующим нейротоксином. В конце концов, члены флотилии были не варварами.

– Из милосердия? – Кармайн Митрани с трудом поверил своим ушам.

– О да, – глубоко вздохнул молодой человек, шагающий по мосткам рядом с ним. – По сравнению со старыми обычаями, о которых нам, к счастью, можно особо не вспоминать, это довольно-таки сострадательно. Так все говорят, – он с трудом сглотнул.

Митрани больше ничего не говорил, но продолжал идти бок о бок с ним, опустив голову. В поведении флагманского энсина Нильсе Петроне было нечто странное, отчего Митрани думал, что проявлять напрашивающиеся здесь сочувствие или ужас будет неправильно.

Кармайн Митрани был орбитальным клерком на службе шексийской Гильдии Докмейстеров и хорошо выполнял свою работу. Иначе и быть не могло – специальная аугметика, глубокая гипнотерапия и подготовка на протяжении пятнадцати лет, в которые по большей части складывалась его личность, неоднократные физические и химические операции на тщательно отобранных частях мозга, все это усилило и сверх меры обострило его социальные реакции. Он обладал невероятным чутьем настроения и нюансов, а его способность отмечать, понимать и совершенно гладко принимать странные обычаи была просто поразительна. Он мог часами поддерживать сухую, граничащую с бранью болтовню, которую использовали в фермерских синдикатах Нованиде, чтобы проверять каждого, с кем они планировали совершить даже самую мелкую коммерческую сделку. Он мог до малейшей детали запомнить семейные отношения курьера-фидуциария, который последний раз был в системе пять лет назад, и расспросить его, как родственники, с акцентом его родной планеты и даже континента, причем настолько идеальным, что у гостя на глазах выступали слезы ностальгии. Случаи, когда ему приходилось иметь дело с людьми, чей образ жизни был ему действительно непонятен, он мог бы сосчитать по пальцам одной руки.

И с этим человеком у него была небольшая проблема.

– Вот поэтому мы тут внизу, понимаешь. Две проклятых куколки сбежали. Плюнули в лицо остальной флотилии. Смешали с дерьмом уважение к обрядам погребения старого Хойона, которое выказали все другие. Так что теперь нам приходится тут копаться, чтобы удостовериться, что они получат обещанное.

Петрона подошел к краю моста и вгляделся вниз.

Раньше, когда это в первую очередь была фабрика и только во вторую – космопорт, огромные лабиринты из балок и труб расползались от железных дорог, становясь все выше, теснее и сложнее на протяжении многих столетий. В конечном итоге весь этот город превратился в запутанное, как крысиные туннели, переплетение металла, поднимающееся высоко над базальтом, бесконечные джунгли труб, лестниц и мостов, постоянно вибрирующие от грохота, доносящегося из литейных подуровней и от транспорта, пролетающего в вышине.

Двое мужчин стояли на смотровой площадке в полукруге дымящих труб, которые звенели, как трубы органа, эхом отражая рев механизмов далеко в глубине и излучая слабое тепло. Воздух был душный, пахло горелым, и вечно висящая над долиной завесь из черных облаков и пепла казалась настолько низкой, что ее можно было ковырнуть пальцем.

Митрани незаметно наблюдал за энсином еще несколько секунд и решился на еще одну попытку, тщательно просчитав, как именно сменить тон.

– Стоят ли они всех этих хлопот? Почему бы вам не махнуть на них рукой?

Он взвесил дальнейшие слова. Они уже далеко отошли от центральных пирамид, ярко освещенных дуговыми фонарями, и в вечных сумерках сложно было разобрать язык тела Петроны.

– Возможно, это для них будет наилучшее наказание, – продолжил он. – Пусть пропадают под улицами Шексии.

– Они принадлежат флотилии. Они его собственность, а это значит – наша. Мне дали задание, сделать так, чтобы они умерли, как должно, и если я этого не сделаю к тому времени, как мы отправимся на Гидрафур, придется пожертвовать тремя квадратными сантиметрами кожи с тыльной стороны каждой ладони, причем без обезболивающего. Я и не ожидал, что зу... не ожидал, что ты поймешь.

Петрона вытащил инфраскоп из чрезмерно крупного манжета своей вычурной униформы и снова обследовал платформу под ними. Митрани почудилась легкая дрожь в руке, держащей прибор, которую Петроне не удавалось сдерживать. А может быть, это просто жаркое марево искажало инфракрасный образ платформы, и именно поэтому он раздраженно фыркнул и неуклюже затолкал инфраскоп обратно. Внизу виднелись рыщущие туда-сюда массивные фигуры: бойцы доковой стражи, которых Петроне одолжил второй докмейстер Пайч в знак уважения к своим выдающимся клиентам. Когда Митрани дали задание следить, чтобы офицеры флотилии были всем довольны, он этого не предвидел.

Пока они стояли среди грохота и тусклого красного света, над их головами пролетела пара винтовых судов, и при свете их прожекторов Митрани увидел, как Петрона потирает рукой лицо и глаза. На миг его плечи опустились, а потом он резко вдохнул полную грудь дымного воздуха и распрямился, вспомнив, что на платформе есть еще кто-то. В изменившемся освещении клерку удалось разглядеть лицо энсина четче, чем за все время с тех пор, как они покинули орнитоптер: бледные глаза мышиного цвета, впалые щеки, родимое пятно, изгибающееся под углом рта. Можно было легко разглядеть следы, оставленные слезами на щеках Петроны. Несмотря на неловкие попытки энсина их стереть, эти отметины было так же легко прочесть, как смесь эмоций, которые он пытался скрыть. Мучительная досада, горе и ядовитая злость.

На протяжении своей карьеры Митрани встречался с разновидностями поведения, которые понимал головой, но никак не мог по-настоящему прочувствовать сердцем. Он знал, как интенсивны бывают эмоции внутри семьи, и были времена, когда он посещал клиентские корабли и видел собравшиеся рядом семейства, отчего его собственные чувства звенели, как колокол, но его самого забрали из ясель в литейной в возрасте пяти лет, чтобы начать подготовку, и он не мог представить, на что похожа такая жизнь изнутри.

Мастер Пайч любил развлекаться, периодически запирая Митрани одного, так что отсутствие человеческого общества становилось пыткой для обостренного социального восприятия клерка, которое жаждало подпитки. Каждую такую ночь он плакал в пустой комнате, пока не засыпал. Митрани знал, что Пайчу нравится видеть, какие страдания ему приносит изоляция, но не понимал, отчего такая легкомысленная жестокость бывает столь привлекательна. Митрани пытался представить, как причиняет боль другому человеку, и от этой мысли ему становилось тошно.

Поэтому ему легко было понять, что чувствует энсин, но Кармин Митрани все еще пытался разобраться, как именно это сочетается с его словами, когда снизу раздался крик.

– Слышишь? – воскликнул Петрона. – Лифтовая платформа, они пытаются спуститься по шахте! Давай, побежали! Я знал, что эти мелкие сучки далеко не уйдут!

Металлическая сеть под ногами задребезжала, когда Петрона метнулся через платформу и помчался вниз по узким ступеням. Митрани, не в первый раз пожелав, чтобы ему никогда не доставалось это задание, поддернул край своего пепельного плаща и побежал следом.

Они никогда не называли маленькое сводчатое помещение в глубинах «Обещания Каллиака» залом совещаний. Зал совещаний был другим местом, куда их созывал старый Хойон, где они встречались с ним и вливали в его уши все свои советы, где каждая их встреча начиналась с того, что они вставали в стилизованные позы вокруг трона Фракса, воспроизводя самую раннюю известную картину, изображающую, как вольный торговец Фракс передает приказы своим подчиненным. Это была еще не самая худшая из прихотей торговцев, и это еще было терпимо, пока Хойон был молод, здрав рассудком и по-прежнему полон стали, но по мере того, как он старел, совещания менялись, причем не в лучшую сторону. Так что теперь они встречались здесь, в маленькой комнате, где, как равные друг другу сослуживцы, говорили лишь правду. Ни один из распорядителей не привел с собой слуг, ни один не пользовался официальными приветствиями или ритуалами. Они все понимали, что флотилия нуждается в определенных традициях и церемониях, но время от времени она нуждалась и в этом.

– Мы уже добрались до последних? – спросил Халпандер. Он был распорядителем логистики и контролировал провизию, погрузку, выгрузку, снабжение экипажем, ремонтные работы. Ему не нравилось, когда что-то выбивалось из установленного порядка.

– Нам еще не поступил финальный отчет, но осталось недолго, – ответил Кьорг. Кьорг руководил посольским ведомством, расположенным на борту «Стрелы Магритты», и заведовал дипломатическими связями со всеми властями, с какими только нужно было иметь дело флотилии. Большая часть остальных распорядителей была о нем низкого мнения: будучи вольным торговцем, Хойон был сам себе руководителем и послом, поэтому Кьоргу оставалось только соблюдать формальности. Когда Хойон умер, Кьорг не продемонстрировал особого желания принять эстафету, и у него всегда имелся какой-нибудь делегат, которого он обвинял, если что-то шло не так. – Я дал Рахену задание получить авторизацию для того, чтобы мы могли их выследить, и он сказал, что докмейстеры дали отмашку и выделили нам клерка, чтобы все прошло гладко. По-моему, он послал вниз энсина, чтобы тот с ними покончил. Я уверен, что они справились.

Остальные стоявшие в кругу переглянулись.

– Нам надо получить полный задокументированный отчет о побеге, чтобы наказать виновных. И побыстрее.

Это был шелестящий голос распорядительницы Занти, чья кожа была так же бела, как ее одежда, а глаза столь же черны, как юбка и шаль. Серый шелковый шарф, окутывающий голову, выдавал очертания инфоячеек, которые рядами тянулись от уха до уха. Занти имела необычную способность по-настоящему нервировать большую часть распорядителей флотилии: она была холодна, безжалостна и безошибочно точна в своих расчетах, словно любой из логических механизмов, за которые она отвечала. Ее корабль, «Кортика», был самым новым во флотилии. Он добавился к ней семьдесят восемь лет назад, и все это время Занти умело создавала собственную агентуру и укрепляла свою сферу влияния. Никто не помнил, когда кто-то в последний раз достигал подобного влияния во флотилии лишь за счет собственных усилий.

– Я еще не приказывала эйдетор-савантам начинать процесс записи, – продолжала она, – и не буду этого делать, пока не буду уверена, что они запишут, как беглянок доставили домой, а их сообщников наказали.

Для иного человека, имеющего положение Занти, подобное заявление в подобном тоне было бы совершенно неподобающим, и то, что все остальные при этих словах просто уставились на стол или на свои руки, говорило о силе ее личности.

– Мы веками справлялись со своими обязанностями, и, как я полагаю, все об этом знают, – мягко вставил Гайт, когда молчание затянулось на несколько минут. – Это всего лишь прискорбное упущение, которое вскоре исчезнет, и на которое, я уверен, нам больше не следует тратить время. Возможно, напряженная ситуация, в которой мы оказались после смерти нашего старого торговца, заставляет нас думать, что подобные мелочи больше, чем они есть на самом деле?

Оглядываясь вокруг, он понял, что попал в цель. Они столько времени потратили на ненужные подробности побега, потому что никто не хотел выйти вперед и сказать то, для чего они здесь все собрались.

Гайт был мажордомом Хойона Фракса, смотрителем его покоев. Официально он, пожалуй, был наименее могущественным человеком в этой комнате, даже учитывая то, что старшинство у распорядителей флотилии было довольно расплывчатой вещью, по большей части зависящей от личности человека. Однако он был ближе к старику, чем любой из них. Так что, подумал он, эта роль принадлежит ему.

– Нам пора признать это, – сказал он. – Может быть, не все вы знаете, насколько глубоко это чувство, но я уже успел поговорить с каждым из вас и знаю, что все мы здесь чувствуем одно и то же.

Он смотрел, как они бросают взгляды друг на друга. Распорядители флотилии Фраксов были суровыми и закаленными людьми. Они занимали свои посты уже по меньшей мере десятки лет, многие могли припомнить смену торговца, а некоторые и двух. Они видели, как флотилия проходит сквозь варп-бури, радиацию и метеоритные штормы, совершает вылазки в дикий космос и запретные зоны Империума, попадает в засады пиратов и подвергается налетам ксеносов, сталкивается с интересами соперничающих вольных торговцев и редкими внутренними интригами.

Они даже вступали в передряги с имперскими губернаторами, Адептус и Инквизицией и выходили из них благодаря блефу, тайному сотрудничеству и обману, а как-то раз – даже с помощью убийства. Но маленькая замкнутая микрокультура флотилии порой оказывалась необычно чувствительной к определенным вещам. Например…

– Проблема наследования.

Неудивительно, что этот голос принадлежал Д'Лесте, человеку, с которым Гайт провел больше всего тайных разговоров. Коренастый мужчина с грубым красным лицом бандита из пивной и ловкими руками прирожденного хирурга, Д'Лесте руководил апотекарионом флотилии и был личным врачом Хойона Фракса.

– А если точнее, то проблема наследника.

За столом неуютно заерзали, но никто не стал возражать. Гайт не позволил бы этой теме всплыть, если бы не убедился заранее в том, что каждый присутствующий на встрече захочет выслушать предложения. Но они превзошли его ожидания.

– Фракс Младший. Варрон Фракс.

У Бехайи было худое подвижное лицо и тонкий голос, отчего она постоянно казалась нервной, даже когда просто думала вслух, как сейчас. Ее титул, согласно старым и причудливо сформулированным документам флотилии, звучал как «руководительница наличествующих коллективов и трудовой силы», но все называли ее проще –«распорядительница экипажа».

– Я думаю, у нас у всех было достаточно времени, чтобы сформировать о нем мнение.

Бехайя руководила сетью «друзей и корреспондентов», как флотилия называла своих шпионов и информаторов в крупнейших системах дюжины секторов. Технически это было обязанностью Кьорга, но Бехайя смогла его перехитрить и завладела его постом после того, как он не продемонстрировал ни хитрости, ни амбиции, чтобы его вернуть. К тому времени Хойона настигла последняя болезнь, и одной из первых вещей, которые Бехайя сделала при помощи новообретенных ресурсов, было составление досье на Варрона Фракса. Ни ей, ни другим распорядителям флотилии не понравилось то, что они выяснили.

– Этот человек бесполезен, – отважился Тразелли, руководитель вооруженных сил флотилии, снова озвучив мнение всего собрания. – Я не помню его ребенком, как, я полагаю, некоторые из вас помнят, но давайте будем честны, мы все слышали отчеты людей Бехайи. С тех пор, как этот прожигатель жизни расстался с отцом, он только и делал, что бездельничал и проматывал деньги. У него кишка тонка для этой роли. О, не сомневаюсь, он ее так набил, что живот отвис до колен, но все равно она тонка.

Это у Тразелли считалось за юмор. Остальные проигнорировали шутку.

– А я помню Варрона в детстве, – заметил Гайт. – Он покинул флотилию, когда ему было десять. Его отец решил, что для сына лучше будет вырасти на Гунарво. Тогда ходили разговоры о массовой миграции на близкие к нему миры в секторе Деюнофф, после того, как второй крестовый поход Хадекуро выбил оттуда орков. Полноценная имперская колонизация, эдикты о восстановлении, все это обещало большую прибыль для вольных торговцев, если вовремя пошевелиться. Хойон хотел гарантировать нам возможность проникнуть туда, если понадобится, поэтому он оставил там Варрона с матерью, чтобы мальчик вырос и заключил какие-нибудь хорошие контракты.

– Значит, он зря растратил свою жизнь, – резко сказала Занти. – Причем буквально.

Помимо всего прочего, она также занималась контрактами и коммерческими обязательствами флотилии, и если бы из сектора Деюнофф хоть что-то пришло, она бы об этом знала.

– Конечно, надо признать, что прошло целых сорок лет, – продолжал Гайт, как будто его не перебивали, – но я помню Варрона очень… пассивным мальчиком. Не то что бы ему недоставало мозгов, и ему, пожалуй, нравилось угождать отцу, но я внимательно наблюдал за ним и никогда не видел у него этот огонь в глазах. Никогда не видел, чтобы ему хотелось протянуть руку, схватить что-то и изменить.

– Он такой замкнутый в себе человечек, получается? – спросил Халпандер.

– Нет, ребенком он не был замкнут. На самом деле, я помню, как он не стеснялся пользоваться теми превосходными вещами, которыми мы его снабжали. Никаких угрызений совести по поводу стремления сделать свою жизнь как можно лучше.

– Это изменилось? – спросила Занти Бехайю.

– Нисколько, – ответила распорядительница экипажа. – По всем данным, он и его мать стали на Гунарво всеобщими любимцами. Прорыв в секторе Деюнофф так и не произошел, но Гунарво все равно стал процветающим миром. А Хойон постарался, чтобы Варрон и его мать с самого начала были очень хорошо обеспечены – он хотел, чтобы они пользовались популярностью и устроились именно так, как нужно. Печально, что мы так туда и не вернулись. Мы могли бы что-то изменить.

Занти взмахнула рукой, как будто могла физически отмести прочь не относящиеся к делу мысли.

– Так, значит, вопрос открыт, не так ли? – сказала она. – Он нам не нужен. Мы без торговца и по уши в дерьме, потому что наш будущий торговец – мелкий бесполезный бездельник, который собирается взойти на борт со всеми фаворитами, накопленными им за сорок лет сплошных развлечений.

Снова повисло задумчивое молчание.

– Мы не всегда были флотилией, – сказал Гайт, который часто слышал, как Хойон говорил об этом. – Мы были единственным маленьким кораблем. Потом их стало два, потом три, и как разрастался род Фракс, так увеличивалась флотилия. Но сколько раз мы говорили об этом? Сколькие из нас не лелеяли мечту, что наши внуки или правнуки станут распоряжаться не флотилией, но армадой? Ими командовали другие вольные торговцы. Разве хартия Фраксов не равна любой другой и не превосходит большую их часть?

– Я знаю, что гласит наша хартия, – сказал Кьорг, как будто все остальные не знали. – Может быть, Гайт, она и позволяет нам свысока глядеть на Империум, но она не позволит нам плюнуть ему в глаза. Вспомни те выбоины на «Бассаане»! Наши поездки обратно на Гидрафур – единственное время, когда мы действительно оказываемся под контролем Адептус. Мы не вправе выбирать, какие наследники нам нравятся, а какие нет. Хартия говорит, что…

– Спасибо, Кьорг, мы тебя поняли, – без особых церемоний оборвал его Д’Лесте. – Мы знаем, что это не лучший наследник. У нас уже раньше бывали плохие наследники. Иногда предоставляется возможность обойти их назначение, но в этот раз ее нет. Варрон не стар, поэтому не получится просто не выходить на связь, пока он не умрет, и свалить это на варп-бурю.

– Мы так делали? – спросил Халпандер.

– Наследование Сайтири Фракса после его брата Руккмана, 347.M37, – ответил Занти. – Флот успел достичь Гидрафура, только когда Сайтири уже умер. Наследницей стала его дочь Миэтта.

– Позволить Варрону все унаследовать и просто управлять им, как мы управляем… как мы руководим флотом в период временного отсутствия торговца – тоже не вариант, – сказал Д'Лесте. – Я не буду утомлять вас деталями, но это ясно вытекает из отчетов Бехайи, можете их прочитать. Он не такой человек, каким был Хойон, но при этом он и не безвольная кукла с кашей вместо мозгов. Он будет бороться с нами, если мы что-то затеем. Даже если мы сохраним контроль, флотилия, возможно, перестанет существовать в приемлемой для нас форме.

– Вы с Гайтом, похоже, довольно-таки уверены в том, что досконально понимаете всю эту проблему с наследованием, – сказал Кьорг, оценивающе глядя на Д'Лесте. – Если я скажу «Я думаю, у вас есть для нас ответ», не пожалею ли я об этом?

Д'Лесте и Гайт встретились взглядами, и у них обоих появилась одна и та же мысль. Нет больше смысла увиливать. Д'Лесте прикоснулся к амулету у горла, и освещение в комнате померкло, а с потолка с шипением опустилась голоклетка из тонкой проволоки. Она зависла в воздухе и соткала сеть из нитей света, из которой вырисовалась картина. Голографический пикт изображал голову молодого человека с бледными глазами мышиного цвета, впалыми щеками, родимым пятном, изгибающимся под углом рта. На краю изображения едва виднелся воротничок униформы энсина.

– Итак, – объявил Д'Лесте, – я бы хотел продолжить дискуссию. И вот, уважаемые коллеги, это наш субъект.

Переулок, в котором они оказались, был честоком. Это слово происходило от выражения «ЧО-сток», которое, в свою очередь, означало «сток человеческих отбросов».

Человеческими отбросами были сами люди – изгои, которые больше не могли работать в литейнях из-за возраста или травм, но пока что избегали патрулей Городской Чистоты, что преследовали непродуктивных граждан и изгоняли их на смерть в канализационных болотах. Отряд преследователей с топотом мчался по узкому переулку, и тени вокруг кишели прячущимися силуэтами, скользящими меж труб и пилонов – если обитатели честока видели оружие или униформу, они не думали, а бежали. Митрани, стиснув зубы, бежал за бойцами по скользкой слякоти и слышал, как позади разгораются потасовки: более храбрые изгои снова высовывались наружу и дрались за объедки и мусор, брошенный в спешке.

Под пеплом и теплой грязью скрывалось дно переулка – масса широких труб, не прикрытых даже решеткой, и Петрона с Митрани то и дело поскальзывались и спотыкались. Бойцы, обутые в сапоги с накладками и имевшие опыт перемещения по нижним уровням, вырвались вперед, и это значило, что они приближаются к добыче. Живот Митрани скрутило, когда он услышал впереди женский голос – молодой, с плачем выговаривающий молитвы и мольбы.

Переулок вдруг нырнул вниз, переходя в склон, и повернул под углом в девяносто пять градусов. Их добыча уже миновала поворот, и бойцы, смеясь и окликая друг друга, словно они искали какие-то сокровища, легко окружили ее. Петрона, ненамного отставая, соскользнул по пепельной слякоти и с лязгом приземлился на трубы, потом, выругавшись, опустился на одно колено, одновременно пытаясь не прикасаться к горячему металлу и достать из кобуры свой пистолет. Едва не врезавшийся в него Митрани увидел оружие и, не сдержавшись, прошептал «о нет».

– О да, клерк, – прорычал Петрона. Его глаза и зубы сверкали в красноватом свете. – Не думай, черт возьми, что хоть как-то сможешь этому помешать. А если помешаешь, то я тебя сам убью и скажу твоему сальному боссу, что в трущобах у кого-то вдруг оказался пистолет.

Одну женщину впереди схватили, и она с криком пинала бойцов по бронированным лодыжкам и кусала их руки в латных перчатках. Петрона поднялся на ноги и пошел к ней. Освещение было достаточно ярким, чтобы она его узнала. Митрани услышал вопль «Нильс! Нильс, умоляю, ты единственный из них…», а потом раздался резкий звук лазерного выстрела, и ее голос оборвался. Бойцы, которых, видимо, наконец начала беспокоить природа доставшейся им работы, позволили ее телу соскользнуть на дно переулка и подтащили вторую женщину.

Та, что грубо стиснула ее, как в тисках, тоже была женщиной. Под форменной банданой и очками для защиты от пепла ее лицо выглядело мрачным. Конкубина что-то тихо и отчаянно ей говорила. Наконец, когда они оказались одни в свободном кругу среди грязи, а женщина из стражи по-прежнему не отвечала, пленница смачно плюнула ей в лицо.

– Посмотри на меня, – сказал Петрона, подойдя к ним. Ни одна из них не пошевелилась. – Посмотри на меня, Аралье.

Она не подняла взгляд, даже когда он повторил, и тогда Петрона обошел ее сзади, приставил хеллпистолет к ее голове и нажал на спуск. Потом он шагнул в сторону, повернулся лицом к стене переулка и стоял так секунду, так сильно дрожа, что дуло пистолета лязгало об отделанный драгоценными камнями край кобуры, пока он пытался вернуть его на место. Он вытащил из сумки на бедре два тяжелых пластиковых свертка, мгновение повозился с ними, пытаясь открыть трясущимися руками, а потом уронил их и сделал бойцам короткий жест, чтобы они сами их подняли и развернули.

– Трупные мешки, – сказал он Митрани. – Обычай флотилии гласит, что их нужно сжечь на борту корабля, поэтому так их легче будет донести. За дело, вам дали приказ!

Последнюю фразу он рявкнул бойцам, которые стояли и смотрели на него. Через миг двое из них достали зазубренные боевые ножи и опустились на колени возле первого трупа.

– Одна из них знала тебя, – прошептал Митрани. – Я понял по ее голосу, ошибиться невозможно.

– Мы знали... друг друга. Она была подругой... моей матери, – голос Петроны был сухим. Ему пришлось сглотнуть и облизать губы, прежде чем закончить фразу.

– Тогда почему? – почти заорал Митрани, позабыв все мысли о сервисе и дипломатии. Он никогда, никогда не видел ничего подобного. – Почему ты их убил? Почему их надо резать на куски? Никто бы не узнал! Почему ты им не помог?

Внезапно Митрани оказался в положении полулежа на теплой смеси золы и шлаков и удивленно заморгал, чувствуя, что рот вдруг стал мокрым и болел. Его никогда раньше не били кулаком в лицо. Петрона мгновение постоял над ним, потом присел на корточки, чтобы пристально взглянуть в глаза дрожащему клерку.

– Потому что третьей из женщин, которые вошли в ту камеру на «Бассаане», была моя мать. Ты понимаешь? Моя мать. Она вошла туда с высоко поднятой головой. И я ничего не мог поделать, чтобы помочь ей. И если мне пришлось потерять собственную мать, потому что старый ублюдок наконец счел нужным сдохнуть, значит, никто, никто больше не попытается сбежать от своего долга. Понимаешь?

Он встал, отвернулся и снова закричал на бойцов, а Митрани перекатился на бок, кое-как поднялся на четвереньки, и его стало рвать. Сзади до него доносился звук ножей, распиливающих плоть.

– Думаешь, он справится? – спросил Гайт Д'Лесте, когда они покидали комнату, где прошла встреча.

Оба понимали, что это за вопрос. Гайт спрашивал, справится ли субъект с обманом. Вопрос, согласен ли он с ними сотрудничать, удивил бы обоих. Что думал субъект и что он мог решать, к делу не относилось. Но Д'Лесте не собирался гадать.

– Попытаться стоит, – сказал он, как говорил всегда, когда не был уверен, закончится ли попытка успехом. Взгляды, которыми они обменялись, выразили все, что требовалось: избранный круг прагматичных людей оценил свое положение и выбрал, как им представилось, единственный возможный вариант. Что тут еще было говорить?

Когда корабли начали вибрировать от энергии плазменных катушек, и между ними и доками прошла перекличка по воксу, они разошлись по своим постам. Халпандер встал на платиновый пьедестал, окруженный голоэкраном из зеленого хрусталя, на котором с быстротой бабочек порхали и вспыхивали фискальные и логистические алгоритмы. По традиции распорядитель логистики начинал каждое путешествие в окружении символов своего положения. Занти опустила свое тощее тело в глубокую, мягкую изнутри нишу связи, и порты на ее черепе заговорили с логистерами корабля и начали рассылать передачи, мелькающие в ее голове, как холодные белые молнии. Д'Лесте, у которого не осталось дел на жилых палубах «Обещания Каллиака», вернулся в свою каюту и начал планировать письмо магосу Диобанну. Он знал, что клика Механикус встанет на сторону флотилии, но магос был бы оскорблен, если бы все просто приняли это как должное. Нужно было следовать определенным формальностям.

Гайт остался на «Обещании» – единственный из заговорщиков, у которого не было своего места, закрепленного традицией или должностью. Однако была одна вещь, которую, по его мнению, подобало сейчас сделать. И тогда он спустился из комнаты переговоров по рампе, время от времени слегка отклоняясь от прямой или бессознательно меняя походку, так как гравитация корабля не до конца компенсировала его маневры. В то время как флотилия удалялась от Шексии к тому месту, где они должны были войти в варп, Гайт шел по длинному променаду, который шел вдоль хребта корабля, соединяя основания всех его шпилей туннелем из прозрачного, как хрусталь, бронестекла, укрепленного рядами резных рокритовых арок, подобных ребрам.

В средоточии высочайшего шпиля он сел на табурет из серо-розового мрамора, и гудящие аугметические дроны проанализировали его запах, генетический отпечаток, походку, ритм дыхания, волны, излучаемые мозгом. Удовлетворившись, они полетели перед ним по залу из холодной, ничем не украшенной стали, и выплюнули взятые ими образцы крови и дыхания в глаза и рот причудливой горгульи, встроенной в дальнюю стену зала. Испытание было пройдено, ужасные устройства в стенах не стали лишать Гайта жизни. Раздалось шипение – детали, доведенные до невообразимо малых погрешностей, скользнули друг поверх друга, и одна из стальных стен исчезла.

Гайт прошел вперед и встал на маленький квадрат черной стали, вделанный в пол, отполированный до зеркальной гладкости. Уверенным голосом он начал цитировать все клятвы верности, которые он принес роду Фракс, начавшиеся с десятого дня рождения и добавлявшиеся каждое десятилетие из той дюжины, что уже миновала с тех пор. Проговаривая ритуальные строки, он задавал себе вопрос, не слышны ли в его голосе сомнения, способны ли слушающие его машины понять, что планы заговорщиков растопчут все эти клятвы. Но если в его голосе что-то и слышалось, то машины либо не уловили это, либо не поняли. Автоматы в дальнем конце комнаты, созданные по образу великих личностей Первого крестового похода, чьи имена теперь никто не помнил, одновременно поклонились и произнесли его имя безжизненными голосами. Раздался треск энергии, пустотный щит опустился, и последняя стена разошлась в стороны, словно занавесь. После столь многочисленных испытаний и преград открывшееся пространство выглядело до смешного простым: маленький металлический уголок со столиком, накрытым слоем отполированного стекла.

Гайт слышал истории и слухи и знал, что они глупы. Ни мрачных рун проклятья, ни страниц из человеческой кожи или дурацких заклинаний для умиротворения духов мертвых. Лишь небольшая и простая обложка из ткани и кремовая бумага, каждая страница которой была исписана твердой опытной рукой профессионального писца. Разве могли какие-то украшения, которые способен вообразить себе человек, хотя бы на сотую долю воздать должное тому, что находилось внутри?

Книга хранилась в инертном газе, чья формула оберегала материал от разложения, для того же служило и стазисное поле, которое наполняло комнату, когда в ней не было посетителей. В дни активного применения этот документ обзавелся потертостями и заломами, но больше он не получит никаких повреждений. Между страницами была заложена тонкая проволока, и теоретически машина могла открыть любое место, какое только захотелось бы прочесть, но Гайт не помнил, использовалась ли когда-либо эта функция. У флотилии имелось множество перепечаток и копий, которые использовались день ото дня, и распорядители знали весь документ до последней буквы. Была лишь одна вещь, ради которой стоило приходить в эту комнату. Гайт наклонился и посмотрел на последнюю страницу книги, чистый лист плотной бумаги, на котором не было ничего, кроме трех отметин.

Наверху страницы, старинным шрифтом с едва узнаваемыми буквами, была выведена подпись Белеузы Фракс. А под ней...

…под ней – единственная буква, вписанная точно по центру страницы пятью красивыми, изящными взмахами пера, рассеченная, будто крест, буква «I».

А еще ниже – маленькая метка, пятнышко, точка на странице. Глядя на нее, Гайт, как всегда и случалось, почувствовал, словно воздух трясется вокруг него, становясь все плотнее и гуще, будто перед грозой.

Он оставался там почти час, склонившись над вместилищем хартии Фраксов и пристально созерцая страницу и двойную метку подписи на ней: букву I, означающую «Император», и единственную, впитавшуюся в бумагу каплю крови.