Наследница

Лех

В чём Юзеф был абсолютно прав, так это в том, что Элен очень трудно. Изматывающие упражнения с клинком сами по себе доводили до изнеможения, а тут ещё были и другие. Особенно сложно давалось ей одно: нужно было пройти как можно скорее (скорость тоже оценивалась) по бревну, ничем не закреплённому на земле, мимо двух раскачивающихся мешков с песком и успеть нанести удар и по одному и по другому, не оступившись. Мало кому удалось это сделать сразу, и никто не смог повторить. Даже после нескольких тренировок количество прошедших по бревну без ошибок было мало — всего четверо. Четверо из двадцати! Однако постепенно они подстраивались, привыкали, и через неделю не преодолевших «мешочную преграду» осталось только трое. Среди них была и Элен. Ей никак не удавалось учитывать всё сразу: не упасть, идти быстро, ударить только что пересекший её путь мешок, проскользнуть мимо второго «противника», остановиться, развернуться, ударить, опять развернуться, добежать до конца… Элен чувствовала недовольство учителей, но они, по крайней мере, выражали его в корректной форме. А вот насмешки наблюдавшего за неудачниками Леха и его компании были несносны. Несмотря на все усилия не обращать на них внимания, они раздражали, отвлекали и мешали сосредоточиться. В результате, получалось ещё хуже. Всё это очень задевало Элен.

Однажды, когда наступила вожделенная пора вечернего отдыха, два учителя сидели в комнате, выходившей окнами во двор, где днём проходили занятия. Они курили и лениво переговаривались. Пан Стоцкий подошёл к окну, чтобы опустить штору, но внезапно его что-то заинтересовало во дворе.

— Герр Эрих, подойдите-ка сюда. Вы только взгляните на это!

Немец подошёл и встал рядом с ним. Во дворе кто-то занимался на бревне. Помогал ему, видимо, его денщик, который раскачивал мешки, а потом помогал своему хозяину подняться после очередного падения. Раз за разом шли неудачные попытки. Но вот, наконец-то, безупречный проход!

— Как вам это нравится? — спросил Стоцкий. — Может, мы их мало загружаем, если они после окончания занятий вновь идут сюда?

— Во-первых, не они, а он. Я что-то не вижу массового желания заниматься дополнительно. А потом… Кто же это?.. А-а! Пан Ален. Хм… Пожалуй, в его случае мы можем рассчитывать на прекрасные результаты.

— Вы думаете? — с сомнением переспросил Стоцкий и вновь взглянул на фигуру во дворе. — Он самый юный из всех, совсем мальчик. Разве сможет он добиться того же, чего добьётся, скажем, пан Лех?

— Мальчик он только по внешнему виду. Но внутри у него прочный стержень. Его не так просто сломать, если это вообще возможно. — Увидев сомнение на лице коллеги, Нейрат спросил: — Вот скажите мне, вы — взрослый сильный, тренированный мужчина — нашли бы в себе силы и желание после дня таких нагрузок, которые мы даём нашим подопечным, выйти снова заниматься? Да ещё в сумерках, когда другие уже отдыхают, да ещё — в такую погоду? — прибавил он, показав на моросящий за окном дождь.

Тадеуш скорчил недовольную гримасу, представив себя под дождём, бегающим от мешков, потом пожал плечами и улыбнулся:

— Может быть, вы и правы. Нужно будет повнимательнее присмотреться к этому мальчику. Я это учту… А что, кстати, за имя у него такое? Откуда? Ведь он, если не ошибаюсь, из России.

— Из России, — кивнул Нейрат. — Насколько мне известно, его мать — француженка.

— Ах, вот оно что. Что ж, возможно все эти черты характера у него от французских предков.

Взгляд ленивых голубых глаз ничего не выражал.

— Всё может быть. Но почему вы считаете, что лучшими человеческими качествами наделены лишь поляки и французы?

Стоцкий смутился, вспомнив, что его собеседник — немец, и ничего не ответил, сделав вид, что занят запутавшейся шторой и не расслышал последних слов.

На следующий день оказалось, что учителя были не единственными свидетелями сцены во дворе. Кто ещё наблюдал за ней неизвестно, но об этом знали уже все. Когда Элен вышла во двор, её приветствовал насмешливый голос пана Леха:

— О-о! А вот и наш герой! Как вы себя чувствуете, пан Ален? Не переутомились? Ведь, господа, пока мы с вами предавались отдыху (вполне заслуженному, между прочим), пан Ален вновь занимался, — его улыбка была издевательской, но слова, как всегда, казались вежливыми и полными участия.

Развиться диалогу не дал голос пана Стоцкого, идущего к ним:

— Господа! Попрошу закончить словесные упражнения и заняться физическими.

В этот раз Элен удалось пройти бревно без ошибок.

— Наконец-то, пан Ален, — в голосе учителя звучало удовлетворение, сарказма не было. — Не идеально, не достаточно быстро, но в целом проход хорош! Итак, теперь осталось только двое. Соберитесь, господа, — обратился он к неудачникам. — Пока вы не пройдёте хотя бы раз, никто не приступит к следующему упражнению. Все так и будут бегать по бревну! Подумайте, что они вам скажут, и пусть это послужит для вас стимулом к более удачным попыткам. Мне бы очень не хотелось, чтобы вас попросили покинуть школу по причине вашей полной непригодности… или лени — это уж кому как нравится.

Ещё несколько дней прошли всё так же, а затем, когда оба отставших всё же с грехом пополам прошли по одному разу злосчастное бревно, случилось что-то новое. Занятия вёл герр Нейрат.

— До меня, господа, дошёл слух, что среди вас есть недовольные слишком долгим сражением с чучелами. Спешу обрадовать: сегодня, наконец, этому настанет конец, — все задвигались, появились улыбки, но сразу увяли, когда учитель продолжил: — Но не для всех. Пока что мы с паном Тадеушем видим только двоих, достойных начать поединки. Это… — он сделал паузу, — пан Юзеф и пан Лех.

Названные счастливчики вышли вперёд и поклонились.

— Прошу, господа, к бою! Остальным — продолжать биться с чучелами, пока все требования не будут соблюдены идеально. Нам не нужны лишние травмы, их и так будет достаточно.

Юзеф и Лех встали друг напротив друга. Лёгкий поклон — и бой начался. Да, эти двое, несомненно, были готовы к нему! Шпаги двигались легко, удары наносились и парировались чётко. Движения обоих были изящными, на лицах — ни ярости, ни напряжения, только сосредоточенность. Все остальные не могли отвести глаз от первого «настоящего» поединка среди них. Герр Эрих замечаний никому не делал, понимая бесполезность этого: всё равно всё внимание будет направлено на этих двоих.

Стоящий рядом с Элен полноватый юноша восхищённо прошептал:

— Как замечательно! Нет, мы никогда так же не сможем.

Повернувшись к нему, Элен увидела взгляд, в котором смешались восхищение, зависть и тоска. И внезапно рассердилась:

— Говорите только за себя, сударь, не стоит выступать от лица всех! Мне неизвестны возможности и подготовка пана Леха, о нём судить не могу. Но с паном Юзефом мы учились фехтованию вместе. Да, он очень сильный противник, и всё же он проиграл мне не один бой.

— Вам?! — вот теперь во взгляде было изумление и недоверие.

— Да, представьте себе. Здесь ему всё даётся легче, поскольку он сильнее, — она почти дословно повторяла слова Юзефа. — Мне мешает то, что я слабее физически, поэтому не могу использовать многие приёмы. Но увидите, несмотря на это, я рано или поздно добьюсь успеха! У меня всё получится. Ведь мы все здесь именно для этого.

Юноша опять сник:

— Вам не хватает роста и физической силы. Это понятно. А что тогда мешает мне? Я не могу пожаловаться ни на то, ни на другое, и всё же пока у меня мало что выходит. Боюсь, зря отец заплатил за моё обучение. Вряд ли из этого выйдет что-нибудь путное.

Нет, эти жалобы и апатия здорово раздражали!

— Я скажу, что вам мешает, — резко ответила Элен. — Лишний жир! Если бы мне ежедневно удавалось запихнуть в себя такое количество еды, как вам, мне тоже было бы трудно двигаться.

Не досмотрев, чем закончится поединок, она отошла и начала яростно атаковать своего тряпичного противника, вымещая на нём своё раздражение. Её собеседник тоже отошёл к своему месту тренировки, но двигался вяло, переживая обиду: какой-то мальчишка решил, что может говорить с ним таким тоном, будто всё на свете знает и умеет! А сам-то — вон, до сих пор ещё с чучелом бьётся, почему-то его не выбрали лучшим… И по бревну еле научился проходить. Посмотрим, что он дальше говорить будет и не сбежит ли отсюда в скором времени.

Как бы то ни было, через неделю уже все ученики перешли к поединкам друг с другом. И тут же начались мелкие травмы. Царапины, порезы, неглубокие уколы не сходили с разных частей тела учеников. Особенно страдали лицо и руки. У лекаря, наконец, появилась работа, кроме головных болей и хандры жены управляющего. Ученики ходили все в следах мази его собственного изобретения. Мазь, действительно, всё быстро заживляла, но зато плохо смывалась с кожи и пачкала одежду. Вся группа стала похожа на красно-пятнистых леопардов. На ворчание и жалобы доктор отвечал смехом и шуточками, вроде: «Зато крови от новых царапин не будет видно».

Элен к доктору не обращалась. И не потому, что была удачлива и кожа её оставалась целой. Естественно, она не хотела, чтобы хоть кто-нибудь узнал о ней правду, а доктор казался ей болтуном, который получит удовольствие, рассказывая всем «по секрету» всё, что узнает интересненького. Но главное — у Элен был свой лекарь. Штефан. Никаких сложностей в обработке царапин не было, а его мазь не пачкалась. Вскоре, не видя у пана Алена проявлений «леопардовой болезни», как окрестили ученики результаты лечения школьного медика, они стали интересоваться, как это получается. Следующий этап был вполне предсказуем: к Штефану потянулись другие денщики и, получив рецепт мази, бежали в город за перечисленными в нём составляющими. Всё доставлялось Штефану, который готовил своё снадобье за закрытой дверью, а потом вручал заказчикам. За эти услуги он имел некоторый заработок, которым распоряжался по своему усмотрению. Чаще всего это было посещение трактира, когда Элен отпускала его в город. Через некоторое время доктор отметил сильное уменьшение потока исцарапанных. Сначала он удивился, а потом заинтересовался всерьёз. Ещё не было случая, чтобы все так быстро научились наносить удары столь аккуратно, что не оставляли на коже противника никаких отметин. Не то, чтобы он жалел об отсутствии работы, ведь его жалование не зависело от этого, но, когда он узнал, что его пациенты стали пользоваться услугами чьего-то денщика(!), у него тут уж заговорила профессиональная гордость. Как? Какой-то необразованный мужик посмел предложить нечто, удовлетворившее всех больше, чем мазь по его рецепту?! И он отправился к управляющему с жалобой. Но тот отреагировал на удивление спокойно. Выслушав возмущённого эскулапа, комендант, посмеиваясь, сказал:

— Что ж удивительного в том, что никто не хочет ходить пятнистым? Они ж иногда в город выходят, а там — красотки, то да сё… Кому же понравится, если вслед хихикать будут?

— Но вот уже несколько лет не было никаких жалоб! Что же такое случилось нынче?

— Просто у курсантов не было выбора. А нынче он есть.

— И что теперь? Мне этому мужику дела передавать? Он теперь будет лечить здесь всех? — с сарказмом спросил доктор.

— Зачем же? — серьёзно ответил комендант. — Я думаю, что дальше приготовления мази познания этого «целителя» не идут.

— Тогда что мне предпринять? Промолчать? Да надо мной же все потешаться станут!

— Ну, я бы на вашем месте поговорил с этим…э-э-э… мужиком. По крайней мере, поинтересовался бы составом его столь популярной мази. Ведь если она может как-нибудь кому-нибудь повредить, то вина ляжет на вас.

— На меня?

— Разумеется, на вас. Это же вы отвечаете в школе за здоровье всех учеников. А вот если состав мази так же удачен, как о нём говорят, то почему бы вам не принять к сведению этот рецепт? Ведь вы же — учёный человек, вам должно быть интересно узнавать что-то новое.

Доктор молчал. Он был явно задет и взволнован словами коменданта. Особенно о его собственной ответственности, как медика. А если и правда кому-то станет плохо? Как потом оправдаться? Но комендант не только напугал доктора, но и дал ему превосходный шанс красиво выйти из сложившейся ситуации. И этим следовало воспользоваться. Он прикинул, как выиграет его репутация, если он прослывёт человеком, готовым ради новых знаний говорить с кем угодно. А потом, если ему самому не известен состав этой мази, значит, и другие лекари его вряд ли знают. А вот тут уже можно было подумать и о прямой выгоде… Доктор хмыкнул и высказался:

— Я и сам хотел навестить этого денщика, но… боялся, что вам это может не понравиться.

— Да, помилуйте, что ж мне могло не понравиться? — поднял брови комендант.

— Ну, он же простой мужик, а я — медик…

— И что? Это ваше дело, с кем говорить, откуда черпать знания. Да, хоть с чёртом сделку заключайте, лишь бы это было на пользу остальным.

— Да, я вижу теперь, что был неправ. Пожалуй, пойду к нему прямо сейчас.

— Сделайте одолжение.

Когда за доктором закрылась дверь, комендант опять усмехнулся:

— Как же его задел этот денщик с его бальзамом! Ну, да что ни делается — всё к лучшему. Может, теперь, наконец, не придётся пугаться пятнистых людей в коридорах школы. Хе-хе!

Разговор лекаря со Штефаном получился не сразу. В докторе ещё кипела обида, а денщик отнёсся очень насторожённо к человеку, выше его по положению, который снизошёл до того, чтобы самому прийти к нему. Но доктор, действительно, был неплохим медиком, и постепенно профессиональное любопытство вытеснило обиду и возмущение. Изменение тона, каким задавались вопросы, тут же нашло отклик у Штефана, и беседа пошла спокойнее. Медик сумел по заслугам оценить рецепт, показанный ему денщиком, а когда узнал, что это не его собственное изобретение, и вовсе успокоился. Мазь с таким удачным составом была рекомендована когда-то старым доктором, приходившим к пану Буевичу, а в настоящее время — давно умершим. Дальше произошло и вовсе неожиданное. Доктор проникся симпатией к спокойному, свободно говорящему Штефану, и, в конце концов, попросил у него разрешения использовать этот рецепт бальзама от своего имени. Разрешение с радостью и некоторым удивлением было дано, и лекарь вышел от Штефана с лёгкой душой и предвкушением успеха у своих коллег, поскольку о мази такого состава не слышал ни от одного из них.

Таким образом, в выигрыше оказались все: доктор получил рецепт, Штефан — уважение слуг во всём доме, комендант — разрешившийся сам собой конфликт, а ученики избавились от раскраски красных барсов.

Тем временем назревали другие неприятности, совсем иного рода.

Началось всё с того, что однажды, проходя мимо фонтана, Юзеф, никак не предполагая последствий своего вежливого поступка, поднял и протянул владелице оброненную ею книгу. Владелицей книги была жена коменданта. Она поблагодарила его и мило улыбнулась. Юзеф поклонился и ушёл. Продолжение было неожиданным. По крайней мере, для Юзефа.

Как-то раз, идя вечером по аллее, Элен заметила Юзефа, присевшего на край камня, служащего подножием небольшой скульптуры Ареса, и направилась к нему. Он, услышав шаги, вскочил, а затем с явным облегчением вздохнул, разглядев подходящего человека.

— Как я рад вас видеть!

— Я тоже, но что это с вами? По-моему, вы от кого-то прячетесь.

— Вот именно, — мрачно подтвердил Юзеф. — Я уже не знаю, куда скрыться. Она находит меня везде. Стоит мне только выйти из комнаты, появиться в саду или по окончании занятий пройти по коридору — она тут как тут. Просто, как из-под земли! Вот смотришь — нет никого, а только отвернёшься — она уже рядом!

— Да кто — она?

— Пани Ева, жена коменданта.

— И что ей надо? — подняла брови Элен.

— Я ей, видите ли, симпатичен. Понравился! «Ваше общество мне так приятно! Вы так мило говорите»… — передразнивая кокетливую манеру разговора пани Евы, произнёс Юзеф. — А сама так и ест глазами… Господи, ну, почему — я?

— Но она же замужем…

Юзеф с недоумением взглянул на неё и вдруг смутился. Он так привык быть рядом с тем, кого называл Аленом, так привык считать Алена другом, что иногда забывал, кто скрывается под этим именем.

— Ну, как вам сказать… Есть женщины, которые… для которых замужество… — он запутался, не зная, как сказать то, что казалось понятным и так.

— Не нужно мне объяснять, я не маленький ребёнок, — Элен тоже чувствовала себя немного не в своей тарелке. — Просто мне казалось, что она счастлива с мужем, несмотря на разницу в возрасте. Когда они выходят вместе, то выглядят хорошей, благополучной парой.

— Это игра. Она очень хорошая актриса, а брак ей выгоден.

— Ну, хорошо, оставим это… Так что, вы не можете дать ей понять, что против того, чтобы…э-э… проводить с ней время?

— А как это сделать, если она не слушает никого, кроме себя самой, если её не интересует ничего, кроме собственных капризов?!

— Не знаю даже, чем можно помочь в этой ситуации… Но я что-нибудь придумаю.

— Что здесь придумаешь, — махнул рукой Юзеф. — Что бы я ни предпринял, она всегда сможет сделать так, чтобы меня убрали из школы. Это тем более легко будет сделать, что я не плачу за обучение, а значит, выгоды в моём присутствии здесь ни для кого нет.

— Ну, нет. Что-то всё равно можно сделать. Нужно только хорошенько обдумать это «что-то». А пока что могу предложить вам в качестве помощи только своё общество.

Юзеф с таким изумлением посмотрел на неё, что щёки Элен вспыхнули ярким румянцем. Она решительно тряхнула головой и нашла нужным пояснить:

— Я говорю в том смысле, что нужно сделать так, чтобы вы по возможности нигде не появлялись один. Не будет же она приставать к вам с двусмысленными разговорами в присутствии кого-то третьего!

— Я благодарю вас и с радостью воспользуюсь этим предложением. И всё же это полумера. А дальше что?

— Дальше — видно будет. Я же говорю, что придумаю что-нибудь.

Юзеф промолчал, но судя по его унылому виду, вера в успех у него была слабая.

Несколько дней Элен крутила в голове ситуацию и так и этак. Наконец, она задалась вопросом: что раздражает всех женщин? В весьма длинном перечне пришедших ей на ум вещей была одна, которая показалась ей обнадёживающе подходящей в данной ситуации. Обвинение в предсказуемости и неоригинальности. Сказать женщине, что она предсказуема всегда и во всём, это всё равно, что сказать ей, что она скучна до зевоты. Так. Значит, нужно найти способ показать пани Еве, что она обычна и скучна. Хорошо. Теперь остаётся придумать, как это сделать. План ещё не был разработан до конца, но настроение у Элен значительно улучшилось. Придумать способ осуществить задуманное ей помог, как ни странно, Лех. Он, как и все, разумеется, заметил повышенный интерес жены коменданта к Юзефу. А заметив, тут же нашёл новое развлечение для себя и своих приятелей. Теперь они при каждом удобном случае громко, так, чтобы обязательно услышал Юзеф, обсуждали, сколько стихов пани и Юзеф прочитали друг другу, укрывшись от посторонних глаз в саду, и только ли чтением стихов они занимались; сколько раз за день они встречались, чтобы перемолвиться хотя бы словечком и т. д. и т. п. Терпения Юзефу, конечно, было не занимать, но и он еле сдерживался, чтобы не броситься на скверных острословов.

— Можно подумать, что он мне завидует! — негодуя, пожаловался он при встрече Элен.

Вот после этого разговора ей и пришёл в голову один вариант, здорово её позабавивший.

Как только они с Юзефом вновь оказались вдвоём, она сообщила ему, что всё обдумала и, пожалуй, может получиться замечательная штука.

— Ну, слава Богу! Замечательная она или нет, но если эта «штука» поможет мне избавиться от повышенного внимания Евы, я буду вашим вечным должником!

— О! Вы уже называете её просто по имени? — весело прищурилась Элен.

— Не смейтесь, ради Бога! У меня просто язык не поворачивается назвать эту женщину пани. Да в сравнении с ней уличные девки намного лучше, по крайней мере, они честны.

— Как скажете. Теперь вот что. Для того чтобы события приняли именно тот ход, на который я рассчитываю, вы должны немного…м-м… «оттаять». Посмотрите на неё пару раз нежнее, чем раньше, вздохните там или ещё что… Очень хорошо было бы это сделать тогда, когда мы будем с вами вместе и встретим её. Пусть у неё сложится впечатление, что только моё постоянное присутствие рядом мешает вам проявить свои чувства.

— Но зачем? Я считал, что нужно держаться от неё подальше.

— Так вы и не приблизитесь к ней. Мне нужно, чтобы пани захотела переговорить со мной.

— С вами?! Вы что же, собираетесь переключить её внимание на себя?

— Ну, что вы! — засмеялась Элен. — Конечно, нет. Ведь это может привести, Бог знает, к какому скандалу! Только этого мне не хватало! Нет. Что произойдёт в результате нашего с ней разговора, вы увидите сами. Я думаю, что больше она к вам не подойдёт.

— А вы уверены, что она захочет с вами поговорить?

— Почти абсолютно. К её привычке действовать, нужно прибавить ещё и то, что она видит во мне наивного мальчика, не понимающего, что он мешает взрослым людям. Ей, естественно, захочется просветить меня на этот счёт, — усмехнулась Элен.

— Вы не боитесь, что что-нибудь пойдёт не так, и она узнает правду?

— Какую правду вы имеете в виду?

— Зачем вы говорите с ней, — пояснил Юзеф.

— Нет, не боюсь. Если она считает себя хорошей актрисой, то это ещё не значит, что так и есть на самом деле. Вполне может найтись ещё кто-нибудь, кто составит ей конкуренцию в этом.

Хотя Юзеф и сомневался в успехе неизвестного ему плана, выбора у него не было, и он подчинился. Несколько раз, встречаясь с пани Евой, он всем своим видом старался дать ей понять, что очень огорчён присутствием пана Алена и что, если бы не он, то… ах! В конце концов, пани, привыкшая всегда добиваться желаемого, решила сама устранить препятствие, так некстати возникшее у неё на пути, коль скоро избранный ею кавалер ничего не делает для исправления ситуации. Она неожиданно сыграла открыто, без намёков. Просто подошла к ним и, даже не взглянув на Юзефа, и без своего обычного кокетства, деловым тоном, не терпящим отказа, произнесла:

— Пан Ален, мне необходимо с вами поговорить. Занятия у вас на сегодня окончены, так что соблаговолите пройти со мной в гостиную немедленно.

Пан Ален, молча, поклонился и, скрывая довольную улыбку, проследовал за дамой. В небольшой гостиной пани Ева расположилась на изящном диване, жестом предложив собеседнику занять стоящее напротив кресло. Затем, после недолгой паузы, в течение которой она, слегка прикрыв глаза, изучала сидящего перед ней юношу, сказала:

— Для меня, пан Ален, этот разговор очень важен. К тому же мне очень не хотелось бы, чтобы о нём узнал хоть кто-нибудь. Я могу положиться на вашу скромность? — голос звучал мягко, напоминая мурлыканье кошки.

— Всецело, пани. Для меня желание дамы — закон, — ответ был банален, но это только умилило пани Еву. Ах, как этот мальчик хотел быть похожим на мужчину!

— Как это мило, — банальность в ответ на банальность. — В таком случае я спрошу вас прямо: почему вы почти никогда не расстаётесь с паном Юзефом?

— Потому что мы друзья, — пан Ален казался растерянным.

— Это прекрасно. Но неужели вам не приходило в голову, что у вашего друга могут быть ещё и другие знакомые люди, с которыми он с удовольствием провёл бы время?

— Разве я мешаю ему разговаривать с другими людьми?

— Нет, если эти люди — мужчины. Но вы должны понимать, что, если пан Юзеф захочет побеседовать с девушкой или женщиной, он не сможет сделать этого в присутствии даже самого близкого друга.

— Вы имеете в виду себя?

Щёки у пани вспыхнули, а глаза стали колючими.

— Почему же себя?

— Простите меня, пани Ева! О, ради Бога, простите! Это было недопустимо с моей стороны, но… здесь просто нет больше достойных женщин кроме вас…

Если учесть, что в школе женщин, кроме жены коменданта не было вовсе, не считая работниц на кухне, то расценивать эти слова, как комплемент, было нельзя. Тем не менее, пани смягчилась. Ей было приятно то искреннее отчаяние и раскаяние, которые прозвучали в голосе юноши.

— Какой вы, оказывается, гадкий! — несмотря на такие слова, в голосе вновь прозвучало кокетство. — Ну, хорошо, на первый раз я вас прощаю, — и она протянула руку для поцелуя. Ей просто необходимо было расположение этого мальчика.

Пан Ален, став на одно колено, слегка прикоснулся губами к тонкой кисти с дорогими кольцами на пальцах. Если бы Элен не предусмотрела возможности такой ситуации, она бы могла всё испортить, заколебавшись. Но сейчас это только позабавило её. Знала бы пани, кто перед ней, кому она пытается всё объяснять!

— Пани, вы — сама добродетель! Другая после моей грубости (видит Бог, ненамеренной!) прогнала бы меня прочь! Что я могу сделать для вас? — Элен сама направляла разговор, подкидывая нужные фразы, которые пани заглатывала, как рыба наживку.

— Сядьте, прошу вас. Мне нужно так немного! Я бы хотела всего лишь иногда иметь возможность беседовать с вашим другом в этой гостиной.

— С паном Юзефом? — уточнил пан Ален.

— Да, с паном Юзефом, — промурлыкала пани.

— Но… не нанесёт ли это вред вашей репутации? Ведь люди видят то, что хотят видеть, они могут придумать всё, что угодно!

— Ах, какой вы, право, ещё наивный! — в глазах у дамы появилось такое томное выражение, что Элен не на шутку испугалась поворота, не предусмотренного её планом. Но к счастью, интересы пани лежали в другой возрастной группе мужчин, а глядя на пана Алена, она лишь сожалела, что он ещё так юн.

— Женщина всегда найдёт способ сделать так, чтобы её невинные разговоры с мужчиной не породили ненужных сплетен, — пояснила она.

Пан Ален, молча, грустно смотрел в пол.

— Почему вы молчите? — наклонившись вперёд, она оказалась совсем близко. — Вам грустно, что ваш друг не будет, как прежде, с вами каждую минуту? Да? Но это же нехорошо. Он замечательный… друг. Красивый, обаятельный, сильный, умный… — Элен еле сдержалась, чтобы не улыбнуться: ничего себе, перечисления качеств друга! Они скорее подходили бы идеальному любовнику. — А у меня нет такого друга. Мне хочется, чтобы пан Юзеф дружил и со мной. Ну, не будьте букой! — лёгкий укор прозвучал так нежно, что можно было принять его за ласку, что она тут же и подтвердила, нежно проведя сложенным веером по щеке юноши. А Элен вдруг представила, как она этим же веером бьёт не угодившего ей чем-то кавалера по лицу.

— Увы! Мне жаль не только этого, — ответил, не поднимая глаз, пан Ален. — Теперь мне жаль ещё и своих денег.

— Денег? — пани опешила, от чего голос опять потерял музыкальность. — Причём тут деньги? Какие деньги?

— Всё просто. Мы держали пари.

— Кто мы? Какое пари? — она начала раздражаться. Этот мальчишка может свести с ума!

— Среди нас есть двое, которых все признают лучшими, — пояснил пан Ален, как будто не замечая неудовольствия пани Евы. — Это пан Юзеф и пан Лех. Они могут спорить только между собой. И по внешности и по успехам в школе. Ещё в первый день пребывания здесь мы увидели вас впервые. Мы все были восхищены, но особое впечатление вы произвели на этих двоих. Вот с тех пор они и пытаются быть во всём первыми, в надежде получить от вас хотя бы один благосклонный взгляд. Ну, мы и держали пари, кто первым из них удостоится вашего внимания, — помолчав, пан Ален прибавил: — Мне казалось, что это будет пан Лех.

— Почему он? — заинтересовалась пани. Ситуация была столь необычной, что она даже не могла обидеться на состоявшееся пари, в котором фигурировало её имя. Некоторая пикантность положения ей даже импонировала. — Почему не пан Юзеф? Он же ваш друг.

— Ну, — пан Ален выглядел смущённым, — мне казалось, что вам больше понравится пан Лех, поскольку он обладает редкой красотой, которую не каждый может оценить — красотой дикого зверя. Легче заметить красоту пана Юзефа. Он, несомненно, красив, напоминает… греческого бога, — вспомнив статую Ареса в саду, под которой увидела Юзефа, сказала Элен. — Его красота…как бы это сказать… классическая, она вся на виду. А пана Леха можно рассматривать долго, находя всё новые достоинства, и всё равно останется какая-то загадка… Мне почему-то казалось, что вы захотите разгадать её. Но это было ошибкой… Простите.

— Простить? За что, сударь? — с любопытством глядя на собеседника, спросила пани. — А вы, оказывается, не такой наивный, каким кажетесь… Хм… Внешность действительно, оказывается, бывает обманчива. Вы говорили так красиво и романтично, как мог бы говорить поэт или художник. Вы не пишете стихи?

— Нет, сударыня, но это одно из моих желаний, хотя, боюсь, оно никогда не сбудется.

— Почему же? Из вас может получиться настоящий поэт. Чем учиться в этой скучной школе убивать людей, лучше бы вы научились восхищать их своими изящными словами.

— Благодарю вас за совет, сударыня, я обязательно попробую писать.

— Ну, что ж, — вставая, сказала пани Ева, — уже поздно, вам пора идти, я не хочу стать для вас причиной неприятностей.

— Никакие неприятности не могут испортить удовольствие от общения с вами, пани Ева.

— Вы так галантны! Вы уже заставляете меня жалеть о моей просьбе. Кстати, — как бы, между прочим, спросила она гостя, уже взявшегося за ручку двери, — а пан Лех — это который?

— О, его вы не перепутаете ни с кем, сударыня. Он самый высокий из всех, с длинными тёмными волосами. И единственный носит узкую бородку.

На этом разговор закончился. Пани Ева отпустила юношу взмахом руки, он поклонился и вышел.

Элен еле удержалась, выйдя в коридор, от радостного возгласа: план удался! Полностью! Она была уверена, что знает, какие события произойдут в ближайшее время. И не ошиблась. На следующий же день Юзеф подошёл к ней с довольной улыбкой, но немного растерянный.

— Как вам это удалось?

— Что именно?

— Она сегодня прошла мимо, едва кивнув!

— Замечательно. Значит, план работает. Разве вы не довольны?

— Конечно, доволен, ещё бы! У меня просто камень с души свалился. Но…

— Но?

— Хотелось бы знать, как вы её заставили не обращать на меня внимания? Как вы этого добились? Я не понимаю…

— А вам это и необязательно. Главное — есть результат, а остальное, — она встала на цыпочки, чтобы приблизить губы к его уху, — маленькие женские хитрости, — когда Юзеф взглянул на неё, Элен состроила мину наивной деревенской девочки, глупо похлопав глазами, потом улыбнулась, возвращая себе прежний вид, сказала: — То ли ещё будет, — и пошла прочь.

Действительно, события на этом не закончились. Пани Ева стала проявлять такой же неуёмный интерес, как недавно к Юзефу, к пану Леху. Она стояла у окна, выходящего во двор, и смотрела, как он выполняет задания; она, проходя мимо, мило улыбалась, глядя на него; она, наконец, как-то раз попросила подержать ей стремя, когда садилась верхом. Правда, для этого был разыгран целый спектакль, чтобы остаться без грума возле фонтана. Но её старания были вознаграждены: когда Лех подсаживал её на лошадь, он как бы невзначай коснулся её хорошенькой ножки, а на её милый вопросительный взгляд ответил такой улыбкой, что пани стало жарко…

Пан Лех полностью принял игру и играл блестяще. Он совершенно по-другому, в отличие от Юзефа, смотрел на многие вещи, а в его шутках раньше и в самом деле была зависть к несуществующему роману Юзефа с красивой женщиной. А тут ему самому представилась эта шикарная возможность! Его шутки тут же приняли другое направление: смазливому дураку выпал счастливый билет, а он по наивности не смог им воспользоваться. Уж он-то не упустит свой шанс!

За развитием событий следили все, но по-разному. Одни завидовали Леху, как он недавно завидовал Юзефу, другие осуждали его, третьи просто ждали скандала. Юзеф ходил счастливый. А Элен видела нечто, ускользнувшее от внимания других. Она знала, что есть ещё один человек, весьма заинтересованный происходящим. Это был комендант, супруг пани Евы. Элен неоднократно видела его наблюдавшим в окно за своей женой. Она подозревала, что наблюдает он не только в окна и не только днём. Это всё её тревожило, поскольку развязка могла задеть не только непосредственных участников любовной интриги, но могла ударить и по Юзефу, да и по ней самой. Как избежать этого, Элен не знала, события вышли из-под контроля и катились сами по себе со всё возрастающей скоростью.

Взрыв не был слышен никому, но его последствия внимательные наблюдатели увидели в покрасневших припухших глазах пани Евы и в странного вида ссадинах на щеке пана Леха. Такие ссадины не могли быть нанесены никаким другим оружием, кроме женских ногтей. Обнаружились они после возвращения пана Леха из города в очередной свободный день. Его предпочли ни о чём не спрашивать (себе дороже!), но между собой решили, что роман с пани завершён. О причинах этого гадали долго, но ни одна версия и близко не подходила к истине.

На следующий день Лех подошёл к Элен сзади, когда она стояла в стороне от всех.

— Радуешься? Думаешь, это была замечательная шутка? — почти прошептал он.

— Я вас не понимаю. О какой шутке идёт речь? — обернулась она.

— Прекрасно понимаешь! Но если тебя подводит память, я напомню: кто придумал историю о пари?

— О чём вы говорите? Какое пари? Вы что, бредите?

— Имей в виду, щенок, я тебе этого не прощу! Никогда! И сделаю всё, чтобы тебя вышвырнули отсюда, — Лех круто повернулся и отошёл. Наблюдавшие эту сцену притихли, ожидая продолжения. Слов они не слышали, но выражение злобы на лице Леха говорило о серьёзности разговора. Его тут же попытались связать с разрывом отношений Леха с пани. Но продолжения не последовало. А когда все увидели на лице подходившего к ним пана Алена откровенно довольную улыбку, то вовсе перестали что-либо понимать.

Пани Ева тоже была на грани срыва. В ней всё клокотало. Как? Её одурачили? И кто!! Какой-то юнец! Нет. Этого она так не оставит. Она сумеет добиться, чтобы наглеца выгнали из школы. Сжав губы, решительным шагом пани направилась в кабинет мужа.

— Пан Казимир, меня оскорбили!

— Оскорбили? Кто? — комендант, подперев рукой щёку, спокойно смотрел на жену.

— Один из учеников этой мерзкой школы!

— Эта «мерзкая школа» позволяет нам с вами безбедно жить. Вам, конечно, нет до этого дела, а зря. Только на одних ваших туалетах можно разориться.

— Причём здесь мои туалеты?!

— А причём здесь школа?

— Притом, что здесь обучаются хамы и невежи!

— Во-первых, сударыня, вас никто не заставляет разговаривать с ними. А во-вторых, оба учителя имеют полностью противоположное вашему мнение об учениках.

— Меня не интересует мнение учителей! Меня интересует ваше мнение по поводу нанесённого мне оскорбления!

— Хорошо, — вздохнул пан Казимир, — давайте поговорим. И кто же ваш оскорбитель?

— Этот наглый мальчишка, Ален, по-моему. И имя-то какое-то пошлое.

— Оставим в покое имя, оно не лучше и не хуже всех остальных. Чем же он мог оскорбить вас? — пан Казимир действительно был удивлён. Он ожидал услышать совсем другое имя.

— Он… он хамски со мной разговаривал. Он не прислушался к моим требованиям!

— Быть может, эти требования были чрезмерны, или не относились к тому, что здесь вправе требовать от учеников?

— Чрезмерны? — расширила глаза пани. — Да как вы… я… я требую убрать его из школы! Мне известно, что у вас есть на это право. Немедленно выставьте его вон! Он недостоин того, чтобы быть здесь, в вашей школе!

— Вы сошли с ума? — спокойно поинтересовался пан Казимир. — Вы знаете, кто он? Он — племянник пана Буевича. Вам, надеюсь, известно, кто такой пан Буевич? Я на всякий случай напомню: он хозяин этой «мерзкой школы». Как вы думаете, какое время я продержусь на своём месте после того, как по моему распоряжению пан Ален покинет эти стены?

— И что теперь? — пани не сдавалась. — Терпеть оскорбления от каждого проходимца?

— Кого вы имеете в виду под проходимцем? — у коменданта терпение явно заканчивалось, в голосе послышалось раздражение и даже угроза.

— Пана Алена, конечно. Кого же ещё? — дёрнула плечом пани.

— А я, было, подумал — пана Леха.

— Пана Леха?.. — она изменилась в лице, глаза тревожно заблестели. — А причём здесь пан Лех?

— Ну, не знаю. Думаю, вам виднее, сударыня. Вы так часто в последнее время с ним видитесь.

— Боже мой!.. — страх помог пани прийти в себя, и она снова пошла в атаку: — Вместо того чтобы оградить свою жену от хама, вы ещё позволяете себе грязные намёки?! Это неслыханно! Нестерпимо! — и она выскочила из кабинета.

Когда за ней захлопнулась дверь, комендант, вздохнув, тихо проворчал:

— Если бы я мог, то оградил бы всех учеников от вас, сударыня, — и ещё раз вздохнув, вернулся к бумагам, которые разбирал до визита жены.

Если у пани Евы были веские причины не возвращаться более к теме пана Алена и его поведения, то у Леха таких причин не было. И он не собирался оставлять всё, как есть, он собирался наказать виновника его неудачи, ставшей известной всем. В разговорах с приятелями Лех постоянно об этом говорил.

— Нельзя спускать этому недоноску такое! Он видимо считает себя мастером интриги. Ещё не брился ни разу, а всё туда же! Ну, ничего, мы ещё посмотрим, кто над кем посмеётся. Я не успокоюсь, пока не добьюсь, чтобы его выгнали.

Таким образом, идея пани Евы не погибла, а лишь сменила исполнителя. Теперь Лех не оставлял Элен в покое. Он подходил, когда она была одна, и с улыбкой шептал оскорбления в надежде на то, что пан Ален выйдет из себя и при всех набросится на него. Но Ален только сжимал кулаки и кусал губы, если становилось совсем нестерпимо слушать гадости Леха. Не получая ожидаемой реакции, Лех злился ещё больше. Наконец, доведённый до бешенства выдержкой «мальчишки», он решил перейти от слов к делу. Как-то раз, привычно ругая Алена в своём кругу, Лех высказал эту мысль открыто.

— Если не удаётся его спровоцировать словами, нужно сделать что-то, что сделает его посмешищем, или то, что приведёт к нарушению им школьных правил. Остаётся придумать — что.

Приятели наперебой стали предлагать варианты, пытаясь добиться одобрения своего вожака, но это в большинстве своём было либо неосуществимо, либо просто глупо. Наконец, один из них сказал:

— Если уж бить, то — по больному. Ален так трепетно относится к оружию, что можно подумать, это его фамильная ценность. Вот если бы удалось придумать что-то, связанное с этим…

— С оружием? — переспросил Лех. — А что, это хорошая идея. Благодарю. Даже не ожидал такого ценного предложения. Итак, что бы такое…

— Может, каким-нибудь образом повредить шпагу? — спросил другой, рассчитывая тоже получить похвалу.

— Нет-нет… Я думаю, лучше сделать так, чтобы шпага вовсе пропала. Прийти на занятия безоружным он не сможет, это глупо, — голос его звучал всё уверенней, — а, значит, будет вынужден взять свой собственный клинок! Да! Так и нужно! Вот вам и первое взыскание.

— Но как это сделать?

— Да. Вопрос. Давайте подумаем. Без оружия, оставляя его в комнатах, мы все приходим на завтрак, обед и ужин. Значит, забрать шпагу можно только в это время. И лучше всего — в ужин. Теперь остаётся придумать, как отвлечь денщика, чтобы не отсвечивал в этот момент в комнате.

— Я могу приказать своему, чтобы он позвал Штефана помочь разобраться с аптечными ингредиентами. А то мой дурак напокупал их десятка с два в городе, а теперь не знает, что с этой гадостью делать. Я говорю — выброси, а ему жалко. Вот и пусть у этого «специалиста по мазям» спросит.

— Прекрасно! — воскликнул Лех. — Всё складывается один к одному. Теперь осталось решить, кто зайдёт в комнату Алена и заберёт шпагу.

Это предложение никакого рвения не вызвало. Никто не собирался рисковать только ради того, чтобы угодить Леху.

— Что ж, я так и знал, что вы все — трусы, — презрительно скривил губы Лех. — Я покажу, как нужно действовать. Я всё сделаю сам.

Ему никто возражать не стал. Во-первых, они были оскорблены тем, что их обвинили в трусости, а во-вторых, всё же это дело касалось только самого Леха.

Через день всё состоялось. Зная, что Ален есть никогда не торопиться, встаёт из-за стола в числе последних, Лех закончил ужин очень быстро и вышел в сопровождении двух приятелей. Один из них помог ему убедиться, что Штефан уже ушёл к его денщику, а второй должен был подать сигнал тревоги в случае любой неожиданности в течение того времени, пока Лех будет находиться в комнате Алена. Входить в неё решили со стороны сада. Никто и ничто им не помешало. Когда Лех спустился на землю, попросту спрыгнув с балкона, чтобы не проходить ещё раз мимо ряда окон, его приятель удивился:

— А где ножны?

— А зачем мне ножны? Пусть они остаются на месте. Так не сразу обнаружится пропажа, — и он тихонько засмеялся.

— Теперь куда?

— К пруду. Пусть шпага достанется рыбкам. Надеюсь, они не передерутся!

Они быстро дошли до пруда с карпами и Лех, размахнувшись, бросил клинок в воду. Облегчённо вздохнул и улыбнулся своей хищной улыбкой.

— А вы знаете, наш Ален — самовлюблённый идиот, — вдруг сказал он, когда они уже подходили к зданию школы. — Он держит у себя в комнате на столе свой собственный портрет. Я понимаю — портрет любовницы… Ну, отца или матери, сестры или брата, наконец! Но чтобы свой собственный?.. Ха!

— А может, это не его портрет? Может это как раз брат? Или отец?

— Я что ж, по-вашему, слепой? Не узнать его невозможно. Волосы лежат так же, и возле левого глаза маленькая родинка, как у Алена. Это точно он!

Наутро Лех с нетерпением ожидал прихода Алена на занятие. Когда он, наконец, вошёл, глаза Леха сощурились, и на лице появилась ухмылка: при мальчишке не было никакой шпаги. Это было ещё интереснее, чем, если бы он появился с личным оружием. Отсутствие шпаги у Алена постепенно заметили и все остальные. Юзеф тут же оказался рядом и спросил, что произошло. Но времени на объяснения уже не хватило: герр Нейрат вошёл и объявил начало занятия. От него тоже не укрылась недостача, и он тут же обратился к Алену:

— Вы, пан Ален, сегодня не принимаете участия в поединках? Или вы занялись разработкой метода фехтования руками?

Лех с приятелями откровенно заржали. Остальные — кто улыбался, кто непонимающе хмурился. Но дальше ситуация развивалась самым неожиданным образом. Открылась дверь, и вошёл слуга, несший в руках шпагу. Он поклонился учителю и, передавая ему оружие, объяснил, что вчера вечером в очередной раз отлавливали карпов для кухни. Работали, как всегда, большими сачками. За один из них что-то зацепилось, и они с удивлением увидели, что это шпага. Причём явно школьная, так как на ней, как и на всех остальных, имелось клеймо школы. Хотели сразу отнести её кому-нибудь из учителей или коменданту, но время было уже позднее, и это дело отложили до утра. Учитель взял клинок, отпустил слугу, затем повернулся к Элен.

— И как это прикажете понимать, пан Ален? Вы решили заняться обучением фехтованию рыб? Так вам ещё рано учить других, нужно сначала самому хоть как-нибудь закончить курс. А где, позвольте узнать, ножны? Предупреждаю: вам придётся нырять в пруд до тех пор, пока вы их не выловите.

— Этого не понадобиться, герр Эрих. Ножны не покидали моей комнаты со вчерашнего вечера. А как это понимать, я вам объяснить не могу, поскольку не знаю ответа. Мне тоже хотелось бы понять, как и что произошло.

Учитель долго и внимательно смотрел на ученика, как будто видел впервые. Затем протянул ему шпагу и сказал:

— Двое суток карцера за небрежное обращение с оружием! Идите немедленно!

Элен взяла шпагу, молча поклонилась и вышла. Это всё можно было считать везением в чистом виде. То, что шпага не сама упорхнула из комнаты в пруд, было ясно. Кто-то помог ей это сделать. Насчёт того, кто это мог быть, у Элен были догадки, но без доказательств говорить об этом не имело смысла. А вот всё, что последовало после этого, было редкой цепью удач. Ножны остались в комнате, и за ними не нужно было нырять в холодный осенний пруд; рыбу могли ловить не в этот день; слуга мог задержаться и не успеть к началу урока; наконец, герр Эрих мог назначить более суровое наказание. А двое суток карцера и наказанием-то можно было считать весьма условно. Да, ученик был один весь срок наказания, но обслуживал его собственный денщик, блюда доставлялись с общего стола, и неудобство состояло только в жёсткой постели и отсутствии собеседника. Так что эти два дня Элен потратила на то, чтобы просто хорошенько отдохнуть, что давно уже ей не удавалось.

По истечению двух дней, присоединившись к остальным курсантам, она заметила изменения в поведении Леха. Он, казалось, полностью оставил её в покое. Не подходил, не провоцировал на скандал, не отпускал в её адрес едкие замечания на потеху своим прихвостням. Можно было подумать, что он вовсе перестал её замечать. Но Элен часто встречала его взгляд и этот взгляд ей не нравился. В нём была острая неприязнь и какое-то выжидание. Такое выражение глаз должно было, наверное, быть у затаившегося в засаде хищника. Когда им выпадало работать в паре, Элен была постоянно настороже — от Леха можно было ожидать любой подлости. Почему бы ему, например, не попытаться было избавить Элен от занятий, нанеся травму? Случайно, разумеется! Да, его накажут, на несколько дней он попадёт в карцер, но, как она только что сама смогла убедиться, в этом не было ничего особо неприятного, скорей было обидно пропускать уроки. Так что вряд ли Леха пугала перспектива попасть в карцер. А вот неопасное, но умело нанесённое ранение могло бы прервать занятия человека недели на две.

Но у Леха на уме был другой план, о котором он сообщил приятелям, пока Элен отбывала наказание.

— Нужно найти способ подвести его под более серьёзное взыскание. Что там говорили в первый день? Было, по-моему, сказано о травмах. Хм. Что ж, будет вам травма.

— Но ведь тогда взыскание получите вы, Лех. Зачем вам это нужно?

— А кто сказал, что я собираюсь проткнуть этого придурка? Нет, это он нанесёт мне ранение, а не я!

— Вы подставитесь?

— Какое профессиональное слово! — засмеялся Лех. — Да, я подставлюсь.

— Неужели только для того, чтобы досадить Алену, вы решитесь на это?

— Досадить? Нет. Я хочу добиться его исключения! Ведь, если помните, из школы можно вылететь или за одно грубое нарушение или за несколько мелких. Ради такого стоит рискнуть! Один проступок на его счету уже есть, теперь будет второй. А там, глядишь, после третьего… — и он присвистнул, махнув рукой в направлении ворот.

Решение было принято, но спешить не следовало. Лех тщательно взвешивал каждый миг очередного боя с Аленом, выбирая наиболее подходящий: он отнюдь не собирался поранить себя серьёзно. Но в пару они попадали не каждый день, а Элен была чрезвычайно осторожна. И всё же однажды всё свершилось. Шпага Элен, несильным ударом противника переведённая с левой стороны его груди на правую, на миг замерла на уровне его плеча. В эту секунду Лех шагнул вперёд, вроде бы делая выпад, но при этом даже не поднял шпагу. Он буквально насадил своё плечо на остриё. Вскрикнув вполне натурально (оказалось, это и впрямь больно!), он отпрянул, выпустив из руки шпагу, и левой рукой зажал уже сочившуюся кровью рану. Поединки тут же остановились, все столпились вокруг места драмы. Оторопевшая было от неожиданности Элен, наклонилась над сидевшим на полу Лехом:

— Я приношу извинения и хочу заверить, что это чистая случайность, пан Лех. Я не представляю, как это могло произойти.

— Да, провались ты, щенок, — прошипел он, а потом, заметив подошедшего учителя, уже громче продолжил: — На что мне ваши извинения? Теперь я потеряю недели две, а то и три, и, несомненно, отстану! Если вы ещё не доросли до боевого оружия, нечего вам здесь делать! Это школа для мужчин, а не для младенцев!

— Пан Лех, вы забываетесь, — сегодня в зале командовал пан Стоцкий. — Разумеется, вас оправдывает ваше состояние, но всё же постарайтесь держать себя в руках… Господа! Прошу разойтись по местам и продолжить занятия. Пан Лех, лекарь будет с минуты на минуту. Пан Ален… Не ожидал от вас… Четверо суток карцера!

Для всех так и осталось тайной, чего он собственно не ожидал. То ли неаккуратного ведения боя, то ли того, что он сумел прорвать оборону противника. Ведь Лех оставался одним из лучших, а Элен находилась в «стабильной серединке». Впрочем, это выяснилось в разговоре с Нейратом. Оказывается, пан Тадеуш имел в виду и то и другое.

— Вы только подумайте! — говорил он в своей обычной эмоциональной манере. — Я никак не ожидал, что этот мальчик способен на такое! Ведь у Леха оборона очень надёжна, она почти идеальна.

— Я вам уже говорил как-то, что он мальчик только внешне. И что вы, собственно говоря, им так восхищаетесь, будто он не ранил пана Леха? Ведь за это он получил взыскание?

— Да. Получил. Но каков был бой! Ведь пока что мало кому удавалось такое!

— Поэтому вы и назначили пану Алену всего четыре дня карцера? — ехидно прищурился немец.

— А если и так? Вы-то, герр Нейрат, сами тоже дали ему всего два дня за проступок, который заслуживал более сурового наказания. Ведь дело касалось оружия!

— То был особый случай.

— Это в чём же его особенность?

— В чём? Хм… Вы обратили внимание, что ножны остались в комнате Алена?

— Ну…да. И что из этого?

— Скажите, пан Стоцкий, если бы вы по какой-то причине вдруг решили выбросить вашу шпагу…

— Выбросить?! Боже сохрани! Я что, похож на сумасшедшего?

— Не заводитесь. Вы же понимаете, что разговор наш чисто…э-э… гипотетический.

— Да? Ну, хорошо. Предположим. Правда, я даже представить себе не могу, что бы меня вдруг могло заставить это сделать!

— И это тоже меня настораживает. Ведь пан Ален, как и вы, не похож на сумасшедшего, зачем же топить свою шпагу?.. Да, так вот, я повторяю. Если бы вам всё же пришло в голову выбросить оружие, избавиться от него, стали бы вы, оставив в комнате на втором этаже ножны, бегать с обнажённым клинком по территории школы, чтобы, в конце концов, бросить её в пруд в самом дальнем конце парка?

— Конечно, нет.

— Я тоже. Следовательно, мы либо должны предположить, что на пана Алена накатило вдруг временное помешательство, либо он говорит правду и, так же как и мы, не знает, как его шпага могла оказаться… у рыб.

— А если он с кем-то дрался у пруда и случайно уронил шпагу в воду? Ведь вы же сами сказали, что это самый дальний уголок сада, значит, место вполне подходящее для этого.

— Ага. И, уронив клинок, он аккуратно принёс пустые ножны обратно в комнату?

— Да. Нелогично. А мог в этом деле участвовать денщик, этот Штефан?

— Нет. Во-первых, он тоже, скорее всего, взял бы шпагу вместе с ножнами. Так, если бы его кто-нибудь встретил, то не удивился: ну, несёт денщик оружие в чистку или ещё куда — ничего особенного. Вот если бы его увидели с обнажённым клинком, это выглядело бы дико и тут же породило ненужные вопросы. А во-вторых, и это главное, его не было в тот момент в комнате. Пан Ален зашёл в комнату со шпагой, это видели несколько человек, вместе с которыми он возвращался с занятий. Вышел он оттуда почти сразу и отправился на ужин. А через несколько минут Штефан ушёл к другому денщику, который попросил его помочь разобраться в каких-то там снадобьях, он ведь у нас в школе известный специалист в этом. Вернулся Штефан уже после возвращения пана Алена с ужина, они столкнулись возле двери. И шпаги в комнате уже не было.

— И что же вы предполагаете? Как, по вашему мнению, всё произошло?

— Правду знает только Господь наш Всемогущий. А что до моих предположений, то мне кажется, в комнате пана Алена побывал кто-то посторонний. И этот кто-то унёс оружие, оставив ножны.

— Зачем?

— Зачем унёс или зачем оставил?

— И то и другое.

— Унёс — не знаю, это может нам объяснить только сам злоумышленник. А оставил… Я думаю, он посчитал, что так пан Ален не сразу заметит пропажу. По крайней мере, для себя я нашёл только такое разумное объяснение. По-видимому, кому-то очень хочется неприятностей для юноши.

— И у вас есть предположения, кто этот человек?

— А у вас нет?

— Признаться, могу предположить только один вариант.

— Я тоже. И думаю, имя мы бы назвали одно и то же. Но давайте пока промолчим. Вот если бы были доказательства… Кстати, о сегодняшнем бое. Вы уверены, что удар был нанесён случайно?

— Конечно. Неужели вы можете предположить, что пан Ален способен намеренно ранить кого-то из учеников, даже если этот человек ему неприятен? Нет-нет, он не мог! Он благородный юноша, он…

— Подождите, — поморщился немец, — успокойтесь. Я имел в виду не пана Алена, а пана Леха.

— Пана Леха? Но ведь это он ранен, а не… или вы думаете, что…

— Вот именно. Я думаю о том, что вам хорошо известно и носит название «подставиться». Могло это быть? Ведь вы там присутствовали.

— Да, но там же не одна пара бойцов! Не мог же я видеть всех сразу!

— Я, представьте себе, в курсе, сколько там пар. Я интересуюсь: не заметили ли вы случайно чего-то необычного в ведении боя паном Лехом?

— Да нет, вроде бы всё было как всегда.

— И всё же: мог он подставиться?

Стоцкий задумался. Потом уже без эмоций, серьёзно ответил:

— Да. Мог. Я этого не видел, но — мог. Это вполне в его характере — сделать гадость другому, пусть даже такой ценой. Тем более что отношения между ним и Аленом, мягко скажем, не сложились. Но доказательств нет!

— Да, доказательств нет. Что ж, посмотрим, что будет дальше. Коменданту доложить придётся, это будет учтено как первое взыскание. Надо предупредить пана Алена, чтобы был осторожней. Не хватало ещё, чтобы встал вопрос о том, не выгнать ли племянника пана Буевича из школы!

— Да, это будет скандал!

— Вот именно. Поэтому нам с вами тоже нужно быть внимательней.

После выздоровления Лех опять вроде бы перестал замечать Элен. А в обучении тем временем настала пора новых трудностей. Их пытались научить владению шпагой левой рукой. Пан Стоцкий, проводивший первый такой урок, предупредил их, что не всем это под силу, что нужно иметь склонность к работе левой рукой.

— И не стоит расстраиваться, если у кого-то не получиться выполнить все требования. Это вовсе не обязательно. Желательно, но не обязательно, — говорил он.

И опять потянулась цепь неудач. Через две недели Элен была просто в отчаянии: ей никак не удавалось заставить левую руку работать так же, как и правую. Зато Юзефу это далось на редкость легко. Казалось, он когда-то просто по ошибке выучился фехтовать правой, а теперь вернулся к своему естественному состоянию. Секрет был очень прост. Об этом Юзеф рассказал Элен, прогуливаясь с ней как-то вечером по заснеженным дорожкам парка.

— Никакой особой заслуги в этом нет. Просто я родился левшой. Меня с детства приучали всё делать правой рукой. Я плакал, мне было страшно неудобно. Когда я немного подрос, то научился подчиняться без возражений, но, выполнив что-то, требуемое от меня, правой, я убегал туда, где меня никто не мог видеть, и повторял всё ещё раз, только левой рукой. В конце концов, мне стало всё равно, какой рукой действовать. Вот это и сыграло сейчас свою роль.

Это, конечно, многое объясняло, но всё равно было обидно. И если бы только Юзефу удавалось ловко фехтовать левой! Лех тоже блистал на занятиях превосходной техникой обеих рук. Он тоже был левшой, и ему, как и Юзефу, ничего не стоило поменять рабочую руку. Было похоже, что он делал это не впервые. Элен пыталась, как всегда, упорством добиться хоть какого-то успеха. Кое-что стало получаться лучше, но свободных движений левой так и не получалось. А вот тот самый полноватый юноша, который когда-то с восхищением следил за первым поединком, удивил всех. Звали его Томаш. Научился хорошо владеть левой рукой он абсолютно неожиданно. Даже для самого себя. Особых заслуг у него никогда не было, и, взяв шпагу в левую руку, он показывал точно такие же результаты. Но это и было успехом! Получалось, что его руки работали одинаково. Остальные семнадцать человек, включая и Элен, ходили угрюмые, расстроенные собственной неумелостью. Конец этому положил пан Стоцкий. На следующем занятии он сказал:

— Вижу, многие из вас расстроены. Напрасно! Если кто-то захочет всё же добиться успеха во владении левой рукой, он вполне может на это надеяться. Только для этого нужно гораздо больше времени, чем мы можем выделить. Нужно постараться всё делать не правой, а левой рукой, забыть на время о том, что существует правая рука. Когда вы привыкнете, когда простые движения перестанут доставлять вам неудобства, тогда можно будет перейти и к фехтованию. Дальше — вопрос времени и вашей настойчивости. Но ваши усилия здесь не были потрачены впустую. По двум причинам. Первая. Теперь, когда среди вас нашлось целых три человека с рабочей левой рукой (а это само по себе большая удача, таковых может и вовсе не обнаружиться), вы сможете отрабатывать приёмы ведения боя с противником-левшой. Поверьте, это очень неудобно, и если вы встретите такого человека без подготовки, вам будет трудно ему противостоять. Поэтому, считайте, что вам повезло. Теперь вторая причина. Когда вы закончите отрабатывать приёмы фехтования с леворукими, мы перейдём к работе с дагой. Этот клинок обычно использовали с более тяжёлым оружием, но никогда не знаешь, как повернётся бой. Тем более что этот навык позволит тем из вас, кто всё же заставит работать свою левую руку, фехтовать одновременно двумя шпагами. Подводя итог, скажу: всё, чего вы сейчас смогли достигнуть, вам обязательно пригодиться. Кому что-то непонятно? Всем всё ясно? Прекрасно. В таком случае, я сейчас разделю вас на три группы, и вы начнёте, по очереди занимая место противников пана Леха, пана Юзефа и пана Томаша.

Вот это было уже не так печально! Конечно, непривычно, трудно, зато вновь появился интерес, азарт. Неприятности на время забылись. Было замечательно сознавать, что тебе удаётся что-то новое, что ты снова не в последних учениках. Встречи с Томашем быстро превратились для Элен в минутное дело. Этот противник, даже будучи теперь леворуким, был для неё слишком слабым. С Юзефом сражаться было очень нелегко, он не щадил её, не подыгрывал, но с ним в паре Элен чувствовала себя спокойно. А вот Лех… Лех был верен себе. Каждый поединок с ним становился столкновением характеров. Он постоянно изобретал какие-то необычные или неожиданные удары, мог на лету, во время боя, сменить руку, перебросив шпагу из одной в другую. Это действовало на нервы, но Элен находила утешение в мысли о том, что все эти «штучки» ей только на пользу, она научится в поединках с Лехом большему, чем с другими. Ей удавалось сохранять хотя бы внешнее спокойствие, даже когда она проигрывала ему раз за разом. Постепенно она научилась вовремя реагировать на его каверзы и даже иногда предугадывать необычные удары.

Вскоре исполнилось обещание пана Стоцкого: они начали заниматься с дагой. Это не было ново для Элен или Юзефа, но, привыкнув за последнее время к другому оружию, не такому, каким пользовались во время предыдущего обучения, привыкнув стоять к противнику не грудью, а боком, возвращаться к прежним приёмам было сложно. Здесь трое обоеруких учеников, конечно, снова оказались в выигрышном положении. Но остальные, уже привыкшие к поединкам с ними, вскоре неплохо освоились, и с новым оружием, и с новыми приёмами.