С этих пор Элен стала постоянно бывать в Зимнем. Она не пропускала ни одной возможности посетить так называемые куртаги, введённые Анной Иоанновной вместо популярных во времена Петра ассамблей. Царица танцы не любила, предпочитала развлекаться по-другому. Кроме сплетен и наблюдений за выходками шутов, она с удовольствием играла в карты. Правда, платить её долги приходилось придворным. Элен и тут выгодно отличалась от остальных. Карты она знала прекрасно, могла играть, что называется, с закрытыми глазами. Нужные карты как будто сами приходили к ней и почти всегда вовремя. Хотя она никогда не делала попыток играть в паре с кем-то из высокопоставленных особ, её талант и, как все полагали, везение скоро были замечены всеми. Проигрыши у Элен, конечно, тоже бывали, но гораздо реже, чем у других. Вскоре, стоило ей только направиться к какому-нибудь столу, туда же наперегонки устремлялись ещё несколько человек, в надежде составить ей пару.
Всякий раз, отправляясь в Зимний, Элен надеялась узнать хоть что-то по интересующему её вопросу, услышать хоть косвенное упоминание о том человеке, который назывался теперь графом Кречетовым. Спросить напрямую о нём она не могла, чтобы избежать ненужных вопросов. Поэтому Элен изобретала всевозможные темы для разговора, которые, как она считала, могли привести к нужному эффекту. Но, как бы она ни изощрялась, как и раньше, узнать ничего не удавалось. Можно было подумать, такого человека никогда не существовало. Зато Элен знала теперь большинство придворных слухов и анекдотов, она была посвящена в подробности интимной жизни многих высокородных особ. О ней же самой, если и говорили, то все разговоры обычно крутились вокруг одних и тех же тем: смеялись над её нежеланием охотиться, говорили о непонятном статусе её постоянного спутника, в родственные связи которого никто не верил, и изредка о том, что молоденькой наивной дурочке посчастливилось попасть в милость к царице, а она этим не воспользовалась. Но в целом об отношении к ней можно было сказать «никакое». Её все знали, но не интересовались ни её персоной, ни причинами, по которым польская красавица, пробыв в России почти всё лето и осень, явно не собиралась возвращаться, намереваясь зимовать в Санкт-Петербурге. К ней были лояльны даже придворные шуты, часто достаточно злобно зубоскалившие по поводу других. Ни разу её имя не стало предметом их высказываний и шуток, способных привести в смятение или ярость кого угодно. Встречая их в коридорах или комнатах дворца, Элен неизменно приветствовала каждого из них с таким искренним уважением, что своей доброжелательностью и приветливостью обезоруживала. Никакого заискивания с её стороны не было и в помине, как не было и фальши в её вопросах о здоровье их родных, в сочувствии по поводу какой-нибудь неприятности и т. д. Откуда всё это становилось ей известно, не мог понять никто, что впрочем, не мешало проникнуться к ней если и не расположением, то уважением.
Между тем её осведомлённость объяснялась просто: Элен умела слышать. Не слушать, а именно слышать. И запоминать услышанное. Оброненная кем-то и случайно дошедшая до её ушей фраза; ничего вроде бы не значащие мелочи, упомянутые в разговоре — всё откладывалось, как будто в архив. Даже сидя за картами, Элен умудрялась ловить обрывки разговора находящихся недалеко людей. Из всех этих кусочков постепенно складывалась то одна, то другая картинка. Из чистого любопытства она нередко проверяла правильность своих догадок в таких же праздных беседах. Бывало, что её выводы были не верны, но чаще всего она оказывалась права.
Всё это имело самые неожиданные последствия. На приёмах в Зимнем бывали два человека, тоже прекрасно умевшие наблюдать и делать выводы. Это был официальный представитель Франции в России Жермон де Маньан и его помощник барон Пьер де Бретон. Правда, о них говорили, что у первого имя намного длинней, чем произносится, а у второго — короче, чем слышится. У барона от титула осталось лишь имя, никаких владений он не имел, хотя никогда и нигде об этом не упоминал, и пошёл на службу к Маньану, чтобы иметь возможность жить, почти не считая денег, поскольку за преданность Маньан платил хорошо. Де Бретоном он назвался только потому, что по рождению был бретонцем. Но кому какое дело в чужой стране до этого! Маньан, напротив, имел большие владения, но не считал нужным рассказывать об этом. Он согласился стать представителем Франции не столько из-за денег, хотя и прикидывал, не мало ли ему предлагают, сколько из идейных соображений. Он был уверен, что таким образом он послужит на благо своей страны. Эти господа держались со всеми приветливо, много улыбались, говорили комплементы, но держались обособленно. Вот их-то и заинтересовала Элен. Точнее сказать — Маньана.
— Удивительной чертой обладает эта полячка, — как-то раз заметил он, обращаясь к де Бретону.
— Что вы имеете в виду, ваша светлость?
— А вы разве не заметили, как быстро она освоилась, как много узнала почти о каждом? По крайней мере, о тех, кто постоянно бывает при дворе. И всё это благодаря лишь собственному умению вести разговор.
— Что же здесь необычного? По-моему, здесь все только и занимаются тем, что болтают друг с другом.
— Да? А вы, барон, пробыв в России при дворе уже два года, можете сказать, у кого когда именины? Кто потерял недавно родственника, а у кого родился ребёнок? У кого служанка оказалась воровкой, и что с ней сделали?
— Но, ваша светлость, это же сплетни, ничего ценного в них нет, — скривив губы в презрительной улыбке, ответил де Бретон.
— Да, это всего лишь слухи и сплетни. Да, вы правы, большинство из них — шелуха. Но среди этой шелухи попадаются и жемчужины.
— Какие? Вы имеете в виду, что из этих сплетен можно сделать какие-то выводы?
— Именно, барон, именно. Кто-то сказал, к примеру, о недовольстве аппетитами Пруссии, другой презрительно выразился о Польше, третий восхитился законом Франции… Пусть это только слова, пусть их произносят люди, от которых ничего не зависит. Но! По количеству тех или иных мнений о других странах, по их высказываниям о собственной можно составить мнение о той политике, которой придерживается на самом деле тот или иной правитель, что бы он ни произносил вслух. То же касается и слов о конкретных особах. Всегда полезно знать мнение большинства о том или другом человеке. Ведь никогда не знаешь, кто может пригодиться в задуманной комбинации, кого и как придётся использовать.
— И какие же выводы вы, ваша светлость, можете сейчас сделать, исходя из слухов?
— Никаких. И причиной этому — то, что до меня никто не доносит эти слухи и сплетни, считая их ерундой, недостойной внимания. Что вы на меня так смотрите? Я имею в виду вас, барон. Ваше легкомысленное отношение к разговорам с людьми.
— В таком случае, может быть вам, ваша светлость подумать о том, чтобы нанять на службу эту польскую девчонку вместо меня? — огрызнулся де Бретон, задетый за живое.
— Хм… А мысль право, не дурна. Не вместо вас, разумеется, а вместе с вами. Она-то точно поможет нам узнать, кто и о чём говорит при дворе. Благодарю за идею, барон. Я подумаю об этом, — тихо рассмеялся Маньан. Де Бретон лишь молча поклонился.
Эта мысль не покинула Маньана. Относясь к ней сначала, как к курьёзу, затем он стал задумываться об этом всерьёз. Его привлекало умение девушки вызывать собеседника на доверительный разговор, почти ничего не сообщая о себе в ответ, её манера общения, при которой, слушая собеседника, она ни разу не давала ему понять, что ей скучно или не интересно. А когда француз наблюдал, как себя ведёт Элен за карточным столом, ни разу по её поведению не смог определить, выигрывает она или проигрывает. Она была неизменно спокойна, улыбалась и непринужденно вела беседу. При этом свой очередной ход она делала, не задумываясь, можно было подумать, что она ходит первой попавшейся на глаза картой, не оценивая дальнейшей игры. «А ведь она явно слышит ещё и разговоры тех, кто находится рядом, и не принимает участия в игре…» — отметил про себя Маньан, замечая иногда мимолётные взгляды Элен.
Через некоторое время тема Элен вновь всплыла в разговоре Маньана с де Бретоном.
— Знаете, барон, я недавно ясно осознал, что в вашей шутке было больше правды, чем смеха.
— Не понимаю вас, ваша светлость.
— Что если нам и в самом деле попытаться использовать таланты мадмуазель Соколинской?
— Вы хотите её нанять? Это невозможно, она не согласится.
— Фу, как грубо — нанять… Конечно, она не согласится, если просто подойти к ней и сказать: не желаете ли вы поработать на нас за определённую плату?
— Тогда что вы предлагаете?
— Попытаться заинтересовать её. Я имею в виду — как женщину. Она умна, красива, не капризна, насколько я мог заметить, обладает прекрасным вкусом. Так что вам не будет скучно с ней.
— Мне?!
— Естественно, вам. Ну, не я же буду ухаживать за молоденькой девицей. Хотя я бы и не прочь… Так что обдумайте всё — и действуйте! Вам не впервой очаровывать красавиц, в ваших талантах на этом поприще я нисколько не сомневаюсь.
— Что я должен делать? — поняв, что спорить бесполезно, спросил де Бретон.
— Для начала станьте её другом. Не торопитесь, не пытайтесь её соблазнить, ведь ещё неизвестно, кем на самом деле доводится ей этот её спутник, месье Вольский. Даже если он и в самом деле её кузен (хотя я и сомневаюсь в этом), это не отменяет того, что он может быть и женихом. А недоразумения нам не нужны. Так что — только дружба. Пусть она привыкнет делиться с вами всем, что слышала при дворе. Будьте внимательны, о чём бы она ни говорила. И не дай вам Бог, барон, каким-нибудь образом проявить пренебрежение к её словам или раздражение её рассказом.
— Да, конечно. Что дальше?
— Дальше. Дальше нужно будет аккуратно узнать её взгляды на политику. Если таковые имеются. Меня интересует её отношение к возможному приемнику короля Августа. Он в любой момент может покинуть этот мир, и Франция должна сделать всё, чтобы на польском престоле оказался Станислав Лещинский. С этими их шляхетскими свободами и выборностью королей, это будет сделать непросто. И кто только придумал выбирать короля! Подумать только! — его светлость дал волю раздражению. — Так вот. Хорошо бы узнать, как она относится к возможности коронации Лещинского. Если поддерживает — удачно. Россия никогда не согласится по-хорошему признать королём Станислава, а, значит, мадмуазель Соколинская будет помогать нам по своей воле. Если же её симпатии не на его стороне, можно поискать способ добиться от неё желаемых действий.
— Шантаж?
— Как вариант. Но это уже позже. Сейчас главное — подружиться с ней. Не обходите вниманием и месье Вольского, чтобы у него, во-первых, не возникло подозрений по поводу вашего желания поухаживать за его…хм…кузиной, а во-вторых, чтобы не оскорбить пренебрежением его самого. Вам всё ясно?
— Да, ваша светлость.
— Прекрасно. Можете начинать действовать немедленно.
В какой-то момент Элен вдруг осознала, что вызвала интерес одного из французов. Барона де Бретона нельзя было назвать красивым. Высокий, худой он мог показаться нескладным, но его неторопливые движения компенсировали это, а безупречные манеры, изящество костюма и умение мягко, хотя и уверенно, говорить нужные слова в нужной ситуации отвлекали от резких черт лица, как бы тоже смягчая их, и оставляли о нём впечатление, как о приятном собеседнике и блестящем кавалере. Элен была удивлена таким вниманием, но ничего против не имела. Тем более что барон ни разу даже намёком, даже взглядом не дал понять, что имеет в виду что-то кроме приятной беседы. Ей нравилось то, что он и к Юзефу относится уважительно, признавая в нём не просто телохранителя, а прежде всего дворянина. Кроме того с де Бретоном оказалось очень интересно и легко. Он много знал, умел хорошо рассказывать, имел прекрасное чувство юмора. При этом и слушать он тоже умел. Говоря о чём-то, Элен чувствовала искреннее внимание с его стороны. Они начали встречаться не только в Зимнем. Теперь бывало, что во время верховых прогулок её сопровождал не только Юзеф, но и барон. Это случалось не всегда, но часто, как раз настолько часто, чтобы это не выглядело навязчиво и не вызвало бы сплетен.
— Тебе не кажется немного странным поведение барона? — спросил как-то Юзеф.
— Кажется, — задумчиво ответила Элен. — Хотя ничего настораживающего вроде бы нет. Почему-то мне кажется, что ему что-то нужно от меня.
— Так может дать ему понять, что его общество тебе наскучило?
— Нет, зачем же? Мне стало интересно, чего он, собственно, добивается.
— Барон явно связан с Маньаном, а Маньан представляет здесь Францию. Что если он хочет как-то использовать тебя, зная, что русская царица к тебе благоволит?
— Вряд ли… Но даже если он на что-то и рассчитывает, то напрасно. Я видимо произвожу впечатление наивной девочки, но мы ещё посмотрим, кто, кого и как будет использовать. Для этого мне тем более нужно знать, что им, собственно, от меня нужно.
— По-моему, ты недооцениваешь Маньана. Да и де Бретона тоже. Они мастера интриги, не успеешь оглянуться, как окажешься опутанной прочной сетью.
— Юзеф, ты…
— Знаю-знаю! Я говорю лишь, чтобы ты была осторожней. Не хватало нам ещё и здесь в неприятности влипнуть!
— Слушаюсь, пан Юзеф, — усмехнулась Элен, — обещаю быть осторожной, осмотрительной, внимательной и прочее и прочее…
Вскоре де Бретон решил, что настала пора переходить ко второй части задания, полученного от Маньана и выяснить, что думает Элен о событиях, касающихся Польского трона. Они вновь встретились на верховой прогулке. Немного поносившись вскачь, чтобы доставить удовольствие неуёмной всаднице, все трое пустили коней шагом, давая им отдохнуть после гонки по лугам. Де Бретон принялся читать обещанные в прошлый раз стихи собственного сочинения, посвящённые королю Франции. Юзеф оценить их в должной мере не мог в отличие от Элен. Она выслушала стихи с вежливой улыбкой, но не стала огорчать барона своим откровенным мнением по поводу их качества. Стихи ей категорически не понравились. Вслух она заметила, что не ожидала от месье такого изящества мысли. Он остался доволен её реакцией, а затем спросил:
— А в Польше дворяне посвящают стихи своему королю?
— Право, не знаю, — ответила Элен. — Но, по-моему, его величество воспевают поэты, а дворяне посвящают ему свои шпаги.
— А в нашей стране и шпага и перо поэта прекрасно уживаются в одной руке! Имя нашего государя вдохновляет нас и на ратные подвиги и на стихосложение, — напыщенно произнёс барон. — Кстати, у наших стран больше общего, чем у многих других. Ведь зять нашего короля Людовика — Станислав Лещинский, а он какое-то время был королём Польши.
— Да, я знаю об этом.
— Было бы замечательно, если бы нашими странами правили не чужие друг другу люди!
— И что особенного вы видите в этом, месье де Бретон?
— Просто Пьер, прошу вас, называйте меня Пьер. Я устал от официальных обращений. А на ваш вопрос я отвечу, что такое положение означало бы, прежде всего, помощь друг другу в трудную минуту.
— Но ведь о такой помощи, если не ошибаюсь, могут договориться любые государства, совсем не обязательно для этого, чтобы их правители были родственниками.
— Конечно, могут, но когда такой договор подкреплён ещё и семейными узами, он становится более крепким, вызывает больше доверия.
— Спорный вопрос. Те же семейные отношения могут и разрушить все договоры в один миг, если вдруг произойдёт ссора. Обычная человеческая ссора, не имеющая абсолютно никакого отношения к политике. Впрочем, я в этих играх ничего не понимаю, поэтому могу быть не права.
— А как вы думаете, как к этим вопросам относится ваш дядя, который ждёт вас в Польше? Простите моё любопытство.
— На это мне ответить нечего, я никогда не разговаривала с дядей на подобные темы.
— Вот как? А вы, месье Вольский, тоже не имеете на этот счёт мнения? Вам всё равно?
— Почему же? Мне далеко не всё равно. Только я не совсем понимаю, о чём вы собственно говорите. В Польше сейчас есть король — Август. Он избран законно и в настоящее время правит страной. Я считаю неуместными разговоры о каком бы то ни было другом короле. Если, не дай то Бог, король Август нас покинет, польская шляхта сама решит, кого избрать на его место. Вполне возможно, это будет Станислав. Но возможно — и нет. Это решать не нам с вами и не здесь.
Таким образом, де Бретону так и не удалось узнать мнение Элен и Юзефа о возможном возвращении на польский трон Станислава Лещинского. Когда он пересказал весь разговор Маньану, тот был крайне недоволен.
— Неужели вы не нашли более удачного способа? Неужели нельзя было повернуть разговор по-другому, чтобы не задавать вопрос так явно и открыто? Я не удивлюсь, если мадмуазель Соколинская теперь поймёт, чего мы хотим от неё.
— Не думаю. Ей такое просто в голову не придёт.
— Напрасно вы так думаете. Насколько я успел убедиться, голова у этой девушки устроена не совсем так, как у других. Она умеет рассуждать, а в её рассуждениях всегда есть логика. Вы когда-нибудь наблюдали за ней в течение карточной игры? Она умеет держать себя в руках, не выдавая интереса или раздражения. И мне почему-то кажется, что на данном этапе она обыграла вас.
— Как вам будет угодно, ваша светлость, — поклонился де Бретон.
— Мне будет угодно, барон, чтобы вы довели дело до конца. Если уж начали говорить почти в открытую, так говорите теперь всё. Спросите её напрямик.
— Но зачем всё это? Неужели, ваша светлость, вы надеетесь сделать из неё… помощницу?
— Да, представьте себе. И если это не удастся, так только по вашей милости, барон!
— Но ведь у нас есть проверенные люди, которые работают уже давно. Зачем вам она-то понадобилась?!
— Проверенные люди… Барон, вы мне напомнили об одном неприятном деле. Как обстоят дела с тем человеком, помните, который стал в последнее время слишком много требовать? Что с ним?
— С ним перестали работать, ваша светлость.
— Мало. Ему известно немного, но бережёного Бог бережёт. Его нужно убрать.
— Да, ваша светлость, — поклонился де Бретон.
— Продумайте, как это лучше сделать. Может, дуэль?
— Я всё решу.
— Прекрасно. Надеюсь, в этом деле вы не допустите досадных ошибок? Всё должно быть чисто. Сделайте так, чтобы ни у кого не возникло вопросов, чтобы его имя ни в коем случае не связали с нами. Понятно?
— Да, ваша светлость. Но позвольте мне всё же выразить сомнения по поводу намерения вашей светлости в отношении мадмуазель Соколинской.
— Выражайте, — со вздохом раздражения ответил Маньан. — Что ещё вы придумали?
— Вы, разумеется, правы, отмечая её ум и логику, но… Не кажется ли вам, что она не сможет работать на нас просто в силу своих слабостей?
— Каких слабостей? Говорите конкретнее, что вы тянете?
— Я думаю, что человек, не способный убить зверя или птицу на охоте, может растеряться в самый неподходящий момент и погубить порученное ему дело.
— Это смешно, барон! Я же не собираюсь делать из неё стрелка! Слушать разговоры — для этого не нужно обладать особой храбростью!
— Но причиной срыва может оказаться любая мелочь, совершенно случайное событие, свидетелем которого она может быть.
— Зря вы так думаете. На мой взгляд, этой девице решимости не занимать. Впрочем, возможно вы и правы. Хорошо бы это проверить…
— Я совершенно с вами согласен. Но как?
— Нужно свести их вместе — её и возможную неожиданность, — раздумывая над ситуацией, сказал Маньан. А затем взглянул на де Бретона: — Как вы считаете, барон, убийство, совершённое на глазах молодой девушки, может привести её в замешательство?
— Безусловно.
— И если она в душе робка и нерешительна, хотя и успешно это скрывает, то…
— …то она либо испугается и поспешит прочь, либо устроит истерику. Может и в обморок упасть.
— Что ж, в таком случае есть вариант. Дождитесь ближайшей многолюдной охоты и позаботьтесь о том, чтобы туда была приглашена мадмуазель Соколинская. Там же назначьте встречу нашему бывшему э-э… помощнику. Пусть на охоте произойдёт несчастный случай. Подробности — ваше дело. Но только было бы хорошо, если бы он умер сразу. Вы, надеюсь, уже поняли, что нужно обеспечить появление мадмуазель в нужное время в нужном месте. Вот там и увидим, как она себя поведёт. Всё ясно, барон?
— Да, ваша светлость.
— Замечательно. Тогда — приступайте. Льщу себя надеждой, что с этим вы справитесь.
Между тем в Санкт-Петербург вернулся Тришка. Вести, которые он привёз, и порадовали Элен, и озадачили. Граф Кречетов действительно находился в своём имении, куда приезжал раньше в основном только в конце лета на осеннюю охоту и уезжал оттуда по первому санному пути. На этот раз он жил там уже полгода и не торопился возвращаться в столицу. Удивительным было и то, что он даже не охотился, по большей части проводя время дома или во дворе, но и то только когда было светло. В сумерках он уходил в дом и до следующего дня не появлялся. Но долго удивляться такому поведению кузена Элен не пришлось. Всё объяснялось страхом. Ещё в начале лета пропал его управляющий — Никита Кусков. Несколько дней о нём не было ни слуху, ни духу, а на пятый день его нашли мужики, отправленные графом на поиски. Управляющего повесили на суке старого дерева. Под ногами у него явно жгли костёр. На груди у повешенного нашлась дощечка с надписью, сделанной по-французски, которую мужики естественно не разобрали, но принесли вместе с трупом. Чьё-то послание попало к графу, который в ярости грозил всем жестокой расправой за исчезновение управляющего. Прочтя надпись, он побледнел и молча ушёл в дом. Потом вышел, коротко отдал распоряжения о похоронах и вновь скрылся. Перевод надписи Тришке удалось узнать не сразу. Дощечку видели немногие, а французский знали только двое из них, одним из которых был сам граф. Тришка свёл знакомство с молоденьким, как и он сам, пареньком, который в свою очередь был знаком со слугой Кречетова. Долго пришлось Тришке ходить вокруг да около, не зная, как подступиться к интересующему вопросу. В конце концов, он пошёл по стандартному пути: завёл парня в трактир и напоил до совершенно свинского состояния. Когда тот оказался уже на границе между пьяной явью и пьяным сном, Тришка спросил его без всяких ухищрений: что там написано, на той дощечке, которую сняли с покойника? За дословность перевода в интерпретации пьяного парня поручиться было нельзя, но общий смысл он передал довольно чётко: «Кусков — первый. Ты будешь пятым».
После рассказа Тишки, Элен была в недоумении. По всему выходило, что Кусков, управляющий графа Кречетова, был одним из тех, по чьей вине она осталась одна. Надпись однозначно на это намекала. Но кто её написал? Судя по французскому тексту, автор записки был образованным человеком, а, следовательно, скорее всего дворянином. Но кто он? Кому могло стать известно всё, что происходило тогда, в её детстве? Даже если допустить, что кто-то узнал о трагедии семьи графа Владимира Кречетова, то кто и каким образом смог узнать имена негодяев? Ведь если перевод записки был точен, выходило, что таинственным мстителям были известны виновники, все пятеро. Но откуда? И зачем кому-то мстить им?
— Ничего не понимаю. Кому, кроме меня пришло в голову разыскивать этих людей? — Элен ходила по комнате туда-сюда, не останавливаясь.
— Постой, — Юзефу надоело это хождение, — а не могли это сделать крестьяне?
— Что сделать? Убить управляющего?
— Да. Может, он был с ними так груб или даже жесток, что они решили свести с ним счёты.
— Ага. А потом написали фразу по-французски. Знаешь, мой отец, конечно, старался сделать всё, чтобы в деревнях умели писать, но не по-французски же! Да и не жаловались они на управляющего, когда я говорила с ними в прошлом году. Он скорее вовсе ничего не делал, чем делал что-то плохое. Так что мужикам мстить ему было не за что.
— Да. Не получается, — Юзеф задумался, а потом спросил: — А помнишь, ты как-то раз упомянула, что в прошлый раз встретилась в России с любопытным человеком.
Элен остановилась, посмотрела на него, нахмурившись.
— А-а. Ты имеешь в виду Чёрного Рыцаря?
— Кого?!
— Прости. Это я про себя так называю того разбойника в маске, о котором рассказывала. Уж больно он напомнил мне одного из персонажей книг, прочитанных мною… Так что ты о нём хотел сказать?
— Не мог ли этот твой Чёрный Рыцарь расправиться с управляющим?
— Ну, в принципе, конечно, мог. И людей у него много… И французский он, я думаю, знает. Но в таком случае нужно предположить, что ему известны подробности нападения на мою семью. А этого быть не может! — Элен даже ногой топнула.
— Что ты нервничаешь? Никогда я тебя такой не видел.
— Да потому что я не нахожу ответов на, казалось бы, простые вопросы. А без этих ответов всё происходящее — абсурд!
— Ну, почему же абсурд? Ты делаешь такой вывод, исходя только из того, что кто-то убил человека, до которого рассчитывала добраться сама?
— Да причём тут это! Ты пойми, — Элен села напротив Юзефа в кресло, опершись локтями о колени и подавшись вперёд, — кому-то известны имена всех пяти виновников преступления. Всех! Я их не знаю, а этот таинственный мститель, выходит, знает! Надо ехать туда.
— Погоди, не торопись. Зачем ехать?
— Как зачем? За ответами на мои вопросы.
— Уверена? Я вот сомневаюсь. Во-первых, тот человек, который написал это послание на дощечке, вряд ли хочет, чтобы его нашли. Даже если допустить, что это и есть твой Чёрный Рыцарь. Один раз ты встретилась с ним случайно…
— Не случайно. Он следил за мной, чтобы…э-э… забрать ценности.
— То есть ограбить, — кивнул Юзеф и, видя, что она собирается возразить, быстро добавил: — Прости, Элен, но это называется именно так. Так вот, я продолжаю. Встреча ваша произошла, как ты сама признаёшь, по его желанию. Но кто тебе сказал, что в этот раз Рыцарь вновь захочет встречи? Что-то мне подсказывает, что будет всё так, как захочет он, самой тебе не удастся его найти. Это, во-первых. Но есть ещё и, во-вторых. На доске было написано: «ты будешь пятым», помнишь? Это означает, что человек, убивший управляющего, не тронет сейчас графа. Он собирается разыскать и, видимо, тоже убить, ещё троих. Но вряд ли эти трое сидят в доме вместе с графом. Согласна?
— Да, — во время монолога Юзефа, Элен немного расслабилась. Теперь она сидела, откинувшись на спинку кресла и положив руки на подлокотники. О волнении говорили лишь нервные движения пальцев, поглаживающие мягкую обивку кресла. Юзеф продолжил:
— Значит, нужно искать этих людей в другом месте. И начинать нужно здесь, в столице.
— Я вот чего ещё не понимаю. Если…граф, — это слово далось ей с трудом, — так боится осуществления угрозы, то почему сидит там, в имении, где так велика вероятность встретиться с этой опасностью? Почему не возвращается в Петербург?
— Может, опасается переезда? Дороги опасны.
— Нет, это не причина. У него наверняка достаточно людей для охраны.
— В таком случае, граф видимо сделал те же выводы, что и мы: между ним и первой жертвой ещё трое. А вот причины, по которым он не возвращается в столицу, с этим не связаны, но, безусловно, они есть и веские.
— Таким образом, — Элен снова встала, но больше не металась по комнате, а просто подошла к окну, — мы так и не знаем ответа ни на один вопрос. Кто убил? Кто следующий? Почему граф не едет в столицу? И когда мы найдём эти ответы — неизвестно, а главное — неизвестно, что для этого нужно сделать.
Элен не догадывалась, что ответ на последний вопрос она получит очень скоро и из такого источника, о котором даже помыслить не могла.
Через несколько дней, идя по коридору Зимнего, Элен услышала, как её тихо окликнули. Она остановилась. Слева, в приоткрытой небольшой двери, скрытой нишей, стояла уродливая маленькая фигурка и манила её к себе рукой. В полутьме Элен не сразу узнала Авдотью Буженинову. Та, заметив, что Элен её, наконец, узнала, отступила в комнату, продолжая звать за собой. Элен сделала шаг, но Юзеф остановил её.
— Не ходи, — по-польски сказал он.
— Почему? — так же по-польски спросила она. — Чего мне бояться?
— Тогда я пойду с тобой.
Буженинова, поняв намерение Юзефа, покачала головой:
— Нет, пусть твой пан останется здесь, — прошептала она. И, усмехнувшись, добавила, обращаясь к нему: — Не бойся, барин, я не ем хорошеньких девушек.
— Юзеф, подожди меня, я не долго, — уже по-русски сказала Элен и вошла в комнату, прикрыв за собой дверь.
— А ты смелая, — прокомментировала горбунья. — Или просто не знаешь, что во дворце люди теряются пуще, чем в лесу?
— Знаю. Только кому я здесь мешаю? Я не знаю никого, кто мог бы желать мне зла.
— Ой ли? Впрочем, я о другом хочу сказать. Того, о ком ты хочешь разузнать, сейчас нет в Петербурге. Живёт в своём имении под Орлом.
Элен опешила. Это ещё как понимать?
— Я… не понимаю вас, госпожа Буженинова, — пробормотала она. — О ком вы говорите?
— Да неужели? Так-таки и не понимаешь? — колючие глазки без тени улыбки сверлили Элен. — Тогда слушай, не понимая. И не бойся: в этой комнате можно разговаривать о чём угодно — никто не подслушает. Можешь мне поверить, я-то дворец знаю. Так вот, этот человек здорово меня обидел. Хотел посмеяться, да не учёл, что матушка-государыня меня любит. Вот по моей жалобе она и отослала обидчика, запретила ему появляться в столице. А всем другим запретила говорить о нём, даже имя его упоминать. Поэтому-то тебе и не удалось ничего о нём узнать. Кому охота в немилость впасть, вот и помалкивают. Хорошо ещё, ты сама напрямик о нём не спросила. Были бы тебе неприятности. Всегда найдётся кто-нибудь, кто расскажет обо всём, что слышит, тем, кому это интересно.
Элен молчала. «Как она догадалась?» — было единственной её мыслью в эту минуту. Как будто подслушав её, горбунья усмехнулась:
— Думаешь, одна ты такая умная да внимательная? Я вот тоже умею подметить многое, что мимо других скользит, и услышать то, что другие мимо ушей пропускают.
Постояли молча, изучая друг друга. Потом Буженинова продолжила:
— Коли интересно тебе, скажу: дом того человека на Фонтанной реке, недалеко от Невской першпективы. Он небольшой, в жёлтый цвет крашен. А над входом — птичка небольшая каменная сидит, вроде той, что ты матушке-царице подарила.
— Как вы догадались, госпожа Буженинова, о ком я узнать хотела? Ведь я ни разу не назвала его имени.
— Ты, барыня, в следующий раз, когда захочешь кого обмануть, поосторожней будь. Птиц да лошадок с говорящими именами не дари. Да и фамилию себе другую придумай. Хоть бы Голубковой или Ласточкиной назвалась. А то — на тебе, Соколинская. А где сокол, там и ястреб, и орёл, и кречет, — подчеркнула она последнее слово.
— Вы… знаете, кто я?..
— А ты думала, я тебе просто так сказки рассказываю? Санкт-Петербург от Орла далеко, но и до нас докатился страшный рассказ о том, как сгорели на пожаре отец и двое его детей. Вот только тел-то их так и не нашли. Поговаривали потом, что вроде как девчонка спастись могла. Ходили слухи и о цыганах, но так никто ничего толком узнать и не смог. Правда, у той девчонки вроде волосы тёмными были, да только под париком — поди, разбери, кто какой масти.
Элен стояла перед шутихой растерянная, не зная, что сказать.
— Ты не волнуйся. Никто, кроме меня, тебя не распознал. Не под силу им, да и охоты нет.
— Спасибо вам, госпожа Буженинова, — Элен поклонилась ей. Теперь в её речи на акцент не было и намёка.
— Ну, наконец-то, я слышу, что ты, сударыня, русская, — проворчала та. — А этот пан твой — тоже русский?
— Нет, — улыбнулась Элен, — он поляк.
— Я так и думала.
— Скажите, а могу я узнать, почему вы решили мне помочь?
— Да просто потому, что ты, сударыня, пожалуй, единственная, кто разговаривает со мной с уважением. Тебе ничего не нужно от меня, ты не ищешь выгоды от беседы, но и не презираешь. Мне захотелось ответить тебе тем же. Но есть у меня и своя корысть. Не простила я графа Кречетова, — она так увлеклась, что и не заметила нарушения запрета. — Если тебе удастся каким-нибудь образом вернуть себе всё, что от отца досталось, оставив графа ни с чем, я буду рада, что тоже приложила к этому руку!.. Всё. Теперь мне пора. Прощай.
— Благодарю вас, — Элен ещё раз поклонилась горбунье. — Дай вам Бог здоровья и счастья настоящего, крепкого.
Авдотья обернулась.
— А вот за это спасибо. Говорят, то, что пожелает искренне цыганка, обязательно сбудется. Тебя-то, верно, тоже можно цыганкой считать, — и, оставив Элен с полуоткрытым ртом, она ушла.
Тут же в комнату заглянул и вошёл Юзеф.
— Что? Что она сказала?
— Она всё знает, — глядя в одну точку, пробормотала Элен.
— О чём?
— Обо всём, — приходя в себя и оглядываясь вокруг, ответила Элен. — Пойдём отсюда. Вернёмся домой.
— Домой? Но мы же только что приехали. Ты же хотела…
— Идём! — Элен стремительно вышла из комнаты и направилась к выходу, велела подать экипаж.
Дома Юзеф потребовал подробных объяснений. Элен передала ему подробно весь разговор с Бужениновой. Юзеф помолчал, удивлённый не меньше её самой.
— Ты уверена, что она ничего не расскажет? — наконец, спросил он.
— Да. Не знаю, почему, но уверена.
— Так. Теперь мы знаем, почему граф не возвращается в Петербург.
— Да, — согласилась Элен, проводя рукой по лбу, как будто пыталась переключиться на другую тему. — К тому же, я теперь знаю, где в Петербурге находится его дом. Может, удастся отследить, кто бывает там. Ведь должны эти пятеро поддерживать между собой связь.
— Четверо, — поправил Юзеф.
— Что — четверо?
— Теперь их осталось четверо.
— Да, ты прав, — нахмурилась Элен.
— Ты что, всё же жалеешь, что непричастна к гибели номера первого?
— Нет. Я думаю о том, кто бы это мог сделать. Понимаешь, мне почему-то кажется, что это очень важно.
— Брось. Это, конечно, хотелось бы выяснить, хотя бы для того, чтобы поблагодарить этого человека, но, в конце концов, главное — что одного уже нет!
Но Элен покачала головой, не соглашаясь с ним, хотя и не стала больше возражать.
Все эти события имели и другое последствие. Барон де Бретон хотел пригласить Элен на охоту. У него всё было готово, но совершенно неожиданно в этот день Элен не явилась на куртаг, хотя собиралась. Любопытно было то, что их с Юзефом видели входящими во дворец, но в зале она так и не появилась. В ответ на расспросы барону ответили, что у госпожи Соколинской приключилась мигрень, и она отправилась домой. Барон решил, что всё быть может и к лучшему. Можно навестить её, чтобы справиться о здоровье, а заодно попытаться всё же пригласить на охоту. Но его не пустили в дом, сказав, что «барыне нездоровится, она легла и никого принимать не велела». Раздосадованный де Бретон отправился докладывать Маньану, что всё придётся отложить до следующей большой охоты. Вопреки ожиданию, Маньан не стал его ругать, философски заметив, что рано или поздно всё состоится.
Состоялось всё через две недели. Стояли замечательные солнечные дни, что было редкостью для петербургской осени. Деревья в драгоценном убранстве октябрьской листвы вызывали восхищение, и хотя ночами изредка подмораживало, днём ещё чувствовалось тепло солнца. В один из этих чудесных дней Анна Иоанновна отправилась поохотиться вместе со своим двором и приглашёнными. В их числе оказалась и Элен. Охота отличалась от излюбленной царицей охоты из засады, когда зверей выгоняли прямо на охотников. На этот раз предстояла травля лосей. Ожидалась длительная верховая погоня по лесу. Элен до последнего момента раздумывала, стоит ли принимать участие в охоте. Речь об этом зашла в разговоре с месье де Бретоном. Он был очень рад, что Элен сама заговорила на интересующую его тему. Боясь спугнуть удачу, он повёл беседу осторожно, ни на чём не настаивая, ничего не советуя. Лишь сказал:
— Да-да, я помню, что вы не любите таких забав, мадмуазель Соколинская. Но мне тоже прискучила охота, так что, если вы всё же решите ехать, я бы с большим удовольствием присоединился к вам двоим, чтобы спокойно проехаться по лесу в стороне от гона. Грех терять такие восхитительные дни. Сейчас в лесу должно быть замечательно красиво.
Больше об охоте не было сказано ни слова. В конце концов, Элен решила ехать. У неё были на то другие причины, кроме красоты осеннего леса. Она надеялась, что сможет прояснить для себя ситуацию с бароном: что всё-таки ему нужно от неё?
В назначенное время на опушке леса оказалась целая толпа. Не все прибыли на охоту сразу верхом — немного в стороне стояли экипажи, в которых поджидали хозяев слуги, недалеко от них ожидали команды псари с нервничающими сворами, за которыми нужен был глаз да глаз. Конюхи держали под уздцы запасных лошадей. Виднелись мундиры солдат и офицеров из охраны царицы.
К Элен и Юзефу, не присоединившимся к основной массе оживлённо болтающих господ, подошёл де Бретон.
— Я очень рад, что вы всё же приехали, господа. Если вы окажете мне честь, позволив сопровождать вас, лесная прогулка доставит мне особое удовольствие, — его слова были видимо, обращены к Элен, но смотрел он на Юзефа, как бы спрашивая его разрешения. Юзеф оценил его манёвр, улыбнулся и кивнул:
— Это решать панне Елене. Со своей стороны могу вас заверить, что ваше общество мне приятно.
Это было сказано по-русски и даже без ошибок. Элен отвернулась, пряча улыбку: только она знала, что эта фраза была домашней заготовкой на возможные слова француза.
Де Бретон, ещё раз поклонившись, взглянул на Элен. Та, стоя возле своего коня, мило улыбалась:
— Разумеется, сударь, я согласна. Мне, как и пану Юзефу, будет приятно провести время в вашем обществе, — она протянула ему руку в белой лайковой перчатке, которую тот поцеловал и не отходил больше от них до самого сигнала к началу гона.
Лосей отыскали, подняли, егеря с собаками бросились вперёд, за ними ринулись все остальные, стараясь быть как можно ближе к государыне. Юзеф подсадил Элен и они втроём присоединились к последним из охотников, немного замешкавшимся на опушке, но вскоре придержали коней и, когда гон ушёл вперёд, свернули в сторону. Они двигались шагом, с удовольствием глядя по сторонам и вдыхая ни с чем несравнимый запах леса. День выдался и, правда, чудесный. На тёмно-голубом небе были видны размытые полосы лёгких облаков; ветер стих и было слышно, как то тут, то там с тихим шорохом падают листья. Берёзы — золотые с белым — резко выделялись на фоне видневшегося слева в низине тёмного ельника. Его массив как бы отгородил их троих от гона. Сквозь густые хвойные заросли не доносились звуки ушедшей куда-то в другую сторону охоты.
Разговор, завязавшийся, когда они оставили остальных, как-то сам собою стих, и теперь три человека ехали по лесу в молчанье, которое так гармонично вписывалось в окружающую тишину, что никто из них не чувствовал неловкости от этого. Напротив, казалось, что первое же произнесённое ими слово разрушит что-то неуловимое в этом хрустальном спокойствии.
Хрусталь разбился вдребезги от звука близкого выстрела. За ним последовал человеческий крик. Элен вздрогнула и остановила коня. Это было так неожиданно посреди безмятежного спокойствия леса, что показалось ей нереальным. Но послышавшиеся вслед за криком стоны не прекращались, доказывая реальность событий. Юзеф повернулся к Элен:
— Мы возвращаемся или посмотрим, что произошло?
Элен только взглянула на него, не ответив ни слова, и дёрнув плечом, послала коня вперёд. Мужчинам пришлось догонять её. Впереди виднелась небольшая поляна. На её границе Юзеф успел перехватить коня Элен за повод и остановил его. Теперь он не спрашивал, в его голосе слышались властные нотки уверенного в своей правоте человека:
— Сначала я посмотрю, что там случилось. Ты подождёшь моего разрешения выйти из леса здесь, — и, перейдя на скверный французский, он обратился к барону: — Сударь, пожалуйста, побудьте здесь с мадмуазель Еленой, пока я не разберусь в ситуации.
Барон с удовольствием подчинился. Это помогало ему посмотреть на реакцию полячки. Да и подходить к раненому человеку ему было нельзя, ведь барон рисковал своей карьерой, если тот узнал бы его.
Юзеф спешился, но направился не к лежащему на земле человеку, а вокруг поляны, не выходя на неё. Пройдя по кругу и, видимо, никого не обнаружив, он пошёл к пострадавшему. Правда и при этом он смотрел не на него, а на высокие деревья рядом с поляной. Таких, в ветвях которых мог бы спрятаться человек, было всего три. Ни одно из них подозрений у Юзефа не вызвало, и он, обернувшись, махнул рукой: всё в порядке.
Всё это время Элен сидела в седле, явно злясь и кусая губу. Её вывел из себя распорядительный тон Юзефа. Она была недовольна собой, поскольку позволила остановить себя. А кроме того её бесил взгляд француза: он как будто изучал её, молча наблюдая. А де Бретон в это время размышлял, что полностью одобряет действия Юзефа. «А может он и правда всего лишь телохранитель?» — подумал он.
Увидев взмах руки Юзефа, Элен дёрнула повод и резко вымахнула на поляну. Соскользнув с седла, не дожидаясь своих кавалеров, она опустилась на колени перед раненым. Человек был ещё жив, но оставалось ему немного. Он схватился за её руку, как будто именно это могло спасти его, но ничего не мог сказать — ему мешала обильно текущая изо рта кровь. Желая хотя бы попытаться помочь ему, Элен положила его голову себе на колени. Достав платок, она пыталась понять, куда попала пуля, чтобы зажать рану. Но стреляли, видимо, крупной дробью, и грудь его была буквально иссечена. Оставалось только удивляться, что он ещё не умер. Оглянувшись, Элен вдруг снова встретила внимательный взгляд барона, стоявшего чуть поодаль. Она хотела просить его позвать помощь, но тут кто-то легко коснулся её плеча. Это был Юзеф, который тоже присел рядом на траву.
— Ему уже никто не сможет помочь, Элен, — тихо сказал он.
В эту же секунду она почувствовала, как незнакомый человек с такой силой сдавил ей руку, что она вскрикнула. Но хватка тут же ослабла. Взглянув ему в лицо, Элен увидела, что кровь, всё ещё сочившаяся изо рта, перестала пульсировать. Глаза закрылись. Она осторожно опустила голову умершего на землю и встала. Белые перчатки были все в крови. Она сняла их и бросила тут же. Платье тоже было всё в кровавых пятнах.
В этот момент на поляне появился ещё один человек. Это был, судя по одежде, один из егерей. За ошейник он держал большую поджарую собаку. Глядя на чужих людей, собака грозно рычала и лаяла, переводя злобный взгляд с Юзефа на Элен и обратно. Даже после окрика хозяина её отношение к ним не изменилось, и в горле у неё продолжала клокотать злость. Подошедший ближе де Бретон кратко объяснил, что произошло. Собака перестала рычать и только насторожённо поглядывала на людей налитыми кровью глазами. При всём своём прекрасном отношении с собачьим племенем, Элен ясно понимала, что этот зверь отличается ото всех, встреченных ею ранее. Собака смотрела на мир не своими глазами, её специально учили видеть только дурное во всех поступках чужих людей, культивируя в ней злобу.
— Что господа прикажут? — спросил егерь. — Я могу сходить за помощью, но кто-то должен остаться здесь.
— Нет-нет! С нами дама, её нужно поскорее проводить домой! — воскликнул барон. — Это может сделать её кузен, — и он слегка поклонился в сторону Юзефа. — А я являюсь подданным другого государства и не хотел бы оказаться замешанным в это дело.
— Хорошо, — покладисто согласился егерь, — я справлюсь сам. — И обращаясь к собаке, указал на лежащего человека: — Стеречь!
Пёс, с тревогой принюхивающийся к запаху крови, взглянул на хозяина и не двинулся с места. Егерь повторил:
— Стеречь! Кому говорят? Стеречь!
Пёс, волнуясь, задышал, высунув язык. Всё же привычка подчиняться победила. Он осторожно подошёл к трупу и уселся рядом. Его хозяин, полностью уверенный в своём помощнике, не оглядываясь, скрылся в лесу.
Подъезжая к месту сбора на лесной опушке, Юзеф набросил на плечи Элен плащ, взятый с собой на случай внезапного похолодания. День был тёплым, в плаще было жарко, но он прикрывал испачканную кровью одежду, не давая, таким образом, пищи для очередных сплетен. Когда Элен и Юзеф уже садились в экипаж, к ним подъехал барон и справился о самочувствии Элен. Она поблагодарила его и в ответ предложила доехать с ними до города. Это была дань вежливости, де Бретон вполне мог воспользоваться своей каретой, но он решил принять любезное приглашение, исходя всё из тех же соображений: ему хотелось понаблюдать за Элен. Но он не преуспел в своём намерении: усевшись поудобнее, Элен откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза. Судя по тому, что время от времени глаза открывались, взгляд следил за пейзажем, проплывающим за окошком, Элен не спала. Но и беседовать с ней, когда она так явно показывала своё нежелание, было невозможно.
Когда въехали в город, де Бретон, уже ни на что не надеясь, попросил остановиться, намереваясь выйти. Элен в очередной раз открыла глаза:
— Разве вы не зайдёте к нам?
— Это неудобно. Вы устали, расстроены. Вам нужно прилечь, прийти в себя.
— Устала? От чего? Я рассчитывала на длительную прогулку, а она закончилась, не успев начаться. Расстроена — это да. Не люблю, когда всё идёт не так, как ожидаешь. Но в остальном — всё в порядке, и я буду рада, если вы, месье Пьер, посетите нас. Это скомпенсирует несостоявшуюся прогулку, и все мы, я надеюсь, замечательно проведём время.
— Трудно отказаться от столь неожиданного, но приятного предложения, — улыбнулся барон, воспрянув духом. — Принимаю его с благодарностью.
Вскоре подъехали к дому и оказались в маленьком дворе, где только-только мог развернуться экипаж. Юзеф вышел первым и подал руку Элен. Она спустилась на землю и остановилась, ожидая, когда покажется гость. Плащ она в карете сняла, и Маша, сбежавшая им навстречу со ступенек крыльца, ахнула, заметив следы подсохшей крови на платье своей барыни.
— Нет-нет, Маша, не бойся, со мной всё хорошо. Я просто случайно испачкалась. Пойдём, поможешь мне умыться и переодеться. А вас, месье, — обратилась она к французу, — пока что займёт беседой пан Вольский. И не только беседой. Мне бы хотелось узнать ваше мнение о польском вине, которое мы привезли с собой. Я знаю, что вы, французы, превыше всех других цените свои вина, поэтому мне тем более интересно, что вы скажете о нашем. А я через некоторое время к вам присоединюсь и выслушаю вашу оценку, — и она, мило улыбнувшись, ушла вслед за Машей в дом.
Когда она минут через сорок вошла в гостиную, мужчины с бокалами в руках вели неторопливый разговор. Элен в светло-синем с голубым домашнем платье была очаровательна. Никаких украшений на ней не было, если не считать замечательно выполненного букетика из белого шёлка на корсаже платья, крепившего лёгкий платок, наброшенный на плечи. Де Бретон, поднявшись с диванчика, и с восхищением глядя на неё, сделал несколько очень изящных комплементов. Элен, улыбаясь, приняла их, как должное, прошла и села на другой диванчик у противоположной стены. Комната была небольшая, поэтому расстояние между собеседниками не мешало разговору.
— Ну, что, как вы нашли наше вино? — спросила Элен.
— Превосходно. Разумеется, ни одно вино не может превзойти французское, как вы правильно заметили, хотя дело тут не в том, что французы хвалят только всё французское. Тем не менее, это вино, — он поднял руку с бокалом, — выше всяких похвал. Букет вкуса, аромат, цвет — великолепно! Благодарю за нежданное удовольствие. Вы присоединитесь к нам?
— Да, конечно. Только буду более умеренна в количестве.
Юзеф налил ей вина и подал.
— Скажите, месье Пьер, — спросила Элен, сделав глоток, — вы говорите, что хвалите не только французские вещи. А какие ещё? Из каких стран?
— Это, смотря какие вещи. Например, клинки мне нравятся испанские. А вот огнестрельное оружие, кстати — русское. В этой стране есть замечательные мастера! Царица Анна тоже ценит ружья русских умельцев. И даже послала несколько таких в подарок нашему королю Людовику.
— А польское? Что из польского вам нравится? Что вы можете отметить? — задал вопрос Юзеф.
— О! Польша, несомненно, славится женской красотой! Разве мадмуазель Соколинская не является самым очаровательным подтверждением этому? — галантно ответил находчивый политик.
— Благодарю за очередной комплемент, сударь, — засмеялась Элен. — Правда, как раз я-то с вами поспорила бы по этому поводу. В любой стране есть множество красавиц, заслуживающих восхваления. Нужно только уметь их видеть.
— В этом-то и дело, — барон с удовольствием ввязался в приятный спор. — В других странах красавиц нужно ещё уметь увидеть, как вы точно заметили, а в Польше для этого не нужно прикладывать никаких усилий! Любая полячка красива, даже если не обладает вашей безупречной внешностью.
— Вы говорите очень приятные вещи, но всё же, если серьёзно: что польское вам по душе? Кроме женщин, — поддержала Элен вопрос Юзефа.
— Серьёзно? — барон перестал улыбаться. — Мне кажется, Польша — страна учёных. Многие люди приезжают к вам из других государств для того, чтобы учиться. Думаю, это немало, не правда ли?
— О, да! — ответил Юзеф.
— А что вам не нравится? — задала очередной вопрос Элен.
— Где? Здесь, в России?
— Ну, хотя бы здесь.
— Холод, — де Бретон даже плечами передёрнул, произнося это слово. — Немыслимо холодные зимы! А лето? Разве это лето? Сыро и ветрено, — пожаловался он.
Элен усмехнулась:
— Счастлива та страна, к которой политик может предъявить только такие претензии.
— Политик? Нет, это претензии человека, который вынужден здесь жить. Конечно, политика в этом тоже замешана, так как, если бы не дела, я бы тотчас вернулся на родину, ни дня лишнего здесь не остался бы, — у него в глазах появилось мечтательное выражение. — Не понимаю, как тут можно жить!.. А вы? Что держит вас в Петербурге?
— Меня? Любопытство. Я много слышала о России и решила посмотреть сама, что из всех слухов правда, а что — нет. А начинать знакомство со страной вполне естественно со столицы.
— И когда же вы планируете возвращаться?
— Думаю, ещё не скоро. Вот придёт зима, наступят рождественские праздники. Я очень хочу отпраздновать Рождество здесь, в Петербурге.
— Здесь нет того великолепия, как в других странах, Россия — православная страна и не имеет…
— Сударь, я тоже православная, — перебила его Элен. В её голосе послышались прохладные нотки.
— Православная?.. — барон смотрел на неё в замешательстве. — Но ведь Польша… в Польше католическая вера.
— В основном — да, и найти место, где я смогла бы молиться, было нелегко. Поэтому я всегда мечтала, как войду в настоящий большой храм, как там будет красиво и торжественно, особенно — в такой праздник…
— Вы сказали «в настоящий храм». А где же вы молились в Польше?
— Часто просто дома, перед иконами. Но время от времени я ходила в молельный дом. Это не церковь, а обычный дом, где живёт священник. Одна из комнат превращена как бы в маленький храм. В ней священник проводит службы. Там можно окрестить ребёнка, исповедаться, причаститься… Туда мы и ходили на праздничные службы.
— Мы? То есть, вас было много?
— Почему было? В Польше немало православных христиан.
Барон с удивлением смотрел на Элен и молчал.
— Что вас так поразило, сударь? — подняла брови Элен — То, что я — не католичка? Так это, поверьте, встречается.
— Ваш сарказм ни к чему, мадмуазель Елена. Просто я не встречал ещё ни одной женщины, похожей на вас.
— Ну, все мы разные, вряд ли можно рассчитывать найти двух людей, привычки и вкусы которых совпадали бы полностью.
— Нет-нет, я сейчас о другом. Вот возьмём, хотя бы сегодняшнее происшествие в лесу. Я сейчас мысленно перебирал женщин, с которыми был когда-либо знаком, и не смог вспомнить ни одной, которая повела бы себя в подобной ситуации так, как вы.
— О чём вы?
— Я не заметил у вас ни тени страха, ни намёка на брезгливость или отвращение. Вам не стало дурно, у вас не было истерики. Это удивительно, не находите?
— Месье Пьер, я не понимаю вашего удивления. Мне знакомы все те чувства, которые вы перечислили, но… Страх? Страх я испытываю, как и все, только одни показывают его всем, даже как будто кокетничают этим (причём не только женщины), а другие научились прятать его зачастую даже от самих себя. Отвращение? Отвращение у меня вызывает необъяснимая, неоправданная жестокость человека, наслаждающегося физическими страданиями других… Ну, и ещё — испорченная пища. Что же касается истерики, то я думаю, просто есть разные люди, с разным характером. У одних истерики — бывают, у других — нет. Я отношусь ко вторым. Это не заслуга, а данность.
— Но всё же, когда молодая девушка впервые видит убийство, смерть…
— А почему вы считаете, что впервые? — опять перебила Элен, и барон не нашёлся, что ответить.
Де Бретон ушёл. Элен тоже намеревалась уйти к себе, когда Юзеф внезапно спросил:
— Ты не заметила ничего странного в его поведении?
— Странного? Нет. По крайней мере, не больше, чем всегда.
— А вот мне показалось, что слишком много было сегодня совпадений.
— Каких? — Элен снова прошла от двери к дивану и села.
— Посуди сама, — Юзеф стоял напротив неё, сложив на груди руки. — Барон с самого начала говорил, что не собирается принимать участия в гоне, а рассчитывает провести время с нами. Заметь: он ещё ни разу не отказывался от охоты, и отзываются все о нём, как о большом любителе этого развлечения. Якобы он даже говорил, что если бы не охота, то делать в России было бы и вовсе нечего. Теперь: по лесу нас вёл он сам.
— Ну, это-то, положим, не так. Мы все были рядом. Скорее, нас вели наши лошади, которым предоставили свободу выбора.
— Да? А ты не заметила, что барон постоянно держался немного впереди?
— Заметила. Но он постоянно так поступает, старается быть либо немного впереди, либо немного сзади, если мы в этот момент не разговариваем. Мне казалось, он считает, что таким образом проявляет тактичность, не пытаясь быть чересчур навязчивым.
— Ты плохо сегодня за ним смотрела, тебя больше интересовали осенние пейзажи. А я помнил твои слова о том, что барону что-то нужно от тебя, и смотрел за ним.
— И что увидел?
— Во-первых, он точно направлял свою лошадь, а за ней шли наши. В результате, мы оказались рядом с той поляной. Во-вторых, мы оказались там удивительно вовремя, чтобы услышать выстрел, но не увидеть убийцу.
— Это могло быть случайностью.
— Могло, — согласился Юзеф. — Зато как объяснить появление этого… егеря?
— Егеря? А с ним-то, что не так?
— Элен, опомнись! Неужели тебя ничего не настораживает?
— Нет. Егерь — как егерь, пришёл, услышав выстрел, как и мы сами.
— Хорошо. Допустим, я смотрел на него с самого начала предвзято. Но есть и факты. Например, вспомни: мы не слышали звуков охоты, тогда как же он услышал выстрел? Откуда он там взялся так близко, когда все егеря были задействованы на охоте? Ведь он не запыхался, когда появился на поляне, следовательно, был где-то рядом, бежать ему не пришлось.
— Да, действительно. А что ещё?
— Он не спросил, кто мы, хотя должен был поинтересоваться именами тех, кого обнаружил возле трупа, тем более что видел кровь на твоей одежде. Но он ничего не спрашивает и спокойно отправляется якобы за помощью, оставив возле тела своего пса. И что он должен сказать тем, кого встретит? Что вот только что в лесу убили человека, дворянина. Кто — я не видел. Рядом были трое. Имена их я не спросил и отпустил восвояси. Абсурд!
— Да, когда ты так чётко всё расставил по местам, действительно это выглядит странно.
— А ведь я ещё не сказал о собаке.
— Она тоже говорила что-то не то? — попыталась пошутить Элен, но Юзеф ответил ей серьёзно.
— Скорее не со всеми. Собака лаяла и рычала на нас с тобой, мы вызывали у неё недоверие и ярость. Но в сторону де Бретона она даже не взглянула, хотя он находился тут же. Почему? Не потому ли, что он был ей знаком?
— Знаком?.. Ты имеешь в виду, что этот егерь — человек барона?
— Да, — кивнул Юзеф.
— Но… тогда получается, что де Бретон знал об убийстве заранее.
— Да, потому и привёл нас туда.
— Подожди-подожди, — замотала головой Элен, — это какое-то немыслимое нагромождение обстоятельств и совпадений. Факты и выводы могут быть не связаны друг с другом.
— Есть ещё один факт. Когда я обходил поляну по кругу, то нашёл кое-что. Я видел место, где прятался убийца. Там несколько веток куста сломаны и слегка обожжены выстрелом. И главное. Там долгое время находилась большая собака.
— Ты сумел разглядеть на опавшей листве собачьи следы? — с недоверием спросила Элен.
— Нет, следов там, конечно, не видно, но там было кое-что другое. Дурно пахнущее… И по его количеству можно было оценить размеры собаки.
— О, Боже… Мерзость какая… Но это всё доказывает только то, что егерь, по-видимому, убийца. А какая связь с французом? Только поведение собаки?
— Не только, об остальном я уже говорил.
— Да, помню. Всё это вызывает подозрение, но ничего не доказывает.
— Не пойму — ты его защищаешь?
— Нет. Но должно быть хоть какое-то объяснение поступкам месье де Бретона, причина, а я её не вижу. Чего, по-твоему, он хотел добиться, если даже предположить, что ты прав?
— Этого я не знаю, ещё не думал. Но уверен, что объяснение есть. Вот ты говорила, что ему что-то нужно от тебя. Может, это связано?
— Как?
— Например, хотел посмотреть на твою реакцию или напугать.
— На мою реакцию? — Элен задумалась. Она вдруг вспомнила тот изучающий взгляд барона, который раздражал её всё утро. — Может, ты и прав. Но хотелось бы знать это наверняка. Остаётся решить, как.
— Ну, один способ есть: спросить у него самого, — решил пошутить Юзеф. Но Элен неожиданно отнеслась к его словам всерьёз.
— А почему бы и нет? Будет даже интересно, насколько откровенно он мне ответит.
— Ты что, собираешься спросить, не он ли организовал убийство?
— Нет, зачем же? Спрошу то, что хочу узнать, прежде всего: что ему от меня нужно? И посмотрим, как он ответит. Теперь моя очередь наблюдать за реакцией.
Юзеф только покачал головой, подняв брови, но ничего не сказал. Зачем? Если решение принято, спорить бесполезно.
Через некоторое время Элен вновь встретилась с де Бретоном. Был праздник Покрова, и она только что вернулась из церкви, когда ей доложили, что господин де Бретон просит его принять. Переглянувшись с Юзефом, Элен пробормотала: «На ловца и зверь бежит», и ответила:
— Проси.
Француз, как всегда был любезен, говорил много комплементов, но сегодня Элен пропускала их мимо ушей, не отвечая, хотя и смотрела на гостя внимательно. Он заметил необычную реакцию собеседницы, умолк, а затем спросил:
— У вас что-то случилось, мадмуазель Елена?
— Нет, всё хорошо. Почему вы спрашиваете?
— Мне показалось, что вы чем-то озабочены, и моё присутствие — лишнее.
— Нет, что вы, месье Пьер, оно как раз не лишнее. Я хотела бы задать вам один вопрос.
— Спрашивайте, мадмуазель Елена, я с удовольствием отвечу вам.
— Чего вы от меня хотите, сударь?
Любезная улыбка замерла на губах барона. Глаза, прищурившись, оценивающе внимательно смотрели на девушку. Такой поворот беседы можно было считать удачей. Но только в случае, если бы на её месте был мужчина.
— Что вы имеете в виду, сударыня? — решил уточнить он.
— Нет, это что вы имеете в виду? Это и есть мой вопрос. Если бы вы пытались за мной ухаживать, было бы понятно, чего вы ждёте от меня. Но этого нет. Если бы наши встречи были случайны, то и вопроса не возникло бы. Но они явно не случайны, по крайней мере, большинство из них. Должна же быть какая-то причина, объяснение всему. Я, простите, не слишком верю, что у вас не находится более важных дел или более приятного времяпрепровождения, чем встречи со мной. Так в чём же дело?
— Вы не правы. Мне очень нравится беседовать с вами. Это чистая правда.
— Верю. Но это не всё и не главное.
Барон взглянул на Юзефа и сразу отвёл глаза. Тот понял, взглядом спросил Элен, слегка кивнул, извинился и вышел, сославшись на неоконченное дело.
— Теперь мы одни, месье Пьер. Так вам будет удобнее разговаривать?
— Прежде всего, так будет удобнее вам.
Барон встал, прошёлся по комнате, обдумывая следующие слова. Остановился напротив сидящей в кресле Элен.
— Я никогда не стал бы говорить с вами так, как буду говорить сейчас, если бы вы были обычной девушкой. Но вы решили играть открыто, что называется «карты на стол». Я принимаю вашу манеру разговора и скажу правду. Мне бы хотелось, чтобы вы помогли мне в моих делах. Они направлены на то, чтобы следующим королём королевства Польского стал Станислав Лещинский. Теперь уже можно говорить об этом, так как мне стало известно, что король Август Сильный при смерти.
Элен молчала. Всё это было для неё слишком неожиданно. Она ожидала интриг, придворной игры, но политика?.. Потом спросила, медленно произнося слова, как бы раздумывая:
— А причём здесь Франция? Это касается только Польши и её сейма — кого избрать королём. Какое дело вашей стране до этих проблем?
— Не скрою, для Франции выгодно иметь на польском троне короля Станислава. Многие вопросы, давно уже тормозящиеся польским правительством, решились бы сами собой.
— То есть, вы хотите, чтобы я делала что-то на благо Франции. Это с какой же стати?
— Ну почему же только Франции? Такой вариант принёс бы выгоду и Польше. Я уже говорил вам как-то, что хорошо, когда правители стран — родственники.
— А я ответила вам тогда и повторю сейчас: это хорошо только до тех пор, пока у этих родственников мир в «семье». И потом, король, получивший трон с помощью другого государства, становится зависим от этого государства, и я не понимаю, как такой король может учитывать интересы своей собственной страны, защищать их, если они пойдут вразрез с интересами тех, кому этот король обязан троном. Вы подумайте: он имеет долг перед чужой страной, а не перед своей! Вы считаете это нормальным?
— Это ваше личное мнение, сударыня, причём мнение не политика, а обывателя. В нём слишком много пафоса и романтики.
— А в ваших словах слишком много цинизма.
— Пусть так. Но у вашей страны есть только два варианта на сегодняшний день. Либо она принимает короля Станислава, а вместе с ним — помощь Франции, либо окажется полностью зависимой от России.
— Замечательно. А вы не находите, что есть ещё и третий вариант: Польша никогда не будет в подчинении у кого-то?
— Это всё пустые слова и надежды. Золотой век Королевства Польского прошёл, и, поверьте, это понимают многие дворяне в самой Польше. Они осознают, что сейчас стране необходима поддержка со стороны сильного государства, поэтому поддерживают идею сделать королём Лещинского. Если сейм не примет его кандидатуру, может начаться война. Война внутри страны, во время которой одни поляки будут убивать других. Конечно, в таком случае, Франция не останется в стороне и примет участие в военных действиях. Представьте себе, может погибнуть масса людей, ваших соотечественников, которые останутся в живых, если решение сейма будет правильным.
— Правильным? Скажите лучше — выгодным для вас. Решение сейма всегда правильно, потому что это мнение людей, живущих в своей стране.
— Хорошо, давайте оставим политику, поскольку, я вижу, что здесь мы с вами не договоримся. Но у вас есть и другой резон помогать мне.
— Да? Какой же?
— Деньги. Да-да, всё те же вечные деньги. И прошу заметить, это будут немалые суммы. Король Франции не жалеет их для своих…
— …шпионов, — воспользовавшись крошечной паузой в его словах, закончила Элен, однако барон не смутился.
— Да, если хотите — шпионов. Теперь сказано всё, и я жду вашего ответа.
Элен молчала. Первым порывом было желание кликнуть Штефана и выставить де Бретона из дома. Потом она решила, что уж если начала этот разговор, нужно выяснить всё до конца.
— Нет, не всё, — сказала она, наконец. — Чтобы ответить да или нет, я должна знать, что вы мне предполагаете поручать. Что я должна буду делать, если соглашусь?
— Ничего особенного. Вы будете делать всё то же, что и раньше — бывать на прогулках, во дворце, на охоте, в церкви. И разговаривать. В основном — слушать. А потом, встретившись со мной, передавать эти разговоры, если заметите в них что-то интересное. При вашем уме, вы, я думаю, сообразите, что именно. Теперь всё?
— Последний вопрос. Господин Маньан знает о вашем разговоре со мной?
— Да. Он и предложил обратить на вас внимание.
— А-а! Значит он, а не вы, — Элен усмехнулась.
— Что ж в этом странного, — в голосе барона мелькнуло раздражение. — Это он отвечает перед королём за удачную или неудачную работу, я только подчиняюсь. Но это не означает, что я не выделял вас среди других.
— Да-да, я понимаю, — безразличным тоном произнесла Элен. — Я должна подумать.
— Подумать? Я бы предпочёл получить ваш ответ сейчас.
— Я тоже, многое, что предпочла бы. Но вы должны понимать, сударь, что такие решения нельзя принять в одну минуту. Прежде всего, нужно всё взвесить.
— В таком случае, взвесьте заодно и то, что обратного пути у вас не будет. Да, его и сейчас уже нет.
— Вот как? И что же случится, если я не соглашусь? Или потом передумаю?
— Я не хочу вас пугать, но…
— Пугать? Вы рассчитываете испугать меня? — Элен смотрела на де Бретона с улыбкой, но эта улыбка не была ни весёлой, ни милой. В ней перемешались презрение, насмешка и скрытая ярость. — Чем же? Уж не тем ли вариантом, который показали нам в лесу? — сейчас ей всё стало ясно: Юзеф был прав.
Де Бретон чуть шевельнул бровями, слегка улыбнулся, оценив точность выводов Элен. Да, Маньан прав, эта девица отличается от других. Она могла бы сделать неплохую карьеру политика, будь она мужчиной.
— Может быть, и таким, — жёстко и уже без улыбки ответил он. — Но скорее всего вам придётся просто уехать из России. И естественно, с возмещением уже выплаченной вам суммы.
— А если я не смогу вам вернуть эти деньги, то?…
— Мне неприятно об этом говорить, но в таком случае вы будете отправлены во Францию, в один из замков, где останетесь до тех пор, пока ваши родные или друзья не выплатят ваш долг. Но и это ещё не всё. Покидать Россию вам придётся очень спешно, чтобы гораздо большие неприятности не настигли вас.
— Какие? О чём вы?
— Вот об этом, — де Бретон показал ей окровавленную лайковую перчатку, одну из подобранных в лесу. — Думаю, вы узнаёте вышивку на ней? Да, это ваша перчатка. И, поверьте, найдутся свидетели того, что тот несчастный умер по вашей вине. А после вашей удачной стрельбы по подушкам, никто не усомнится, что это правда. А причину вашего столь…э-э… импульсивного поступка объясню я. Думаю, что придумать нечто возмутительное у меня таланта хватит.
— Что же такое сделал тот человек, который умер в лесу у меня на руках? — никак не отреагировав на слова де Бретона, спросила Элен.
— Он выполнял серьёзные поручения, и в последнее время стал это делать нечестно.
— Нечестно? — Элен коротко рассмеялась. — Вы говорите о честности? Вы?
— Хорошо, я не так выразился, — де Бретон опять не смутился. — Он не оправдал наших надежд и стал опасен, поскольку ему стало многое известно.
— Ах, вот как… Хорошо, я учту всё это, когда буду принимать окончательное решение. Это всё? А то у меня намечено на сегодня несколько дел.
— Да, это всё. Но через два дня я жду вашего решения. Думаю, этого времени хватит с лихвой, чтобы не ошибиться.
Вот теперь он был настоящим: холодный, циничный, умный, расчётливый.
Когда француз ушёл, Элен позвала Юзефа и пересказала весь разговор. Он был встревожен.
— Этого только не хватало! Мало нам личных проблем, так тут ещё и политика появилась! И что ты собираешься делать?
— Пока думаю. Но вполне возможно, соглашусь.
— Не сомневался! — язвительно заметил Юзеф. — Тебя просто так и тянет влезть в очередную сомнительную и опасную авантюру. Надеюсь, ты не из-за французских денег думаешь впутаться в это? — снова поддел он.
— Нет, — серьёзно ответила Элен, — я думаю о другом. Но сначала скажи мне: как ты относишься к тому, что королём Польши станет Станислав?
— Знаешь, до сегодняшнего разговора я не был против. Мне казалось, что если таково будет решение сейма, это будет неплохо. Он уже был на польском престоле и может учесть свои ошибки при второй попытке, чтобы больше его не потерять. Но сейчас…
— Хочется сделать всё наоборот, да? Назло?
— Да, — кивнул Юзеф. — Понимаю, что это какое-то детское чувство, но ничего не могу с собой поделать. Если на стороне Станислава такие люди, как этот де Бретон, то пусть уж лучше кто-нибудь другой станет королём. Может, и не хуже будет.
— Что ж, ты меня успокоил. Теперь мне не нужно будет делать выбор между интересами моей первой и второй родины. Раз барон сказал, что Россия против возведения на престол Лещинского, значит, это ей не выгодно.
— И это значит, что она, возможно, поддержит другого кандидата, которого выдвинет сейм.
— Да. Только очень не хотелось бы, чтобы началась война.
— Если сейм будет единодушен, войны не будет.
— А ты веришь в единодушие сейма? Ведь в одном де Бретон прав: кто бы ни претендовал на трон, это будет ставленник либо Франции, либо России. Я об этом не задумывалась, но, похоже, что это правда. Так что, по сути, Польше предстоит выбор не между возможными королями, а между Россией и Францией.
— Ты только что это поняла? — грустно улыбнулся Юзеф.
— А ты? Ты знал об этом раньше?
— Об этом разговаривают давно. Просто ты так сосредоточена на своих собственных проблемах и делах, что не слышала ничего другого.
— Тогда… какой вариант тебе самому больше нравится? Россия или Франция?
— Тот, о котором ты сказала де Бретону. Самостоятельная Польша. А два других… Какая разница, кому подчиняться? Главное, что придётся подчиняться! — Юзеф встал, прошёлся по комнате, успокаиваясь. Остановился. — Ладно. Лучше скажи, что будешь делать? Если ввязываться в такие игры, нужно всё хорошо обдумать.
— Я не собираюсь особо усердствовать, ты сам знаешь, у меня есть свои интересы в России. Поэтому, я думаю согласиться на предложение де Бретона, но докладывать ему… не всё.
— Это опасно, — покачал головой Юзеф. — Долго водить его за нос не удастся. Тебе придётся говорить что-то конкретное хотя бы время от времени. Иначе игра закончится, едва успев начаться, и нам придётся уехать.
— Ты можешь предложить лучший вариант? — саркастически спросила Элен, но Юзеф в ответ неожиданно кивнул.
— Да. Если уж играть в политику, то по правилам политиков. Думаю, тебе не может понравиться роль пешки. А ведь можно стать тем, что называется фигурой с прикрытием. Нужно найти человека, который заинтересуется поведением француза и его делами.
— И кого? Каким образом можно найти такого человека? Ведь он должен быть ещё и влиятельным.
— Несомненно. И ты знаешь такого человека. И что ещё более важно, он знает тебя.
— Кого ты имеешь в виду?
— Не догадываешься? Или ты уже многим придворным успела подарить по роскошной лошади?
— Бирон?!
— Да. Господин Эрнст Бирон. Уж кто, как не он должен стоять на страже интересов России.
— Не знаю… Мне кажется, что он стоит, скорее, на страже свих собственных интересов.
— Которые никак не связаны с Францией и французами. Ты не заметила, что у Маньана довольно натянутые отношения с ним?
— Не столько сама заметила, сколько много раз об этом слышала. В Зимнем часто это обсуждают. Даже несколько анекдотов есть на эту тему.
— Вот именно. При таком положении вещей он с удовольствием уцепится за любую возможность, чтобы насолить французам.
— Да. В этом есть смысл. Можно попытаться. Только нужно придумать, как связаться с фаворитом. Я уверена, что люди де Бретона будут следить за нами.
— Это верно. Но я, кажется, знаю человека, который пойдёт к Бирону, — Юзеф с улыбкой смотрел на Элен. — Они будут следить за нашими воротами. А как насчёт того выхода, который ведёт на соседнюю улочку? Не пора ли им воспользоваться?
— То есть к Бирону пойдёт пан Ален? — усмехнулась Элен. — Ты же, вроде, всегда был против моих похождений с переодеванием.
— Постепенно привыкаю, — проворчал Юзеф. — И естественно, не отпущу тебя одну. Так что? Принимаешь такой вариант?
— Безусловно.
Вечером следующего дня Эрнсту Бирону, уже подумывающему, не пойти ли почивать, доложили, что какой-то молодой человек, остановленный у входа в Зимний дворец, просит принять его немедленно, уверяя, что должен сообщить что-то важное, а прийти в другое время не может. Вместо своего имени он просил передать: «Тот, кто содействовал в доставке саврасого Кречета». Бирон, разумеется, понял, о каком Кречете идёт речь, но кто такой этот молодой человек не имел понятия. Он предположил, что это может быть красавец-поляк, который везде сопровождает панну Соколинскую. И что ему могло понадобиться? Заинтригованный, Бирон велел привести позднего визитёра в малый кабинет.
Когда вошедший поклонился, Бирон отметил, что это не тот человек, о котором он подумал: ниже ростом, изящнее и вроде бы моложе. Лица в полутьме не было видно.
— Вы странно отрекомендовались, — начал разговор Бирон. — Я что-то не припоминаю вас, хотя хорошо знаю, о каком коне идёт речь.
— Вашу светлость видимо ввело в заблуждение моё мужское платье, — голос был приятным, смутно знакомым и мог бы принадлежать как юноше, так и…
— Бог мой! Вы — госпожа Соколинская?
— Да, ваша светлость. Простите мне мою вольность в одежде, но только так я могла надеяться прийти во дворец неузнанной.
— Нет-нет, не извиняйтесь! Вы прекрасно выглядите в любой одежде, — любезно ответил вельможа, скользя взглядом по стройной фигуре, которую на сей раз не скрывали пышные оборки, корсет и кринолин. То, что он видел, ему явно нравилось, несмотря на излишнюю, по его мнению, худобу. Он предпочитал более пышных женщин. У царского фаворита мелькнула приятная мысль, не в расчёте ли на интимную встречу явилась сюда эта оригинальная полячка, так не похожая на остальных женщин, с кем ему приходилось до сих пор встречаться. Но следующие слова панны развеяли его возникшее было желание.
— Я взяла на себя смелость прийти сюда, так как не знаю, как мне поступить. В политике я ничего не понимаю и из-за этого попала в неприятное положение, — Элен, сделав шаг вперёд, попала в круг яркого света шандала. Когда она взглянула снизу вверх на высокого Бирона, он увидел в её глазах слёзы. — Ваша светлость, ради Бога, подскажите мне, что делать! Месье де Бретон грозит, что заставит меня уехать из России, да ещё и заплатить немалые деньги, если я не соглашусь… А я не хочу… А он следит за моим домом, и мне пришлось… — речь девушки стала бессвязной, голова склонилась.
Но для его светлости хватило простого упоминания имени француза, которого он давно хотел поймать на чём-нибудь, впрочем, как и его непосредственного начальника.
— Де Бретон? Причём здесь де Бретон? Что ему нужно от вас? — резко спросил он. Потом добавил уже спокойнее: — Садитесь и рассказывайте.
Элен села на указанный стул и оказалась вся ярко освещена. Её собеседник при этом остался в тени. Она кратко рассказала ему почти всё. Умолчала лишь о сцене в лесу. Всё это время Бирон, сидя напротив, не только внимательно слушал её, но и наблюдал за ней. И ни разу она не дала ему повода сомневаться в правдивости своих слов. Слёз больше не было (и те-то, которые он заметил в начале разговора, Элен еле выдавила), говорила она уверенно. Но вместе с тем нельзя было сказать, что это заученный текст. Когда она закончила, Бирон встал, прошёлся по кабинету. Потом спросил:
— Чего вы, собственно, хотите? Чтобы он просто оставил вас в покое?
— Я бы этого очень хотела, но…но не верю, что так будет.
— Тогда зачем же вы пришли ко мне? Разве не за защитой?
— За советом. Для того чтобы месье де Бретон не навредил мне, я готова отчитываться перед ним. Но решила, что буду говорить либо о каких-то мелочах, не имеющих отношения к политике, либо буду что-то придумывать. Но при этом я могу случайно выдумать то, что повредит моей стране.
— И России?
— Да, конечно, и России.
Бирон ещё раз прошёлся и остановился у окна, глядя на своё отражение в тёмном стекле.
— Иными словами, вы готовы играть в политику, в которой, по вашим словам, ничего не понимаете. Зачем? Вы чего-то не договариваете, — опытный интриган просто носом чувствовал какой-то подвох.
Элен опустила голову, помолчала несколько секунд и тихо произнесла заготовленные на случай такого вопроса слова:
— Я не хочу, чтобы польским королём стал Станислав Лещинский.
— Почему?
— Это вопрос симпатии и антипатии. Человек не волен в этом.
— И всё же у всякой антипатии должна быть хоть одна причина.
— Вряд ли человек добьётся чего-либо лучшего во второй раз, не добившись в первый. Господь дал пану Лещинскому шанс стать королём, а он не смог удержаться на престоле.
— Не очень убедительно. Ну, хорошо, будем считать, что я поверил вам. Чего же вы ждёте от меня?
— Мне бы хотелось все свои… доклады месье де Бретону сначала доносить до вас, чтобы вы дали разрешение или запретили говорить.
— Ммм… Это слишком сложно. Барон — стреляный воробей и легко заметит всю эту…суету. Уж лучше сделать по-другому, — видимо, Бирон всё же поверил Элен и теперь прикидывал, как выгоднее воспользоваться ситуацией. — Я найду способ передавать вам то, что следует довести до ушей барона. Это можно делать… э-э… за картами, — он задумчиво смотрел в одну точку, видимо на ходу составляя план будущей игры с французом, — или в церкви, это ещё удобнее.
— Можно передавать и через пана Вольского.
— Это тот ваш телохранитель, о котором идёт так много пересудов? — улыбнулся Бирон.
— Пересудов? О чём? Он мой троюродный брат, хотя я и называю его кузеном. А то, что он взял на себя обязанности телохранителя — его самостоятельное решение. Я благодарна ему.
— Хорошо-хорошо, я понял. Так он тоже в курсе? Что ему известно?
— Всё, что мне. Ведь он всегда рядом.
— И барон говорил с вами в его присутствии?
— Нет, но я передала пану Вольскому весь разговор от слова до слова. Как и вам, ваша светлость. И это пан Вольский посоветовал мне обратиться к вам. Он сказал: «Кто, если не его светлость стоит на страже интересов России».
— Вот как. Приятно. Тем более что это правда… Что ж, будем считать наш разговор успешно завершённым. Я уведомлю вас о том, кто будет моими посланниками, — и, видя некоторое разочарование на лице Элен, он добавил с улыбкой: — Не переживайте, я не забуду о вас. Я тоже заинтересован в этом деле. Это будет восхитительная шутка: опытного французского интригана обыграла молоденькая девушка! — и он тихо рассмеялся с довольным видом.
А на следующий день в доме Элен вновь появился де Бретон. Он пришёл за ответом. Элен приняла его в той же небольшой комнате, выполняющей роль гостиной. Она стояла возле окна, разговаривая через плечо, и не предложила сесть посетителю. Она сразу заявила, что всё обдумала и согласна, но следует обговорить ряд мелких вопросов. Довольный тем, что всё устроилось, и можно будет доложить о своей удаче Маньану, барон благосклонно поинтересовался, какие это вопросы.
— Для начала мне хотелось бы знать, могу ли я свободно ездить по России. Ведь у меня есть свои дела и интересы.
— Конечно. Люди везде разговаривают, а ваша задача — слушать их и запоминать то, что услышали. Просто уведомьте меня, куда вы направитесь. Что ещё?
— Что, если интересующие вас сведения будут попадаться редко?
— А я и не жду от вас ежедневного отчёта, — пожал плечами де Бретон. — Было бы глупо рассчитывать, что люди каждый день будут говорить о чём-то серьёзном.
— Как я буду перед вами отчитываться?
— При личной встрече. Мы ведь всё равно часто встречаемся, — барон усмехнулся. — Некоторые даже считают, что у нас роман.
Вот этого говорить не стоило, её и так раздражали намёки окружающих на их близкие отношения с французом.
— А если будет необходимость сообщить нечто срочное?
— Срочное? Ммм…Тогда отправьте кого-нибудь ко мне в дом с запиской, в которой будет просто один наклонный крест. Там всё поймут и свяжутся со мной, где бы я ни был. А уж я постараюсь найти вас.
— То есть, никому другому ничего не передавать?
— Нет. Только мне. А вы на редкость обстоятельны, выясняете каждую мелочь.
— Я предпочитаю абсолютную ясность.
— Почему же вы тогда не спрашиваете о сумме гонорара, причитающегося вам при каждом отчёте?
— Это меня не волнует.
— А зря, сумма должна заинтересовать вас. Деньги никогда не бывают лишними.
Элен резко повернулась и со злостью взглянула ему в глаза:
— Вы меня вынуждаете заниматься тем, что мне противно. Но это не означает, что я согласилась на это ради финансовой выгоды. Вы не смеете считать меня купленной!
— Боже мой, зачем же принимать всё так серьёзно! Уверяю вас, мадмуазель Елена, ничего страшного во всём этом нет. А получать деньги вам понравится. Жизнь в столичном городе требует больших расходов, поэтому они будут для вас очень кстати.
— Было бы очень кстати, если бы вы вовсе не встретились на моём пути, сударь. Скажите уж, наконец, правду, месье де Бретон, вы рассчитываете этими…гонорарами надёжнее связать меня, не дать возможности отказаться?
— Пусть так. Какая разница, как сказать? — пожал плечами де Бретон. — Я стараюсь видеть везде позитивные вещи, а вы обращаете внимание только на негативные стороны; я привык выражаться более мягко, а вы предпочитаете более резкие слова.
— Я предпочитаю называть вещи своими именами и не прятаться за лицемерными фразами. Что же касается тех денег, которые вы будете мне платить, то тратить их я не собираюсь, и, если возникнет необходимость, верну их вам.
— Вы рассчитываете таким образом сохранить независимость? — барон засмеялся. — Напрасно! Во-первых, я не видел ещё ни одной женщины, которая не уступила бы желанию потратить лежащие у неё деньги. Хотя бы часть из них. А во-вторых, за то время, которое пройдёт, набегут, так сказать, проценты. Это тоже условие сделки. Так что, желая выйти из игры, откупиться, вы должны будете вернуть гораздо большую сумму.
— О каких ещё условиях я не знаю?
— Теперь обо всех.
— Тогда — моё условие.
— Ваше условие? Любопытно. Какое?
— Я хочу, чтобы наши встречи стали реже. Если мне будет, что вам сказать, я подам знак, а без этого не подходите ко мне.
— Я вас обидел, — француз великолепно разыгрывал искреннее сожаление.
— Нет. Вы просто мне противны.
— А вот вы мне симпатичны, мне интересно с вами. Я никогда бы не стал портить с вами отношения, но на карту поставлено сейчас очень многое, идёт большая игра, в которой свою роль может сыграть любая… — он замешкался, подбирая слово.
— …самая мелкая карта, — кивнула Элен. — Что ж, по крайней мере, наконец, честно.
— Я собирался сказать совсем другое.
— А сказали правду. Я понимаю, политик остаётся политиком. Вот поэтому я настаиваю на сокращении наших встреч.
— Хорошо, но это может привлечь внимание. Последнее время нас часто видели вдвоём.
— Во-первых, не вдвоём, а втроём, мы с вами ни разу не оставались наедине, кроме нашей прошлой встречи. А во-вторых: чего вы боитесь? Да, все заметят. Ну и что? Поговорят немного о нашем «разрыве». Или вы боитесь потерять репутацию неотразимого кавалера?