Наследник

Клеймение

Двадцать сов спустились в тесный каньон. Впереди летела Нира с Нироком, сразу за ними следовал Жуткоклюв.

Пыльнобровка, как всегда, летел рядом с другом. Снова, в который раз, он ломал голову над причиной своего возвышения. Вместе с командирами главных элитных подразделений ему позволили принять участие в торжественном ритуале Клеймения, последней церемонии, которой удостаиваются павшие в бою военачальники.

«Разумеется, только те из них, чьи тела сохранились для погребения, — подумал про себя Пыльнобровка. — Слишком часто первыми добираются до мертвецов стервятники, а тела воинов, смертельно раненных над морем Хуулмере, навеки пожирает пучина».

Но Клудду в этом смысле повезло: он погиб во время битвы в пещере. Его тело, от которого теперь остались одни лишь кости, день и ночь охраняла стража, дожидаясь, пока посланцы принесут огонь, необходимый для проведения священной церемонии Клеймения.

Нирок никогда раньше не бывал в этой пещере и был ужасно взволнован. Сегодня он впервые увидел кости своего отца — великого Клудда, за крыльями которого он поклялся следовать; величайшего предводителя Титонического Союза, чьи отвага и боевая ярость вселяли ужас в желудки врагов. Его отец погиб от когтей своего брата Сорена во время кровавой битвы Огня и Льда.

Нирок очень волновался, видимо, поэтому Нира и разрешила Пыльнобровке лететь с ним рядом. Даже когда процессия влетела под своды мрачной пещеры, и тьма готова была поглотить их, Нира проследила за тем, чтобы Пыльнобровка оставался подле наследника.

«Как изменилась моя жизнь! — в который раз подумал про себя Пыльнобровка. Я так привык быть совой, с которой не считаются, и вот теперь лечу среди самых важных Тито!»

Они направились в заднюю часть пещеры и расселись на широком карнизе. Внизу, на каменном полу, были разложены какие-то белые палочки, а возле стены стояла металлическая маска.

Мама рассказывала Нироку, что его отец всегда носил эту маску, чтобы скрыть свой изуродованный в битвах лицевой диск. Еще мама говорила, что из-за маски отца часто называли Металлический Клюв. Это была одна из первых сказок, которые она рассказала ему на ночь…

Мама часто рассказывала Нироку о храбрости и подвигах его отца, о том, каким он был смелым и неукротимым бойцом. Нирок любил слушать эти истории, но эта ему не нравилась. Он ее боялся. Ему не нравилось, что никто никогда не видел лица его отца.

— Значит, мой отец всегда разговаривал через свой металлический клюв? — спросил он однажды.

— Разумеется, как же иначе? Этот клюв придавал его голосу восхитительную глубину, — отвечала мать. — Такой глубокий резонанс…

Нирок не знал, что такое резонанс, но спрашивать не решился.

Мама вытянула крыло и похлопала Нирока по плечу.

— Лети за мной, Нирок, — приказала она. — Мы должны поклювиться останкам твоего отца.

— Как это — «поклювиться»? — не понял Нирок.

— Отдать последний долг, склонить клюв над его прахом.

— Попрощаться? — уточнил Нирок.

— Да! — рявкнула мать. — Прекрати задавать вопросы!

«Глаукс, она опять разозлилась, — робко подумал Нирок. — Пожалуй, мне лучше заткнуться».

Но он должен был задать еще один вопросик, самый последний…

— Мам, а можно Пыльнобровка полетит со мной?

— Разумеется, дитя мое. Пыльнобровка тоже может полететь.

Пыльнобровка изумленно мигнул. «А вот это уже настоящее чудо!» — подумал он, гордо распушив грудку.

— Спасибо, мама, — вежливо поблагодарил Нирок, благоразумно проглотив вопрос: «А чему мы должны будем поклювиться?»

И очень скоро увидел ответ на него. Белые, похожие на палки, штуки, валявшиеся на полу пещеры, оказались костями отца. Над ними стояла огромная лохматая масковая сипуха. На полу возле ее лап Нирок увидел небольшое металлическое ведерко. Пыльнобровка рассказывал ему, что в таких ведерках кузнецы переносят горящие угли.

Нирок с любопытством заглянул в ведерко и увидел внутри ослепительно оранжевое свечение. Незнакомая дрожь сотрясла его желудок. В следующий миг кто-то больно клюнул его в спину, и Нирок услышал над самым ухом свирепый голос Ниры:

— Внимательнее! Перед тобой кости твоего отца! — Помолчав, она добавила: — Видишь ту, большую, кость, что лежит посередине кучи?

— Да, — тихо ответил Нирок.

— Видишь, она расколота надвое?

— Да, — снова повторил он.

— Это позвоночник. Сорен, ужасный брат твоего отца, нанес такой страшный удар, что спина Клудда сломалась пополам. Я хочу, чтобы ты запомнил это, мой сын. Никогда не забывай об этом.

— Да, мама.

— Обещай! — с неожиданной яростью потребовала Нира.

— Обещаю, мама. Я никогда об этом не забуду.

Пыльнобровка знал, что такое кости. Он знал, что такое смерть и как совы погибают в бою. Но сейчас он думал не о смерти, а о том, почему ему разрешили присутствовать на священной церемонии. Эта честь выходила за пределы той странной благосклонности, которую Нира оказывала ему со дня появления на свет Нирока.

Пыльнобровка отлично помнил, как Нира обвинила его и всех пепельных сов в позорном поражении Чистых. Одна малая пепельная сова до сих пор томилась в тюрьме по обвинению в измене и трусости. Можно подумать, что огромная армия Чистых была разгромлена исключительно по вине пепельных сов! На самом деле этот вид сов занимал такое низкое положение, что им вообще не поручали ничего сколько-нибудь важного. Просто Нире нужно было кого-то обвинить в поражении, вот она и нашла, на ком сорвать свою ярость…

Но уже через два дня после битвы, когда Нирок появился на свет, Нира вдруг пригласила Пыльнобровку в свою пещеру в расщелине скалы, и попросила посторожить птенца, пока она слетает на охоту. Это была высочайшая честь, тем более для презренной пепельной совы.

Пыльнобровка полюбил Нирока с первого взгляда. Именно с этого дня началась их дружба, которую Нира всячески поощряла.

Пыльнобровка настолько сблизился с наследником, что однажды открыл ему свою самую большую тайну. Он признался, что ненавидит имя, которое дали ему Чистые, и что когда-то его звали по-другому. Ему казалось, что раньше у него было какое-то более благозвучное имя… например, Эдгар или Филипп.

Нирок тогда серьезно выслушал его и вдруг спросил, каким именем ему хотелось бы называться. Никто никогда не задавал Пыльнобровке подобного вопроса. Он задумался на минуту, а потом сказал: «Филипп. Да — Филипп».

С тех пор, когда они оставались одни, Нирок называл Пыльнобровку Филиппом. Это была единственная трещинка в безупречном облике Нирока, но Пыльнобровка еще сильнее полюбил своего друга за этот изъян. Он чувствовал, что ему оказана настоящая честь, которая не имела ничего общего с непонятной благосклонностью Ниры.

Пыльнобровка не раз предупреждал Нирока, что тот подвергает себя опасности, нарушая закон. Но Нирок только пожимал плечами и просил его не беспокоиться. «Я буду называть тебя Филиппом и заглажу этот проступок особыми успехами в чем-нибудь другом», — говорил он. Пыльнобровка не сомневался в том, что Нирок сдержит свое обещание.

И вот теперь Пыльнобровка стоял рядом с Нироком и смотрел на кости совы, которую когда-то звали Клуддом, Верховным Тито. Он видел, что несмотря на замечание матери, Нирок то и дело украдкой поглядывает на кузнеца и ведерко с углями. Казалось, огонь интересует наследника куда сильнее, чем прах его отца. Пыльнобровка мысленно усмехнулся: «Может быть, Нирок менее безупречен, чем я думаю?»

Пыльнобровка никогда не видел, чтобы Нирок проявлял такое непослушание, как сегодня. К счастью, Нира ничего не замечала. Она не сводила глаз с костей.

— Пришло время отдать последние почести нашему предводителю, Верховному Тито Клудду, который погиб в бою, как подобает настоящему солдату… — начал Жуткоклюв.

Нира знаком велела Нироку отойти к стене пещеры. Жуткоклюв продолжал свою речь, а в этом время кузнец по имени Гвиндор приблизился к кучке костей и торжественно бросил на них сверху охапку сухого хвороста. Затем вытащил из ведерка уголь и возложил его на хворост. В тот же миг над костями вспыхнуло яркое пламя. Тьма пещеры озарилась трепещущим светом, тени заметались по стенам.

Нирок моргнул. Никогда в жизни он не видел таких теней. Они были огромные. Они колыхались и танцевали на стенах пещеры какой-то странный танец. Неожиданная мысль молнией пронеслась в его:

«Свет рождает тени! Смотри на огонь! Смотри на огонь! — Он перевел глаза на пламя. Желудок его задрожал. — Я пришел сюда, чтобы увидеть, как кости моего отца превращаются в пламя. Но увидел нечто иное!»

Нирок видел перед собой незнакомую страну. По ней бродили неведомые четырехлапые существа с глазами странного цвета. Костер разгорелся, но сквозь громкий треск и шипение огня до Нирока доносилось низкое угрожающее рычание чудесных зверей. В воздухе над странными существами проплывали серые клубящиеся тени.

А потом Нирок увидел что-то еще. Желудок у него вздрогнул и рухнул в когти. Наследник впился глазами в пламя. Сначала ему показалось, будто он видит язык огня. Оранжевый, с синей сердцевиной цвета ясного летнего дня. Но по мере того как Нирок продолжал смотреть, он разглядел вокруг голубого лепестка ободок какого-то другого цвета… Точно такого же, как глаза странных животных.

«Может быть, это и есть зеленый цвет?» Значит, это листья? Может быть, именно об этом цвете пытался рассказать ему Пыльнобровка, когда говорил о деревьях?

Нирок инстинктивно подался вперед, поближе к огню. Какая-то неведомая сила притягивала его, словно хотела втащить в самый центр погребального костра.

Нира пела старинную погребальную песнь, которую всегда поют на тризне по погибшему воину, и все воины смотрели на нее — все, кроме кузнеца Гвиндора. Он не сводил глаз с Нирока.

Молодой наследник что-то увидел, в этом не было сомнений! Старый кузнец понял это по немигающему взгляду Нирока, неподвижно устремленному в пылающий огонь костра.

Гвиндор всмотрелся в отражение пламени в черных глазах Нирока, и у него похолодело в желудке. Ему показалось, будто в глазах юнца он увидел отражение Угля Хуула…

Как и все кузнецы, Гвиндор знал, что огонь живой и что устройство его не слишком отличается от устройства совы. Есть у огня и сердце, и, разумеется, желудок. Лишь немногие совы обладают даром заглянуть в душу огня и увидеть этот желудок.

Не только Гвиндор, но даже Бубо, знаменитый кузнец Великого Древа, и тот не видел души огня. Говорят, из всех живущих сов таким даром обладал лишь старый Орф, кузнец из Северных царств, с острова Черной Гагары, который ковал лучшие боевые когти во всем совином мире.

Даже в давние времена на свете было всего несколько сов, умевших видеть желудок огня. Но никто из них не сумел отыскать легендарный Уголь Хуула.

Много легенд сложено об этом Угле, много сказаний сказывают о страшных силах, которые таятся в его глубокой синеве. Говорят, синева его похожа на цвет самых горячих углей, которые так ценят кузнецы. Но Уголь Хуула был не просто горячим угольком, совсем не просто…

Гвиндор никогда еще не видел, чтобы сова так пристально смотрела в огонь, как этот юнец. Глаукс, да он же совсем птенец! Что он там увидел? Кузнец покачал головой. Не зря он не хотел лететь в каньоны, ох, не зря! Он не желал иметь ничего общего с Чистыми.

После последней битвы Гвиндор решил держаться подальше от этих безумных сов с их завиральными идеями о какой-то особой чистоте сипух. Кстати, о чистоте… Почему эта пепельная сова стоит так близко к наследнику великого Клудда? Это противоречит всем обычаям Чистых!

Почему же Гвиндор все-таки отправился сюда из самого царства Амбалы? Он отлично помнил ту ночь, когда принял решение лететь. Рано вечером к нему прилетела странная пятнистая сова по имени Мгла, которая жила с орлами. Поговаривали, будто бы под именем Мглы на самом деле скрывается легендарная Гортензия, героиня Амбалы, которая когда-то была лазутчицей в каньоне Сант-Эголиус.

Героические подвиги Гортензии давным-давно вошли в историю и предания Амбалы; с тех пор там всех сов называли Гортензиями, независимо, будь то самец или самка. Гвиндор не знал, правдивы ли слухи по поводу Мглы. Он просто любил поболтать с ней, когда она прилетала. Мгла была совсем старой, и так выцвела с годами, что стала еще больше напоминать туман, чем живую сову.

Гвиндор давно заметил, что после встречи с Мглой ему снятся странные сны, которые он плохо помнил после пробуждения…

То же случилось и в ту ночь. Накануне Жуткоклюв и Зверобой, два лейтенанта Ниры, просили его прилететь на церемонию Клеймения в каньоны. Гвиндор поначалу отказался, как отказались и другие кузнецы, к которым обращались посланцы. Но в ночь после визиты Мглы он вдруг проснулся от странного сна и решил — без всякой видимой причины — что должен лететь и оказать Чистым эту небольшую услугу, хотя терпеть не мог ни Ниру, ни ее приспешников. Стершийся из памяти сон каким-то непонятным образом поселился у него в желудке и гнал в дорогу.

И вот теперь, глядя на молодого совенка, не сводившего немигающих глаз с сердца огня, Гвиндор снова подумал о том, что же призвало его сюда. Да-да, он был призван. Он с самого начала чувствовал, что его влечет какое-то важное дело, не имеющее ничего общего с церемонией Клеймения.

«И дело совсем не в мертвых костях!» — внезапно понял Гвиндор.

Он снова взглянул на Нирока, на его огромное белое лицо, столь напоминавшее лицо его матери, лунным диском светившееся в оранжевом сумраке пещеры.

«Все дело в нем. Но что я должен делать?»

«Время подскажет, — услышал Гвиндор голос из своего полузабытого сна. — Время подскажет».