ГЛАВА II

Но вот пришло неожиданное известие! Потрясающее известие! По сути дела — радостное известие! Пришло оно из соседнего штата, где жил их единственный родственник. Это был родственник Салли — не то какой-то дядя, не то двоюродный или троюродный брат — Тилбери Фостер, семидесятилетний холостяк, по слухам — богатый и соответственно желчный и черствый. Однажды, в далеком прошлом, Салли попробовал было установить с ним родственные отношения и написал ему письмо, но с тех пор уже не повторял подобной ошибки. На сей раз Тилбери сам написал Салли письмо, в котором уведомлял, что собирается вскоре умереть и намерен оставить ему в наследство тридцать тысяч долларов наличными. И не из чувства любви, а единственно потому лишь, что деньги явились причиной большей части выпавших на его долю неприятностей и злоключений, вот ему и хочется пристроить их туда, где они наверняка будут продолжать свое черное дело. Распоряжение о деньгах будет вписано в завещание, и деньги будут отданы наследнику — при условии, что Салли сможет доказать душеприказчикам, что он ни устно, ни письменно не упоминал об этом даре, не справлялся о скорости продвижения умирающего к сферам вечности и не присутствовал на похоронах.

Как только Элек немного оправилась после бурных переживаний, вызванных письмом, она подписалась на газету, выходящую в городке, где проживал их родственник.

Супруги торжественно поклялись молчать о великом событии, пока Тилбери жив, иначе какой-нибудь остолоп чего доброго сболтнет об этом у его смертного одра, да еще исказит факты, и выйдет так, будто они, вопреки запрету, благодарят за наследство, а стало быть — открывают всем тайну завещания.

В тот день в бухгалтерских книгах Салли царила изрядная путаница, а его жене никак не удавалось сосредоточиться на повседневных делах: взяв в руки цветочный горшок, книжку или полено, она даже не могла сообразить, что собиралась с ними делать. Супруги мечтали…

«Тридцать тысяч долларов!»

Целый день в ушах у Фостеров звучала музыка этих вдохновляющих слов.

Сразу же после свадьбы Элек крепко взяла в руки семейную казну, и Салли лишь в редких случаях выпадала радость — растранжирить десять центов на что-нибудь, помимо насущных нужд.

«Тридцать тысяч долларов!» Музыка звучала все громче и громче. Огромная сумма, невообразимая сумма!

Целый день Элек была поглощена мыслями о том, как пустить в оборот их капитал, а Салли — как его истратить.

В тот вечер они не читали романов. Девочки рано ушли к себе, потому что родители были молчаливы, казались чем-то озабоченными и странно равнодушными. Поцелуи на сон грядущий можно было с тем же успехом адресовать пустому пространству — столь холодно они были приняты. Родители даже не почувствовали дочерних поцелуев и только через час заметили, что дети ушли. Зато в течение этого часа отчаянно работали два карандаша: делались пометки, строились планы. Наконец Салли первым нарушил тишину.

— Это будет здорово! — радостно воскликнул он. — Первую тысячу долларов мы истратим на лошадь и коляску для лета, а для зимы купим сани с меховой полостью.

Элек ответила решительно и спокойно:

— Из основного капитала? Ни в коем случае. Даже если бы он составлял миллион.

Салли был глубоко разочарован. Лицо его омрачилось.

— О Элек! — произнес он с укором. — Мы так много работали и вечно отказывали себе во всем. И теперь, когда мы разбогатели… право же… — он замолк на полуслове, увидев, как смягчился взгляд его жены. Покорность мужа растрогала Элек, и она сказала, ласково убеждая:

— Мы не должны трогать основной капитал, мой дорогой. Это же будет неразумно. Только доходы с него…

— Верно, Элек, ты права! Какая ты милая и добрая! Ведь мы получим немалый доход и если сможем его истратить…

— Да, но не весь доход, дорогой мой, не весь, а только часть. Ну, скажем, значительную часть. Что касается капитала, то каждый цент его необходимо сразу пустить в оборот. Ты же понимаешь, как это разумно?

— Н-н-ну да… О да, конечно! Но ведь ждать придется так долго, целых шесть месяцев до получения первых процентов.

— Да, быть может и дольше.

— Дольше, Элек? Почему? Разве проценты выплачиваются не раз в полгода?

— По таким вкладам — да, но я собираюсь вложить деньги иначе.

— Как же именно?

— С расчетом на большую прибыль.

— С большой прибылью? Отлично! Не томи, Элек, расскажи — что это?

— Уголь. Новые шахты! Кеннельский уголь. Я хочу вложить десять тысяч. В числе первых пайщиков — привилегированные акции — на тех же основаниях, что и учредители. Когда дело пойдет, мы получим по три акции за одну.

— Черт побери! Заманчиво! А в какой цене будут акции? И когда это будет?

— Примерно через год. Платить будут десять процентов с вложенного капитала каждые полгода, акции составят тридцать тысяч долларов. Я уже все разузнала. Условия опубликованы в газете, в Цинциннати.

— Бог ты мой! Тридцать тысяч вместо десяти — уже через год! Так давай вложим весь наш капитал и выжмем из него девяносто тысяч! Я немедленно пошлю письмо и подпишусь. Завтра, наверное, будет поздно.

Он кинулся к конторке, но Элек остановила его и снова велела сесть в кресло.

— Не теряй голову! — сказала она. — Мы не можем подписываться, пока не получили денег. Как ты не понимаешь!

Салли на несколько градусов охладил свой пыл, но все же не совсем успокоился.

— Но, Элек, ты же знаешь, что деньги у нас будут, и к тому же скоро. Тилбери, возможно, уже отмаялся. Сто шансов из ста возможных, что он в эту самую минуту выбирает себе лопату по руке — подбрасывать серу в костер. Так вот, я считаю…

Элек содрогнулась.

— Салли! Как можно! Не говори так, это непристойно!

— Ну, ладно, пусть выбирает нимб, если тебе угодно. Меня совершенно не интересует его экипировка. Просто к слову пришлось. Уж и сказать ничего нельзя.

— Но зачем же говорить такие ужасные вещи? А если бы про тебя так сказали? И ты бы еще не успел остыть…

— Ну, это маловероятно. Я же не собираюсь оставлять кому-то деньги только для того, чтобы принести вред. Бог с ним, с Тилбери. Давай лучше поговорим о мирских делах. Я все же думаю, что в эти шахты стоит вложить все тридцать тысяч капитала. У тебя есть возражения?

— Нельзя ставить на карту все. Вот мои возражения.

— Ну ладно, будь по-твоему. А что же ты думаешь делать с остальными двадцатью тысячами?

— Не к чему спешить. Прежде чем что-нибудь предпринять, я сперва хорошенько осмотрюсь.

— Ну что ж, если уж ты так решила, — со вздохом промолвил Салли. На минуту он глубоко задумался, потом заметил: — Значит, через год вложенные десять тысяч принесут нам двадцать тысяч дохода? Но уж эту сумму можно будет истратить, правда?

Элек покачала головой.

— Нет, мой дорогой. Акции не продашь по их тройной стоимости, пока мы не получим первый полугодовой дивиденд. И тогда часть этой суммы ты сможешь истратить.

— Вот тебе и на! Только и всего? Да еще целый год ждать! Провались оно, я…

— Имей терпение! Возможно, что дивиденды объявят уже через три месяца, это вполне реально.

— Чудесно! Вот это я понимаю! Спасибо тебе, спасибо! — Полный благодарности, Салли вскочил и поцеловал жену. — Это составит три тысячи! Целых три тысячи! Сколько же мы сможем истратить? Прошу тебя, дорогая, не скупись!

Элек была польщена. Так польщена, что пошла на уступки и в конце концов разрешила мужу истратить, — хотя, по ее мнению, это было безрассудным мотовством, — целую тысячу долларов. Салли осыпал жену поцелуями, но даже таким образом не мог выразить всей своей радости и признательности. Это новое изъявление благодарности и любви увлекло Элек далеко за пределы благоразумия, и, прежде чем она успела сдержать порыв, любимому супругу было даровано еще несколько тысяч из тех пятидесяти или шестидесяти, которые Элек намеревалась добыть из оставшихся двадцати тысяч наследства. Глаза Салли наполнились счастливыми слезами.

— Я так хочу прижать тебя к сердцу! — вскричал он и тут же осуществил свое желание. Затем взял записную книжку и стал отмечать, какие предметы роскоши он приобретет прежде всего. — Лошадь… коляску… сани… полость… лакированные туфли, собаку… цилиндр… отдельные места в церкви… часы новейшей марки… искусственные зубы… Послушай, Элек!

— Да?

— Ты все еще вычисляешь? Молодец! Ты уже вложила оставшиеся двадцать тысяч?

— Нет еще, и не к чему спешить. Сперва я должна осмотреться и подумать.

— Но ты что-то подсчитываешь?

— Ну да, надо же решить, как пустить в оборот тридцать тысяч прибыли, которые мы получим от угля.

— Боже, вот это голова! А я и не подумал. Ну, каковы успехи? Далеко ли ты зашла?

— Не очень. Только года на два или на три вперед. Капитал уже обернулся дважды. Один раз на нефти, другой раз на пшенице.

— Ах, Элек! Отлично! Великолепно! А каков прирост?

— По-моему, дело идет неплохо. Около ста восьмидесяти тысяч чистой прибыли наверняка, но вообще-то, конечно, будет больше.

— О! Грандиозно! Ей-богу, наконец-то нам улыбнулось счастье, — столько лет мы тянули лямку. Элек!

— Да?

— Я ассигную целых три сотни на миссионеров. Смеем ли мы скупиться на такое дело?

— Ты бы не мог поступить благороднее, милый. Это так свойственно твоей великодушной натуре, мой добрый мальчик.

Похвала жены наполнила Салли острым ощущением счастья, но все же у него хватило честности признать, что его поступок оказался возможным лишь благодаря Элек. Ведь если бы не она, он бы не располагал такими деньгами.

Наконец супруги отправились спать, но, пребывая в упоительном трансе, позабыли потушить в гостиной свечу. Они вспомнили об этом, только когда уже разделись. Салли считал, что свечу тушить не надо, что они могут теперь позволить себе такой расход, пусть горит хоть сотня свечей. Но Элек встала, сошла вниз и задула свечу. И правильно сделала, потому что на обратном пути набрела на мысль, с помощью которой сто восемьдесят тысяч долларов, не успев остыть, превратятся в целых полмиллиона.

Загрузка...