Настанет время

ГЛАВА 6

О своих планах он рассказывал мне в 1964 году. Его политика заключалась в следующем: разделить эти двадцать веков так, чтобы его личный и официальный календарь — не слишком расходились.

После этого я долго не виделся с ним. Он больше не жил в Сенлаке, а перебрался в Нью-Йорк, где устроил себе штаб-квартиру. Правда, иногда он наведывался и к нам. Кэйт находила это очень трогательным. Я — тоже, хотя знал, что он нуждается во мне — ведь я был его единственным доверенным лицом.

— Ну что ж, ты был прав, — сказал я, выслушав его. — Это именно тот момент, когда каждый путешественник во времени, если он христианин, захочет оказаться в Иерусалиме. Почему ты не сделал этого раньше?

— Это не так-то просто, док, — путешествие на абсолютно чуждую территорию. А точная дата? Или даже сам факт?

— Ты имеешь в виду, что сомневался в историчности личности Христа? Я знаю, ты атеист, но тайна вокруг его имени…

— Док, кем он был и был ли вообще, представляет для меня только академический интерес. Люди с тех пор прожили века в вера Моя жизнь, я уверен в этом, дана мне не для того, чтобы я занимался чистыми исследованиями, какими бы мне хотелось. Я видел слишком много человеческих несчастий. Путешествие во времени имеет свою реальную ценность: с его помощью можно попытаться спасти человечество. — Он улыбнулся. — Вы знаете, док, что я не святой. Но я хочу жить своей головой.

Он улетел из Нью-Йорка в Израиль в 1969 году. К этому времени евреи уже закрепились в Иерусалиме, и по нему можно было ходить более или менее спокойно. Из своего отеля он направился по Иерихонской дороге, неся с собой сумку, пока не добрался до апельсиновой рощи, где можно было укрыться. Здесь он дождался ночи и начал готовиться.

Арабский костюм он купил в лавке для туристов. Продавец заверил его, что именно так одевались арабы в библейские времена. Нож, в основном для еды, чем в качестве оружия, он прицепил к поясу. Огнестрельное оружие он почти никогда не брал с собой. В кожаном мешке был арабский разговорник (для американских студентов), пища, кое-какая посуда, желудочные таблетки, антибиотики, дезинфицирующее и деньги — несколько монет эпохи Римской империи. Кроме того, небольшой слиток золота, который можно было обменять.

Хэйвиг сложил современную одежду в мешок, затем достал последнее из своего снаряжения. Он называл этот прибор хронологом. Прибор был разработан им и изготовлен по его указаниям в 1980 году на основе последних достижений электроники.

Я видел этот аппарат. Это был ящик с ручкой для переноски размером 24 на 12 и на 6 дюймов. Открыв крышку, можно было увидеть ручки управления и индикаторы. В ящике размещался миниатюрный компьютер, питающийся от никель-кадмиевой батареи. Вес аппарата составлял пять фунтов — половину того веса, который Хэйвиг мог брать с собой. Этот прибор представлял для него большую ценность.

Представьте. Он планирует перенестись в прошлое или будущее в определенный момент. Как ему это сделать? На небольшом промежутке времени можно ориентироваться по смене дня и ночи, отсчитывать их. А если дальше? На тысячу лет? Здесь-то его и выручает хронолог, отсчитывая время с большой точностью.

Ночь была ясная, холодная. Шел даже пар изо рта при дыхании. На севере светились огни Иерусалима, а со всех остальных сторон наступала тьма, рассекаемая лишь огнями редких домов и фарами проезжающих машин. Хэйвиг сориентировался по Луне и звездам, поставил точное время по Гринвичу, затем покрутил верньер, установив стрелку на деление, соответствующее определенной дате в Anno Domini 33.

Дата точно не установлена, напомнил он себе. Но, во всяком случае, эта дата больше похожа на правду, чем все остальные. Он рассмеялся. Единственное, в чем можно быть уверенным, — это в том, что все произошло в середине зимы. Иначе как бы пастухи могли уйти из своих домов пасти стада.

Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы насытить кровь кислородом. Затем он набрал полную грудь воздуха, но не напрягаясь, чтобы не тратить энергию, — и погрузился в силовое поле Земли.

Как он мне рассказывал, ощущение было примерно таким, как у пловца, преодолевающего сильное приливное течение. Он перемещался во времени, и тишина окружала его. Единственным его ощущением были изменения света и тьмы — восходы и закаты солнца.

Вот он увидел взрыв — призрачный, бесшумный. Может, это война за независимость? Или эпизод первой мировой? Но все уже осталось позади. В туманной ночи XIX века он решил остановиться, чтобы снова глотнуть свежего воздуха. Кроме того, ему хотелось сориентироваться по звездам, хотя хронолог его еще никогда не подводил. Однако это ему не удалось. Поблизости оказались несколько всадников — видимо, турецкие воины. Они не заметили его в темноте, и он продолжил свой путь.

Остановившись в другой раз, он заметил, что местность изменилась: появились деревья, возделанные поля. Видимо, эта местность периодически страдала от засух, так как раньше он видел ее пустыней и знал, что она будет пустыней в том времени, куда он стремился. Вдали он увидел громадный стадион. Видимо, здесь крестоносцы устраивали свои турниры, пока Саладин не вышвырнул их из своего пропахшего кровью королевства.

Остановки для восстановления дыхания становились все чаще. Путешествие истощало его силы. Им овладело возбуждение: ведь всего через несколько часов осуществится его мечта. Сердце тяжелым молотом бухало в груди. На панели хронолога замигала лампочка. Маленький прибор с огромной скоростью проделал все вычисления, учитывая всевозможные возмущения электромагнитного и гравитационного полей, и определил нужное время с большой точностью.

Вспыхнул красный свет. Хэйвиг прибыл на место назначения.

Кончалась ночь с четверга на пятницу. Если верить Библии, состоялась уже Тайная Вечеря, канули в прошлое душевные муки в Гефсиманском саду и Иисус уже лежал связанный, ожидая решения своей судьбы. Его скоро приведут к Пилату, осудят, распнут на кресте, пронзят копьем, объявят мертвым и похоронят.

— Кстати, к кресту не прибивают, а привязывают, — говорил мне Хэйвиг. — Гвозди не выдержат тяжести тела, и ладони порвутся. Иногда гвозди все же вбивают, но в дополнение к веревкам. Это просто дополнительное наказание, так что можно сказать, что Библия в этом вопросе правдива. — Он закрыл лицо руками. — Док, я видел, как они висят: черные распухшие языки высунулись наружу, они уже не могут даже стонать, только хрипят, никакой мысли в их обезумевших глазах Ужас, ужас. Поистине, счастлив тот, у кого слабое здоровье и кто не будет долго мучиться… В огромной толпе, может, найдется несколько родственников или друзей, но они не смеют высказать свое горе, не имеют права даже плакать. Остальные в толпе отпускают шуточки, смеются, едят, пьют, поднимают на руки детишек, чтобы им было лучше видно… Что же такое человек?

«А чем мы лучше? — подумал я. — Ведь наш век — это век Воркуты и Бухенвальда, век Бельгийского Конго и юга Соединенных Штатов». Может быть, в такие моменты я совсем не завидовал его способности путешествовать во времени.

Утро высветило восточное небо. У него за спиной оказался чей-то сад, а вдали он увидел дома. Дорога представляла собой сплошную грязную жижу. Вдали, прячась в утреннем полумраке, раскинулся на холмах Иерусалим — город царей Иродов и римских проконсулов. Он был гораздо меньше того Иерусалима, каким стал через два тысячелетия. Вблизи городских ворот были раскинуты шатры и палатки. Это окрестные жители пришли в святой город на святую неделю. Воздух был холодным и пах землей. Слышалось пение птиц.

— Раньше всегда было много птиц, — рассказывал мне Хэйвиг.

Он сидел на земле, задыхаясь, пока наконец не пришел в себя. Почувствовав сильный голод, он взял кусочек овечьего сыра и ломоть хлеба. Жадно пережевывая, он с удивлением подумал, что ест пищу, самую обычную для этого периода времени и места на Земле. Пищу, которую ел сам Христос, если, конечно, он существовал. Никогда на Земле не переводились ученые, считавшие, что Христос — это просто миф, вроде какого-нибудь Озириса-Митры. Предположим, что его не было. Вернее, был, но совсем не таким, каким его изображают церковные книги, не живым воплощением Создателя Вселенной. Была бы жизнь на Земле лучше, если бы люди не следовали его заветам?

Хэйвиг задумался, но вдруг вспомнил о своей цели. Он вздохнул, поднялся и пошел по дороге. Солнце появилось из-за горизонта. Вскоре к Хэйвигу присоединилась группа людей. Большинство из них встали затемно. Они прибрали в доме, приготовили пищу, сделали все дела, так как завтра была суббота. Бородатые мужчины в лохмотьях подгоняли тощих ослов, нагруженных товарами. Дети, едва начавшие ходить, перебирали зерно возле шатров, а те, что были чуть постарше, выгоняли овец на пастбище. Хэйвиг шел по дороге, и вместе с ним шли к городу шейхи, священники, бродяги, крестьяне, какие-то полупьяные девицы, два торговца из Анатолии в широкополых шляпах. И вдруг он услышал топот копыт и лязг железа. Это проехал отряд римлян, возвращающийся в город после ночного патрулирования.

Я видел фотографии Хэйвига и легко могу представить себе эту сцену. Она была гораздо менее красочна, чем вы можете вообразить, вы, живущие в мире анилиновых красителей. Ткани тогда были в основном серого, тускло-коричневого, грязно-голубого тонов. Но шум стоял невероятный. Пронзительные вопли, смех, ругательства, обрывки песен, звучание музыкальных инструментов, шарканье ног, скрип колес, стук копыт, лай собак, блеяние овец, фырканье верблюдов — и над всем этим птичьи трели. Эти люди не были чопорными англичанами: они при разговоре отчаянно жестикулировали, рубили воздух ладонями, хлопали друг друга по спине или по плечу, стискивали зубы, хватаясь за кинжалы, чтобы через секунду, отбросив свою ярость, залиться жизнерадостным смехом. А запахи! Едкий лошадиный пот, пот людей, дым угасающих костров, запахи готовящейся пищи, запах навоза, запах седельной кожи, нагретой на солнце. Хэйвиг ненавидел это время, когда в живых людей вбивали гвозди, но, наблюдая жизнь простых людей, он не испытывал ни омерзения, ни презрения.

Ворота Иерусалима были открыты. Сердце Хэйвига забилось еще сильнее.

И он вошел.

Это случилось почти сразу. Пальцы коснулись его спины. Он повернулся и увидел невысокого широколицего человека, одетого так же, как и он, тоже безбородого, с короткими волосами и светлой кожей.

Лицо незнакомца было покрыто потом. Стараясь перекричать шум толпы, он спросил:

— Эс ту перегинатор темпорис?

Он говорил с сильным акцентом — акцентом поляка XVIII века, но Хэйвиг, изучавший как классическую, так и вульгарную латынь, понял его.

— Ты путешественник во времени? — таков был вопрос.

Хэйвиг в первый момент даже не мог ответить. Он утратил чувство реальности. Пришел конец его поискам!

Или их поискам.

Хэйвиг был высокого роста — необычного для этой местности. Он оставил голову непокрытой, чтобы можно было видеть его волосы и нордические черты лица. Иерусалим в те годы был достаточно космополитичен. И в нем свободно могли жить иностранцы. Хэйвиг надеялся, что его собратья узнают в нем одного из них, узнают человека, чуждого этому времени. И вот его надежда сбылась.

Они сидели в таверне и разговаривали: Вацлав Красицкий из Варшавы 1738 года, Хуан Мендоза из Тихуаны 1924 года и те, кого они нашли.

И еще Конрад ван Левей — воин из Брабанта тринадцатого века, который прибыл сюда, чтобы с помощью меча освободить Спасителя, когда тот понесет свой крест на Голгофу. Его спас Красицкий за мгновение до того, как римский легионер готов был выпустить ему кишки. Он ошеломил брабантца вопросом: «Откуда ты знаешь, что этот человек — твой Господь?» Был там и седобородый монах-ортодокс, говоривший только на непонятном языке и отзывающийся на имя Борис. Видимо, он прибыл из семнадцатого века. И тощая женщина, которая сидела, не поднимая глаз от своей миски, и говорила на языке, которого никто не мог понять.

— И это все? — недоверчиво спросил Хэйвиг.

— У нас есть еще несколько агентов в городе, — ответил Красицкий. Говорили они по-английски. — Мы встретимся в понедельник, а потому хм, после Вознесения. Предположим, что они найдут еще несколько путешественников, но все же вас будет слишком мало, чтобы мы могли надеяться совершить что-либо существенное.

Хэйвиг осмотрелся. Посетители сидели, скрестив ноги на грязных коврах, и пили из глиняных чашек, которые мальчик-слуга наполнял из бурдюка. Вокруг бурлил Иерусалим. О Святая Пятница?

Красицкий был спокоен. Он сказал, что оставил свой город и свою эпоху ради Французского Просвещения. Шепотом он сообщил, что его партнер Мендоза — гангстер. Вернее, он сказал «наемник», но смысл этого слова Хэйвигу был понятен. «Мне лично плевать на то, что какого-то еврейского плотника, страдающего манией читать проповеди, казнят на кресте, — сказал он, ухмыляясь. — Но ты относишься к этому иначе, да? Что ж, по крайней мере, среди нас появился один разумный человек».

Хэйвиг спросил:

— Неужели нас, путешественников во времени, так мало?

Красицкий пожал плечами:

— Кто знает? Многим не так просто прибыть сюда. В твое время достаточно сесть на самолет — и ты здесь через несколько часов. А в другие эры это связано с большими трудностями. Мы читали о средневековых пилигримах. Но сколько их погибало в пути? Кроме того, некоторых путешественников во времени нам просто не найти, так как они не желают быть найденными. А может, они даже не подозревают, что есть подобные им, которые ищут их.

Хэйвиг смотрел на него, на непроницаемого Хуана Мендозу, на полупьяного Конрада, грязного Бориса, неизвестную сумасшедшую женщину и думал: «Естественно. Нельзя же было ожидать, что дар путешествия во времени будет распределяться выборочно. Нет, им обладают люди самого разнообразного интеллекта и направлений ума. С какой стати я решил, что представляю собой нечто необычное, специфическое?»

— Мы не можем тратить много времени на поиски, — сказал Красицкий. — Нас слишком мало. — Он хлопнул Хэйвига по колену. — О Святая Богородица, как обрадуется Сахэм, когда узнает, что мы нашли тебя!

В конце вечера были найдены еще отшельник из Сирии третьего века и авантюрист из Ионии второго века после Рождества Христова: Сказали еще об одной женщине, видимо, коптской христианке, но она скрылась, прежде чем ее успели задержать.

— Плохой урожай, — хмыкнул Красицкий. — И все же…

И он повел всю группу. Сначала они остановились после Пятидесятницы, затем отправились в двадцать первый век.

Пыль клубилась над пустыней. От Иерусалима ничего не осталось, кроме костей и отдельных остатков зданий. По тут их ждал самолет — остроносый, с вытянутыми назад крыльями, с атомным реактором. Видимо, командование так и не успело ввести этот военный корабль в действие, застигнутое врасплох нападением противника.

— Мы летели через Атлантику, — говорил мне Хэйвиг. — Штаб-квартира была устроена на месте павшего когда-то Висконсина. Да, они позволили мне забрать хронолог оттуда, где я его спрятал. Хотя они никак не могли понять, зачем он мне нужен. Сами они для определения точного времени пользовались маяком. Хотя и не любили долгих путешествий в прошлое, так как это укорачивало длительность жизни.

В конце двадцать первого века жизнь в Америке только-только начала возобновляться. Все селения, в том числе и наша штаб-квартира, были под сильной охраной, так как в любую минуту могли подвергнуться нападению бандитов и мародеров…

Я так и не узнал, видел ли мой друг Хэйвиг Иисуса Христа.