Глава 3

Эмили проснулась рано утром — еще до того, как поднялись горничные, — и сразу же принялась обдумывать, как ей быть. Кризис вчерашнего вечера мощной волной смыл паралич безволия, ее нежелание признаться себе самой в том, что наверняка принесет лишь боль и унижение. И Эмили приняла решение: она будет бороться! Сибилле не видать победы только потому, что Эмили не хватает ни ума, ни сил дать сопернице бой, как бы далеко ни зашел их с Джорджем роман. Пусть на миг, но Эмили была вынуждена с болью признать, что роман этот наверняка зашел далеко — иначе зачем Джорджу потребовалось спать в гардеробной, а потом искать этому смехотворные объяснения? Даже если это так, она сделает все, призовет на помощь всю свою женскую хитрость, чтобы отвоевать мужа назад. Умений ей не занимать. В конце концов, она завоевала его первой вопреки многим трудностям. Если же она и дальше будет выглядеть столь же несчастной, какой себя чувствует, то лишь выставит себя на посмешище перед остальными членами семьи и станет предметом всеобщей жалости. А это запомнят надолго, даже когда инцидент будет исчерпан и она вернет себе Джорджа.

И что гораздо хуже, в этом случае она перестанет быть привлекательной для Джорджа. Подобно большинству мужчин, он предпочитал женщин веселых и обаятельных, которым хватает ума не показывать окружающим свое дурное настроение. Чересчур бурное проявление эмоций, особенно на публике, вызовет у него раздражение. Это не только не поможет ей одержать верх над Сибиллой, но и подтолкнет мужа в объятия соперницы.

Таким образом, Эмили предстоит сыграть главную роль ее жизни. Она должна стать верхом обаяния и привлекательности, и тогда Джордж сочтет Сибиллу лишь бледной ее копией, жалкой тенью, а ее, свою законную супругу леди Эмили Эшворд, — главной женщиной своей жизни.

В течение трех дней Эмили разыгрывала свою новую роль вполне успешно, без каких-либо заметных неудач. Если же вдруг к глазам подступали слезы, она была уверена, что этого никто не замечал, даже тетушка Веспасия, от взгляда которой не ускользало ничего. Но Веспасия — совсем иное дело. За фасадом холодной элегантности и едкого юмора скрывался тот единственный человек, который искренне любил Эмили.

Увы, сохранять лицо временами оказывалось так трудно, что Эмили приходила в отчаяние от тщетности собственных попыток, догадываясь, что ее голос звучит фальшиво, а улыбка, скорее всего, наигранна. Но поскольку ничего другого, что давало бы надежду на успех, у нее не было, она — после короткого мига одиночества, например, перейдя из комнаты в комнату, — возобновляла игру, пытаясь изо всех сил казаться веселой, тактичной и любезной. Превозмогая себя, она даже вежливо беседовала со старой миссис Марч, хотя и позволяла себе позлословить в отсутствие старой леди, чем вызывала искренний смех Джека Рэдли.

На третий день во время обеда, когда все семейство собралось за огромным столом красного дерева, Эмили столкнулась с новыми трудностями. Все были одеты сообразно случаю: Эмили — в светло-зеленом платье, Сибилла — в синем. Буквально все в этой комнате — плотные шторы красного бархата, многочисленные картины, развешанные по стенам, — давило, вызывало ощущение удушья. Для Эмили было невыносимой пыткой улыбаться, вынуждать себя, невзирая на боль и усталость, натужно выдавать очередную остроумную фразу. Она накладывала на тарелку еду, делая вид, что ест, и глоток за глотком отпивала вино из бокала.

Главное — не сделать ничего, что тотчас бы бросилось в глаза… например, строить глазки Уильяму. Окружающие могут расценить это как явную месть с ее стороны, даже Джордж, которому все безразлично. Зоркие глаза миссис Марч не упускали из виду ни малейшей мелочи. Старуха вдовствовала вот уже сорок лет и все эти годы правила своим семейством-королевством в буквальном смысле железной рукой, ни на йоту не утратив интереса к жизни. Эмили должна быть в равной степени веселой, в равной степени приятной в общении — в том числе и с Сибиллой, — как то подобает женщине ее положения, даже если светские условности безжалостно душат ее. Ей то и дело приходилось проявлять осторожность, дабы не перещеголять рассказы других, и, наоборот, смеяться, глядя рассказчику в глаза, чтобы тот поверил в ее искренность.

Эмили подыскивала подходящие комплименты, достаточно правдивые, чтобы в них можно было поверить, с наигранным вниманием слушала скучные байки Юстаса, живописавшего свои свершения на ниве спорта в молодые годы. Юстас Марч был горячим приверженцем принципа «в здоровом теле здоровый дух» и категорически не находил времени для эстетов, которые были просто недостойны его внимания. Его разочарование сквозило в каждой фразе. Наблюдая за хмурым лицом сидевшего напротив нее Уильяма, Эмили с великим трудом сохраняла на лице маску вежливой заинтересованности.

После десерта, когда на столе не осталось ничего, кроме ванильного мороженого, малиновой воды и фруктов, Тэсси сообщила о каком-то званом вечере, на котором ей пришлось присутствовать, честно признавшись, что не знала, куда деть себя от скуки. За эти слова она тотчас же удостоилась сурового взгляда бабушки. Эмили тотчас вспомнился похожий случай. С еле заметной улыбкой она посмотрела на сидевшего напротив нее Джека Рэдли.

— О да, эти вечера подчас просто ужасны! — согласилась она. — С другой стороны, они незабываемы.

Тэсси сидела на той же стороне стола и поэтому не могла видеть лица Эмили. И, разумеется, не догадывалась о ее настроении.

— Почти весь вечер какая-то пышнотелая дама исполняла арии, — бесхитростно пояснила она. — Фальшивя, но зато с серьезным лицом.

— О, в моей жизни был точно такой случай, — отозвалась Эмили, отчетливо вспоминая тот званый вечер. — Мы с Шарлоттой как раз взяли с собой маму. Это было неподражаемо…

— Неужели? — холодно осведомилась миссис Марч. — Я даже не представляла, что вы разбираетесь в музыке.

Эмили с милой улыбкой пропустила эту фразу мимо ушей и выразительно посмотрела на Джека Рэдли, не без удовольствия отметив, что привлекла к себе его внимание, чего, собственно, хотела добиться и от Джорджа. Но, увы…

— Продолжайте! — попросил он. — Что может быть прелестнее толстой певицы, поющей серьезно и фальшиво?

Уильям вздрогнул. Подобно Тэсси, он был худ и рыжеволос, хотя сами волосы были темнее, чем у младшей сестры, а черты лица — резче, как будто на них свой след оставила внутренняя боль, которая еще не коснулась ее.

Эмили подробно пересказала тот случай.

— Это была крупная дама, очень пылкая, темпераментная, с румяным лицом. Ее платье было расшито бисером и все в рюшах, и поэтому трепетало и переливалось при малейшем движении. Мисс Арбатнот аккомпанировала ей на фортепьяно, худая дама во всем черном. Они несколько минут совещались по поводу музыкальных номеров, затем сопрано шагнула вперед и объявила, что исполнит песню «Дом, милый дом», которая, как вам известно, очень слезливая. После чего, чтобы поднять нам настроение, для нас прозвучит милая, легкомысленная песенка Ям-Ям «Три школьницы» из оперы «Микадо».

— Вот это уже лучше, — согласилась с ней Тэсси. — Эта вещица бодрая и веселая. Хотя и звучит совсем не так, как я представляла себе Ям-Ям.

С этими словами Тэсси жизнерадостно пропела пару тактов.

— Лично я не разделяю ваших восторгов, — критически отозвался Юстас. — Испорчена прекрасная песня.

Эмили намеренно проигнорировала его слова.

— Исполнительница повернулась к нам, — продолжила она свой рассказ, — сделала трагическое лицо и начала петь, медленно и очень торжественно. Зато дама за фортепьяно весело стучала по клавишам, выбивая задорный ритм!

Понимание отразилось лишь на лице Джека Рэдли.

— Будь оно легко и просто… — сделав серьезное лицо, Эмили спародировала пение злосчастной сопрано.

— Трам-тарарам, трам-тарарам, — с воодушевлением изобразил ритм Джек.

— О, нет! — прыснула Тэсси, из всех сил стараясь не рассмеяться в голос. Даже у Юстаса этот короткий дуэт вызвал улыбку.

— Затем, с раскрасневшимися от усердия лицами, они умолкли, — с воодушевлением пояснила Эмили. — Сопрано, запинаясь, произнесла извинения, развернулась и направилась к пианино, где мисс Арбатнот лихорадочно перебирала ноты, отчего те разлетелись по всему полу. Наконец они, что-то энергично бормоча, собрали все упавшие листы, а мы сидели, делая вид, что ничего не заметили. Никто ничего не сказал. Мы с Шарлоттой не смели посмотреть друг на друга из опасения расхохотаться. Наконец певица и аккомпаниаторша достигли согласия, на пианино были поставлены новые ноты, сопрано шагнула вперед и, повернувшись к нам лицом, набрала полную грудь воздуха. Бисер на воротнике звякнул, как сотня колокольчиков, и она с апломбом запела песню трех школьниц «Мы три маленькие проказницы, нам бы игры да веселье»… — Эмили на мгновение замолчала, глядя в темно-голубые глаза Джека Рэдли. — К несчастью, мисс Арбатнот перепутала ноты и с выражением неподдельной тоски на лице заиграла «Дом, милый дом».

На этот раз улыбнулась даже старая леди. Тэсси не смогла удержаться и расхохоталась, а за ней рассмеялись и все остальные.

— Это продолжалось целых три минуты, — наконец завершила свое повествование Эмили. — Обе пытались перекричать друг дружку, и вскоре от шума зазвенели подвески люстры. Мы с Шарлоттой уже больше не могли сдерживаться — вскочили с мест и бросились к выходу, а оказавшись за дверью, хохотали до слез. Глядя на нас, мама даже не смогла рассердиться.

— Какие приятные воспоминания навеял ваш рассказ! — с широкой улыбкой произнесла Веспасия, вытирая со щек слезы. — Мне доводилось бывать на многих кошмарных вечерах. Теперь я больше никогда не смогу слушать сопрано, не вспоминая о вашей истории. Есть немало скверных исполнительниц, которым я пожелала бы подобных конфузов. Для нас и наших ушей это было бы великим благом.

— Я тоже, — поддержала Веспасию Тэсси. — Начиная с мистера Бимиша и его гимнов женской добродетели. Как, по-вашему, такое можно заранее подстроить? — с надеждой в голосе спросила она.

— Анастасия! — ледяным тоном одернула миссис Марч. — Даже не смей думать! Я не допущу столь безответственного поступка с твоей стороны, граничащего с дурновкусием. Я запрещаю тебе даже думать об этом!

Несмотря на грозные предостережения, Тэсси продолжала лучезарно улыбаться.

— Кто такой мистер Бимиш? — полюбопытствовал Джек Рэдли.

— Викарий, — холодно ответил Юстас. — Вы слышали его проповедь в воскресенье.

Веспасия не то откашлялась, не то подавила смех и принялась серебряным ножом и вилкой выковыривать косточки из виноградин, элегантно выкладывая их на край тарелки.

Миссис Марч не скрывала своего нетерпения. Наконец, устав ждать, она, шумно шурша юбками, встала из-за стола, при этом нечаянно зацепила и потянула за собой скатерть. Звякнуло столовое серебро, а Джордж едва успел подхватить бокал, чтобы тот не опрокинулся.

— Дамам пора удалиться, — громко объявила она, смерив холодным взглядом сначала Веспасию, а затем Сибиллу. Что касается Эмили и Тэсси, она хорошо знала, что те не осмелятся ей перечить.

Веспасия встала с грацией, которую она нисколько не растеряла с годами. Ритм и скорость движения задавала она. Движется ли вслед за ней остальной мир, ее не интересовало. Вслед за Веспасией неохотно поднялись и остальные: Тэсси — с притворной скромностью, Сибилла — томно улыбнувшись мужчинам через плечо, Эмили — с ощущением поражения. Если она и одержала победу, то победу пиррову, обманчивый вкус которой быстро сменялся горечью.

— Уверена, кое-что можно придумать, — шепнула тетушка Веспасия на ухо Тэсси, — если проявить чуточку воображения.

Тэсси растерянно посмотрела на нее.

— Вы о чем, бабушка?

— О мистере Бимише, о ком же еще, — бросила ей Веспасия. — Я столько лет ждала возможности сорвать с его лица эту дурацкую улыбочку.

Они быстро прошли мимо Эмили, о чем-то перешептываясь, и скрылись в другой комнате. Просторная и прохладная, декорированная в зеленых тонах, дамская гостиная была одним из немногих помещений в доме, которую Оливии Марч разрешили обставить на свое усмотрение. До этого комната была выдержана во вкусе былых времен, когда вес мебели указывал на достоинство и трезвый ум ее владельца. Позднее мода изменилась, и главным критерием стали статус и новизна. Однако вкусы Оливии были взлелеяны в годы Восточного периода, на который пришлась Международная выставка 1862 года, так что дамскую гостиную отличало изящество: наполненная мягкими оттенками с минимальным количеством мебели, комната эта в отличие от будуара миссис Марч дарила уют. Другая гостиная, расположенная внизу, была декорирована в розовых тонах. Розовыми были шторы, салфетки, драпировка камина и даже чехол на рояле. Не говоря уже об обилии жардиньерок, фотографий и бесчисленных безделушек.

Эмили последовала за ними и, вежливо предложив руку миссис Марч, села. Она должна постоянно, каждую секунду, вести себя так, как задумала, а расслабиться сможет, лишь когда останется одна в своей комнате. Женщины подмечают любые нюансы и способны уловить малейшую странность в манере держаться, в выражении лица, в звучании голоса. И, что самое главное, почти никогда не ошибаются в том, что за этим кроется.

— Благодарю вас, — чопорно произнесла миссис Марч, поправляя юбки и приглаживая прическу. У нее были густые, мышиного цвета волосы, изысканно уложенные согласно канонам моды тридцатилетней давности, времен Крымской войны. Эмили подумала о том, что служанке наверняка нелегко каждый день укладывать эти волосы. Она отметила про себя, что прическа пожилой леди оставалась безукоризненной на протяжении всего дня: и во время завтрака, и во время ленча. Вот и сейчас ни один локон не изменил своего положения. Может, это парик? Эмили ужасно захотелось заглянуть под прическу миссис Марч и проверить свою догадку.

— Это весьма любезно с вашей стороны, — холодно процедила пожилая леди. — Нынешнее поколение в большинстве своем утратило ту предупредительность, которая так украшает людей.

Миссис Марч не посмотрела ни на одну из четырех женщин, однако поджатые губы выдавали ее раздражение, которое ни в малейшей степени не было безличным. Эмили поняла: когда они останутся одни, Тэсси придется выслушать долгую нотацию о долге и добродетелях послушной дочери, таких как безоговорочное послушание, внимание к старшим и необходимость всячески помогать родным в их стремлении обеспечить ей выгодный брак. Или, по крайней мере, не мешать им это делать. Думается, Сибилле также не избежать выговора.

Эмили тепло улыбнулась старой леди, пусть даже если за этой улыбкой скрывалась насмешка, а не искренняя симпатия.

— Я бы осмелилась сказать, что они просто поглощены своими мыслями, — скупо произнесла она.

— Они поглощены своими мыслями больше, чем мы в свое время, — парировала миссис Марч, сопроводив свои слова выразительным взглядом. — Знаете, нам тоже приходилось пробиваться самим в этой жизни. Беременность — хорошее оправдание для слез и обмороков, но не для заигрываний и флирта. У меня самой было семеро детей, и я знаю, о чем говорю. И дело не в том, что я недовольна. Наоборот, я рада, как никто другой. Бог свидетель, я устала ждать! Мы уже все начали впадать в отчаяние. Разве есть для женщины трагедия большая, чем бесплодие! — Миссис Марч с плохо скрытым неодобрением бросила взгляд на стройную талию Эмили. — А как переживал по этому поводу бедный Юстас! Как он мечтал, чтобы Уильям обзавелся наследником… Знаете, семья — это самое главное, что есть в этой жизни у человека, — добавила старая леди.

Эмили промолчала. Ей было нечего на это сказать. Она вновь ощутила себя предметом жалости, что было совсем ни к чему. Ей не хотелось вспоминать о том, что Сибилла также была чужой в этой семье, олицетворяя собой неудачу в том, что для Марчей имело первостепенное значение.

Миссис Марч поудобнее расположилась в кресле.

— Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда, как мне кажется, — заявила она. — Теперь она будет сидеть дома и выполнять свое женское предназначение. И, главное, перестанет гоняться за этими смехотворными новинками моды. Все это так мелко, так недостойно настоящей женщины… Зато теперь она сделает Уильяма счастливым, создаст для него семью и дом, каким ему по праву надлежит обладать.

Эмили не слушала ее. Конечно, если Сибилла беременна, это, по крайней мере, объясняет некоторые особенности ее поведения. Эмили прекрасно помнила свои ощущения, одновременно и радость, и страх, когда носила под сердцем Эдварда. Тогда ее жизнь резко переменилась — с ней происходило нечто такое, что было невозможно повернуть вспять. Она больше не была одна. Неким невероятным, удивительным образом в ней одной теперь находились два человека. Однако, как ни радовался этому Джордж, беременность несколько отдалила их друг от друга. Тогда она больше всего опасалась стать неуклюжей, неповоротливой, уязвимой и непривлекательной в глазах мужа.

Если же Сибилла, которой уже далеко за тридцать, обуреваема теми же чувствами и в первую очередь страхом перед родами с их болью, беспомощностью, крайним унижением и даже смутной вероятностью смерти, — этим вполне может объясняться ее эгоизм, ее желание привлекать к себе мужчин, пока она еще способна быть привлекательной, пока не превратилась в толстую, неповоротливую, дебелую матрону. Но то Сибилла!

Зато это нисколько не оправдывало Джорджа. Ярость комком застряла в горле Эмили. В ее воображении молнией пронеслись самые разные картины. Она могла бы подняться наверх и дождаться, когда он выйдет из комнаты, и обвинить его в том, что он вел себя глупо и своим поведением оскорбил ее, причем в ее лице нанес оскорбление не только Уильяму, но и дяде Юстасу, потому что это их дом. Оскорбление коснулось и остальных, потому что они гости в этом доме. Она могла бы посоветовать ему уменьшить свое внимание к Сибилле до обычных рамок вежливости, иначе она, Эмили, немедленно покинет эти стены и не будет иметь с ним никаких дел, пока он не принесет ей извинения по полной форме и не пообещает впредь никогда так не поступать!

Однако ярость улеглась. Злоба не принесет ей счастья. Джордж либо признает свою вину и подчинится, чем вызовет у нее лишь презрение — равно как будет презирать самого себя, — и тогда ее победа будет действительно пирровой и не принесет удовлетворения. Либо он зайдет еще дальше в ухаживаниях за Сибиллой, просто для того, чтобы доказать жене, что та не смеет диктовать ему свои условия. Причем последнее куда более вероятно… Проклятые мужчины! Эмили стиснула зубы и с усилием сглотнула застрявший в горле ком. Будьте вы прокляты за свою глупость, свою упрямую развращенность и прежде всего тщеславие! Увы, ком в горле становился все больше и не желал исчезать. В Джордже было много такого, что она любила: он умел быть нежным, терпимым, щедрым, а порой таким веселым и остроумным… Зачем ему понадобилось выставлять себя на посмешище?

Эмили закрыла глаза и открыла их снова. Тетя Веспасия по-прежнему не сводила с нее пристального взгляда.

— Ну, Эмили, — энергичным тоном осведомилась она. — Я все еще жду твоего рассказа о визите в Винчестер. Ты так ничего мне не рассказала.

Эмили поняла, что разговора не избежать. Причем тетя Веспасия наверняка втянула ее в него намеренно. Эмили же не хотела подвести ее, заняв пораженческую позицию. Тетя Веспасия ни за что не сдалась бы, не стала бы тихонько лить слезы в углу, где ее никто не видит.

— Разумеется, — ответила Эмили с наигранной готовностью и принялась рассказывать, на ходу сочиняя подробности. Она еще не закончила свой рассказ, когда в гостиную раньше обычного вошли мужчины.

Весь вечер Эмили пыталась сохранять хорошую мину при плохой игре и, когда, наконец, пришло время идти спать, поняла, что одержала маленькую победу, а именно сделала все для достижения поставленной цели. Она поймала на себе одобрительный взгляд тети Веспасии. Не ускользнуло от ее внимания и то, как по лицу Тэсси промелькнуло нечто, близкое к восхищению. Джордж взглянул на нее всего один раз, и его улыбка была такой вымученной, такой неестественной, что вызвала у нее боль. Лучше бы он вообще не посмотрел в ее сторону, нежели так бездарно сфальшивил.

Участие исходило с той стороны, откуда она уже привыкла его ожидать, хотя, если признаться честно, это ее мало радовало. Кто, как не Джек Рэдли, смеялся вместе с ней; кто, как не он, шуткой отвечал на ее шутки; кто в конце вечера проводил ее по широкой лестнице, поддерживая под локоть…

Почти не замечая его, Эмили остановилась на лестничной площадке, ожидая, что вот-вот появится Джордж, но вместо этого снизу донесся шорох шелкового платья. Она моментально поняла, что это Сибилла, и все-таки продолжала надеяться, что муж уже спешит к ней. Наконец она увидела их. Джордж радостно улыбался. Свет газового рожка падал на его темные волосы и белые, обнаженные плечи Сибиллы. Увидев жену, Джордж поспешил отойти от Сибиллы: радость же на его лице моментально угасла. Ее место заняла растерянность, как будто его застали за чем-то недостойным. Впрочем, он снова перевел взгляд на жену Уильяма.

— Спокойной ночи. Благодарю вас за прекрасный вечер, — произнес он, явно испытывая неловкость от столь щекотливой ситуации.

Лицо Сибиллы пылало румянцем, она все еще была под впечатлением того, о чем они с Джорджем только что беседовали или чем только что занимались. Эмили для нее просто не существовала, а Джек Рэдли был всего лишь бледной тенью, неприметной частью окружающей обстановки. Слова были не нужны. Ее улыбка и без того говорила обо всем.

Эмили сделалось дурно. Все ее усилия пошли прахом. Она оказалась актрисой в пустом театре, игравшей для себя самой. Для Джорджа она была ничем. Все ее старания оставили его равнодушным.

— Спокойной ночи, мистер Рэдли, — попрощалась она и потянулась к дверной ручке спальни.

Переступив порог, Эмили плотно закрыла за собой дверь. Наконец она может побыть одна. В ее распоряжении девять часов одиночества. Если она захочет поплакать, об этом не узнает никто. А после того, как она даст волю чувствам, чтобы избавить себя от боли, разрывавшей ей грудь, у нее будет возможность забыться сном, прежде чем принять решение. Неожиданно в дверь постучали.

Эмили смахнула с глаз слезы и сделала глубокий вдох.

— Вы мне не нужны, Миллисент, — произнесла она слегка дрожащим голосом. — Можете ложиться спать.

Возникла короткая нерешительная пауза, после чего раздался голос горничной:

— Хорошо, мэм. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Эмили медленно разделась и, бросив платье на спинку стула, вытащила из прически шпильки. Волосы волной рассыпались по плечам, и ей тотчас сделалось легче. Тяжесть прически давила на нее весь день.

Ну почему? Что такого он нашел в Сибилле? Красоту, ум, обаяние? Или во всем виноват некий ее, Эмили, собственный изъян? Неужели она утратила в себе нечто такое, что Джордж когда-то ценил и любил?

Эмили попыталась вспомнить все, что говорила и делала в последнее время. Неужели это так сильно отличалось от ее обычного поведения? Неужели она так сильно изменилась за эти несколько недель? Почему вдруг стала менее привлекательной, менее нужной и менее желанной в глазах Джорджа? Ей никогда не были свойственны холодность, дурное расположение духа или экстравагантные выходки, резкость в отношении их общих друзей. Хотя, видит бог, соблазн возникал, и не раз! Ведь некоторые из них были такими поверхностными, такими непроходимо глупыми, и разговаривали с ней, как с ребенком…

Впрочем, незачем травмировать себе душу, решила Эмили и забралась в постель. Может, ей лучше разозлиться? Это лучше, чем напрасно лить слезы. Рассерженные люди умеют бороться и иногда даже одерживают победу.

Проснулась она с головной болью и ощущением чего-то неудавшегося. Сон нисколько не освежил ее и не прибавил ей сил. Эмили лежала в постели, расслабленно наблюдая за лучами солнечного света, скользившими по лепнине потолка, который в эти минуты показался ей бесцветным, жестоким и бездушным. О, будь сейчас ночь, и она могла еще какое-то время побыть одна! Эмили было страшно подумать, что вскоре ей придется спуститься вниз к завтраку и увидеть все те же улыбающиеся лица — их любопытство, сочувствие, жалость, — и притворяться, будто ничего не произошло… Нет, это просто невыносимо.

То, что думают остальные о Джордже и Сибилле, ее не интересовало. Она знала нечто такое, что было неведомо остальным, нечто такое, что все объясняло.

Эмили сжалась в комочек и еще на несколько секунд спрятала голову под простыней. Но чем дольше она оставалась в постели, тем больше неприятных мыслей кружилось в ее голове. Воображение уносило ее в невообразимые дали, рисовало картины всевозможных бед и несчастий. Картины столь живые, что вскоре ей стало казаться, что все это происходит наяву. В висках пульсировала боль, глаза щипало.

Ей уже давно пора было встать. Миллисент дважды стучалась в дверь. Утренний чай, должно быть, давно остыл. На третий стук служанку пришлось впустить. Эмили тут же озаботилась собственной внешностью. И хотя ей самой было все равно, в той игре, какую она затеяла, то, как она выглядит, имело первостепенное значение. Она терпеть не могла румяна, но они все-таки лучше, чем смертная бледность. Кстати, к столу она спустилась отнюдь не последней. Сибиллы за завтраком не оказалось. Старая миссис Марч предпочла, чтобы завтрак подали ей в постель, так же как и тетя Веспасия.

— Вы прекрасно выглядите, моя дорогая Эмили, — произнес Юстас.

Он, конечно же, отлично понимал, что происходит между Джорджем и Сибиллой, однако полагал, что благовоспитанной леди надлежит держать себя достойно: не проявлять внешнего беспокойства, делая вид, будто ничего не происходит. И хотя Юстас не питал расположения к Эмили, он будет на ее стороне, пока она своим поведением не опровергнет его сомнений.

— Благодарю вас, — с притворной радостью ответила Эмили, как можно глубже пряча свое раздражение. — Надеюсь, вы тоже хорошо спали?

— Превосходно, — ответил Юстас и щедрой рукой положил себе еду с нескольких тарелок, стоявших на массивном дубовом серванте. Поставив тарелку на стол, он подошел к окну и распахнул его настежь, впуская в комнату поток прохладного утреннего воздуха. Стоя рядом с открытым окном, набрал полную грудь воздуха, затем еще и еще раз, затем еще один.

— Превосходно, — повторил он, не обращая внимания на то, что остальные слегка вздрогнули от холода, и вернулся на свое место. — Я всегда полагал, что хорошее здоровье крайне важно для женщин, разве не так?

Эмили не видела причин, почему это должно быть крайне важно, но, скорее всего, то был риторический вопрос, поскольку Юстас сам же на него и ответил:

— Никакому мужчине, особенно в хорошей семье, не нужна болезненная жена.

— Бедняку такая жена нужна еще меньше, — возразила Тэсси. — У него просто не будет денег для ее лечения.

Однако Юстас не мог допустить, чтобы кто-то прерывал его философствования, особенно речами про каких-то там бедняков.

— Конечно, вы правы, дорогая, но разве беднякам нужны дети? Их же не волнует вопрос наследования, продолжения рода, передачи титула… Простому человеку сыновья не особо нужны в отличие от богатого. — Юстас неодобрительно покосился на Уильяма. — И чем больше, тем лучше, если вы хотите, чтобы ваш род благополучно продолжался и далее.

Джордж откашлялся и вопросительно поднял брови. Его взгляд скользнул сначала по Сибилле, затем по Уильяму, после чего снова переместился на тарелку. Лицо Уильяма сделалось каменным.

— Слабое здоровье не мешает женщинам рожать детишек, — возразила Тэсси, и ее щеки пошли красными пятнами. — Я не считаю здоровье особой добродетелью. Это великий дар, и он чаще обнаруживается у людей состоятельных.

Юстас сделал шумный вдох, затем выдох, всем своим видом выражая несогласие.

— Моя дорогая, вы слишком молоды, чтобы рассуждать на эту тему. Это предмет, который вы, пожалуй, никогда не поймете, да вам его и не следует понимать. Он слишком груб для девушки вашего положения, так же как и для любой воспитанной женщины. Ваша матушка не посмела бы даже помыслить такое. Но я уверен, что мистер Рэдли меня поймет. — С этими словами Юстас улыбнулся сидевшему напротив него Джеку. Тот вопросительно посмотрел на него, явно не зная, как к этому отнестись.

Тэсси еще ниже склонила голову над тарелкой с тостом. Ее лицо пылало. Она была явно задета покровительственным тоном Юстаса и одновременно смущена: отцовский намек был намного грубее того, что она имела в виду.

Однако Юстас не проявил никакого снисхождения и в течение всего завтрака упрямо гнул свою линию. К теме еды и здоровья были добавлены его взгляды на воспитание, благоразумие, покорность и даже человеческий нрав, а также соответствующие умения занимать собеседников светской беседой и вести домашнее хозяйство. Единственной темой, которой он не коснулся, было богатство, поскольку разговор о деньгах, разумеется, был бы вульгарен. Для него это вообще была щекотливая тема. Его мать происходила из прекрасной знатной семьи, промотавшей все свое состояние, и перед ней стояла дилемма: либо урезать расходы на красивую жизнь, либо выйти замуж за представителя семейства, сколотившего богатство в годы Промышленной революции[5] на шахтах и ткацких фабриках Манчестера. Или, как тогда говорили, на «Деле». Скрепя сердце, она предпочла второе, ибо первое было для нее просто немыслимо.

Юстас удовлетворенно кивнул и заговорил дальше:

— Когда я думаю о собственном счастье с моей любимой женой, да упокоят небеса ее душу, я понимаю, как способствовало ему все, что я только что перечислил. Какая прекрасная женщина! Я ежесекундно лелею воспоминания о ней, хотя вам, уверен, это даже невдомек. День, когда она отошла в лучший из миров, был самым душераздирающим днем в моей жизни!

Эмили посмотрела на Уильяма. Тот еще ниже опустил голову над тарелкой, чтобы скрыть выражение лица, и случайно перехватила взгляд Джека Рэдли, в котором уловила насмешливые огоньки. Джек комично закатил глаза и улыбнулся ей. Это был светлый, полный участия взгляд, из чего Эмили сделала вывод, что ее старания последних дней не пропали даром, и если они не сработали в отношении Джорджа, то превосходно удались в том, что касалось Джека Рэдли.

Но это было горькое удовлетворение, и оно мало чего стоило; разве что было способно пробудить в муже ревность. Эмили улыбнулась Джеку в ответ, правда, без излишней теплоты, но с легким намеком на заговорщическое понимание.

Джордж, как ни странно, был поглощен разговором с Юстасом. Последний беседовал с ним весьма дружелюбно: выслушивал его мнение, выражал свое восхищение им, что лично Эмили сочла крайне неуместным. В данный момент Джордж был последней персоной в этом доме, у кого можно было просить совета относительно сути семейного счастья. Однако Юстас, преследовавший собственные интересы в отношении Джека Рэдли и Тэсси, не замечал чувств остальных людей, не говоря уже о том, что ставил их в неловкое положение.

Все утро Эмили провела за написанием писем матери, кузине, которой давно собиралась ответить, и Шарлотте. Сестре она рассказала о Джордже, вложив в свое послание всю боль, ощущение утраты, удивившее ее саму, и одиночество, которое раскрылось перед ней мрачной плоской пустыней, простиравшейся едва ли не до горизонта. Перечитав, она порвала письмо и, зайдя в уборную, спустила клочки в унитаз.

Ленч прошел даже хуже, чем завтрак. Все собрались в столовой с красными шторами. Отсутствовала лишь тетушка Веспасия, решившая навестить кого-то из знакомых в Мейфэре.

— Отлично! — Юстас потер руки и по очереди оглядел сидевших за столом. — Итак, что мы собираемся делать днем? Тэсси? Мистер Рэдли?

— Для Тэсси у меня есть кое-какие поручения, — оборвала его миссис Марч. — У нас есть определенные обязанности, Юстас. Мы не можем бесконечно праздно проводить время и развлекаться. Моя семья имеет вес в обществе, да и всегда его имела. — Впрочем, никто не понял, была ли эта фраза выражением собственного тщеславия или предназначалась Джеку Рэдли — этакий намек на то, что их положение в обществе одинаково.

— Насколько я понимаю, эту ношу неизменно взваливают на Тэсси, — неожиданно произнес Джордж с не свойственным ему злорадством.

Взгляд миссис Марч сделался ледяным.

— Почему бы нет, смею вас спросить? Ей нечего делать. Это ее долг, ее призвание, Джордж. Женщина должна постоянно чем-то заниматься. Вы хотите отказать ей в этом?

— Конечно же, нет! — Чувствовалось, что Джордж начинает злиться, и Эмили, несмотря ни на что, ощутила гордость за него. — Но я мог бы перечислить куда более приятные для нее вещи, нежели необходимость поддерживать в обществе реноме семейства Марчей.

— О, да! — Голос старой леди легко мог дробить камни, даже надгробья, если судить по выражению ее лица. — Хотя вряд ли это нечто такое, что полагается слышать юной леди, не говоря уже о том, чтобы ей это делать! Я буду весьма вам признательна, если вы не станете травмировать ее обсуждением подобных вещей. Тем самым вы лишь расстроите ее и внушите ей идеи, неподобающие молодым женщинам.

— Верно, — поддакнул Юстас. — Они вызывают жар в крови и ночные кошмары. — С этими словами он взял с блюда увесистый кусок куриной грудки и положил себе на тарелку. — И мигрени.

Джордж оказался в щекотливой ситуации, одновременно терзаясь яростью и пытаясь сохранить самообладание. Эти противоречивые чувства открыто отразились на его лице. Он бросил взгляд на Тэсси. Девушка осторожно прикоснулась к его руке.

— Я вовсе не против встречи с викарием, Джордж. Да, он ужасно самодовольный, у него длинные, как у кролика, зубы, но он абсолютно безобиден…

— Анастасия! — Вспыхнув гневом, Юстас резко выпрямился. — Так не подобает говорить о мистере Бимише! Это в высшей степени достойный человек и заслуживает большего уважения со стороны такой юной особы, как ты!

Тэсси широко улыбнулась отцу.

— Верно, папа. Я всегда питала к мистеру Бимишу самые теплые чувства. — Немного помолчав, она добавила: — Ну, или почти всегда.

— Ты зайдешь к нему сегодня, какое-то время спустя, — холодно произнесла миссис Марч, — и предложишь, если это необходимо, свою помощь. Есть несколько менее счастливых людей, чем мы, которых необходимо навестить.

— Непременно, бабушка, — покорно проговорила Тэсси.

Джордж вздохнул, решив, что лучше не спорить.

Эмили провела весь день с Тэсси, занимаясь добрыми делами. Если ей самой тяжко на душе, почему бы не поднять настроение кому-то другому? Кстати, это оказалось очень даже приятное занятие. Тэсси нравилась ей все больше и больше, а встреча с женой викария вышла короткой и необременительной. Гораздо дольше они пробыли у его помощника — это был крупный, но очень даже приятный молодой человек по имени Мунго Хейр, который покинул горы родной Шотландии и перебрался в поисках лучшей доли в Лондон.

Мунго отличали неукротимая энергия и весьма смелые взгляды, причем слова он, как правило, подкреплял делом. Надо сказать, поступки эти действительно приносили облегчение страждущим и обездоленным. В общем, в Кардингтон-кресент Эмили вернулась по-настоящему довольная собой. А еще она искренне обрадовалась, узнав, что Сибилла весь день провела в обществе миссис Марч, нанося визиты знакомым, и, по всей видимости, изнемогала от скуки.

А вот Джорджа по возвращении Эмили не увидела; так же и после того, как переоделась к ужину. Из гардеробной не доносилось ни единого звука, туда только раз за чем-то зашел лакей и тут же вышел. После его ухода к ней вернулось прежнее ощущение одиночества.

Ужин поверг Эмили в еще большую тоску. Сибилла потрясающе выглядела в малиновом платье — такой цвет могла осмелиться надеть только она. Кожа ее лица была безупречна. На скулах играл еле заметный румянец, и, несмотря на ее нынешнее состояние, она была все так же стройна и изящна. Глаза ее как будто были подернуты легкой дымкой. Временами они казались карими, временами — золотистыми, как бренди в бокале, через который смотрят на свет. Ее черные, как смоль, волосы были густыми и шелковистыми.

На ее фоне Эмили чувствовала себя этакой бледной молью рядом с роскошной бабочкой. Волосы светлые, с легкой рыжинкой, мягкие и совсем не густые. Глаза обычные, голубые. И хотя платье ее было модного покроя, однако рядом с платьем Сибиллы этот наряд казался каким-то блеклым, как будто выцветшим. Эмили через силу заставила себя улыбнуться и съесть нечто напоминавшее вкусом кашу, хотя на самом деле перед ней на тарелках были жареная баранина, а на десерт — фруктовый шербет. Все остальные пребывали в прекрасном расположении духа, за исключением миссис Марч, которая никогда не опускалась до легкомысленных разговоров.

Сибилла была обворожительна. Джордж практически все время не сводил с нее глаз. Тэсси тоже буквально лучилась счастьем. Юстас с самодовольным видом рассуждал о том о сем. Эмили никого не слушала.

Постепенно в ее сознании созрело некое решение. Бесполезно ждать, когда все само собой разрешится. Пора действовать. Ей на ум пришел один единственно верный курс действий.

До того, как мужчины вновь присоединятся к ним после ужина, Эмили вряд ли могла что-либо предпринять. Оранжерея протянулась вдоль всей южной стороны дома. Попасть в нее можно было через стеклянные двери дамской гостиной, завешенные светло-зелеными шторами, за которыми начинался ряд пальм и лиан, а также дорожка, почти полностью скрытая экзотическими цветами.

Терпение Эмили было на исходе. Она села рядом с Джеком Рэдли и воспользовалась первой же возможностью, чтобы вовлечь его в разговор. Впрочем, для этого ей не пришлось прикладывать усилий. Джек был искренне рад пообщаться с ней. В иных обстоятельствах Эмили получила бы от этого удовольствие, тем более что мистер Рэдли ей нравился. У него была приятная внешность, о чем он, несомненно, догадывался, однако ему хватало ума и чувства юмора, чтобы относиться к себе достаточно критично. В последние дни его незаурядный ум светился в его глазах не менее десятка раз. Кроме того, Джеку чуждо лицемерие, и лишь одного этого было достаточно, чтобы Эмили после трех недель его пребывания в Кардингтон-кресент прониклась к нему симпатией.

— Похоже, вы очень нервируете миссис Марч, — мягко заметил он. — Когда вы упомянули слово «расследовать», я решил, что с ней приключится припадок, и она вот-вот соскользнет со стула под стол.

В словах Джека Эмили послышалась легкая нотка иронии, из чего она сделала вывод, что Джек тоже недолюбливает старую даму. А еще он явно не в восторге от собственного положения. Не исключено, что семья и стесненные обстоятельства подталкивали его к выгодной женитьбе. Возможно, такой союз был ему не более приятен, чем девушкам, которыми безжалостно манипулировали их матери, заставляя вступить в выгодный брак, дабы избежать участи никому не нужных старых дев, не имеющих ни средств к существованию, ни профессии, какой можно было посвятить жизнь.

— Ей не дает покоя вовсе не мое положение, — пояснила Эмили и впервые за последнее время искренне улыбнулась. — Скорее то, откуда оно у меня.

— И откуда же? — Рэдли удивленно поднял брови. — Неужели в этом есть нечто страшное?

— Еще хуже, — снова улыбнулась Эмили.

— Постыдное? — настаивал Джек.

— О, еще какое!

— Что-что? — Было видно, что Рэдли вот-вот расхохочется.

Эмили нагнулась ближе и взяла его за руку. Сгорая от любопытства, Джек подался вперед.

— Моя сестра вышла замуж еще более неудачно, чем миссис Марч, — прошептала она ему на ухо. — За полицейского сыщика!

Джек мгновенно выпрямился, как будто не поверил собственным ушам. Однако глаза его задорно блеснули.

— За сыщика? Настоящего? Из Скотленд-Ярда и все такое?

— Именно. И все такое прочее.

— Поверить не могу! — Было видно, что Джек от души наслаждается их беседой. И все же, несмотря на игривый тон, Эмили уловила в его голосе серьезные нотки.

— Но это так, — подтвердила она. — Вы видели лицо миссис Марч? Она была в ужасе, когда я упомянула об этом. Ведь это же позор для всей нашей семьи.

— Еще какой! — прыснул от смеха Джек. — Бедный старый Юстас, ему никогда этого не перенести… Скажите, а леди Камминг-Гульд об этом знает?

— Тетя Веспасия? Конечно, знает. Если не верите мне, можете спросить у нее. Более того, она питает к нему симпатию, хотя он и носит одежду, которая ему абсолютно не идет. Зимой он предпочитает шарфы совершенно жуткой расцветки, а его карманы вечно набиты всякой всячиной вроде блокнотов, воска, спичек, кусков бечевки и еще бог знает чего. И еще ему ни разу в жизни не встречался приличный парикмахер…

— И он вам тоже симпатичен, — радостно оборвал ее Джек. — Он ведь вам очень симпатичен?

— Верно, симпатичен. И он по-прежнему служит в полиции и занимается расследованием самых ужасных убийств.

Стоило ей об этом вспомнить, как лицо ее омрачилось, что, кстати, не скрылось от Джека. Он тотчас посерьезнел.

— Вы о них знаете? Об этих убийствах? — произнес он, явно заинтригованный услышанным.

Эмили поняла, что полностью завладела его вниманием, что было ей приятно.

— Разумеется, знаю. Мы с Шарлоттой очень близки. Я даже иногда помогала ей.

В глазах Джека промелькнул скепсис.

— Нет, правда! — запротестовала Эмили. Это было нечто такое, чем она втайне гордилась. Еще бы, ведь это было так не похоже на удушающую атмосферу великосветских салонов. — Я даже сама кое-что расследовала. Во всяком случае, на пару с Шарлоттой.

Джек не знал, верить ей или нет, однако неодобрения в его глазах она не заметила. Его взгляд был неподдельно искренним. Будь она на пару лет моложе, то наверняка утонула бы в таком взгляде. Впрочем, даже сейчас ей ничто не мешает воспользоваться его восхищением к собственной выгоде. Эмили стремительно встала, шурша юбками.

— Если вы мне не верите…

Рэдли немедленно вскочил на ноги.

— Вы? Расследовали убийства? — Он изобразил недоверие, как будто приглашая Эмили подтвердить правдивость ее слов. Она приняла правила игры и, опережая Джека на полшага, направилась к дверям оранжереи, где вились лианы, и откуда тянуло сладковатым запахом влажной земли. Внутри оказалось жарко и душно, а также темно, почти как ночью в тропиках.

— Был один такой случай, когда труп оказался в кебе, прямо на кучерском сиденье, — доверительно сообщила Эмили. Кстати, это был реальный случай. — После представления оперы «Микадо».

— Вы шутите! — запротестовал Джек Рэдли.

— Нет, не шучу, — ответила она и бросила свой самый искренний взгляд. — Убитого опознала жена. Это был лорд Огастес Фицрой-Хэммонд. Его со всей пышностью похоронили на кладбище родового поместья. — Эмили заставила себя посмотреть Джеку в глаза. О, эти глаза, окаймленные невероятно пушистыми ресницами! — А затем его увидели сидящим на церковной скамье.

— Эмили, вы рассказываете невероятные вещи! — воскликнул Джек. Он стоял совсем рядом, и на какой-то миг Эмили даже забыла про Джорджа. Она поймала себя на том, что ее губы растягиваются в улыбке, хотя ее рассказ соответствовал истине.

— Мы снова похоронили его, — добавила она с едва заметной усмешкой. — Это была весьма сложная процедура, и крайне неприятная.

— Абсурд! Быть того не может! Я не верю вам!

— Но именно так оно и было, клянусь вам! И вообще, какая нелепая ситуация… Где это видано, чтобы люди дважды посещали похороны одного и того же человека? На мой взгляд, это просто неприлично.

— Этого не может быть!

— Может! Клянусь вам! Прежде чем закончилось это дело, появились четыре покойника. Во всяком случае, мне кажется, что именно четыре.

— Четыре раза появлялось тело лорда Огастеса? — уточнил Джек, едва сдерживая смех.

— Конечно же, нет, не говорите глупостей, — запротестовала Эмили. Она стояла так близко к нему, что могла ощущать запах его кожи и мыла.

— Эмили! — Джек наклонился и поцеловал ее, поцеловал неторопливо, как будто в их распоряжении была целая вечность. Эмили обхватила его руками за шею, отвечая на поцелуй.

— Мне не следовало этого делать, — честно призналась она несколько секунд спустя. Впрочем, это была скорее констатация факта, нежели упрек в свой адрес.

— Возможно, вы правы, — согласился Джек, нежно касаясь ее волос и щеки. — Расскажите мне правду, Эмили.

— О чем? — прошептала она.

— Вы действительно нашли четыре трупа? — спросил он и снова поцеловал ее.

— Четыре или пять, — пробормотала она, — точно не помню. И еще мы поймали убийцу. Спросите тетушку Веспасию, если у вас хватит смелости. Она в курсе этого дела.[6]

— Могу и спросить.

Эмили с некоторой неохотой высвободилась из его рук — все оказалось приятнее, чем следовало, — и мимо цветов и лиан направилась к выходу.

Миссис Марч рассуждала о рыцарственном творчестве художников-прерафаэлитов, их тщательной проработке деталей и изысканности цветов. Уильям слушал ее с болезненной гримасой. И дело не в том, что он не одобрял ее взглядов, а в том, что миссис Марч абсолютно не понимала того, в чем, по его мнению, заключалась истинная суть этого течения в искусстве. Лавиния Марч не чувствовала главной страсти этих художников, замечая в их живописных работах одну лишь сентиментальность.

Тэсси и Сибилла сидели так, что были вынуждены либо слушать, либо открыто проявлять невежливость, однако воспитание препятствовало последнему. Со своей стороны, Юстас был хозяином дома, и от него требовалось проявление показной благовоспитанности. Повернувшись спиной к женщинам, он рассуждал о моральных обязательствах положения в обществе. На лице Джорджа было написано выражение вежливого интереса, за которым на самом деле пряталось полное отсутствие такового. Зато он то и дело поглядывал в сторону двери, ведущей в оранжерею. Должно быть, от него не ускользнуло, как в ней скрылись Эмили и Джек Рэдли.

Эмили ощутила пугающий прилив возбуждения. Похоже, что задуманная цель все-таки достигнута. Она шла на шаг впереди Джека, по-прежнему ощущая его близость, тепло и нежность его прикосновений.

Войдя в гостиную, Эмили села рядом с Веспасией и сделала вид, будто слушает Юстаса. Остаток вечера прошел в том же духе. Эмили обратила внимание, что уже поздно, лишь когда часы показывали без двадцати пяти минут полночь.

Возвращаясь в гостиную из ванной комнаты наверху, она прошла мимо двери утренней комнаты, из которой донеслись приглушенные голоса.

— …вы трус! — Это был голос Сибиллы, чуть охрипший от гнева и презрения.

— Не говорите мне…

— Вы можете верить во что угодно!

Ответ заставил ее замолчать.

Эмили остановилась как вкопанная. В ней боролись надежда и страх, она почувствовала, что вся дрожит. Это был Джордж. И он был вне себя от ярости. Этот тон был хорошо ей знаком — помнится, ее муж был точно так же зол, когда во время скачек его жокей проиграл заезд. Тогда это была наполовину и его вина, и он отлично это знал. Теперь его гнев предназначался Сибилле. Впрочем, и ее голос также был полон ярости. Дверь будуара распахнулась, и на пороге возник Юстас. В любое мгновение он мог обернуться и увидеть, что Эмили тайком подслушивает разговор мужа. Гордо вскинув подбородок, она пошла дальше, стараясь, однако, уловить конец разговора в утренней комнате. Увы, резкие голоса накладывались друг на друга, и было невозможно разобрать слова.

— А-а-а… это вы, Эмили, — обернулся Юстас. — По-моему, пора спать. Вы наверняка устали.

Это было утверждение, а не вопрос. Юстас считал себя вправе определять, кому когда полагается идти спать, и неизменно выступал в этой роли, как делал всегда, когда вся его семья собиралась вместе под одной крышей. Он привык раздавать указания направо и налево, вечно кого-то поучал, поскольку считал это своим долгом и прерогативой. Оливия Марч, покуда была жива, делала вид, что во всем его слушается, а потом все равно поступала по-своему, однако делала это столь тонко и умело, что Юстас ничего не замечал. Многие его лучшие идеи на самом деле были ее идеями, но она подавала их таким образом, что муж наивно считал их своими собственными, упрямо отстаивал их и старательно воплощал в жизнь.

У Эмили не было ни малейшего желания вступать с Юстасом в спор. Она вернулась в гостиную, пожелала всем спокойной ночи и направилась к себе в спальню. Здесь она разделась, отдав распоряжения на следующее утро, отпустила горничную и уже собралась лечь в постель, когда неожиданно раздался стук в дверь.

Эмили застыла на месте. Это мог быть только Джордж. Может, притвориться спящей и не отзываться? Она не сводила взгляда с дверной ручки, как будто та могла повернуться сама и впустить внутрь ее мужа.

Стук повторился снова, на этот раз громче прежнего. Возможно, это ее единственный шанс. Если она сейчас оттолкнет Джорджа, то потеряет его навсегда.

— Войдите!

Дверь медленно отворилась. В дверном проеме возник Джордж. Вид у него был взвинченный. Еще бы, ведь Сибилла только что закатила ему сцену, а Джордж терпеть не может сцен. Эмили сразу поняла, как ей следует поступить. С ее стороны было бы верхом неблагоразумия в данный момент выяснять отношения. Очередной скандал ему ни к чему.

— Здравствуй, — произнесла она с едва заметной улыбкой, делая вид, что происходящее — совершеннейший пустяк, неспособный перевернуть их жизни, отнять все самое дорогое, что у нее есть.

Джордж осторожно вошел в комнату. За ним по пятам увязался спаниель миссис Марч, который, к неудовольствию своей хозяйки, проникся к нему нежной привязанностью. Джордж явно не знал, что сказать, опасаясь, что Эмили лишь ждет благоприятного случая высказать обвинения в его адрес, причем обвинения оправданные, оспаривать которые он был не вправе.

Эмили отвернулась, дабы облегчить мужу возможность раскаяния, как будто случившееся было в порядке вещей. Сама она отчаянно пыталась найти правильные слова. Ей меньше всего хотелось обидеть мужа, усугубить возникшее между ними отчуждение.

— Мне очень понравилось, как мы с Тэсси провели этот день, — начала она небрежным тоном. — Викарий ужасно скучен, так же, как и его супруга. Теперь мне понятно, почему их так любит Юстас. У них много общего, вроде взглядов на простоту добродетели, — Эмили состроила забавную гримаску, — и добродетели простоты. Особенно в женщинах и детях, между которыми, по их мнению, практически нет никакой разницы. Что же касается помощника викария, то он очарователен.

Джордж опустился на пуф, стоявший перед трюмо. Эмили не без симпатии наблюдала за ним; похоже, ее обида на мужа пошла на убыль. Джордж, судя по всему, задержится здесь всего на несколько минут, но и это уже неплохо.

— Я рад, — произнес он с неловкой улыбкой, пытаясь поддержать разговор. Нет, это просто смешно. Всего месяц назад они разговаривали, как старые друзья, и наверняка посмеялись бы вместе над занудством викария. Теперь же Джордж лишь посмотрел на нее испытующим взглядом, пусть даже взгляд этот длился всего лишь мгновение.

Он поспешил отвести глаза, не осмеливаясь давить на Эмили, как будто опасался отпора с ее стороны.

— Мне всегда нравилась Тэсси, — произнес он. — Она — типичная представительница ветви Камминг-Гульдов в семействе Марчей. Мне кажется, у них с Уильямом много общего.

— Оно и к лучшему, — искренне призналась Эмили.

— Тебе понравилась бы тетушка Оливия, будь она жива, — продолжал Джордж. — Ей было всего тридцать восемь, когда она умерла. Дядя Юстас был безутешен в своем горе.

— После того, как она за пятнадцать лет произвела на свет одиннадцать детей, в этом нет ничего удивительного. Бесконечные роды подорвали ее здоровье, — с сарказмом заметила Эмили. — Впрочем, дядя Юстас вряд задумывался об этом.

— Мне тоже так кажется.

Эмили с улыбкой повернулась к мужу, обрадованная тем, что Джордж произнес слова, которых она от него никак не ожидала. На короткий миг ей показалось, что к ним вернулась былая сердечность и теплота их отношений. Тем не менее она поспешила отвести взгляд: было бы больно обмануться в своих надеждах.

— Я всегда полагала, что приходить в дома бедняков куда более оскорбительно для них, чем просто закрывать глаза на их страдания, — вновь заговорила она. — Но теперь мне кажется, что Тэсси права. Ведь она делает это от чистого сердца.

— Да, она такая, — согласился Джордж и прикусил губу. — Хотя, слава богу, она пока что не пошла по стопам Шарлотты. Хотя, возможно, это лишь вопрос времени. — С этими словами Джордж встал, опасаясь, что, если задержится на секунду дольше, вернувшаяся теплота их отношений исчезнет. Тем не менее у двери он замешкался, как будто передумал. Может, стоит поцеловать Эмили или это все-таки преждевременно? Да, да, не стоит торопиться. Вместо поцелуя Джордж протянул руку и легонько коснулся плеча жены.

— Спокойной ночи, Эмили, — произнес он и убрал руку.

Она серьезно посмотрела на него. Если Джордж вернется, то только на ее условиях, иного она просто не допустит.

— Спокойной ночи, Джордж, — негромко ответила она. — Приятных сновидений.

Джордж вместе со спаниелем медленно вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь. Эмили легла на постель и, свернувшись калачиком, обняла колени. В следующую секунду слезы облегчения уже щипали ей глаза. Ей не было необходимости сдерживать себя, слезы свободно скатывались по щекам. Нет, конец этой истории еще не наступил, однако чувство беспомощности исчезло. Она знает, что ей делать. Эмили потянулась за носовым платком и высморкалась, громко, совсем не по-женски. Этакий трубный звук триумфа.

Загрузка...