НАУЧНАЯ СЕССИЯ, ПОСВЯЩЕННАЯ ПРОБЛЕМАМ ФИЗИОЛОГИЧЕСКОГО УЧЕНИЯ АКАДЕМИКА И. П. ПАВЛОВА (28 июня — 4 июля 1950 г.)

Другие авторы, сравнивая заболеваемость гипертонией у африканских и американских негров, не вскрывают сущность классовой борьбы в современном буржуазном обществе, а ограничиваются лишь указанием на то, что «трудность привыкания к сложным условиям культурной жизни представляет сущность психоневрозов».

За недостатком времени нельзя привести многочисленные абсурдные и реакционные высказывания американских, с позволения сказать, «ученых» психосоматиков.

В связи с усилением реакции, особенно в Америке и Англии, медицина за последние годы активно возрождает фрейдизм и кладет в свою основу его давно уже обветшалые догмы.

Вот что пишет по этому поводу сотрудник упомянутого журнала, «видный» научный деятель Чикагского психоаналитического института доктор Франц Александр: «Влияние Фрейда не может ограничиваться одной медициной… Все социальные науки получают новые стимулы от его динамической психологии».

Вот почему перед нами встает задача сосредоточить критику в наших журналах и монографиях, главным образом, на тех положениях фрейдовского учения, которые подновляются и используются зарубежной медициной.

В свое время высказывались мнения, будто у нас, в Советском Союзе, были попытки объединить фрейдизм с учением об условных рефлексах И. П. Павлова в единую систему «рефлексологического фрейдизма».

К чести нашей отечественной физиологии таких попыток создания «рефлексологического фрейдизма» в действительности почти не было и нет. Сам Иван Петрович Павлов неоднократно отмежевывался от Фрейда и подвергал его концепции резкой критике. В письме к известному французскому психиатру Пьеру Жанэ Иван Петрович, говоря о законности физиологического подхода в объяснении психопатологических явлений, писал: «Пользуясь Вами же установленными и систематизированными фактами, я решаю итти по другой дороге и применить физиологическое объяснение». Павлов здесь имеет в виду механизм возникновения неврозов.

Ученикам и последователям И. П. Павлова чужда фрейдовская концепция по своей антинаучной природе.

Проблема взаимодействия и взаимопроникновения психического и физиологического является проблемой, которая разрабатывалась на протяжении всей истории русской медицинской науки. Еще на заре XIX века русский клиницист и педагог М. Мудров очень большое внимание уделил вопросу взаимодействия психического и телесного. Знаменитые русские врачи и ученые — Сеченов, Боткин, Пирогов, Остроумов и другие — всегда подчеркивали роль психического фактора в генезе заболеваний. Применяемые сейчас советскими учеными теоретические установки Ивана Петровича Павлова о кортико-висцеральных закономерностях нашли свое реальное воплощение в ряде актуальных для теории и практики клинической медицины проблем.

На двух протекших в последние годы конференциях по вопросам кортико-висцеральной патологии убедительно была показана на конкретных примерах мощь коры больших полушарий в период возникновения и развития патологического процесса.

В этом плане были представлены и клинические исследования по вопросу язвенной и гипертонической болезней, по вопросу механизма неврозов, а в связи с этим и пути терапевтического воздействия на кору через нее же и на все течение заболеваний. Проблемы охранительною торможения, шокотерапии, гипноза и другие нашли свое отражение в работе указанных конференций.

Этот сдвиг в нашей медицине знаменует собой переход от медицины с упрощенным и ограниченным пониманием болезни к новому взгляду на природу организма человека как целостной живой личности, в своем развитии и деятельности обусловленной конкретными условиями социальной среды.

Гуманизм русской медицины остался до сих пор самым прекрасным ее качеством, ее знаменем.

«Дух» и тело на основе павловской физиологии и материалистической психологии рассматриваются в их диалектическом единстве. Это наш фундамент, прочный и незыблемый, в противоположность буржуазному англо-американскому беспочвенному, шаткому, почти средневековому представлению о физиологии и патологии человека.

Совсем недавно о роли психических и эмоциональных факторов упоминалось лишь вскользь, по поводу разве таких заболеваний, как базедова болезнь, диабет, неврозы органов. Так, внутренняя медицина игнорировала обширную область реальных патогенетических факторов, имеющих место в жизни. Замкнувшиеся в стены лаборатории экспериментаторы не видели света истины, идущего от самой жизни. Теперь только мы можем говорить об универсальном значении нервной системы и в особенности высшей ее формаций — коры мозга в большинстве болезней человека.

Чтобы ответить на насущные вопросы нашей передовой медицины, общая патология должна, конечно, к традиционному вивисекционному методу присоединить и изучение физиологии человека в клинике, в наблюдениях и в хронических опытах по Павлову. И только тогда она подойдет к разрешению насущных и самых важных проблем патологии человека.

Теперь мы все яснее сознаем, что происхождение болезни не менее сложно, чем сам организм, в котором разыгрывается болезнь, что наши воззрения упрощают весь сложный процесс, приводящий к болезни, что эмоциональные воздействия могут часто оказывать во много раз большее влияние, чем какой-либо физический фактор, что слово может наносить глубокие изменения во всем организме.

Упрощенное представление о болезни, как о местном поврежденном очаге, явилось продуктом механистического и, по выражению Энгельса, «дешевого» материализма и было далеко от методологии диалектического материализма.

Элементарно-упрощенному представлению о болезни, как случайному эпизоду экзогенного происхождения, ныне противопоставляется связь болезни со всеми предшествующими физиологическими основами не только соматической, но и психической жизни человека. Онтогенез, вся предшествующая жизнь организма не может игнорироваться при построении патогенеза болезни.

Еще в 1876 г. в своей замечательной монографии, задолго предвосхитившей направления современной «психосоматической медицины» («Материалы по вопросам об этиологическом и терапевтическом значении психических влияний»), В. А. Манассеин высказывал глубокие мысли о роли активности психики человека в его здоровье, о значении душевных потрясений и переживаний в возникновении внутренних заболеваний, в том числе и туберкулеза.

В целях восстановления исторической истины следует указать, что преждевременно скончавшийся П. С. Усов еще в 1911 г. (т. е. раньше немецкого проф. Бергмана) выдвигал значение первичных функциональных нейрогенных влияний на возникновение органических заболеваний. Он писал: «Длительный невроз (невротическое страдание) может повести к анатомическому изменению кишечника роковым образом… существует целая цепь функциональных заболеваний кишечника, первые звенья которых соприкасаются с психиатрией…» (П. С. Усов, О неврозах кишек. «Практический врач», 1911).

Можно было бы привести высказывания наших современных клиницистов по поводу понимания патогенеза всевозможных заболеваний человека. Наши передовые ученые стоят на правильном пути понимания деятельности организма человека, которое было предначертано нам плеядой русских врачей-естествоиспытателей.

В попытках объяснить психогению соматических заболеваний зарубежные авторы (американцы, англичане, французы) обнаруживают полную беспомощность. Игнорируя павловское учение, отвергая физиологические основы психической деятельности, они уходят в беспочвенные идеалистические и спекулятивные построения и догадки. Нам не по пути с их психоаналитическими фрейдовскими тенденциями, тем более, что направление большей части американских психосоматологов в конечном итоге уходит своими корнями в мистические концепции, отражающие разложение буржуазного общества, скатывание его к фашизму.

Мы настойчиво стремимся выяснить физиологические и патологические механизмы и структуру кортико-висцеральных отношений на основе большой и глубокой концепции основателя современной научной советской медицины.

Отрешаясь от локалистических тенденций, мы подходим к синтетическому интегральному пониманию целостного организма и его динамики. Вместо американского термина «психосоматика», подчеркивающего дуалистическое воззрение, данную область правильнее обозначать в медицинском аспекте как кортико-висцеральную патологию. Проблема эта имеет не только теоретическое и принципиальное, но и большое практическое значение. Установленные зависимости заболевания внутренних органов от центральной нервной системы определяют пути патогенетической терапии этих заболеваний, а именно необходимость воздействовать на течение внутреннего заболевания через центральную нервную систему. Это и является существенным коррективом к прежним узко локалистическим тенденциям в терапии, направленным только на местный болезненный процесс.

Все многообразное и яркое проявление жизни человека не находило себе выражений в неподвижных схемах вирховианского представления. В этих условиях основная руководящая дисциплина медицины — общая патология — не поднималась до уровня человека, а скорее низводила его до уровня животных, лишенных человеческой коры мозга, социальных его свойств, речи, высших эмоций. Упрощались и этиологические факторы болезни, а особенности среды, в которой живет человек, просто не учитывались.

И. П. Павлов, установив основные законы в физиологии высшей нервной деятельности у животных, неоднократно указывал на то, что нельзя механически переносить данные, полученные у животных, на человека.

Вершиной его творческих дерзаний в раскрытии материальной природы психических явлений человека явилась идея существования у человека помимо первой сигнальной системы, одинаковой с животным, специальной второй сигнальной системы, присущей только человеку.

«Если наши ощущения и представления, — говорил Павлов, — относящиеся к окружающему миру, есть для нас первые сигналы действительности, конкретные сигналы, то речь, специально прежде всего кинэстезические раздражения, идущие в кору от речевых органов, есть вторые сигналы, сигналы сигналов. Они представляют собой отвлечение от действительности и допускают обобщение, что и составляет наше лишнее специально человеческое высшее мышление…» (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 490).

И в этом, самом трудном вопросе естествознания, материалист Павлов остался верен себе. Слово для человека есть, — как пишет Павлов, — «такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные общие у него с животными, но вместе с тем и такой многообъемлющий, как никакие другие, не идущий в этом отношении ни в какое количественное и качественное сравнение с условными раздражителями животных» (Полн. собр. трудов, т. IV, стр. 337).

Нужно, к сожалению, констатировать, что замечательная идея И. П. Павлова о второй сигнальной системе у нас в Советском Союзе крайне недостаточно разрабатывается. Здесь большая вина лежит и на Академии педагогических наук, которая в своих научно-исследовательских институтах, на своем прекрасном детском материале, как никто лучше, могла бы развить этот раздел учения И. П. Павлова.

В клинике же должна возникнуть настоящая физиология человека, а это и есть основа научной медицины.

Выдвигая значение центральной нервной системы в происхождении многих заболеваний, мы не можем, конечно, ограничиться обычными расплывчатыми суждениями о «нервной почве», об «антропологии» или только субъективными психоаналитическими догадками. Мы ставим перед собой задачу установить функциональную структуру и механизм психических влияний церебральных нарушений, вызывающих внутренние заболевания. К решению этой сложной задачи мы должны подходить на основе точных данных о висцеральных функциях различных отделов головного мозга, о взаимоотношениях коры и подкорковых областей мозга, о закономерностях, обнаруженных в эволюционной физиологии, а также тех данных, которые дает нам клиника как в области внутренних, так и нервных и психических заболеваний.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Все изложенное, как нам кажется, еще раз подтверждает то, что великая Сталинская эпоха — эпоха построения нового, коммунистического общества, в котором человек впервые становится подлинно свободной личностью и приобретает неограниченные возможности к наилучшему устройству своей жизни. Здесь возникает новое отношение к познанию человеческого организма для сохранения бодрого, здорового его состояния.

Этим обозначается не частная проблема или задача, а наше научное физиологическое мировоззрение. Отсюда задача — добиться во всех областях теории и практики коренного изменения отношения к павловскому учению с полным признанием классических открытий И. П. Павлова, как имеющих принципиальное и всеобщее значение для всех областей физиологии и медицины. Исследования по разработке учения Павлова следует вести в строгом соответствии с теми проблемами, которые ставил сам Павлов, или вытекающими из существа его учения. Речь идет о творческой разработке всего идейного наследия Павлова. Отбрасывая догму, мы должны двигаться вперед. «Только пройдя через огонь эксперимента, — пишет И. П. Павлов, — вся медицина станет тем, чем быть должна, т. е. сознательной, а следовательно, всегда и вполне целесообразно действующей» (Полн. собр. трудов, т. II, стр. 360).

Я хотел бы, чтобы меня правильно поняли все, кого я упомянул в докладе. Я очень высоко ценю всех наших физиологов и биологов, но всегда нужно помнить, что служение народу превыше всего. Перед лицом великих задач науки все личное отходит на второй план.

Максим Горький как-то сказал: «Наука становится нервной системой нашей планеты». Наша действительность служит ярким доказательством этих слов. Величайшие ученые нашего времени на основе науки творят новый чудесный мир. Теория Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина полностью отражается в практике жизни. Никогда еще не было столь благоприятных и громадных возможностей для развития нашей науки и творческой деятельности человека, как в нашем Социалистическом государстве.

Иван Петрович Павлов много раз говорил в конце своей жизни, что родина наша возлагает большие чаяния на нас, нам много дано, но много и спросится с нас.

Служение своему народу, увеличение его культурных сил — это наша великая обязанность перед новым грядущим коммунистическим обществом.

Старое поколение обязано передать молодому свой опыт и свои знания. Перед нами стоит великая цель — воспитать будущих деятелей новой передовой биологической и медицинской науки. Мне кажется, что преподавание в высшей школе для биологов и медиков должно быть коренным образом изменено. Об этом большом деле необходимо нам серьезно думать. Многое из того, что надо сделать — уже сейчас ясно.

Великий Сталин в своей статье «Относительно марксизма в языкознании» с необычайной ясностью подчеркнул, какое значение имеет широкая и свободная дискуссия в деле борьбы за новое, передовое в науке. «Общепризнано, — пишет он, — что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики» (И. Сталин, Относительно марксизма в языкознании, изд. «Правда», 1950, стр. 28).

Предстоит огромная и длительная работа для проложения новых путей физиологической науке. Нет сомнения, что при помощи партии и правительства мы используем все возможности для нового подъема науки на благо народа.

ПУТИ РАЗВИТИЯ ИДЕЙ И. П. ПАВЛОВА

В ОБЛАСТИ ПАТОФИЗИОЛОГИИ

ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

ДОКЛАД

ПРОФЕССОРА

А. Г. ИВАНОВА-СМОЛЕНСКОГО

____________________

Учение о высшей нервной деятельности, созданное гением И. П. Павлова, по положению, занимаемому этим учением в науке, является как бы высшей формой связи между биологией и прежде всего советской творческой биологией, с одной стороны, и отечественной медициной — с другой.

Формулируя новую исследовательскую задачу, стоящую перед ним, И. П. Павлов еще в 1903 г. говорил: «Я смею думать, что последующее изложение так же убедит вас, как убежден я, что перед нами в данном случае открывается бесконечная область плодотворного исследования, вторая огромная часть физиологии нервной системы — нервной системы, главнейшим образом устанавливающей соотношение не между отдельными частями организма, чем мы занимались главным образом до сих пор, а между организмом и окружающей обстановкой» (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 28).

Уже в основных понятиях учения о высшей нервной деятельности — в понятиях условной и безусловной связи — с поразительным по глубине своей синтезом, с предельной сжатостью и лаконизмом находят отражение все главнейшие биологические проблемы: теория эволюции, взаимодействие между организмом и средой, приспособляемость и изменчивость, наследственность и приобретенный опыт, онтогенетическое и филогенетическое развитие и, наконец, наследование приобретенных свойств.

Все развитие, вся эволюция нервной деятельности осуществляется, по Павлову, как известно, путем безусловных и условных связей.

Безусловная связь — это относительно постоянная, наследственная, образовавшаяся в течение филогенеза связь организма со средой; условная связь — это временная, высоко изменчивая, приобретенная в течение онтогенеза связь между средой и организмом. Условные связи, повторяясь в ряде поколений, могут «наследственностью превращаться в безусловные». Кора мозга высших животных является, по Павлову, носительницей замыкательной функции, т. е. функции приобретения, образования, творчества новых связей между организмом и средой, функции развития нового жизненного опыта, функции онтогенетической адаптации, приспособляющей организм к условиям среды, а среду к потребностям организма. Необходимо подчеркнуть, что эта важнейшая функция животного организма, благодаря И. П. Павлову, впервые стала достоянием науки, объектом экспериментального исследования.

Неоднократно говоря об охвате своим научным исследованием деятельности всего организма в целом, И. П. Павлов понимал эту целостность в трояком смысле.

Во-первых, организм как целое в смысле взаимосвязанности всех его частей и функций их, в смысле функционирующей как единое целое системы, но притом системы постоянно и непрерывно взаимодействующей с внешней средой в процессе подвижного, текучего, непрестанно колеблющегося, изменчивого уравновешивания организма в окружающем мире.

«Теория рефлекса, — говорит И. П. Павлов, — постоянно теперь, как и с самого начала ее появления, беспрерывно увеличивает число явлений в организме, связанных с определяющими их условиями, т. е. все более и более детерминизи- рует целостную деятельность организма» (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 437).

Во-вторых, организм как целое в смысле достигаемой, главным образом через нервную систему, функциональной объединенности его внешней и внутренней жизнедеятельности, т. е. деятельности, связывающей его с условиями внешней среды, и деятельности, происходящей во внутренней среде организма.

«Функция связи как внутренних, так и внешних соотношений в организме осуществляется, — говорит И. П. Павлов, — в нервной системе» (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 437).

И, наконец, в-третьих, организм как целое в смысле единства психического и соматического.

«…Для истинно научного понимания наших нервно-патологических симптомов и успешной борьбы с ними, — пишет И. П. Павлов в одной из последних своих научных работ, — нужно расстаться со столь вкоренившимся в нас отграничением психического от соматического» (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 581).

Но замечательно, что в своем стремлении к изучению всего организма в целом И. П. Павлов никогда не отдавал предпочтения только синтетической или, наоборот, только аналитической деятельности, говоря, что «всякое противопоставление этих деятельностей, предпочтительное изучение одной из них не даст верного успеха…» (Физиология и патология высшей нервной деятельности, Госмедиздат, 1930, стр. 36).

Вместе с тем и метод его исследования никогда не был только аналитическим или только синтетическим, а всегда объединял в себе и то и другое, что нашло особенно яркое воплощение в учении о высшей нервной деятельности.

Наконец, еще одной замечательной и притом характернейшей чертой всех физиологических, а также и патофизиологических исследований И. П. Павлова было стремление не только изучать, но и овладевать изучаемыми явлениями, управлять, командовать ими, изменять их в желаемом направлении.

Отсюда возникала теснейшая связь между физиологическими и патофизиологическими исследованиями И. П. Павлова, с одной стороны, и экспериментальной терапией — с другой, что получило яркое выражение в содержании и названии доклада, сделанного И. П. Павловым еще 50 лет назад, т. е. в 1900 г., и озаглавленного так: «Экспериментальная терапия как новый и чрезвычайно плодотворный метод физиологических исследований» (Полн. собр. трудов, т. I, стр. 355).

Таким образом, задачу изучения функций животного организма И. П. Павлов нераздельно связывал с задачей управления этими функциями и, в частности, с задачей восстановления поврежденных функций.

Все сказанное здесь имеет целью напомнить о том, что исследованиями. П. Павлова, строившиеся на широком биологическом фундаменте и пронизанные эволюционной теорией, отражали вместе с тем в себе главнейшие биологические проблемы.

Нетрудно также заметить, что в вопросе о решающей роли внешней среды в приспособительной деятельности нервной системы, в вопросе о переходе условных, т. е. приобретенных, рефлексов в безусловные, наследственные рефлексы и в вопросе о неразрывной связи между изучением физиологических функций и овладением, управлением ими — павловское учение вплотную соприкасается с творческой отечественной мичуринской биологией.

Перехожу к вопросу о связи павловского учения с медициной.

Но прежде чем кратко остановиться на трех основных этапах развития научной деятельности И. П. Павлова, показывающих эту связь, позвольте привлечь ваше внимание к одному высказыванию Ивана Петровича, относящемуся еще к 1906 г. и очень отчетливо характеризующему взгляды Павлова на данный вопрос.

«Понимаемые в глубоком смысле физиология и медицина не отделимы, — говорит он. — Если врач в действительности, и тем более в идеале, есть механик человеческого организма, то всякое новое физиологическое приобретение рано или поздно непременным образом увеличивает власть врача над его чрезвычайным механизмом, власть — сохранять и чинить этот механизм» (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 70).

Из этих слов ясно, что основную задачу физиологии И. П. Павлов усматривал в том, чтобы через изучение закономерностей течения, нарушения и восстановления физиологических процессов вооружить медицину для разработки научно обоснованных профилактических и терапевтических мероприятий.

В своей речи, произнесенной в 1899 г. в память Боткина, Павлов сказал: «Окончательная победа медицины придет только через лабораторный эксперимент».

Известно, что наиболее ранний — первый — период научной деятельности И. П. Павлова, посвященный преимущественно физиологии кровообращения, протекал при клинике крупнейшего русского клинициста С. П. Боткина, оказавшего значительное влияние на формирование взглядов молодого И. П. Павлова относительно связи лабораторных и клинических исследований и на общее направление его научной работы.

Уже в этом периоде ясно обозначился интерес Павлова к вопросам нервной регуляции физиологических процессов — на данном этапе к вопросам нервной регуляции кровообращения и, в особенности, сердечной деятельности. Значение проведенных Павловым в этой области экспериментальных исследований для клинической практики, их оригинальность, новизна, остроумие их методики — все это получило высокую оценку со стороны Боткина, не утратив подобной оценки со стороны клиницистов и до наших дней.

Именно в этот период в процессе научно-исследовательской работы в области кровообращения стал складываться у И. П. Павлова тот принцип, который заключался в стремлении «распространить влияние нервной системы на возможно большее количество деятельностей организма» и который получил свое многообразное выражение на всех последующих этапах научной деятельности И. П. Павлова, достигнув наиболее яркого и наиболее совершенного воплощения в учении о высшей нервной деятельности.

Заканчивая в 1883 г. свою докторскую диссертацию, посвященную центробежным нервам сердца, И. П. Павлов писал: «…я был окружен клиническими идеями профессора Боткина, — и с сердечной благодарностью признаю плодотворное влияние как в этой работе, так и вообще на мои физиологические взгляды того глубокого и широкого, часто опережавшего экспериментальные данные, нервизма, который, по моему разумению, составляет важную заслугу Сергея Петровича пред физиологией» (Полн. собр. трудов, т. I, стр. 142).

Физиология кровообращения оказалась для Павлова нераздельно связанной с патологией. Работа Павлова в данном направлении продолжена Смирновым, Разенковым, Быковым и другими его учениками.

Еще ярче, определеннее, отчетливее выявилась связь научных исследований И. П. Павлова с медициной во втором периоде его творческой деятельности, посвященном изучению вопросов физиологии пищеварения и нашедшем отражение в знаменитых «Лекциях о работе главных пищеварительных желез», в работе, завершенной И. П. Павловым в 1897 г.

По существу, этот большой отдел физиологии был создан Павловым заново, причем широкие, блестящие по новизне теоретические обобщения сочетались здесь с практически важными для медицинской науки выводами. Разработанная вместе с тем Павловым совершенно оригинальная методика исследования составила целую эпоху в развитии, так сказать, «хирургической физиологии».

Но и при разработке вопросов физиологии пищеварения в центре внимания И. П. Павлова находились механизмы нервной регуляции пищеварительных процессов, изучение иннервационных приборов, иначе говоря, дальнейшее развитие принципа нервизма, распространяемого теперь на новые физиологические деятельности.

Примечательно, что вся последняя — восьмая — лекция о работе пищеварительных желез целиком сосредоточена на вопросах приложения экспериментальных данных, полученных И. П. Павловым, к задачам медицинской практики. Начинается эта лекция следующими словами: «Сегодня мы займемся сопоставлением переданного лабораторного материала как с повседневными правилами еды, так и с врачебными мероприятиями в случае расстройства пищеварительного аппарата» (Полн. собр. трудов, т. II, стр. 133). Таким образом, и вопросы физиологии пищеварения тесно переплетаются для Павлова с вопросами патологии. В этой лекции дается ряд важных и ценных для медицины указаний в области диэтетики, гигиены питания и лечения различных нарушений пищеварения.

Заканчивая данную лекцию, а вместе с ней и всю книгу, И. П. Павлов пишет: «Если физиологические данные, здесь собранные, помогут врачу что-нибудь уяснить в сфере его деятельности и поспособствуют более правильной и удачной постановке лечения, то врач только обеспечит себе еще дальнейшие выгоды, коль скоро даст знать физиологу о тех поправках, которым подлежат изложенные здесь объяснения с его точки зрения, и укажет на те новые стороны в области пищеварения, которые уже открылись ему в широких границах мира клинических наблюдений, но еще не попали в круг зрения физиолога» (Полн. собр. трудов, т. II, стр. 149).

Едва ли надо говорить, какое большое значение имеют экспериментальные исследования И. П. Павлова для клиники болезней пищеварительного тракта, исследования, продолженные Разенковым, Быковым, Фольбортом и другими его учениками.

В наши дни павловское учение во многом помогает клиницистам при установлении диэты, режима питания и лечения язвенной болезни желудка. Но тем не менее, по словам проф. Мясникова, «обширная группа заболеваний кишечника, так же как и желчевыделительной системы, почти не трактуется с павловских позиций». И таким образом, «перед терапевтической клиникой стоит важная задача — восполнить этот пробел и пересмотреть частную патологию и терапию болезней пищеварения на основе идей Павлова» (Вестник АМН СССР, 1949, № 6, стр. 17).

В статье «Учение И. П. Павлова и советская медицина», напечатанной в 1949 г., Е. И. Смирнов говорит: «Есть основания утверждать, что мы много потеряли, не уделив должного внимания широкому развертыванию научных исследований в области экспериментальной патологии, задержав этим самым широкое внедрение павловских идей в практику здравоохранения» (Вестник АМН СССР, 1949, № 6, стр. 11).

Исследования И. П. Павлова в области физиологии кровообращения и пищеварения показали, что значение их для медицины не только в том, что они облегчают понимание механизмов происхождения, т. е. патогенеза заболеваний, но и в том, что они подсказывают пути устранения заболевания, т. е. содействуют разработке патогенетически обоснованной терапии.

Как известно, изучение вопросов центральной нервной регуляции процессов пищеварения привлекло внимание И. П. Павлова к явлениям так называемого психического слюноотделения и вместе с тем вывело на тот новый научный путь, на котором возникло учение об условных рефлексах.

Известно также, что в течение своей научной деятельности Павлов неоднократно касался вопросов нейротрофики, установив здесь ряд важных фактов и высказав ряд ценнейших соображений.

Мы переходим к тому третьему, заключительному и вместе с тем важнейшему этапу научной деятельности И. П. Павлова, на котором в течение 35 лет неотступного труда самого И. П. Павлова и многочисленных его сотрудников было создано одно из величайших сокровищ отечественной науки, являющееся наиболее совершенной формой реализации павловской идеи нервизма, — «Учение о высшей нервной деятельности».

Уже в первой своей научной работе, содержащей описание первых шагов на новом научном пути, И. П. Павлов говорит о своем намерении приступить к постройке экспериментальной психологии и экспериментальной психопатологии на животных.

«Конечно, психопатологические опыты, — пишет Иван Петрович, — начались с того времени, когда впервые физиологи удаляли те или другие участки центральной нервной системы и наблюдали животных, оставшихся в живых после этих операций. Последние двадцать-тридцать лет дали нам в этом отношении несколько капитальных фактов… Но исследования на эту тему все еще не сложились в такой специальный отдел, изучение которого развивалось бы неустанно и по определенному плану. Причина этого, представляется мне, лежит в том, что у исследователей до сих пор не оказывается более или менее значительной и детальной системы нормальных отношений животного к окружающему миру, чтобы производить объективное и точное сравнение состояния животного до и после операции» (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 36).

Так писал Павлов в 1903 г., предполагая развернуть научную работу в области экспериментальной психологии и психопатологии на животных. Но дальнейшее развитие павловского учения далеко превзошло эти первоначальные предположения.

В течение нескольких последующих десятилетий в школе И. П. Павлова велось неотступное и непрерывное изучение основных закономерностей работы высших отделов центральной нервной системы и была создана новая научная дисциплина — физиология высшей нервной деятельности, а в теснейшей связи с этой последней развивалась и патология или, точнее сказать, патофизиология высшей нервной деятельности. Да и едва ли патология высших отделов нервной системы могла бы развиваться без теснейшей связи с физиологией тех же отделов.

Как мы знаем, вступив на путь разработки экспериментальной патологии высшей нервной деятельности животных, И. П. Павлов постепенно пришел к клинике и заложил здесь основы клинической патофизиологии головного мозга человека.

Именно здесь — в клинике — возникла у него и замечательная идея о первой и второй сигнальных системах мозговой коры, именно здесь — в клинике — началось изучение типологических особенностей этих систем и патологических нарушений их взаимодействия.

Необходимо в полной мере учесть, что та высшая функция мозга, которую мы называем психическим, сознанием и т. п., в течение целых тысяче л е т и й изучалась людьми, не только не знавшими основных закономерностей нервных процессов, но и внутреннего строения мозга и, естественным образом, даже не подозревавшими на протяжении длительного времени о существовании какой-либо связи между психической деятельностью и нервной системой.

Основные понятия психологии (ум, воля, чувство и т. д.) складывались в свое время без всякого участия морфологии и физиологии мозга — исключительно описательным путем, а происхождение психической деятельности было окутано непроницаемым мраком, и эта деятельность казалась проявлением какой-то глубоко загадочной, непостижимой, таинственной силы (энтелехии, души, жизненной силы и т. п.).

Успехи микроскопической техники во второй половине и, особенно, в конце XIX и в начале XX в. в значительной мере содействовали развитию нормальной и патологической морфологии головного мозга и, в частности, изучению тончайшего строения его высших отделов. Цитоархитектоничеекие и миэлоархитектонические исследования получили широкий размах.

Но что касается физиологии, а вместе с тем и патофизиологии высших отделов головного мозга, то здесь дело обстояло совсем иначе: вместо изучения закономерностей течения и взаимодействия высших нервных процессов при физиологических и патологических условиях, в течение длительного времени производились упорные попытки установить мозговой анатомический субстрат для основных психологических и психопатологических понятий. Если можно так выразиться, стремились во что бы то ни стало уложить психологический и психопатологический узор на морфологическую канву мозга.

Именно таким путем возникло старое учение о локализации психических функций, искавшее в мозгу специальные центры для ощущений, для представлений, для памяти, для ассоциативной деятельности, центры для волевых актов, для эмоций и т. д.

Точно так же пытались локализировать в разных отделах, долях и даже в отдельных извилинах и бороздах мозга различные психопатологические нарушения.

Совершенно ясно, что это психоморфологическое направление было очень далеко от истинной физиологии и патофизиологии высших отделов центральной нервной системы.

Во второй половине прошлого века и в самом начале текущего столетия зарубежные ученые, и в особенности немецкие психиатры Мейнерт и Вернике, стремились с помощью психоморфологического направления заново перестроить психиатрию. Однако эта попытка не увенчалась успехом.

В 1920-1930-х годах, в связи с возросшими успехами морфологии мозга, снова оживились попытки перестроить психиатрию на основе корреляций между психопатологией и патологической анатомией мозга, причем особенную активность в этом направлении проявили опять-таки немецкие психиатры Клейст и Пётцль, стремившиеся обосновать так называемую «мозговую патологию» (Gehirnpathologie).

Если в свое время Мейнерт и Вернике не могли прибегнуть к физиологии высших отделов головного мозга потому, что таковая еще не существовала, то полное игнорирование физиологии и патофизиологии высших отделов центральной нервной системы представителями вновь возродившегося психоморфологического направления, притом присвоившего себе без достаточного основания наименование «мозговой патологии», было уже ничем не оправдано и могло найти объяснение лишь в шовинистических, антирусских и антисоветских тенденциях тогдашней немецкой психиатрии.

Огромное значение достижений отечественной физиологии центральной нервной системы — трудов Сеченова, Введенского, Ухтомского, Самойлова и в особенности созданных И. П. Павловым и его школой физиологии и патофизиологии высшей нервной деятельности для психиатрии — не подлежит в настоящее время никакому сомнению. Если для прошлого столетия попытки установить непосредственные корреляции между психопатологией и патологической анатомией мозга имели прогрессивное значение, то возвращение на тот же самый путь в наши дни при условии игнорирования, поверхностного знания или одного лишь декларативного признания павловского учения, что иногда еще встречается, является большой и недопустимой ошибкой.

Оценивая вышедшее из недр немецкой психиатрии так называемое «мозго-патологическое» направление, можно сказать, пользуясь выражением Андрея Александровича Жданова, что «одна и та же идея в различных конкретных исторических условиях может быть и реакционной и прогрессивной» (Выступление на дискуссии по книге Г. Ф. Александрова 24 июня 1947 г., Госполитиздат, 1947, стр. 21). Психоморфологическое направление в психиатрии, игнорирующее, явно недооценивающее или, тем более, под прикрытием декларативного признания враждебно относящееся к современным достижениям отечественной физиологии и патофизиологии высших отделов нервной системы, не может претендовать на положение передового, прогрессивного течения в советской психиатрии. А между тем ни для кого не секрет, что среди ряда ведущих наших психиатров еще и теперь имеются лица, усиленно пропагандирующие идеи так называемой «мозговой патологии» и до сих пор не осознавшие значения павловской физиологии и патофизиологии высшей нервной деятельности для дальнейшего развития отечественной психиатрии.

Нельзя без горечи вспомнить, что в течение длительного времени и еще совсем недавно все попытки приложения павловского учения к задачам психиатрии неизменно встречались «в штыки», пренебрежительно именовались «словесной шелухой» и рассматривались как «огромная механистическая опасность» для советской психиатрии. В то же время павловскому учению противопоставлялась то пресловутая «мозговая патология» (Шмарьян), то какая-то, будто бы созданная, по словам проф. Шмарьяна, совместными трудами некоторых ведущих московских и ленинградских психиатров «динамикофизиологическая концепция», призванная заново перестроить психиатрию, то, наконец, «учение об интеграции, дезинтеграции, реинтеграции и патологической интеграции», основоположниками которого надо было считать английского физиолога Шеррингтона и московского психиатра проф. Гуревича.

К сожалению, подобные тенденции все еще не изжиты в нашей психиатрии и до сегодняшнего дня!

Вышедшие в течение последних лет монографии, посвященные старым и новым проблемам психиатрии или более частным вопросам, например психическим нарушениям при опухолях мозга, а также вновь изданные руководства по психиатрии, несмотря на декларативное признание павловского учения, не обнаруживают у авторов этих книг серьезного овладения хотя бы основами физиологии и патофизиологии высшей нервной деятельности, изобилуют грубейшими ошибками в данном отношении и свидетельствуют лишь о самом поверхностном знакомстве авторов с учением И. П. Павлова.

Психиатрия и, к сожалению, отчасти и невропатология продолжают упорно придерживаться старого психоморфологического пути, а вместе с тем и старого учения о локализации психических функций.

А между тем уже гениальными работами И. М. Сеченова был заложен теоретический фундамент для физиологии высших отделов головного мозга. В текущем же столетии, благодаря гению И. П. Павлова, трудами великого физиолога и его многочисленных учеников и сотрудников была, наконец, создана настоящая физиология больших полушарий головного мозга — возникла физиология, а вместе с нею и патофизиология высшей нервной деятельности. Таким путем открылись возможности, возникли предпосылки для построения нового учения о локализации функций в головном мозгу.

Огромное естественно-историческое значение открытий И. М. Сеченова и, в особенности, И. П. Павлова необычайно ясно звучит в словах его, произнесенных на XII съезде естествоиспытателей и врачей в Москве 28 декабря 1909 г.: «Можно с правом сказать, что неудержимый со времен Г а л и л е я ход естествознания, — говорил И. П. Павлов, — впервые заметно приостанавливается перед высшим отделом мозга или, общее говоря, перед органом сложнейших отношений животных к внешнему миру. И казалось, что это недаром, что здесь — действительно критический момент естествознания, так как мозг, который в высшей его формации — человеческого мозга — создавал и создает естествознание, сам становится объектом этого естествознания» (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 95).

В течение своей 35-летней работы в области строго-объективного исследования высшей нервной деятельности И. П. Павлов блистательно преодолел этот «критический момент естествознания», чему в большой степени содействовали те новые условия для научной работы, которые были предоставлены Павлову нашим правительством и партией, прежде всего Владимиром Ильичом Лениным и позднее Иосифом Виссарионовичем Сталиным.

Еще в 1921 г. в специальном постановлении Совнаркома, подписанном Лениным, были отмечены «совершенно исключительные научные заслуги академика И. П. Павлова, имеющие огромное значение для трудящихся всего мира».

Та высшая функция мозга, которую мы называем психической деятельностью и которая в течение тысячелетий была объектом изучения психологии, а позднее стала также предметом исследований со стороны физиологии, или, точнее, психофизиологии органов чувств, и со стороны старого учения о локализации психических функций, теперь подверглась систематическому исследованию со стороны новой научной дисциплины — физиологии высших отделов центральной нервной системы.

Высшие нервные процессы, лежащие в основе явлений, описываемых психологией, в основе психологических понятий, процессы, бывшие еще до недавнего времени совершенно недоступными для изучения, стали теперь предметом объективного исследования новой науки, основоположенной И. М. Сеченовым и построенной И. П. Павловым с его школой.

А вместе с этим открылся доступ и к тем патологическим изменениям высших нервных процессов, которые являются основой нарушений, описываемых психопатологами, патофизиологической основой нервнопсихических заболеваний. Появилась надежда, что будут найдены пути к новому, научно обоснованному лечению этих нередко столь тяжких заболеваний.

Однако новые научные идеи И. М. Сеченова и И. П. Павлова о происхождении и нейродинамической основе психических процессов неизбежно должны были притти в столкновение, вступить в конфликт, войти в борьбу с теми издавна установившимися, обветшалыми представлениями о природе и происхождении психической деятельности, которые были неразрывно связаны с основами идеалистического миросозерцания, с основами господствовавшей в то время идеалистической философии. Эти пришедшие из глубины тысячелетий представления, как известно, господствовали не только в психологии, но разделялись и многими представителями тогдашнего естествознания.

В статье «Естественно-научное изучение так называемой душевной деятельности высших животных» И. П. Павлов рассказывает об одном из своих сотрудников, которому упорно казалось, что то высокое и своеобразное, что он усматривал в духовном мире человека и высших животных, не только не может быть плодотворно исследовано физиологическим путем, но даже как бы оскорбляется подобными попытками. По поводу только что описанного случая И. П. Павлов пишет: «Нельзя закрывать глаза на то, что прикосновение истинного, последовательного естествознания к последней грани жизни не обойдется без крупных недоразумений и противодействия со стороны тех, которые издавна и привычно эту область явлений природы обсуждали с другой точки зрения и только эту точку зрения признавали единственно-законной в данном случае» (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 57-58).

Павловское учение как в своих исходных принципиальных положениях, так и в своих широких и всегда притом экспериментально обоснованных обобщениях требует от многих из тех, кто обращается к нему в вопросах физиологии и патологии нервной системы или в вопросах медицинского, клинического характера, значительной перестройки и отказа от многих общепринятых, ходячих, привычных взглядов и установок.

Павловское направление облегчает окончательное изживание ошибочных концепций в учении о наследственности, тесно связанных с именами Вейсмана, Менделя и Моргана, требует решительного отказа от ложных и вредных положений вирховской теории, убедительно показывает всю несовместимость учения о высшей нервной деятельности со всяческими пережитками идеалистического миросозерцания, с дуализмом, с неовиталистическими тенденциями.

Уже в 1900 г. И. П. Павлов говорил: «Вся беда в том, что во всех нас еще слишком твердо сидит тот дуализм, по которому душа и тело представляют нечто отдельное друг от друга; в глазах естествознания, конечно, подобное разделение невозможно» (Полн. собр. трудов, т. II, стр. 593).

А спустя 30 с лишним лет, возвращаясь к тому же вопросу, он пишет: «Что же касается человека, разве мы не слышим и теперь о свободе воли и не вкоренилось ли в массе умов убеждение, что в нас есть нечто, не подлежащее детерминизации… Не будет большим грехом с моей стороны, если я допущу, что это убеждение живет и в части психологов, замаскированное утверждениемсвоеобразности психических явлений, под которым чувствуется, несмотря на все научно-приличные оговорки, все тот же дуализм с анимизмом, непосредственно разделяемый еще массой думающих людей, не говоря о верующих» (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 436-437).

Как мы уже говорили, патофизиология высшей нервной деятельности развивалась в школе И. П. Павлова в тесной и неразрывной связи с физиологией высших отделов нервной системы.

Да и трудно было бы представить себе, чтобы патологическая физиология могла плодотворно развиваться без теснейшего взаимодействия с нормальной физиологией.

Работа в области экспериментальной патологии головного мозга животных, по существу, началась в школе И. П. Павлова уже с первых лет возникновения и развития учения о высшей нервной деятельности.

На первом этапе этой работы, удаляя оперативным путем различные отделы больших полушарий головного мозга (а иногда и большие полушария целиком) и затем исследуя животных по методу условных рефлексов, И. П. Павлов ставил перед собой следующие задачи.

Во-первых, по характеру вызванных удалением того или другого отдела нарушений высшей нервной деятельности животного выяснить функциональное значение удаленного отдела в общей работе головного мозга.

Во-вторых, изучить те местные и общие патологические нарушения в течении и взаимодействии высших нервных процессов, которые происходят при удалении того или другого отдела больших полушарий, выявляя при этом во всех подобных случаях черты сходства и различий.

В-третьих, проследить шаг за шагом последовательную смену различных патологических состояний нервной системы, проследить динамику развития экспериментально вызванных патологических нарушений нервной деятельности.

В-четвертых, тщательно исследовать последовательное развитие процессов восстановления нарушенных грубым оперативным вмешательством функций головного мозга, а также изучить те нервные механизмы, с помощью которых происходит компенсация, выравнивание, сглаживание вызванного дефекта — ущерба, причиненного нервной системе.

В-пятых, осуществить все перечисленные здесь задачи путем строго-объективного исследования экспериментально полученных нарушений высшей нервной деятельности при условии обязательного и полного отказа от каких-либо попыток психологического или психопатологического объяснения этих нарушений.

Все эти задачи были блестяще решены И. П. Павловым с участием многочисленных учеников его, среди которых следует отметить Г. П. Зеленого, Л. А. Орбели и Н. И. Красногорского.

Однако метод частичного разрушения, удаления отдельных частей полушарий, по выражению И. П. Павлова, «явно отягченный важными недостатками», глубоко не удовлетворял его, и он стремился к более тонким, к более совершенным методам изучения функций различных отделов головного мозга, поставив эту задачу и перед продолжателями его работы в данной области.

Значение только что описанного этапа научной деятельности И. П. Павлова прежде всего заключается в том, что в процессе подробного и длительного изучения функциональной конституции больших полушарий были заложены основы нового совершенно оригинального, целиком принадлежащего нашей отечественной науке учения о динамической локализации функций в головном мозгу, играющего особенно большую роль для невропатологии и психиатрии, для клиники нервных и нервнопсихических заболеваний.

Вместо старого учения о локализации функций, традиционно строившегося на попытках установить соотношения между психологическими понятиями и анатомическими фактами и лишенного всякой физиологической основы, И. П. Павлов заложил фундамент нового учения, в основе которого лежит принцип приурочения динамики нервных процессов к конструкции мозга, т. е. изучение путей движения и взаимодействия нервных процессов в головном мозгу как в норме, так и при патологических условиях, изучение текучеизменчивого распределения этих процессов в мозговой массе, стремление, если можно так выразиться, положить нейродинамический узор на морфологическую канву мозговой ткани.

Перед молодыми советскими учеными — физиологами, морфологами, патофизиологами, нейрохирургами — стоит почетная задача — продолжить и всемерно развить идеи И. П. Павлова в области нового учения о динамической локализации функций, а также и в области локализации патологических нарушений мозговой деятельности, что является особенно важным для клинической медицины!

Но значение экспериментальных исследований И. П. Павлова и его школы на данном этапе далеко не ограничивается только тем, что сделано в направлении учения о локализации. Едва ли не самым существенным является то обстоятельство, что описанные здесь искусственно созданные И. П. Павловым у собак заболевания нервной системы являются как бы грубыми, упрощенными моделями органических поражений головного мозга у человека, главным образом поражений травматического происхождения.

Естественно поэтому, что подробное и тщательное экспериментальное исследование патологических состояний, вызванных у животных разрушением различных отделов головного мозга, в значительной степени облегчает правильное понимание тех общих и местных нарушений нервной и нервно-психической деятельности, которые наблюдаются при разного рода органических поражениях головного мозга у человека, но мало того: оно помогает также понять те нервные механизмы, которые лежат в основе процесса восстановления и компенсации нарушенных функций, а следовательно, помогает и содействовать этим восстановительным процессам.

Надо ли говорить о том, какое значение для клиники, для практической медицины, имеют эти исследования и какие широкие перспективы дальнейших исследований, углубляющих и расширяющих идеи И. П. Павлова в том же направлении, они открывают.

К сожалению, приходится признаться в том, что данные, полученные И. П. Павловым и его сотрудниками при изучении патологических изменений высшей нервной деятельности, вызванных экспериментальными повреждениями (экстирпациями) больших полушарий, до сих пор очень мало использованы клиницистами, а между тем идеи Павлова, содержащиеся в этих исследованиях, безусловно имеют большое значение для всех тех медицинских дисциплин, которые имеют дело с органическими поражениями центральной нервной системы, в особенности, травматического происхождения.

Указывая на ряд трудностей, стоящих на пути изучения высших форм рефлекторной деятельности, И. П. Павлов говорит: «Конечно, самая сложная и огромная работа предстояла и предстоит относительно центральной станции, а из частей центральной станции — в серых частях ее, и из серых частей — в коре больших полушарий. Работа эта касается как самой видимой конструкции, так и динамических явлений, в ней происходящих, причем все время, конечно, не теряется из виду непрехменная связь конструкций с динамикой. В силу разницы метода изучения конструкции и динамики исследование естественно большей частью раздваивается между гистологом и физиологом» (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 438).

Отечественная наука в настоящее время может гордиться рядом блестящих представителей морфологии мозга и, в особенности, патологической морфологии.

Советская морфология прекрасно владеет всей сложной совершенной методикой и техникой изучения тончайшего строения высших отделов нервной системы, она интенсивно разрабатывает различные вопросы цитоархитектоники, не только догнав, но, возможно, и превзойдя в этом отношении зарубежных исследователей, но можно ли сказать, что она уделяет достаточно внимания той проблеме соотношения между динамикой нервных процессов и конструкцией мозга, которая так интересовала Павлова? Объединяются ли физиологи и гистологи для совместного разрешения этих трудных, но важных задач — важных не только для физиологии и морфологии мозга, но и для клиники, прежде всего для клиники нервных и нервно-психических заболеваний?

Задача взаимодействия между морфологией и физиологией мозга заключается, как нам кажется, не только в том, чтобы установить физиологические особенности различных цитоархитектонических полей, а также и в том, чтобы показать морфологическую основу тех, хотя бы основных, закономерностей движения и взаимодействия корковых процессов, которые были описаны И. П. Павловым, что было бы весьма существенно и для патофизиологии высших отделов нервной системы.

Итак, на первом этапе развития патофизиологии высшей нервной деятельности внимание И. П. Павлова было сосредоточено на исследовании тех патологических состояний, которые возникали под влиянием искусственного (оперативного) повреждения различных отделов головного мозга.

Идеи, руководившие исследовательской работой И. П. Павлова на данном этапе, нашли после его смерти свое продолжение и дальнейшее развитие в работе его учеников, в основном, в следующих направлениях.

Так, О. С. Розенталь вместе со своими сотрудниками, удаляя различные участки мозговой коры у собак и подробно и длительно исследуя затем условно-рефлекторную деятельность этих животных, значительно детализировал, уточнил и продвинул вперед данные, полученные еще при жизни И. П. Павлова. Особенный интерес в его многочисленных экспериментальных исследованиях представляют попытки связать полученные им физиологические данные с данными цитоархитектонического изучения головного мозга.

М. А. Усиевич, производя у собак так называемую лоботомию, т. е. перерезку белого вещества в области лобных долей, в одних случаях односторонне, а в других — двусторонне, подробно изучал те разнообразные патологические расстройства высшей нервной деятельности, которые наблюдались в подобных случаях. Эти исследования представляют особенный интерес потому, что в последнее время за рубежом, в особенности в Америке, а также и в отдельных советских психиатрических учреждениях делают попытки применить лоботомию для лечения некоторых психозов, чаще всего для лечения хронических случаев шизофрении. Исследования Усиевича, связывая работу физиологической лаборатории с клинической практикой, сигнализируют о необходимости соблюдения чрезвычайной осторожности при решении вопроса о терапевтической ценности лоботомии.

Очень много в смысле продолжения и дальнейшего развития идей И. П. Павлова было сделано Э. А. Асратяном.

Ряд экспериментальных исследований Асратяна, проведенных в период 1938-1949 гг., значительно дополнил и расширил имеющиеся в литературе данные по изучению лишенных больших полушарий головного мозга животных. Асратяном подробно были исследованы нарушения вегетативных функций у такого рода животных, трофические расстройства, изменения в соотношении сна и бодрствования и т. д.

Еще при жизни И. П. Павлова одним из его учеников — Л. А. Андреевым — были начаты исследования нарушений высшей нервной деятельности, вызываемых искусственным обескровливанием, анемизацией мозговой коры у животных, что достигалось перевязкой сонных и позвоночных артерий. Асратян, значительно усовершенствовав методику анемизации и применив вместо перевязки артерий искусственное повышение статического давления в субдуральном пространстве мозга, не только существенно дополнил данные Андреева в области нарушений, провоцированных анемизацией, но широко также использовал этот метод для изучения восстановительных процессов в мозговой коре, наблюдающихся при компенсации и обратном развитии патологических состояний, вызванных анемизацией.

Ряд ценных исследований был проведен Асратяном и его сотрудниками по вопросу о роли мозговой коры в развитии приспособительных нервных механизмов, компенсирующих различного рода повреждения, искусственно причиненные животным в виде ампутации одной или двух конечностей, частичных перерезок или расщеплений спинного мозга, перерезок его задних корешков или периферических нервных стволов и т. п.

Наконец, исходя из павловской концепции охранительного торможения, Асратян с успехом применил у животных с искусственно вызванными различного рода травматическими повреждениями нервной системы сонную терапию, лечение длительным наркотическим сном.

Таким образом, как мы видим, научные идеи И. П. Павлова, положенные в основу первого этапа в созидании патофизиологии высшей нервной деятельности, получили дальнейшее развитие в работах ряда его учеников.

Особенно следует подчеркнуть, что эти работы в значительной мере были направлены на установление связей между патофизиологией высшей нервной деятельности и практической медициной, в частности, терапией различных заболеваний мозга, представляя, однако, вместе с тем и высокий теоретический интерес.

Можно с правом сказать, что здесь нашла свое продолжение одна из основных идей И. П. Павлова, заключающаяся во всемерном сближении экспериментальной патологии с экспериментальной терапией.

***

Если на первом этапе развития патофизиологии высшей нервной деятельности в центре внимания И. П. Павлова находились нарушения работы мозга, вызванные у животных искусственными оперативными его повреждениями и представляющие собой упрощенные модели органических поражений центральной нервной системы у человека, то на следующем — втором — этапе внимание И. П. Павлова сосредоточилось на изучении патологических нарушений высшей нервной деятельности, возникавших под влиянием различного рода вредоносных воздействий функционального характера.

Разнообразные патологические состояния, наблюдавшиеся в этих случаях, представляли собой, по большей части, также как бы схематические модели, но на этот раз не органических, а функциональных заболеваний нервной системы у человека — неврозов, так называемых психогенных или реактивных состояний и психических расстройств, связанных с некоторыми соматическими заболеваниями, особенно эндокринного происхождения.

Этот раздел павловской патофизиологии высшей нервной деятельности получил широкую известность под названием учения об экспериментальных неврозах.

Таким образом, впервые в истории науки в лаборатории были получены живые модели функциональных заболеваний нервной системы.

Особенно интенсивно вопросы изучения такого рода заболеваний разрабатывались в течение последних 15-16 лет жизни И. П. Павлова, причем ближайшим его помощником в разработке этих вопросов и непосредственным и наиболее активным продолжателем ее после его смерти была не так давно скончавшаяся М. К. Петрова.

Павловское учение об экспериментальных неврозах и, вообще, о функционально-обусловленных заболеваниях головного мозга получило широчайшую известность, и поэтому, не останавливаясь на нем специально, напомним только важнейшие факты в его развитии.

Прежде всего вспомним, что это развитие происходило в тесной связи с изучением в школе Павлова различных типов высшей нервной деятельности животных, причем очень много внимания уделялось роли внешней среды в формировании типа, влиянию условий среды и, главным образом, условий воспитания на особенности и изменения типа. Различного рода трудные экспериментальные задачи, которые ставились перед нервной системой животных в процессе выявления их типологических особенностей, часто приводили к ярко выраженным расстройствам высшей нервной деятельности и являлись как бы простейшей схемой психической травмы, эмоционального потрясения или психического переутомления.

Такие искусственно вызываемые перенапряжения нервной системы, в основе которых обычно лежала трудная встреча, борьба, сшибка процессов нервного возбуждения и торможения, приводили в конце концов к срыву высшей нервной деятельности и дали возможность изучить ряд различных по форме, длительности и тяжести течения экспериментальных неврозов.

Одновременно в лаборатории разрабатывались и различные методы лечения этих заболеваний. Впервые при этом был установлен замечательный факт, что для успешности лечения оно должно быть сообразовано с особенностями типа высшей нервной деятельности больного животного, что особенно важно для фармакологии и для клиники.

Так же впервые путем детальных и длительных исследований было обнаружено, что малые дозы бромистых препаратов, даже микродозы, вопреки установившемуся мнению, во многих случаях оказываются более эффективными, чем высокие дозы брома.

Как и во всех других областях работы И. П. Павлова, экспериментальная патология высшей нервной деятельности была для него тесно связана с вопросами экспериментальной терапии и с фармакологическими исследованиями. «Конечно, наша власть знания над нервной системой, — говорил он, — должна выявиться в еще большей степени, если мы будем уметь не только портить нервную систему, но потом и поправлять по желанию» (Полн. собр. трудов, т. III, стр. 545).

Уже в раннюю пору изучения экспериментальных неврозов М. К. Петровой и другими было отмечено, что эти заболевания обычно сопровождаются и различными соматическими нарушениями: расстройствами дыхания, секреции слюнных желез, экземами, язвенными процессами, отитами и т. п.

Все это свидетельствовало о том, что в экспериментальные заболевания высшей нервной деятельности вовлекалась и вегетативная нервная система, что заболевания высших отделов нервной системы оказывались вместе с тем и заболеваниями всего организма в целом.

Иногда в заболеваниях, вызванных трудными экспериментальными задачами, т. е. перенапряжениями нервной системы, соматические нарушения были выражены даже ярче и тяжелее, чем нарушения высшей нервной деятельности.

Однако И. П. Павлова интересовали не только патологические состояния этой деятельности, вызываемые нарочитыми внешними вредоносными воздействиями.

Огромная серия кастрированных собак, изученных главным образом, М. К. Петровой, показала, что резко выраженные функциональные нервные заболевания могут быть во многих случаях получены и путем, экспериментально вызванных нарушений во внутренней среде организма и, в частности, с помощью экспериментальных нарушений работы эндокринной системы.

Оказалось, что даже в тех случаях, когда искусственно внесенный во внутреннюю среду организма дефект был хорошо компенсирован, такие животные тем не менее проявляли своеобразную нервную неустойчивость и повышенную ранимость к внешним неблагоприятным воздействиям. Патологические состояния высшей нервной деятельности нередко возникали у них под влиянием уже незначительных затруднений в экспериментальных заданиях и протекали необычно тяжело.

Напомним также, что еще при жизни И. П. Павлова ярко выраженные нарушения корковой динамики были получены Э. А. Асратяном при экспериментальном повреждении вегетативного нервного аппарата, а именно при перерезке у собак шейных симпатических нервов. Эти опыты, как и данные М. К. Петровой, в свою очередь содействовали пониманию некоторых патогенетических механизмов в происхождении функциональных заболеваний высшей нервной деятельности, вызываемых первичными поражениями во внутренней среде организма, в частности повреждениями симпатической нервной системы.

Непосредственным продолжателем работы в области экспериментальной патофизиологии функционально-обусловленных заболеваний головного мозга, после смерти И. П. Павлова, была М. К. Петрова, с непревзойденной энергией и страстной заинтересованностью в течение ряда лет разрабатывавшая научные идеи своего учителя в данной области.

Ею было значительно дополнено учение об экспериментальных неврозах; так, например, были получены различные формы экспериментально вызванных фобий, подробно изучены явления патологической застойности возбуждения, собран огромный материал по кожно-дистрофическим и другим соматическим нарушениям, вызванным срывами высшей нервной деятельности, и т. д. Исключительный интерес представляют наблюдения и опыты М. К. Петровой в области влияния экспериментальных неврозов и хронических перенапряжений нервной системы на возникновение опухолей как доброкачественных, так и злокачественных.

Очень много сделано М. К. Петровой также в разработке лечения экспериментальных неврозов и, в особенности, в связи с работами павловской клиники в области сонной терапии этих заболеваний. Интересно, что благотворное влияние сонной терапии было установлено ею не только в отношении экспериментально вызванных нарушений высшей нервной деятельности, но и в отношении сопровождавших их различного рода соматических нарушений. Таким образом, естественно выдвигался вопрос о клиническом применении длительного сна при внутренних заболеваниях, связанных с перенапряжением нервной системы.

Смерть проф. Петровой нанесла тяжелый ущерб развитию павловской экспериментальной патофизиологии высших отделов центральной нервной системы.

Работы Петровой и Асратяна по изучению заболеваний высшей нервной деятельности, вызванных искусственными нарушениями эндокринных и вегетативных функций, были с успехом продолжены рядом других учеников И. П. Павлова.

Несомненно, очень большое значение для развития исследований в области патологических нарушений высшей нервной деятельности, связанных с заболеваниями внутренних органов, должны иметь физиологические исследования К. М. Быкова и его многочисленной школы.

Много ценного для расширения и углубления патофизиологии функциональных заболеваний нервной системы у животных и для дальнейшего развития идей И. П. Павлова в этой области, в годы, прошедшие после его смерти, было сделано М. А. Усиевичем, А. О. Долиным и их сотрудниками.

Начатые еще при жизни И. П. Павлова и продолжающиеся до сих пор экспериментальные исследования М. А. Усиевича показали, что различного рода перенапряжения нервной системы, приводящие у собак к срыву высшей нервной деятельности, сопровождаются более или менее ярко выраженными нарушениями работы внутренних органов и изменениями состава крови. Так, наблюдается повышение или угнетение диуреза, нарушения желчевыделения, изменения голодной перистальтики желудка, значительные колебания в количестве активных химических агентов в крови и, что представляет особенный интерес для клиники внутренних болезней, устойчиводлительное усиление желудочной секреции и резкое повышение кровяного давления с последующей стабилизацией его на высоком уровне.

Лечение экспериментально вызванных нарушений высшей нервной деятельности животных обычно приводило в опытах Усиевича и к нормализации рабогы внутренних органов.

Большой интерес представляет разработанная А. О. Долиным область патологических условных рефлексов.

Сочетая инъекции аконитина, камфоры, бульбокапнина и других веществ с какими-либо индифферентными раздражителями, он превращал эти ранее совершенно безвредные агенты в условные раздражители тяжелых патологических реакций. Применяя теперь эти раздражители, он получал в ответ на них то условную реакцию в виде резко выраженных нарушений сердечной деятельности, то явления условной каталепсии, то условный рефлекс в виде судорожного припадка и т. п.

Таким образом, было экспериментально показано, что при некоторых условиях через мозговую кору по механизму патологической временной связи может быть получена полная дезорганизация вегетативной и соматической деятельности подопытного животного. Однако в дальнейших опытах Долиным было показано, что тем же кортикальным путем может быть проведена и экспериментальная терапия вызванных нарушений: их торможение и вместе с тем восстановление нормальных отношений во внутренней среде организма.

Работы М. К. Петровой, К. М. Быкова, Э. А. Асратяна, М. А. Усиевича и А. О. Долина открывают широкие перспективы для дальнейшего развития идей И. П. Павлова, положенных в основу учения о высшей нервной деятельности в различных областях клинической медицины.

Еще в работах М. К. Петровой, а позднее в опытах В. С. Дерябина, И. С. Цитовича и Ю. П. Фролова, были исследованы нарушения корковой динамики при некоторых токсикозах, а также было установлено разное их течение у представителей различных типов нервной системы.

Специальной задачей нашей лаборатории в течение пяти последних лет было всестороннее изучение экспериментально вызванных с помощью разнообразных токсических веществ заболеваний нервной деятельности животных и вместе с тем разработка соответствующего лечения. Таким образом, и в данном случае, следуя И. П. Павлову, экспериментальная патология нервной системы была тесно связана с экспериментальной терапией.

Исследования нашей лаборатории, выполненные Котляревским, Горшелевой, Хозак, Фаддеевой и Изергиной, были, в основном, сосредоточены в следующих направлениях.

Обычное внимание исследователей центрировалось, преимущественно, на различиях в картинах разных интоксикаций, на специфических особенностях влияния каждой из них на нервную систему. Отнюдь не отказываясь от изучения различий и особенностей, мы тем не менее особенное внимание, по некоторым соображениям, устремили на черты сходства, на общие черты, имеющиеся в действии казалось бы самых различных токсических веществ на работу высших отделов нервной системы и в ее ответных реакциях на эти вещества. Под таким углом зрения нами изучались нарушения нервной деятельности, вызванные мескалином, бульбо- капнином, тэсом, стафилококковым токсином, стрептококковым токсином и т. д.

За недостатком времени я не могу здесь говорить обо всех общих чертах их действия, открывшихся перед нами.

Скажу только, что во всех случаях раньше, сильнее и длительнее всего поражались наиболее молодые в эволюционном отношении функции головного мозга, особенно наиболее новые условные связи и процессы внутреннего торможения, а позднее всего — наиболее старые, древние функции нервной системы, при обратном развитии процесса, наоборот, ранее всего восстанавливавшиеся.

Очень ясно и притом многообразно выступало влияние на характер течения различных интоксикаций типа высшей нервной деятельности животных.

Если интоксикации предшествовало экспериментальное перенапряжение нервной системы и срыв высшей нервной деятельности, то в большинстве случаев у животных отмечалось особенно тяжелое и затяжное течение интоксикации. Отсюда следовало, что в подобных случаях лечение, более чем когда-либо, должно было направляться не только на детоксикацию организма, но и на восстановление нарушенной высшей нервной деятельности.

Если бы перед нами в данном случае было не животное, а человек, то мы сказали бы, что он нуждается не только в детоксицирующих мероприятиях, но одновременно и в лечении его нервно-психической деятельности, в частности, в научно обоснованной психотерапии.

Внимательно изучая динамику развития различных интоксикаций, мы во многих случаях смогли заметить в высших отделах нервной системы животных на различных этапах заболевания и в различных формах явления разлитого охранительного торможения. Следуя терапевтическому принципу, в свое время установленному И. П. Павловым, было совершенно естественно попытаться усилить и углубить это охранительное торможение с помощью сонной терапии. И действительно, применив при изучаемых нами экспериментальных нейротоксикозах длительный наркотический сон с помощью барбамила и всегда приурочивая его к стадии ясно выраженного охранительного торможения, мы во многих случаях получили хороший терапевтический эффект в виде полного восстановления до того резко нарушенной высшей нервной деятельности подопытных животных.

Однако работа в данном направлении находится в начальной своей стадии и не дает еще оснований для каких- либо категорических утверждений и окончательных выводов.

Итак, как мы видим, научные идеи И. П. Павлова, нашедшие свое воплощение в развитии второго этапа патофизиологии высшей нервной деятельности, именно в многочисленных исследованиях школы Павлова, посвященных патологическим нарушениям высшей нервной деятельности, вызванным функциональными воздействиями то в виде трудных экспериментальных задач, то в виде вредоносных влияний, вносимых во внутреннюю среду организма, получили всестороннее продолжение. Впрочем, это относится почти исключительно к лабораторным исследованиям некоторых из учеников И. П. Павлова, разрабатывающих вопросы патофизиологии высшей нервной деятельности.

Что касается общей патологической физологии, то, к сожалению, еще нельзя сказать, что учение о высшей нервной деятельности нашло здесь благоприятную почву для своего дальнейшего развития и вошло в тесную связь с основной проблематикой этой науки.

Можно думать, что та энергичная борьба против вирховианства, которую вел в последнее время создатель собственного оригинального направления в отечественной патологии

академик А. Д. Сперанский со своими учениками, создаст более благоприятную почву для широкого проникновения в патологию и павловского учения о высшей нервной деятельности.

Надо ли здесь напоминать о том важном значении, какое имеют для общей патологии павловские работы в области физиологии кровообращения и пищеварения, а также научные установки И. П. Павлова в вопросах трофической иннервации.

Как известно, третьим и последним этапом работы И. П. Павлова в области патологии высшей нервной деятельности были те замечательные исследования, которые он проводил в созданных по его желанию при его лабораториях клинике нервных и клинике нервно-психических заболеваний. Именно здесь идеи павловского нервизма получили свое наивысшее развитие, и именно здесь ближе, чем когда-либо ранее, великий физиолог подошел к вопросам клинической медицины.

***

Позвольте, однако, прежде чем остановиться на путях развития научных идей И. П. Павлова, характеризующих последний этап его работы в области патофизиологии высшей нервной деятельности, задержать ваше внимание на некоторых вопросах, тесно связанных с дальнейшим развитием павловского учения в целом.

При жизни И. П. Павлова в его лабораториях физиология и патология высшей нервной деятельности были почти неразделимы.

И в настоящее время поступательное движение патофизиологии высших отделов нервной системы в большой мере зависит от успешного развития физиологии тех же отделов. Патофизиология высшей нервной деятельности в высокой степени заинтересована в успешности этого развития.

Мы знаем, что за последние годы в ряде зарубежных стран в связи с особенностями политической ситуации, одной из характерных черт которой является возросшая агрессия воинствующего идеализма, основные идеи учения о высшей нервной деятельности стали вызывать особенно резкое противодействие в форме предубежденной, несправедливой и пристрастной критики, нередко трудно отделимой от клеветы.

Перед учениками и продолжателями дела И. П. Павлова стоит задача неотступного развития научных идей своего великого учителя, неуклонного проведения основных положений его учения и, прежде всего, правильного и точного понимания этих положений.

А между тем со всей прямотой и откровенностью надо сказать, что в развитии учения о высшей нервной деятельности после смерти И. П. Павлова, как это отмечает и К. М. Быков, к сожалению, не все обстоит вполне благополучно.

Сам И. П. Павлов никогда не считал позорной критику своих ошибок. Так, в предпоследней лекции о работе больших полушарий он говорит: «В заключение я перехожу к нашим ошибкам, которых мы делали немало в прошлом и которые постепенно поправляли и поправляем» (Полн. собр. трудов, т. IV, стр. 321).

Но речь идет даже не о признании ошибок.

За тот период времени, который прошел после смерти И. П. Павлова, с одной стороны, особенно резко выявилось, что основные положения павловского учения оспариваются и искажаются некоторыми нашими физиологами; с другой стороны, становится все яснее, что ряд весьма существенных вопросов учения о высшей нервной деятельности неодинаково понимается и толкуется теми или другими из учеников И. П. Павлова.

Необходимо сколько возможно разобраться в создавшемся положении, необходимо внести ясность по ряду вопросов, необходимо достичь полного взаимного понимания и объединения усилий в деле дальнейшего развития научных идей И. П. Павлова в области созданного его гением учения о высшей нервной деятельности.

В 1932 г. академик И. С. Беритов писал: «Школы Павлова и Бехтерева устанавливают массу закономерностей для толкования явлений индивидуальной деятельности. Но как уже не раз мы имели случай убедиться, эти школы не считаются совершенно с законами общей физиологии центральной нервной системы, а потому созданные ими закономерности находятся часто в явном противоречии с последними законами. Вследствие этою эти закономерности носят чисто гипотетический характер, пригодный только для систематизации фактов, но не для научного их объяснения».

И несколько дальше: «Вот поэтому я считаю, что попытка, произведенная в данной монографии, чисто физиологического изложения индивидуальной деятельности должна быть признана исходным моментом в процессе создания настоящего физиологического учения о сложно-нервной деятельности человека и животных» (И. С. Беритов, Индивидуально приобретенная деятельность центральной нервной системы. 1932, стр. 433).

Как мы видим, академик Беритов в 1932 г. считает, что, устанавливая специфические закономерности корковой деятельности, школа Павлова игнорирует общие закономерности работы центральной нервной системы, распространяющиеся и на все другие отделы нервной системы, например, на спинной мозг. Вместе с тем Беритов полагает, что настоящую физиологию сложно-нервной деятельности строит не Павлов, а Беритов.

В 1947 г. в другой своей монографии академик И. С. Беритов пишет по поводу изучения корковых процессов в школе Павлова следующее: «Школа Павлова рассматривает все эти своеобразные явления жизнедеятельности организма собаки с точки зрения тех закономерностей нервной деятельности, которые известны в отношении спинного мозга обезглавленного животного» (И. С. Беритов, Об основных формах нервной и психо-нервной деятельности, изд. АН СССР, 1947, стр. 74).

Таким образом оказывается, что школа Павлова игнорирует специфические особенности корковой деятельности и объясняет ее с точки зрения закономерностей спинного мозга.

Прекрасно известно, что И. П. Павлов на самом деле различал в работе мозговой коры, во-первых, закономерности, общие с деятельностью других отделов нервной системы, куда относятся явления нервного проведения, суммации, индукции и т. д., и, во-вторых, закономерности, специфические для корковой деятельности, какими являются для высших животных замыкательная функция, процессы высшего синтеза и анализа и явления внутреннего или условного торможения, а для человека, прежде всего, вторая сигнальная система.

Отсюда следует, что как в 1932 г., так и в 1947 г. академик И. С. Беритов, к сожалению, не обнаружил достаточного знакомства с павловским учением о высшей нервной деятельности и правильного понимания этого учения и тем менее имел основание утверждать, что настоящую физиологию сложно-нервной деятельности создает не Павлов, а он.

Ясно, что у всех, кому действительно дорого павловское учение, и прежде всего это относится к ученикам Павлова, научные установки академика И. С. Беритова в области физиологии высшей нервной деятельности не могли вызывать чувства удовлетворения и тем более одобрения.

Как же надо понять высказывание одного из учеников И. П. Павлова, относящееся к 1940 г.: «Лаборатория акад. Беритова давно уже успешно работает по физиологии высшей нервной деятельности, им написан ряд монографий, посвященных условному рефлексу, и я считаю его одним из лучших знатоков физиологии высшей нервной деятельности» (П. К. Анохин, Архив биологических наук, т. 57, в. 1, 1940). И это пишется без малейшей критики резко отрицательных и притом совершенно неадэкватных установок академика Беритова на павловское учение одним из учеников И. П. Павлова. Как надо понимать в этом случае проф. Анохина?

Мы не будем здесь задерживаться на хорошо известных и в большинстве случаев созвучных с академиком И. С. Беритовым обвинениях проф. Анохина по адресу Павлова в механицизме, в «аналитической ограниченности», в будто бы недооценке Павловым явлений синтеза и принципа целостности, в недостаточной якобы аргументированности основных понятий павловского учения, наконец, в том, что будто бы наиболее уязвимым пунктом учения об условных рефлексах является его отрыв от зарубежной неврологии. Отметим только, что в действительности и в главном дело не в «отрыве», а в том непримиримом различии, которое существует между идеологическими основами павловского учения, с одной стороны, и глубоко чуждыми диалектическому материализму идеалистическими и механистическими предпосылками зарубежной неврологии — с другой. Понимает ли это, упрекая И. П. Павлова в «отрыве», проф. Анохин?

Проф. Анохин уже давно обладает прекрасными условиями для дальнейшего развития научных идей своего учителя. Что же прибавлено им к тем основным закономерностям высшей нервной деятельности, которые были установлены И. П. Павловым? Какие сколько-нибудь существенные факты внесены сюда? Что сделано им, скажем, в разработке столь важных проблем, как типологические и возрастные особенности этой деятельности у животных, проблем, как известно, привлекавших к себе пристальное внимание И. П. Павлова и безусловно требующих своего продолжения не только в интересах физиологии, но и медицины? Что именно сделано проф. Анохиным в направлении установления связей между учением о высшей нервной деятельности и клиникой? В работах проф. Анохина очень трудно найти ответ на все эти вопросы.

Начиная уже с первых работ своих, напечатанных после смерти И. П. Павлова, проф. Анохин ставит своей главной задачей пересмотр и «исправление» основных понятий павловского учения. Так, он заявляет о необходимости заново пересмотреть «недостаточно аргументированное», по его мнению, понятие условного рефлекса.

Вместо того, чтобы всемерно расширять и углублять исследования И. П. Павлова в области явлений нервного анализа и синтеза, к которому Павлов, как известно, относил и образование условного рефлекса, проф. Анохин, предпочитая шеррингтоновское понятие интеграции, заявляет, что центральным пунктом, определяющим его взгляды на все процессы высшей нервной деятельности, является выдвинутое им понятие об интегральном характере безусловных и условных реакций животного. В этом плане, как новое открытие, на всевозможные лады преподносится тот старый, давно известный факт, что при выработке, например, слюнного условного рефлекса в условную реакцию входит кроме секреторного и ряд различных скелето-двигательных и вегетативных компонентов.

Точно так же не дают ничего нового и попытки проф. Анохина объяснить нервно-физиологическую основу эмоций.

Уже начиная с первых месяцев после смерти И. П. Павлова, проф. Анохин подверг радикальному пересмотру павловское понятие внутреннего торможения и, даже шире, вообще коркового торможения, причем не только подверг пересмотру, но и полностью отверг. Любопытно при этом, что как 14 лет назад, так и сейчас он утверждает, что хотя его взгляды на корковое торможение противоречат всем печатным работам Павлова, но что тем не менее они якобы соответствуют неосуществленным планам Павлова, которые этот последний излагал проф. Анохину в личных конфиденциальных разговорах. Однако нельзя сказать, чтобы это содействовало внедрению идей проф. Анохина в отечественную физиологию.

Как известно, И. П. Павлов всегда считал, что условные рефлексы образуются и упрочиваются в мозговой коре, являясь у высших животных корковыми связями. Проф. Анохин без сколько-нибудь убедительных доказательств в течение лет утверждает, что процесс упрочивания, автоматизации двигательных условных рефлексов сопряжен с их переходом из коры в подкорковые области.

Одним из главных своих достижений проф. Анохин считает якобы обоснованное им понятие «функциональной системы», но достаточно подробно ознакомиться с работами И. П. Павлова, относящимися к 1910-1916 гг., чтобы убедиться, что уже в эти годы, стремясь к анатомо-физиологическим корреляциям, в основе сложных рефлекторных актов И. П. Павлов видел функциональное объединение нейронов, относящихся к различным отделам головного мозга, к различным этажам центральной нервной системы. В дальнейшем Павлов, как известно, неоднократно возвращался к вопросу о функциональных или динамических системах, охватывающих кору и нижележащие отделы. К сожалению, понятие «функциональной системы» не нашло существенных дополнений в работах проф. Анохина.

Не удовлетворяясь установленным на основе строго объективных исследований школы И. П. Павлова понятием дифференцирования условных рефлексов, проф. Анохин заменил это понятие при изучении двигательных условных реакций чисто психологическим, совершенно субъективным понятием «реакции активного выбора», перейдя таким образом с пути строго объективного физиологического изучения фактов на путь субъективно-психологической их интерпретации.

Нельзя также признать научно правильной следующую весьма излюбленную проф. Анохиным форму аргументации своих положений: так, излагая свою теорию якобы несуществующего коркового торможения, он утверждает, что эта концепция соответствует нигде не напечатанным высказываниям И. П. Павлова, что свое «интегральное» понимание условного рефлекса он неоднократно обсуждал с И. П. Павловым, что новые возможности, открываемые его методикой исследования, были высоко оценены И. П. Павловым и т. п. и т. п.

Но пересматривая, переделывая или отвергая ряд основных понятий павловского учения, пытаясь дать экспериментальным фактам, объясненным Павловым, свое собственное якобы лучшее объяснение, проф. Анохин не содействует этим дальнейшему развитию идей И. П. Павлова и в конце концов приходит к выводам, которые явно умаляют значение павловского учения, ограничивают его* возможности и являются несовместимыми с основными физиологическими установками И. М. Сеченова и И. П. Павлова.

«В процессе исследований выяснилось, — пишет в 1949 г. проф. Анохин, — что роль лобных отделов коры не может быть выражена в обычных терминах, которыми мы располагаем при изучении высшей нервной деятельности. Ни понятие торможения, ни понятие возбуждения, ни их всевозможные соотношения не могут выразить того специфического, что вносят лобные отделы в интеграцию высшей нервной деятельности» (сборник «Проблемы высшей нервной деятельности», изд. АМН СССР, 1949, стр. 7).

Установленные И. П. Павловым закономерности движения и взаимодействия, синтеза и анализа высших нервных процессов относятся, как известно, к деятельности мозговой коры в целом. Мозговая кора представляет собой объединенную в своей деятельности сложную динамическую систему, и элиминировать, вырвать функции лобных долей из этой системы нет никаких оснований, равно как нет оснований и отказываться при изучении этих долей от установленных И. П. Павловым закономерностей работы больших полушарий головного мозга. Но это обстоятельство, конечно, нисколько не мешает изучению в то же время и качественных особенностей в работе лобных долей по сравнению с другими отделами головного мозга.

Установки проф. Анохина идут в разрез со всеми экспериментальными исследованиями лобных долей, вышедшими из школы И. П. Павлова. По существу, такого рода установки не продолжают и не развивают дальше эти исследования, а зачеркивают их.

Утверждая недостаточность всех основных понятий павловского учения для объяснения функций лобных долей, проф. Анохин полагает, что такое объяснение может быть достигнуто только с помощью все того же понятия «интеграции», хотя остается совершенно непонятным, почему надо предпочесть это понятие павловским понятиям высшего коркового синтеза и анализа. Придя к убеждению, что основные понятия физиологии высшей нервной деятельности при изучении лобных долей помочь не могут, проф. Анохин обращается за помощью к данным психологических исследований (сборник «Проблемы высшей нервной деятельности», 1949, стр. 122).

Таким образом, проф, Анохин окончательно сходит с павловского пути строго объективного исследования корковой динамики, что, впрочем, не является неожиданным, если вспомнить весь ранее им пройденный путь, — путь необоснованного пересмотра и переделки на свой лад основных понятий павловской физиологии высшей нервной деятельности или даже прямого отказа от этих понятий. Нет сомнения в том, что такой путь не был и не будет полезным для патофизиологии высших отделов нервной системы.

Научные работники в области патофизиологии высшей нервной деятельности с большим вниманием и интересом следят за исследованиями той лаборатории, которая в свое время была колыбелью учения об условных рефлексах. Я имею в виду павловский физиологический отдел Института экспериментальной медицины, отдел, ныне руководимый проф. П. С. Купаловым.

Но надо прямо сказать, что некоторые особенности общего направления работы этого отдела вызывают глубокое недоумение.

«Уже в настоящее время, — пишет проф. Купалов в своей статье, напечатанной в феврале 1950 г., — мы нашли существование особого вида условных рефлексов, которые протекают, как укороченные условные рефлексы, что предугадывал еще великий И. М. Сеченов. Внешнее воздействие, действительно, может не дать видимой реакции животного, но вызвать лишь определенное внутреннее возбуждение (подчеркнуто мною. — А. И.-С.) больших полушарий головного мозга, связанное с тем, что получило название внутренних переживаний, чувств в их различных разновидностях» (Бюллетень экспериментальной биологии и медицины, № 2, 1950, стр. 87). Нетрудно заметить, что ссылка на И. М. Сеченова здесь не вполне адэкватна. Сеченовым, как известно, описаны рефлексы задержанные, заторможенные в своей последней трети, в своем конце. Хорошо также известно, что торможение для Сеченова не было просто отсутствием эффекта, а особым процессом. То, что описывает проф. Купалов, явно отличается от укороченных сеченовских рефлексов и от тормозных рефлексов И. П. Павлова.

Проф. П. С. Купалов утверждает, что могут существовать процессы, не выражающиеся ничем, никакой видимой реакцией нервной системы, кроме, говоря его словами, «внутреннего переживания». Спрашивается, каким же путем проникает проф. Купалов в эти «внутренние переживания» своих собак? И является ли объяснение нервных процессов с помощью обращения к «внутренним переживаниям» собаки задачей физиологии высшей нервной деятельности?

«Есть два типа укороченных условных рефлексов, — говорит дальше проф. Купалов. — Одни из них, начинаясь внешним раздражителем, не имеют обычного завершения в форме видимой реакции. Другие, заканчиваясь внешней реакцией, происходят без непосредственного внешнего воздействия. В одном случае концом рефлекса является особое внутреннее возбуждение коры полушарий, в другом случае — подобное внутреннее возбуждение само по себе развертывает ход рефлекса. А эти состояния внутреннего возбуждения и представляют различные внутренние переживания животного, его субъективный мир» (Бюллетень экспериментальной биологии и медицины, № 2, 1950, стр. 87).

Таким образом, кроме тех детерминированных внешними и внутренними раздражениями проявлений нервной деятельности, которые были описаны И. П. Павловым как условные и безусловные рефлексы, по проф. Купалову, существуют еще такие формы поведения животного, которые не детерминированы ни внешними, ни внутренними воздействиями, которые не зависят ни от внешней, ни от внутренней среды организма, а являются проявлением внутренних переживаний животного, исходят из его субъективного мира, выражают неизвестно откуда взявшееся «внутреннее возбуждение». В одной из своих работ проф. Купалов аналогирует предлагаемое им понятие «внутреннего возбуждения» с павловским понятием внутреннего торможения (Достижения советской медицинской науки за 30 лет, изд. АМН СССР, 1947, стр. 77). Но это плохая аналогия, так как процессы внутреннего торможения, по Павлову, всегда являются ответом на тот или другой раздражитель, а для внутреннего возбуждения характерно именно то, что оно, по словам проф. Купалова, не предрешено какими-либо раздражителями и «первично формируется» в мозговой коре, является первичным «самостоятельным», спонтанным возбуждением корковых клеток.

Возбудителем реакций животного, как выражается проф. Купалов, «могут быть не только процессы ощущения и восприятия, но также чувства и эмоции животного» (там же, стр. 77).

В первом случае проф. Купалов видит обычные условные рефлексы, во втором — продукты «внутреннего возбуждения». Но кто же не знает, что именно в тех реакциях животного, которые с зоопсихологической точки зрения являются эмоциональными или аффективными, как раз наиболее ярко и выступает зависимость их от внешних или внутрителесных раздражителей, т. е. совершенно очевидная их детерминированность, их условно- или безусловно-рефлекторный характер.

Не довольствуясь описанием таких нервных процессов, которые ничем не выражаются ни во внешней, ни во внутренней среде, а заканчиваются лишь «внутренними, субъективными переживаниями» собаки и описанием «рефлексов», начинающихся в мозговой коре, не зависящих ни от каких раздражителей и производимых «внутренними переживаниями» животных, проф. Купалов описывает еще одну категорию «укороченных рефлексов». «В последнее время получены факты, — говорит он, — показывающие, что могут существовать внутренние рефлексы самой коры больших полушарий, когда одно функциональное состояние коры вызывает другое функциональное состояние» (Достижения советской медицинской науки за 30 лет, стр. 77).

Таким образом, к рефлексам без конца и к рефлексам без начала проф. Купалов прибавляет еще рефлексы, у которых кет ни начала, ни конца. Кратко характеризуя основные особенности описанных здесь установок проф. Купалова, приходится сказать следующее:

1. Мы хорошо знаем, как понимали рефлекторный акт И. М. Сеченов и И. П. Павлов, которые видели в этом акте функциональное объединение трех обязательных компонентов: рецепторного, центрально-связующего и эффекторного — в форме положительной и тормозной реакции. С точки зрения рефлекторной теории, как ее понимал И. П. П а в л о в, то, что описывает проф. Купалов, не является рефлексами и не может носить это название.

2. Приводимые проф. Купаловым данные несовместимы с детерминистическими представлениями как И. М. Сеченова, так и И. П. Павлова, ибо проф. Купалов допускает существование таких форм деятельности высшего животного, которые не детерминированы ни внешними, ни внутренними раздражителями и, следовательно, не зависят от воздействий внешней и внутренней среды организма, носят самопроизвольный, спонтанный характер.

3. В понимании и объяснении изучаемых им фактов поведения животного проф. Купалов уклоняется от разработанного И. П. Павловым строго-объективного метода исследования и от основных принципиальных положений павловской физиологии высшей нервной деятельности, объясняя те или другие акты поведения животных как результат их внутренних переживаний, как выражение их субъективного мира, как внешнее проявление их чувств, эмоций и т. п. Иначе говоря, с пути строго-объективного физиологического исследования проф. Купалов соскальзывает на старый, отвергнутый И. П. Павловым, зоопсихологический путь.

Академик И. С. Беритов на стр. 47 своей монографии, трактующей «Об основных формах нервной и психонервной деятельности» (изд. АМН СССР, 1947), с явным удовлетворением отмечает, что установки проф. Купалова не без влияния работ его-академика Беритова, и в этом нельзя с ним не согласиться. П. С. Купалов является одним из старейших учеников и сотрудников И. П. Павлова. Поэтому естественно было ожидать, что учение о высшей нервной деятельности найдет в нем одного из наиболее устойчивых и последовательных продолжателей дела И. П. Павлова. Его работы в этой области могли бы оказать неоценимую помощь дальнейшему развитию патофизиологии высших отделов центральной нервной системы.

***

Одним из наиболее важных, но в то же время и наиболее трудных вопросов как для физиологии, так и для патофизиологии высшей нервной деятельности является вопрос о взаимоотношении субъективного и объективного.

При изучении высшей нервной деятельности человека, как мы увидим далее, этот вопрос тесно сплетается с другим, не менее важным вопросом — вопросом о взаимодействии первой и второй сигнальных систем.

Владимир Ильич Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», упоминая о взглядах Л. Фейербаха на «вещь в себе», пишет: «Ощущение есть субъективный образ объективного мира…» (Соч., т. 14, стр. 106), а в другом месте той же книги, расширяя эту мысль, повторяет: «Основное отличие материалиста от сторонника идеалистической философии состоит в том, что ощущение, восприятие, представление и вообще сознание человека принимается за образ объективной реальности» (там же, стр. 254). В «Философских тетрадях», в конспекте книги Гегеля «Наука логики», можно найти также следующее примечание В. И. Ленина: «Человеческие понятия субъективны в своей абстрактности, оторванности, но объективны в целом, в процессе, в итоге, в тенденции, в источнике» (Госполитиздат, 1947, стр. 180). «Для всякого естествоиспытателя, — говорит В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», — не сбитого с толку профессорской философией, как и для всякого материалиста, ощущение есть действительно непосредственная связь сознания с внешним миром, есть превращение энергии внешнего раздражения в факт сознания» (Соч., т. 14, стр. 39).

Для И. М. Сеченова ощущения, как известно, были и субъективны и объективны (Рефлексы головного мозга, Л., 1926, стр. 104), а И. П. Павлов представлял их себе как наипростейшие субъективные сигналы «объективных отношений организма к внешнему миру» (Полн. собр. трудов, т. IV, стр. 101).

Отражая объективную реальность, психическая деятельность не только субъективно переживается, но и получает свое объективное выражение в разнообразных формах внешней деятельности и в различных влияниях на работу внутренних органов, представляя таким образом единство субъективного и объективного.

Отнюдь не отрицая существования внутренних психических переживаний, но неизменно рассматривая психическую деятельность как высшую нервную деятельность, И. П. Павлов, как известно, изучал ее путем специально разработанного им строго объективного метода или, если так можно выразиться, путем нейродинамического метода.

Как известно, В. И. Ленин задачу научной психологии видел в изучении «материального субстрата психических явлений — нервных процессов» (Соч., т. 1, стр. 127) и в объяснении таким путем этих явлений.

Именно таким путем шел и И. М. Сеченов.

И. П. Павлов считает, что установленные психологией понятия должны получить объяснение в тех данных, которые добываются путем строго-объективного исследования высшей нервной деятельности. Именно так он мыслит наложение явлений психической деятельности на физиологические факты, «слитие» психологического с физиологическим, установление соотношений и совпадений между тем, что было ранее описано субъективно-психологическим путем, и тем, что получено путем объективно-физиологического исследования. Та высшая функция мозга, которую мы называем психической деятельностью, представляла для И. П. Павлова единство субъективного к объективного.

В этом смысле совершенно ошибочной надо признать открывающую путь к субъективному идеализму позицию одного из учеников И. П. Павлова — проф. Л. Н. Федорова, который еще в 1930 г. встал на точку зрения отождествления психического с субъективным, а нервного — с объективным («Человек и природа», 1930, № 4, стр. 26).

В своих «Лекциях по физиологии нервной системы» академик Л. А. Орбели, обсуждая психофизическую проблему, пишет: «Всякий подход врача начинается с осведомления о субъективном состоянии. Спрашивают человека, на что он жалуется, что он испытывает, что его беспокоит, и выступает вопрос о том, какова зависимость между явлениями субъективными и объективными, что чему соответствует, что является связанным с чем, что без чего не может проявляться, что обязательно должно протекать вместе. Для того чтобы на эти вопросы получить ответ, безусловно необходимо наряду с объективным изучением физиологических функций вести изучение субъективного мира, сопоставлять данные субъективного и объективного изучения» (Лекции по физиологии нервной системы, 1935, стр. 232). Следовательно, если человек рассказывает о своих ощущениях, то перед врачом открывается его субъективный мир, если исследуют его соматическое состояние, то перед врачом раскрываются объективные явления. Как известно, в медицинском обиходе действительно существует традиционное, но весьма упрощенное разделение результатов исследования больного на «субъективные данные» и «объективные данные». Однако правильно ли исходить из этих крайне схематических и совершенно условных, принятых в медицинской практике, представлений при обсуждении взаимоотношений субъективного и объективного в аспекте психофизической проблемы? И в самом деле: разве внутренние психические так называемые субъективные, но вместе с тем и более или менее точно отражающие объективную реальность переживания получают свое внешнее выражение только через слово, через высказывания, через речь?

Едва ли можно оспаривать, что эти переживания находят свое выражение также и в мимике (например, в мимике боли, тревоги, радости и т. п.), и в жестах, и в поступках, и даже в различного рода вегетативных реакциях (например, сердечно-сосудистых), в которых обычно особенно резко проявляются эмоциональные переживания.

А высказывания человека — разве они только субъективны, разве они не являются одним из объективных проявлений работы мозга?

И разве эта работа мозга не является одновременно субъективно переживаемой и вместе с тем отражающей воздействия внешней и внутренней среды организма?

Внутренняя работа мозга, переживаемая самим субъектом то как сознательная, активная, то протекающая для него непроизвольно, как бы автоматически, получает свое внешнее выражение, с одной стороны, в непосредственной деятельности, в виде различного рода действий, поступков, вегетативных реакций, с другой — в речевой деятельности.

С точки зрения павловского учения, в первом случае мы встречаемся с преимущественным проявлением первой сигнальной системы мозговой коры, во втором — с преимущественным проявлением второй сигнальной системы. Нет никаких оснований при этом в непосредственной деятельности видеть выражение объективного, а в речевой — выражение субъективного. В обоих случаях высшая нервная деятельность представляет собой единство объективного и субъективного.

Никак нельзя поэтому согласиться с академиком Л. А. Орбели в том, что в словесных реакциях, в высказываниях человека получают выражение «субъективные явления», а в других деятельностях нервной системы «явления объективные».

Но, несмотря на все большие и неоспоримые заслуги Л. А. Орбели в некоторых областях физиологии, нельзя согласиться и не только с этим. «…Возможность субъективно наблюдать за собственным своим внутренним миром дает нам богатейший материал для расширения наших знаний о функциях мозга, — пишет академик Л. А. Орбели. — Действительно, когда мы ограничиваемся одними внешними объективными наблюдениями поведения животных и, в особенности, человека, то мы в сущности наталкиваемся на такую картину. Представьте себе, что вы находитесь против какого-нибудь здания. Вы видите, что в это здание входят десятки и сотни людей, которые, побыв внутри него, через некоторое время выходят обратно и идут куда-нибудь… Все это вы можете увидеть, стоя против здания и наблюдая извне за входящими и выходящими людьми. Но вы не составите себе представления, что они проделывали внутри этого здания» (Лекции по физиологии нервной системы, 1935, стр. 232).

Таким образом академик Л. А. Орбели признает недостаточность, ограниченность объективного метода не только для человека, но даже и для животных. Безусловно необходимо, по его мнению, «наряду с объективным изучением физиологических функций вести изучение субъективного мира, сопоставлять данные субъективного и объективного изучения» (там же).

«Если бы этого не было, — говорит несколько далее академик Орбели, — мы не могли бы произвести это сопоставление психических явлений с физиологическими и получить правильное физиологическое объяснение явлений психологических. Мы лишили бы себя возможности применять самое точное орудие, которое имеется в наших руках… В этом отношении физиология органов чувств дает особенно ценный материал» (там же, стр. 233).

Как это ни странно, но самым точным орудием для изучения высшей нервной деятельности, по мнению академика Л. А. Орбели, является изучение внутренних переживаний с помощью субъективного метода, а затем сопоставление полученных таким путем данных с данными физиологическими.

Общее направление соображений Л. А. Орбели по данной проблеме таково: субъективный метод ведет к психическому, объективный — к физиологическому; данные того и другого следует сопоставлять друг с другом.

Создается впечатление, что академик Л. А. Орбели стоит на позиции психофизиологического параллелизма.

В сборнике «Вопросы высшей нервной деятельности», напечатанном в 1949 г., он говорит: «…подобно тому, как мы на основании объективных наблюдений можем следить за динамикой нервных процессов, точно так же за этой динамикой мы можем следить и по их субъективным проявлениям, и нашу задачу должно составить такое одновременное изучение объективных и субъективных процессов, которое даст возможность полностью проследить взаимосвязь и проверить закономерности деятельности нервной системы, обнаруженные как объективным путем, так и субъективным» (Сборник «Вопросы высшей нервной деятельности», изд. АН СССР, 1949, стр. 750).

Трудно согласиться с тем, что закономерности деятельности нервной системы, установленные объективным путем, нуждаются еще в проверке с помощью данных субъективного наблюдения. Наоборот, данные субъективного наблюдения, самонаблюдения могут быть проверены, поняты и объяснены с помощью закономерностей высшей нервной деятельности, изученных путем строго объективного исследования.

Непонятным также остается утверждение академика Л. А. Орбели, что качественной особенностью человека является возникновение у него «субъективного мира» (Физиологический журнал СССР, т. 36, № 1, 1950, стр. 14).

В своей последней книге (Вопросы высшей нервной деятельности, изд. АН СССР, 1949) на стр. 798 Л. А. Орбели пишет: «Мы имеем возможность и объективного наблюдения над больными и оценки их субъективных показаний по речевым актам».

В предисловии ко второму тому «Павловских сред» на стр. 6 (изд. АН СССР, 1949) Л. А. Орбели отмечает «постоянное стремление Ивана Петровича к самонаблюдению», а на стр. 514 того же томаприводится такое высказывание И. П. Павлова: «Мне подарили книгу американского психо лога Вудворса… Я сначала как раз прочел тот отдел психологии, которым вообще интересуюсь мало, — это психология, которая основывается на интроспекции, т. е. на самонаблюдении, и о которой я всегда был довольно невысокого мнения. Именно в его прекрасном изложении я вновь убедился, до чего она беспомощна». И на следующей странице он дополняет: «Надо не описывать явления, а вскрывать законы их развития. Из одних описаний никакой науки не выходит».

То некоторое предпочтение, отдаваемое субъективному методу над объективным, то признание равноценности обоих этих методов, с чем нередко можно встретиться в трудах академика Л. А. Орбели, резко расходятся со многими хорошо известными высказываниями И. П. Павлова. Так, еще в 1906 г. он говорит: «…в конце концов все данные субъективного характера должны перейти в область объективной науки. Смесь субъективного с объективным в исследовании — это вред для дела. Надо делать попытки разбирать явления с чисто объективной стороны…» (Полн. собр. трудов, т. I, стр. 375). Спустя год, И. П. Павлов по тому же вопросу высказывается следующим образом: «Субъективный метод исследования всех явлений имеет давность первого человека и что принес он нам? Ничего. Все, что выдумали с его помощью, приходится ломать и строить новое» (там же, стр. 381). И в те же годы И. П. Павлов говорит так: «Весь разговор заключается в том, можно ли анализ так называемых психических явлений вести объективным научным путем. Мы утверждаем, что можно» (там же, стр. 377).

Да и среди отечественных психологов, как нам кажется, в настоящее время едва ли найдется много таких, которые будут особенно отстаивать субъективный метод.