Наука джунглей

ГЛАВА ВТОРАЯ

Из-за моего постоянного общения с девочками Дансай подозревал, совершенно несправедливо, что я приложил руку к инциденту с медведем, не принесшему ему тех лавров, на какие он рассчитывал, — хотя весь мой вклад в эту затею заключался в предложении использовать для сшивания медвежьей шкуры не нитку, а крепкую бечевку. Только этим я могу объяснить тот факт, что как-то утром он пригласил меня, когда я демонстрировал своим приятелям, как, раскачиваясь, перепрыгивать с одной ветки дерева на другую, пойти с ним на охоту. На седьмом небе от счастья быть удостоенным столь высокой чести, я отправился с Дансаем, сказавшим, после того как мы тронулись в путь, что собирается показать мне, как застрелить движущегося тигра. В тростниковых зарослях Дунигара (а это излюбленное место обитания тигров, в чем я убедился в последующие годы) мы обнаружили множество следов, но сами тигры нам не попались. По пути домой Дансай, на правах друга нашей семьи, решил преподать мне первый урок обращения с оружием.

В этот момент мы остановились на краю поляны, на другом краю которой множество белоголовых дроздов-пересмешников ворошили опавшие листья в поисках термитов. Поскольку мы отправились охотиться на тигров, Дансай держал шомпольное ружье в руках, а дробовик — также заряжающийся с дула — был перекинут через плечо. Сняв дробовик и вручив его мне, он указал на дроздов, велел выставить немного вперед левую ногу, плотно прижать ружье к плечу и мягко нажать на спуск. Все это я и сделал. Даже теперь, спустя столько лет, я до конца не уверен, специально ли для меня было заряжено ружье или Дансай, который, как я вам уже говорил, был силен, как медведь гризли, имел обыкновение перекладывать порох. Так или иначе, когда я наконец настолько пришел в себя, что стал воспринимать действительность, то увидел Дансая, ощупывающего стволы дробовика и пытавшегося определить, получил ли тот повреждения от удара о камни, на которые я отшвырнул ружье, летя вверх тормашками. Дроздов и след простыл, но на земле, где они кормились, мы нашли мухоловку-белошейку, птичку размером примерно с малиновку. После осмотра птички мы не нашли у нее никаких следов ранения, отчего Дансай заключил, что она погибла от шока, — заключение, с которым я был полностью согласен, потому что сам тоже чуть не умер по той же причине.

Вскоре после моего печального опыта с ружьем Дансая мой старший брат Том, который после смерти отца — а мне было тогда четыре года — взял на себя заботу о семье, объявил однажды вечером, что собирается взять меня на медвежью охоту. Это заявление привело в ужас мать, которая, хотя и обладала смелостью Жанны д'Арк и сестры Кэвил, вместе взятых, была кротка и застенчива как голубка. Я с интересом слушал, как Том — а я боготворил его со всем обожанием маленького мальчика — убеждал мать, что нет никакой опасности, что он будет меня тщательно оберегать и что со мной все будет в полном порядке. Когда же в конце концов мать согласилась, я решил, что для меня будет безопаснее не отставать от Тома ни на шаг.

Мы отправились в тот же вечер (Том нес оба ружья: и свое собственное, и мое) по звериной тропе, пересекающей большую гору. На половине пути мы подошли к глубокому, темному, мрачному ущелью. Том остановился на его краю и прошептал мне, что здесь водится много медведей, избороздивших ущелье вдоль и поперек и всюду протоптавших свои тропы. Затем он велел мне сесть у скалы, подступавшей к краю тропы, взять ружье с двумя боевыми патронами, наказав мне быть осторожным при стрельбе и бить наверняка, а ни в коем случае не ранить медведя. После этого, показав на крепкий дуб, росший на расстоянии восьми сотен ярдов у отрога горы, Том сказал, что пойдет туда, добавив, что, если я в течение вечера увижу где-нибудь неподалеку от него медведя, которого, по-моему, он не заметит, мне следует подойти и сообщить об этом. С этими словами Том ушел.

Дул ветер, шелестя сухой травой и мертвыми листьями, и мое воображение наполнило джунгли вокруг меня свирепыми медведями. (В ту зиму на этой горе было убито девять медведей.) У меня не возникало никаких сомнений, что меня вскоре съедят, и я был абсолютно уверен, что эта медвежья трапеза будет для меня очень болезненной. Время тянулось невыносимо долго, каждая минута прибавляла мне ужаса, и когда зарево заходящего солнца окрасило в красный цвет обращенную к закату сторону горы, я увидел медведя, медленно бредущего на фоне горизонта в нескольких сотнях ярдов от дерева Тома. Увидел ли Том медведя или нет — это не имело для меня ни малейшего значения. Наконец-то у меня появилась возможность, о которой я страстно мечтал, — улизнуть с того жуткого места, где находился. Так я и собирался сделать, пока это еще имело смысл. Поэтому, забросив за плечо ружье, которое мне было очень боязно заряжать после приключения с дробовиком Дансая, я отправился предупредить Тома о медведе, а заодно и снова оказаться рядом с ним.

В наших местах гималайский медведь зимой питается желудями. Медведи весят много, а желуди растут на самых кончиках дубовых веток, поэтому, чтобы добраться до них, медведи пригибают ветки к стволу дерева. Некоторые из этих веток только трескаются и остаются годами зелеными, другие обламываются — какие-то из них падают на землю, уже очищенные от желудей, а остальные так и свисают на лоскутах полуотодранной коры. Я уже перебрался через ущелье и попал в густой подлесок, когда до меня донесся какой-то треск. Оцепенев от страха, я застыл на месте, в то время как звук становился все громче и громче, пока что-то большое с шумом не упало прямо передо мной. Это была всего лишь ветка, которую медведь оставил раскачиваться на дереве. Порыв ветра обрушил ее вниз, но даже если бы это была не ветка, а самый крупный медведь во всей Азии, то и он не смог бы испугать меня больше. Все мужество, с которым я так долго собирался, чтобы дойти до брата, исчезло без следа, и обратно к своей скале я почти полз. Если нормальный человек способен умереть от страха, то я бы в ту ночь обязательно умер, и много раз потом.

Красноватый отблеск заката постепенно угасал за горой, и небосклон уже потемнел, когда из темноты появились неясные очертания фигуры и радостный голос окликнул меня: «Ты ведь не испугался, правда?» Том сказал, что подобрал мое ружье, и, когда я ответил, что теперь мне не страшно, он вернул его мне, ведь он был понимающим и очень умным братом.

Том придерживался правила отправляться на охоту спозаранку, и в то утро, когда он взял меня с собой охотиться на павлинов, он поднял меня в четыре часа утра, велев умыться и одеться по возможности тихо, чтобы не разбудить остальных членов семьи. Полчаса спустя, подкрепившись чашкой чая и домашними бисквитами, мы в темноте пустились в семимильный путь до Гаруппу.

За свою жизнь я наблюдал большие изменения, происшедшие в лесах Тераи[6] и Бхабара. Часть этих изменений была вызвана вмешательством человека, другие произошли по естественным причинам. Там, где теперь заросли кустарника, были когда-то густые девственные леса, а там, где теперь лес, широко расстилались открытые пространства, поросшие травой и дикой сливой. На юго-востоке от Гаруппу, где сейчас джунгли, в то время, о котором я пишу, росла трава до пояса и сливовник. В такое-то место и отправились мы с Томом в то декабрьское утро: ведь слива уже созрела, и была абсолютная уверенность, что это привлекло не только оленей и свиней, но и павлинов.

В Гаруппу было еще темно, поэтому мы расположились рядом с родником и, наблюдая, как на востоке постепенно светлеет, слушали пробуждение джунглей. Со всех сторон закричали кустарниковые куры, пробуждая ото сна бесчисленное множество птиц помельче; те, стряхнув росу с оперения и открыв глаза, тоже возвещали рождение нового дня. Вскоре павлины, ночевавшие на исполинских деревьях симула, начали спускаться на траву и присоединять свои пронзительные крики к общему голосу джунглей, и когда восходящее солнце тронуло самые верхние ветви симулового дерева, находившегося в нашем поле зрения, двадцать или более павлинов, сидевших группами на его раскидистых ветвях, слетели к зарослям сливовника. Проследив за ними взглядом, Том выбил трубку о подошву и сказал, что подошло нам время войти в джунгли. Роса, испаряясь с этих низинных земель, поднялась на высоту около тридцати футов, и влага, конденсируясь вверху на листьях деревьев, капала вниз, по звуку и виду напоминая дождь. Трава, доходившая Тому до пояса, а мне — до подбородка, была покрыта каплями, и уже через несколько ярдов моя одежда прилипла к телу. Это было вдвойне неприятно, потому что утро выдалось страшно холодным.

Держа направление на симуловое дерево, мы вспугнули десяток или дюжину павлинов, и все они, за единственным исключением, отлетев немного, скрылись в зарослях травы. Один же, самец в полном оперении, круто взлетел вверх и устроился на ветке симула. К моему огромному удовольствию, Том передал мне свое замковое ружье двенадцатого калибра и сказал, чтобы я шел вперед и подстрелил павлина. Расстояние до павлина было примерно сто пятьдесят ярдов. Пройдя около сорока из них, я остановился и собрался было взвести курок, как услышал тихий свист и, оглянувшись, увидел Тома, машущего мне рукой. Когда я вернулся, он сказал, что с места, где я остановился, невозможно попасть в цель. Я пояснил, что остановился не для того, чтобы выстрелить, а для того лишь, чтобы подготовить оружие. Тогда Том предупредил меня, что никогда не следует так поступать, потому что, находясь в высокой траве, где всегда можно случайно споткнуться или попасть ногой в незамеченную нору, опасно держать взведенное ружье. «Теперь, — сказал он, — отправляйся назад и попробуй снова». Со второй попытки — воспользовавшись как прикрытием росшим тут большим сливовым деревцем — я незаметно подобрался совсем близко к цели. Дерево симул стояло без листьев, но было сплошь усыпано большими красными цветами, и сидящий на обращенной ко мне ветке и переливающийся в косых лучах солнца павлин был самым прекрасным из всех, когда-либо мною виденных. Пора было стрелять, но мое волнение и окоченевшие пальцы не позволяли мне взвести курок, и, пока я соображал, что же делать дальше, павлин улетел. «Ничего страшного, — успокоил меня подошедший Том. — В следующий раз тебе повезет больше». Но в то утро больше ни одна птица не взлетела на дерево, где я смог бы в нее прицелиться. После того как Том подстрелил петуха кустарниковой курицы и трех павлинов, мы вышли из травы и зарослей дикой сливы и, вернувшись на дорогу, направились домой, где нас ждал поздний завтрак.