Найди свое счастье

XII

Субботний вечер был необычно тихим, душным, безветренным. Подобное затишье предшествовало буре. Метеорологи предсказывали грозу и ураганный ветер, и Дорис уже слышала редкое отдаленное погрохатывание то ли грома, то ли артиллерии — она не знала, да и не заботило это ее. Какая там еще погода, когда разваливается вся жизнь. Не буря, а настоящее торнадо уже пронеслось час назад над ее головой!

…Сегодня была первая из череды суббот, в которую они с Кэт не наслаждались ставшим уже ритуальным ланчем в пиццерии. Тед заехал за дочерью около одиннадцати и повез ее в Огастон. Дорис проводила их, села в свою машину и направилась на северо-восток, в Флоренсвилл.

К своим родителям.

И к Тейлорам…

Вернувшись домой, она потерянно побродила по пустым комнатам, вышла на веранду и забралась в гамак, изнывая от духоты.

Взгляд остановился на быстро тающей солнечной полоске мрачнеющего неба, слух тревожно улавливал каждый звук замершей в предгрозовой тишине природы.

Сверкнула молния.

Ей и раньше нравилась гроза, и она часто наблюдала за ней из гамака со свернувшейся рядом калачиком дочерью. Гром когда-то напугал Кэт, когда она была поменьше, и каждую следующую грозу малышка испуганно прижималась к матери. Со временем она преодолела свой страх, но до сих пор ей было спокойнее пережидать ярость разгулявшейся стихии, уютно пригревшись в материнских объятиях.

Все это было раньше, а теперь…

Вчера вечером, когда дочь вернулась после обеда с Тедом, она прошла прямо в свою комнату, не сказав ни слова. А сегодня утром никак не реагировала на попытки разговорить ее. Проглотила свой состоявший из одного мороженого завтрак перед телевизором, оделась и в ожидании Теда вышла поиграть с Сэмом. Она даже не попрощалась, садясь в машину.

"Я никогда не буду снова любить тебя".

Сколько может гневаться маленькая девочка? Эта мысль не оставляла ее в покое. Долго ли будет ненавидеть ее? Прошло лишь сорок восемь часов, как дочь все узнала, а ощущение такое, будто — целая жизнь. Они всегда были безгранично близки и тем труднее сейчас переносить этот разлад.

Снова раздалось грохотание, на этот раз ближе и продолжительнее. Определенно гром. Гроза приближалась. Она печально отметит конец одного из худших дней в жизни Дорис.

С другой стороны дома послышалось ровное гудение хорошо отрегулированного автомобильного двигателя, потом хлопанье дверок. Прибыли дочь и Тед. Дорис знала, что он обязательно проводит Кэт в дом, и так она увидит его хоть на минутку. Ей и хотелось этого отчаянно, и одновременно было страшно, что боль от встречи окажется невыносимой.

Разумеется, первой из-за угла показалась дочка, следом — Тед. На ней была новенькая бейсбольная кепочка, а в здоровой руке — целая куча подарков. Похоже, первая вылазка с Тедом в роли отца прошла удачно.

Дорис была обижена, что ее не догадались пригласить. Она бы и не поехала — ее вовсе не интересовали старинные пушки форта в Огастоне, но само приглашение было бы приятно.

Она уже сидела в гамаке и, откинув волосы с лица, тихо приветствовала их:

— Хэй, Кэт, Тед.

Дочь распахнула на веранде дверь из металлической сетки и поспешила прямо в дом, даже не взглянув на мать, а лишь приостановившись, чтобы бросить отцу через плечо:

— Спасибо за поездку, Тед, и за подарки. До скорого!

— О'кей. — Тед осторожно прикрыл дверь на крыльцо в тот момент, когда Кэт с шумом захлопнула кухонную, и остановился, как неприкаянный. Ну, конечно, он, как и дочь, не желал оставаться с ней наедине.

Дорис опять прилегла в гамаке. Она не стала бы упрекать Теда, если бы и он тихо и молча улизнул, но ему вроде и не хотелось уходить. Засунув руки в карманы, он подошел к плетеному креслу-качалке, поставил ногу на нижнюю перекладину и стал со скрипом покачивать.

— Мы пообедали на обратном пути, — наконец проронил он.

Не поворачивая в его сторону голову, Дорис кивнула. Так оно и лучше — теперь не придется готовить обед, который дочь все равно не разделила бы с ней, а самой есть не хотелось.

— Мы осмотрели огастонский форт, прокатились на катере, побродили по сувенирным лавкам для туристов.

— Ей наверняка все понравилось.

Женщина почувствовала на себе пристальный мужской взгляд. У нее возникло ощущение, что даже в полутьме он мог разглядеть ее лучше, чем ей хотелось бы. Не очень-то хорошо она выглядит последние два дня — и нервы, и слезы, и эта сердечная боль…

— Ты здорова? — негромко спросил он.

— Нет. — Ее прямота заставила его почувствовать себя еще более стесненно. Он перестал скрипеть качалкой и подошел к гамаку. Дорис не хотелось вызывать к себе жалость и она добавила: — Просто устала сегодня. — И вообще, подумала она, не хватит ли с нее этой прямоты и честности, из-за которой теперь придется страдать всю оставшуюся жизнь.

Тед сел в кресло, развернув его так, чтобы оказаться лицом к ней.

— Кэт сказала, что ты собиралась съездить в Флоренсвилл.

Ее доченька, должно быть, подслушивала, когда она звонила своим родителям и родителям Грега, чтобы договориться о встрече, ибо не говорила ей, куда собирается. Она не хотела, чтобы Кэт знала о поездке, пока сама не разберется, как новости отразятся на семейных отношениях.

— Ты им сказала?

— Да.

— И они…

— Они были ошеломлены!

Да, да, не расстроены, не рассержены, не разочарованы, не встревожены. А именно шокированы, ошеломлены, разгневаны. Они обвиняли и осуждали. Мать кричала на нее. Отец наградил ее таким убийственным взглядом, что не хотелось жить. Он с силой сбросил со своего плеча ее руку и отвернулся. Ее свекор неподвижно сидел с побелевшим лицом, не произнося ни слова. Он выглядел так же, как и в тот день, когда она сообщила ему, что погиб Грег — потрясенным, испытывающим запредельную боль. Свекровь заплакала, а Джим обозвал грубыми и оскорбительными словами.

Стыд. Это слово только и звучало. Тебе должно быть стыдно всю жизнь, бросил ей в лицо Стив. Лечь в постель с этим мужчиной — это значит потерять последний стыд, кричала мать. Но больнее всего была отповедь отца — ты опозорила нас, Дорис. Осрамила свою семью, своего мужа, свой брачный обет, себя.

— Что они сказали?

Дорис сжалась в гамаке, повернувшись набок и уткнув голову в согнутые колени. Сожмись она чуть больше, пришло в голову Теду, и ее бы не отличить от зародыша, испугавшегося появляться на свет Божий, на глаза людские в срамном виде. Обычная и весьма приличествующая поза для человека, оказавшегося в большой беде, особенно в ее совсем скверной ситуации.

— Не очень-то я их обрадовала.

Мягко сказано. Мать расстроилась до такой степени, что сказала, что лучше бы дочери не появляться у них, пока они не придут в себя, пока не разберутся в своих чувствах и не поймут, смогут ли когда-нибудь простить ее за такое ужасное поведение и обман.

Все оскорблены и угнетены, и всецело по ее вине. Она заслуживает наказания за то, что причинила столько бед, но… сколько же страдать ей самой? Сколько боли и позора придется перенести, пока на чашах Немезиды не уравновесятся тяжкий груз вины и кары, и пока невесомый — покаяния и искупления!

Истинное горе!

— Почему ты так поступила, Дорис?

Плотно сомкнув веки, она поддалась стихиям природы, впитывая освежающую прохладу ветра, который порывами пробегал по веранде, принося запахи накрапывающего дождя. Теперь, когда Тед и Кэт дома, она готова к буре. Дождливая ночь нужна, как союзник ее слез, вот только из-за молний их не спрятать…

Чувствуя, что мужчина наблюдает за ней, она медленно открыла глаза. Грозовые тучи затемнили небо, ускорив наступление сумерек. Она едва различала черты его лица, но не сомневалась, как если бы видела при дневном свете, что оно сурово. Неумолимо.

— Это казалось самым легким выходом из положения, — со вздохом ответила Дорис. — Все верили, что я была хорошей женой Грегу, что верна ему, что Кэт его ребенок, и я не стала никого разубеждать. Так было удобно для всех.

Это лишь повторение того, что он наговорил ей во вторник ночью, выругался про себя Тед.

— Отвечай на вопрос, черт побери. Не прячься за мою версию.

— Нет у меня никаких ответов, — устало возразила она. — Мне было девятнадцать. Я была глупой, эгоистичной. Совершила ошибку. Мне было трудно и хотелось, чтобы стало легче и не мне одной. Я сделала выбор, он оказался неправильным. Теперь я плачу за него и буду еще долго платить. Если тебя это не устраивает, ну что ж, извини, это все, что я могу сказать.

— Почему ты не сообщила мне, что беременна, после гибели Грега?

Она нервно рассмеялась.

— После гибели Грега я едва могла одеться самостоятельно. Не могла даже подумать о том, чтобы приготовить себе обед. Целую неделю я провела в постели, рыдая.

— А позже? — нетерпеливо бросил он. — После того, как прошло первое потрясение?

— После? — отозвалась она, как эхо. — У тебя так и бывало? После смерти твоего отца, после смерти Джуди и Грега ты оплакивал их несколько дней, а потом жил, как прежде?

Что на это ответить? Даже сейчас, много лет спустя, он все так же скорбел по потерянным им дорогим людям.

— После похорон Тейлора я стояла у его могилы, уже на пятом месяце беременности, сжимая в руках флаг, который мне дали парни из почетного караула, и ко мне подошла его мать, обняла и сказала: "По крайней мере, у нас будет его ребенок. В нем будет жить память о Греге".

Дорис перекатилась к краю гамака в противоположную от середины веранды сторону, встала и, прислонившись плечом к угловому столбу, уставилась в ночь, окутавшую замерший городок. Его тишину тревожно нарушали раскатистые предвестники приближающейся грозы, а темноту вспарывали далекие молнии…

— Оставшиеся месяцы беременности и особенно первые годы жизни Кэт я пользовалась всей той любовью и поддержкой, которые только можно было ожидать от семейства Грега. Его братья приезжали сюда и помогали по дому. Пока я была в школе, родные тетки сидели по очереди с малышкой. Меня приглашали на все семейные праздники, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Устраивали дни рождения — и свои и наши с дочкой, приглашали на праздники Дня всех святых, Пасхи, Четвертого июля[5]. На Рождество они помогали мне делать покупки, готовить, украшать дом задолго до его наступления, полагая, что мне особенно тяжело даются дни, близкие к дате гибели Грега…

Дождь пошел сильней, Дорис подняла руку и прижала ладонь к металлической сетке, тряхнув ее. На перила стекли жидкие ручейки.

Где же ливень, гроза, буря, подумала она?

— А что бы сделал ты, Тед?

— Я был бы здесь, если бы все знал.

— Знал бы, если бы связался со мной, — с укором прошептала она.

Тед поднялся с кресла и хотел подойти к Дорис, но мешал гамак. Их разделяли всего несколько шагов и… гнев и боль. И масса ошибок.

Она права. Если бы он пришел к ней, когда батальон вернулся на родину, то наверняка заметил бы, что женщина готовится стать матерью. Он бы обязательно прикинул и смекнул, что ребенок-то его. Но какая от этого была бы разница?

— Если бы я появился, ты сказала бы правду? Ответила бы матери Грега, что не будет живой памяти о ее сыне? Призналась бы, что ребенок, на которого она так рассчитывала, вовсе не ее внучка? Побоялась бы!

— Нет! — с обидой, но уверенно возразила Дорис. — Я была одна и если бы рассказала правду, то потеряла бы помощь и поддержку близких людей. Тейлоры отвернулись бы от меня. И моей семье пришлось бы нелегко. Мое признание все равно не вернуло бы тебя. Я была бы совсем одинокой. Но если бы ты был здесь и я знала, что могу положиться на тебя, что ты будешь со мной, когда родится Кэт, поможешь мне растить ее, будешь любить, я рассказала бы им все…

Это он обязан был не допустить обмана. Если бы ей не хватило смелости, сам бы громогласно объявил Дорис возлюбленной и признал свое отцовство.

Если бы только он знал.

Если бы она ему все рассказала.

— Я поклялся, что буду держаться подальше от тебя. — Тед увидел, как женщина вздрогнула и повернулась к нему с таким обескураживающим взглядом, словно вот-вот выпалит: "Все вы такие после первой ночи". Но она выжидающе молчала и ему оставалось лишь торопливо и сбивчиво продолжить: — Я помог откопать тело Грега и чувствовал себя настолько виноватым перед ним, что… Это моя страсть к тебе, зависть и ревность к нему стали причиной его гибели. И я поклялся перед его прахом, что больше не подойду к тебе. Это было наказание самому себе за то, что желал его исчезновения, за то, что принес горе и тебе и его семье.

Дорис молча повернулась спиной к покаявшемуся обвинителю, ухватилась за перекладины мокрой от дождя сетки и прижалась к ней лбом. Гроза не торопилась показывать свой буйный норов, но установила некое равновесие между дневной духотой и сырой ночной прохладой.

А может, эта грозная стихия вообще обойдет стороной и их городок, и ее дом, и ее израненную душу…

Тед наблюдал за женщиной, мучаясь мыслью о том, как плохо ей будет теперь и в собственной семье, и с семьей Тейлоров. Что они сами переживают, какую кару уготовят виновной? Как они будут относиться к ней, разрушившей надежды и на вечную вдову Грега, и на живую память о нем, и на примерную дочь, сестру, невестку?

Когда разрушительница надежд заговорила, ее голос дрожал от слез, а в неожиданном вопросе затаилась материнская тоска:

— Ты собираешься забрать ее, Тед?

— Забрать ее…

— Кэт, — прошептала она. — Ты хочешь, чтобы дочь жила с тобой? Потребуешь опеки? Заберешь ее у меня?

Удивленный отец попытался преодолеть не только разделявшее их расстояние, но и появившуюся в последние дни душевную отчужденность. Размашисто перешагнув через гамак и став за спиной напуганной нелепой мыслью матери, он мягко положил теплые ладони на ее холодные и мокрые руки.

— Неужели ты думаешь, что я пойду на такое, Дорис? Ты же ее вскормила, вырастила. Дочь любит тебя…

— Уже не любит, — прервала она его со всхлипом.

Нерешительно, сожалея, что так долго мучит ее, он осторожно повернул Дорис лицом к себе и неуклюже притянул к груди.

— Кэт все так же любит тебя, дурочка. Она просто переживает, что мы все страдаем.

Он сжимал ее в объятиях, гладил по волосам и одновременно упрекал себя — ведь вчера еще зарекся никогда больше не обнимать эту женщину.

Х-м, может, ему и не дышать больше никогда?

Как бы сердит он ни был, каким бы обманутым себя ни чувствовал, он не мог отпустить ее так легко. Не мог отказать себе в такой близости.

В конце концов она отступила на шаг, обхватила ладонями щеки и подняла на него глаза.

— Что же делать, Тед?

— Не знаю, — честно ответил он.

— У меня было столько надежд, — тихо и печально промолвила она. — Я так мечтала…

Безумие спрашивать об этом, но он все-таки спросил:

— О чем?

— О нас. О Кэт. О том, чтобы создать семью. О том, чтобы заново влюбиться.

Нестерпимая боль пронзила его. Одно дело самому думать о браке с этой женщиной, о любви и семье. Долго, очень долго мечтал он об этом. Но как же больно слушать, как обо всем том же говорит она.

— Ты обманула меня, Дорис. Ты столько лет прятала от меня мою дочь. Я уже не смогу восполнить все эти годы. Не смогу разделить с ней эту часть ее жизни.

— Прости за все, — тоскливо произнесла она. — Если твоя неприязнь ко мне так велика, тебе не обязательно видеть меня. Я не буду тебе мешать. Можешь встречаться с Кэт, когда пожелаешь, а я… я…

Тед шагнул к ней, прикоснулся губами к ее рту, заставив замолчать.

— Ты считаешь, что, не видясь с тобой, мне легче забыть тебя? Ты думаешь, я перестану… — Он оборвал фразу. Любить тебя. Именно это он и собирался сказать. Неужели ей непонятно, что он влюблен в нее, и не собирается скрывать это. И тем не менее, ни разу не говорил ей этих слов. И не мог сказать сейчас.

— Тед, пожалуйста…

Он снова коснулся ее губ, не давая говорить. Пожалуйста, не целуй меня? Пожалуйста, не оставляй?

Да ему только и нужно — быть рядом с ней. Трогать ее, целовать, ощущать языком ее рот, прижимать к себе, чувствовать биение ее сердца. Ему нужен даже вот этот тихий вздох, легкий жест и эта виноватая улыбка, вызывающие желание, вожделение и, да поможет ему Бог, разжигающие любовь, которую он питает к ней.

Вот что ему нужно, только не сейчас. Он не может предаться любовным утехам, как бы отчаянно ни хотел этого. Это ничего не решит: удовлетворенная страсть угомонится, а все их проблемы останутся, причиняя обоим все ту же острую боль.

С ощущением, будто разрывает собственную душу, Тед оторвался от вожделенных губ и молча пошел к двери. Остановившись на пороге, оглянулся.

— Эх, Дорис, если бы ты знала, как… — Не закончив фразу, он сокрушенно махнул рукой, вышел под дождь и, быстро обойдя дом, залез в машину. Поскорее и подальше от снедающих сердце страстей и душевных мук.

Если бы он питал к этой женщине только ненависть, то мог бы уйти, не оглядываясь. Не испытывая боли. Но он не может смотреть на нее и не хотеть ее, как не может общаться с ней, не чувствуя себя таким обманутым, таким оскорбленным и… таким безнадежно влюбленным.

Ненавидь он ее лютой ненавистью, его мучению уже пришел бы конец. Собственная постель не казалась бы ему такой одинокой и постылой. Его сердце не ощущало бы подобную пустоту.

Испытывай он только ненависть, его бы не трогала ее растерянность и беззащитность. Он спокойно смотрел бы на нее и, видя и слыша, как она плачет, зная, как страдает, не разделял бы ее боль, не хотел бы помочь.

Но все в ней трогает его так, как ничто никогда не трогало. Он не уверен, будут ли они жить вместе, смогут ли простить друг друга, но не сомневается в одном: он не может без нее!

Когда в среду вечером Тед заехал за дочерью, Дорис вздохнула с облегчением, не потому, что была счастлива видеть его, а потому, что ей просто необходимо было передохнуть. Каждый из последних дней был нелегким, но сегодня после полудня дочь вела себя просто невыносимо.

Все началось, когда вернувшаяся домой раньше обычного Дорис прервала игру Кэт с соседскими ребятишками. Девочка была страшно недовольна тем, что ее оторвали от детских забав и заставили в середине дня идти домой и привести себя в порядок перед визитом к врачу. Она капризничала и дулась все то время, что они были в поликлинике, словно только и мечтала поскорее отделаться от матери. А вернувшись домой, вредная девчонка, наоборот, не отходила от нее ни на шаг, нарочно досаждая, раздражая, нервируя.

У Дорис, казалось, вот-вот иссякнет терпение.

Выручил звонок в дверь.

— Хэй, Тед, — приветствовала своего избавителя расстроенная мать. Он выглядел неотразимо в джинсах и тесно обтягивающей сильные плечи и грудь майке. Дорис хотелось броситься к нему на шею, обнять или просто прикоснуться. Желание было таким сильным, что она быстро сунула руки в карманы своих брючек. — Заходи, Кэт в гостиной.

— Она прошла медицинский осмотр?

— Да. Ей сделали снимок руки и сказали, что все хорошо.

Тед заглянул через широкую дверь в гостиную. Развалившись на диване и положив ноги на кофейный столик, его дочь, задрав голову, уставилась в громко орущий телевизор. На девочке была напяленная до глаз ненавистная матери старая бейсбольная кепка.

— Она устраивает тебе веселую жизнь?

Дорис попыталась улыбнуться, но губы не слушались ее.

— Она приспосабливается.

— Медленно?

— Пожалуй, лет через двадцать справится.

— Я поговорю с ней…

— Не надо, — возразила она, тронутая его предложением, но уверенная, что от этого будет только хуже. Сейчас Кэт вымещает свои обиды и злость на ней. Если Тед вмешается, то и ему может достаться. — Позаботься о своих собственных взаимоотношениях с ней. Обо мне не беспокойся.

Отведя от нее глаза, он вспомнил, что захватил кое-что из почтового ящика.

— Вот твоя почта и газета.

— Спасибо. — Положив газету на столик в холле, Дорис стала перебирать небольшую пачку конвертов. Там оказалось уведомление от страховой компании — несомненно, по поводу руки дочери, один счет, пустяковые письма от неведомых обществ, рекламные открытки. Взгляд замер на знакомом желтом конверте, выглядевшим немного потрепанно после того, он побывал во Флоренсвилле и вернулся обратно.

Она не плакала уже три дня и думала, что совсем выплакалась, но моментально навернувшиеся слезы предупреждали, что все еще впереди. Трясущимися руками Дорис положила почту на столик, резко повернулась и пошла по коридору на кухню. Она уперлась руками в разделочный стол и прикусила нижнюю губу, пытаясь сдержать готовый вырваться из нее стон обиды и горечи. Рядом остановился Тед, держа в руке расстроивший ее конверт.

Он молчал. Не было нужды спрашивать что-либо — все объясняли адрес ее родителей и пометка, видимо, сделанная аккуратным почерком матери: "Вернуть отправителю". Вполне понятно, что это означает.

Прежде чем он успел что-то сказать, торопливо заговорила Дорис:

— Хочу попросить тебя об одном одолжении. Родители пригласили Кэт к себе на несколько дней. Я думаю, пусть едет, только я… я не могу ее отвезти. Ты не сделаешь это сегодня?

— Почему бы тебе не пообедать с нами и не поехать вместе?

Как ни приятно было это приглашение, Дорис покачала головой:

— Я не могу.

Кэт будет в ярости, если она отправится с ними, а мать — если она появится в родительском доме. А их ярости ей уже достаточно на сегодня. Больше просто не выдержать.

Дорис взяла несколько тарелок с разделочного столика и начала споласкивать их. Когда в третий раз подряд одно и то же блюдце упало на дно раковины, Тед завернул кран, вытер дрожавшие рука хозяйки полотенцем и повернул ее лицом к себе.

— В конверте поздравительная открытка родителям, — всхлипнула она. — В пятницу тридцать вторая годовщина их свадьбы.

Тед обнял ее, поглаживая по спине и успокаивая вдруг вырвавшимися словами нежности:

— Все пройдет, милая… — Но ласкал он не любимую женщину, а униженную и оскорбленную дочь Джеймсонов.

— Нет, Тед, — прошептала она, пытаясь высвободиться из его рук, хотя жаждала нежности. Ей так хотелось опереться на него, положиться на его силу, забыть все плохое и продлить наслаждение этим мигом.

Но в том-то и дело, что мигом. Было бы восхитительно чувствовать постоянно его тепло, прикосновение его рук, губ, быть в интимной близости с ним. Но мгновение не продлится, он отпустит ее и она окажется такой же одинокой, как всегда, почувствует еще большую опустошенность, чем когда-либо.

А Тед не выпускал ее из объятий, несмотря на легкий протест. Обнимая ее, согревая своим теплом, он чувствовал, как оттаивает сам. Как он может быть таким неумолимым, так сердиться и сочувствовать, искренне сострадать? Так ненавидеть, и так жаждать близости с ней?

Он приподнял ее голову, чтобы видеть лицо. В женских глазах боль, печаль, раскаяние и… любовь. Мог бы увидеть это и раньше.

Любовь.

— Дори, милая, я…

Тед поднял ее руку со своей груди, поднес к губам, поцеловал в ладонь и… опустил. Нет, его душа еще не оттаяла.

— Приготовь вещи Кэт, — мягко проговорил он. — Я отвезу дочку.

— Почему вы сердитесь?

Вопрос Кэт нарушил молчание, царившее, пока они не отъехали от дома достаточно далеко. Порывшись в брошенной на заднее сидение сумке, девочка достала новенькую бейсбольную кепку и, сорвав с себя "любимую" мамину, надела обновку, лихо сдвинув на затылок. Теперь отец мог видеть глаза дочери. Как никогда похожие на материнские — темные, выразительные, уязвленные.

— Почему ты решила, что я сержусь?

— Вы почти ничего не говорили, пока были у нас. Чем ближе мы подъезжаем к дому бабушки, тем быстрее вы едете и сильнее сжимаете руль. Если вы не хотели везти меня, мы могли подождать тетю Кэрол, и она захватила бы меня. Вы сердитесь, потому что я не сказала маме "до свиданья"?

Дорис просила его не лезть в ее родительские дела, но будь он проклят — разве Кэт ему не дочь? Он вправе вмешаться.

— Ты собираешься злиться на нее всегда?

— Может быть.

— Почему ты хочешь сделать ей больно, Кэт?

Девочка отвернулась, уставившись в боковое окошко.

— Она обманула меня, все испортила. У меня были две бабушки и два дедушки, и все любили меня, а теперь все рассердились.

— Все продолжают любить тебя, детка.

— А бабушка Эванджелин? — спросила она. — А дедушка Тейлор? Дядя Джим и дядя Стив? Я уже им не внучка и не племянница. Я даже не Тейлор. И никакая им не родственница. Боюсь, они уже не захотят меня видеть. Я знаю, что они возненавидели маму и могут возненавидеть меня тоже.

Притормозив, Тед свернул с дороги в первом подходящем месте. На автостоянке небольшого магазинчика остановил машину и повернулся лицом к дочери.

— Никто не будет ненавидеть тебя, Кэтти, — сказал он, снимая с нее кепку и проводя рукой по волосам. Таким мягким, гладким, шелковистым. Как у ее матери. — Никто ни в чем тебя не винит. Не знаю, как все изменится, детка. Думаю, ты это поймешь, пока будешь находиться в гостях. Никто и не вздумает вдруг разлюбить тебя.

— Если они возненавидят меня, я никогда не перестану ненавидеть ее, — упрямо заявила девочка. — Я лучше останусь с остальными родными, чем с мамой.

Ее слова только усугубили боль, пронзившую его, когда он увидел, как Кэт пытается сдержать слезы.

— Неужели ты такая злопамятная? — Тед взял ее руку и стал перебирать пальчики. — Я бы предпочел твою маму всем своим родственникам.

Высвободив руку и расстегнув ремень безопасности, она поднялась на колени на сиденье лицом к отцу.

— Нет, Тед, не говорите так. Вы же должны сердиться на нее, как и все остальные.

— Не получается что-то, золотце. Если я рассержусь на тебя, это же не значит, что я должен и возненавидеть, а? Что же, по-твоему, если ты сделала что-то не так, я уже не могу больше любить тебя?

— Но она солгала, Тед!

— Каждый может совершить ошибку, Кэт. Мама была очень молода, моложе твоей тети Софи, и ошиблась. Она ведь не собиралась причинить боль стольким людям. И не намеревалась сделать больно тебе. — Или ему самому, подумал он. Женщина была одна. Думала, что он уже никогда не вернется. И выбрала не лучший выход. Какую бы боль ни причинила всем, она ведь этого не хотела. — Послушай, солнышко, — продолжил он, притягивая дочь к себе. — Я не прошу тебя забыть обо всем и не надеюсь, что ты сделаешь вид, будто ничего не случилось. Понимаю, ты обижена, сердита и это естественно. Мы все в подобном положении. Просто помни: что бы мама ни сделала, она очень тебя любит. Помни, что и ей больно. И не зловредничай, чтобы досадить ей еще больше.

Обиженная упрямица долго выдерживала ласково требовательный отцовский взгляд, потом наконец кивнула и уселась как следует на сиденье. Подождав, пока он выедет на шоссе, она неожиданно выпалила:

— И вы сами тоже?

— Что тоже?

— Вы сказали, если я сделаю что-нибудь плохое, это не значит, что перестанете любить меня. Так вы любите меня?

Он бросил на дочь взгляд — она пялилась на свой грязно-зеленый гипс, как на самую важную для нее в данный момент вещь, — и улыбнулся. Девчонка чертовски нравится ему, признался он как-то Дорис. И привязался к ней, наслаждался, когда она рядом, и все это было чистой правдой. Но чем больше времени он проводил с Кэт, чем теснее становились отношения между ними, тем большую глубину приобретали его чувства к ней. Семейные узы, отцовская любовь гораздо больше, нежели привязанность и симпатия.

Дочь бросила на отца нетерпеливый взгляд и нахмурила брови.

— Так что? — требовательно спросила она.

— Трудно любить такую сердитую физиономию, — поддразнил он и, засмеявшись, приподнял ее подбородок. Кэт нахмурилась еще больше.

— Так любите?

Согнав с лица веселость, он серьезно ответил:

— Да, моя хорошая, и думаю, что очень.

Насупленная детская мордашка растаяла в улыбке.

— Конечно, любите. Я ваш единственный ребенок. Вы просто обязаны любить меня.

…Элиза Джеймсон вышла из дома, услышав шум машины, и Кэт бросилась к бабушке вприпрыжку, пока Тед доставал вещи дочери. Девочка пробудет в гостях до воскресного вечера, сказала Дорис, провожая их. Конечно, Кэт нуждалась в такой целительной разлуке, чтобы легче было простить свою мать, прочувствовав, как многого в жизни без нее не хватает.

Через четыре дня и четыре ночи в строгом доме миссис Джеймсон она начнет скучать по материнской ласке.

Обнявшись и поцеловавшись с бабушкой, Кэт обернулась и крикнула:

— Спасибо, что привезли, Тед! Увидимся в воскресенье.

Она побежала в дом, а Элиза осталась, чтобы забрать вещи.

Женщина была вежливой в первый раз, когда они познакомились, холодной и равнодушной — во второй. Сегодня вечером она даже не пыталась скрыть своей неприязни.

— Благодарю, что привезли мою внучку, — холодно проронила она.

Тед поставил сумки на покрытую ракушечником дорожку.

— Я привез ее потому, что ваша дочь не рассчитывает здесь на радушный прием.

Щеки миссис чуть порозовели.

— Отношения между Дорис и нами — это семейное дело, мистер Хэмфри. Вас оно не касается.

— Кэт моя дочь. Дорис — мать моей дочери. Что затрагивает ее, касается и меня.

Она вскинула голову, и от этого движения стала выглядеть еще холоднее и надменнее.

— Наша семья переживает трудное время, и я не хочу обсуждать трудности с чужаком.

Тед сухо улыбнулся. Если бы он вырос в одной из таких фешенебельных вилл, как эта, а не в трущобах Балтимора, то вполне мог посчитать невежливым продолжение разговора в таком духе. Но раз дело касалось Дорис и Кэт, ему наплевать на обходительность.

— Думаю, трудно Тейлорам, а не вам. Это они потеряли внучку. Это они узнали, что в Кэт не живет частичка их погибшего сына. Вы же не потеряли ничего.

— А, понятно. Мы ничего не потеряли. А как насчет нашей гордости, мистер Хэмфри? Как насчет нашей веры? Всю свою жизнь Эванджелин Тейлор была моей лучшей подругой, а я уже не могу смотреть ей в глаза. Дорис обманула нас. Опозорила в глазах наших лучших друзей. Она обманывала нашу семью и семью Грега на протяжении десяти лет ради своего благополучия. Она скрасила их потерю внучкой, которую они любят и помогают воспитывать, а потом так жестоко отобрала.

Тед нетерпеливо повторил умудренной опытом немолодой женщине слова, кажется, понятые даже ее маленькой внучкой.

— Дорис совершила ошибку.

— Это уж точно. Ее ошибка в том, что она связалась с вами. — Холодная миссис наклонилась, чтобы взять вещи Кэт, но внезапно выпрямилась и посмотрела мужчине в глаза. — Вы можете себе представить, каково нам было услышать, что она неверна Грегу? Мы не любили бы его больше, будь он нашим собственным сыном. Всю жизнь они были вместе. Этого хотели они сами, этого хотели все мы. Они прекрасно подходили друг другу. Такая радость охватила наши семьи, когда они стали супругами, и такой шок поразил, когда он погиб. Смерть Грега потрясла нас. Нам помогло выжить только известие, что Дорис носит его ребенка. И вот, десять лет спустя, она заявляется сюда и объявляет: "Эй, вы, я обманула вас. Кэт вовсе не дочь Грега. Ее отец — один морской пехотинец, с которым я гульнула ночку — ошибочка вышла. Вы уж извините". Воображаете, что мы почувствовали в тот момент? Вы хоть можете себе представить наш позор?

Он поразился, как это ей удалось, как она ухитрилась сделать из слов "морской пехотинец" ругательство. В ее устах они прозвучали так, словно Дорис прыгнула в койку с первым попавшимся, а не отдала свою истинную любовь тому, кто так любил и любит самую прекрасную на свете женщину. А эта чопорная дама превращает их волшебную ночь в… И морской пехотинец ругнулся про себя.

— Чего именно вы стыдитесь, миссис Джеймсон? — сдержанно спросил оскорбленный Тед. — Кэт остается все тем же человеком. Тот факт, что она моя дочь, а не Грега, этого не меняет.

— Я стыжусь своей дочери. Она обманула человека, которого любила, — холодно ответила Джеймсон. — Она предала наших лучших друзей, которые любили ее, как дочь. Она насмеялась над брачным обетом, над нашей любовью к ней.

— Значит, ваша любовь к ней зависела от ее верности Грегу, от вашего представления о подходящей для нее партии. — Он с отвращением покачал головой. — Так вот, Тейлор не был совершенством, миссис Джеймсон, во всяком случае не для нее. Вы сказали, что едва ли любили бы его больше, будь он вашим сыном. Именно так и любила его Дорис — как брата. Она не была влюблена в него и поняла бы это, пока не стало поздно из-за столь поспешного бракосочетания. Если бы только ей дали время. Если бы не внушали, что она обязана выйти замуж именно за этого человека, как будто она не имела права, повзрослев, сделать свой выбор.

Легкий румянец на щеках женщины багровел по мере того, как Тед говорил. Дама была в ярости и одновременно казалась… немного смущенной. Почему? Потому что стала меньше любить свою дочь из-за ее неверности Грегу? Или потому что знала, что оказала на Дорис давление, чтобы она вступила в брак, к которому не была готова, с человеком, которого не любила.

На чашу весов справедливости Тед продолжал бросать свои доводы.

— Вы ведь знали, что дочь не была влюблена в жениха!

Смущение Джеймсон стало заметнее.

— Вы знали, но подталкивали ее к браку. Вам так нетерпелось соединить свою семью с семьей вашей лучшей подруги, что было совершенно наплевать, будут ли ваши дети счастливы.

— Они были прекрасными друзьями, — заговорила женщина, тщательно подбирая каждое слово и с нотками сомнения в голосе. — Они обожали друг друга. Это гораздо важнее той любви, о которой вы рассуждаете.

— Я говорю как раз о той любви, которая приводит к настоящему супружеству. Ваши семьи добились своего, миссис Джеймсон. Вы заставили своих неискушенных детей сочетаться браком. Но вы не могли бы заставить их остаться вместе. Если бы Грег не погиб, их брак не дожил бы и до рождения Кэт. Они не были влюблены друг в друга, и дружба с детства не спасла бы их.

— А вы, значит, мистер Хэмфри, и Дорис влюблены друг в друга! — сделала неуверенный выпад уязвленная мать. — Она ведь обманула и вас. Она лишала вас любви вашей дочери на протяжении девяти лет. Предпочла дать ребенку фамилию своего мужа, а не вашу. Воспитывала Кэт без вас, не дав вам быть ее отцом. Как вы справитесь с этим? Или ваша "любовь" достаточно крепка, чтобы обзавестись семьей?

Теперь и у Теда начало гореть лицо, и его охватило чувство вины и стыда, которое он испытывал и без посторонних нравоучений. Услышав голоса, он оглянулся и увидел Кэт и ее дедушку, выходящих из дома. Они держались за руки и оживленно, со смехом о чем-то разговаривали, направляясь к беседующим.

Поборов смущение, непрошенный в этом доме гость бестрепетно встретил выжидательный взгляд хозяйки.

— Прекрасный вопрос, миссис Джеймсон. Думаю, жизнь скоро даст на него ответ.

Оставив бодро вышагивающего деда, Кэт пронеслась пулей по подъездной дорожке и, подскочив к Теду, повисла у него на плече.

— Хорошо, что вы еще здесь, — выдохнула она. — О чем это вы разговариваете?

— О том, какой ты любопытный отпрыск, — заулыбался Тед.

— Хэллоу, Тед, — мистер Джеймсон протягивал навстречу гостю руку. — Рад видеть вас снова. Спасибо, что привезли внучку. Я говорил ей, что Кэрол или я сам заедем за ней после обеда, но она оказалась слишком нетерпеливой.

— Ничего особенного. К тому же я хотел доставить вам кое-что еще. — Тед поспешил к машине и достал через окошко желтый конверт. Элиза Джеймсон протянула свою дрожащую руку, но он вручил письмо ее мужу.

На лице старика любопытство сменилось недоумением. Он бросил суровый взгляд на жену и, повернувшись к гостю, негромко сказал:

— Передайте Дорис, я позвоню ей позже. Скажите, что мне будет очень приятно видеть ее у нас на юбилее в субботу.

Тед кивнул, опустился на корточки перед Кэт и открыл было рот, чтобы заговорить, но она обвила рукой его шею и, хихикнув, опередила:

— Знаю: "Будь хорошей, слушайся всех, в том числе и тетю Софи, и не намочи гипс".

— Ты забыла сказать "чисти зубы", — напомнил отец. — На самом деле я собирался пожелать тебе хорошо провести время и улучшить настроение к воскресенью. Надеюсь, ты найдешь здесь ответы на некоторые из твоих вопросов.

Дочь наклонилась к отцу и положила ладошку на его щеку.

— Трудно любить такую сердитую физиономию, — передразнила она его, прижалась к плечам и прошептала: — Но я люблю.