Ne-bud-duroi.ru

9 В берлоге (Женька, сегодня)

Наш с Аратой русско-японский ужин вышел на редкость скудным. У эстета Джоя в холодильнике нашелся кусок сыра — не моцарелла, конечно, но тоже сойдет — и несколько помидоров. А после одной стопки, пропущенной в начальственном кабинете дяди Жени, чтобы вернуть резонирующую голову в прежнее состояние, пришлось поискать другую стопку — до пары. Говорил же Джой, что где-то должна быть припрятанная бутылка.

Недопитый ботл нашелся, и бедный Арата с ужасом смотрел, как интеллигентная с виду женщина из горла (сил на поиски стопок и иных емкостей не осталось) пьет виски.

— Ну и гадость! Хуже водки — та хоть на генетическом уровне привычнее. Что, ужасаешься — русские бабы водку глушат?

— Бабы — это что-то громоздкое. Ты на «бабу» непохожа, Женя-сан. И потом, у нас, японцев, иное отношение к выпивающему человеку, нежели у вас, русских. У нас незнакомые люди всегда доведут выпившего до дому.

— Ты только не говори об этом нашим алкоголикам — наводнят твою Японию, а вам и самим места мало, тем более, острова мы вам, похоже, отдавать не собираемся.

Дискуссии по территориальному вопросу в планы Араты не входили.

— Можно мне воспользоваться телефоном?

— Звони, конечно, мальчик, — второй глоток явно был лишним. Уравновесившийся было резонанс в башке возобновился, и меня вновь стало покачивать. — И вообще чувствуй себя как дома.

Сказала и поняла, что сморозила глупость. Японцу с его футонами и токономами ощутить себя в этом бардаке как дома, это я загнула!

В телеящике замелькали позывные реалити-шоу, и нагловатая ведущая с какой-то железной блямбой в пупке и на языке стала приставать к Джою с вопросом, зачем ему в космос.

— Чтобы спрятаться от отморозков, которые вторые сутки терроризируют нашу семью, — не моргнув глазом заявил сын. — В космосе ни один урод не достанет!

Димка зло, не улыбаясь, смотрел прямо в камеру. Сказать, что я похолодела, было бы преувеличением — за последние тридцать шесть часов холодеть я уже устала, порог чувствительности был пройден. Да и в студии раздался дружный хохот, а число телефонных и интернет-голосов напротив Димкиной фотки резко пошло вверх.

— Какая великолепная версия! — затарахтела виджей-ка, почесывая покрасневший пупок. — А если злоумышленники проникнут на космический корабль?

— Будем устраивать «Звездные войны», — лениво парировал сын, и я заметила, как мелькнувшая в кадре Ирка показывает Джою большой палец. То-то, еще благодарить будет, что рейтинг ее шоу до заоблачных вершин подняли!

— Странно, — пожал плечами Арата, — один номер неправильный, жильцы давно поменялись, а по второму все время занято. Час уже. Не могут же так долго разговаривать.

— Могут. И час могут, и два. Или в интернете сидят. Или телефон испорчен. Надо узнать на телефонной станции. Номер есть у Джоя в компьютере.

— Нашел! — радостно сообщил Арата. Российская действительность приучила его радоваться малому. Через несколько минут он с ошарашенным видом опустил трубку на рычаг. — Там сказали, что я над ними издевовываюсь. Издеваюсь то есть. Что номер все время занят, потому что я с него звоню…

— А какой номер ты набирал? — На его листке аккуратненькими бочонками цифр был записан мой домашний номер. — Откуда у тебя это?

— Дедушка оставил. Этот номер ему советский дипломат дал. Очень давно. Говорил, что это его вторая московская квартира, оставшаяся от приемных родителей.

— А дипломата не Григорием ли Александровичем звали?

— Григорием, — подтвердил Арата.

— Это значит, что твой дедушка знал прежнего хозяина этой квартиры.

Воистину, пути Господни неисповедимы. Случайно подхваченный на подмосковной просеке юноша спасает меня от очередного нападения и оказывается внуком человека, который каким-то образом был связан с моим негаданным благодетелем.

Телефон как прорвало. Все знакомые, случайно заметившие Димку в эфире, считали своим долгом звонить, выражать всю гамму чувств от резкого неприятия до безоговорочного одобрения.

Первой позвонила, конечно же, Ленка, которая потребовала, чтобы Джой немедленно взял для ее Стасюлика автографы рок-группы, заполнявшей паузы во время голосования. Вернее, это мне казалось, что они паузы заполняли, а оказывается, молодняк в виде Стасика воспринимал все остальное как ненужную приправу к группе, которую опупкованная ведущая называла не иначе как «культовая».

— Я все поняла, — гремела в трубку Ленка, — тебе надо срочно меняться. Какая может быть жизнь, когда у тебя на юге вместо Красной птицы Феникса — ЦК КПСС!

Старая площадь в Ленкин фэн-шуй никак не вписывалась.

— КПСС лет десять как упразднили.

— А энергетика?! — взвилась на другом конце провода Ленка. — Отрицательное ци, годами копившееся в тех стенах, давит на твое существование.

— Позавчера почему не давило?

— Не дошло до критической массы!

— А администрация президента как же работает? Они из той, как ты сказала, ци сутками не вылезают, страной управляя.

— Так и управляют! Заняли энергетически зараженное место, теперь и расплачиваются. А тебе надо срочно уезжать оттуда.

— До завтра потерпеть можно?

Звонила Ирка с криками, что Джой, конечно, сошел с ума, но сумасшествие только и дает нынче рейтинги! Так что пусть продолжает, ее начальство в восторге.

— Главное, чтобы у вас охрана была в восторге и на страже. Не то уничтожение героя шоу в прямом эфире вам еще и не такой рейтинг засобачит, — огрызнулась я.

Дальше был звонок из агентства.

— Жукова! Завтра на выезд. Британский фонд природы заказал срочную съемку. Бросаем тебя на растерзание диким медведям. Фонд желает знать, как медвежата, которых ты снимала в феврале, будут в лес переселяться. А это назначено на завтра.

Джойка, эгей! Вот так, думала тебя обмануть, а ты накликал берлогу на мою разбитую голову. Так тебе! Чтоб ребенку не врала.

— Арата, хочешь к медведям?

Тишина. Спит Аратка на Димкином диване. Случайно встреченный и такой не чужой мальчик. Пусто…

Потом позвонил Никита из своей Америки.

Он успел получить мэйл, который, не смея нарушить данное Джою обещание, я все-таки послала, правда, с сыновнего почтового ящика, чтобы Никита не подумал, что я отношения восстанавливаю. Последние десять лет с бывшим мужем я общалась исключительно через посредника — Джой сообщал о папиных новостях. Угли давно дотлели. Так я сама себе сказала. Но стоило впервые за две пятилетки услышать некогда сводивший с ума голос, как ноги предательски перестали держать — а я-то внутренне бахвальствовала, что за последние тридцать шесть часов адаптировалась к стрессам. Но Никиткин голос оказался, видно, тем муравьем, что обрушил гору.

— Выйдет Джойка из космоса, тогда и звони, — пробормотала я, бросила трубку и заревела как белуга. Почему говорят «как белуга», разве белуги ревут? А у Китки что-то в голосе изменилось. Не акцент, но какая-то замороженность языка наметилась. Как у Аратки — говорит все правильно, но слишком уж правильно. Свои так не говорят. Неужто и Кит теперь не больше свой, чем этот японский мальчик? Если мне сороковник, то экс-благоверному, который старше меня на чертову дюжину лет, давно за пятьдесят. Раздобрел, наверное. Пузик отъел. И посолиднел. Стал такой жлобский америкос с рекламным смайлом, чистенький и натужный.

Провела по щеке. Мокро. Нельзя нарушать собственные заповеди. Запретила себе с ним общаться, запретила вспоминать — так тому и быть, раз и навсегда. Не надо было обещать Джою.

Виски и стрессы последних дней делали свое дело. Я улетала в малознакомые пространства, но в отличие от спецов подобных полетов спешила вернуться — мне завтра мишек снимать. «Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка…» Или как там пели? Ваше здоровье, решившие меня сгубить господа! Нате, выкусите. Джойка спрятан. На убийство в прямом эфире, кто бы вы ни были, не пойдете, кишка тонка — иначе не прятались бы, не нагнетали бы дешевых эффектов, а встретились лицом к лицу.

А это идея, можно обратиться к психологине, составить их психпортрет. Ну и на фиг? На фиг мне их портрет. Мне тетки с арбузом и виноградом хватает. Или, как говорила моя бабулечка, «с гарбузом» — ударение на «о». Lady with garbuz. Тетка ничего. Дородненькая. И такое колье внушительное на внушительных формах. Ой, как плывет перед глазами. Что там за каляка-маляка под портретом. Фамилия художника. Б-р… Брю… Брюллов?! Так, допилась. Портреты Брюллова уже в собственной квартире чудятся. Григорий Александрович говорил, что это какая-то пра-пра-пра— его приемной матери. И виноград у нее сочный, и арбуз у нее ничего. И другие два арбуза под платьем. Нынешние бабы худосочнее. Или это просто мода на худосочных. А объяви моду на пампушек, и они заполонят все, а я буду на обочине жизни. Маленькая собачка до старости щенок. Это было уже. Интересно, Аратка знает эту пословицу?.. Бред какой-то. Кому расскажешь, что в лесу японца подобрала, скажут, падка на всеобщее повальное о-сушение… Как там, у Акунина, — «жапонизм», на этот самый жапонизм и падкая. А покажи им Аратку, и за японца не признают. Простор у него в глазах не японский. Наш, совковый простор… Или это заразно. Интересно, а Америка тоже заразна? И там вместо моего экс-мужа уже такой амэриканэц… Ойли-вейли, пей вино… Напилась уже. Плыву. А завтра к медведям… Или уже сегодня. Зато сбегу отсюда, от этих ужасов, от красного дракона, который, по Ленкиным заверениям, портит мою жизнь. А какой дракон ее прежде переезда испортил? Бред-бред-бред… Никитка, зачем я тебя отпустила?! Дура. Маразматичка климактезирующая. Отдала своими же руками. Единственного в жизни нужного человека взяла и отдала. Самолюбие, видите ли, взбунтовалось. Побунтовало? И как результаты бунта? Нажралась? До отвала? Все, отвали. Видеть тебя не хочу…

Спать хочется так, что глаза растираю до слез, а засну — и через двадцать минут просыпаюсь. С полчетвертого сон и вовсе улетучился. Пришлось подняться и собираться на выезд — авось, мои веселые преследователи в это время еще спят.

Арата, которому я предложила составить мне медвежью компанию, вежливо извинился, сказав, что обязан выполнить просьбу умершего дедушки и должен поискать одного человека, только как искать, он не знает. Он решил, что раз мне ехать в командировку, то я его выселяю.

— Живи-живи, только осторожнее, сам видишь, что творится. А насчет поисков — попробуй, начни с рунета, там есть сайты, занимающиеся поиском людей. Если не получится, вернусь, позвоню дяде Жене, у него остались связи, попросит, чтобы порыли в гэбэшных архивах…

— Гэбэшных, — старательно заучивал слова Арата.

Сейчас он спал на Димкином диванчике. Причем пространство вокруг него приобрело относительно приличный вид.

Оставив парню записку с краткими указаниями, что делать «в случае чего», спустилась во двор и, стараясь не разбудить рычанием заводящейся машины всю округу, выехала со двора — славно все-таки, что Арата заставил меня вчера заехать на шиномонтаж, не то путь мой сейчас оказался бы недолог. Вечно я оказываюсь в роли подшефного: то Джой меня на путь истинный наставляет, теперь пришел черед Араты учить уму-разуму.

Наслаждаясь давно не виденной пустотой московских улиц, я минут за двенадцать выскочила за МКАД и, лишний раз проверив, что сзади меня никого нет, на малоприличной скорости гнала в сторону Твери — гаишники еще не вышли на тропу войны. После вчерашних автомобильных экзерсисов сегодняшняя дорога казалась развлечением — главной задачей было не заснуть по пути.

На биостанции, куда я сейчас ехала, выращивали крошечных медвежат, оставшихся без матери, — не для цирков или приручения, а чтобы вернуть в дикую природу. Оттого и ограничения были жесткие. Медвежонок, даже самый крошечный, не должен был видеть человеческого безволосого лица, чувствовать тепло людских рук, слышать голоса. Он должен вырасти диким и уйти в лес. Но пока он малыш, нянчить его еще сложнее, чем грудничка. В прошлый приезд в феврале сама в том удостоверилась. Отснимав положенное, попробовала хозяевам помогать. Семь клиентов, у которых еще и глазки не прорезались. Ведро сухой молочной смеси. Кормежка каждые два часа, а после этого каждому нужно животик массировать, пока не покакает.

— Иначе умрет. В лесу медведица после кормежки каждого языком вылизывает не просто так. Они сами еще плохо переваривают, помощь нужна, — объясняла Ирина Андреевна, сотрудница биостанции, после того как я вернула в коробку с одеялами и грелкой последнего, седьмого питомца, отличавшегося особой белой «манишкой». Остальные «подкидыши» просто бурые, а у этого пижонская опоясочка вокруг шейки.

Теперь мои крестники выросли, и хозяева переселяют их в лес.

Памятуя о прошлых предосторожностях, оставляю машину на краю леса и, взвалив на себя кофр, пешком топаю к биостанции. Идти километра три, но меня еще в прошлый раз предупредили, что подъезжать ближе не стоит — медвежата не должны слышать звуки машин.

— Девочка наша приехала, — шепотом радуется главный человек на биостанции, Сергей Силантьевич. В прошлый мой приезд из-за шумовых ограничений — медвежата жили еще в хозяйском доме — мы едва перекинулись несколькими фразами. Я и не думала, что этот с виду нелюдимый мужик меня запомнил. Ан нет, девочкой назвал…

— Вовремя. Мы их раненько свезли в «берлогу» и дверь пока закрыли, чтоб пообвыклись. Через часок открывать поедем.

Перед главным действием, первым выходом трехмесячных медвежат в лес, Силантьевич организовывает мне ого-го какой инструктаж. Молчать. Не шевелиться. Главное, чтобы оставленные в домике медвежата, впервые шагнув из «берлоги» в лес, не увидели человека.

— В них природой инстинкт заложен — первый же движущийся предмет примут за мать и пойдут следом. И тогда все труды насмарку. Две наши «ошибки» так и возвращаются к дому. Несколько лет назад случайный гость тоже на высадку напросился, да дернулся. Кабана, что ли, увидел, да как побежит, а медвежата за ним. Остановить не успели. Гость уехал, а медведи остались.

Силантьевич достал неведомый моей технической безграмотности прибор, похожий на антенну с сумкой. «Антенна» засвистела.

— Вот и сейчас, обормоты здоровые, где-то поблизости ошиваются. Слышь, радар пищит. У них у каждого электронный чип в ухе, по этим вилам, — кивнул в сторону «антенны», — знаем, что они здесь. Одно слово — брак в работе.

Ирина вынесла куртки с капюшонами, по привычке молча показала на карман, в котором топорщились перчатки. Я, кивнув, стала все это на себя натягивать — еще то развлеченьице в такую-то жару.

— Так что ты, девка, слушай внимательно! Снимать можешь только из-под своего капюшона, чтоб лица видно не было. Если уйти не успеем, а медвежата из дверей полезут, сидай на корточки и жди, пока не уйдут! Без моего сигнала не двигаться, даже если земля будет рушиться. Поняла?! Даже если тебя медведь всю обнюхивать станет и поиметь во все отверстия захотит, все одно — сиди! Ссать захочешь — в штаны ссы!

Что и говорить, инструкции были предельно ясны.

Дошли до «берлоги». Я расположилась за поваленной сосенкой, навела объектив на дверь, из которой скоро должны были появиться новые лесные обитатели, проверила свет. На всякий случай несколько раз щелкнула Силантьича на цифровик, подправила параметры, зарядила пленку в старую камеру. Сколько меня ни приучали в агентстве работать только на цифру, я никак не могла научиться чувствовать, что задание выполнено, не наклацав для верности на пленку. Или это мои дурные профессиональные фантазии. Или старость, когда кажется, что в молодости и небо было синее, и трава зеленее, а верни тебя в ту молодость с чехословацким слайдовым «Орвохромом», бегом бы в светлое сегодня побежала.

Застывший у двери Силантьич ждал отмашки. Я кивнула и слилась с камерой. Единственно нужное сейчас ощущение, когда при длительной работе пропадает любая способность воспринимать мир иначе как через камеру. Никто не знает, когда моим крестникам захочется сделать свой первый шаг из «берлоги». Нужно заранее настроить себя на долгую засаду.

Минут через десять из открытой двери возникла первая любопытствующая мордочка. За ней вторая — напряженная. Через объектив мне хорошо были видны глаза этих будущих царей леса — перепуганные, как у мужчины, который старается быть вечно сильным, и только в темном углу, когда его никто не видит, позволяет проявиться страху в глазах.

Еще один медвежонок опасливо, словно пробуя лапой на ощупь незнакомое огромное пространство, шагнул за порог. Это был тот самый «седьмой», с белой манишкой, которого я кормила из соски в феврале. Вырос как! Если б не отличающий от собратьев белый «шарф» вокруг мохнатой шеи, ни за что его бы не узнала. Теперь уже все молочные или, точнее, геркулесовые и манные братья, кто робко ступая, кто напирая один на другого, спускались по сходням. Напуганная инструкциями Силантьича, я не решалась лишний раз пошевелиться, чтобы посмотреть на монитор, что получается. Силантьич сказал не двигаться, а я забыла спросить, означало ли это категорический запрет на любые движения или только на перемещения в пространстве.

«Седьмой» немного освоился в непривычной лесной стихии и теперь с любопытством разглядывал все вокруг.

Погрыз ветку, попробовал на зуб ягоды — не понравилось, сморщился, как обиженный ребенок, — что это вы мне подсунули! Подошел еще ближе ко мне, понюхал. Я склоняла голову все ниже. Малыш, тепленький, беззащитный, уткнулся в мою куртку. Захотелось взять его на руки, увезти с собой, хрен с этой «начирал» природой. Пусть со мной живет. В квартиру зато никто больше не сунется! На пятничные выпуски Димкиного шоу с таким спутником опять-таки удобно прийти — и Димку не выгонят, и рейтинг обеспечен.

Малыш тычется то в бок, то в голову, а выглядывающий из-под своего капюшона Силантьич смотрит, будто кричит: не сметь шевелиться! И я не смею. Хорошо усвоила, что даже если на меня будет валиться ель, если земля начнет рушиться, если мир содрогнется…

Мир содрогнулся через минуту. Вопль был настолько жутким, что его нельзя было приписать зверю. Так мог кричать только человек — переживший дикий шок или дикую боль. Или и то и другое одновременно. В глазах оторвавшегося от моей куртки медвежонка отразился испуг, смешанный с глуповатым любопытством. Малыш дрогнул, сделал несколько шагов в сторону, откуда донесся крик, обернулся и, последний раз посмотрев на меня — эх ты, не защитила! — быстро побежал обратно в домик-«берлогу».

Другие мишки, поглядывая то в сторону крика, то в сторону подавшегося в «берлогу» «пижона», не могли решить, что им делать — следовать ли за ним или дожидаться помощи, неизвестно чьей. Хозяин смотрел еще суровее, чем прежде. Смысл был ясен: завопишь — конец! Чего мне стоило инстинктивно не заорать в ответ на страшный крик, одному Богу известно.

Так и сидела, пытаясь сообразить, нет ли подо мной лужи, которую изначально разрешил хозяин. В глушь удрала от всех своих стрессов, и тут вопль, от которого душа трепещет где-то внизу живота. Вопль повис на деревьях, и время от времени продолжает звенеть, гулко и страшно. Или он вторится более тихими, но не менее жуткими воплями? Сейчас выйдет какой-нибудь страшный зверь и нас съест. А этот доктор медвежьих наук будет сидеть и молчать. И глазами зыркать.

Ноги затекли, мозги тоже. Сказался очередной недосып, обильно приправленный страхом, и я даже не поняла, заснула ли я или доведенная до предела психика взяла и выключила мое сознание. Очнулась от того, что стоявший уже на ногах Силантьич дергал меня за плечо.

— Пора! Надо скорее уходить, пока медвежата вернулись в берлогу. Не ровен час, снова выйдут.

— А они сами как же?

— Сердобольная ты больно. Больно-сердобольно. Медведь должен быть диким. Для того мы четыре месяца и работали, чтобы он в лесу был у себя дома. Это заложено в нем на генетическом уровне. Ты быстрее ходить не можешь?

Быстрее я не могла. Ноги затекли, и при каждом шаге в тело впивались тысячи иголочек — то еще ощущение. Где-то в вершинах деревьев проглядывало солнце, но внутри леса темень становилась все гуще. Это означало, что мы просидели на корточках несколько часов. Что никак не было заложено во мне на генетическом уровне.

Хозяин шел вперед, я, мучительно переставляя затекшие ноги, топала следом. Через несколько сотен метров Силантьич замер, а я, только-только войдя в болезненный ритм шагов, на автопилоте продолжила движение и наткнулась на его спину.

На земле лицом вниз лежал мужчина. Без нужной куртки с капюшоном, в одной легкой майке, и без перчаток, но с пистолетом в отставленной в сторону руке. И на его спине виднелся огромный кровавый след когтей.

Силантьич наклонился к неизвестному.

— Холодный уже. Он, наверное, и кричал. Сдается, один из наших ошибочных задрал?

В видах оружия я никогда не разбиралась, но пистолет в руках окоченевшего показался мне совсем не охотничьим снаряжением. С таким на охоту в лес не ходят. С таким, судя по бандитским сериалам, ходят только на заказное убийство.

Хозяин осторожно перевернул труп, и я ойкнула. Благо, теперь можно было. Ошибиться я не могла — это был один из двух «самураев», уложенных Аратой вчера в моем подъезде.

Значит, и этот не жертва неудачной охоты.

Значит, и этот по мою душу.

Ночью на биостанции в медвежьем углу Тверской области я в четвертый раз за последние три дня давала свидетельские показания. Признаваться вызванному из ближайшего большого села «Аниськину», что лицо убитого мне знакомо, не стала. Не сошла же я с ума. Молчать буду как партизан. Ни один мускул не дрогнет!

Дрогнул. После пятого по счету вопроса:

— Машину марки «Мерседес-Гелентваген», джип, цвет черный, государственный номер «О-один-один-один-О-О» со следами недавней аварии на переднем бампере и на правом крыле не встречали?

Тут-то я и вздрогнула. А еще говорят, что наша милиция плохо работает. Бережет она меня и вправду плохо, а работает — ух! И про преследовавший меня по дороге из Астахово «Гелентваген» уже знают, и с новым трупиком все сопоставили.

Хорошо еще, у меня хватило ума ни в чем не признаваться, а лицо мое за последние дни окончательно перестало что-то выражать.

— Не знаю.

— А автомобиль «ГАЗ 2410», седан, цвет фиолетовый, государственный номер… — не успел дотараторить «Анись-кин».

— Не знаю, — машинально ответила я. Но поморщилась. Что-то знакомое. На всякий случай уточнила:

— А «ГАЗ» — это что?

— «ГАЗ» это «ГАЗ», — конкретно ответил «Аниськин». — «Волга» в просторечии.

— Тогда это моя.

— А зарегистрирована на гражданку Сизову Елену Петровну, — уточнил бдительный страж сельско-лесного порядка. И это уже успел узнать. Быстро, если учесть, что никакого интернета в его сельском отделе милиции отродясь не видали.

— Подруга дала съездить в командировку. Моя накануне сгорела.

«Аниськин» поднял брови. Эх-х, все-таки ляпнула лишнее.

— От старости, — добавила я с поспешностью, вполне способной выдать мою неуверенность. Если этот сельский Дукалис еще и психолог, то пиши пропало.

— На ней еще сына из роддома забирали, — продолжала оправдываться я, будто чужому менту это хоть что-то могло объяснить.

— А сейчас сын где? — поинтересовался несколько насторожившийся служака.

— В космосе, — искренне призналась я и поняла, что окончательно сошла с ума. Столичный телеканал с их космическим шоу вряд ли достает до этой глуши.

— Проверим! — буркнул «Аниськин». — До окончания следствия прошу оставаться на местах…

На каких местах?! Мне в Москву надо. У меня же срочное задание. Агентству требуются мишки исключительно в оцифрованном виде, дикий фонд ждет.

— У меня командировка. Я завтра в Москве быть должна. У меня в Белом доме съемка, — легко присочинила я — врать так врать. — «Гелентваген» и мужика, медведем задранного, я знать не знаю. Ну и что, что с московскими номерами? И у президентского кортежа машины с московскими, их тоже подозревать будете? Вам нужно проверить, почему у меня эта машина? Позвоните хозяйке, я вам сама номер дам.

— От вас мне не надо, — бдительно не доверял свидетельнице «Аниськин». — Мало ли чей номер вы назовете! Вдруг вместо номера телефона владелицы автотранспортного средства назовете номер сообщницы!

Вот оно, сельское ментовское счастье — убийство, подозреваемые, допросы! А то за всю его службу ничего крупнее кражи навоза не случалось. Хотя зачем я так. Не знаю же. Может, этот парень раскрыл множество преступлений. Или еще лучше — предотвратил их. Как там психологиня учила: возлюби собеседника, пожалей его искренне, и он предстанет перед тобой человеком, а не функцией.

— А вас как зовут? — решила я начать поиск человека в участковом. И посмотрела прямо в глаза, попутно заметив сосем еще детский веснушчатый нос. Сколько их, интересно, веснушек-то на носу?

— Я уже представлялся. Младший лейтенант Корушко. Я продолжала считать веснушки.

— Николай Николаевич.

— Коля, мне домой хочется. Не верите мне, так узнайте номер телефона владелицы автотранспортного средства в московском ГАИ.

— Звонить могу только из отделения связи в Маковке. Оно до утра закрыто.

— Звоните с мобильного. Ищите через интернет. «Аниськин» посмотрел на меня, словно я предлагала

ему что-то неприличное. Но я все еще увлеченно считала веснушки. Младший лейтенант Корушко смилостивился и, вздохнув, взял из моих рук мобильник.

Ехала и не хотела останавливаться. Как только «Аниськин» дозвонился до Ленки («Говорила тебе, это все Красный Феникс!»), я была отпущена на все четыре стороны.

Силантьич с Ириной уговаривали остаться хотя бы до утра, но я категорически не могла сидеть на месте, тем более спать. Силантьич на велосипеде вывез меня на дорогу, где уныло ждала Ленкина «Волга», и на прощание смачно поцеловал в щеку.

— А ты человек!

— Да уж, не медведица.

— Не гони особо. И поглядывай по сторонам. Мало ли чего.

Глаз его в темноте было не видно, но в голосе чувствовались отечески-прощающие нотки.

— Это ты Корушке будешь говорить, что задранного мужика в глаза не видела. А мне брехать не надо.

Подтолкнул меня в машину. Перекрестил.

«Гелентваген» пустой. Мужик убитый. Странно, что только один. А если он был не один, то где другой? Или другие? Почему бросили «Гелентваген»?

«Аниськин» с его пятьюдесятью четырьмя веснушками, надо отдать ему должное, оказался пареньком въедливым. Кроме проверки версии, что Ленка сама дала мне машину и что я действительно находилась на биостанции в командировке с целью подготовки репортажа о возвращении выращенных медведей в дикую природу, он проверил и данные на брошенный «Гелентваген». И, возвращая мне паспорт и права, между делом сказал, что джип принадле жал фирме «Связьтраст», у которой два дня назад в центре Москвы был взорван автомобиль марки «Мерседес», погибли сотрудница и охранник.

— В Малом Спасоглинищевском переулке, — процитировал он ответ из московского управления. Я мысленно возблагодарила Бога за то, что сельский детектив не знал расположения московских улиц и не мог догадаться, что машина с сотрудницей и охранником взорвалась во дворе того же дома, в котором прописана его ночная свидетельница. Только дом этот, как многие угловые дома, в графе прописки значится по названию перпендикулярной улицы.

Теперь понятно, что и сшибавший меня «Гелентваген», и задранный «ошибочным» медведем мордоворот, и тот взрыв, в котором погибла «репутационная потеря», — все это звенья одной цепи.

А «Связьтраст» — как раз мои соседи из корпоративного подъезда. Получается примитивная схема: взрыв был случайностью или их междоусобными разборками. Но «связьтрастовцы» списали все на мой «Москвич» и стали за мной охотиться. Если все мои «случайности» были организованы ими, то никакого дяди Жени, никакой померещившейся мне «Синей Бороды» и прочих ужасов.

Просто соседи.

Надо пойти и объяснить им, что сгоревший «Москви-чок» не виноват. И они отстанут.

Фу-ух! Камень с души. Вот доеду, поговорю с соседями, объясню им, что ни при чем я. И при взрыве ни при чем. И при медведе. Дикое животное любого задрать может. Нечего было за мной гоняться и пистолетом перед носом хищника размахивать.

Успокоившаяся, я выбираюсь из лесной части моего пути на федеральную трассу и тогда только понимаю, что глаза слипаются. Третья бессонная ночь — это слишком. Остается только заснуть, как Штирлиц, в машине, сказав себе голосом Копеляна: «Но через двадцать минут он проснется…»

Все нормально. Все уже хорошо. Все дурацкая случайность. Зря я так испугалась. Приеду, разберусь. Дядь Женю в крайнем случае подключу, пусть объяснит соседям, что не там ищут.

И все будет хорошо, а я, дура, боялась. Не буду больше дурой.

Не буду дурой. Не будь дурой…ne-bud-duroi.ru.

Небудьдурой ру.

Письмо, с этого адреса… Письмо пришло еще до взрыва. И излишне тщательный шмон в Кремле. И погибший мальчик? И взлом в квартире?

Сладковатый запах заполняет мои провалы, поднимает машину и меня вместе с нею в облака, сворачивает пространство и втягивает меня в бесконечную трубу, в торричеллиеву пустоту бессознательного.

«Это не сон», — успеваю подумать. И отключаюсь.