В. Григорьев ТРУДНЫЙ УЗЕЛ
Телеграмму Аверину принесли утром. Заместитель начальника губчека Самохин требовал срочно прибыть в Семипалатинск. Как всегда, Андрей подобный вызов связывал с очередным переездом. Прошло уже десять месяцев, как его отозвали из Павлодара, и с тех пор он здесь, в Зайсане, постоянно был «на острие ножа». Вел борьбу с остатками белых банд Бакича.
Нагима вопросительно глянула на мужа и ласково, почти по-волжски, растягивая слова, спросила:
— Что, Андрюша, надо собираться?
— Да, пожалуй. Поедешь со мной, видимо, сюда не вернемся.
Аверин осторожно привлек к себе жену, легкими прикосновениями пальцев поправил выбившиеся из-под косынки жгучие черные волосы.
Передача дел преемнику заняла полчаса. Зато в оперативную обстановку его вводить пришлось долго, так как он открыто признался: «Чекистский стаж — всего три месяца».
Характеризуя силы белогвардейской эмиграции в припограничных с нами районах, откуда непрерывно забрасывались мелкие банды, Андрей особо подробно остановился на тех фактах, над которыми следовало продолжать работу. Особенно настойчиво — по обнаруженным связям антисоветского подполья внутри страны, которые осуществлялись через агентов-связников, шедших к атаману Анненкову, его начальнику штаба Денисову и генералу Бакичу…
В Семипалатинске пробыли ночь. Объясняя срочность перемещения, Самохин сказал:
— Принято решение вернуть тебя, Андрей Григорьевич, обратно в Павлодар. Крайне беспокоит нас, что не удалось в прошлом году до конца вскрыть эсеровское подполье, да и банда Найды не унимается. Бед натворят много, если объединят свои силы, а Найда еще в партизанах симпатизировал эсерам. Да и почва для них есть — в казачьих станицах сторонники авантюриста Шишкина сохранились, в переселенческих зажиточных селах недавно нашли листовки эсеровского «крестьянского союза». Есть сведения, что в наши, края держат путь разъездные инструкторы ЦК эсеров, их главари Чернов и Зензинов дали инструкторам прямые указания готовить мятежи. Ты там работал, да и руководство укома партии не раз просило нас вернуть тебя.
И еще. Восстановите контакт с алтайскими чекистами. Их «подопечные» не признают границ республики и вкупе с «нашими» ведут интенсивный обмен кадрами, деньгами и информацией. Выходит, прямой резон сделать крюк, заехать в Славгород.
Аверин молча выслушал наставления начальника и в знак согласия чуть наклонил голову.
По дороге в Славгород обоз, с которым ехал Андрей, обстреляли. Десятка два верховых с гиком ринулись было к центру обоза, но, услышав встречные гулкие очереди ручного пулемета «Шоша», моментально отвернули назад к бору.
— Федор Федорович, поди, решил размяться, — сказал возница, взглядом проводив конников.
— Кто это? — сразу же поинтересовался Аверин.
— Известно, Ударов. Лихой мужик. Как его Чека и коммунары ни ловили, ан нет, дудки, кишка тонка.
— Тебя, дед, послушать, так вроде Федор Федорович мужикам добро делает? — нарочито полубезразлично заметил Андрей.
— Да нет, добра я от него не видел, но и худого тоже. А вот привычка уважать осталась. Раньше-то, в германскую, он крепко разбогател. Большие караваны гонял в паях с другими в Китай, Урянхайский край[89], Ново-Николаевск[90]. Однако потом, как красных свергли, он с Колчаком не поладил, партизанить стал. А уже после того как опять Советы власть взяли, он вскоре к Шишкину подался. Вот с тех пор и гоняются за ним. Сначала мужики Федор Федоровича поддерживали крепко, а ноне почти все отошли.
— Что так?
— Нэп теперича. Резону нету.
— А раньше резон был?
— Немного имелось.
— Немного? — и Андрей, не выдержав, громко рассмеялся. Захихикал и возница, довольный своими уклончивыми, обтекаемыми ответами.
В лесном бору все разговоры в обозе прекратились. Сопровождающая охрана и часть возниц с оружием в руках настороженно всматривались в подступающую к дороге чащобу. Но, видимо, банда сочла, что ее могут ждать немалые потери.
В Славгороде этот случай стал предметом обстоятельного разговора. Договорились об обмене информацией, о засылке своих разведчиков к Ударову и Найде, о мерах по блокированию ряда участков лесного бора, о выявлении агентуры нелегального эсеровского «сибирского крестьянского союза». Аверин был доволен: с одним соседом установлена прочная, «локтевая» связь, оставалось наладить такую же с акмолинцами.
Сотрудники уездной ЧК тепло встретили своего начальника. Уже после того, как Аверин уединился для беседы со своим заместителем Константином Толстиковым, они еще продолжали вспоминать, как ликвидировали под руководством Андрея Григорьевича эсеровские заговоры в Иртышске, Лебяжьей, Железинской и других станицах.
Разговор с Толстиковым затянулся надолго. Константин довольно подробно обрисовал уже известные группировки вражеских сил; рассказал, как погибло несколько верных сторонников Советской власти от рук бандитов Найды. Затем пояснил, почему в ряде волостей сильно тормозилось проведение в жизнь нэпа.
— Но самое неприятное, — заключил Толстиков, — это то, что почти все наши операции по ликвидации банды Найды проваливались в самом начале.
Толстиков с минуту помолчал и, горько улыбаясь, добавил:
— Когда я партизанил с Леонтием Найдой, он никогда не задумывался над анализом происходящего, теперь же действия свои рассчитывает подобно первоклассному шахматисту. Тут что-то явно не клеится.
— Слушай, Константин, а что же те наши двое, Кунавин и Баракпаев? Ведь мы с тобой их еще в прошлом году весной пристроили к Зайчикову? Найда-то от него командование принял. Они что — не удержались?
Толстиков как-то нехотя встал, прошел к своему рабочему столу, достал несколько успевших слегка пожелтеть снимков и протянул Аверину.
За годы революции и гражданской войны Андрей привык ко многому, но при взгляде на первый снимок внутренне похолодел. Возле старого пня лежало несколько кусков того, что раньше называлось человеческим телом: руки, ноги, размозженная голова с виднеющимся во рту обрубком языка. За этими остатками как-то странно и почти чудовищно естественно выглядел куст буйно цветущей черемухи. Возвращая Толстикову фото, Андрей вопросительно глянул на него.
— Кунавин, — пояснил тот. — С помощью жены и матери опознали.
На втором снимке рядом с обрубками лежал казахский малахай, и Аверин, преодолевая внезапно связавшую рот сухость, спросил:
— Баракпаев?
— Он, — коротко ответил Толстиков.
Несколько минут сидели молча. Возобновил беседу Толстиков.
— Знаешь, я думаю, они не провалились. Тут что-то не так. Мы потом у той черемухи странное расположение стреляных гильз заметили. Они как бы два полукольца образовали. Ребята, наверное, друг к другу спиной сидели и отстреливались. Да и ноги у обоих не только порублены, но и имеют пулевые ранения. В других же местах тел следов пуль не нашли, только в области сердца, — видимо, сами последний патрон оставили себе. А потом, по слухам, этот подлец Ионин — правая рука Найды — шашкой их рубил, над мертвыми глумился. Полагаю — готовясь к налету на Кемпер, банда по чьему-то совету переоделась в красноармейскую форму, не иначе, как для выявления наших связей, и пошла в полном составе на эту крупную инсценировку. Наши парни, судя по всему, захотели выручить этих латышей Родштейна и Зириуса — ты их, наверное, помнишь?
Аверин молча кивнул головой.
— Причем заметь: бандиты направлялись к цели под красным знаменем. Зачем такое усложнение? По-моему, одна цель: спровоцировать наших людей на защиту коммунистов. Возможно, Кунавин и Баракпаев полагали, что на Кемпере много людей. Но до Кемпера бандиты не доехали.
Для меня, Андрей, подобное никак не укладывается в рамки. Еще раз могу сказать: Леонтий Найда до такого додуматься не мог. Обзавелся он каким-то крупным спецом, умеющим мыслить и узлы нам завязывать.
— Тугие узлы, тугие, — сказал Аверин, тяжело вздохнув. — Ладно, Константин. Я тут кое с кем из коммунистов поговорю, с документами ознакомлюсь, а ты в старых делах покопайся, поищи, какие были сообщения от Баракпаева и Кунавина, других наших, о выходах на связи к банде. Потом еще раз все обсудим. Запросим ЧК и милицию Акмолинска и Славгорода — может, они хоть крохи материала имеют. Присмотримся к анархистам, эсерам.
Разошлись, крепко пожав на прощание руки.
Трое суток на большей части уезда, не утихая, бушевала метель. В городе на расчистку заносов вышли стар и млад. Часть коммунистов и комсомольцев по решению укома была мобилизована на восстановление линий телеграфной и телефонной связи — поднимали столбы, натягивали вместо порванных новые провода.
Посыльный от дежурного уездной ЧК нашел Аверина у здания телеграфа — с группой милиционеров тот укреплял новый столб.
— Андрей Григорьевич, вас зовут, дело срочное.
— Эх, Букин, Букин. Ну что же. Пошли.
По пути Букин начал разговор о последней лекции, что читал приезжий пропагандист из Омска. (Хотя уезд был уже в составе Казахстана, секретарь укома, пользуясь старыми знакомствами, изредка «добывал» в Омске «интересных людей».)
Лектор со знанием дела рассказывал о ставке белоэмиграции и контрреволюционного подполья на развертывание кое-где эсерами «зеленого движения», то есть действия кулацких банд. Верхушка эсеров, подчеркнул выступавший, в своем обращении к рядовым членам организации лживо называет кулаков трудящимися. По совету лидера кадетов Милюкова, добавил лектор, контрреволюция все еще делает ставку на «Советы без коммунистов», на передачу Советов под контроль эсеров, чтобы потом с их помощью постепенно уничтожить Советы.
Дежурный при появлении Аверина сразу же протянул ему бланки двух шифровок. Из Петропавловска и Акмолинска сообщалось, что оттуда в прииртышские станицы проследовал опытный организатор нелегальной работы, разъездной инструктор ЦК эсеров, которому удалось в обоих городах воссоздать подпольные группы правоэсеровского толка и, больше того, вывести их из поля зрения местных ЧК, физически уничтожив тех колеблющихся, которые порой информировали органы ЧК. Его предполагаемые клички «Роман», «Ключ», «Учитель». Он якобы учительствует в Ставропольском уезде Самарской губернии, хорошо знает многих старых эсеров, так как в этой организации с 1903 года. Не исключено, что этот инструктор попытается встретиться с живущими в Павлодаре не только нынешними, но и бывшими эсерами.
Наибольшие подробности такого рода содержались в петропавловской шифровке, и Аверин мысленно поблагодарил тамошнего руководителя Викентия Бокшу за обстоятельную информацию.
Затем дежурный доложил о налете банды на хлебный обоз в районе села Галкино и о захвате бандитами секретаря волкома.
— Вызовите ко мне Толстикова. Крапивина и командира ЧОН Суконцева, — распорядился Аверин и пошел к себе в кабинет. Переговорил по телефону о случившемся с секретарем укома, а час спустя в Галкино выехал отряд чоновцев.
Отдав распоряжения о подборе необходимых материалов по эсерам, Аверин направился на заседание уисполкома.
Повестка дня оказалась пространной, и, хотя Андрей порядочно запоздал, уже через полтора часа он почувствовал, что засыпает. Усилием воли преодолел наступавшую сонливость и далее с интересом слушал доклад заведующего статистическим бюро Мюллера.
Василий Павлович Мюллер ему был давно знаком. К тем из «бывших», кто входил теперь в категорию буржуазных специалистов, призванных на работу Советской властью и в обиходе называемых «спецами», Андрей относился без предубеждения, считая основным правилом ценить людей по деловым качествам. Конечно, он не забывал, кем был ранее такой «спец». Вот и сейчас по привычке стал вспоминать все, что помнил о Мюллере. Оказалось — мало, только отдельные факты биографии: 32 года, женат, в Павлодаре с августа 1918 года, беспартийный, образование высшее, при Колчаке вел себя спокойно, от «политики» держался в стороне.
«Ну что ж, такими нейтральными являлось большинство «спецов», работавших в советских учреждениях. Пожалуй, он нам неинтересен», — заключил Андрей.
Дали слово завфинотделом. Ему помогал отвечать на вопросы членов исполкома юрист Алексей Епифанов, которого в местной ЧК хорошо знали. Весной 1920 года Епифанов начал работать в Семипалатинской губчека, но через два месяца его разоблачили как бывшего активиста эсеров, к тому же служившего в армии Дутова, и уволили. Перебравшись в Павлодар, он не замкнулся в кругу новых сослуживцев, а нередко навещал чекистов и дома и порой на работе, явно стараясь подружиться с ними.
«Вообще-то, — подумал Аверин, — тех, кто не чурается нас, следует иметь в виду, но об этом надо обязательно посоветоваться с руководством».
За работу типографии отчитывался военнопленный, бывший заместитель министра труда Самарско-Симбирского эсеро-меньшевистского правительства Степан Белов. По натуре немногословный, несколько желчный, он и здесь на исполкоме говорил мало, отвечал кратко, с заметной долей иронии. Аверин вспоминал: «В плен к красным попал в Челябинске. Политотдел 26-й дивизии взял его работать наборщиком, и с частями дивизии он пришел в Павлодар. Затем тиф и, после выздоровления, работа в местной типографии…»
С заседания разошлись к вечеру. По пути домой Андрей с наслаждением вдыхал свежий, чистый вечерний морозный воздух, с удовольствием думал о том, как вместе с женой выпьют чашечку крепкого чая. Сегодня ферганские родственники Нагимы передали с попутчиками небольшую посылочку, и Аверины могли теперь пить настоящий чай с изюмом.
— Андрюша, да ты совсем замерз. Проходи быстрее сюда к печке, я сейчас придвину стол, и будем ужинать.
Нагима буквально порхала по комнате, успевая сделать массу домашних мелочей. Спустя полчаса, маленькими глотками попивая душистый чай, она рассказывала мужу новости прошедшего дня. Слушая веселый говор жены, Андрей одновременно любовался ею. Крутой разлет бровей, прямой точеный нос, чистое лицо, слегка полноватые щеки. От чая и тепла они заметно порозовели. Когда Нагима порой вставала и подходила к плите, было видно, что на ее стройную фигуру, крепкие ноги беременность пока не повлияла.
После ужина, сидя на диване, они долго говорили о разных вещах. Собственно, Андрею приходилось здесь уступать инициативу, он чаще поддакивал и одной рукой ласково прижимал к себе жену, другой ворошил ее густые волосы, волнами спадавшие по плечам. Это был один из крайне редких для него и оттого втройне дорогой момент. Андрей как бы позволял себе небольшой отдых перед тяжелой и трудной дорогой.
А утром колесо служебных, неотложно срочных дел завертелось с такой скоростью, что весь вчерашний вечер показался неправдоподобным сном. В телефонограммах из ряда волостей сообщалось о появлении большого количества листовок, в которых «сибирский крестьянский союз» призывал население бороться с коммунистами. В Северной Бузослани кем-то зверски уничтожена семья Белявских, имущество разграблено. У Леонидовки банда обстреляла милицейский конвой, сопровождавший осужденных уголовников-рецидивистов в губернскую тюрьму. Часть этапируемых, воспользовавшись перестрелкой, бежала. И, наконец, самое неприятное — на многих зданиях города утром обнаружены листовки с наглым призывом к восстанию против большевиков.
Секретарь укома Зарембо, вызвав к себе Аверина и перечисляя эти уже известные тому факты, с трудом сдерживал себя.
— Вы скажите, какая еще помощь нужна от нас? Мобилизовать сельских коммунистов? Может быть, запросить губернию, республику, чтобы прислали побольше работников? Или просить расквартировать в уезде кавалерийскую бригаду?
Взвинченность секретаря была понятна, и Андрей не стал полемизировать с ним, а по своей привычке говорить спокойно, как бы в раздумье, ответил:
— Необходимую помощь от коммунистов села мы получаем через подразделения ЧОН. Большего от них и ждать нельзя. Что же касается губернии и республики, то сейчас везде столько работы, что как бы они сами от нас людей не затребовали. Бригаду нам не дадут — армия сокращается. Хотя мои слова, возможно, и не убедят тебя, но я прошу понять: на территории уезда сформировалась антисоветская организация эсеровского направления, имеющая связь с бандой Найды и другими уголовными группами в соседних уездах. Судя по всему, в руководстве организации тон задают лица, умеющие вести нелегальную работу. Все внимание уездной чека мы переключили на розыск и разгром эсеровских нелегалов и банды. Увы, это дело не одного дня и даже недели. Привлечь сейчас людей со стороны — значит дать понять разыскиваемым, что их замысел понят.
— А кстати, как вы себе представляете их замысел? В общих чертах, конечно.
— Попытаться сорвать проведение нэпа, прежде всего сбор продналога; вызвать недовольство как можно более широких слоев деревни, а уж затем поднимать восстание.
— А кадры, кадры у них для этого есть?
— Установка заграничного ЦК эсеров требует сплотить под знамена нелегальных «крестьянских союзов» представителей различных политических партий и групп, то есть эсеров как левых, так и правых, «народных социалистов», анархистов, максималистов и даже тех, кто ушел в сектантство и толстовство. Люди всех этих оттенков имеются как в городе, так и на селе. Но не думаю, что даже половина из них захочет вновь ринуться в политическую борьбу. У многих раны еще кровоточат, а им надо зарубцеваться, как говорит наш медик.
Какое-то время они помолчали, затем секретарь укома более спокойным тоном произнес:
— Должен ты меня понять, Андрей Григорьевич, все происшедшее кровоточит, и тут никакие рубцевания не утешат. Торопить, конечно, не будем. Но ты со своими людьми поспешай.
— Понятно, товарищ Зарембо, будем трудиться.
На последовавшем у себя коротком оперативном совещании Аверин поставил каждому из сотрудников дополнительно к имеющимся новые задания.
Крапивину — отработать и проверить версии по листовкам, Боброву — выявить наиболее подозрительных из числа тех, кто в последние две недели приезжали в город. Мусарину досталась командировка в аулы Тулебай, Чекой, Билембай; Латиф Садыков получил задание проверить купцов (он при этом непонимающе развел руками — какой, мол, из меня, малограмотного, ревизор?); себе Аверин выбрал поездку в Леонидовку. Он решил там, на месте, детально изучить подступы к банде, выходы на ее связи.
Зимний путь на санях долог. И хотя вместе с Рамазаном возок подготовили основательно, натрамбовали сена, положили два тулупа, к ночи оба сильно продрогли. Ветер дул с юго-востока, порой чудилось, что он нес запахи горно-алтайских лесов.
После ночевки на постоялом дворе и скудного завтрака спозаранку снова отправились в дорогу. Пара лошадей бойко тащила легкую кошеву. Рамазан ни разу не достал кнута.
И в сельсовете, и в разговорах с членами партячейки и комсомольцами Аверин ощущал настороженность и скованность людей. Порой казалось, что они почти немые: «Ты, мол, уедешь, а нам тут жить, обещанные тобою чекисты и чоновцы приедут и уедут, а банда после них тут рассчитается с нами». Как это ни было горько, но отыскать подхода к банде Андрей не смог. Пустым с точки зрения результатов оказался и опрос свидетелей налета Найды на арестантский этап.
Несколько удачливее оказался Рамазан. В промежутках между пиалками забеленного молоком кипятка он сумел узнать у своих старых и новых знакомых все местные новости по традиционной системе «узункулак». Оказывается, один из людей Найды дружит с людьми Билембая, в ауле которого несколько раз видели какую-то женщину по имени «Варвара», в сопровождении заместителя Найды Яшки Ионова и его помощника Исы. Они, по слухам, привозили много добра, а уезжали с пустыми руками, но веселые и всегда в полночь.
Услышав такое, Андрей вопросительно поднял брови, но Рамазан спокойно продолжал рассказ, чуть-чуть интонацией выделив слова о прошлых торговых связях Билембая с одним из городских купцов. Недавно этот купец-татарин опять побывал в ауле. О чем он говорил с баем — неведомо.
«Если это не плотва — насадка, — подумал Аверин, — можем сказать, что нам везет. Конечно, байское влияние штука серьезная. Ах, Рамазан, Рамазан, умница! Отсеять такое в многочасовой беседе с разными людьми по силам лишь немногим. В нем, несомненно, прирожденный оперативный талант. Как только закончим это дело, добьюсь отправки его на учебу».
На обратном пути Аверин частенько подумывал, что, видно, кто-то сильно восстановил большинство жителей села против Советской власти. Ночевки не делали, только на постоялом дворе поменяли лошадей, быстренько попили чай. Аверин торопился.
По возвращении, при изучении докладов сотрудников постепенно выяснилось: ничего существенного не обнаружено. Враждебное подполье своевременно и умело прятало концы. К такому же выводу пришел и Толстиков, чья поездка в Галкино оказалась безрезультатной. «Одни протоколы показаний запутавшихся свидетелей привез, — с горечью промолвил Константин. — Правда, мне один комсомолец, парнишка, намекнул: якобы Найда несколько раз приезжал в село по ночам, а кто-то из жителей Галкино, по слухам, держит для банды в соседнем ауле у бая небольшой табун запасных лошадей. Где тут правда, а где домысел, проверить не мешает».
Шли дни. Сквозь шелуху мелких или просто пустых сообщений редко проглядывало крохотное зернышко надежды на успех. А ведь приходилось заниматься и другими ждущими своего решения вопросами. Однако Аверин продолжал настойчивую работу по этому делу. Он составил новый план, в котором главное внимание отводилось вопросам, связанным с внедрением своих людей в логово врага.
В начале марта в уездном кооперативе появился новый работник. Ровный в обращении с сослуживцами, достаточно образованный, он с усердием, тщательно выполнял свои обязанности. Постепенно многие стали, сначала со ссылками на начальство, а потом и без таковых, перепоручать новичку свою работу. Он безропотно принимал дополнительные нагрузки. Как-то незаметно все привыкли к Василию Николаевичу. А Лидия Петровна, претендовавшая, по мнению кооперативных кумушек, на роль примадонны их конторы, несколько раз одарила этого симпатичного (хотя, по мнению женщин, излишне застенчивого) мужчину многозначительной улыбкой и однажды в обеденный перерыв собственноручно принесла ему к рабочему месту стаканчик морковного чая.
Постепенно многие узнали, что Василий Николаевич ранее жил в Симбирске. С ним — волгарем — сблизился фармацевт Вячеслав Зябкин, была ли здесь виной общая привязанность к Волге (все знали — Зябкин из Самары) или иные интересы — точно никто сказать не мог. Но однажды земляки действительно повели наедине подробный разговор о родных городах, о событиях, прошумевших там в 1918 году. Первым начал Зябкин.
— Знаете, — сказал он, — мне до сих пор наша «Самарская республика» памятна. Так много было интересного, перед российской демократией открывались такие просторы, каких страна не знала даже весной и летом семнадцатого.
— В вас говорит любовь к родным местам, — улыбаясь, ответил Василий.
— Нет, я серьезно.
Вячеслав настороженно и испытующе посмотрел на собеседника. Но тот оставался спокойно сосредоточенным.
— А если так, то надо сказать, мы были слишком розовыми мечтателями, хотели сидеть на двух стульях.
— Вы полагаете, наши верхи мало нажимали на власть?
— Именно. Сами утонули в говорильне и дело утопили.
— Но позвольте, основным атрибутом демократии… — Зябкин, готовясь к длинной тираде, вдохнул слишком много воздуха и закашлялся. Василий не стал поддерживать долгий разговор и, как отрубив, заявил:
— Прохлопали-с и у нас на Волге, и здесь, и вообще.
Вечером того же дня Зябкин принимал гостя у себя в жилой половине здания аптеки на Интернациональной. Не спеша покуривая, гость — мужчина в старом офицерском френче — задавал уточняющие вопросы о Василии Тимофееве, его манере вести разговор, интонациях, жестах и тому подобных мелочах, на которые Зябкин, как выяснилось, внимания не обратил.
— Ошибочно тебе кличку «Орел» дали, лучше было бы зябликом или кротом назвать, — с ехидством произнес гость, — ведь ты провалил задание. Что я скажу «Казанцу»? Это же надо умудриться — не найти тему для разговора о Волге и ее людях. Ладно, для первого раза прощу. Мы тут твоего симбирца под пристальное внимание возьмем, капитально его надо проверить.
— Послушайте, Кирилл, да наш он, наш, чую я. Жалею только — мы, видимо, разной партийности, он далековат от лагеря демократии.
— Вот, вот, далек. Таким-то и может быть чекист. Смотри у меня, — не спускай с него глаз, а главное — своих сплетниц на это мобилизуй, они ни одной детали не упустят.
Так неожиданно для себя Зябкин стал осваивать новую роль в подпольной работе — роль, которую он в душе считал позорной, — шпика за своим земляком. Но таков приказ Кирилла по уполномочию самого «Казанца». И Зябкин несколько дней исправно, как хвост, таскался всюду за Тимофеевым, вплоть до уборной. И на очередной встрече доложил Кириллу о выполнении задания.
— Так говоришь, чист он? — заняв свое излюбленное зеленое кресло с подлокотниками, не спеша покуривая папиросу, спросил Кирилл.
— Не встречался ни с чекистами, ни с милицией. Да и женщины проверяли: я им слух пустил, будто Тимофеев с родственницей Толстикова встречается. Высмеяли меня. После работы он из дома ни на шаг. Читает старые газеты, которые у его хозяйки за несколько лет накопились.
— Может быть, «Орел», ты и прав. Ладно, посмотрим. Попробуй-ка еще раз поговорить и продолжить эту тему. Определи его партийные взгляды. Только осторожно.
Зябкин не врал Кириллу. Тимофеев действительно не встречался с чекистами. Лично, во всяком случае. Ему это и не требовалось. Аверин и Толстиков позаботились о специальном связнике со своим боевым товарищем, которого им позаимствовали сибиряки в обмен на одного из семипалатинцев, посланного с такой же миссией в Забайкалье. Курьером Тимофеева, по рекомендации Рамазана, стал комсомолец Макаш, рассыльный уездного правления кооперации. Из коротеньких записочек, приносимых Макашем, узнали: проверка будет основательная.
— Шут с ними, пусть проверяют, — сказал Толстиков. — Главное, мы вышли на след, все остальное размотаем.
— Да, зацепочка серьезная, — промолвил Аверин. — Подбери-ка, Костя, пару человек, чтобы все связи фармацевта проверили. Его личная аптека — слишком удобное прикрытие для нелегалов, скорее всего, они оборудовали там свою явочную квартиру, и кто-то из наших врагов совершил крупную ошибку, поручив именно Зябкину проверку Тимофеева.
Через день Макаш принес от Тимофеева не только записку, но и старую газету «Сибирская речь» за июль 1917 года. Хорошо информированный рупор кадетов Сибири сообщал читателям не только о новостях страны и края, но и о положении дел в местных организациях партии «народная свобода». В разделе хроники говорилось, что среди павлодарской группы кадетов большую работу ведет Геннадий Кириллович Мочалин, владелец литейного завода, а в Тюмени активную пропаганду взглядов партии на будущее Сибири проводит Василий Павлович Мюллер. «Ай, да тихоня — статистик», — подумал Аверин.
В начале марта природа властно напомнила о приближении весны. На обращенных к югу скатах крыш во многих местах стаял снег. Кое-где появились небольшие лужи. К полудню на прогретые лучами солнца завалинки собирались старики и старухи. Разговоры вращались вокруг трудностей и капризов завершающейся зимы, предстоящей посевной.
С приближением весны антисоветское подполье усилило свои выпады. Все чаще на стенах домов, столбах, заборах появлялись листовки, написанные от руки или отпечатанные на машинке. Изумленные горожане читали призывы к борьбе с Советской властью, большевистской партией. Как правило, призывы исходили от «союза крестьян и казаков» или «сибирского крестьянского союза».
Чекисты больше всего опасались, как бы Найда и эсеровское подполье объединенными силами не нанесли удар по местам хранения хлеба, поступившего от крестьян в счет продналога. Появившиеся тоненькие ниточки выходов на подполье и банду пока не удавалось укрепить.
Обуреваемый тревогами, Андрей как-то решил отвлечься от дел на день-два и съездить с Рамазаном в Экибастуз: подшефные горняки давно хотели услышать его рассказ о годах революционной работы в подполье.
Из-за мелких хлопот в дорогу отправились поздно, и в Экибастуз добрались почти под утро. Аверин не решился будить знакомых, и коротать остаток ночи пришлось на постоялом дворе. Спустя полчаса на их скамейку уселись еще двое путников. Один из них тут же уронил голову на плечо соседа и уснул. Другой пытался какое-то время бороться со сном, но затем прислонился к стене и, слегка запрокинув голову, тоже начал потихоньку храпеть. Его заостренное в полусумрачном свете избы лицо показалось Андрею знакомым. В памяти всплывали один за другим этапы жизненного пути: Забайкалье, Амурский край, Омск, Семипалатинск, Горный Алтай, Константиноград, Кременчуг, Усолье, Иркутск…
«Стоп, конечно, Иркутск. 1908 год, декабрь, пересыльный пункт. Прибыл новый этап, и в камере вспыхнула драка — среди анархистов и эсеров оказались уголовники. И как же этого человека тогда избили! Ему повредили, по словам тюремного врача, одно из сухожилий шеи. Точно, точно. Впервые увидел я его тогда. Потом весной с неделю снова побыли вместе в Александровском централе. Кто же у меня в тот раз был напарником по нарам — Краковецкий? Нет, этот эсеровский военспец попозже появился, к осени. А тогда? Никак, сам господин Гоц?[91] Пожалуй, именно он. О, перед Гоцем сей путник готов был в лепешку разбиться, чуть ли не в рот ему глядел».
Даже теперь, вспоминая моменты пребывания в страшном Александровском централе, Андрей испытывал необъяснимое уважение к тем, кто прошел сквозь ужасы царской тюрьмы. Но… неисповедимы пути людские… Волей обстоятельств тогдашние временные попутчики в борьбе с самодержавием стали непримиримыми врагами теперь.
Прервав нарастающий бег памяти, Андрей толкнул в плечо задремавшего Рамазана, кивком головы показал на выход. На улице кратко объяснил Рамазану суть дела, наказав ему ни при каких обстоятельствах не упускать из виду этого человека. Добавил, что сам он сейчас срочно попросит милицию провести проверку документов обитателей постоялого двора и временно задержать парочку каких-нибудь подозрительных лиц.
— Ты постарайся в момент проверки быть рядом с ним. Следует знать официальную версию его маршрута. На всякий случай запомни его предполагаемые клички «Роман», «Ключ», «Учитель». Когда-то у него была фамилия Алякринский. Главное, не потеряй его из виду. Мне придется срочно вернуться в Павлодар. Рассказ о юности, о революции вновь переносится. А сейчас бегу к рудничному начальству просить машину.
…Через три часа Аверин снова был в городе и вскоре беседовал в уездной конторе связи с Макашем. Собственно беседа длилась две минуты. Договорились о том, что Макаш приведет к концу дня в кинематограф Василия Николаевича.
В кино крутили очередную мелодраму. Зал был полон.
Минут через пятнадцать после начала, когда большинство сидевших в зале внимательно следило за происходящим на экране, где герои неистовствовали в бурном танце, и местный тапер, подлаживаясь под них, буквально выдавливал из старенького пианино звуки аргентинского танго, Аверин и Тимофеев потихоньку выскользнули на улицу. Разговор пришлось вести в маленькой сторожке заброшенного магазина.
Андрей, вкратце обрисовав свою неожиданную встречу с Алякринским, предложил Тимофееву проанализировать возможные варианты поведения на случай его повторной беседы с Зябкиным. Сошлись на том, что следует, якобы после непродолжительных колебаний, дать согласие включиться в деятельность подполья. Причем, если разговор пойдет легко, то неплохо, вроде бы случайно, упомянуть о людях, с которыми жизнь сталкивала в прошлом, — они, мол, действительно, умеют и могут кое-что делать для настоящей организации. Почудилось, вроде бы, что видел здесь «Романа», и т. д.
— Главной, мне кажется, во всем этом должна быть наживка с «Романом», — произнес Аверин. — При нынешней-то их скудости с кадрами этот намек непременно станет известен руководству подполья. Оно обязательно посоветуется с высоким гостем.
— А гость возьмет и задаст стрекача. Он ведь, по твоим же словам, стреляный воробей. Как будем тогда?
— Думаю, пока Алякринскому бояться нечего. Он считает себя нерасшифрованным, а кличку «Роман» могли иметь многие. И насколько я знаю людей его склада, они слегка тщеславны. Конечно, с точки зрения большевистского подполья предложенный мною шаг не очень надежен.
— Так почему ты мне его рекомендуешь?
— Видишь ли, эсеры, заимствовав у революционеров-народников идеологию, не сумели перенять искусство политической организации подполья, соответствующих правил конспирации и т. д. Не случайно в свое время царская охранка буквально нафаршировала эсеровские комитеты, кружки и группы своей агентурой. Мой расчет отчасти построен на известном неумении эсеров строго соблюдать правила конспирации. Это видно даже из того, что прощупывать тебя поручили содержателю явочной квартиры. Значит, у них очень худо с кадрами, прежде всего с опытными. Им пока везет — мы тоже не имеем столько подготовленных людей, сколько хотели бы. Ты должен прозрачно намекнуть тому, кто пытается тебя завербовать, о своих сомнениях в успехе задуманного здешним подпольем дела. Если все же эсеры будут уговаривать, настаивать — иди, но передай Зябкину, что у тебя есть ряд предложений по работе, которыми ты хочешь поделиться с одним из тех, кто пользуется правом оценки и решения. В дальнейшем, если не возникнет осложнений, то осторожно, как бы мимоходом, говори о встречах с редактором бывшего самарского издания эсеров «Земля и воля» Иваном Ивановичем Девятовым. Довелось, мол, также видеть Вольского, Брушвита, Гоца.
Меня крайне интересует головка подполья. Их лидер, наверное, даже не эсер, хотя и называет себя таковым. Ну, гадать не буду, в дальнейшем все равно узнаем. Есть вопросы ко мне?
— Есть, конечно. Прежде всего, о предложениях. Допустим, они меня приняли, выслушали, а дальше?
— Суть предложений такова: организации следовало бы активно искать и вовлекать в свои ряды участников петропавловского мятежа и кокчетавских событий прошлого года. Такое приемлемо и их подполью, и нам: быстрее разыщем укрывшихся от правосудия преступников. Затем посоветуешь использовать связи байской верхушки аула. У них есть и то и другое, но ты покажешь умение анализировать расстановку сил. И еще одно очень важное: руководству подполья приватно посоветуй не допускать Зябкина к вербовке новых членов — жалко, мол, такого прикрытия.
— Хорошо, Андрей Григорьевич, понял тебя, буду стараться.
— Давай действуй.
Новая беседа Тимофеева с Зябкиным состоялась раньше, чем предполагалось. Буквально на следующий день, когда Василий направлялся домой, его догнал запыхавшийся Вячеслав. Несколько сбивчиво он пояснил, что хочет пройтись вместе и поговорить. Расценив молчание как согласие, Зябкин сразу же перешел к главной теме. Он с восторгом отозвался о решительности авторов листовок, призывавших к борьбе за возвращение страны на дооктябрьский путь «свободы и демократии». Ему якобы непонятно, как можно оставаться в стороне от этого «патриотического дела». В ответ на реплику Тимофеева, что прежде, чем браться за серьезное, надо знать, не угодишь ли в западню, Вячеслав спросил:
— Как понимать эти слова? Как недоверие или отказ?
Тимофеев пояснил ему кратко:
— Мне в жизни уже приходилось, и не раз, ставить на карту свое будущее. Это дает право на многое, в том числе и на сомнения. Прежде чем решиться, я должен знать, кому доверяюсь, насколько это серьезно, есть ли хоть маленький шанс на успех.
Такого ответа Зябкин, видимо, не ждал и сконфуженно пробормотал о необходимости подумать. Спустя несколько дней Вячеслав пригласил Василия на прогулку, в ходе которой к ним неожиданно присоединился мужчина на вид лет тридцати двух, в новом добротном полушубке, сапогах и меховой шапке. Он был похож на обычного горожанина из бывших мещан, и его резковатый говор, четкость изложения мысли, сухость и лаконичность предложений никак не увязывались с внешним обликом. Василий решил про себя, что новый знакомый по имени Кирилл — бывший офицер, скорее всего из штабных. Кивком головы Кирилл отослал Зябкина и начал расспрашивать Тимофеева. Василий отвечал коротко, в стиле собеседника. Вскоре разговор перешел на прошлое. Рассказывая о «своем» самарско-симбирском периоде, Тимофеев упомянул, что якобы случайно встречался с лидером партии эсеров Виктором Черновым, вспомнил восторженно-хвалебные отзывы самарских обывателей но адресу бывшего министра земледелия.
— Кретин он, этот ваш министр, — Кирилл заговорил быстро, но фразы по-прежнему были резки, — мне сослуживцы по полку говорили, что Чернов просо от пшеницы не отличит. Да и где там ему знать толк в сельском хозяйстве России — ведь сей господин большую часть жизни провел в Италии.
— Ладно. Вы недовольны Виктором Черновым, ну а Краковецкий, Гоц, Веденяпин, Донской, Вольский, Брушвит, Герштейн? В партии достаточно знающих и верных ее идеалам и целям вождей.
— Краковецкого не знаю. А Гоца, Герштейна, Вольского — ни в грош не ставлю. Лицемеры, лгуны, трусы. Заставили Семенова направить членов боевой группы ЦК на уничтожение большевистских вождей, а после выстрелов в Ленина нагло заявили, что они против террора. Нет, у эсеров вождем может быть только один человек.
— Кто же?
— Борис Савинков. Его я уважаю. А все остальные либо болтуны, либо тупицы.
— Оставим разбор личностей. У нас есть иные темы, не правда ли?
— Пожалуй.
Некоторое время Кирилл и Василий шли молча. Снег ломко похрустывал под ногами, с Иртыша ощутимо тянуло холодом. Закурив, Кирилл стал рассказывать об одной из своих прошлогодних встреч с людьми Савинкова. Затем он в упор спросил Тимофеева:
— С кем вы, с выжидающими или с настоящими борцами за Россию?
— Вы уж больно категорично формулируете вопрос, — уклончиво проговорил Василий и добавил:
— Мне приходилось пояснять вашему другу, что опасаюсь провала. Если он произойдет еще раз, это будет полный крах.
— Нам ничего другого не остается, как вести борьбу в любых условиях, любое перемирие губительно разлагает ряды противников большевизма и укрепляет позиции коммунистов. Гарантии от провала организации, как показала практика, вполне достаточны. Могут отпасть отдельные звенья, но и только.
Приподняв воротник полушубка, Кирилл медленно шел по тропинке, рука у него была погружена в карман: там слегка угадывался пистолет. Все колеблющиеся, по словам Кирилла, заслуживали порки, которую им со временем устроят в назидание. Что же касается Василия, то ему нечего отсиживаться в нейтральных, а надо примкнуть к испытанным борцам за новую Россию. Все поручения он будет получать от Кирилла.
Василий, согласившись на участие в «союзе крестьян и казаков», выразил беспокойство по поводу того, как знакомился с ним и вел первую беседу Зябкин.
— Едва ли стоит организации терять такое прикрытие, как аптека. Зачем поручать Вячеславу вербовку новых членов? Это может навести чекистов на след, — сказал Тимофеев.
— Резонно. Обо всем этом я доложу по команде.
И Кирилл буркнув: «Прощайте», — ушел в сторону казачьей станицы. Отправился к себе домой и Василий.
Итоги этой встречи на следующий день обсуждались и анализировались как руководством уездной ЧК, так и нелегального «союза крестьян и казаков».
Кирилла председатель «союза» выслушал молча и попросил другим членам руководства пока ничего не сообщать. Анатолий Максимович Юрьев не без основания считал себя знатоком подполья, программ и тактики различных партий. Когда он в 1894 году пришел к подпольщикам, был первокурсником университета в Петрограде. Потом чтение нелегальной литературы, распространение листовок, споры с теми, кто все более склонялся к марксизму…
К четвертому курсу университета Анатолий считался уже видным активистом «Северного союза социалистов-революционеров». С кем он только тогда ни встречался: неистовым поклонником террора Гершуни, будущим лидером эсеров Черновым, видным литератором Пешехоновым, братом Савинкова — Виктором и многими иными.
Ротмистр охранки Савельев не был похож ни на одного из тех людей. Он просто и вразумительно объяснил ему, желторотику Анатолию, что молодость — увы, слишком короткий отрезок жизни, хотя и самый прекрасный. «Перед вами выбор, — говорил ротмистр, — гнить на каторге или наслаждаться жизнью, брать от нее все».
Савельев был великолепным знатоком своего дела. За две недели ареста он развеял в прах все заблуждения Анатолия, а затем сделал его секретным агентом охранки. С тех пор Юрьев перестал бедствовать. Ему уже не приходилось больше занимать денег, в кармане всегда приятно шелестела четвертная.
Однажды проторенная дорожка подвела. Во-первых, недоступная Сима потребовала сначала жертвы — порвать с семьей. Затем она выследила его встречу с ротмистром Познанским. Она же, дурочка, и стреляла потом в Юрьева. Легко ранила. Зато уж Анатолий в ответ не промазал.
После этих выстрелов охранное отделение перевело его из агентов в штат. Там он сначала осваивал Поволжье, затем Забайкалье, а потом был назначен помощником исправника Колымского округа. Ох, и пошерстил же он связи ссыльных! Именно после Колымы Юрьев с февраля 1909 года занял кресло земского начальника Бирского уезда, а через три года он — уже надворный советник, один из надежных и заметных членов центрального аппарата министерства внутренних дел. Проклятые подлипалы из управления генерала Спиридовича[92] прервали карьеру. Ему не простили презрения к Распутину, и пришлось преждевременно уйти на пенсию. Но вездесущие друзья из охранки отыскали спокойное и доходное место доверенного Сибирского торгового банка в Омске. Потом по просьбе правления он взял на себя «тяжелый крест» управляющего Павлодарским отделением банка. Все было хорошо, но эти две последние революции, затем провал аферы Колчака, этот взлет ликующей черни! «Ничего, мы еще отыграемся, возьмем свое…
Да, необходимо будет на днях отправить Кирилла в Омск. Пусть установит прочную связь с Незнамовым, они подойдут друг к другу. В Акмолинск к Благовещенскому поедет Пономарев. Через Абдуллу Рамазанова следует наладить поступление денег от купцов, а его сестричку, обаятельную Мархабану, мы пошлем к именитым баям: глядя на ее холеное личико, они без стонов вытащат засаленные бумажники. Епифанов пусть по-прежнему отирается возле чекистов, ему же поручим и контрразведывательный сектор, позднее передадим в помощь Кирилла, чтобы содроганий не было. Следует поставить Химичеву задачу — привлечь Филимона Багина из военкомата. По сведениям Мюллера, Филимон якобы сочувствовал анархистам. По-моему, с этой братией я уже имел дело в 1907 году. Человек тридцать их взяли в ту пору в Сызрани. Пришлось всю муть идейной разноголосицы штудировать. В крайнем случае, при беседе представлюсь анархистом-индивидуалистом».
Со всеми своими предложениями Юрьев выступил на очередной встрече руководства «союза» и получил «добро» на реализацию замыслов.
Март 1922-го стал для Аверина и его аппарата временем неслыханной прежде перегрузки работой. Патрули чоновцев и милиции вынудили эсеро-белогвардейские круги значительно ограничить свою «настенную агитацию» — на центральных улицах реже стали появляться антисоветские листовки и воззвания. В районах Иртышска, Железинской, Михайловки с помощью местных коммунистов и комсомольцев успешно завершились операции по изъятию оружия у кулацко-атаманских кругов и части зажиточного казачества. Тем самым, по сути дела, ликвидировалась возможность вооруженного выступления в северной части уезда.
Прежнее тощенькое дело о неизвестной антисоветской организации эсеровского направления теперь разбухло, у него появилось название «союз сибирских крестьян и казаков». В целом Андрей Григорьевич знал направление «союза», уточнил данные на отдельных его участников. То, что «союзу» чекисты подставили Василия Тимофеева, было несомненным успехом. Следовало только бережно сохранять его и предотвращать возможные выпады врага.
Вновь порадовал Рамазан. Он сумел-таки в Экибастузе «приклеиться» к заинтересовавшему Аверина посетителю постоялого двора. При появлении милиции «иркутянин» (так назвал его Рамазан в своем отчете) спокойно предъявил документы на имя Льва Алякринского, учителя из Самарской губернии, которому предоставлен отпуск для поиска семьи, выехавшей в 1918 году на Восток страны. «Иркутянин» вел себя при проверке документов спокойно, а вот его спутник нервозно, частенько засовывал правую руку за пазуху, и при одном из таких движений раздался слабый звон металла о металл — видимо, задел за какой-то предмет обручальным кольцом. «Возможно, у него есть наган», — отметил Рамазан.
В Павлодаре Алякринский и его напарник остановились в доме Андрея Балина. Поздно вечером в этот дом поодиночке заходили: учитель школы II ступени Анатолий Максимович Юрьев, совладелица аптеки Александра Васильевна Русинова, в прошлом начальница женской гимназии, теперь учительница той же школы II ступени; руководитель уездного статбюро Мюллер.
— Значит, в доме Балина одна из эсеровских явочных квартир, — задумчиво проговорил Аверин, перелистав записи Рамазана. — Ты как думаешь?
— Конечно, Андрей Григорьевич! Аптеку-то они по совету Василия прикрыли. Теперь дом Балина и используют.
— Совсем аптеку, положим, не закроют. Она у них останется, только, может быть, с иной задачей — например, как почтовый ящик.
— Полагаете, мы нащупали их центр?
— Только подходы к нему.
Постепенно маховик расследования набирал обороты. Теперь почти каждый день приносил новые сведения. Из Семипалатинской губчека пришло по запросу Аверина личное дело бывшего следователя Епифанова. Значилось, что этот «друг» чекистов успел показать немалые способности к контрразведывательной работе, и не исключено использование этих его качеств антисоветским подпольем.
К концу марта основательно потеплело. Все более жаркие лучи солнца выманивали людей из промерзших кабинетов учреждений.
Работники уездного комитета партии непрерывно тормошили чекистов, требуя ускорить реализацию добытых материалов. Но Аверин решительно возражал. Он не поддался соблазну даже после хищения со складов военкомата нескольких гранат и винтовок и налета банды на село Галкино. Ведь в стороне от чекистского взора пока оставался «крестьянский союз». В уездной ЧК рассуждали: если нанести удар но одной части контрреволюционной организации — ее остатки переметнутся к тем, кто неизвестен. Тогда начинай все сначала. Вдобавок, нет ниточки к банде. Выходит, как ни тяжело, какие упреки ни будут сыпаться со всех сторон, — надо ждать. Но не сложа руки.
В один из дней к Аверину пришла группа комсомольцев и предложила помощь в борьбе с вражеским подпольем. Договорились о том, что парни и девчата возьмут под свое наблюдение ряд мест, где чаще всего появляются антисоветские листовки.
Через несколько дней трое комсомольцев «засекли», по их словам, как одну из листовок прилепила Елизавета Ивановна Коршунова, а другие — Исхак Сабиров и Николай Смирнов.
— Мы бы их на месте взяли, но вы не велели, Андрей Григорьевич, — добавил старший группы Дима Кольцов.
— А Елизавета Ивановна накануне встречалась с Павлом Фомичевым. Он ей передал какие-то бумаги, и одну из них она наклеила на заборе у здания кооперации. Мы читали потом. Это оказалось воззвание «сибирского союза крестьян и казаков», — пояснила Тоня Чалышева. — А ведь Елизавета Ивановна трудно живет, — продолжила девушка. — У нее двое маленьких детей. Если вы ее арестуете, я не знаю, выдержат ли больные дети без матери? — опечаленно закончила она.
— Мы, Тоня, не воюем с детьми, — мягко ответил тот. — Следовательно, и мать постараемся не отрывать от них. Ей ничего пока не угрожает. Разъяснить ошибку, спасти человека от гиблого болота контрреволюции — вот в чем, по словам товарища Дзержинского, одна из важнейших задач чекистов. Мы и будем придерживаться такого правила. Елизавета Ивановна, судя по всему, одна из жертв обмана и уловок врага. Спасибо вам, ребята!
Коршунова работала техническим секретарем исполкома уездного Совета. Во время одного из посещений исполкома Аверин попросил Елизавету Ивановну помочь ему оформить материалы заседаний возглавляемой им комиссии по борьбе с безнадзорностью детей. Управились быстро. Коршунова хорошо знала целый ряд предыдущих решений, близко принимала к сердцу заботу комиссии о детях, сказала, что в прошлом даже учительствовала. Осторожно, стараясь не пугать женщину, Андрей Григорьевич так повел разговор, что она, постепенно оттаяв и, как водится у слабых натур, поплакав, рассказала о том, что Химичев и какой-то Кирилл постоянно требовали, во имя погибшего на фронте мужа, снабжать их материалами о заседаниях совдепа. Больше того, они передали однажды ей небольшой сверток с продуктами и медикаментами, а за это потребовали, чтобы она вовлекла в их организацию брата, который служит в специальной группе военных телеграфистов при штабе помглавкома по Сибири.
Откровенность женщины показывала, что интуиция Тони была обоснованной. Елизавета Ивановна пообещала отныне ставить в известность Аверина о действиях заговорщиков. Уже перед уходом Аверина Коршунова сказала, что случайно в уездном статбюро видела у машинистки Нюры такую же листовку, как и те, что давал ей Химичев.
Анализ документации 1920 и 1921 годов Андрей начал вскоре после своего приезда в Павлодар, но тогда, видимо, ему не хватало знания многих «мелочей». Теперь вечерами, пересматривая материалы прошлых лет, Аверин обнаруживал в них немало интересного, имеющего прямое отношение к делу «союза крестьян и казаков». Оказалось, Химичева еще в 1920 году судили за выступления на созванных контрреволюционерами сходках мещан, жителей станции. Тогда он призывал горожан поддерживать действия черных банд Шишкина. Весной 1921 года милиция задерживала Павла Химичева за порчу плакатов РОСТА, сообщавших о решениях X съезда РКП(б). Сопоставление этих двух фактов, а также рассказов Тони Чалышевой и Елизаветы Ивановны позволяло сделать вывод: в лице Химичева обнаружен активист эсеровского подполья.
Прибытие высокого гостя — ревизора вынудило Юрьева нарушить строго соблюдаемые правила конспирации и пригласить всех членов руководства «союза» к Алякринскому. Тот почти всех подробно расспросил о настроениях в уезде, прежде всего среди крестьян, о возможности расширения рядов и масштабов деятельности организации, затем коротко познакомил с решениями X совета партии эсеров, подчеркнув острую необходимость активных мероприятий. Мюллер, Епифанов, Русанова выразили полное согласие с установкой заграничного «административного центра», пообещали в начале мая перейти от тактики собирания сил к практической борьбе.
— Не стесняйтесь, господа, в выборе средств, — напутствовал их Алякринский. — Еще древние мудро говорили: цель оправдывает средства.
Юрьев в период почти всей беседы дипломатично молчал, изредка давая односложные ответы на вопросы высокого гостя. Он лишь в конце разговора отметил необходимость тщательного изучения и осмысливания привезенных из центра материалов. Когда они остались вдвоем, Алякринский поставил перед ним от имени ЦК эсеров более четкую задачу: выступить синхронно с «коллегами» из Акмолинска, Семипалатинска, Славгорода.
— Одновременно с вами поднимутся люди Незнамова, Базарова в Петропавловске, Омске, Татарске, Ново-Николаевске. В районе Челябинска нанесет свой удар Перхуров. Надеюсь, он не нуждается в рекламе?
— Он человек действия. Что ж, вы меня убедили, мы вскоре начнем.
— С богом, Анатолий Максимович.
Перечисляя собеседнику места намечаемых ударов и называя фамилии, Алякринский не фантазировал. Но какова будет реальная сила выступающих, умолчал. Для него было важным во что бы то ни стало выполнить установку своего «шефа» Виктора Чернова и главного военспеца партии полковника Махина — поднять людей. Правящие круги Англии, Франции и других европейских стран становились все более «глухими», как только заходила речь о деньгах для ведения боевых операций против Советов. Они уже убедились в прочности большевизма и не хотели больше выбрасывать деньги в трубу. Приходилось эсерам идти на раздувание мнимых успехов «зеленого движения», вспышкопускательские авантюры.
Одну из таких опасных авантюр Алякринский и пытался скоординировать в рамках Западной Сибири. А если все обойдется, то к осени за границу, во Францию. И тогда пропади они пропадом все эти белые, красные, розовые, зеленые, черные. Он, Лев, купит себе маленькую виллу где-нибудь на Лазурном берегу и станет на лето сдавать ее курортникам. Хватит не только на жизнь, но и, как говорят, детишкам на молочишко.
Рано утром Алякринский уехал со своим телохранителем в направлении Славгорода. Через хозяина квартиры он предупредил Юрьева о своем возможном кратковременном заезде на обратном пути.
В последние дни марта Аверин крепко простыл. К вечеру у него заметно поднималась температура, ломило руки, ноги (сказывались годы каторги в Забайкалье). Однако по-прежнему приходилось напряженно работать по вечерам. На эти часы Андрей передвинул разбор поступающей корреспонденции. Вот и теперь, отхлебнув из кружки кипятка, он с трудом вникал в суть присланных из Акмолинской уездной ЧК материалов.
Соседи недавно вскрыли у себя в уезде крупную эсеро-белогвардейскую организацию «штаб действия и исполнения». Выяснилось, что представитель ее руководства пару недель назад провел в Баян-ауле, при содействии бая Нуралина, встречу с главарем контрреволюционного подполья Павлодарского уезда — неким «Казанцем». Вместе они согласовали меры по развертыванию широкой антисоветской деятельности, включая вооруженную борьбу. Акмолинским чекистам удалось установить, что «Казанца» сопровождал А. Н. Пономарев, в прошлом активный участник Ишимско-Петропавловского эсеровского мятежа, один из командиров контрреволюционных формирований в станице Сандыктавской Кокчетавского уезда.
Председатель Акмолинской уездной ЧК Петр Смоленский предложил срочно обменяться имеющейся информацией и согласовать меры по предотвращению активных действий контрреволюции. «Да, на разговор с Петром придется ехать самому и как можно скорее, лучше всего завтра, — рассудил Аверин. — Возьму с собой Рамазана. Интересно — кто же этот Казанец? Один из тех, кто уже попал в поле нашего зрения, или мы до него пока не добрались? Вот ведь закавыка! Один ребус за другим».
Юрьев не зря поручил Мархабану Рамазановой провести сбор денег для организации. Он вполне осознанно полагался на ее умение в полной мере использовать не только влияние своих чар, но и знание многих записей в старенькой отцовской книге расходов. На первый взгляд в этом обаятельном черноглазом, стройном, хрупком создании никак нельзя было заподозрить одного из ведущих членов «сибирского союза крестьян и казаков». Но Юрьев умел разбираться в людях. После первой беседы с Мархабану он про себя назвал дочь купца Рамазанова «сатаной в юбке». Четкие продуманные предложения, умение моментально оценить ситуацию, события — все это выдавало в ней незаурядные способности, которые удачно дополнялись четырьмя курсами физико-математического факультета Томского университета. В период их деловых нелегальных встреч Бану весело щебетала с Анатолием Максимовичем на хорошем французском, а порой, вроде бы по забывчивости, переходила на английский, вынуждая Юрьева сконфуженно умолкать.
Это ей удалось установить связь с бывшим поручиком Карасевичем, которого подполье знало как «атамана Незнамова», одного из продолжателей «дела» кровавого Анненкова. Бану же связала Юрьева с полковником Ударовым, командиром небольшого отряда, который все еще оперировал вблизи Славгорода. Она открыто признавалась членом своей организации о жгучей ненависти к Советской власти. Еще бы — рухнули честолюбивые планы стать по меньшей мере совладелицей крупного банка с широкими международными связями. Юрьев знал и о том, что ее возлюбленный — офицер карательных войск пал в боях с партизанами Томской губернии.
За время своих поездок по уезду во второй половине марта Бану сумела собрать крупные суммы на нужды организации, основательно попотрошив кошельки баев и купечества. Хоть и без особого желания, но раскошелились Тулебай, Билембай, Баязитов, ряд должников покойного отца. Но наибольшей удачей Рамазанова считала покупку оружия, пока всего нескольких карабинов и пистолетов, но это только пока!
При посредстве людей Тулебая Бану смогла оживить ослабевшие контакты организации с Найдой. Туда, к Найде, на переговоры решили послать одного из активистов или членов руководства, чтобы до мелочей согласовать удар по хлебоприемным пунктам. Слабые места в их охране обнаружил Кирилл с помощью своего человека в военкомате. «В этой обстановке, — мстительно размечталась Бану, — голодные люди станут действовать, как подскажем мы, те, кто чуть-чуть подкормит их из захваченных запасов…»
Надежды Тимофеева на то, что Кирилл введет его в круг руководства организации, не сбылись. Постепенно Василий узнал о буквально драконовских мерах соблюдения конспирации, установленных по приказу некоего «Казанца». И вместе с тем удивлял довольный вид руководителя тройки Кирилла, близкого к головке подполья. Невольно рождалось предположение, что ряды контрреволюционеров продолжают расширяться, оживилась их деятельность. Справедливость таких догадок стала очевидной, когда, отправляясь в служебную командировку в села Галкино, Романовку, Чигиринку, Марьяновку, Белово, станицу Ямышевскую для проверки работы местных потребительских обществ, Тимофеев уже как «участник» контрреволюционного подполья получил от Кирилла наказ встретиться в этих местах с несколькими десятками людей, передать им письма, литературу, сообщить о необходимости готовиться к выступлению. Такое поручение, рассудил Василий, свидетельствовало о большом доверии. Значит, он стал «своим среди чужих».
Двухнедельная командировка вконец вымотала Тимофеева. Поручения Кирилла отняли слишком много сил и времени. Особенно утомляли длинные словопрения с эсерствующими «интеллигентами» села, стремившимися выплеснуть на свежего городского человека целое море жалоб на провинциальную скуку. В кулацких домах много не говорили, там коротко спрашивали, когда выступать и как поступить с сельскими коммунистами и активистами Совета: перебить сразу или арестовать.
— Сами-то вы как думаете? — спросил Василий владельца паровой мельницы Емельяна Кондратьева.
— А чего их держать арестованными, людей на охрану выделять? Кончить на месте и делу конец. Лучше вместе с потомством. Иначе от сатаны вырастут сатанята, — злобно ответил хозяин.
От мельника Тимофеев узнал о наличии в селе ячейки «крестьянского союза». По большому секрету Емельян рассказал своему гостю, что там делами заправляет надежный человек из селян. Всего за три месяца сумел все ячейки их куста объединить.
На обратном пути Василий уже в кошеве почувствовал, что заболел и основательно. Во рту пересохло, голова казалась невероятно тяжелой, все тело ломило, поднялась температура. В голову лезла навязчивая мысль: подхватил тиф. До Ермаковского добрались благодаря стараниям попутчика — бухгалтера. Он же отвел Тимофеева в дом мельника и, ссылаясь на рекомендации Кондратьева и свое шапочное знакомство с председателем волостного Совета, заставил жену мельника сходить за фельдшером. Тот подтвердил диагноз, предполагавшийся Василием.
Напившись горячего молока (сжалилась мать мельника), Тимофеев завернулся в тулуп и прилег. Когда он засыпал, в окно постучали. Несколько минут спустя в комнату вошли двое. Хотя был поздний час, хозяин распорядился приготовить сытный ужин. По комнате поплыли запахи жареного сала, самогонки. Разговоры хозяев и гостей, свет лампы отодвинули завесу надвигавшегося сна, и Василий невольно стал прислушиваться и всматриваться.
Ужинали двое. Один из них сидел спиной к Тимофееву, другой — боком. Лицо второго показалось чем-то знакомо. Поразмыслив, Василий решил, что в этом человеке есть сходство с тем «инструктором», о котором рассказывал Аверин.
«И он и я пришли к мельнику по паролю, — рассуждал про себя чекист. — Выходит, здесь явочный пункт, перевалочная база для участников эсеровского подполья».
Занятый своими мыслями, Василий все же по профессиональной привычке заметил, что и новоприбывшие довольно пристально рассматривают его. Он решил не теряться и пойти в удобном случае «ва-банк». Когда спутник «инструктора» вместе с хозяином отправился на задний двор, чтобы надергать свежего сена и заменить старое, утрамбовавшееся в кошеве, запрячь лошадей, — случай представился:
— Видно, я порядком изменился, да так, что даже вы, Лев Исакович, не узнали, — обратился Тимофеев к Алякринскому.
— Помилуйте, мы не знакомы вообще. И я не тот, за кого вы меня принимаете, — Алякринский чуть повел голову вправо и заметно помог этому поворотом туловища.
— Думаю, не ошибся… и думаю, мы все еще одному богу служим, — Василий говорил медленно, с трудом размыкая пересохшие от внутреннего жара губы.
— Люди говорят: бог один, а вера разная. Как знать, что вы исповедуете? И еще раз повторяю, мы действительно не знакомы.
— Навязываться не стану, Лев Исакович, судьба нас соединяла ненадолго, могли и запамятовать меня. Декабрь 1908-го, Иркутск, пересыльная тюрьма, этап, драка. Голову-то вы, извините, до сих пор вправо не поворачиваете, да и у меня нога частенько ноет.
— Не вам ли я обязан повреждением сухожилия? — голос Алякринского стал сухим, ломким.
— Хм, вот это зря. На пару с известным вам Абрамом Романовичем Гоцем мы тогда еле отбили вас от наседающих уголовников. Потом весной мы снова стали соседями. Да… Александровский централ…
— Простите, но столько лет… — Алякринский подошел к Тимофееву, близоруко прищурился, снял запотевшие очки, привычным движением протер их и снова вгляделся в лицо неожиданного собеседника.
— Знаете, — продолжил он, — судьба заставляла вести жизнь просвещенного кочевника, встречаться со многими. Был и такой факт в моей биографии, но лицо ваше… простите… не помню. Хотя, что же я! Вы ведь, наверное, больны.
— Увы, подвело здоровьишко, укатали сивку, как говорится…
— Ну, ну, мы еще повоюем!
Заложив руки за спину, Алякринский несколько раз нервно прошелся по слабо освещенной комнате. Круто повернувшись на пятках, он отрывисто спросил Василия:
— Откуда вы и куда путь держите?
— После Симбирска прозябаю здесь, в Павлодаре, кооперация приютила. Возвращаюсь в город из командировки. Боюсь, не доеду.
— Полноте, не стоит паниковать!
Алякринский изучающе посмотрел на Тимофеева, затем, обуреваемый сомнениями, тихо спросил:
— А вы все еще тот? К другому берегу не прибились? Почему из Поволжья уехали?
Василий понял: версия, однажды разработанная Авериным, пригодилась, надо только суживать ее и не дай бог поскользнуться.
— Если бы я стал иным, к чему тогда забираться в эту глушь? Весь прошлый год, с февраля и по ноябрь, проклятые чекисты на хвосте у нас висели, нащупали связь, которую мы имели с отрядами Вакулина-Попова, Сарафанкина, вот и пришлось уносить сюда ноги. Недавно приобщился вновь к нашему делу.
— Вас приняли по рекомендации Казанца? Как вы находите действия Анатолия Максимовича?
— Мой непосредственный начальник — Кирилл. Дело в организации поставлено серьезно, чья эта заслуга — судить не берусь.
Последние слова Василий произнес с трудом. Стали непослушными губы, язык, в глазах замелькали бесчисленные блики, уши давил странный внутренний звон. Продолжать разговор больше не было сил.
И тут, весьма кстати, в комнату вернулись хозяин и спутник Алякринского. Мельник доложил, что все готово, можно ехать. Алякринский подошел к Василию, пожелал ему выздоровления, быстрейшего возвращения к общему делу. Затем он наклонился к больному и сказал на ухо, что переговорит с «Казанцем» о необходимой врачебной помощи и соответствующем продвижении своего вновь обретенного товарища по партии и борьбе.
Как Василия доставили в городскую больницу, он не помнил. Не знал и того, что его болезнь чуть не до смерти напугала верхушку подполья.
Юрьев, Рамазанова, Мюллер боялись, что в бреду Тимофеев может о чем-нибудь проговориться, а санитары передадут это чекистам. По заданию Юрьева Кирилл и Химичев попытались под видом дальних родственников забрать больного из палаты, но весь тифозный барак находился на строжайшем карантине, и доступ в него можно было получить только с разрешения уездной ЧК. Один из дежурных врачей терпеливо объяснил это настырному Химичеву и еще добавил, что у отдельных больных тифозного барака обнаружены признаки не только холеры, но и чумы.
Юрьев кипел негодованием. Он, как мальчишку, отчитал Кирилла за невыполнение приказа и потребовал пойти на любые меры, но предупредить возможный провал. Все с тем же Химичевым Кирилл уговорил Зябкина подготовить для Тимофеева порошок с сильно действующим ядом и передать под видом болеутоляющего. Но когда такая отрава оказалась у них в руках, надобность в ее применении отпала. Дежурный санитар сообщил им, что «этот больной» накануне вечером «умер» и вместе с другими уже похоронен в общей могиле.
— Считайте, нам крупно повезло, — процедил сквозь зубы Юрьев, выслушав сообщение Кирилла. — И вообще запомните — ничем не может быть оправдан риск приема в организацию людей, которых мы по-настоящему не проверили на деле. Как только начнутся события, необходимо скрепить наши ряды кровью, да, да, именно кровью. Она и омоет, и очистит, и свяжет получше всякого цемента.
Юрьев втайне гордился тем, что за полтора года ему удалось парировать многие удары ЧК. Одна за другой проваливались группы анархистов, кадетов, колчаковцев — только его люди избегали ареста. Слишком узкий круг посвященных знал о нем, для прочих, рядовых, существовал лишь таинственный и грозный «Казанец». Это по его приказу все члены организации были сведены в тройки и пятерки. Для предотвращения предательства многих новичков, вызывавших сомнение, подвергали специальной проверке. Переодетый милиционером Кирилл вместе со своим напарником Иваном Ужеговым допрашивал их как контрреволюционеров. Двоих удалось спровоцировать. Потом их втихомолку прикончили.
С тех пор все идет нормально. Вот только нет почему-то ответа из штаба Бакича. А ведь он, Юрьев, послал к начальнику штаба генералу Смольнину надежного человека. Неужели правда, что корпус Бакича разгромлен под Шара-Сумэ? Если так, то дело серьезно осложняется. Нет, больше ждать нельзя, пора переходить в наступление.
К середине апреля весна полностью вступила в свои права. Поля очистились от снега, дороги просохли, со стороны Иртыша частенько погромыхивало: то в одном, то в другом месте от берега отрывалась небольшая льдина и с шумом ударяла по кромке сплошной массы льда, все еще цепко державшего реку под своим холодным панцирем.
Вновь пригласив Аверина к себе, председатель уездного исполкома молча протянул Андрею бланк сообщения. В Чигириновке банда полностью разграбила обоз с хлебом, собранным в счет продналога, и вдобавок при налете на село захватила и увезла на подводах со ссыпного пункта семенное зерно.
— Что я теперь, Андрей Григорьевич, мужикам скажу? Помнится, вместе с тобой их уговаривали везти зерно в общественный амбар, уверяли, оно сохранится в целости, посевная будет обеспечена. Из трех сел собрали ведь. Где брать на посев, ума не приложу? — Председатель исполкома, зябко кутаясь в старую шинель, сидел за своим рабочим столом и пальцем левой руки нервно мял вязаную рукавицу.
Аверин молча проглотил невысказанный, но оттого еще более горький упрек. «Конечно, можно было, как советовали из Семипалатинска, пойти на риск — выявленных контрреволюционеров срочно арестовать. Такой удар вынудит подполье временно прервать свою деятельность, замкнуться. Но их верхушка по истечении определенного времени проведет необходимую перестройку, восполнит потерянные звенья — и начинай все сначала. Да и Тимофеев заболел, как назло. Но врач говорит — еще с недельку пройдет, прежде чем можно будет побеседовать. И опять вопрос: кто это под его родственничков работал? Жаль, санитар не запомнил их».
— А, ты еще здесь, тогда полюбуйся: снова сюрприз, — стремительно вошедший в кабинет секретарь укома Зарембо рывком протянул Андрею телефонограмму о налете банды Найды на хутор Казанский и село Александровку. — Совсем обнаглели. Среди бела дня, на глазах у сотен людей орудуют. Вот что, — секретарь подошел к Аверину и, сурово посмотрев ему прямо в глаза, сказал:
— Хватит. Будем на бюро укома серьезный разговор вести. Готовься объяснить людям, как им теперь быть. Готовь свои предложения. Но учти, никаких оттяжек не дадим. Поднимем чоновцев, красных партизан, шахтеров из Экибастуза, но к празднику Первомая наведем настоящий порядок.
— Того же и я хочу, только иными силами и в другие сроки.
— Именно?
— Шахтеров поднимать не стоит, как не стоит тревожить всех чоновцев и партизан, обойдемся только теми, кого отберем. И надо ли выносить на бюро этот вопрос сейчас, когда мы уже приблизились к разгадке, к развязке? Очень прошу не подстегивать, не торопить нас.
Зарембо внешне спокойно выслушал ответ руководителя уездной ЧК, в раздумье постоял с минуту у стола, затем прошел к окну и, слегка побарабанив пальцами по стеклу, так и не повернув головы, ровным тоном, в котором уже не чувствовалось недавнего кипения, а, наоборот, проскальзывали нотки этакой ледяной бесстрастности, произнес:
— Ладно. Подождем.
На выходе из здания Совета Аверина остановила Елизавета Ивановна Коршунова. Заметно волнуясь, она поблагодарила за продукты питания, лекарства и одежду для больных детей. Попросила чекиста пройти в ее маленький кабинет и, понизив голос до шепота, рассказала, что Химичев настаивает на совместной поездке в Омск для встречи с ее братом. Четкого ответа она ему не дала, сослалась на большую загруженность работой. Тогда Химичев потребовал срочно взять отпуск или, в крайнем случае, уволиться и перейти на работу в кооперацию, где, по его словам, для подобных «мероприятий» можно всегда получить необходимую поддержку от «своих» людей.
— Боюсь я их, Андрей Григорьевич. И не так страшен сам Химичев, как двое других, по словам Павла, наших попутчиков и вместе с тем членов организации. Одного из них, Кирилла, я знаю, встречалась с ним впервые еще при жизни мужа, кажется, в девятнадцатом году, он в то время формировал из добровольцев отряд для войск атамана Анненкова. Вторично увидела Кирилла в августе двадцатого, одну ночь он укрывался в нашем доме. Тогда он вроде бы воевал против Советской власти на стороне войск есаула Шишкина. Хвалился, якобы ему поручали важный пост в карательном отряде есаула Ельникова.
— По вашим словам, у Кирилла довольно длинный послужной список закоренелого белогвардейца, и он из тех, кто не хочет примириться.
— О, такой, как он, на это не пойдет.
— Вы говорили, кроме Кирилла и Павла, должен быть еще один попутчик?
— Да. Ему для поездки уже выправили все необходимые документы и даже выделили подводу до самой Железинки. Еще бы, ведь там в финотделе начальник на него надышаться не может, такой золотой работничек.
— Кто это?
— Вы его знаете — Алексей Епифанов.
— Он тоже служил с вашим мужем?
— Нет, они были шапочные знакомые по Омску, в девятнадцатом году. В штабе вместе получали назначение: Саша мой — ротным в пехоту, а Алексей в армию Дутова, следователем при канцелярии казачьей бригады. А теперь, пока Кирилл займется в Омске своими делами, Епифанов должен неотлучно находиться со мной.
— И все это они вам пояснили открыто?
— Под благовидным предлогом моей личной безопасности. Кирилл, усмехаясь, говорил: «Нельзя давать женщину в обиду, в чужом городе тем более».
Аверин посоветовал ей принять предложение Химичева. Все необходимые меры безопасности будут предприняты, а официальный предлог для ее поездки имеется. Еще в прошлом году Сибревком направлял в Павлодар несколько сот семей переселенцев из России и группу детей-сирот. Документация осталась в Омске, цель командировки — отыскать и забрать все документы. Будет и официальный сопровождающий — работник укома комсомола.
Коршунова согласилась на такую поездку и попрощалась с чекистом, но, когда Аверин встал и пошел к двери, попросила его задержаться еще на минуту.
— Понимаете, Андрей Григорьевич, последняя встреча с Химичевым и Кириллом была не в аптеке, как обычно, а в доме Андрея Балина. Мы уже обо всем переговорили, и я хотела уходить, но из семейной половины вышла хозяйка и попросила меня помочь матери, которой стало плохо. Я согласилась и около часу возилась со старушкой. Пока ее успокоили, совсем стемнело, а те все разговаривали. Сначала-то я не обращала внимания, а потом невольно прислушалась. Какой-то Казанец договаривался с каким-то Астафьевым из «крестьянского союза» о совместном нападении на продпункт, но где, я не поняла. И знаете, этот Астафьев порой прикрикивал на собеседника. Он был возбужден и громко утверждал, что видел людей разных, с ним на равных держал себя даже Владимир Иванович, вот фамилии я в волнении не запомнила, то ли Игнатенко, то ли Игначук. Потом, когда хозяйка меня проводила из дома, я заметила в большой комнате мужчину, он все еще беседовал с другим человеком — по голосу, тем самым Казанцем.
Так вот, этот Астафьев из себя видный мужчина, лет так тридцати пяти, крупного сложения, голова у него слегка удлиненная, лицо правильное, симпатичное, нос прямой, крупный, как у нас раньше говорили — колун.
— Может быть, еще что-нибудь запомнилось, Елизавета Ивановна?
— На ходу ведь, знаете, торопилась уже. Хотя, постойте… вроде глаза у него немного навыкате, а так остальное, ну… усы, борода, обыкновенные. Вот уши еще, кажется, чуть оттопырены.
— А чем вас их разговор особенно насторожил?
— Более семи лет народ мучается от голода, а последний год вообще страшный. Они же вели речь о захвате продовольственных складов, о полном прекращении доставки хлеба в город, чтобы толкнуть голодные массы на выступление против Советской власти Ну ладно, власть им не нравится, а зачем людей мучить, под страхом голодной смерти заставлять поворачиваться к прошлому? Теперь понимаете, почему, как только услышала о хлебе, сразу сердце заколотилось. Остальное я уже рассказала.
— Спасибо, Елизавета Ивановна, большое вам спасибо!
Удача не ходит в одиночку. Справедливость этой пословицы Аверин в полной мере ощутил, вернувшись в здание уездной ЧК. Дежурный сразу же доложил об известии из больницы: Василий чувствует себя лучше, просил срочно придти, хочет сообщить что-то весьма важное.
В больничной палате, казалось, даже стены излучали запахи лекарств. Иначе не могло и быть: не только окно, но и форточку не открывали всю зиму, стремясь сберечь изредка возникающие крохи тепла, когда сердобольный санитар подбрасывал в печь полусырых поленьев или кусок доски от забора.
Рассказ выздоравливающего чекиста существенно дополнил общую картину.
Прошла неделя. После совещания с ведущими работниками аппарата и обмена мнениями с чекистами Акмолинска и Славгорода выкристаллизовалось решение — к концу мая — началу июня нанести одновременный удар по врагу, чтобы не дать скрыться кому-либо из вожаков подполья. Но жизнь вносила свои коррективы. Вечером 23 апреля павлодарские чекисты получили несколько сообщений из сел уезда от коммунистов, комсомольцев и отдельных разуверившихся мятежников о намерениях врага испортить трудящимся уезда праздник Первого мая, совершив силами банды Найды и нескольких групп «сибирского крестьянского союза» налет на продовольственные пункты в восточной и юго-восточной частях уезда.
Используя возможности ЧОН и милиции, Аверин, Бобров, Букин, Толстиков наметили план. По нему отряд ЧОН и милиция окружают и ликвидируют банду, в городе и ряде сел в общественных местах проводится срочная проверка документов, за квартирами выявленных заговорщиков устанавливается наблюдение. Торопиться подвергать их аресту было пока рановато, чтобы собрать побольше улик, не дать кому-либо затаиться и скрыться.
Вторую беседу с Астафьевым Юрьев провел в доме Рамазановой. Сразу после разговора этому неистовому боевику вручили два пистолета, добытых Мархабану, снабдили его деньгами для приобретения верховой лошади. Тон Астафьева коробил Юрьева. Анатолий Максимович весьма неохотно уступал «бразды правления» другому. Но он понимал — Астафьев гораздо легче найдет язык с крестьянами. «Пусть поиграет в вождя, — думал Юрьев. — Придет время, мы его легко поставим на свое место, мы — люди опытные, грамотные, без нас новая власть не сможет прочно встать на ноги».
Астафьев, согласившись на объединение сил, предложил проводить в жизнь тактику, апробированную ячейками «крестьянского союза» в Акмолинской губернии и Тобольске. «Следует заставить коммунистов распылить силы, утомить их чоновские отряды бесцельной погоней за нашими маленькими боевыми группами в селах. А те после налета должны моментально переходить на обычное занятие — косить, пахать, сеять, а ночью опять в бой. Чоновцы основательно вымотаются, уездные власти невольно оголят город, и мы нанесем здесь вашими группами заключительный удар. Подготовьте четкий план операции, предусмотрите очередность атаки объектов. Конечно, прежде всего атакуйте здания ЧК, укома партии, милиции, штаба ЧОН, военкомата».
— С планом выступления после завершения посевной я согласен. Раньше мужика не поднять, но подготовить его следует, и здесь первомайский сюрприз был бы весьма кстати. В городе его готовьте вы, друг Казанец, а в селе — мы с Найдой.
Свои заключительные слова Астафьев произнес уже мягко, словно основой такой перемены был внесенный служанкой Рамазановых поднос с горячими сибирскими пельменями и запотевший графинчик с охлажденной самогонкой.
На патрулирование ночного города и проведение утрем проверки документов на базаре Аверину удалось собрать большие силы. Уком партии выделил для этой цели более ста человек. Разбив их на несколько групп, чекисты в течение ночи сумели, по определению Букина, «частым гребнем» провести по самым вероятным местам скопления нежелательных лиц. В некоторых домах были произведены обыски и удалось найти несколько сотен экземпляров листовок «сибирского крестьянского союза» и павлодарского «союза крестьян и казаков». Хранителей таких листовок немедленно арестовали.
Букин ночью дежурил в здании уездной ЧК, и только после завтрака его направили во главе группы милиционеров, чекистов и комсомольцев на проверку документов в районе базара. Нэп полностью вступил в свои права, и, глядя на заполнявшие рынок толпы людей, Николай невольно вспомнил слова из стихотворения в газете, где хлестко высмеивался угар наживы и стяжательства, охвативший некоторые слои общества.
Время от времени патрули проверяли документы у различных посетителей рынка, покупателей и продавцов, но на выяснение в милицию отправили всего лишь одного подвыпившего крестьянина, и то по просьбе женщин, которые утверждали, что он вымогает у них деньги, угрожая в случае отказа забрать у них все на обратном пути с базара.
Но вот внимание Букина привлек коренастый широкоплечий мужчина с резким волевым выражением лица, присматривавший сбрую для лошади. Он, не торопясь, уплатил крупную сумму одному станичнику за хорошо отделанную уздечку. Затем также с первого запроса взял седло, подпруги и направился с ними к конскому ряду. Николай жестом позвал за собой напарников по патрулю и пошел следом за этим странным покупателем.
Конский ряд был небольшим, ощутимо сказывались последствия империалистической и гражданской войн. Селяне всеми силами стремились сохранить свой рабочий скот, редко кто соглашался продать лошадь. Многие с восхищением осматривали единственного на базаре красавца — серого иноходца, но большинство не задерживалось около него, а стремилось к невзрачным, но крепконогим гнедым, более нужным в хозяйстве.
К удивлению Николая, заинтересовавший его покупатель, мимоходом глянув на гнедых, прошел к иноходцу, уверенно и спокойно стал осматривать зубы, потрепал холку, пощупал бабки, проверил ковку, несколько раз стукнул по крупу, затем, коротко расспросив продавца о некоторых других качествах лошади и цене, спокойно вытащил пухлый бумажник, не спеша отсчитал положенную сумму, зануздал иноходца своей уздечкой и под завистливые взгляды толкавшихся вблизи крестьян повел иноходца за собой.
Букин подозвал одного из своих патрульных, посоветовал ему снять повязку и проследить за этим гражданином, куда он пойдет, где остановится. Он же, Букин, станет ждать сообщения в здании ЧК. Савельев пришел буквально следом за Букиным и рассказал, что неизвестный покупатель остановился в доме Андрея Балина.
— Ну, что ж, Николай, будем наблюдать за этим домом, в ближайшее время прихлопнем там крышку, а пока держи глаз остро, не упускай из виду ни одного из тех, что посещают этот осиный улей, а нынешнего покупателя держи под особым контролем.
Утром следующего дня специальный нарочный привез известие о захвате группой милиционеров и чоновцев главаря банды Леонтия Найды и его помощника. Аверин приказал это сообщение хранить в строжайшей тайне, задержанных пока доставить ночью в волостную милицию в Ямышево и держать там пару дней. Сам он срочно поехал в Ямышево. Оказалось, что Рамазан Байлин узнал от своего друга Ермека о планах налета банды на продовольственные пункты. На свой страх и риск уговорил командира объединенного отряда чоновцев и милиционеров рано утром взять бандитов спящими. Правда, охрана банды обнаружила приближение чоновцев, ранила двух милиционеров. Ответный огонь оказался плотным, никто из бандитов, находившихся в доме, не смог прорваться к коням. Постепенно шаг за шагом чоновцы приближались к дому, где укрылся Найда. Сосредоточив огонь нескольких стрелков на пулеметчике, милиционеры и чоновцы вывели его из строя. Постепенно и ответные винтовочные выстрелы стали слышаться все реже. Наконец из окна избы на конце винтовки выставили белый платок, стрельба стихла, а через пару минут в дверях появился Найда. Оказалось, что он был ранен и расстрелял все патроны, а все его восемь подчиненных погибли…
А через час туда же в аул привезли помощника Найды Ионина и его любовницу Варвару Байбузову. Их перехватила засада в трех верстах от аула. Под Варварой убили лошадь, «кавалер» взял ее к себе в седло, так как сопровождающие при первых же выстрелах «дали тягу». Чоновцы легко настигли Ионина, и он, боясь, что случайная пуля попадет в Варвару, не стал отстреливаться.
Наблюдение за богатым покупателем Букин и Савельев продолжили утром. Оказалось, что их «поднадзорный» посетил военкомат и получил там какие-то документы. Затем он встретился с братом Бану Рамазановой, с учительницей Русиновой, потом опять вернулся в военкомат и о чем-то вел разговор с Филимоном Багиным.
Обсудив с Толстиковым последние сообщения, Аверин решил брать «покупателя». Задержали его на выезде из города. Он спокойно предъявил паспорт на имя Зикретова Ивана Ивановича, кузнеца из поселка Бедово Павлодарского уезда. Николай Букин предложил Зикретову пройти в милицию, так как в паспорте имеется помарка, что требует пояснений. «Там, на месте, — добавил Николай, — вы можете предъявить другие документы». Кроме Зикретова для проформы задержали еще троих крестьян, а затем всех их привели во двор милиции. Внимательно изучив документы Зикретова, начальник милиции Толстиков установил, что в паспорте действительно имеются исправления. При личном обыске у Зикретова были найдены два пистолета, записная книжка, а также два небольших листа с текстом воззвания и приказа № 1.
Поздно вечером в здание ЧК пришла Коршунова и сообщила, что Кирилл, увидев, как был задержан «покупатель» (она назвала его Астафьевым), кинулся домой и спустя пять минут умчался на хозяйской лошади в сторону Славгорода.
— А-а, гады, тикають, учуяли запах жареного, — сказал, выслушав ее, Толстиков. — Ладно, мы сейчас же примем меры. А вы идите домой к детям, спасибо вам.
Утром Зикретов-Астафьев дал подробные показания. Он сообщил, что слил свою организацию уездного комитета «сибирского крестьянского союза» с подпольными группами «союза крестьян и казаков», которым руководил Юрьев.
— Дело проиграно, надо уметь смотреть правде в глаза, — добавил Астафьев, — Жаль, мы долго согласовывали с Юрьевым и Найдой планы удара.
— А кто консультировал Найду? Вы или Юрьев? — вступил в разговор Толстиков.
— Юрьев, а затем его человек, какой-то Кирилл. Я Найду не знаю лично.
В отличие от Астафьева Юрьев долго не давал показаний, пытался выкрутиться — все-таки сказывалась богатая практика работы в охранке. Но постепенно чекисты выяснили степень вины всех участников антисоветского подполья, установили их планы, степень готовности к восстанию. Оказалось, что многие рядовые участники фактически отошли от контрреволюционной деятельности, а крестьяне, в прошлом из заблуждений помогавшие эсеровским провокаторам, теперь охотно вскрывали связи подполья и бандитов, указывали, где преступники могли спрятать оружие, награбленные вещи, зерно, муку.
Выяснилась неприглядная роль Юрьева по вербовке сообщников в кооперации, отдельных службах военкомата, других учреждениях. Губернский суд сурово наказал главарей, милостиво обошелся с теми, кто был обманом и угрозами вовлечен в опасную авантюру.
Трудный, запутанный узел последышей эсеровщины в павлодарском Прииртышье был распутан.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги