Не грусти, гад ползучий

БРЕД ДЯДЮШКИ РЕДЖЕПА. АБСУРД экспресс-роман

Это был бредовый сон с продолжениями, снившийся дяде Реджепу еженощно. Сон имел заголовок: "Абсурд", и делился на главы.

Реджеп, к сведению непосвященных, делал деньги на незаконном бизнесе, связанным с перепродажей красной ртути - стратегического сырья для ядерного топлива. Для боеголовок.

Не то, чтобы он сам, лично, занимался этим бизнесом. Отнюдь нет. Он был "мозговым центром", "боссом", "шефом", "бугром" и т. д. А для виду творил дела вовсе уж безобидные и даже порой абсурдные. Зачем-то покупал стройматериалы, иногда поторговывал не рынке фруктами, причем себе в убыток, в общем, чудил. Это была надежная маскировка. Слыл он безобидным, но весьма богатым и влиятельным чудаком. Пользовался уважением земляков.

Но не прост был дядя Реджеп. И сны видел непростые, очень заковыристые видел сны. Не то, чтобы совсем уж непонятные - все было предельно ясно, но все из чужой, неизвестной Реджепу и очень далекой жизни. Из жизни, которой он не знал и знать не желал.

Может, в этом что-то было?..

"Бред... бред... бред... ", шелестели чинары и тополя.

"Абсурд, о Аллах, абсурд... ", звучало в ветвях персикового дерева. И не единого ветерка, а дядя Реджеп вытирал вспотевшую лысину большим клетчатым платком и устало вздыхал. Сны утомляли...

(от автора)

***

"... и любящие вкусят от плодов его... "

В жарких ветвях тополя прошелестело:

- Вот видишь, к слову о бессмертии. Астральное тело, то бишь биополе, наша биогенная оболочка, она ведь существует после смерти тела и его распада только у высокоинтеллектуальных особей - не важно, человеком ли создал его всевышний, животным ли. Интеллект, то бишь наша биоэнергия... Да... У примитивов поле слабое, распадается вскоре после гибели тела. Они смертны. А мы с тобой пока живем...

- Мяу, - тихо откликнулись с верхней ветки.

- Жаль только, ветром носит. Куда это нас сейчас? У-у, Средняя Азия... Может, это и есть свобода... А ведь они нас не видят...

- Мур-мур-р... - отозвались сверху.

- Интеллект - это прежде всего доброта, милосердие... Ну надо же, в каком дерьме мы жили, прямо средние века, только похуже...

Налетевший ветер унес клок тополиного пуха и шелест. На тополе теперь застрял грязный газетный обрывок, пару раз слабо качнулся и затих...

"... заместитель министра внутренних дел СССР генерал-лейтенант внутренней службы Н. Демидов криминогенную обстановку в стране охарактеризовал как вспышку насилия, жестокости и наглости преступников. Практически по всем разновидностям преступлений за четыре месяца этого года по сравнению с тем же периодом прошлого года отмечен значительный рост особо тяжких преступлений... Преступность не только все более нагло теснит наше общее жизненное пространство, но и - что вызывает особую тревогу - "молодеет". Несовершеннолетними за названный период совершено более 58 000 преступлений - прирост 22%... Треть выявленных лиц, занимающихся рэкетом, составляют подростки.

Причин такого положения несколько: социально—экономического, воспитательного, общественно—политического характера...

("Красная Звезда")

"Хлоп! Выстрелили где-то. И опять - хлоп! Взвыла милицейская сирена. "Нива" быстро съехала в кусты. И снова нависла сонная знойная тишь над дорогой. Но не надолго. Минут пять спустя лихо промчались друг за другом две черные "Волги", яростно быстрые, как борзые. Клубы пыли взвились вверх. "Нива" развернулась и прямо по полю заспешила в бок, уехала.

Две черные машины разделились на кольце, разъехались в разные стороны.

Худощавый мужчина в левом авто сунул руку в карман светлых брюк, достал пистолет, снял с предохранителя.

- Стрелять в крайнем случае, - глухо произнес и спрятал оружие в карман спортивной куртки.

На повороте голосовала худенькая девушка с большой сумкой через плечо. Вдруг девушка метнулась на дорогу, нелепо взмахивая руками... " - так это сперва начиналось. Я училась в девятом. А он - студент. На дискотеке познакомились, мы туда с подружкой по выходным ходили. Он меня на танец пригласил. Высокий такой, в свитере, глаза серые. Мы танцевали как заведенные. Я и про подружку забыла. Он о себе рассказывал, я - о себе, ничего не слышно, в ушах - грохот музыки, голова как карусель, запах сигарет, танцует он здорово, мы сразу влюбились друг в друга. Потом мы слиняли оттуда, целовались как шальные, с ним отлично так было, он не поверил, что я школьница, и я соврала, будто работаю официанткой. И мы пошли ко мне. Я одна жила, в квартире сестры — она в то время была в загранке... Колька — в архитектурном на первом курсе учился. Колька Холодков. Он потом в армию загремел, у меня к тому времени адрес сменился, мы потеряли друг друга. Похоже, он меня не искал, а мне поэтому гордость не позволяла... Я была уже будь здоровчик, старше своих пятнадцати смотрелась, уже красилась, мальчики у меня были, так что не стала я по нему сохнуть... Через десять лет, когда мы встретились и не узнали друг друга, встретились как чужие, я изменилась... А тогда, в девятом, я каждый день, вернее, почти каждую ночь писала детектив — наивный, по-детски нелепый, но все же кое-что предугадала. Через неделю после той дискотеки я переделала начало и дописала главу: "Человек в машине глухо произнес:

- Стрелять в крайнем случае.

И спрятал оружие в карман спортивной куртки.

На повороте голосовала худенькая девушка с большой сумкой через плечо. Вдруг девушка метнулась на дорогу, нелепо взмахивая руками... "

Не думала, что сама себе напророчу. А дальше так: "... сумка соскользнула с плеча и плюхнулась в пыль.

- Ах ты, ч-черт! - ругнулся парень за рулем и резко тормознул. - Что там за цирк, товарищ майор?

Девушка подняла сумку и бросилась к машине.

- Ой, подвезите, пожалуйста! - выпалила она.

Мужчина в спортивной куртке усмехнулся, кивнул напарнику:

- Ты смотри, Гена, опять эта журналисточка под ногами путается.

Девушка закинула сумку на заднее сиденье.

- Вот самоуверенность, - присвистнул Гена. - Журналистки, они все такие.

А собкор ведомственной московской газеты (кем являлась эта очень юная на вид особа), оглядев представителей власти, подумала: "Ба, да я их знаю. Опереточные они какие-то, не настоящие, вот опишешь все как есть в статье, и скажут: плохая выдумка. Жизнь очень похожа на дрянную оперетку. Не хватает только сейчас налета бандитов, и это будет, причем по-дурацки, как всегда бывает в жизни. Прошлый раз писала о краже стройматериалов, крали машинами, а не вагонами, как принято, потому что железнодорожники бастовали. Сейчас все периодически бастуют... "

Раздумья эти прервал майор. Он повернулся к девушке, неторопливо достал из нагрудного кармана темные очки, сказал:

- Не спешите, барышня... Ну и солнце, глаза болят... А вы, барышня, заберите-ка свои вещички. - Сквозь темные очки он недобро поглядел на сумку. - Мы на службе, а не на прогулке.

Девушка дернула бровями. Верхняя губа ее блестела. Она нервно провела ладошкой под носом, вытирая капельки пота. И быстро проговорила:

- Товарищ майор, а мы с вами уже знакомы. Правда, мельком, вы наверно и не помните. Я вас узнала сразу, и, вот честное слово, надеюсь взять у вас интервью. А вы меня пока подвезете. Я очень спешу...

Она влезла в машину и устроилась сзади рядом со своей сумкой.

- Ну уж извините!.. - ахнул за рулем Гена.

- Поехали, - кротко сказала девушка, широко улыбнулась и захлопнула дверцу. - Кажется, я хорошо закрыла.

Она поглядела в окно. Пыль, чахлая зелень, вдали старик в чалме привязывает ослика к стволу чинары, из-за поворота на полном ходу вынырнула синяя машина, в долю секунды промчалась мимо, чиркнув "Волгу" крылом...

- Это они! Стреляй по колесам! - гаркнул Гена.

- Без тебя знаю...

Сухо защелкали выстрелы. Машина, оседая, остановилась... "

Звонили, наверно, долго. Лежа, он снял трубку -- аппарат висел над постелью, там, где треугольником вздулись обои, отставшие от стены. "... Как женщина... " — сонно подумал он.

Высокий женский голос в телефоне спросил:

- У вашего дружка сколько колес? Нам нужно три.

- Чего? - не понял он.

- Я говорю, ваш дружок на двух колесах или на трех?

Он опять взглянул на темный треугольник на стене, со злостью выдернул шнур телефона из розетки и, проваливаясь в сон, подумал: "Ага, "колеса" на блатном жаргоне - это наркотики, таблетки. А "дружок", видимо, наркоман..."

Теперь он летел в самолете, утонув в мягкой белизне кресла, играл откидным столиком и смотрел в кружок окна. Самолет снижался, земля была похожа на план города, начерченный тушью на белых обоях.

Ниже, ниже, что за дела?.. Вот и аэропорт. Но где дома, деревья, офисы? Чертеж какой-то... Это же... карта!.. Так... Мы садимся на карту!

Светлое поле, посадочная полоса, бумажная трава... Он вышел из самолета один. Маленькие офисы из бумаги... Да это макет! Макет города.

"Черт, кто же должен тут меня встречать? Забыл фамилию... Как я его найду-то, я ж его в лицо не знаю, я не знаю их языка, названия гостиницы, адреса, мне все должны сказать..."

Он подошел к бумажному турникету и нагнулся, чтобы пролезть и ничего не поломать. "Какой дурак проектировал этот город? Где тут у них выход?.." Остановился, растерянно озираясь. Вдали едва заметны небольшие проемы с нарисованными дверями и надписями над ними: "minet", "minet"... Так вот, значит, откуда это слово. Это же по ихнему "выход"! Как выйти, и кто меня, в конце концов, встречает? И что я делать должен... Должен продать велосипед "Дружок", жена расклеила объявления, но это еще тогда, до развода, вернее, до ухода, у Витьки уже другой велик, "Школьник", сам ему покупал, жене с сыном кооператив, двухкомнатную, солнечную, с двумя балконами, она не захотела здесь, ведь думал сам уйти и все оставить, а она - нет, и вот теперь в этом бумажном заграничном городке, в макете этом, где так хочется закрасить зеленью траву, турникет, ярко размалевать стены и двери (как на Витькиных старых рисунках), и замазать это нелепое слово вверху... " "Сколько колес у вашего ... " "Два. Где выход?... " "Потрясный пирог, он что, с хурмой?" "Да". "А где хурму добыла?" "Из моркови сделала". "Потрясно... "

Эти голоса жены и ее приятельниц разбудили его. Но, конечно, их здесь не было, как всегда, как все эти 323 дня, как этот почти что год, с тех пор как Лида собрала свои манатки... Витьку она еще раньше отправила к теще, на другой конец города.

Он вылез из-под одеяла, встал. Спросонья пошатывало. За окном лил дождь, и от этого так долго спал. Он потянулся к телефону — позвонить ей. Но не стал. Светлой снежинкой пролетела моль, вон, под тахту, туда... Он полез за ней на четвереньках, руки и колени увязли в пыли. Не поймал. Зато нашел пластмассового Витькиного индейца и белый карандаш "искусство". Из набора. У него еще другой набор был, "самоцвет", тот покупала Лида... В немытое окно били струи дождя. Он подошел к телефону, снял трубку и услышал тишину. Аппарат не работал. Шнур телефона валялся на полу. Олег воткнул вилку на конце шнура в розетку. В пластмассовый светлый квадрат... Стряхнул с себя пыль и стал мысленно "собирать" все свои дела на сегодня. Об уборке думать не хотелось - не любил, не привык, да и не очень-то умел. Раньше все делала Лида. После работы, если приходила раньше него. Да по субботам. Ему не нравилось, когда она начинала свою возню.

Олег включил магнитофон. Тяжелый рок с лязгом ворвался в тишину, он был сейчас под стать настроению и этому дождю за окном.

Олег не понимал, из-за чего они разбежались. Лидка стала психованная какая-то, да и ему все опротивело, заедались по пустякам, в день зарплаты она его просто изводила - а получал-то ведь всего каких-то пару сотен, может же он потратить что-то на себя, на встречу с друзьями, купить себе носки и фотобумагу в конце-концов... Лида из своих ста пятидесяти никак не могла накопить на пальто, всю зиму ходила в куртке, подаренной тещей, и от этого злилась. Ну и что, он же тоже в куртке, и ничего, не помер. Зато Витька - вот у него все: и одежда, и игрушки, лыжи, коньки, велосипед... Да и не в этом дело-то. Просто они с Лидой, видно, разные люди. Хотя раньше, первое время, так хорошо им было... Это когда еще Витька не родился. Да и потом тоже... И потом. Но не долго.

Он подумал про свой странный сон. Самолет, бумажный город... Ну и сон! Чепуха какая-то... Лето дождливое, безрадостное, не то что раньше, да хотя бы вот не так давно, когда - все вместе на тещиной даче, жарища, комары, ходил с Витькой купаться на омут, надувная лодка, ныряли, Витька радостно отфыркивался, мокрый, тощий, посмуглевший... Лида к ним присоединялась только в часы вечерних купаний. Весь день копалась в огороде, с тещей на пару. На заборе сохли старые перчатки, в которых женщины работали... А по вечерам вместе с Витькой босиком шлепали по горячей пыли, звеня ведрами, возле ржавой колонки ноги вязли в раскисшей глине, длинный тонконогий Витька вешал ведро на зазубрину ручки... Из-за забора улыбалась Лида с такими же, Витькиными, светлыми вихрами и облупленным розовым носом... Лидино худенькое личико, острые коленки с ямочками по бокам... "Худышка моя", подумал нежно, и вдруг разозлился: "кошка, дрянь". Он догадывался, что у нее кто-то есть.

Дважды нарывался по телефону на мужской голос. "Уже завела, успела. Дрянь костлявая... "

Он поднял из-под шкафа самодельную нунчаку, принялся крутить ее, перекидывая из ладони в ладонь - каратэ всегда успокаивало... "Всех бы их поубивал, этих ее, и самой бы врезал... "

Потом смывал под душем пот, и на стеклянной полочке под зеркалом странно не хватало Лидкиной косметики. Не было привычного запаха ее кремов и духов...

Девки, которых приводил первое время, раздражали, все они делали не так, как привык и желал, одни капризничали, другие начинали "выставляться", выламываться, говорить пошлости или традиционно-нежные словечки, вульгарные в общем-то и нелепые, и даже чувство новизны тут не спасало. Не очень получалось, после было противно. Он их молча выпроваживал и распахивал настежь окна - продувал квартиру, выветривал приторный душок чужой пудры...

Теперь он шел, сырая улица влекла его к табачному ларьку, к газетному киоску и дальше, к остановке. В автобусе... В сторону Арбата? Или куда?... В автобусе пусто. Олег закурил... Когда вышел, толпа уже треснула, раскололась. Он ступил в трещину... Ну конечно, он на все это смотрел из автобуса, но не видел, задумавшись...

Сбоку громко спросили:

- Где милиция, есть у нас власти или нету?...

Вот тут Олег и увидел этих молодчиков в черных куртках со свастикой, пацанов и девчат.

Милиционер с рацией прошел мимо, невидяще глядя сквозь толпу. Устал, или просто не понял сбивчивых фраз подоспевшей старушки, шустрой такой бабули. Кивнул, поправил сбоку рацию, ушел. Отряд подростков прошагал через улицу, свернул в переулок. Олег пошел следом. Подростки двинули в рощу, там, между дохленькими липами с болячистыми листьями и хилыми березами ребята плюхнулись на траву. Курили, перебрасывались фразами. Подошла полуодетая девица с сумкой бутылок.

Олег остановился рядом с подростками.

- Ребята, вы чего это со свастикой, как фашисты? - спросил миролюбиво.

- Канай отсюда, дядя, - процедил темноволосый парень с острым кадыком.

- Чего клеишься? - встряла девица в куртке нараспах.

- Интересуюсь, — пожал плечом Олег. — А что, нельзя?

- А ты не фашист, чувак? - зыркнула на него безгрудая девчонка в грязной футболке и шортах. - Чего разбрехался. У нас же социальный фашизм, бюрократический. Сам подумай. А что, сталинские репрессии разве не фашизм? А все остальное? Фальшуга! Речи да отчеты в газетах, а мы рабы. Ни жратвы нормальной в магазинах, ни шмотья, ни медицины, нич-чего... Одни речи: гоп-ура...

- Вот римская империя-то рухнула, - процедил рыжеволосый парень. - И наша империя ой-ёй, что бу-будет! — он по скоморошьи сморщил нос. Паренек слегка заикался.

"Наподдать бы им всем", озлился вдруг Олег. "Мальки развякались. Мой Витька не такой... "

И увидел Витьку. Длинный-то какой стал, худющий, с сигаретиной. В обнимку с той девчонкой. С чувихой. Нагло уставился на него, отца. Нагло, насмешливо, молча. Его девчонка сжимает острыми коленками бутыль сухого.

Олег подскочил к сыну, схватил за плечо, тряхнул, выдернул на середину тропы своего Витьку, со всего маха треснул по щеке. Парнишка отлетел в сторону...

Олег нагнулся, поднимая сына. И тут же ощутил удар. Саданули сзади, по спине, наверно пряжкой ремня, он успел быстро повернуться и отскочить, реакция каратиста сработала... Подростки почему-то драться дальше не стали. Бросились бежать. Витька, вскочив, тоже дал деру. Олег зло швырнул в них своей сумочкой на длинном ремне, ее подхватил на лету рыжий парень, погрозив ему кулаком. Да в ней ничего и не было, кроме нескольких визиток и сигарет, старая надоевшая портативная сумка, черт с ней.

Уж потом, дома, когда злость почти прошла, спохватился. Что он наделал! Там же были визитки нужных людей, на обороте карточек он написал, когда какие с кем у него дела.

Тогда еще не знал, кто руководил всеми этими дурацкими играми подростков со свастикой, и к кому попадет сумка, не знал, что он, Олег, окажется на крючке у мафии.

Телефонный звонок раздался уже через неделю.

- Хэллоу! Олег Владиславович? - жеманный тенор, голубой тенорок. - Нам нужно с вами повидаться.

- А в чем дело? Кому это - вам?

- Вы потеряли сумочку с визитками. Она у нас. Есть разговор. Встретимся в кафе "Петушок" завтра вечером в удобное для вас время. Ведь вечер ваш завтра свободен, не правда ли?

- Откуда вы...

- Совещание у вас закончится в районе девятнадцати, мы за вами заедем.

Щелчок, гудки в трубке. Олегу стало не по себе...

"Немало хлопот доставляли и несознательные граждане, обычно женского пола, пришедшие в парк без должного сопровождения. Издерганные бранью и тычками милиционеры ближе к вечеру, плюнув на праздник, явно "шли на обострение". Действуй они по американским стандартам обращения с полицией, весь парк к полудню лежал бы лицом вниз, руки за голову. "Минут на пять работы", — деловито прикинув на глаз объем деятельности, сказал младший сержант с центральной площадки.

"Оторвались" друг на друге, когда уже темнело. В девятом часу по набережной к летней эстраде помчались фургоны, автозаки, и железный автобус с номером "МНЗ", за которыми, как мальчишки вслед за солдатами, бежали корреспонденты. На самой площадке и прилегающих газонах пограничники бились с патрульными. Однy из лавочек принялись разламывать на колья...

За кинотеатром "Буревестник" толпа разбивала камнями киоск.... "

"Московский Комсомолец"

"... Экономика превратила советского трудящегося человека в отчаянного борца за кусок хлеба. У правительства есть надежда, что борьба за существование отвлечет массу населения от митинговой демократии, а боязнь потерять рабочее место, единственное средство скудного пропитания, сделает нас куда более податливыми. "

"Московский Комсомолец"

"1 июня в ЦПКиО Горького проводится санкционированный митинг против бесправного положения военнослужащих, многочисленных фактов их гибели в армии и на флоте. В митинге участвуют депутаты СССР, РСФСР и Моссовета".

(листок-объявление на автобусной остановке)

"Люди! Мы живем в удивительное время летающих тарелок, домовых, экстрасенсов и советской демократии! Так давайте же прекратим межнациональную резню и будем дружно удивляться!"

(микрорайонная многотиражка)

Лида комкала тряпку, макала в мокрый порошок, крепче терла плиту, светлую, в рыжих разводах возле конфорки. Сквозь кокон усталости и какой-то тупости с трудом различала саму себя, ставшую пыльными гранями стен, предметов, магазинов, улицы, конторы... Все, что копилось годы, вдруг сорвалось и придавило... Спеленало душной тиной отрешенности... Да просто она отключилась, перестала что-либо воспринимать, мучиться, думать, будто внутри нее сгорела проводка, как это бывает в электросети. И нужен электрик.

То, что Олег все последние годы был неласков с ней, ожесточен, и все их отношения выливались в отвратительные дрязги из-за вечного безденежья, скудости быта, и то, что мама, всегда немногословная и озабоченная, мама вдруг заявила: "Хватит, напомогалась, сколько можно, и вообще у меня теперь вторая молодость", и, ярко размалеванная, с немыслимой прической, умыкнулась в санаторий с каким-то своим Суреном Артемовичем, а потом еще развод, разъезд, закидоны Витьки, который стал пропускать школу, исчезать из дому, — все это теперь Лиду "не колыхало... " Модное словечко "транс"... Может, и транс... Если уйти в труд - бытовой, служебный, все равно какой, лишь бы тело двигалось, на этом и сосредоточиться, и не думать, не думать, не думать... Зарыться в труд, в эту грязную плиту, которую вчера ночью залили чем-то Витькины друзья, и терзать эту плиту, пока не заблестит...

Она слышала долгий телефонный звонок... Ну до чего неистово звонят... Подошла. Молча выслушала хрипловатый в трубке голос Олега. На расспросы - никак не могла взять в толк, о чем это он, - промямлила что-то в ответ неопределенно. Хотелось поскорее уйти от этого голоса. Бросила трубку, быстро сунула ноги в сапоги, схватила куртку и сумку. Магазин - вот выход. Когда захлопнула за собой дверь, снова услышала приглушенный зов телефона... Лифт - как по заказу, ждет, узкая высокая карета с услужливо распахнутыми дверцами. "Бывают ли кареты с кнопками, ну как здесь?"... Двор, детская площадка, тоскливо слоняются у качелей женщины с малышами, невыразительные, в одинаковых "дутых" пальто, как близнецы, как небольшое стадо с приплодом. Свернула на улицу, по которой текло такое же человечье стадо, на узкой полосе шоссе колыхались грязные отары машин. Она равнодушно скользила взглядом по лицам, вывескам, изгибам улиц. Рядом кто-то давно уже шел, окликал, пытался заговорить, она не замечала.

- Девушка, вы меня слышите? - прозвучало над самым ухом.

Лида даже вздрогнула, до того неожиданно прорвался сквозь уличный гул этот настойчивый низкий голос. Пришлось поднять голову, чтобы увидеть лицо — высокий, жилистый, темные глаза с прищуром, лет тридцати пяти на вид, одет по моде...

- А в чем дело? - Лида пожала плечом, отвернулась, помедлив возле магазина. Покупать, вроде, нечего, дома все есть.

- Девушка! - опять прогудело над ней. "Тьфу ты, он еще здесь. Вот балбес".

- Девушка, вы верите в чудеса?

- Какая я вам девушка, - огрызнулась Лида. - Отстаньте.

- Хотите чудо?

- Ну вас.

- К вашим услугам мой "мерседес", - мужчина кивнул на стоявший поодаль обтрепанный "Москвич". - Хотите в ресторан?

Лида фыркнула.

- Ничего себе, заявочка. Отстаньте, милицию позову.

- Есть деловой разговор, - мужчина понизил голос. - Можешь хорошо заработать. - Задушевный, "свойский" тон. - Ты же красивая, тебе шмотки нужны, косметика, хороший парикмахер, верно? Я говорю как представитель кооперативного салона...

- А, вот в чем дело, так бы и сказали, - отозвалась Лида. - Наверно, что-то вроде манекенщицы, рекламировать продукцию, или в этом роде?

- В этом роде, не удивляйтесь, это интересно.

Лида не удивилась, и действительно стало интересно, конечно можно было не поверить и отшить этого типа, конечно даже надо было так и поступить, но ей хотелось наделать глупостей, и наплевать на все вообще...

- Мы о тебе все знаем, - сказал тип.

Они уже подходили к машине.

- Кто это "мы"? - спросила Лида.

- "Мы" это наша организация. Кстати, Лида, меня зовут Влад. Садись. - Он распахнул дверцу машины. - Ну же, не стесняйся.

Влад подтолкнул ее, и Лида, нагнув голову, втиснулась в низкий проем, плюхнулась в кресло.

Влад сел за руль.

Они ехали в центр. Улицы, мелькавшие за окном, оказались не такими уж унылыми.

В ресторанчике, мягком и уютном, как кресло Владова автомобиля, мерцали светильники-вертушки, от которых порхали по стенам цветные блики-мотыльки. У Лиды закружилась голова от этого мелькания. Из угла, куда они сели, хорошо был виден экран видиомага с эстрадным клипом. Официант принес шампанское и орешки, хотя Влад ничего не заказывал. Зальчик был полупустой - лишь несколько девиц в модном макияже и молодые (а может, моложавые) мужчины какого-то рокеро-брейко-панкового вида, но в брюках как у воинов-интернационалистов. У всех на шее небрежно - так, бусы, пустячок - болтались массивные черные цепи, вроде тех, какими пристегивались наручники в фашистских и сталинских застенках.

- Подожди, я сейчас, - сказал Влад, и пошел в комнату за стойкой.

Мужчины и девицы свойски кивали ему. Влад вернулся через четверть часа.

- Пардон, дела, - бросил Лиде. - Мы тут все люди деловые. Хочешь кофе с коньяком? Так вот, есть для тебя, деточка, работка. Только не дергайся заранее, молчи и слушай. Там такие, как ты, нужны: скромные, не потасканные, твоих лет (шалавы малолетние не котируются, их всюду как собак, от них жди неприятностей), с образованием и семейно-материнским стажем. Гейши, понимаешь? Интеллект плюс обаяние, и стройная фигурка. А зарплата тебе будет тысяча в месяц, плюс фирменные шмотки, макияж и лучший парикмахер бесплатно. Тихо, молчи. Не удивляйся. Я понимаю, ты в шоке, но ты же ничего не знаешь. Повторяю, это кооператив, недалеко, в Средней Азии.

- Угу, прям рядом, за углом, - мрачно сострила Лида.

- Родным объяснишь, что долгая командировка, - продолжал втолковывать Влад. - Да им все равно не до тебя. Сына пристроим в лучший "пансион" закрытого типа, самый престижный, туда, где дети власть имущих. А ведь сына тебе спасать надо, деточка, он в нехорошей компании, там наркотики и все такое, так что думай. Смотри, не проворонь сына. Ох, мальчишки — страшное дело, детская смертность у нас в Союзе на первом месте в мире, а сколько их гибнет в армии. В страшное время живем...

В блестящих глазах Влада переливчато играли блики от светильника. Лида отхлебывала шампанское, пьянела, разглядывала Влада, вслушивалась в его низкий голос, и ощущала, какая уверенность и сила исходят от этого мужчины. Ведь он совсем не похож на Олега, он настолько другой, и возможно он тот самый "настоящий мужчина", о котором ей мечталось в юности... А Влад вещал:

- Такое выгодное дельце, это же мечта многих, но не всем обламывается счастье...

- Да у вас там что, мафия что ли? — хмельно спросила Лида...

Он так и не понял, чего они от него добивались. Может, пугнуть хотели для начала? Олег все бросил и сбежал. Здесь, на далекой стройке, он решил выждать, пока их там всех не переловят... Уволился, капнул на них в милицию, и дал тягу. Удрал на первом попавшемся поезде. Сошел на станции с названьем "Стройка". Его быстро оформили рабочим, благо все умеет. В кадрах Олега ни о чем не спрашивали. Заполнил анкету. Похоже, рады были. Администрация предупредила, что много работы, плохо с жильем, люди дошли до ручки, сообщила о случаях пьянок, воровства, и взяла с него слово, чтобы ни-ни, что надежда на его сознательность. Пообещал. Определили Олега в молодежную бригаду. Бригадира не было, заменявший его прораб Петрович сказал:

- Холодков-то наш, бригадир-то, вишь, в командировке еще. Ну идем. В общежитии койка есть, освободилась, вишь, по случаю, ты везучий. Спецодежду возьмешь там, - махнул рукой в большой брезентовой рукавице налево, в сторону облупленной хибары и кучи вагончиков. - Вообще, с кадрами у нас плохо. Сбегают все чего-то, — доверительно сообщил. — А Колина бригада лучшая. Они даже свой театр сварганили, играют на досуге. Развлекаются. Зачем стараются, сами не знают, кому нужна эта паршивая стройка? — он пожал плечом.

Проваливаясь в темную жижу, Олег побрел за спецовкой. Прораб шустро семенил рядом, маленький и щуплый, как подросток, старикан. Откуда-то издалека его окликнули:

- Эй, Петро-ович! Поди сюда-а!

Прораб сплюнул и пробурчал:

- Опять, небось, чего-то сперли. Тьфу, опостылело!

И неторопливо побрел прочь.

Олег, весь в грязи, добрался до бытовок и спецсклада. На душе было непривычно легко. Так запросто избавиться от всех проблем, тревог, от бестактной памяти! Везучий и вправду! Сейчас ему хотелось возиться в этой грязи, таскать кирпичи или что ему там поручат, забивать, красить, замазывать цементом, потеть, наломаться за день до боли, до одури, пожрать в столовке и уснуть до рассвета, до начала смены... Вот именно, заснуть в общаге на казенной койке ему теперь необходимо...

Когда, одетый в робу и негнущиеся толстые штаны, с трудом брел к недостроенному дому, то и дело вытягивая из вязкой грязи сапоги, мимо проехал самосвал со стройматериалами. Двое в дубленых тулупах, сидевшие в кузове на куче радиаторов, взглянули на Олега пристально и настороженно. Он не обратил внимания, но потом, пройдя метров десять, зачем-то оглянулся. Самосвал буксовал в грязи. Те двое все так же сидели и смотрели ему в спину. Заметив его взгляд, отвернулись... Потом, позже, он вспомнил про это.

Пока дошел до дома, выбился из сил. Сел на сваленные в кучу двери и стенки из ДСП. Вынул из кармана робы сигарету, затянулся. Сощурясь, засмотрелся вдаль, откуда пришел. Пейзаж безотрадный. В бурых тонах. Увязший в буром самосвал, его толкают четыре темные фигуры. Но вот машина сдвинулась с места. Два темных силуэта метнулись в кабину, другие вскарабкались в кузов...

Олег бросил окурок, поднялся, вошел в проем подъезда, заляпанного цементом и краской.

- Эй! - проорал, - есть тут кто живой?!

***

Зеленый звон горячий... Трава... Густая, как ворс, прыгучая.. Это кузнечики в ней прыгают и звенят! Трава почти по пояс - это ему-то, с ростом метр девяносто... Он путается в этом цветущем ворсе - разноцветно пылающем, душистом! Он идет босиком и вдруг нащупывает шершавыми ступнями тропку, узенькую. Николай знает, куда она ведет — к речке с белым песчаным пляжем, выгнутым, как лошадиное копыто, к "копытке". Тогда ему, дембелю, все это представлялось чудом! Раскаленный белый - кварцевый - песок так и жжёт, хорошо плюхнуться на него мокрым, прохладным после речки телом, ох, до чего же хорошо!..

Сейчас, стоя на втором этаже универмага в маленьком пыльном Угличе, где оказался проездом, он глядел в окно и думал, почему-то, о том лете, еще тогда, лет семь-восемь тому назад, первом его сезоне отдыха после армии. Он тогда у друга гостил. Виталька, друг армейский, невысокий, смуглый, его радушная мама, оладьи с клубничным вареньем, парное молоко; клубами пламени - кусты красной смородины в саду и свежая клубника с грядки, и бесконечные разговоры Николая с Виталькой обо всем на свете... В это лето они поступили в геологический...

Поглядывая в немытое окно, он увидел внизу худенькую девушку в клетчатом пальто. Она размашисто шагала в сторону гостиницы. Лихо смахнула с головы капюшон, спутанные волосы рассыпались по плечам. Лицо - решительное, сосредоточенное. Когда Николай вышел на улицу, девушки уже след простыл. У него еще было время до прибытия "Икаруса", да чего там, масса времени! Погруженный в свои думы, он стал слоняться по городу.

Солнечные полосы частоколом перечеркнули булыжную мостовую - как поле тем летом на даче (по ночам за оклеенным бумагой низеньким потолком отчаянно скреблись мыши, почти выбивая лапками чечетку, так, по крайней мере, казалось до одури накупавшемуся за день, обожженному солнцем, уже засыпающему Николаю) - как тротуар в Москве первое время после поступления в институт, как... Впрочем, не все ли равно?

Он приостановился, залюбовался церковкой, устремившейся ввысь вроде ракеты, с куполом, напоминающем нос космического корабля. Зашел внутрь. Служба уже кончилась, старушка за темным деревянным столом слева от входа пересчитывала деньги, свечи и иконы, отпечатанные типографским способом и вставленные в витые железные рамки. Николай стал рассматривать лики святых на стенах, деловито глядевшие из скафандров своих сияний. Через залу прошел бородатый молодой священник и скрылся за внутренними дверями слева от алтаря. Старушка поднялась из-за своего стола и, взяв швабру, принялась мыть пол. Она двигалась как автомат. Со стен, будто с телеэкранов, за ней наблюдали внимательные глаза. Николай подошел к своему тезке в центре экрана и, кивнув ему, мысленно попросил организовать встречу с той девушкой. Ему показалось, что Чудотворец чуть прищурился в ответ.

На улице было пасмурно. Проехал, бухая разбитыми бортами кузова, грузовик. Полная дама тянула за руку ревущего ребенка. Посреди дороги стояла лошадь, задрав хвост, из-под которого мягко шлепалось на асфальт что-то объемное, приятно пахнущее дачей. Девушка в клетчатом пальто, согнувшись в три погибели, тащила здоровенную сумищу... Та самая девушка - узнал Николай. И пошел к ней. Сблизи она не так уж ему понравилась. Простенькое миловидное личико. Ничего особенного. Пожалуй, чересчур серьезное, напряженное, даже чуть затюканное выражение, это ее не красило. Он покровительственно усмехнулся и, обойдя сзади, ухватился за ручку ее сумки.

- Девушка, помочь вам?

"Уважаемая редакция газеты! В День Победы 9 мая проходя по улице Герцена, я наблюдал следующую картину: на пороге магазина "Молоко" стояла рослая продавщица и пыталась сдержать толпу покупателей, напиравшую на нее.

- Куда прете? В магазине нет ничего. Остались одни продавцы! - урезонивала она.

В связи с тем, что этот последний аргумент она приводила в исторический день, невольно подумалось: неужели 27 миллионов советских людей полегло в прошедшую войну только за то, чтобы их дети и внуки ничего (кроме мышиного помета) не находили в московском магазине через 45 лет после победы во Второй мировой? В то самое время, когда бывшие побежденные в освобожденной нами Европе процветают?.. Такое сопоставление невольно порождает вопрос, на который рано или поздно придется ответить перед историей и перед судом народа: кто же довел наш народ до такой жизни? Если, конечно, такие повседневные картины можно вообще назвать человеческой жизнью?!

С уважением, М. И. Руденко, инженер. "

/"Московский Комсомолец"/

Как всегда, спешит она с утра в свою редакцию. Стоит опоздать - и опять пойдут косые взгляды, нарочито сочувственные охи-вздохи уже восседающих на местах коллег. Последнее время именно на нее ополчился почему-то "наш дружный коллектив", как говаривает записной шутник Алик Невский; впрочем, в этом коллективе, в их отделе, всего пять человек. Почему - на нее, чем не угодила?... Такие мысли толпятся в голове, пока Аня летит к автобусной остановке.

Да и не одна она, все торопятся; час пик.

Еле втиснулась в автобус, сумочка застряла в толкучке меж чужих спин, натянув ремешок на ее плече. Дернула с силой, выручая сумку... паренек, каланчей стоявший сбоку, даже оглянулся... И Ане снова, в который раз, вспомнился тот самый парень, случайный знакомый...

Видела Аня его лишь раз, и то недолго - тогда репортерская судьба ее забросила в Углич. Напоследок накупила она там редких книг, каких в Москве не найдешь, а в районах продаются, и собралась на вокзал. Пришлось заодно купить и "емкость": дерматиновую сумку под книги. С трудом поволокла ее на вокзал, благо он рядом с гостиницей; в одной руке громоздкая сумка, в другой - дипломат; тащит через силу.

- Девушка, помочь вам?

Кто-то деловито подхватил ее сумку. Рослый парень, без шапки, лохматый... Потянулся и за дипломатом.

- Спасибо, это я сама...

На ходу глянула на молчавшего парня: серьезный, смирный, без обычных улыбочек. Обратился к ней как-то запросто, как к старой знакомой... Идет, на Аню не глядит. Она еле поспевает, (он шагает так размашисто!) Хорошо, что вокзал скоро... У парня строгий профиль, только светлый вихор по-мальчишески разлохмачен ветром. День весенний, ветреный, прямо в лоб дует откуда-то с речки.

"Чудной какой-то", подумалось Ане про спутника, но сразу возникло доверие к нему. "Не чудной, а свой, свойский", - уточнилось в душе, и неожиданно выпалила:

- А не учились ли мы случайно в одной школе?

- Возможно, - отозвался парень. - Я - в четырнадцатой Москворецкого района. Я ведь тоже москвич.

- А откуда вы знаете, что я из...

- Так вы же на вокзал, верно? Домой собралась? - он перехватил сумку другой рукой. - Весомо!

- Книги, - пояснила Аня. - Накупила тут.

- Я уж понял, - заметил парень. - Так тянут только книги или камни, образцы. Я ведь геолог по специальности.

- Или драгоценный металл, - подхватила Аня. - Скажем, сразу после ограбления банка.

- Ах, даже так? - парень приостановился. - Тогда прошу за мной, гражданка. В переулок, там отделение милиции... Придется вас задержать.

- Не остроумно, - фыркнула Аня. - Лучше расскажите, что это за церквушка, вон, синяя.

- Вон та? Шестнадцатый век, шатровая церковь, - оживился парень. - Тут много такого. Особенно в старом городе. Вообще, люблю Углич...

- Мне тоже понравилось...

- Вы заметили, — живо стал рассказывать спутник, словно почувствовав себя гидом, - в старом городе все деревянные, сплошь частные домишки, дворики с воротами. Улочки узкие, есть еще колонки на углу. А часовен и церквушек действующих тьма! Знаменитая "Церковь на крови". Вся история тут.

- Прелесть, - заметила Аня. - Не то, что в новых районах.

- А в новых, ну, конечно, наш часзавод, продукция на экспорт, типовые дома как соты, и так далее.

- Это я знаю. А вы скоро в Москву? — без особой связи спросила Аня.

- Вот и дошли, — не отвечая, кивнул парень на здание вокзала.

- Спасибо...

Аня хотела подобрать слова посердечнее, но парень быстро перебил:

- Пустяки. Я тебя в вагон уж посажу...

Они вышли к поезду.

- Как зовут?

Аня назвалась.

- Запомню. Может, встретимся.

Парень втащил за Аней сумку в купе. Они вышли в коридор

- Так и не сказал, когда в Москву-то вернешься.

- Я? В Москву? - впервые парень рассмеялся. Лицо его, чуточку конопатое, стало вдруг по школьному знакомым и милым от этого смеха. - Да я же только у-чился в столице. А сегодня я не там, а на стройке...

- На какой стройке? — не поняла Аня.

- На далекой стройке, Анюта, — назидательно-ласково протянул парень. — На далекой. Тут я проездом.

От улыбки пропала в нем вся спокойная строгость, которая, впрочем, очень шла ему: высокому, с круглым лицом и каштановой шевелюрой... Отметила все это Аня уже в поезде, думая на досуге о парне. Не странно ли? Даже не знакомы толком, всего-то шли рядышком минут пятнадцать, а запомнился. Надо же.

Вот и теперь, в переполненном автобусе, невольно подумала она о случайном углическом знакомом. ... Эти загадочные слова о далекой стройке... - вдруг очень остро ей вспомнилось на бегу. И вспомнилось недаром, ведь и ей вот-вот предстоит поездка на стройку. А вдруг да там и встретятся они?... Да, вроде бы, снова ей всучивают далекую, скорее всего, командировку.

Опять ее пошлют, а не кого-нибудь еще... Ох, и надоел же этот репортерский хлеб, из поездок прямо не вылазишь! Тяжелый хлеб для юной женщины с далеко не атлетическим сложением. Тут надо силу и выносливость, чтобы штурмовать идущие раз в сутки на боковых ветках местные поезда, чтобы добираться на попутках, зимой и в распутицу, в районную даль; ночевать в заброшенных "домах колхозника" или в неотапливаемых клубах... Тут надо бы солдатские прямые плечи и крутые мышцы. А она, увы, не занималась с раннего детства спортивной гимнастикой.

В небе, смогово желтом московском небе рвано летят, пасутся предзимние облака.... Внизу, по улице летит Аня, запыхавшись, к себе на работу. Рваными такими же обрывками мешаются в ее душе, на бегу, как всегда, мысли и чувства.

С такой мешаниной в башке влетела она в редакцию. Все — давно на местах, глянули на нее осуждающе. Все ясно! Сейчас опять начнется вчерашняя волынка с тем письмом от группы рабочих и с запросом. Корреспонденту полагается выехать на место и разобраться.

Почему все они молчат?... Сергей Львович, старейший сотрудник отдела, заочная кличка "Пастор", зловеще покосился на нее и снова уткнулся в свои бумаги. И ни слова... Что-то наверняка уже знает. Вот он вздохнул демонстративно, с кислым видом; вздох его на слова можно перевести так: "о-ох, грехи наши... человек должен не роптать, не брыкаться, а подчиняться приказам свыше... " (есть ли, интересно, приказ о моей командировке или нет?)... Вот он еще выше воздел куцые кустики бровей, на длинном лице обозначилась его всегдашняя мина - чванливо-постное выражение, обида и важность, - и повторил: "охо-хо... " С подчеркнуто занятым видом зашуршал на столе бумагами. Тут его вызвали к шефу, и, взяв одну из бумаг, Пастор деревянно зашагал к двери. За боковым столиком что-то отстукивает на машинке Алик Невский. Не отрываясь от печатанья, он бурчит:

- Пошел старшой... Сейчас Пастор на тебя накапает, будь уверена.

- Пусть капает.

- Придется ехать, сеньора. Помочь людям святое дело.

- Вот и помогай, - огрызается Аня. — Почему опять мне ехать? Почему бы не тебе?

- Я бы не прочь, - морщит нос Алик. - Но соцсоревнование, взаимоотношение, моральный климат, это по твоей части. Разве нет?

- Ну и что?

- Как "что"? Твоя тема. А у меня другое амплуа. Ты что, первый год замужем?

- Сто лет я замужем и у меня скоротечная чахотка. Еще за ту поездку не отчиталась... Устала, не могу.

- В общем, приказ, слыхать, есть. Готовься...

"Дело, видно, решенное", поняла Аня, "надо снова собираться в дорогу". А ехать сейчас так не хотелось...

Вернулся Сергей Львович. Положил перед Аней письмо с неизвестной стройки, запросы в партком и главк, переписку, из которой ничего не ясно, резюме шефа... Конечно, все надо проверить на месте.

- После обеда зайдешь к шефу, - передал Сергей Львович. - Пойду подымлю...

И снова вышел, доставая из кармана сигареты.

- Пастор отбыл, - объявил Алик.

- Творить молитву... - хихикнула молоденькая сотрудница-стажерка.

- Ну, если перекур считать молитвой, - то...

- То все мы верующие, - прозвучало из глубины комнаты. Сиплое контральто принадлежало Любе, с обесцвеченными волосами хрупкой дамочке, второй по старшинству в их отделе; уж вот кто курит, так курит!... Ане представилось, как по-черному всегда дымит Люба на всех лестничных углах всех этажей их здания, басовито ведя при этом беседы с коллегами, на что уходит две трети ее рабочего времени.

- А я не курю, - пискнула студентка-стажерка.

- Тогда вы единственная атеистка среди нас, - галантно, на "вы" ответил Алик. - Одна среди всех. А, впрочем, еще вот Аня...

Но Ане было не до общего трепа, обычного в этот час в их отделе. Она пробежала глазами листок письма. Написано коряво, от руки. Желтый листок в жирных буквах с пробелами: видно, в шариковой ручке кончалась паста. Простое письмо о неразберихе и показухе на стройке, строительстве жилых зданий, неразумной системе расценок. Судя по письму, тут было все: и злоупотребление с нарядами, спайка, круговая порука снабженцев, прорабов и, частично, администрации, и, напротив, раздоры, конфликты между прорабом и бригадиром.

Оглянулась на коллег. Треповое настроение иссякло, все углубились в работу. Пастор вчитывался в корректуру, Невский азартно отстукивал репортаж о новой технологии сооружений, то и дело запуская пятерню в белесые кудри и приговаривая: " так, так, так... " Даже Люба, после нового перекура, деловито прошла мимо Аниного стола, опахнув ее густым духом табака и кошачьей мочи (французских новомодных духов) и уселась вычитывать гранки.

Любе что! Ей не ехать. Ее не шлют - возраст, дети, и так далее. Хотя, что это за возраст: сорок четыре года? Не очень-то она подчеркивает свой возраст, когда в привычных мужских компаниях дымит и пьет по-свойски, на равных. Повидала виды тетенька: сама пигалица, но с густым контральто, в котором звучит этакий апломб ("гормоны", - язвит на этот счет Алик Невский), любительница компаний и вечеринок. Веселится, пока ее пожилой муж, опытный литератор, правит ее статейки и сидит дома с детьми! Вот ее не шлют, жалеют. Да просто пишет она плохо, вот и не шлют! А ей, Ане, отдуваться за всех. А как же! Ведь она одна "на ходу" в их отделе. Молодая, не семейная. Стало быть, легка на подъем, а это - мотив серьезный. И материалы ее - резкие, без "воды", все по делу, и вообще, как отмечает Олег Невский, "она у нас заядлая"; устала, измоталась, но этого никто не замечает.

Теперь придется работать с этим злосчастным письмом. Представила — нудные дебаты с администрацией стройки, беседы с рабочими, возню с техдокументацией... А каков будет результат? В лучшем случае - заметка строк в сто пятьдесят - двести, да еще сумей подать материал, повернуть по-новому, как-то интереснее, острее эту вообще-то обыкновенную историю.

Что ж, тянуть нет смысла. Аня оформила командировку, заказала билет на вторник. Достался только общий вагон, других уже не было. И заспешила домой собираться.

"По поручению группы ветеранов войны, проживающих в микрорайоне N2 Ленинградского района столицы, выражаем возмущение программой правительства. Многие из нас страдают различного рода заболеваниями. С каждым годом число ветеранов тает. А деньги для увеличения нам пенсий до сих пор не найдены. Зато нашлись резервы для увеличения зарплаты партаппарату... "

/"Московский комсомолец"/

" Политика погубила культуру. Образовалась официальная система ценностей, насквозь пропитанных идеологией. Литературные журналы утратили позиции эстетические и превратились в уличных ораторов. Искусство стало орудием идеологической борьбы. Литературные баталии переросли в базарную ругань по принципу "а ты кто такой?" Когда зажимаем и уничтожаем талантливых писателей, мы теряем все. Советская литература всегда страдала засильем одних и тех же бездарных официальных авторов, которых издают по всяким посторонним соображениям... "

/"Московский комсомолец"/

После долгой дороги в битком набитом вагоне, после ночевки на жесткой полке, отчего тело ныло, как отшибленное, наконец-то вот она здесь - в северно-русском этом городке, а вернее, просто в рабочем поселке - рано-поутру, когда идет в цехах пересменка. Бытовки-вагончики в беспорядке, как детские кубики, раскиданы посреди глинистых хлябей и котлованов. Вознеслись жирафьими шеями ажурные краны - издали они эфемерны и полосаты. А поблизости, вокруг Ани, пробирающейся к стройке, скреперы, бульдозеры, обычная техника. Все это понемногу оживает. Словно разминаясь после сна, покачиваясь, начинают двигаться стрелы кранов. Над дощатыми бытовками стройучастков — сизые дымки.

Пробираясь к беленому зданьицу конторы, Аня чуть не увязла в каком-то тягучем разливе, вроде застывающей лавы: битум? Мастика? Черт его знает, что это такое. Ясно лишь одно: это хаос и беспорядок, или (по Невскому) сплошная безобразия...

Выбралась из липкого месива, выскочила на бугорок. Оттирая на ходу джинсы, чуть не врезалась в бульдозер, намертво погрязший в провале почвы. "Тьфу, черт! Тут надо балансировать, как клоун в цирке".

Наконец, набрела на тропу, вышла к зданию конторы, где в окнах еще желтел электрический свет.

Вошла.

- Вы в отдел кадров? - встрепенулась вахтерша у входа. - Жилья у нас нету, учти. И бытовки все заняты... Смотри. А то только ходют даром туда, сюда... Ну, подымись на второй этаж.

Сказала и опять сникла, как заснула. В теплом платке поверх ватника, с усталым лицом.

- Да нет, я из газеты.

Вахтерша ожила. В глазах - любопытство, вопрос.

- А зачем к нам? А кто нужен-то, к кому? Все равно, подымись ты, милая, наверх... Но только никого еще нет.

На втором этаже и впрямь было пусто. Вдоль узкого коридорчика все двери были одинаковы, как солдаты в строю.

В темном узеньком коридоре Аня примостилась в углу между запертой дверью "замнача" и подоконником.

Какая-то разбитость во всем теле, озноб, усталость мешали сосредоточиться. Мысли разбегались, хотелось спать. Но вот - гулкие шаги по коридору, женщина в меховой шапочке (секретарь, видимо), подошла к двери, достала ключ.

- Здравствуйте, - Аня старалась говорить бодро и четко.

Женщина вздрогнула:

- Ох, как вы меня напугали.

- Извините. Я из газеты, корреспондент. Хочу задать несколько вопросов Василию Николаевичу.

Та приветливо улыбнулась.

— Проходите. Басовский будет позже, у него сегодня, вообще-то, совещание. А мы вот с вами чайку сейчас попьем, согреемся. Ветер-то какой. Давно приехали? Может быть, сначала побеседуете с главным инженером? Он будет через час...

Разговоры с Ниной Васильевной (секретарем Басовского), с главным инженером, который ознакомил Аню с кое-какими документами, а затем и с самим Басовским все-таки кое-что прояснили, хотя и были эти разговоры сначала уклончивыми. Но вскоре очень уж юной и неопытной стала казаться собеседникам корреспондент, даже беззащитной какой-то, - и вопросы, вроде бы, не такие задает, и в блокнотик ничего не пишет, наивная. Незаметно для себя разговорились, перешли на обыденные житейские темы, вот и о стройке заговорили, сообщив вдруг такие подробности, о которых вовсе на следовало упоминать при представительнице прессы. Аня ведь даже убрала свой блокнот, много ли она запомнит (кто мог знать, что в ее сумочке включен магнитофон?).

Началом дня Аня была довольна. К тому же, где личному распоряжению Басовского, ей отвели комнату в единственной гостинице для заезжих специалистов и ревизоров, куда и отвезли на начальственной "Волге".

Умывшись и переодевшись с дороги, Аня юркнула в постель и проспала до следующего дня.

Но до аэропорта не доехали. Влад гнал машину по магистральному шоссе, в приемнике звучала эстрада, и Лида, прикрыв глаза, думала о прожитом: "Зря, все зря, глупые мечты и жертвы, жизнь среди какой-то суеты... А ведь я не люблю их всех, кого принято считать родными... Это, наверно, ужасно... " Вдруг почувствовала, как Влад напрягся и сбавил скорость. Глянула в окно. Впереди - неразбериха. Танк, другой... Еще... Не то дым, не то пыль черная клубами, навстречу их машине, люди, толпа, вооружены некоторые, кони, конная милиция... Захлопали выстрелы...

Влад свернул на боковую дорогу. Через четверть часа их остановили гаишники, проверили документы. На вопрос Влада, как доехать до аэропорта, сказали, что нельзя, оцеплено. Ни один аэропорт столицы не функционирует. Все блокировано забастовщиками - на сей раз бастует МАПУС: Международная Ассоциация Профессиональных Угонщиков Самолетов, есть такая... А танки? Ну, эти из Прибалтики прорвались. А сейчас назад над нами пронеслась баллистическая ракета - ее кто-то в Кувейт забросил, но что-то не сработало, и она теперь над материками носится как угорелая...

Влад вел машину сейчас не спеша, сворачивая, как показалось Лиде, наугад. А куда торопиться? Железную дорогу лихорадит -катастрофы, забастовки... На Среднюю Азию теперь поезда вообще не идут...

- Будем добираться пехом, то есть колесами, - жестко проговорил Влад.

- А бензина хватит?

Не ответил.

- Не возьму в толк, что творится? - сказала она, просто чтобы что-нибудь сказать. - Танки, ракеты, стрельба...

- С Луны свалилась? - рявкнул Влад. - Резня идет, Прибалтика погибла, по всей стране уже началось, а ты?

- А я? - она выпрямилась, кулаком трахнула по приемнику. - А я вот такая. Останови машину. Ну, останови!

Влад удивленно воззрился на нее.

- Ба, спятила! Да чего ты...

- Ничего не хочу. Все надоело. Тормози, не то стекло вышибу!

Лида заозиралась, ища тяжелое и не находя.

- Ну и крутая же курва, - властно и мягко произнес Влад. - Успокойся, все в норме. Я с тобой.

Грубое слово в ее адрес, казалось, вдруг поменяло свой смысл, произнесено оно было страстно, требовательно и печально, будто в момент близости... Лида растерялась, все в ней нежно дрогнуло и обмякло... Захотелось откинуться на спинку кресла, закрыть глаза... Но тут же собралась, заставила себя искоса глянуть на него, надменно и нахально, поджать ноги, выставив коленки в белых колготках - "курва так курва, сыграю роль, сыграю на его нервишках... "

- У меня в сумочке баллончик с нервнопаралитическим газом, - соврала, роясь в сумке и зло поглядывая на Влада.

Он рыкнул, не отрывая глаз от дороги:

- Ты сама нервнопаралитическая.

Помолчав, Лида спросила:

- Раньше у тебя не было крутых курв?

"Жигули" свернули на узкую, вроде проселочной, дорогу. Накрапывал дождь, вбивая в ветровое стекло бусинки воды и делая влажные тропинки. Влад посмотрел на нее яркими, поблескивающими как горячий борщ, глазами и сказал, усмехаясь:

- Ох, дождешься...

- Как быстро все изменилось в стране, - перевела она разговор, глядя в окно и замечая, что въезжают в рощу, в перелесок, в лес. - В один день все смешалось, все переменилось...

- Не только в стране, но и в машине. Бензин-то кончился. - Влад осклабился и вылез, обошел "Жигули" вокруг и распахнул ее дверцу. - Прошу, мадам. Я же говорил, дождешься...

Она вышла из машины и распрямилась, потягиваясь. Ладонями растрепала свои волосы, прогнулась назад, распахнув куртку и выставляя обтянутую вязаной кофточкой грудь. Плевать на Влада, она похвалялась собой перед деревьями, перед мелким дождиком, перед серым небом...

Влад обошел ее точно так же, как - минуту назад — свою машину, отодвинулся, исчез, приблизился сзади, спиной она чувствовала его... Молча постоял, обдавая горячим духом пота и бензина. Крепко сжал ее руки выше локтей, привалил к себе, слегка сдавил ее плечи, ласково задышал в затылок. Нежный, робкий, милый, он просто стоял за спиной и дул в затылок, несмело трогал ворот ее куртки, а ей было жарко под дождем и радостно, и казалось, что ничего другого в жизни не было и не будет и что она свободна и любима, как Жанна д'Альбре, королева Наваррская, преодолевшая невзгоды... Она была королевой, временно получившей свое счастье и не желающей сейчас думать о будущем... Хотя, Жанна Наваррская очень даже думала о будущем и, особенно, о сыне. Не то что она, Лидия, которую только что вовсе не по-королевски обозвали, а сын неизвестно где, среди танков и пальбы...

Лида с силой рванулась. Лягнула Влада, выкрикнув:

- Сволочь! Где мой сын?!

Бросилась бежать не разбирая дороги. Влад догнал, крепко схватил за куртку, быстро заговорил:

- Твой Виктор сейчас с отцом. Пойми. Твой бывший супруг серьезно взялся за воспитание сына, формирует его личность. А танки далеко не уйдут, ничего там не случится. Надо вернуться к машине.

- Это правда? - Лида заглянула в его хмурое лицо. Так захотелось поверить, поддаться, не думать ни о чем, лишь улыбаться и слепо доверять этому сильному и ласковому мужчине... Все переложить на него...

Влад подхватил ее на руки и понес через бугристую, всю в бурой слипшейся хвое, местность. На поляне, куда вскоре вышли, мелкий ельник был поломан. Поблескивало крыло самолета. Сам самолет, наполовину скрытый недостроенным шалашом, походил на древнюю неведомую птицу. Рядом жег костер заросший щетиной парень. Увидав Влада с Лидой, бросил мрачно:

- Меняю самолет на еду. Никто не берет за деньги, вот твари, полгода, ни одна страна, зря угнал, даже ментам не нужны самолеты...

- А предлагал? - поинтересовался Влад.

- Ну.

- Ладно, беру. Подбросишь в Ташауз...

Мужчина в пегой робе поверх свитера склонился над керамзито-бетонной плитой, ловко прицепил ее к крюку экскаватора, выпрямился, и, задрав голову, что-то проорал, махнув рукой. Стрела поползла вверх, и массивная плита, покачиваясь, стала подниматься.

- Эй, где там Коля?! — истошно завопили из будки, пытаясь перекричать ветер.

- В третьем, на этажах! Он сегодня столяр! - гаркнул рабочий.

- Ну ла-адно, трудись! - донес порыв ветра. Прораб, маленький, тщедушный, в очках и синем беретике, надвинутом глубоко на лоб — это он вопил из-за будки - поднял ворот ватника и, сутулясь, пошел через ухабы и навалы досок к стоящему торцом почти готовому дому. Вошел в подъезд, закурил. Покряхтывая, заглянул в квартиру слева. Она была еще без дверей. Там работали две девушки - паркетчицы.

- Чего, Петрович? - спросила одна, вытирая тряпочкой руки. В длинной челке из-под платка запуталась стружка.

Прораб оглянул квартиру, подошел к окну, качнул ладонью раму.

- Кто ставил? - спросил, отметив про себя, что вставлена она фигово, и изо всех сил стараясь не думать о болевших при каждом шаге коленях. Где уж тут лечить ревматизм, когда столько дел, кругом дела, хлопоты, нужно для дочери квартиру добывать, еще куча всяких забот.

Деловито заглянув в другие квартиры, полез по лестнице вверх. Там встретил Колю.

- Смотри, Петрович, что творится, -заговорил тот, кивнув на окно. - Нет, ты глянь, ну? Смотри, небо-то, цвет - тревожно серый, и вдруг, смотри, яркое облако его - раз! -перечеркнуло напрочь, ну, видишь вон то длинное розовое, это ведь облако, ну? А вон там, смотри, всполохи, аж блики по небу идут - это сварка. А, каково? - Николай сдвинул назад лохматую собачью шапку, весело глянул на прораба. - Нет, хорошо, все-таки, быть живым! Ну подумай, Петрович, а вдруг бы ты не родился, или бы умер в детстве. И ничего бы этого сейчас не видел. Вот бы обидно-то было, а?

Петрович снял очки и опять нацепил их, маленькие и старомодные, вроде тех, что носили разночинцы, недоуменно поглядел в окно, но ничего особенного там не увидел и пожал плечами.

- Ладно зубы заговаривать, - пробурчал обиженно. — Ты вот чего, Коля... Дело к тебе есть. Тут корреспонденточка прикатила, молодая да шустрая. По письму. Василий всех срочно по отдаленным объектам раскидал, чтобы лишнего не ляпнули. А ты вот с ней на связь выйдешь, понял? Попудри ей мозги, ты можешь.

Николай усмехнулся.

- Ну чего скалишься, ну чего? Ну да, трепанули лишнего и сами испугались, она ведь без мыла в зад влезет, шустрая, - скороговоркой сказал прораб.

Внизу что-то глухо ухнуло, еще раз, и еще, и пошел мерный грохот, эхом отдаваясь в пустых пока коробках зданий.

- Пневматику запустили, - задумчиво проговорил Николай.

Прораб повернулся и побежал вниз по ступенькам, забыв про больные колени. Внизу чуть не споткнулся о рабочего - того самого, что недавно подцеплял к стреле экскаватора плиты.

- Стой, батя, перекур! Куда несешься! - гаркнул тот.

Две девушки-паркетчицы, сидящие рядом с ним на ящиках, засмеялись.

Выход из подъезда был завален досками, которые только что сгрузил не у места самосвал. Старик метнулся туда-сюда, под общий хохот рабочих, потом бочком пролез в узкий промежуток, и затрусил через свалку напрямик к гигантскому пневматическому молоту, забивающему сваи в промерзшую за ночь почву.

- Наш старикан везде просочится.

- Он же плоский, как клоп!

- Ха-ха, в любую щель... - покатывались рабочие.

- Ну до чего же он уморительный, девочки! Прямо цыпленок жареный, - сняв платок и расчесывая длинные волосы, тянула молоденькая паркетчица Шура. Ее подруга, в заношенных джинсах и модных очках, безмятежно насвистывала песенку Высоцкого. "Ну прям студентка ВУЗа, ни дать ни взять", подумала Шура, поглядывая на замысловато-небрежную прическу подруги. "Это надо ж такое соорудить на башке. Хотя, она ж и впрямь студентка, была, потом, говорят, дала деру от предков, доопекались родственнички. Все воспитывали да воспитывали, ну и драпанула, ей не в первой, сама рассказывала. А тута Нинка прижилась, она везде так, только не у себя дома. Девчата ее любят, парни глаз кладут, даже сам Коля-бригадир по ней сохнет. И чего он зря с Нинкой нянькается, прям не отходит, и работу за нее делает, а ей хоть бы хны... " Шура опять покосилась неприязненно на свою напарницу. Втайне она ее не любила. Особенно раздражало самолюбивую Шурочку то, что и новенький в их бригаде, Олег, тоже стал засматриваться на Нину, а не на нее...

В горячем мареве подрагивают листья чинар. Ну и пахнут же в саду цветы, яркие, южные, большие! "Тут так шехерезадно", думает Лида. Живет она теперь здесь, недалеко от Ташауза, "на вилле", как она окрестила дом Реджепа Муратовича, бухгалтера захудалого колхоза. Чего только нет на вилле: фонтаны, сад фруктовый, эстрада в саду, подземный гараж, охрана у каменных стен вокруг садового участка, красотки гейши накрывают чайные столы в беседках... Вот мимо Лиды лениво прошествовал павлин, волоча сверкающий хвост, коврово-веерный, феерический, жарптичий, скрылся в зарослях цветов. Обслужив хозяев, Лида пошла вглубь сада по тенистой тропке. Уф, ну и зной. До сих пор не может привыкнуть. С тоской вспоминает зимний холодок, осенний дождик. Прежнее? Олег? Нет, не нужно. Только горсточку снега. Флакончик дождя московского... Столько лет выкладывалась на работе в конторе, до одури мучилась с уборкой дома, стиркой вручную (на машину фиг заработаешь), месила старыми сапогами грязь от работы - к магазинам - к дому, в котором опять нужно вкалывать, и некогда подумать о себе, усталость, болит голова, нет сна... Нет, не всегда так. Хорошее, оно вспоминается реже. Олег... Видел бы он ее сейчас. Не узнал бы. Ухоженная, экзотическая как павлин, другая? А Влад, он...

- Привет! — подошел Влад в майке с пантерой на пупе и в желтых шортах.

- Легок на помине, - отозвалась Лида.

- Думала обо мне? - он сел на изразцовый край фонтана, упруго потянулся. По тренированному телу тускло скользнули солнечные блики, как по музейной бронзовой фигуре.

Лида тоже опустилась на широкий край фонтана. Сказала задумчиво:

- Слишком уж здесь роскошно.

Влад усмехнулся, обнял за плечи, уткнулся в пух ее волос, пробурчал:

- А что ты хочешь? Государство же у нас неправовое, а жить надо. Нормально жить, по-человечески, а не по-скотски, как нас приучили. Один поэт сказал: "... но труд за горький хлеб один ослов безропотных родил... "

- Знаю, слышала, - перебила Лида. - И про то, что революция отбросила страну от феодального капитализма к социальному рабству... Видишь, могу тебя цитировать... Надоела мне вся эта политика.

- Нет, сама подумай, как можно жить в стране, где еще вчера на улицах власти хватали всемирно известных ученых, нобелевских лауреатов, и высылали к черту...

- Завелся! - сказала Лида. - Сейчас понесешь о школьной системе оболванивания, о коррупции, мафиозной верхушке, или что государство разграблено, поля отравлены и вообще - подвал.

- А тебе на все наплевать?

- Вот именно.

- Ну ведь это психология рабов и ублюдков!

- Да, я такая. А ты преступник. Хорошая парочка.

Влад оторвал лицо от мягких Лидиных волос.

- Хочешь фокус? - сказал быстро.

- Так может ты преступник из идейных соображений? — усмехнулась Лида. — Робин Гуд наоборот?

Влад взмахнул руками, в ладонях появился персик, влажный, розовый.

- Бери. Мытый. Свой. Даже без гербицидов.

- Ого! Сам родил? - Лида взяла фрукт, покатала в ладонях. Надкусила. - Сладкий.

- Я не понимаю, как жить? Что у нас происходит? - мрачно сказал Влад. - Вчера по телеку, помнишь? Толпы озверелых подростков с железяками в руках носятся по столице, все сметая на пути, убийства, насилие, бессмысленная жестокость, милиция бездействует, все напуганы...

- Но ведь сейчас начала создаваться спецслужба милиции, хорошо подготовленные добровольцы. Они-то порядок в стране наведут, будь уверен. Приберут к рукам власть...

- Если так будет, сам туда пойду.

Сквозь дымчатый узор веток виднелись главные ворота. Они были открыты. Снаружи, за каменным забором, грузно утонул колесами в пыли самосвал с панелями и трубами в кузове.

- Накроетесь вы все, - сказала Лида, разглядывая машину вдали. — Переловят как миленьких.

- Я Евгений Петрович, прораб, - протянул сухую ладонь маленький, похожий на воробья, пожилой человек в беретике. - А это наш бригадир, активист, Николай Холодков. Передаю его в ваше ведение. Он вам все покажет и расскажет, познакомит со своей молодежной бригадой, - усаживаясь в "Газик", кивнул прораб на рослого молодого мужчину в мохнатой собачьей шапке, под которую уходили темные изогнутые брови. Активист учтиво качнул головой, взглянул на Аню коротко и пристально. В черных ободках ресниц глаза казались слишком светлыми и холодными. "Трудновато будет с ним работать", подумала Аня. "Похоже, письмо писал не он. Да и знает ли он о письме? А может, его проинструктировали закомпостировать мне мозги? Ну, там видно будет, кто кому что закомпостирует".

"Газик" двинулся вперед, набирая скорость и мягко потряхиваясь на ухабах.

- Ссадишь меня на шестом участке, - сказал шоферу прораб. - А дальше Коля скажет, что и как.

Бригадир надвинул на лоб шапку, только глаза мерцали из-под густого меха, и, вглядываясь в окно, спросил:

- Сколько вам лет?

Голос прозвучал недовольно.

- Вот здесь тормозни, - замахал руками Евгений Петрович. - Вот-вот, левее. Ну, бывайте! - вылез из машины и засеменил к трансформаторной будке, возле которой сидели на корточках двое рабочих.

Помолчав, Аня ответила:

- Мне двадцать шесть. А вот вы сейчас подумали: "Присылают всяких молодых, неопытных, что они смогут... " Верно ведь?

Николай усмехнулся.

- Выглядите гораздо моложе. Я вас старше на пару лет, а старших надо слушаться. Это к слову.

- А старших надо уважать, - поправила Аня. - И иногда слушаться. Не всегда тех, которые на пару лет, а чаще таких, как Евгений Петрович или Басовский. Вы, например, всегда слушаетесь Евгения Петровича и Басовского? — она пытливо заглянула Холодкову в лицо. - Ну-ка, какие наставления они давали перед встречей со мной? Инструкции ведь были, верно?

- Не берите меня на пушку, девушка, - фыркнул Николай. - Мы не в дешевом детективе.

Повернулся к ней и, уже с любопытством ее разглядывая, заметил:

- Ловко вы сразу перешли в атаку. Но я ваш друг. Я в курсе. А инструкции были. - И, постучав в спину шоферу, сказал:

- Вить, подрули к третьему.

"Газик" остановился у нелепо торчащего серого дома. Вслед за бригадиром она вышла из машины и вошла в подъезд. Там было полно молодежи в спецодежде.

- Народ шуми-ит, - певуче проговорила девушка в надетой поверх платка стальной каске.

- Народ безмолвствует только у Пушкина, - широко улыбнулся Николай. - Вот Аня, корреспондент московской газеты.

И, подняв руку, крикнул:

- Внимание! Тихо! Совещание продолжается. Аня, пройдемте со мной на трибуну, - он взял ее за руку и повел на возвышение из ящиков и досок.

Аня достала из сумочки кассетник.

- О-о, современная техника, - присвистнул рабочий в вязанной шапочке "Адидас", поглядывая на Анин магнитофон.

- Для начала я хочу ознакомить вас с записью моей беседы с администрацией, - сказала она.

... И сильный запах растений во флигеле, где они не спят... И потрясающий запах его тела... или жгучего ада... Нет, просто здесь ночи так пахнут, цветы и травы... Все перевернулось и в стране, и в Лидиной жизни. Вместе с Владом частенько она смотрит теперь программу Ночного Телевидения по международному каналу, и вместе со всем миром ахает на события, трясущие родину - ведь каждый час все круто меняется...

Влад прижался лицом к ее спине... чмокнул меж лопаток... его ладони ласково скользили по ее животу... На экране телевизора замелькали поезда, диктор объявил, что железнодорожное сообщение восстановлено, надолго ли?.. Или она спит уже, или засыпает, расслаблено покачиваясь, и в такт мягким подталкиваниям сознание выдает обрывки минувшего... А может, это сон... Самолет взлетает над лесом, оставляя внизу ее куртку и "Жигули"... Заросший щетиной угонщик и она, сжатая руками Влада, пролетают над поселком с флагом на крыше сельпо... Поселок объявил себя независимым государством — передано по рации... Их самолет обстреливают из обрезов, и вот они резко уходят ввысь, у смущенного угонщика дрожат руки, он плохо владеет техникой полета, он - дилетант... Цветущий сад хозяина - Реджепа, под тополем - стол с импортными винами, балыком, салатами, виноградом, вокруг шустрят с подносами гейши, все как на подбор и похожи на Лиду, а сама она, Лидия, свободная и своевольная как королева Наваррская, швыряет наземь кувшин со щербетом и рывком переворачивает стол с яствами - вот вам, нате вам! Я такая!..

Темнота и страх... там под раскладушкой прячется ведьма... холодно... сильно хочется в уборную и болит живот, надо тихонько прокрасться по коридору, только страшно... а вдруг ведьма выскочит и схватит за ногу, но еще ужаснее если папка с мамкой заметят, опять бить будут, скажут: "чего шляешься по ночам... " Лида опять стала школьницей... У-у, как ненавидит отца, да и мать недолюбливает, за все они ругают и лупят, за двойку, за разбитую банку, за то что с куклой возится, а посуду не вымыла, что не успела уйти гулять до прихода гостей... Гости вечно по выходным приходят, хоть бы один раз не пришли, повадились... Зато... Зато днем рабочим, когда родители на службе, а уроки кончились, вот тогда - воля, хошь в школе торчи, хошь гуляй или к кому в гости напросись, но лучше всего - слоняться по магазинам, там если пошаришь по полу, между кассой и ящиками сбоку, столько гривенников насобираешь, что хватит на финики. У-у, финики, ничего нет вкуснее... Кабы жить в магазине, ведь живут же там кошки...

- Скотина, по полу ползаешь, копейки собираешь, ты нас опозорила, опозорила все поколение свое, поколение детей героев войны, победителей, твоего отца контузили, на фронте, скотина....

Хорошо, что детство кончилось... А еще у победителей есть внуки...

Домостроительный комбинат, поставляющий панели для стройки, находился довольно далеко от Зоиного дома, и ей, классной руководительнице 9-го класса школы рабочей молодежи, пришлось добираться на попутках. Класс ей попался шебутной. Слабого пола было немного, да и те семейные, с малышами, какая уж тут учеба, а вот мужчины - их большинство оказалось, в основном рабочие домостроительного комбината - прогуливали, учиться не желали. Как тут обеспечишь стопроцентную, требуемую от нее директрисой, посещаемость, а об успеваемости уж и говорить не приходится. Дома не застанешь, вот и топаешь к ним на работу. Если гора не идет к Магомету...

Цех гудел, все были заняты делом, и на нее не сразу обратили внимание. На вопрос, где Волгин и Митяев, рабочие, недоуменно переглядываясь, сказали:

- А только что здесь были. Вышли, вроде бы.

- Ничего, подожду. - Зоя размотала платок, расстегнула пальто. - Где мастер?

- М-да, долгонько ждать придется, — ухмыльнулся подошедший мастер;

Зоя забеспокоилась:

- Это почему же? Да скажите, наконец, в чем дело?

- А они, увидев вас, вон в ту дырку ускользнули, - мастер махнул рукой в сторону стены, внизу которой зияло отверстие вроде довольно большой крысиной норы.

Зоя ахнула:

- Да как же они туда просочились-то? Ведь длинные такие оба, верзилы такие! Цирк у вас тут, что ли?

- Ага. Кио и компания. Магия, - радостно осклабился коренастый круглоголовый крепыш. - Молчат, притаились.

- А я подожду. Возьму измором. - В тон ему, так же шутовски скалясь, сказала Зоя и, отойдя к окну, присела на батарею.

Но было ей вовсе не весело. Даже наоборот. Приятно отходило докрасна надраенное ветром лицо, отдыхали уставшие ноги. Последние два километра шла пехом. И было до слез обидно, жалко себя. Еще бы: тут такие Гераковы подвиги совершаешь, и на тебе - ноль внимания, фунт презрения. Попрятались как тараканы в щели. Наплевательство какое-то. И чего ради мучиться? Поставить им всем единицы... Ну да, и снизить процент успеваемости из-за этих вот? Самой же на неприятности нарваться? Нет уж, фигушки. Ну к чему таким учеба, да она им как корове пятая нога - Зоя с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. Моргая, перевела взгляд на длинное цеховое окно и увидела, как через двор к комбинату стремительно шагает группа строителей в спецовках. В центре группы - ярким пятном - девушка в клетчатом пальто с капюшоном. Рядом с ней, слегка поддерживая ее за локоть - рослый молодой рабочий в стеганом ватнике и собачьей шапке. Лица разгоряченные. Возбужденно жестикулируют, переговариваются громко, слов не разобрать. Зоя встала, вглядываясь в окно. Оживленная гурьба ввалилась в цех, громогласно требуя начальство. Рабочие обернулись. Из дыры в стене высунулся локоть, плечо, блеснул любопытный глаз. Зоя вихрем подскочила, вцепилась в неосторожное плечо. Зазевавшийся парень спохватился, пытаясь улепетнуть назад, но не тут-то было: поди вырвись из цепких Зоиных рук. Учительница сноровисто извлекла его из норы, следом выполз второй нерадивый ученик. А вокруг ввалившейся в цех делегации уже настоящий водоворот: рабочие, побросав дела, сгрудились вокруг, мастер побежал за начальником цеха, гвалт, шум. Аня надрывалась, стараясь перекричать рокот голосов и невыключенной аппаратуры:

- Да почему же? Брак сплошной на стройку поставляете! Как же ОТК пропускает? У вас что, круговая порука?..

Строители разом загудели со всех сторон:

- Панели сплошь пористые, в них раковины, впадины, бетон плохо уплотнен...

- Глазурованная плитка прилеплена кое-как, на соплях держится, со щелями, а в щели-то вода сочится, когда дождь...

- Все дома внутри сырые, жить невозможно, дети болеют...

- Да что же ОТК, не глядя подписывает что ль?..

Заместитель крутит головой с птичьим носом, округляет глаза.

- Что? О-тэ-ка?.. - тянет изумленно.

"В дурачка играет", понимает Анна. "Избитый приемчик". Она исподволь рассматривает его. Лет сорок с лишним, но на первый взгляд кажется моложе, невысокий, худощавый, тонкий свитер под молодежной курточкой... Ане знаком этот тип деятелей, народ ловкий. Она достает из сумки листы, расправляет, резко говорит:

- Вот "Акт на скрытые работы", копия. А это, глядите, письмо начальнику вашего ДСК. Вот, видите? Написано: "Из-за постоянной поставки некачественных панелей невозможно при монтаже нормально герметизировать наружные швы. К тому же швы между облицовочной плиткой не везде затерты цементом, плитка неплотно прилегает к цементной стяжке, имеются раковины и поры больших размеров... "

Заместитель похоронно изрекает:

- Дело в том, что такого рода брак определяется лишь в процессе эксплуатации.

- Да на что тогда ОТК?

Тут вмешивается Николай:

- Конечно, ОТК не должен пропускать такое. Нет, действительно есть положение, по которому обнаруженный при эксплуатации здания брак должен быть устранен в течение года. Но со дня сдачи первых домов прошло уже четыре года, а они все текут.

Анна начала нервничать. С какого конца браться, как говорить? Похоже, толку от этого визита будет немного.

- Простите, до меня, ей богу, не доходит, - заговорила раздраженно. - Как может ДСК с легкой душой выпускать заведомый брак? И вообще, куда девается качественная продукция? Ведь не сплошной же брак идет, так не бывает... Да и смонтированы панели кое-как, а этим, между прочим, тоже бригада комбината занималась. В какое же положение вы ставите заказчика? Ведь ремонт новых домов - дорого, и вообще, абсурд!

Распихивая всех на своем пути, к Ане прорвалась полная молодая женщина с растрепанной, упавшей вбок прической. Ее волосы цвета чешуи Медузы Горгоны щекотнули птичий нос заместителя, он отшатнулся.

- Вот я учительница в вечерней школе, здесь много моих учеников работает...

- Постойте, постойте, — Николай оттеснил учительницу назад.

- Они учиться не хотят! - взвизгнула она. - Ну дайте же сказать! В прошлый раз пьяные под станками спали, газетками прикрытые, весь цех будил во главе с этим вот заместителем, а они все равно не проснулись. А он сказал: "не увольнять же их, люди устали". А сегодня в крысиную щель от меня попрятались, ну что это такое! Напишите про них, в самом деле, в газету, пусть им стыдно станет!

- Напишем, - заверил Николай.

От всей этой суматохи у Ани голова пошла кругом.

- Может, лучше поговорить в кабинете? - предложила заместителю.

Тот сник, пробормотал:

- Да, конечно. А где мастер?

Повернулся и, разгребая толпу рабочих,

нырнул за спины и исчез. Аня поняла, что отыскать его теперь будет трудно...

Когда, наконец, влетела в свой номер, буквально с ног валилась. Скинула одежду, забилась под одеяло и тотчас заснула. Блики пошли перед глазами. Так блестит вода. И битое стекло. И стекла в окнах недостроенного дома... Вошла в дверной проем, и дальше, внутрь... Магазин. На прилавке пьяно храпит продавщица, разметалась во сне, накрыта белым халатом в жирных пятнах. Рядом с ней орудуют люди в потных футболках, деловито свинчивают батареи, вынимают рамы. "Воры", понимает Аня. "А где же Николай?" Вот он. Рядом с ней. Смотрит на все это вскинув брови, и от его пристальных, таких светлых, обжигающих холодом глаз оторопь берет. Сейчас они с Аней скрутят воров, разбудят продавщицу, и... Но вместо этого она оказывается возле кассы. Бригадир передает ей бобину с небрежно намотанной лентой денег. Сотенные, не разрезанные даже, купюры, но уже затертые - успели побывать в употреблении. Как ими пользовались? Просто перематывали с бобины на бобину?.. Заплатить за пиво и селедку, ничего другого в магазине нет.

- Перемотайте. - Голос кассирши трескучий, как кассовый аппарат.

"Дешевые у нас деньги", - думает Аня и просыпается.

Темно в комнате. Комарино тикают часы на руке - забыла снять, - тускло светятся цифры. Третий час. Нет, не заснуть теперь. Башка - как улей, обрывки недодуманных в суете мыслей, досада, клочки случайных фраз...

Анна зажгла свет, встала, наспех умылась, глотнула холодный чай. Раскинула на столе бумаги, блокнот, взялась за статью. Ткнула клавишу магнитофона - зажурчал на разные лады. Ухо привычно выхватывало нужные факты, второстепенное не слышалось, шло фоном.

Увидев Нину, Николай остолбенел. "Ничего себе! Да она же почти голая!" - ахнул про себя. Вот она, в короткой кожаной юбчонке, похожей на широкий пояс, и майке на тесемках. Репетиция в разгаре. На сцену с топотом вываливается толпа, скрывает Нину. Выстраивается - зигзагами - очередь, началась перекличка.

- Тысяча восьмой, кто тысяча восьмой, отмечаемся! А вы, гражданин, не из нашей очереди! Вы за чем стоите? За сахарным песком? Ну вот видите, а здесь за мылом. Вам туда, за кулисы, нет, за правые. За левыми очередь за очередью. Чего ж тут непонятного: очередь, чтобы встать в очередь...

Прямо из зала карабкаются на сцену парни в джинсах, врываются в толпу, разгоняют, орут:

- Разойдись! Не мешай работать честным шпионам! Эй, официантка, сюда! Развлекай человека с секретным портфелем!

Когда очередь разбежалась, через сцену не спеша прошествовал отряд людей в спецовках, на плечах - груда панелей, сверху, будто трон, прилавок с продавщицей.

- Магазин уперли, - кивает на них парень в рваных джинсах. - Это кооператив "Вор" с "дела" возвращается.

К своему выходу Холодков успел. В светлых брюках и черной, распахнутой на груди, рубахе выскочил на сцену, судорожно сжимая портфель. И сразу увидел Нину. Подошла, улыбнулась, сунула в руку бокал с газировкой, звонко чмокнула его в щеку, шепнула:

- Пей.

Коля поперхнулся, выронил портфель. Давясь, глотал воду. Засмотрелся на Нину, совсем сдурел, позабыл ринуться в схватку за портфель. В углу сцены уже вовсю шла потасовка из-за Колиной ноши, режиссер надрывно вопил:

- Николай, ну же! Очнись!

После репетиции хотел было проводить Нину, но она с подругами уже упорхнула. Полтора часа искал ее, злился. Натолкнулся на журналистку, чем-то очень довольную. С ходу пригласил ее в бар, не так давно открытый здесь кооператорами и всегда битком набитый. Притулились в свободном сегодня углу, Коля принес из кухни коктейли. И принялся рассуждать. Сегодня он был многословен. Его прорвало... О самодеятельном театре, ребятах, Нине, и снова о Нине. Аня улыбчиво слушала. Потом перебила:

- Да, я была на спектакле. Он странно продолжил мой сон. Накануне снилось что-то этакое... Ребята, без сомнения, талантливые, но слишком уж много шаржа, и пережимов, есть натяжки. Ну да все равно хорошо, интересно. Ведь это только репетиция.

Бар закрывался. Они вышли на улицу. Стояли, разговаривали, замерзли. Николай пригласил в общежитие.

- Нет, пойдем-ка лучше ко мне, тут рядом, - предложила Аня.

В ее номере пахло пылью и одеколоном, которым она недавно промывала головку кассетника. Аня зажгла свет, скинула пальто и сапоги и, пока Николай мыл руки, поставила воду для кофе. Банка растворимого, уже полупустая, стояла на подоконнике. Аня наскоро прибрала в комнате... та самая банка, купленная в Москве еще, в дорогу. И вспомнился тот последний перед отъездом день. Тяжелый день... Паршивый мокрый снег... Аня с силой вдавливается в переполненную дверь автобуса, ее вбивает туда чье-то плечо, черт, больно, она ввинчивается в неподатливую сырую массу тел в куртках, пальто, дубленках, воняет мокрой псиной и парфюмерией. В глубине автобуса взвизгивает женщина:

- Что за некультурный! А еще москвич!

- Ка-ак жа, москвичи тут. Лимита одна, - ворчит слева от Ани старик.

Автобус сворачивает, едет, стоит на светофоре. А ей вспоминается Углич, красивый городок с церквями, колодцами, и с тем парнем...

"Вот бы опять туда вместо этой стройки... ", подумалось ей сейчас.

Вошел Николай. Его круглое, чуть конопатое лицо вдруг показалось ей давно уже виденным где-то, знакомым раньше и нечаянно забытом... "Ну конечно, Углич!" - вспомнила Аня. "Вот на тебе, сразу не узнала!"

Закипела вода. Аня залила кофе.

- Садись, Коля. У-у, тут некуда. Да положи кассетник на пол. А ты... Ну, в общем, помнишь Углич?

- Что?

- Сумка с книгами.

- А... а... Так это ты была? Ты была то другая...

- Разве? Что, очень подурнела?

- Нет, ты что... Наоборот...

Аня разлила по стаканам кофе. Улыбнулась, глядя в глаза Николаю долго и пристально. Он вдруг встал, подошел к ней и, притянув к себе, поцеловал. Она расслабленно опустила плечи, прикрыла глаза... Но тут же резко оттолкнула его, вскочила, проговорила быстро:

- Нет-нет, ты что!

- А? - Николай смутился, отошел к окну, облокотился о подоконник. - А знаешь, - сказал, - я тогда вспоминал тебя. Странно... Когда видишь человека впервые, второпях, он кажется другим. Даже цвет волос, вообще... Все не так. Хотя, женщины склонны меняться. К их услугам косметика и всяческие женские ухищрения... Я думал о том, какая ты... Правда, потом уже не до того стало...

- Что так?

- Ну, сама понимаешь, стройка, план, неразбериха, тут уж не до лирики. Дома сдаются как попало, а отделочные работы вообще не к черту. Клеишь стандартные обои и знаешь, что новоселы все равно все это дело посдирают и помчатся доставать другие, по своему вкусу, в Москву поедут за обоями, ремонт затеют, будут мыкаться, платить шабашникам, где уж тут радость от новоселья, это же муки смертные! Жалко людей, понимаешь, жалко! - Николай разозлился, заговорил резко и громко: - Вот я и предложил делать опрос, показывать образцы отделки, кафель, обои, линоль, ну, будущим новоселам...

- Здорово, - улыбнулась Аня. - Постой, включу запись. - Она потянулась к магнитофону.

- Идею эту до сих пор пробиваем...

В цветущей долине башенка, отдаленно напоминающая минарет, точнее — детеныша минарета, (подумалось Лиде), казалась беззащитной и одинокой. Старинная, заброшенная, печальная. В прохладной пустоте ее Лида укрылась от дневного зноя. Пыльная внутри и равнодушная, башенка словно посвистывала от несуществующего ветра. В таких помещениях обычно водятся летучие мыши и пауки, но здесь царила абсолютная пустота. Какой там ветер? Ее посвистывание было лишь кокетливым притворством... Если камень может притворяться... Впрочем, чего только не случается в наше время... Откуда-то слабо доносились позывные радиостанции "Маяк" и невнятное бормотание, и Лида различала то мелодию песенки популярной, то отдельные фразы: "Ввиду отсутствия продовольствия и товаров народного потребления.. -" "... замена дензнаков на продовольственные карточки... " "... очереди за прессованной кукурузой... " Ей почему-то подумалось о детских игрушках. Смогут ли дети обойтись даже без этого?.. Вспомнила своего Витюху - как ему там, с отцом... Где они сейчас, или уехал Олег с Витькой куда-нибудь... Не может быть, чтобы так уж безысходно все... Что-то врет "Маяк"...

Потом она подумала о своем детстве, о единственной кукле Вовке - тряпичной с пластмассовой головой... И о том, как летом ездила с отцом за грибами, и у Вовки в лесу вдруг оторвалась голова, и как она в ужасе закричала, потому что малыш Вовка молчал от боли и мог погибнуть, а отец рявкнул: "Не ори, заткнись", рванул из ее рук маленькое тельце и, размахнувшись, забросил далеко в кусты, и следом швырнул голову, сказав: "Другую куклу купим", и как она убежала вглубь леса и потом двое суток, прячась от грибников, искала Вовкины останки...

В башенке было уютно. Лида поднялась по винтовой лесенке и села на камень в проеме в стене... Это был выход на лоджию, похожую на пояс минарета. Массивный древний камень, великолепный изразец, необычные лестничные переходы Лида разглядывала, но радостного удивления все это у нее не вызывало. Тягостно, муторно было, будто отравили, реветь хотелось, только для слез влаги не хватало — все высушило солнце. Когда-то мечталось о свадебном путешествии в знойную часть света с чудесами и старинными башнями... Сбылось, но все не так... Почему?.. Пустячок, небольшая ошибочка - судьба не в ту эпоху занесла, не в ту страну, не в тот социальный слой... Вот и живи среди серых, раздавленных действительностью мрачноватых людишек с одинаковым мышлением и почти похожей речью, с неинтересными судьбами... И будь такой же... Да, пыталась, и получалось... Зачем?.. И не желала вырваться из замкнутого круга, изменить что-либо... Чтобы не быть паскудой... Нет, не виновата, ну только в мыслях грешила, а в жизни терпела, терпимеца (или терпелица, есть какое-то такое слово), и молила бога чтоб помог, и то ли бог помог, то ли другие согрешили, но все сделано не ее волей... Лучше ли стало?..

Крошечный Витюха, круглоносенький и круглолицый милый такой пузырь, он нездоровым родился. Все ночи вопил и без конца мочился, замучилась пеленать. Как маятник бродила по темной комнате и трясла его на руках — спи... Голова кругом, руки немеют, в ванне — гора пеленок. Устала, ноги отекли. В ушах звон. Не хотела будить Олега, забывшегося мертвым сном после работы. И матери не жаловалась - сама справлялась. Так и заснула на ходу, Витька выпал из рук, бухнулся под ноги, заорал, разбудил Олега. Очнулась, охнула - и вдруг, будто замкнуло в мозгу, вспомнила бешеные глаза своего покойного отца, взбесилась сама и, схватив кричащего ребенка, размахнулась и чуть не запустила его в окно... Олег вовремя подскочил и выхватил сына... Малыш всю ночь спокойно проспал на тахте с Олегом, а она мучилась, вся исплакалась, утром не смела глаз поднять на мужа. А он все позабыл, или не понял тогда спросонья, и был очень удивлен, обнаружив в своей постели ребенка. Но ни о чем не спросил, не заметил даже, что лицо жены опухло от слез. Позавтракал и помчался на работу. "Любит ли?" - царапнуло душу. "- Другую завел?" Ну конечно любит, но по-своему, по-мужски, не до мелочей ему. "Или сердце у него холодное, или не любит. Обидно. А я — люблю? За что его любить? Что он для меня такого совершил, какой подвиг ради моей любви? Просто вот так взял и женился? Просто так... Дешево же ему досталась королева... Ну ладно же, заставлю его помучиться, заслужить... Сама... Зачем вышла за него... Так, захотелось нарядов, колец и праздника, поскорее хорошего после всего плохого, и чтобы каждую ночь — поцелуи и ласка... Свой дом, свой угол, и малыша настоящего взамен куклы... И мужа... И любовь была тоже... И предала... "

"И предала их... Обоих... Живы ли?.. Поломала им жизнь... А сама тут с уголовником в любовь играю, на легких харчах разъедаюсь, смотрю по телеку политические бредни и... Смотрю, как детектив, на гибель страны, и философствую, и меня это не коснется, ведь... "

Лида зажмурилась, закусила дрожащую губу. Лицо намокло от слез.

"Брошусь сейчас с башни вниз, на камни, головой, и - конец... "

Сердце со стоном ухало в горле. Тяжесть расплющивала душу. Она подняла голову, взглянула на оранжевое, словно взбитые желтки, небо, потом посмотрела вниз на яркую долину, и увидела... танк... Танк был рядом. Из люка полувылез и нелепо застыл лохматый бородач. Он стеклянно глядел в пространство и бормотал:

— Удача, удача, эк самолет на танк сменял, удача, а танк-то толкну на рынке, на машину поменяю...

"Псих", решила Лида и тут узнала того самого угонщика. "Ведь мы летели с психом!"

Нина на работу не вышла. Никто не знал, куда она пропала. В обед Холодков побежал к ней в общежитие, объясняя всем, что он, как бригадир, головой отвечает за каждого человека. Вахтерша рассказала, что приезжали родственники девушки и со скандалом увезли се в Ленинград. Николай поблагодарил вахтершу и, пошатываясь, вышел. Вот те и на! Вот это сюрприз! Только сейчас он вдруг понял, как ему нужна Нина... И не знал, что теперь делать... После работы бродил потерянно, оказался возле гостиницы, зашел к Ане. Хотелось говорить о Нине, но вместо этого опять толковали о стройке. Аня приходу Николая обрадовалась, стала расспрашивать о ходе работ на объекте, уточнила некоторые подробности о бригаде, поинтересовалась, есть ли вести с комбината. Напоила его крепким чаем, который сама без конца хлебала, чтобы не заснуть. И все-таки уснула за столом, пока Николай, раскрыв десертным ножиком кассету, склеивал порванную пленку. Он бережно перенес Аню на койку. Уходя, Холодков оглянулся на спящую девушку и вздрогнул от неожиданности: ему показалось, что это Нина безмятежно посапывает, улыбаясь во сне. Быстро вышел, нахлобучил на ходу шапку, сбежал по коридорной лестнице вниз, хлопнул дверью подъезда так, что стекла зазвенели. В лицо шибанул ветер сырой, пронзительный, заныла кожа. Ноги заскользили по обледенелой бугристой земле. Ночные заморозки! Порывы ветра сдувают клочьями снег, сносят в сторону ночных прохожих, того гляди сорвут одежду. Погодка не из приятных... Коля свернул в переулок, решил пройти к своему общежитию напрямик через пустырь и стройку. Его окликнули.

- Эй, бригади-ир!

Николай обернулся.

- Погоди-и-и!

Махал рукой Олег. В спецовке и ватном стеганном шлеме - видно, в общагу после работы не заходил, был в гостях у кого-то. Олег нагнал его, пошли рядом.

- Сволочная погодка, - заговорил он. -Кстати, Николай, вот что я заметил. Шныряет здесь в безлюдных местах странный самосвал со стройматериалами, похоже, что вывозит ворованное здесь...

-Что? Какой самосвал?

- Новый, не из нашенских, номер залеплен битумом. Я его уже раза два видел. Уверен, и сейчас нарвемся на него, вот душа чует!

- Я что-то в этом роде слышал от девчат в прошлом году, - вспомнил Николай. - Да не придал значения, думал, россказни.

Серые квадраты больничных окон... Телеэкраны окон... Или смятого сознания... Обрывки памяти, как елочная канитель... Тех ворюг подвела жадность. Самосвал остановился возле новенькой секции батарей, брошенной кем-то на пустыре... "Эй, мужики, вы чего здесь делаете?" "Не видишь, да? Подмоги." "Куда везете?" "Куда надо, туда и везем. " Один из них вдруг обернулся и резко ударил Олега в пах... Всполохи памяти рывками выдают Николаю картины - Олег вскрикивает, сгибается пополам, оседает на мерзлую землю. Из проема кабины выпрыгивает человек с монтировкой в руках, дверца хлопает на ветру...

Все, словно сквозь полиэтиленовую пленку, мутную и мятую. Муть в голове. Гипс, бинты, капельница. Рука онемела. Игла в вене. Николай закрыл глаза. Больничная койка - не мягкая и не жесткая, никакая. Тихо покачивается. Рука, голова, плечо - нет, он уже не чувствует, он валится куда-то, он все видит сквозь опущенные веки. Окна, пол, ножки койки, его тело с иглой в руке и бинтами остались там, вверху. Туда вошла Аня в белом халате, ссутулилась, руки оттягивают сумки. Его тело разомкнуло веки, слабо усмехнулось. Аня выкладывает на тумбочку банки, пакеты, большую коробку. Что-то бодро говорит ему, щелкнул магнитофон и, кажется, он вяло отвечает на ее расспросы, да, у Ани будет клевый материал для большого очерка... Нет, слов не разобрать. Какой-то гул, как фон в немом кино. Ну, эти в штатском уже были, чего им еще надо, один из оперов что-то сказал другому здесь, внизу, в больничном дворе, махнул рукой на окна... Над их головами раскачиваются голые ветки клена с сырым пустым скворечником на стволе. Холодков влетел в круглую дырку скворечника и, повозившись, устроился внутри на засохшем птичьем помете и темных перьях. Да, отсюда видно малыша внизу в синем комбинезоне. Он сидит на корточках, заглядывает в удивительную лужу и видит там мутные ветки и коробчатый скворечник с Николаем. Холодков подмигнул ему. Малыш сосредоточенно засопел, сунул в лужу обе ладошки, но там ничего, кроме грязной воды и камушков на дне, не оказалось. Николай хихикнул, показал язык клену, ребенку, операм, и вылетел из отраженной в луже птичьей избы. Ему было легко и вольно в воздухе. То взвивался в высь, то летел совсем низко, мимо мелькали дома, машины, кусты, шоссе, грязное мусорное поле, свалка, стройка. В фойе недостроенного дома собралась вся его бригада!.. Читают вслух письмо от Нины... Смысл письма он неслышно слышит. Воспоминания о репетициях в студии на стройке, потом — рассказывает о Ленинграде, выставках и театрах, и, в конце, главное: радость, свадьба... Нина выходит замуж!.. Николай почувствовал, как земля под ним качнулась. Она с ума сошла! Ей нужен только он, один он и никто другой, как она могла... Она должна была дождаться его!..

Он кубарем полетел вниз, вперед и вниз куда-то по диагонали, дальше, дальше... Удар об пол в служебном коридоре, о заплеванный затертый паркет, грязная стена со множеством дверей, где надписи: "Редакция", "Машбюро", "Фотолаб. Не входить". Коля вошел. В глубине затемненной комнатенки клюет носом женщина, платье съехало с плеча, на которое кто-то возложил мощную длань. Кучка людей суетится над бутылками. Высокий лохматый субъект тычет стаканом женщине в ладонь и бубнит:

- Ну, Любаша, ну чуть-чуть, символически, пару капелек, Люба...

- Да отстань ты, Невский, - пьяно отмахивается та.

- Ну глоточек, за собрание. Слышь, только что профсобрание закончилось, представляешь, мать, на собрании наш главный и говорит: "Товарищи, вот наша редакция постоянно употребляет спиртные напитки на работе, это же нехорошо, неэтично, что скажет по этому поводу профорг?" А Овчаренко еле со стула поднялся, лыко не вяжет, я его назад тяну, ты что, говорю, окстись, а он: "нет, я хочу сказать", и сказал-таки: "Я, как профорг, предлагаю не пить на работе, а выйти из редакции, дойти пять шагов до "Славянского базара" и там пить, а потом вернуться на работу и тут не пить". Все-таки сказал, и ничего, не свалился, вот воля у человека. Вон он, под столом лежит, эй, Овчаренко-о!..

С третьего удара прошибив ворота, "Жигули" прорвались на территорию спецслужбы милиции, лихо объехали клумбу, на глазах у растерянных заспанных дежурных развернулись и умчались в темноту. Спустя четверть часа по дороге прошуршали шинами темные автомобили, выкатившие один за другим из разбитых ворот... Узенькие улочки, обрамленные глинобитными домами, спали. Улочки были длинные и извилистые, как кишки. В них машины оперативников без толку крутились до рассвета, но до особняка, массивного, как желудок великана, не доехали - далековато, да и ни к чему. Если уж искать хулиганов, то не в доме Реджепа Муратовича...

В одном из флигелей особняка горел свет. Теплая южная ночь безмятежно глядела в распахнутые окна. За откинутыми шторами был виден угол комнаты, стол, покрытый клетчатой скатеркой, молодой мужчина в испачканном светлом костюме хмельно покачивался, говорил с кем-то. Ему отвечал высокий женский голос:

- Ну и что ты этим добился? - Женщина с пушистыми волосами сидела спиной к окну. - Ты как ребенок, Влад, ну что за дела? Угнал машину, разбил о ворота милиции, бросил, зачем вся эта демонстрация?

- П-пусть знают, - бубнил Влад.

- А если бы тебя взяли?

- Тогда накрылась бы вся Реджепова кодла. Ниточка тянет клубочек. Это так, Лида...

Лида тряхнула волосами, поежилась. Сказала раздумчиво:

- Кодла бы не накрылась. Сам знаешь, рука руку моет.

- Сейчас не те времена, - зло проговорил Влад.

- Времена не те, а люди, традиции, жизнь та, республика та, и страна та же. Попадешься ты, за них ответишь ты и, может, даже я, мы с тобой, а они припеваючи жить будут, нагло и откровенно... Ведь нельзя даже пойти в милицию с повинной, у них везде может быть "рука"...

- Хватит! - Влад со всей силы треснул по столу кулаком. Враскачку прошел через комнату, натыкаясь на стул, кресло, угол, споткнулся о кровать, свалился на покрывало и почти сразу же захрапел. Лида тяжело вздохнула, подошла к заснувшему приятелю, вытянула из-под него покрывало, встряхнула и, сложив вчетверо, набросила на большие босые ноги. Присела на край постели, вглядываясь в его смуглое красивое лицо. Спал неспокойно, желваки ходили на скулах, стонал. Над бровью темнел синяк. Лида расстегнула его рубаху, мокрую от пота, и вдруг заплакала, уронив лицо в ладони.

Льдины с треском взламывались, становились на дыбы, налезали друг на друга, как взбесившиеся кони. По Неве колобродили дикие табуны льдин. Льдисто блестел паркет в прихожей Нининой квартиры... В квартире этой было удивленное и чужое лицо Нины — "Здравствуйте, Николай", - непонимающее лицо в праздничном гриме, в обрамлении перекрашенных волос, лицо чужой, намного старше прежней Нины, женщины рядом с коротконогим типом в кучерявой бородке и причесочке под этакого русского богатыря - женихом, с которым она только что пришла с банкета после его защиты. Пока она возилась с дверью, щелкая запором, Николай, стоявший на лестничной клетке с тощим букетиком гвоздик, слышал шутливую фразу, брошенную кем-то в глубине квартиры, приглушенное: "Ох, диссертация сердешная, обмыли ее, а... Омовение закончено, но нет покою от пропою... " Дверь отворилась, Нина, без очков, близоруко щурясь, узнала его. Отшагнула вглубь прихожей, молча пропуская. Льдинкой сорвалось с губ недоуменное:

- Здравствуйте, Николай.

Он начал говорить приготовленную заранее фразу насчет того, что проездом, в командировке, решил зайти... И осекся, поняв ненужность этих слов. Неловко молчали, пока не вошел бородач:

- Нина, познакомь же с товарищем. - Он оживленно суетился, нагнувшись поправлял сбившуюся полосатую дорожку в прихожей.

Нина устало хохотнула.

- Ох, Вадим, это, знаешь ли, бригадир, - скучно произнесла.

- Николай, — протянул он ладонь жениху.

- Вадим. Очень приятно. Ну, давай, Коля, раздевайся, вешай свой полушубок и проходи.

Николая царапнуло скучное Нинино "знаешь ли, бригадир это", и фамильярное "ты" Вадима. Он, помешкав, вошел, и бородач протянул бокал с уже налитым грузинским.

- С приездом, как вас... Коля.

Нина, потягивая вино, сказала безразлично:

- Напрасно не позвонили, у нас есть телефон, — и кивнула в угол, где на полу стоял кнопочный аппарат. Стенка над ним пестрела написанными вдоль и поперек телефонными номерами, адресами и карикатурами. То же самое было расписано губной помадой на зеркальной поверхности трюмо, заткнутого в тот же угол.

- Красиво живете, - сказал Николай первое, что пришло на ум.

- Да, знаешь, старик, - живо откликнулся бородач, но Нина перебила:

- За твою диссертацию.

- Да за это уже пили-пили, - прогудел Вадим.

- И за нас с тобой.

- Вот за это всегда готов.

Он приобнял ее, ладонь привычно скользнула по спине, бедру. Вадим был пьян и благодушен. Нина надкусила яблоко, повернулась, собираясь что-то сказать, и вдруг, натолкнувшись на взгляд Николая, отвела глаза. Резко встала.

- Чертовски устала, честное слово, - натянуто улыбаясь, пошла к двери. — Вы уж извините, ребята, я вас покину.

И скрылась в смежной комнате. Вадим и Николай молча допили бутылку. Посидели, раскуривая сигареты. Наконец, Николай поднялся.

- Ну, мне пора, — сказал, стараясь держаться непринужденно. — Успею как раз к поезду. Я тут в командировке, вот зашел...

Вадима развозило все больше. В прихожей, пока Николай одевался, Вадим, наваливаясь на стенку, заявил:

- Ты, старик, умный мужик, да? Да, я спрашиваю? Так неужели ты не понимаешь, что не для тебя она? Это не тот случай, старик, не обижайся... - Язык плохо его слушался.

Наверно, он еще не оклемался после больницы, или это Ленинград обрушился ему на голову - так звенело, скрежетало, ухало в ушах, он просто обалдел от шума. Он откинулся на мягком, в белом "больничном" чехле, кресле экспресса. Он спешил к Нине, и розоватые, с растопыренными голыми ветками деревья запутались в яростном птичьем гомоне, звеневшем как лопнувшие струны. Он все еще спешил к ней, а экспресс уже уносил его обратно, и хотя ему казалось, что Нину украли у него и убили, подсунув вместо нее незнакомую особу, деревья-то ведь, словно мухи, попались в паутину птичьего крика, и они оказались не розовыми - от солнца, - а красными как кровь.

Олег устало растянулся на койке. Тело ныло. Маленькая комнатка рабочего общежития, нелепо прямоугольная, почти впритык заставленная раскладухами и тумбочками, была прокурена, пыльна. Убирали и проветривали здесь часто, но пыль тут же появлялась снова. С улицы ли, с одежды, бог знает откуда бралась. Олег, наломавшийся за день на стройке - теперь он был еще и за бригадира, заменял Николая, - погрузился в приятную дрему. Грезилась мелкая речушка на тещиной даче, желтая от солнца и песка на дне, теплая летняя речка, он учит маленького сына плавать, поддерживает снизу за живот, а Витька плещется, лупит по воде ладошками, отфыркивается и вплывает в московскую их квартиру, где по стенам - детские рисунки: большая буква "О" вокруг кленового листка (это сын его, Олега, изобразил), кривые солдатики на радуге, ну уж рисунки... Лида с мокрыми волосами выходит из ванной, улыбчиво жмурится, застегивает халат, его Лидуха, ласково чмокает его в щеку, и вдруг начинает сердиться, нахмурилась. А эта вот сердиться не умеет, вон та плотная рыжая смешнуля с немодной уже высокой прической над кукольным лицом. Зоя, "училка" - так ее все здесь, на стройке, называют. Вечно ищет разбежавшихся учеников. С ней легко. Умеет слушать, не перебивает, и, кажется, понимает его. Зоя не требовательна, всегда всем довольна. Свою мерзкую работу несет как крест: "Что ж, кому-то надо... Раз меня сюда распределили... Учителей не хватает, да и не нужны они здесь, по-моему, тут какая-то ошибка, ну да все одно..." Зоя долго рассуждать не любит, с ней просто. За полгода почти, за все это время знакомства с Зоей он, кажется, стал привыкать к ней, к ее разговорам про своих домашних там, в деревне, про коз, которых дед называет "мои девочки". "До чего же вкусно парное козье молоко", — вздыхает Зоя. - "Ух, как скучаю по своим, кто бы знал!" Олег усмехается. Ему ль не знать, как часто мысли возвращаются к прожитому, прежнему. Хоть и решил не думать о Лиде и Витюхе, а все же... Ну зачем, у нее наверняка другая семья, зачем же ему опять впутываться, мешать, тянуть всем нервы? Не будет этого!.. Вот только сын как, что за странная история в роще? Впрочем, случайность, наверно, Лида бы не допустила, она хорошая мать. Но все же... На письма и телеграммы не ответила, к телефону не подошла - знала, догадалась, кто звонит. А кто еще так настойчиво стал бы дозваниваться?

Олег чувствовал себя униженным. Видно, очень уж ей хорошо с другим, раз так плюнула запросто на все, что было... Хоть бы письмо написала, или открытку поздравительную, несколько слов о сыне. Это же не только ее сын...

Мысли эти давили, мешали жить даже здесь. Олег чувствовал себя трусом и слюнтяем. Спасала работа, тяжелая и нудная, отношения с Зоей тоже выручали. Но не всегда. Однажды в общежитие Николай привел молоденькую журналистку из Москвы. "Землячка!" — обрадовался Олег. Потом, слово за слово, вдруг выложил ей накипевшее, всю семейную свою эпопею, и даже фото Лидкино отдал, чтобы не видеть и не вспоминать. С тех пор полегчало, отошло, будто увезла с собой этот камень с его души журналисточка... Но все-таки нет-нет да и кольнет вдруг мысль о Лиде, странная мысль... Раскаяние, что ли? Вот появись она сейчас здесь, бухнулся бы перед ней на колени, все бы сделал, только вернуть бы просто дружбу... Пожалуй, проще вернуть себя самого в Москву, домой, на прежнюю работу... Ввалиться к Лидке, наскандалить, вышвырнуть вон ее мужика...

Эта последняя мысль, уже вялая, сонная, расплылась, как грани стен в комнате, где ерзал на койке Олег. Он перевалился на живот, лицом в подушку, и заснул.

Дремотная тишина. В жаркой пыли вязнут копыта. Усталый ослик прядает ушами, медленно перебирает ногами, над ним вьются мухи. Он навьючен - к спине приторочены два автомобильных колеса. Рядом неспешно идет старик в допотопном черном пиджаке поверх полосатого халата и в чалме. Похоже, старику не жарко. А вот ослик вспотел, шерсть на боках слиплась клочьями. Они сворачивают на узкую дорогу, что ведет к селению. По главной дороге, изрытой копытами, с облепленной мухами теплой навозной кучей, катит машина. Пыльная "Нива" с яркими надписями по всему корпусу: на разных европейских языках слово "Дружок". Нынешняя мода - давать автомобилям имена и разрисовывать их иностранными словами. Но вот машина останавливается, из окна высовывается смуглый парень, смотрит вслед удаляющемуся ослику, бормочет: "Ай нужны колеса для "Дружка", ай нужны... "

Хлоп! - выстрел. И опять - хлоп! "Нива" быстро съехала в придорожные кусты. Из кустов донеслись сердитые слова:

- Опять бандитов ловят, шайтан...

И снова нависла знойная тишь над дорогой. Ненадолго. Минут пять спустя лихо промчались друг за другом две черные "Волги", яростно быстрые, как борзые. Клубы пыли взвились вверх. "Нива" развернулась и прямо по полю заспешила в бок, уехала.

Две черные машины разделились на кольце, разъехались в разные стороны. Худощавый мужчина в левом авто сунул руку в карман светлых брюк, достал пистолет, снял с предохранителя.

- Стрелять в крайнем случае, - сказал глухо и спрятал оружие в карман спортивной куртки.

На повороте голосовали двое. Худенькая девушка в сарафане и с большой сумкой через плечо, рядом с ней - высокий молодой мужчина. Вдруг девушка рванулась на дорогу, нелепо взмахивая руками, сумка плюхнулась в пыль.

- Ах ты, ч-черт! - ругнулся парень за рулем и резко тормознул. - Что еще за цирк, товарищ майор?

Девушка и ее спутник бросились к машине.

- Подвезите нас, пожалуйста, - выпалила девушка.

И тут же спохватилась:

- Сумка! Коля, принеси, вон лежит.

Мужчина в машине сказал другому за рулем:

- Ты смотри, Гена, знакомые все лица. Вот настырная журналисточка, она уже здесь, опять под ногами путается.

- Не подстрелили бы ее, Михал Сергеич. А этот, с ней, кто?

- Э-э, газет не читаешь, Гена. Это тот герой со стройки, который нарвался на людей Мамедова. Контузия, отпуск после болезни...

- Ну, с этим рабочим все ясно, Михал Сергеич. А газеты читать мне некогда. Только не пойму я что-то, ведь люди Мамедова должны были находиться в Москве, по нашим расчетам эта банда занималась известной нам столичной стройкой, где их и ждали...

- Ну они же не дураки, Гена. Если бы не случай...

Аня закинула сумку, поданную ей Холодковым, на заднее сиденье.

- Не спешите, барышня, - сказал майор, доставая из внутреннего кармана куртки темные очки. - Мы не на прогулке. - В очках лицо его стало совсем другим. — Возьмите свою вещь и...

- Я вас узнала, - перебила Аня. - Вы мне очень нужны, товарищ майор. Кстати, я вам могу помочь...

- Ну хватит! - завелся Гена. - А ну вылазь!

Мимо промчались синие "Жигули", чиркнув "Волгу" крылом.

- Это они! - вскрикнул Гена. - Стреляй по колесам!

- Без тебя знаю...

Сухо защелкали выстрелы. Машина, оседая, остановилась. Майор и его подручный, пригнувшись, выскочили из своего авто и двинулись к синей машине, поблескивая наведенным оружием.

Аня вытянулась на заднем сиденье "Волги", напряженно глядя на происходящее, и вдруг придвинулась к распахнутой настежь дверце, выглянула.

- Стой, спятила? — одернул ее Николай.

Повертела в руках заколку, с огорчением разглядывая Сломанный зажим. Такую здесь не купишь - прошлым летом в Москве брала. Пластмассовая птичка. Любимая. Жаль выкидывать.

- Дай-ка, - сказал Олег. - Металлическая часть отломилась, можно припаять.

Зоя протянула заколку. Сказала, продолжая разговор:

- Ох, кабы и впрямь все переменилось бы к лучшему. Как я устала, кто бы знал...

- Все устали, - сказал Олег. - Обитаем-то мы не где-нибудь, а в стране парадоксальных иллюзий. Самые преуспевающие тоже плохонько живут, а любой отдых оборачивается усталостью, чего уж тут говорить о нас, работягах. А знаешь, ведь моя прежняя столичная работа по трудоемкости мало отличалась от теперешней, разве что посложнее была моя работенка, больше нервов и суеты: за все сам отвечаешь, вечно держи на поводу нужных людей, а потом глядишь, вмешивается какой-нибудь начальственный балбес и все портит. Сейчас я зарабатываю куда больше, и ни за что не отвечаю. После смены могу подхалтуривать у новоселов: мелкий ремонт, устранение брака где возможно, так сказать "до ума довожу" жилье. Умудрился деньжат скопить... Конечно, тупеешь от всего этого, мысли лишь в одну сторону крутятся. Впрочем, меньше думать - легче жить.

- Верно, — кивнула Зоя. - Жаль вот, пойти нам с тобой сейчас некуда. Кино нет, а библиотека дерьмовая, одна муть в ней, всякого Еременко В. Н. и Немченко Г. Л. навалом, да еще Бондарева пуды. Небось, никто не покупает эту макулатуру, вот сюда и сваливают. Зачем только печатают, бумагу тратят?

- Да они сами себя печатают, Зоинька. Это же литературная мафия.

- Господи, куда ни глянь, везде мафия. Что же делать-то?

- Выход один, - грустно сказал Олег. - Хором прогуляться по стране с пулеметами. Почистить нужно...

Зоя хохотнула:

- Ну экстреми-ист! А вообще-то верно, - кивнула безнадежно. - Только сам ты с пулеметом не пойдешь, издали смотреть будешь. Ты же смирный.

Олег нахмурился. Помолчав, сказал:

- Ладно, идем в бар. Засиделись мы здесь, спектакль-то давно кончился, артисты разошлись. А молодцы наши ребята, верно? Такая с виду пьеска неприхотливая, шуточка вроде, а дум после нее уйма. Как, Зося , довольна?

Дороги, некогда ведущей к санаторию в горах, уже не было. Засыпало обвалом, а в одном месте чудом сохранившаяся часть ее съехала в пропасть. Неудачно выстроенный санаторий был давно заброшен и забыт. И вдруг теперь в этом доме поднялась какая-то возня, голоса зазвучали. У дверей стояла помятая "Нива" с расписанным ярко по корпусу словом "Дружок" на разных европейских языках. В доме суетились двое мужчина и женщина. Расчищали мусор, протирали пыльную мебель, рассовывали всюду вещи, обосновывались.

- Ты, Влад, без своих бандитских штучек не можешь, - ворчала женщина. — Напугал парнишку до смерти, выкинул из его собственной машины, чуть не сбил старика, чуть сам не разбился в этих проклятых горах.

Влад удобно пристроил на выступе в стене маленький автомобильный телевизор, включил.

- Смотри и не вякай, Лида. Ну вот, теперь веселее.

На экране мелькали кадры рекламного шоу, взвизгивала музыка.

- Куда как весело, - отозвалась Лида. - Говорила же, все это добром не кончится.

- Здесь неплохо, - заметил Влад. - Горы, водопад, курорт прямо.

- Да-а, чего лучше. Помалкивал бы, герой.

Она распахнула дверцы шкафа, пропахшего плесенью, сноровисто протерла его одеколоном.

- Летучих мышей только не хватает в качестве дичи на завтрак, - сказала кисло. -Хотя, время ужинать...

Устало опустилась на отсыревший стул. Рядом Влад расставлял на пластиковом столе консервы, одноразовые тарелки и стаканы, орудовал консервным ножом.

Лида ссутулилась, сонно уставившись в телевизор. И вдруг вздрогнула, выпрямилась, широко раскрыла глаза.

- Тихо, смотри! — вскрикнула хрипло.

На экране замелькали милицейские машины, узкие улочки, голос диктора возвестил:

- Уголовная хроника за неделю. По нашей области 28 убийств, 16 изнасилований, 14 краж со взломом. Вчера оперативным отрядом милиции с боем взята дача-особняк бывшего главного бухгалтера колхоза...

Экран зашипел, замелькал, пошли помехи. Влад оторвался от консервной банки, резко обернулся к экрану.

... Хищении государственных... -ш-ш-ш-ш-ш на крупную сумму размером около пятидесяти миллионов по неточным данным при обыс... ш-ш-ш-ш-ш... удалось скрыться, а также не работающему Алварову Владиславу Гарольдовичу пo кличке Влад и его подруге, личность которой пока не установлена. В схватке с бандитами ранены два оперативных работника спецслужбы и рабочий, похищена корреспондент московской газеты...

Изображение вдруг дернулось и выцвело, звук исчез.

- Тьфу ты, батареи сели, - сплюнул Влад.

- Не батареи, а мы сели, - подала голос Лида. — Так и будем теперь в горах пастись... Эх ты, кооператор, спец по гейшам, тоже выискался, творец чудес, начудил...

- Спасу от тебя нет, — процедил Влад. — Не психуй, обойдется. У меня сестра в Симферополе, выберемся и махнем к ней. Там я другой паспорт достану. Обойдется.

Лида мрачно посмотрела в окно. Сверкающий поток водопада скакал по камням, стекал быстрым ручьем к дому и разбивался о стену, которая была уже основательно подточена бурливой водой — это Лида заметила еще тогда. Санаторий стоял в сырой ложбине. "Дом сгниет и рухнет", подумала она. "Надо сматываться". И сказала злобно:

- Я здесь не останусь.

Влад вздрогнул.

- Не ори. Ты что, свихнулась?

- Я ухожу.

- Куда?

- Ко всем чертям.

Резко встала, оттолкнула стул, заметалась по комнате, хватая суматошно свои вещи, большую сумку, пихая вещи в сумку, судорожно сжала в руках платье...

- Дура! - выкрикнул Влад.

Подскочил к Лиде, отшвырнул ее сумку в угол, рванул из рук платье. Материал затрещал, на пол посыпались пуговицы. Лида захохотала, потом заплакала. Влад с размаха ударил ее по щеке. Лида отлетела к столу, стукнулась о гнутые пластмассовые ножки. Хлопнулась о телевизор скатившаяся со стола консервная банка. Экран мутно вспыхнул, зашелестел голос:

- Помни, что радость - непобедимая сила, тогда как уныние и отрицание погубят все, за что бы ты не взялся. Мудрость заключается в спокойной радостности. Побеждай себя, и ты победишь все. Ищи радостно, и все тебе ответит...

Лида истерично зарыдала, выкрикнула:

- Гад, подлец, сволочь...

- Все, хватит! Сыт тобой по горло! Уматывай к шайтану! - заорал Влад и вышел, бухнув дверью.

...Нет, это не картины в Выставочном зале Дома художника. Это — обрывки прожитого в рамках для картин. Клочья будней спецкора... Вот в раму вставлена желтая, выжженная солнцем трава, реденький кустарник, серые камни бархатисто отсвечивают в закатном свете. Какие мягкие тона... Горный перевал, разбитая "Волга". Слева мелькает потная спина в порванной клетчатой рубахе. Как это было? Да, они с Николаем голосовали на дороге, остановили машину спецслужбы милиции, и угораздило же тех бандюг на синих "Жигулях" выскочить откуда-то именно тогда... Аня ахнула, высунулась из машины, где они с Николаем уже расположились. Коля дернул ее назад, крикнул:

- Дура, куда лезешь?

И тут же получил удар по голове. Человек, сунувшийся в распахнутую дверь машины, отбросил бутылку, оглушенного Николая схватил и выдернул из автомобиля. Аня попыталась было выпрыгнуть следом, но ее толкнули, перекинули через сиденье вперед.

- Сидеть, заложница! - раздалось над ухом. В бок ткнулось дуло пистолета.

Рядом с ней, за рулем оказался незнакомый мужчина в потной клетчатой рубахе. Машина рванула с места, промчалась мимо охваченных пламенем "Жигулей", мимо катающегося в пыли клубка дерущихся, мимо чахлых чинар, свернула на повороте... Аня ошалело спрашивала, куда едут, мужчина молчал, потом нервно ругнулся. Вон за тем, кажется, откосом автомобиль сорвался. Дверцы отлетели от удара о камни, ее вышвырнуло вперед, скатилась вниз по травяному насту. Когда очухалась, увидела карабкающуюся вверх по склону фигуру в порванной рубахе. Он! Выбрался на боковую тропку, поднялся на ноги. Не стал слишком засматриваться на обломки внизу. Сплюнул и пошел...

Это она тоже мысленно взяла в раму.

"Сумка!" - вдруг спохватилась Аня. - "Мой кассетник, неужели разбит?"

Попыталась встать, но тут же снова села на траву. Отшибленное тело ныло... Кажется, кости целы, даже вывихов нет...

Вытянула ноги, стала растирать, массировать...

Что ж, придется жить без магнитофона, ничего, статья вся в голове, правда сумбурно. Забылись кой-какие детали, имена. Хотя, блокнот - в застегнутом кармане сарафана, там все есть. "Значит, так", - припомнила она. -"Стройматериалы, украденные или незаконно купленные на стройке, тайно вывозятся и продаются частным лицам (в данном случае этому Реджепу). Сейчас ниточка привела в Таджикистан... Ну, подробности, конечно, надо уточнить у следователя...

Она снова попыталась подняться, на сей раз удачнее. Согнувшись, побрела к оврагу. "Кажется, сумка осталась в машине. Да, точно... На заднем сиденье... Чего теперь искать... "

Цепляясь за кусты и траву, Аня выбралась из оврага, поковыляла в сторону долины...

Горячий настой горных трав, густой и терпкий, вдруг ударил в лицо. Ветер? А ей-то думалось, что здесь не бывает ветра. Господи, до чего же непривычный запах, голова кругом! Ни души нигде, только камни, кусты, разбитая машина... Тихо придет ночь, враз стемнеет, не выбраться отсюда, умереть под звон цикад, похожий на звон цепей...

Поезд... Память - киноролик... "Почему ролик?.. Покачивается верхняя полка скорого, это я раскачиваюсь, и снова эта гонка, горы, удар... Здорово меня шибануло... Опять... Наверно, я свихнулась... Закрою глаза - и все сначала. Одно и то же, ролик, клип. Белая фигура в темноте. Приведенье? Здесь, в горах? Вспыхнул фонарик. Я не успела испугаться... Что-то было, не помню, случилось. Кажется, подвернула ногу, боль... Узнала сразу ее, ведь в моем кармане фото, в блокноте за обложкой, ну то самое, которое мне тот рабочий на стройке всучил, как его... Олег Анистратов, монтажник... В каком-то белом платье-кимоно с серебряными птицами, красивая - это стало видно утром. Вдвоем в горах блуждать не очень-то приятно, если у спутницы истерика... И чего вопит, не она же грохнулась в яму, я молчу на дне и даже не карабкаюсь, сильно болит плечо, но зато... Ничего себе... Моя сумка!... Потом меня тащили на носилках туристы. А кассетник не сильно побился, только корпус, и крышка отлетела... Мы летели на стройку в самолете, в мягком кресле - белом облаке - хорошо спалось, наверно все мы - я, и Коля, и она - дрыхли всю дорогу. Аэродром был километрах в пятидесяти от города, на окраине которого наша стройка. Нас встречал автобус и вся Колина бригада - оказывается, мы герои дня, пресса позаботилась... Гм, спецкоры центральных газет стали шустро работать, пора и нашей газетенке перестраиваться... Кстати, из газетенки мне пришла телеграмма, шеф витиевато поздравлял с непойми-чем, и подписалась вся редакция (первой после шефа была подпись Пастора, потом Алика Невского, Любы...). Вскоре я дописала очерк. Получилось, кажется, недурно... Холодков влюбился в местную учительницу Зою - смешную, полную, с наивным кукольным лицом. По-моему, дружить с такой еще куда ни шло, а уж влюбляться... Тяжелый случай. У них скоро свадьба. Со стройки Николай уходить собрался, хочет работать в спецслужбе милиции, которая сейчас очень популярна, и форма у тех ребят красивая. Говорят, им хорошо платят. Вообще это отчаянные парни, смерти не боятся, вот поэтому она их и обходит. Жертв там пока не было. А работают они чисто... Олег заработал кучу денег, помирился с Лидой, они распишутся по новой здесь, на стройке - так он хочет - и вернутся домой. Но я там буду раньше. Через три часа вокзал. Хочу домой. Не сплю. Когда вернутся Анистратовы, жду их в гости. Нелепость, знакомиться с соседями за тридевять земель от дома. Ведь с Лидой мы соседки по подъезду... Господи, как трясет на проклятой полке. Нижний пассажир читает газету, свежий номер, заголовок: "Спецслужбой милиции обезврежена еще одна опасная банда, "Дело Муратова" закрыто. Следы привели к махинациям бывшего главбуха колхоза "Красный Октябрь"... Ну и дубово же написано! Другой пассажир замечает:

- Ну наконец-то у нас появилась настоящая милиция. Эти парни наведут порядок.

- Да зарплата у них там настоящая, только и всего, и конкуренция: на работу попасть трудно, а вылететь в два счета...

Я перевернулась на живот, лицом в пыльную жесткую полку. Жесткую как тот очерк, который везу в Москву. В горле - щипучая горечь. Уши заволокло мягкой ватой, в которой гулко бьются рельсы. Не гулко, а жестко... В ушах - булыжники злости и отравы. Отрава мокро щекотнула глаза и нос, потекла по лицу...

Ночью, не помню, как нащупала сумку, вытянула и порвала исписанные, наполовину перепечатанные листки... Прощай, ретиво сработанный очерк... Ау, карьера борзописца! Выложу на стол главного свой стих, то-то у него рожа вытянется! Вот, скажу, срочно в номер:

РУСЬ-90. Абсурд.

1

Отравленная русская душа,

которую нерусские венчали,

в ней не осталось места для печали,

в ней осень бродит, листьями шурша,

с протянутой для подаянья кепкой,

с блуждающей путанкиной ухмылкой,

с духами-самогонкой жгуче-крепкой,

с картинами, написанными пылко,

ненужными пожарищу страны.

Вам наших душ пожарища странны...

Страннее, чем наскальные рисунки,

толпа, мешки, мешочники и сумки

и синий труп с раздутым животом.

Нерусских-русских души с тайным дном

и мудрыми словами для приманки.

Убитый лес. А в нем растут поганки.

Был просто лес. А стал — поганкин дом...

2

В заплате окна - за окном метель -

кровавым сгустком цветет герань.

Луна, продырявь снеговую темь,

где кошки дохлые, холод, гарь...

А. за геранью, в окне - уют.

За легкой шторкой воркует "Шарп".

Там шлюхи голые что-то поют.

Студент на улице дышит в шарф.

И в черный снег — снеговую гарь -

он щурит пристальный темный глаз.

Москва, снегопад, гололед, январь...

Все окна хочется выбить враз!

Ох, хоть бы свет погас..."

"...Хроника происшествий. Вчера в 18.00., в самый разгар часа пик, водитель автобуса изнасиловал водителя трамвая. Это произошло на остановке "Конечная" по маршруту... На глазах у всей... Что за нравы, что за жизнь!.."

"Московский Комсомолец"

***

Ничего этого не было. Был лишь сон, длинный нелепый сон некоего Реджепа, которого все звали дядюшкой. Абсурд.

(от автора)