«Вдыхая аромат мяты, мы вдыхаем запах эгоизма, искусно спрятанный под личиной свежести. Такой неприступный, такой дерзкий, терпкий, даже самодовольный, он точно насмехается и бросает вызов своему обожателю. Гуляя по саду, я случайно наступаю на веточку, крепкую, с чуть заострёнными на ней листочками, гордо смотрящими вверх, и в данный момент, будто смотрящими на меня, их губителя, с явно выраженным укором; веточка демонстративно хрустнула, и из неё полился аромат эгоистичной мяты. Будучи даже надломленной, она продолжает держать верх над наивным человеком, обращая его в недры своего аромата…»
Поток именно таких мыслей с огромной скоростью пролетал в голове, пока я бродила по песчаному берегу прохладного залива. Закутавшись в клетчатый полуплащик и надев неудобный капюшон, я продолжала двигаться вдоль берега, непроизвольно направляясь к камням и валунам, «дорожка» из которых уходила в даль водного пространства.
Признаться честно, погода просто отвратительна. Однако в этой неприязни к погоде есть какая-то поэтическая прелесть.
Тихий звук невысоких волн, немощно бьющихся о берег… нет, не так. Даже слово «бьющихся» здесь вовсе не уместно. Это слишком лестно для таких псевдоплевков. Волны даже не бились, они назойливо напоминали о своём присутствии, создавая фоновый шум, и на этом им спасибо. Классическую картину классического пляжа северо-западных районов дополняли отчаянные крики белых чаек, угрюмо кружащая кучка которых больше напоминала злостных стервятников; шум прибрежного леса, песок, равномерно скрипящий и скрежущий под чёрно-красными кроссовками, и противный запах тихо-смирно подгнивающих водорослей и случайного мусора, который так бережно и хаотично, даже в творческом беспорядке, разбросан проезжими «блюстителями чистоты и сохранности хрупкой северной природы». Даже попытки поставить небольшие урны по территории близлежащей местности оказались тщетными. Таким образом, ко всему осталось на задний план добавить серое небо с пепельно-дымчатыми облаками для создания полной картины дождливого петербуржского лета и случайно попавшего в этот рассказ Финского залива.
Пытаясь найти глазами хоть что-нибудь, что привлекло бы моё внимание, я невольно отвела взгляд вдаль, на ту черту, где серо-зелёное водное полотно переходит в небо. Если не учитывать то, что свои очки я как всегда забыла дома, а моё зрение и без них и с ними оставляет желать лучшего, я каким-то чудом углядела крохотную чёрную точку, плавно качающуюся на небольших волнах. Я не была уверена, но мне почему-то представлялось, что эта точка направляется к берегу, «размахивая» двумя вёслами. Я остановилась, предварительно заметив, что пока я была увлечена наблюдением, мой правый кроссовок мало того, что до нитки промок в воде залива, так ещё это треклятое подобие водорослей обмоталось вокруг него. Вспомнив про себя пару нехороших слов, я постаралась не обращать внимания на злосчастную мокрую обувь, даже не удосужилась снять прилипшие водоросли и сосредоточила всё внимание на той чёрной точке, которая, к моему удивлению, всё то время, пока я негодовала, продолжала двигаться к берегу и уже приняла вид небольшое одноместной лодочки, что было заметно даже моим глазам, которые я по привычке сузила, чтобы сфокусироваться на объекте.
С другого конца пляжа доносился визг маленьких ребятишек, которые, видимо, брызгались водой, набирая её в свои маленькие ладошки, что наверняка мало нравилось их родителям.
С трассы раздавался шум проезжающих легковушек, больших фур, что, признаться, несколько портило картину умиротворённого пляжа.
Отбросив посторонние мысли куда-то за буйки, я по привычке сунула руки в карманы плаща и продолжила наблюдать за лодкой.
Она была достаточно близко к берегу, где стояла я. Ещё больше напрягая зрение, я пыталась разглядеть человека в лодке, но не получалось. Я продолжала ждать, пока он подплывёт поближе, и принялась чертить круги на песке носком моего промокшего ботинка, изредка поглядывая на лодку и её пассажира, которых, спустя минут пять, я уже могла кое-как разглядеть.
Там сидел мужчина, возраст которого определить было довольно трудно. У него было загорелое лицо, покрытое густой бородой, которая изредка была покрыта седыми проблесками. Рукава мятой рубашки были завёрнуты до локтя и были мокрыми практически до плеч. Он был словно не из этого мира. Словно сошёл со страниц сказки, и, кажется, ещё секунда, и он слегка небрежно, но с любовью встряхнёт невод, свой старый немного разодранный невод, с маленькими листьями водорослей в уголках, и забросит его в зеленовато-серые воды залива.
Но в реальность меня вернуло то, что этот немолодой мужчина повернул голову в мою сторону, и я смогла наконец-то рассмотреть его лицо. Первое, что сразу бросилось в глаза, это отчуждённое выражение всего его лица. Уголки его губ, уголки глаз, линии бровей, скулы и даже крылья носа — всё было опущено вниз, всё застыло в унылом, усталом, даже болезненном виде. Атмосфера его глаз была мне совершенно непонятной. Я была в раздумье: то ли я видела в этих глазах ещё большую грусть, чем на лице, то ли какая-то скрытая улыбка была спрятана под полуопущенными веками и под нависшими, густыми и чёрными бровями. Пока я размышляла, взгляд, настроение которого не было разгадано мной, как и его обладатель, уплыл.
Меня окликнул папа, и я повернулась спиной к заливу, и ветер, наполненный водными парами, стал дуть мне в спину. Я неприятно поморщилась от холодных дуновений, которые заставляли мою спину покрываться мурашками. Когда папа подошёл, от него привычно повеяло ароматом кофе, смешанного с табаком.
— Ну, что, поехали? — папа улыбнулся.
— Да, конечно, — быстро ответила я, уже имея мысленное удовольствие представлять теплую кабину и сиденья нашего серебристого японского авто.
Мы пошли к машине, каждым шагом тревожа прибрежный песок.
Как только я закрыла за собой дверь автомобиля, удобно уселась, оправила шуршащий клетчатый плащ и откинула голову назад, закрыв глаза и услышав родное урчание двигателя, «Ниссан» тронулся с места, и всю дорогу до дома я вспоминала ту одинокую лодку и пыталась угадать выражение тех странных глаз, застывших на не менее странном лице.
26 августа 2009