Не открывая лица

20. В НОВОЙ РОЛИ

Оксана вышла к полотну железной дороги в том месте, где торчали из снега окруженные низкорослыми деревьями стены разрушенной переездной сторожки. Тут еще летом, перед отходом советских войск, разорвалась сброшенная “Юнкерсом” бомба. Сторож Дмитрий Гудзюк стоял на посту с сигнальным флажком, пропуская поезд-летучку (за ней-то и охотился гитлеровский летчик), и после бомбежки его нашли в кювете истекающего кровью, с оторванной рукой.

Почти все железнодорожники, работавшие на станции Ракитное, успели эвакуироваться. Гитлеровцы пронюхали об оставшемся в селе вылечившемся одноруком стороже и дали ему “повышение”, заставив выполнять обязанности дежурного по станции. Разрушенная сторожка осталась заброшенной, переездом не пользовались — автоколонны проходили другой, очищенной от снега дорогой.

Девушка остановилась у деревца, покрытого пушистым инеем. Нагнувшись, она зачерпнула снег пригоршней и осторожно начала смывать таявшим в руках снегом краску на бровях и щеках. Лицо ее сразу стало свежим и милым.

Было тихо. Яркое зимнее солнце уже клонилось к закату, и под косыми лучами его снег, иней на ветвях искрились бесчисленными кристалликами, вспыхивающими то ослепительно белыми, то голубыми и розовыми огоньками. Жадно вдыхая потеплевший за день воздух, Оксана смотрела на чистые, заснеженные поля, и в ее глазах с приспущенными ресницами, в уголках ее сочных губ появилась счастливая, безмятежная улыбка.

Что вспомнилось ей в эту минуту? Детство? Те новые санки, что подарил ей старший брат, погибший затем в стычке с японцами возле озера Хасан, та горка у ставка, где в такой вот погожий зимний денек с утра до вечера каталась румянощекая сельская детвора? А может быть, другое — студенческие годы, прогулки на лыжах, когда бежишь, отталкиваясь палками, по вздрагивающему, с хрустом оседающему снежному насту, а позади тянется (где им догнать быстроногую Оксану!) цепочка хлопцев и девчат?

Ой, Оксана, не время тебе предаваться счастливым воспоминаниям!.. Минуты идут, дорогие, бесценные минуты…

Мечтательное выражение внезапно исчезло с лица девушки. Она прислушалась. Где-то далеко сухим, казалось, промерзшим звуком отозвались рельсы под колесами и послышался рокот мотора. Сурово сжав губы, Оксана шагнула к полуразрушенной стене и притаилась за ней.

Из-за поворота показалась закрытая мотодрезина, быстро и четко отщелкивающая стыки рельс. В сотне метров от сторожки мотор заглох, дрезина катилась по инерции, все сбавляя и сбавляя ход. Коротко и хрипло вскрикнула, точно нечаянно задетая, сирена. В приоткрывшихся дверцах кабины показалось смуглое усатое лицо железнодорожника, беспокойно поглядывавшего на руины.

Оксана вышла из укрытия и, махнув рукой, побежала наперерез дрезине, словно собиралась броситься ей под колеса. Железнодорожник распахнул дверцу и, как только девушка на ходу вскочила на подножку, подхватил ее сильными руками и втащил в кабину.

— Под задним сиденьем! — вместо приветствия сказал он, захлопывая дверцу и включая мотор. — Четыре минуты… Сброшу у самой станции. Будет эшелон на Харьков. Обязательно садись — другого выхода нет. Поторапливайся…

Но Оксану не нужно было подгонять. Она вытащила из-под сиденья небольшой мешок и маленькую, сплетенную из крашеных ивовых прутьев корзинку с крышкой, вытряхнула содержимое из мешка и, сбросив с себя верхнюю одежду, уже нарядилась в яркозеленую вязаную шерстяную кофточку с белыми оленями на груди.

— С документами провал, — продолжал железнодорожник, не оборачиваясь. — Мы заготовили по старому образцу, а оказывается — введена новая форма. Получишь на месте. Главное — добраться. Сумеешь?

— Где косметика? — вместо ответа спросила Оксана.

Она торопливо натягивала на ноги белые фетровые сапожки, обшитые желтой кожей, с кожаными кокетливыми кисточками на голенищах.

— Как?! — не понял железнодорожник.

— Духи! Помада! Зеркало! — раздраженно крикнула Оксана.

— Все в корзинке. Там и крестик, часы, браслет… Вместо документов приказано дать новый дополнительный адресок. Станция Узловая, пятая стрелка, стрелочница — тетя Паша. Сорок лет, высокая, плечистая. Слышишь? Эту неделю работает в ночной смене. Спросишь: “Керосину не надо?”, ответит: “Нужно зеленое стекло к фонарю”. Ты ей: “Дадите полкило сала — достану”. Запомнила?

Ответа не последовало. Железнодорожник тревожно оглянулся. Оксана сидела в неудобной позе со шпильками во рту и, заглядывая в подвешенное на ручку дверцы зеркало, досадливо морщась, завивала пальцами локоны, ловко, рядышком укладывая их на голове и прихватывая шпильками.

— Чего копаешься? — железнодорожник начал нервничать. — Осталась минутка. Локоны после.

— Нет уж, — освободив рот от шпилек, спокойно отозвалась Оксана. — Без документов, так хоть с немецкой прической… Тормозните!

Железнодорожник сбавил газ, взвизгнули тормозные колодки.

Оксана осторожно, чтобы не потревожить локоны, накинула на голову цветной гарусный платок и одела щегольской женский полушубок, изящно отороченный золотистыми смушками.

— Прыгаю!

Девушка уже поставила ногу на подножку, когда железнодорожник окликнул ее:

— Ласточка!

Они обменялись на прощанье не рукопожатием, а лишь короткими выразительными взглядами. “Смотри в оба! Ошибка — смерть”, — сказали черные, суровые мужские глаза, сами привыкшие смотреть в лицо смерти. “Все знаю. Не беспокойтесь — вывернусь!” — ответили бесстрашные девичьи глаза.

И, бережно поддерживая правой рукой корзинку, Оксана спрыгнула в снег.

Дрезина, прибавляя ход, неслась к станции.

…Однорукий дежурный по станции Дмитро Гудзюк и стоявший рядом с ним гитлеровский солдат знали уборщицу Оксану Стожар в лицо. Гудзюк, как и большинство жителей Ракитного, считал ее “фашистской шкурой”, по собственной воле и прихоти пошедшей в услужение к гитлеровцам. По мнению солдата, это была строгая, красивая русская дура, мечтающая выйти замуж за немецкого офицера.

Но когда мимо, обдав их запахом тонких французских духов, прошла, капризно искривив накрашенные губы и слегка раскачивая в руке ивовую корзинку, красивая, нарядно, но по-дорожному одетая девушка, Гудзюк оторопело скользнул взглядом по ее стройной фигуре спортсменки и подумал с затаенной злобой: “Откуда взялась эта немкеня? Едет в эшелоне, что ли? Ишь, черт, как выхаживает, стерва, будто по своей земле!”

Что же касается промерзшего до костей солдата, то, увидев девушку, он почему-то вспомнил свой родной, чистенький городок на берегу Эльбы, первую любовь, первый поцелуй и многое другое, дорогое ему, уже далекое, от воспоминания о котором у него заныло сердце. “Счастливчики — эти штабники, возят с собой баб, разодетых в трофейное барахло”.

А “немкеня” с независимым видом, едва приметно улыбаясь каким-то приятным мыслям, шагала вдоль готового к отправлению состава. Она была слишком занята своими мыслями и не обращала внимания на угрюмо-злобные взгляды понурых, плохо одетых, озябших ракитнянских женщин, сгребавших деревянными лопатами снег с путей, и на удивленно восхищенные возгласы солдат, показывающих свои синие от холода носы в узкие щели приоткрытых дверей теплушек.

Полицай Чирва, приставленный надсмотрщиком к женщинам, работавшим на станционных путях, с винтовкой на плече и увесистой, подвешенной к руке на ремешке дубинкой, сделал несколько шагов по направлению к составу, чтобы получше рассмотреть “фрау”, одетую в красивый русский полушубок. Уж Чирва-то знал Оксану — еще сегодня утром он видел ее в комендатуре. И странно, лицо “фрау” показалось ему удивительно знакомым. То озабоченно хмурясь, то трогая свои толстые губы неуверенной глуповатой улыбкой, он сделал еще несколько шагов, меряя взглядом приближавшуюся к нему девушку.

“Немкеня” шла на полицая, не сбавляя шага, и вдруг подняла на него равнодушно презрительный взгляд, очевидно, недоумевая, почему этот болван с дубинкой загораживает ей дорогу… Но ведь именно эти глаза и казались так мучительно знакомыми Чирве.

— Ослиная морда, вы что, любите получать по физиономии? — бесстрастным тоном произнесла девушка по-немецки.

— Не понимаю… — смущенно пожал плечами полицай.

Торопливо шагнув в сторону, он осклабился виноватой, растерянной улыбкой и, когда девушка прошла мимо, услышал тихо и презрительно брошенное ею слово: “Швайн”. Полицай смутился еще больше и покраснел — это слово ему часто приходилось слышать от гитлеровцев… “Черт возьми! Чуть было не влип в историю. Обознался…”

Еще один человек следил за “немкеней”. На запасном пути стояла несколько минут назад прибывшая на станцию мотодрезина. Приподняв крышку капота, в моторе копался смуглолицый железнодорожник. Он то и дело бросал незаметные, тревожные взгляды на девушку. Когда на ее пути возник полицай, железнодорожник решительно шагнул вперед и уже раскрыл было рот, чтобы крикнуть и этим отвлечь внимание полицая. Но кричать не пришлось. Увидев, что полицай торопливо и почтительно уступил дорогу девушке, железнодорожник остановился и облегченно вздохнул.

В середине длинного состава виднелись три пассажирских вагона. Девушка шла к ним, изредка, как бы невзначай, поглядывая на протянутые по крышам теплушек тонкие желтые телефонные провода. “В пассажирских вагонах — офицеры. Но в каком же из них находится комендант эшелона? Ага — провода обрываются у третьего. Комендант там, он связан телефоном с часовыми на паровозе. Решено — сажусь в первый”.

Заныли, заскрипели сжимающиеся пружины буферов, Машинист осаживал состав, чтобы легче было взять с места. Девушка продолжала идти не спеша, хотя от первого пассажирского вагона ее отделяли еще несколько теплушек. Какой-то бравый обер-ефрейтор приоткрыл дверь своей теплушки пошире, нагнулся и, улыбаясь светлыми нагловатыми глазами опытного сердцееда, сказал громко:

— Фрейлейн, вы рискуете остаться, а в нашем вагоне так уютно и тепло…

Девушка поблагодарила его ироническим кивком головы и ускорила шаги. На площадке первого пассажирского вагона стояли два офицера — приземистый, широкий в плечах майор с несколькими, точно вколоченными в его выпуклую грудь крестами на мундире и еще по-юношески тонкий лейтенант. Оба — летчики. Офицеры, вытягивая шеи, с нескрываемым любопытством смотрели на приближающуюся девушку, и на их лицах начали появляться удивленные, вопрошающие, галантные улыбки.

Поезд уже тронулся. Девушка остановилась, ожидая, пока площадка с офицерами поравняется с ней. Она уже протянула было им свою корзинку, но тут увидела за плечами спустившегося на ступеньку лейтенанта — третьего офицера. Остроносый, с худым костистым лицом и шныряющими темными, неприятно блестевшими глазами, он также улыбался и с интересом смотрел на девушку. Но на рукаве его мундира четко вырисовывался черный бархатный ромбик с серебристым черепом и скрещенными костями.

Рука девушки дрогнула, корзинка описала в воздухе маленький полукруг. Однако в ту же секунду девушка капризно взглянула на офицеров и крикнула с упреком:

— Господин лейтенант, какой вы неловкий! Ну, помогите же…

Тотчас услужливые руки подхватили девушку и помогли ей подняться в тамбур. Раскрасневшаяся, довольная, она преувеличенно тяжело вздохнула и, мельком, лукаво оглядев офицеров, весело произнесла все так же смешно, с сильным русским акцентом выговаривая немецкие слова:

— Благодарю! Ну вот мы и поехали, господа…