Не открывая лица

2. ПОМЕТКИ НА КАРТЕ

— Понятно, господин майор! Будет исполнено. До свидания, господин майор!

Обер-лейтенант Густав Шварц, молодой, стройный, щеголеватый офицер в меховом жилете поверх мундира, щелкнул каблуками и, отвесив легкий поклон, опустил на рычажки телефонную трубку Несколько секунд он стоял неподвижно, устремив взгляд на коробку телефона, установленного на письменном столе, затем приподнялся на носки и. расправляя плечи, медленно, с удовольствием потянулся. В его светлосерых, холодных глазах играла довольная, эгоистическая улыбка преуспевающего, знающего себе цену человека.

— Дежурный!!

В дверях из темного коридора появился молодцеватый ефрейтор.

— Начальника полиции ко мне. Немедленно!

Дежурный повторил приказание и исчез. Шварц подошел к висевшей у стола на стене голубой занавесочке и потянул за шнурок. Открылась мелкомасштабная карта. Опершись о стул коленом, обер-лейтенант скрестил по-наполеоновски руки на груди, прищурил глаза и начал сосредоточенно рассматривать пометки, нанесенные цветными карандашами на карту.

В верхней части карты преобладала зеленая окраска. В самом верху у среза она сливалась в сплошное зеленое море с маленькими островками, заливами, бухточками — на севере были густые леса. Их пересекала наискось линия железной дороги, но над ней нависали из глуби лесов несколько красных стрел. Это означало, что дорога находилась под активным воздействием советских партизан. Ниже дороги леса сильно редели, и только в одном месте снова выступало большое зеленое пятно, напоминавшее своими очертаниями дубовый листок. Этот лес назывался Черным лесом. В центре листка был нарисован красный кружок, перечеркнутый крест-накрест двумя короткими жирными черными линиями.

Южнее, почти параллельно нижнему срезу карты, тянулась еще одна линия железной дороги. Она как бы проводила границу между лесостепью и степью, так как ниже ее зеленые пятнышки встречались редко и были не больше горошинки.

Участок этой нижней, очень важной для гитлеровцев дороги и охранял обер-лейтенант Шварц со своей ротой, специально выделенной для несения патрульной службы. Ему помогал начальник кустовой полиции Сокуренко, однако полицаев было мало и далеко не все они внушали доверие.

За четыре месяца пребывания в селе Ракитном Шварц изучил висевшую перед ним карту на зубок. Более того, даже не глядя на свои многочисленные, только ему понятные пометки — точки, черточки, птички, вопросительные и восклицательные знаки, сделанные цветным карандашом, он мог сказать, где и когда были обстреляны, взорваны, пошли под откос эшелоны, где были обнаружены заложенные мины или разобраны рельсы, в каком месте произошли крупные и мелкие стычки с партизанами.

Обер-лейтенант мог также с гордостью добавить при этом, что за четыре месяца, с того момента как он командует ротой, на его участке не отмечено ни одной диверсии. Вот что значит умело и бдительно нести свою службу! Весь участок чистенький… Правда, на карте у самого села Ракитного красовались два восклицательных и один вопросительный знаки. Это были очень неприятные для обер-лейтенанта пометки. Однако не они привлекали в настоящий момент его внимание. Шварц своими прищуренными, колючими глазами уставился на зеленое пятно, имевшее очертание дубового листка, и, задумчиво покусывая губу, напряженно решал очень важную для него задачу.

Всего лишь несколько минут назад он разговаривал со своим начальником — майором Вольфом, сообщившим ему две важных новости. Первая касалась лично обер-лейтенанта Шварца и была чрезвычайно приятна, так как означала крупный шаг вперед в его служебной карьере, вторая только частично относилась к обер-лейтенанту, но была очень тревожной. Эта-то вторая, тревожная новость и заставила Шварца призадуматься у знакомой карты.

Наконец он поставил маленький вопросительный знак у перечеркнутого крест-накрест красного кружочка на Черном лесе и задернул занавеску.

Как хорошо, что он удержался от соблазна высказать майору Вольфу мысль, осенившую его во время телефонного разговора, думал обер-лейтенант, меряя комбату упругими шагами. Нет уж, он сообщит полковнику о своей идее не через майора, а лично. Вольф — ограниченный человек, тупица, службист. Сколько раз он, Шварц, говорил своему непосредственному начальнику: нужно следить не только за дорогой, но и за всем тем, что делается вокруг нее. Нет, майор не внял его вполне тактично высказанному совету. “Выполняйте свои прямые функции, обер-лейтенант, — охраняйте участок дороги”. И, пожалуйста, дождались — в течение двенадцати часов две диверсии. Дорога будет закупорена до утра, причинен крупный ущерб, есть жертвы.

Уже давно, после долгих размышлений, изучения и сопоставления фактов, Шварц пришел к выводу, что в их районе, кроме партизанских отрядов, находящихся в лесах далеко от южной ветки железной дороги, действует также немногочисленная, но, очевидно, очень активная группа советских подпольщиков. По его мнению, эта группа была обособленной, выполняла секретные задания, но в то же время по каким-то каналам была связана с командирами партизанских отрядов и своевременно информировала их о положении на дороге. Именно так обстояло дело, когда командование группы карательных войск решило окружить и уничтожить в Черном лесу отряд “Учитель”. Как только специально прибывшие части начали замыкать кольцо вокруг Черного леса, отряд “Учитель”, видимо заранее предупрежденный, нащупал лазейку на одном из перегонов верхней железной дороги и, прорвавшись с боем, понеся ничтожные потери., ушел на север, в дремучие леса, к своим друзьям и, следует полагать, к своим основным базам.

После этого в течение двух недель на южной дороге все обстояло благополучно. И вот сегодня советские подрывники двумя великолепными диверсиями снова заявили о себе. Откуда они появляются, где их база? Вряд ли они пришли из глуби северного лесного массива — это далеко. Дважды пересекать верхнюю железную дорогу, также усиленно охраняемую, — опасно. В каждом селе, на каждом перекрестке дороги стоят полицейские заставы. Нет, база подрывников где-то очень недалеко. Очевидно, в том же Черном лесу. Хитрый командир партизанского отряда, скрывающийся под кличкой “Учитель”, несомненно, выкинул новый ловкий вольт. Как только карательные войска после “разгрома” его отряда выбыли в другой район, он снова всем своим отрядом незаметно (три дня подряд продолжалась сильная метель) пересек верхнюю дорогу и опять обосновался на старом месте.

Почему “Учитель” так упорно держится за Черный лес? Разгадка проста: он выполняет важнейшую задачу — выводит из строя южную дорогу. Именно эта дорога интересует партизан больше всего. Отряд сидит в лесу тихо, ничем не выдает себя и на сравнительно коротком расстоянии наносит дерзкие удары при помощи мелких групп хорошо обученных и снаряженных подрывников.

Об этом-то своем предположении Шварц намеревался лично сообщить начальнику группы карательных войск. Обдумав все хорошенько, обер-лейтенант сел за стол, увеличил в лампе огонь, достал из шкафа первую попавшуюся книгу и начал читать.

Комната, которую обер-лейтенант выбрал себе под кабинет, находилась в новом кирпичном здании сельской школы и служила прежде учительской. Кроме письменного стола, здесь стоял еще книжный шкаф с глобусом наверху, парта у стены, на которой висела большая карта Советского Союза.

Облицованную зеленым кафелем высокую печь новый хозяин приказал “модернизировать”, и к ней для лучшего сохранения тепла приделали низенькую печурку на манер лежанки. Тщательно вымытый деревянный крашеный пол блестел. У письменного стола он был устлан большим красивым ковром ручной работы, — пышные оранжево-розовые цветы на темнозеленом фоне. Два широких окна прикрывали изнутри наглухо щиты, сколоченные из толстых свежеоструганных досок. Они вставлялись только на ночь. Шварц любил тепло, комфорт и был осторожен, он боялся, как бы ночью в его уютный кабинет не влетела партизанская граната. Нет, он не трус, но не желает умереть такой глупой смертью…

В дверь негромко постучали.

— Войдите! — по-русски крикнул обер-лейтенант, не отрывая глаз от книги.

Вошел начальник кустовой полиции — низенький, щуплый человек в новенькой синей, отделанной сизыми смушками чумарке и такой же смушковой, лихо заломленной набок шапке. Чумарка, видимо сшитая на другого, казалась длинноватой, не по росту начальнику полиции был и подвешенный на тонком ремешке через плечо парабеллум в лакированной деревянной кобуре.

— Разрешите? Явился по вашему приказанию…

— Да, да. Заходите, Сокуренко. Не топчите только своими сапогами ковер… — обер-лейтенант откинулся на спинку стула и ироническим взглядом смерил неказистую фигуру начальника полиции. — Я вызывал вас, господин Сокуренко, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: к нам едет ревизор.

— Как ревизор? Из фельдгестапо?

— Нет, — заглянув в книгу, холодно продолжал обер-лейтенант, — ревизор из Петербурга, инкогнито. С секретным предписанием.

Ничего не понимающий начальник полиции смотрел на офицера, быстро мигая глазками.

— Вы что, Гоголя не знаете, господин Сокуренко? — притворно изумился обер-лейтенант.

— Какого Гоголя?

— Николая Васильевича…

— Это, может быть, новый староста в Васильевке? — морща лоб и все так же хлопая красноватыми веками с редкими ресницами, соображал Сокуренко. — Так там же не Гоголь, а Галущак.

— Единица!

— Как?

— Ставлю вам единицу по литературе. — Шварц отбросил книгу в сторону. — Стыдитесь, Сокуренко! Не знаете, какими словами начинается бессмертное — так сказано в предисловии — произведение великого русского писателя — “Ревизор”.

Лицо Сокуренко медленно расплылось в досадливой улыбке. Наконец-то он сообразил, в чем дело.

— А-а-а! Этот Гоголь… Вы все шутите, господин обер-лейтенант, а у меня…

Шварц не дал ему договорить. Выйдя из-за стола и важно шагая по комнате, он заявил:

— Я действительно пригласил вас, господин Сокуренко, чтобы сообщить новость чрезвычайного характера: я покидаю эту грязную дыру. Завтра сюда, на мое место, приезжает новый комендант.

— Кто, разрешите нескромность?

— Какой-то лейтенант, уже в годах, из педагогов. Между прочим, тоже знает русский язык.

— А куда, разрешите нескромность, уезжаете вы, господин обер-лейтенант?

Офицер снисходительно улыбнулся. Он ожидал этого приятного для него вопроса, ему вообще не терпелось поговорить на эту тему. Но, прохаживаясь по комнате, он медлил, важничал и всячески старался придать своему лицу холодное и высокомерное выражение. Обер-лейтенант был далеко не глупый человек и в то же время неисправимый позер. Он прохаживался перед Сокуренко, как перед зеркалом.

— Во-первых, это военная тайна, во-вторых, я еще сам точно не знаю, и, в-третьих, я все же могу поделиться с вами своими соображениями, — сказал он и важно надул щеки. — Очевидно, — размеренно, в такт шагам неторопливо продолжал обер-лейтенант, — мое начальство поняло, наконец, что меня следует использовать на работе более широкого масштаба. Возможно, это Киев, Полтава, Харьков или какой-нибудь другой крупный город. Собственно, майор Вольф намекнул мне совершенно определенно. Очевидно, последует повышение не только в должности, но и…

Шварц остановился и осторожно, как бы боясь кого-то спугнуть, прикоснулся кончиками пальцев к своему погону. Последовала многозначительная пауза.

— В самом деле, держать офицера, прекрасно знающего язык населения, его быт и даже литературу… Учтите, Сокуренко, и литературу! Держать такого офицера в какой-то дыре только лишь потому, что рядом проходит железная дорога, — это просто упущение начальства. И я рад, что уезжаю. Ну, а теперь о деле.

Обер-лейтенант остановился против Сокуренко, жестко взглянул на него холодным, замораживающим взглядом (этот взгляд был результатом долгой тренировки перед зеркалом), как бы давая понять, что лирическая часть разговора закончена.

— Я недоволен вашей работой, господин начальник полиции. Ваши полицейские бездельники, пьяницы и… как это по-вашему?.. живодеры! — При последнем слове Сокуренко недоумевающе развел руками. На его лице появилась гримаса обиды. Шварц заметил это и поправился. — Нет, не то слово. Не живодеры, а шкуродеры, взяточники. Да, да, за бутылку самогона они позволяют населению нарушать установленный немецким командованием порядок. По селам шатается подозрительный народ — все эти мешочники и… как это?., меняльщики. Нужно у каждого строго, оч-чень строго проверять документы. Это задача полиции. А вдруг окажется партизан-диверсант.

— Что вы, господин обер-лейтенант! — пожал плечами Сокуренко. — С тех пор, как вы комендантом в Ракитном, у нас, слава богу, ни партизан, ни диверсантов. Партизаны далеко, в лесах. К нам они — ни ногой.

Мнение, высказанное начальником полиции, было очень лестным для Шварца, но он досадливо поморщился и отрицательно закачал головой.

— Вы ошибаетесь, Сокуренко. Партизаны не так далеко, как вам кажется. Во всяком случае они протягивают свои щупальцы к нам. Сегодня утром был взорван поезд на перегоне Гаевое — Большинка. Три часа назад у станции Ивчаны полетел под откос отправляемый в Германию эшелон с пшеницей. Это уже возле границы моего участка. Видите, куда они забираются! Не хватает, чтобы диверсия произошла на моем участке. В последний момент! Перед моим отъездом! Может быть, вы думаете, что это будет способствовать моей карьере? А, Сокуренко?

Начальнику полиции было не впервой слушать такие язвительные вопросы. Он привык к своеобразному юмору обер-лейтенанта и даже довольно удачно подражал Шварцу, когда приходилось устраивать разнос своим полицейским, но пронизывающий, холодный взгляд обер-лейтенанта неизменно приводил его в трепет.

— Я приложу все усилия…

— Сегодня же ночью устройте тщательную облаву, — терпеливо, как неопытного юнца, наставлял Шварц начальника полиции. — Осмотрите не только хаты, но и чердаки, сараи, погреба. Переройте все вверх дном. Пусть одного вашего духу боятся. Учтите, что, как предупредил меня майор, отмечены случаи, когда партизаны для диверсионных актов используют женщин и подростков. Есть предположение, что диверсанты пользуются какими-то маленькими минами секретного устройства, огромной взрывчатой силы. Такую мину легко спрятать в мешке, в корзинке. Вам понятно, господин Сокуренко? Смотрите, если что-нибудь случится до моего отъезда, я вам… Я не хочу рисковать своей карьерой из-за каких-то шалопаев-полицейских. Есть вопросы?

— Вопросов нет, — слегка замялся Сокуренко. — Но разрешите нескромность, господин обер-лейтенант, представить вам такой прискорбный случай. — Он подал офицеру мокрый, смятый лист бумаги, который уже давно держал в руках. — Оч-чень прискорбный…

Шварц брезгливо взял листок, поднес его к лампе и. как только пробежал глазами по сильно расплывшимся, крупным чернильным буквам, побледнел.

— Где это было? Кто обнаружил? — спросил он хриплым голосом, в котором вместо обычных металлических нот звучал откровенный испуг.

— Обнаружил Чирва, уже вечером, — ответил довольный произведенным эффектом Сокуренко. — А приклеено было у колодца. И так ловко — на стенке сруба, изнутри. Только тот, кто за водой пойдет, заметит и прочитает.

— Долго висела? — Обер-лейтенант не сводил глаз с листка.

— Кто его знает? Может, день, может, два, может, всю неделю.

Обер-лейтенант закурил сигарету. Лицо его было по-прежнему бледным, но он уже взял себя в руки.

— Ну, и каково ваше мнение? — насмешливо растягивая слова, спросил он начальника полиции. — Кто, по вашему мнению, написал это гнусное объявление?

Сокуренко невинно пожал плечами.

— Там есть подпись — “германски сольдат”.

— Это провокация!! — швырнув листок на стол, закричал Шварц, как ужаленный. — Слышите? Этого не может быть! Это партизанские штучки! Партизаны действуют под носом у ваших полицейских.

В глазах Сокуренко мелькнули мстительные огоньки. Он стоял в почтительной позе и ожидал, когда офицеру надоест метаться по комнате и кричать. Начальник полиции был спокоен и внутренне торжествовал — этому надутому немцу придется проглотить вторую пилюлю, которая приведет его в еще большую ярость.

— Господин обер-лейтенант, — смиренно произнес Сокуренко, как только Шварц сделал паузу, — вспомните, когда пропали ящики с гранатами и патронами к автоматам, тоже сперва грешили на полицейских, а потом…

— Что потом?! — набросился коршуном на него обер-лейтенант. — Ваш полицейский оказался подкупленным партизанами. Ваш! Он похитил боеприпасы. Это установлено.

— А за что же тогда фельдгестапо арестовало вашего солдата? Того самого, что стоял часовым у склада?

— Вы говорите глупости!! — снова заорал офицер, гневно блестя глазами. — Ганс Эрлих был арестован по другому поводу. Запомните это, Сокуренко, — среди немецких солдат нет коммунистов! Понятно?

— Сольдат… — как бы рассуждая про себя, произнес начальник полиции и с сомнением качнул головой. — Сольдат… Нет, так никто из наших это слово не напишет.

— Вы будете учить меня русской грамматике? — нашелся обер-лейтенант и усилием воли заставил себя усмехнуться. — Ведь вы в слове из пяти букв ухитряетесь сделать шесть ошибок. Я говорю неправду? А Гоголь? Читайте классиков, господин Сокуренко, и вообще учитесь работать. Иначе вы не удержитесь на своей должности. Учтите: через каких-нибудь шесть месяцев на ваше место будут претендовать десятки грамотных, молодых, расторопных людей. Вопросы есть? Вы свободны, господин Сокуренко. Помните об облаве.

— Слушаюсь! — Сокуренко четко повернулся кругом и вышел в темный, холодный коридор. На его лице появилась злорадная улыбка. Он понимал, что на этот раз его козырь оказался старше. Гоголь — Гоголем, а от “сольдата” не откажешься.

И, стараясь подражать пружинистому шагу обер-лейтенанта, начальник полиции шептал под левую ногу, как команду: “сольдат, сольдат, сольдат…”