Не позвать ли нам Дживса?

Глава 14

Не часто в жизни приходится наблюдать, как трое здоровых мужчин одновременно оказываются поражены до глубины души, но если бы кто сейчас очутился в гостиной Рочестер-Эбби, именно такое зрелище представилось бы его глазам. Сказать, что рапорт Билла потряс собеседников, значило бы преуменьшить его воздействие. Капитан Биггар принялся растерянно расхаживать по комнате, размахивая руками, как мельница, но и Дживс тоже пришел в волнение, о чем свидетельствовало то обстоятельство, что два волоска на конце его правой брови отчетливо дрогнули. А сам Билл, окончательно сокрушенный последним ударом Судьбы, по-видимому, в конце концов все-таки формально сложил оружие – рухнул в кресло и сидел, обмякший и отчаявшийся. Недоставало только длинной седой бороды, и сходство с королем Лиром не в духе было бы полным.

Первым заговорил Дживс:

– Весьма неприятно, милорд.

– Да, – понуро согласился Билл. – Досадно, а? У вас не найдется при себе какого-нибудь малоизвестного азиатского яда, Дживс?

– Нет, милорд.

– Жаль, – сказал Билл. – А то мне бы пригодился.

Дживсу было больно видеть страдания молодого хозяина, а так как он всегда считал, что для страждущей души нет действеннее болеутоляющего средства, нежели что-нибудь из Марка Аврелия, он стал рыться в памяти, ища подходящую цитату из произведений этого императора. Колеблясь, что лучше подойдет, «Что бы с тобой ни случилось, это было предопределено тебе от века» или же «Не существует несчастий, которые природой человеку не дано сил вынести», и та, и другая – отличные цитаты, Дживс медлил с выбором, и в это время капитан Биггар, паливший в воздух длинной очередью восклицаний на каком-то туземном диалекте, внезапно снова перешел на английский.

– Дои вьет лек! – крикнул он. – Нашел! Порубите меня на куски и поджарьте с грибным соусом, я понял, что вы должны сделать!

Билл поднял безжизненно висевшую голову.

– Сделать? – повторил он. – Я?

– Да, вы.

– Мне очень жаль, но я сейчас не способен ничего сделать, кроме как разве скончаться, всеми оплакиваемый.

Капитан Биггар фыркнул, а затем еще хмыкнул, крякнул и присвистнул.

– Мун пи ноан лап лао! – досадливо отмахнулся он. – Вы ведь умеете танцевать, верно?

– Танцевать?

– Лучше всего чарльстон. Это все, что от вас требуется. Несколько па старого доброго чарльстона.

Билл пошевелился, как мертвец, которому мешают шевелиться гробовые пелены. В движение его привела острая колика негодования. Праведный гнев наполнил душу. Человек угодил в такую передрягу и трижды за день потерпел фиаско, а этот тип предлагает ему танцевать, как Давид танцевал перед Саулом. И похоже, это только начало, дальше Белый Охотник еще, пожалуй, потребует комических куплетов и фокусов и пародий на всех нам хорошо известных звезд эстрады. Он что думает, что здесь открывается новый театр «Водевиль»? Или что начинается деревенский концерт для сбора средств в фонд реставрации церковного органа?

Подыскивая слова, чтобы смачнее выразить все, что он думает по данному поводу, Билл вдруг обнаружил, что капитан Биггар тем временем приступил к новому рассказу из своих запасов. Этот любимый сын Куала-Лумпура, видимо, имел, подобно Марку Аврелию, подходящие истории на все случаи жизни. Но там, где римский император обходился отдельными шуточками в духе Боба Хоупа или Граучо Маркса,[43] капитан Биггар предпочитал повествовательный жанр.

– Да, чарльстона, – повторил капитан Биггар, – и сейчас я вам объясню, о чем речь. Мне вспомнился один случай, который произошел с Толстым Фробишером и супругой греческого консула. Это воспоминание вспыхнуло внезапно, как молния в небе.

Он замолчал. Его беспокоило ощущение, что он что-то упустил. Но потом он вспомнил. Ну конечно. Виски. Капитан Биггар подошел к столу и наполнил стакан.

– Где Толстый Фробишер в то время служил, в Смирне, Яффе или Стамбуле, – произнес он, осушив половину, а с тем, что осталось, возвращаясь к дивану, – боюсь, не смогу вам сказать. С годами эти мелкие подробности забываются. Может быть, даже в Багдаде или еще где-нибудь, мало ли. Забыл, честно признаюсь. Но суть в том, что он находился где-то там такое и в один прекрасный вечер отправился на прием, или суарею, или как эти сборища называют, в какое-то посольство. Ну, вы знаете, о чем я. Прекрасные дамы и блестящие кавалеры, во фраках и туалетах, отплясывают вовсю как полоумные. И вот по ходу дела получилось так, что Толстый вышел танцевать чарльстон в паре с супругой греческого консула. Не знаю, видел ли кто-нибудь из вас, как Толстый Фробишер танцует чарльстон?

– Ни его сиятельство, ни я, сэр, не имеем чести быть знакомы с мистером Фробишером, – вежливо напомнил ему Дживс.

– С майором Фробишером, черт подери, – высокомерно поправил капитан Биггар.

– Прошу меня простить, сэр. С майором Фробишером. И по причине незнакомства техника исполнения майором Фробишером танца чарльстон для нас – книга за семью печатями, сэр.

– Да? – Капитан Биггар опять наполнил свой опустевший стакан. – Ну, так я вам скажу. Его техника, как вы выражаетесь, отличается мощностью. Он не жалеет сил. В старину таких танцоров называли трехворотничковыми. К тому моменту, когда Толстый Фробишер заканчивает танцевать чарльстон, его партнерша чувствует себя так, как будто едва живая выбралась из драки. Так было и в тот вечер. Он подцепил супругу греческого консула и давай с ней притоптывать и подпрыгивать, крутить ее то туда, то сюда, бросать на одну руку, перекидывать на другую, и вдруг – догадайтесь, что произошло?

– У дамы случился разрыв сердца, сэр?

– Нет, разрыв сердца у дамы не случился, но случилось нечто такое, что у всех присутствующих могло бы его вызвать. Потому что хотите верьте, хотите нет, но раздался металлический лязг, и из-за пазухи у этой дамы стали вываливаться серебряные ложки, серебряные вилки и даже, уверял Толстый Фробишер, набор головных щеток с черепаховым верхом. Оказывается, супруга консула была закоренелой клептоманкой и использовала пространство между корсажем и тем, что там они носят под платьем – я человек неженатый, вдаваться в подробности не могу, – в качестве банковского сейфа.

– Получилась неловкость для майора Фробишера, сэр.

Капитан Биггар удивился:

– Для Фробишера? Почему? Он же не присваивал эти вещи, а только способствовал их обнаружению. Вы что, не поняли, к чему я клоню? Я уверен, если Кривой Рочестер пустится плясать чарльстон с миссис Спотсворт и употребит хотя бы десятую долю той энергии и воли к победе, что и Толстый Фробишер, мы скоро вытряхнем эту подвеску у нее из-за пазухи. Толстый бы ее извлек на свет Божий за первые же десять тактов. И кстати говоря, нам понадобится музыка. Ага, я вижу, там в углу стоит граммофон. Вот и прекрасно. Ну? Вам понятен план?

– Вполне, сэр. Его сиятельство танцует чарльстон с миссис Спотсворт, и в конце концов закатившаяся подвеска выкатится и упадет, как «благодатный дождь с небес на нивы упадает».[44]

– Точно! Как вы расцениваете эту идею?

Дживс переадресовал вопрос в высшие инстанции.

– Как ваше сиятельство расцениваете эту идею? – почтительно поинтересовался он.

– Что? – отозвался Билл. – Как вы сказали?

– То есть вы не слушали? – возмутился капитан Биггар. – Ну, знаете ли, видел я нахалов, но…

Дживсу пришлось вмешаться.

– По-моему, сэр, в данных обстоятельствах рассеянность его сиятельства более чем понятна, – заметил он с укоризной. – По его погасшему взору видно, что «природный цвет его решимости хиреет[45] под налетом мысли бледным». Капитан Биггар предлагает, милорд, чтобы ваше сиятельство пригласили миссис Спотсворт на танец под названием чарльстон. В ходе танца, если ваше сиятельство приложит достаточно темперамента, искомая подвеска вытряхнется и упадет на пол, и вы, милорд, без труда подберете ее и сунете в карман.

С четверть минуты у Билла ушло на то, чтобы смысл этих слов проник в его подавленное сознание, но, проникнув, он произвел электрическое действие. В глаза его вернулся блеск, спина распрямилась. На горизонте снова зажглась надежда и пробудила его к жизни. И когда Билл встал с кресла с бодрым видом человека, готового на все, в нем было что-то от его жизнерадостного предка, которого в эпоху Реставрации за нахрап и галантное обхождение дамы при дворе короля Карла II любовно называли Шалун Рочестер.

– Ведите меня к ней! – сказал Билл ясным и звонким голосом. – Ведите меня к ней, это все, чего я прошу, а остальное предоставьте мне.

Но и вести его к ней в конечном счете не потребовалось, так как в эту минуту она собственной персоной вошла с террасы в гостиную, прижимая к груди своего мопсика Помону.

Помона, завидев всю компанию, закатилась в пронзительном лае. Можно было подумать, будто ее раздирают на части раскаленными щипцами, хотя на самом деле она таким способом выражала радость. В минуты восторга она всегда громко верещала, отчасти как погибшая душа, а отчасти как ошпаренная кошка.

Из библиотеки выбежала встревоженная Джил, но миссис Спотсворт успокоила ее:

– Ничего, милочка, она просто разволновалась. Но может быть, вы занесете ее в мою комнату, если идете наверх? Это вас не слишком затруднит?

– Нисколько, – холодно ответила Джил.

И вышла из комнаты с Помоной на руках, а Билл приблизился к миссис Спотсворт.

– Потанцуем? – предложил он.

Миссис Спотсворт удивилась. Только что в саду на скамейке, в особенности после пропажи подвески, ей показалось, что хозяин дома настроен на довольно байронический лад. И вдруг этот неожиданный дух веселья – откуда что берется?

– Вы хотите танцевать?

– Да. С вами, – ответил Билл, вкладывая в свои слова весь спектр придворных интонаций эпохи Стюартов. – Это будет совсем как когда-то в Каннах.

Миссис Спотсворт была женщина проницательная. Она, конечно, заметила, что в дальнем конце комнаты прячется капитан Биггар, и сообразила, что появилась отличная возможность разбудить в нем спящего зверя, который спит, по ее понятиям, как-то уж слишком крепко. Что мешает Белому Охотнику развернуться в роли страстного обожателя, она не знала; зато ей было хорошо известно, что самое верное средство раскочегарить заленившегося поклонника – это продемонстрировать ему, как любимая женщина отплясывает в объятиях другого, тем более такого красавчика, как Уильям граф Рочестер.

– О да, давайте! – весело откликнулась миссис Спотсворт, вся загоревшись. – Как живо я помню те дни! Лорд Рочестер танцует восхитительно, – объяснила она капитану Биггару, она же понимала, как ему обидно было бы, если бы эта достоверная новость прошла мимо его ушей. – Обожаю танцевать. Единственное оставшееся на свете безгрешное удовольствие.

– Еще бы! – подхватил Билл с таким же энтузиазмом. – Старый добрый чарльстон… Вы помните его?

– Неужели нет!

– Поставьте пластинку с чарльстоном, Дживс.

– Очень хорошо, милорд.

Когда Джил, доставив Помону в спальню миссис Спотсворт, возвратилась в гостиную, там были только Билл, Дживс и миссис Спотсворт, ибо капитан Биггар, не в силах выдержать представившегося ему зрелища, сбежал через стеклянную дверь в немую ночь.

Что он сам же и задумал это возмутительное представление, эту смесь непристойностей французской революционной карманьолы с наиболее рискованными чертами туземных плясок, которые он наблюдал в Экваториальной Африке, отнюдь не развеивало мрак его души. У лягушек на лужайке, по которой он прохаживался со свирепым выражением на лице, сложилось впечатление, будто с неба на них сыплются ботинки одиннадцатого размера.

Отрицательное мнение о чарльстоне в исполнении хозяина дома и любимой женщины капитана Биггара разделяла и Джил. Наблюдая с порога за танцующими, она чувствовала, как у нее в душе поднимается та же дурнота, что испытал и Белый Охотник, выслушивавший обмен любезностями на садовой скамейке. Возможно, в том, как вел себя Билл, и не было настоящего состава преступления, но какие-то полицейские меры, она считала, необходимо было принять немедленно. Против таких вещей должен быть закон.

Невозможно описать словами танец чарльстон, как его исполняли, с одной стороны, женщина, обожающая танцевать чарльстон и разошедшаяся вовсю, а с другой – молодой человек, вознамерившийся во что бы то ни стало так растрясти свою даму, чтобы из глубин ее существа выкатилась бриллиантовая подвеска, где-то там застрявшая. Достаточно, наверное, будет сказать, что если бы в это время в комнату случайно зашел майор Фробишер, ему бы сразу вспомнились добрые старые времена в Смирне, или Яффе, или Стамбуле, а может, Багдаде. Миссис Спотсворт он бы, к ее выгоде, сравнил с супругой греческого консула, а Билла одобрительно похлопал бы по спине и признал бы, что тот выкаблучивается не хуже, а может, и лучше его самого.

Из библиотеки пришли Рори и Моника и не скрыли своего изумления.

– Боже милосердный! – проговорила Моника.

– Старина Билл лихо кромсает ковер каблуками, а? – заметил Рори. – Пошли, моя красавица, вольемся в толпу ликующих.

Он обхватил жену за талию, и сцена стала массовой. Джил, не в силах долее выносить это возмутительное зрелище, повернулась и вышла. По пути к себе в комнату она довольно плохо думала о своем женихе. Девушке с идеалами всегда неприятно убедиться в том, что она связала свою судьбу с повесой, но теперь она убедилась, что Уильям граф Рочестер – просто-напросто развратник, у которого могли бы еще пройти курс заочного обучения Казанова, и Дон Жуан, и самые грубые древнеримские императоры.

– Я когда танцую, – произнесла миссис Спотсворт, которая тоже лихо кромсала ковер, – то ног под собой вообще не чувствую.

Моника поморщилась.

– Если бы вы танцевали с Рори, вы бы свои ноги очень даже чувствовали. Он то вспрыгнет тебе на ногу, то соскочит. Хоть бы уж что-нибудь одно.

– Ох! – вдруг вскрикнула миссис Спотсворт. Билл только что приподнял ее и с размаху поставил обратно на пол с такой силой, что майор Фробишер наверняка пришел бы в восторг. Теперь она стояла и терла бок. – Я, кажется, что-то растянула, – сказала она и проковыляла к креслу.

– Неудивительно, – отозвалась Моника, – когда Билл так разошелся.

– Ой, надеюсь, это просто растяжение, а не мой старый радикулит. Он меня ужасно мучает, особенно если я оказываюсь в сыром помещении.

Трудно поверить, но Рори не сказал ей на это: «Вроде Рочестер-Эбби, а?» и не произнес вслед за этим свою любимую остроту насчет протекающей зимой крыши. Он наклонился и рассматривал какой-то предмет на полу.

– Эге, – проговорил Рори. – Это что такое? Это ведь ваша подвеска, миссис Спотсворт?

– О, спасибо, – сказала миссис Спотсворт. – Да, это моя. Наверно, закатилась за… Ох-х-х! – Она не договорила и снова скрючилась от боли.

– Вам надо немедленно лечь в постель, Розалинда, – захлопотала над ней Моника.

– Да, наверно.

– С хорошей горячей грелкой.

– Да.

– Рори поможет вам подняться по лестнице.

– С удовольствием, – сказал Рори. – Интересно, почему это всегда говорят: «Хорошая горячая грелка»? Мы в «Харридже» говорим наоборот: «Отвратительная горячая грелка». Современные электрические одеяла, которые имеются у нас в продаже, делают водяную грелку анахронизмом. С тремя переключениями… «Осенняя бодрость», «Весеннее солнышко» и «Мэй Вест».

Они медленно двинулись к двери. Миссис Спотсворт тяжело опиралась на его руку. Как только они скрылись за дверью, Билл, провожавший их безумным взглядом, вскинул руки в жесте полного отчаяния:

– Дживс!

– Да, милорд?

– Это конец.

– Да, милорд.

– Она улизнула в нору.

– Да, милорд.

– Вместе со своей подвеской.

– Да, милорд.

– Так что, если вы не можете ничего предложить, чтобы выманить ее из комнаты, мы погибли. Можете вы что-нибудь предложить?

– В данную минуту нет, милорд.

– Я так и думал. Вы же всего лишь смертный человек, а тут задача вне… этого самого… как это говорится, Дживс?

– Вне пределов человеческих возможностей, милорд.

– Вот именно. Знаете, что я собираюсь сейчас сделать?

– Нет, милорд.

– Лечь спать, вот что. Лягу спать и постараюсь заснуть и забыть. Правда, заснуть мне, конечно, не удастся, где там, у меня каждый нерв торчит наружу и кончики завиваются.

– Возможно, если ваше сиятельство попробуете считать овец…

– Думаете, подействует?

– Это широко признанное средство, милорд.

– Гм. – Билл задумался. – Ну что ж, можно попытаться. Покойной ночи, Дживс.

– Покойной ночи, милорд.