Я рассказала о нашей живописи, они (дама с чудесными чёрными длинными волосами и белыми зубами, муж её — типичный русский, кажется, значительно моложе жены, мальчишки с огромными блестящими карими глазами) поблагодарили и всей
153
Галина Хериссон
семьёй вышли из галереи.
Я вздохнула и села в машину рядом с Ингваром, который уже притомился за рулём. Он уже повернул ключ зажигания, и, глядя в зеркало, вдруг сказал:
— Та мадам нам машет, может, что-то забыли в галерее?
Я вышла и...
— Мы хотим у вас картину купить!
Я практически упала в объятия этой чудесной семьи. Ещё раз впустила их в галерею. Они сомневались между “Садом Люксембург” (той самой, что я впервые увидела в витрине ещё в Фонтенбло несколько месяцев назад) и “Дворцом Дожей” (венецианским дворцом, написанным маслом так же пастозно и живо).
Кажется, они выбирали картины кому-то в подарок, я слышала обрывки разговоров сквозь свой весьма участившийся пульс. И тут, решившись, дама выдала:
— Мы берём обе!
Тут уж сердце забилось у меня как бешеное, и я стала срочно звонить Персу...
Я опущу длинный рассказ о том, как мы обсуждали скидку за покупку “оптом”, как я предложила им бонусом пару интересных рисунков и автобиографическую книгу про автора картин (парижский художник из русской эмиграции); как не получалось провести оплату картой из-за того, что Перс, старый растяпа, забыл официально сменить адрес в банке при переезде; как в итоге он позвонил своему иранскому коллеге, в соседнюю галерею, и как нас всех там принимали с шампанским и визитом по шикарным арт-апартаментам (600 евро за ночь), и как потом пришлось заплатить им гигантскую
154
НЕ ПРО ЗАЕК
комиссию — разумеется, ведь оплата прошла картой через их кассу...
Чудно! Я поимела свои десять процентов комиссионных и высокую оценку своего персидского шефа. Я сделала продажу, пока он был в отлучке. Первую серьёзную продажу, по его словам, за последние восемнадцать месяцев! Эх, что бы он делал без меня с русскими туристами? Ни слова по-английски... Он был, скорее, коллекционер и эстет, нежели галерист. Ничего не понимал и не хотел разбираться в новых способах коммуникации. Но это — совсем другая история...
Зато так я впервые выбралась из долгов и нищеты!
Жаль, что после той волшебной продажи всё снова застопорилось. У Перса нечем уже было мне платить зарплату. Он вечно где-то разъезжал, и вместо того, чтоб устраивать вернисажи, напокупал ещё картин, хотя кладовая у нас была полным-полна... Я выставила ещё пару своих работ. И всё лето просидела в этой галерее, общаясь с туристами из разных стран, создавая контакты, но, увы, уже почти ничего не продавая...
В то лето Я НАКОНЕЦ ПОЛУЧИЛА ДОКУМЕНТЫ!!!»
Издержки парижского гламура
«Извечный вопрос. Или платить бешеные деньги и жить среди асфальта в гламурном (в зависимости от округа, разумеется) Париже. Или жить возле Шато де Фонтенбло, посреди природы, но бежать на отходящий поезд и ехать на нём, окаянном, и в жару, и в холод в толпе уставших лиц. Вот теперь напротив меня сидят знойные африканки. А между ними — маленькая изящная и элегантная японка. Они, японки, остаются такими маленькими птичками даже далеко
155
Галина Хериссон
за пятьдесят. А знойные женщины сжимают её с двух сторон своими сдобными задами (третья их подруга на одну и ту же лавочку просто не вместилась). Просто палеолитические Венеры! У них структура другая. Если не следят за собой с детства — их разносит и вширь, и взад. И груди как арбузы. И яркие платки, и бижутерия, и часто парички, и наколки, и шиньоны на головах. Жалко, сфотографировать нельзя. Уж очень эти женщины колоритные... А жарища! Хорошо, что я купила лёгкую белую рубашку, но о ней особо и чуть позже... У японки — летняя шляпка в полоску, красно-вишнёвые губы и маникюр. Сумочка сдержанных тонов, маленький чёрный воротничок и чёлка. У африканок — большие браслеты и большие сумки с покупками. Ещё они всегда громко переговариваются друг с другом. И есть в них какое-то достоинство и гордость. А в японке — сдержанность и утончённость.
Ещё повезло, что я сижу. Многие стоят в проходе. Но вот поезд разогнался и подул ветерок из форточек. А я слушаю музыку в новых белых наушниках и ощущаю кожей новую крахмальную белую рубашку. Ей, старушке, лет восемьдесят, но она свежая и отлично сохранилась! Поверху — гипюр на плечах и груди, воротничок стойкой и аутентичные пуговицы, как кристальные бусины. (Когда я вышла из музея и обходила Сен-Сюльпис, наткнулась на антикварный салон. Не удержалась - влюбилась в старинную рубашку. Несколько перемеряла, но эта, первая, которую выхватил взгляд на вешалку, легла как влитая.)
Африканки вскоре вышли, и я переместилась на соседнюю лавочку. Женщины вокруг меня, французские и бесцветные относительно моих бывших соседок, обмахивались веерами, и мне тоже попадало. Японка, освободившаяся, наконец, из 156
НЕ ПРО ЗАЕК
сдобного плена, посматривала на нас не то с завистью, не то с одобрением. Уж она-то знает толк в веерах! А вообще, соседки по вагону на меня поглядывали. Я ручкой писала по обрывку бумаги, найденном в сумке с портретом “Девушки с жемчужной сережкой” Вермеера. Они посматривали, потому что никто нынче не пишет ручкой по бумажке. Их эмоции или отношение к моей необычной деятельности понять было нельзя. У них не принято “intimider49” попутчиков. А может быть, они просто косили глазами на девушку и её жемчуг на моей сумке...»
* * *
«Так колесила я в Париж и обратно в свои выходные, а в конце недели и уикенды работала.»
Осенняя хандра
«Ах, в чём неудачность проекта? Отвечаю. Спасибо, что протягиваете нить!
Дело в том, что та женщина, из церкви — Ванесса, дружила с моим Персом. Она много помогала ему в галерее, ещё в период Фонтенбло... Потом мы сталкивались уже в Барбизоне и думали вместе, как бы развить наш “совместный” проект. То ли делать больше выставок и приглашений, то ли сделать ремонт, чтоб придать галерее лоску, то ли организовывать выездные выставки (мы даже один раз выставлялись в замке Vaux-le-Vicomte!), то ли сдавать картины в аренду в разные офисы...
Но Перс всё больше отсутствовал и ездил по своим делам, а если и сидел в галерее, то больше втыкал в ютюб, чем в организацию вернисажей. Ремонт делать не имело
49 Стеснять
157
Галина Хериссон
смысла, потому что он собирался снова переезжать, где аренда подешевле. Подаренные Ванессой герани всё время падали с подоконников. Меня атаковали хозяева выставленных когда-то шедевров из-за неоплаченных Персом продаж. Меня атаковали художники, которые искали возможности выставиться. Перс всем всё обещал и ретировался, не отвечая на мейлы, не давая мне ни списка гостей для возможного вернисажа, ни денег на конверты, флаеры, шампанское и прочую дребедень.
Он просто был эстет и приглашал с шиком разных местных селебрити на обед или чашку кофе. Для контакта. Но селебрити ничего не покупали, а делали комплименты новой золотой раме, которую он заказал для картины модного художника, которую, в свою очередь, он взял чуть ли не в кредит в соседней иранской галерее.
А я, как только получила документы и собрала деньжат, улетела в Италию, в Тоскану, её золотую осень, её неописуемые красоты.. Ну нет, это для целой отдельной книги...»
* * *
«В первый раз в жизни я летела в самолёте (тот детский полёт с отцом и братом, мне была года четыре, я не считаю)! И в первый раз я была горда собой, предъявляя мой французский документик, проходя проверку багажа и паспортный контроль в аэропорту перед полётом “Париж — Рим”.»
***
«После возвращения из Тосканы я снова, разумеется, в Фонтенбло. В галерее не появляюсь. Много читаю и продолжаю наведываться в Париж... Вы ж знаете, он как магнит... Хотя...
158
НЕ ПРО ЗАЕК
У меня с Парижем сложные отношения, это давно известно. Периодически езжу, проверяю его и себя. Сегодня “морозец” ударил, ну — по нашим меркам. Поздняя осень. Воздух от этого делается особенный, дышать свежо. А свет — прямо живопись! Красота.
Каблуки по булыжникам гулко стучат. Выхожу на Шатлé, разумеется, народу куча, пыль-грязь, бумажки под ногами валяются, толчея. Но я не теряю присутствия духа. И дело нужно было важное сделать. Не до ерунды. Это не то, как раньше: по этим центральным улицам без дела и без денег шляться... Выхожу на площадь перед Бобуром, он же центр Помпиду — смотрю, нет ли знакомцев? Действительно, одна девушка на дижириду уже лет пять тут играет. Беру себя в руки и гляжу на всё глазами туриста — так веселее! Иду к художникам. Шаржи мне никогда не нравились, а вот у китайцев портреты углем и пастелью очень неплохие! Сколько, спрашиваю. Блин, 20 евро. Это сидеть тут, жопу морозить и продавать за бесценок свой талант? Может быть, у них и выхода нет, а меня — увольте...
Иду себе дальше. Вечный дядька рисует большие эфемерные картины на асфальте с надписью “Жизнь глупа без искусства”. Рядом парнишка-сальтамбанк50 танцует и делает акробатические номера с мячом под Майкла Джексона. Талантливо и артистично. Бросаю монетку. Взяли бы его в цирк работать, что ли! Ещё несколько клоунов и торговцев пытаются заработать на кусок хлеба, а публике — бесплатное зрелище. Фонтан с фигурками Ники де Сан-Фаль поднадоел, и холодно на воду глядеть.
Поворачиваю в сторону Отель-де-Виль. И тут открывается... Мэрии, собственно, пока не видно, но
50 Старинное название уличных циркачей
159
Галина Хериссон
передо мной — силуэт Нотр-Дам! В первый раз он мне такой лиловый, окутанный не то перламутром, не то золотистым туманом! Такое — только зимой. Когда ясно и сухо. Никакие дожди его не украшают. Ну, разве что, когда сидишь в кафе, смотришь, а Нотр-Дам — в вечерних огнях, через мокрую витрину расплывается...»
* * *
«У меня появился фотоаппарат! Взяла у галериста в счёт долга...»
***
«Выйдя из парижского поезда, я обнаружила, что автобус только через полчаса, и подумала — а пойду- ка я через парк! Тем более что после операции, совсем, впрочем, несложной, на глазу повязка, половины мира не видать. Народ поглядывает, и снять хочется — чешется... Сняла, любуюсь природой! Это, пожалуй, самый красивый путь с вокзала к центру города, к Шато. Проходит через замковый парк, довольно большой, с каналом и парой белых лебедей, а потом и через мой любимый маленький парк Дианы.
Не удержалась, стала фотографировать. После снятия повязки с глаз — будто по-новому всё увидела! Осень, красота. Этим же можно бесконечно любоваться... Вокруг почти никого. Иду, силуэтам деревьев удивляюсь. Издалека слышится пение. Подхожу к небольшой детской площадке и вижу — китайская семья. Бабушка, внучок с горки катается, а дедушка поёт, хотя его не видно — он к внучку голову просунул в домик, венчающий горку, а домик ещё и резонирует. Просто опера. А где ещё в голос попеть, как не в лесу?»
160
НЕ ПРО ЗАЕК
* * *
«Да, вы правы. Я повторяюсь и расплываюсь, и пишу о клише... Осенняя хандра.»
Семейное Горькое
«Что стряслось? Да давно стряслось, перетряслось и перевытряслось... Вот, помню, мне лет двенадцать, собираю я этакое “родительское собрание”: приглашаю мать, отца, и объявляю им что хочу прочитать “лекцию”. Мозги, значит, им решила вставить, соплячка. Даже помню, как я одета была и конспект себе на листочке написала. Естественно, толку никакого. Наверное, и не помнит никто...
Впрочем, и сейчас вряд ли толк будет… Наверное, просто выговориться захотелось! Я хожу с тяжёлым сердцем и в последнее время засыпаю с трудом: всё эти мысли вертятся...
Инга, сестрица, я считала тебя самым адекватным человеком, а теперь и эта надежда пошатнулась...
И вообще, если у кого-то ещё жив здравый смысл, это не значит, что “миром правят потребительские от-ношения”, и все этакие мещане без капли романтики! Сама же пишешь: “Когда ты улыбаешься миру — мир улыбается тебе”. Мир — наше отражение… Ладно, ска-зала же — в сторону лирические отступления… Почи-таю лучше мораль.
А что ещё прикажешь делать с человеком, когда он (она) ведёт себя как четырнадцатилетний трудный подросток? И примерно так он (она) и реагирует на окружающий мир: “Весь мир война, у меня любовь и пара дружков за меня горой... А закроюсь-ка я в ком-нате!”. Кстати сказать, я бы тоже закрылась, только вот где? Где моя комната?»
161
Галина Хериссон
* * *
«Не только москвичей испортил квартирный вопрос. А всё-таки его хочется задать. Хотя я всегда была противником таких вот выяснений отношений и считала это пошлостью.
Потому я и оставила вам жизненное пространство более десяти лет назад... я к этому вернусь, так как тут всё сложнее, чем просто квадратные метры...
Но мне в мессаже было ясно сказано — позвони, дабы решить вопрос с недвижимостью!
Да, что вы там затеваете-то? (Позвоню — спрошу.)
Почему несколько лет назад мне пелось про “вариант”, что кое-кто кое-куда переезжает, а у меня, мол, будет “свой угол”. При этом быстренько меня выписываем. Хотя это незаконно, но получается очень скоро (не то что свидетельство о рождении, история с которым тянулась три года — письма терялись из-за неаккуратного написания, в то время как оно мне было жизненно необходимо! А потом практически чужой человек взял и сделал всё в полчаса!) Да знаю я, что “выписка”ничего не значит, а нужна, чтоб сэкономить денег за газ.
Тут дело в принципе, в отношении...
Вот никто (почти) не писал мне писем — хрен с ними, со звонками, знаю, что дорого! Но смску “С Днём Рождения” можно от родителей получить раз в год? От родителей! Не от сестры — это разные вещи! Почему не интересует моё отношение к последним событиям? Ко всему происходящему?
Да вы хоть понимаете, что у меня нет никакого тыла? Семьи у меня нет после всего этого...
В Россию мне не хочется, в первую очередь, из-за ВАС.
162
НЕ ПРО ЗАЕК
“Ну, семейка!” — как говаривал отец. Кстати, его мнение тоже неинтересно? Хорошо — “он с нами не живёт”, но ведь переживает, наверное?
Вот он ушёл от нас после всех “выкрутасов”(и своих, и матери), тоже освободил, можно сказать, жизненное пространство, и не претендует, молится себе потихоньку. Аль нет?
Так вот, ещё раз о жизненном пространстве. Да мне, как только восемнадцать стукнуло, лучше было жить хоть где и с кем угодно, лишь бы не с вами. До сих пор слышу упрёки отца: “Чего Инга не замужем?!”, и Ингино вечное: “Вы несамостоятельные с Петькой, макароны себе отварить не можете!”
Увы, с Петькой, дорогим братишкой, связь была утеряна с дурацкой его женитьбы по “залёту” и глупости. А это уже факт, а не упрёк: жизнь — сложная штука, тем более, когда учителей нет, когда родительский пример таков, что... А Петька, как поселился с “жаной” на освобождённом мною, по своей, собственно, воле, пространстве — сразу засунул книжки под кровать!
Так что же удивительного в том, что давненько я с вами не живу?
И нечего было делать после моего первого ухода удивлённо-обиженно-недоумевающие лица, когда я “пошутила”, что “приданное” надо собирать. Поставила, как говорится, перед фактом. А не вы ли, родители, первые начали? Безобразная сцена — “мама любит дядю Толю”! Дети, блин, в заложниках! Потому что у матери — любовник, бывший “друг семьи”, а отец ревнует, рвёт и мечет!
Инга, какая она, взятая тобой “ответственность за разваливающуюся семью”? Она заключалась в вечном
163
Галина Хериссон
оре на нас с Петькой — почему это мы после школы не названиваем хрен знает куда, не выискиваем, где ж это мать “задерживается” после работы? Да мы, вообще-то, были школьники, нам бы уроки делать... Да, когда мы родились, тебе, школьнице, тоже несладко с нами пришлось...
Отдельное “спасибо” всем: как-то вырастили, выкормили… Но для своего дитя это вроде нормально? Скажите, а за третье чадо квартиру не обещали? Не из любви же, судя по всему, в крохотной общаге третий ребёнок завелся?
Дела давно минувших дней...
Короче, после освобождённого мною добровольным образом жизненного пространства ,не жить ли вам лучше в мире и согласии? Или это из области сказки?
Слушайте, я тут всё иллюзию поддерживала о лучшей жизни в Европе. Да, сейчас стало значительно лучше. Но я за свою свободу, за своё право заплатила десятью годами жизни. За кусок бумажки, с которым весь цивилизованный мир самолётами летает.
А к вам лететь дорого. И неохота. Потому что мне нужен тыл, мир и корни. А не тот цирк, что происходит.
Я всё боялась мать расстроить. У неё давление, сердце, колени... А, может, вам стоило больше мною интересоваться? Я же никому, вас оберегая, не рассказывала ни про свой гепатит, ни про изнасилование, ни про ночёвки на улицах, ни про еду с помоек (помойки тут, конечно, такие, что на мою питерскую зарплату в три тыщи тогдашних рублей я такого и не едала!)
А тут ещё Инга, насмотревшись на материнскую чёрствость, взяла да “коленец” и выкинула. Дура! Зачем было показывать по телевизору на всю страну себя, мать,
164
НЕ ПРО ЗАЕК
племянника? Чтобы им вся наша улица нервы трепала? Чтобы в нашей быдловатой стране все на них пальцами показывал”и? Себя выставлять, чтобы у “Наипервейшего Канала” с его высокоинтеллектуальными зрителями рейтинг поднялся? Вы скажете — сарказм? Да я офигела, с каким сарказмом Гордон в передаче со всеми разговаривал!
Я тебя, сестра, поддерживала — действительно, надо к чему-то стремиться, жизнь менять, дерзать... Но не в такую же абсурдную сторону! Тебе не кажется, дорогая, что история повторяется? Сорок пять — баба ягодка опять? А мать в сорок пять не такой же, примерно, “коленец” выкинула на почве женского несчастья и гормонального всплеска перед климаксом?
Да я после той передачи за сердце хваталась. И прав Петька про “позор”. А я до последней минуты надеялась на чудо (я такая же дура, вот и смску послала безответную, что уж). Прав. И держался неплохо (и мама), пусть и говорит, как деревенщина. Ну уж, как сумели, так поддержали... А вот дружок твой, Инга, держался прескверно. Сидел к тебе жопой, с заготовленными телевизионщиками (ой, как они тебе помогли, “благодетели”) цветами...
И последнее. Утихомирьтесь сами, дорогая семья. Не хочу я до поры до времени ничего подписывать. Никаких доверенностей. А если и подпишу, то полагаясь на вашу совесть и здравый смысл.
Засим остаюсь ваша дочь (куда уж тут деваться?), Лиза.
* * *
Ответ на письмо от брата:
«А-а-а-а-а, Петька, не смеши меня! Ты стареешь? И мне мать по телефону про то, что она стареет. И ей
165
Галина Хериссон
всё труднее жить одной. Давайте я тоже расскажу, как старею, как потратила десять лет жизни, начиная с нуля, чтобы как-то устроиться. И никто за эти десять лет сильно не интересовался, что я жру и где сплю...
Письма начали сыпаться, когда от меня что-то понадобилось. А когда у нас были теракты в январе, людей убивали и брали в заложники, никто не написал, не позвонил, не поинтересовался. Вам, в вашем телевидении, наверно, сказали, что всё это с Шарли Эбдо придумали злые американцы?
Впрочем, теперь я знаю, что это тебя не трогает. Знаю, но всё-таки напишу.
Давайте не будем называть “блажью” то, что может быть важным для другого.
Ты хоть в курсе, что я ехала стопом через всю Европу?
Я понимаю, что это никого не трогает, что тут у меня голод и Нотр-Дам, потому что у меня хватило мужества это выбрать, а в нашем Мухосранске зарплата в три тыщи рублей, картошка с огорода и гопники...
Я же решила путешествовать, учиться, учить языки, набираться опыта, узнавать новых людей из разных стран, любоваться красотой, а не рожать детей, потому что лень натянуть презерватив...
Теперь я знаю, что тень мечты (хотя бы тень), то, что ты хочешь сохранить от бывшей когда-то семьи, по-детски наивно, в воспоминаниях, отнюдь не только злых, в образе старой квартиры, где когда-то, пусть недолго, был твой дом — это тебя не трогает.
Это никого не трогает: чуточка ностальгии, мои старые вещи (а не шмотки, о которых вы просили разрешения отдать племяшке) — этюдник, на треть сотканный ковёр, от которых избавились, даже меня не
166
НЕ ПРО ЗАЕК
спросив. Что уж тут трогательного?
“Ты сама же не хотела возвращаться!” — говорит мать.
А куда бы я, блин, возвратилась, если там постоянно кто-нибудь жил, кроме неё? Ну жили и жили, я же никого не просила выметаться!
Я же (пока) не просила вас возместить мне деньги за все годы, которые вы пользовались в том числе и моей квартирой. Просто потому, что я решила остаться в Париже, хотя и спала на улицах и ела из помойки! Ты можешь сказать — это был твой выбор! Да, но я им никого из вас не обременяла!
Да и общая атмосфера мало способствовала желанию возвратиться. И я, кажется, уже объясняла, что много лет была невыездная...
Я понимаю, что ты — не баба, и тебя всё это не трогает. У мужиков память короткая, тем и живы...
Я сижу сейчас в психиатрической клинике, пишу это письмо. Пациенты здесь разные: у кого депрессия, у кого проблемы с алкоголем, у кого проблемы с семьёй, да и бог знает что ещё. Я в их досье не заглядываю, я просто рада им помочь, их развлечь, утешить, поднять их самооценку. Изначально всё это — семейные функции, это ж просто классика психологии, как и то, что отцы больше любят дочерей, а матери сыновей.
Мать свою мечту, что ты возьмёшь её под своё крыло, уже лет двадцать вынашивает, с тех пор, когда ещё никто из вас не был старым. Я не буду говорить, что она “мою жизнь загубила”, она свою жизнь загубила, потому что простая деревенская баба и хотела привязать к себе отца, тогда, в их юности, когда Ингой забеременела. А отец, кажется, её не любил никогда... Он всегда был
167
Галина Хериссон
тоньше и умнее её. Впрочем, это, наверное, опять Фрейд: дочери предпочитают отцов. Хотя то, как гнусно он поступал потом, не вполне простительно...
Ты помнишь, как он нас в “заложники” взял в “серой” комнате, привлекая к нашему “суду” мать — как она “любит дядю Толю”... Я сидела молча, точила ногти, а ты, тот, которого теперь “ничто не трогает”, весь соплями изошёл.
А как ты в шестнадцать лет любил сесть к матери на колени и дурашливо ласкаться. Я помню, ещё дядя Лёша над тобой подтрунивал. Снова Фрейд: сыновья любят матерей. Так что вы — шерочка с машерочкой. Ну и хорошо! Ну и замечательно! Только не надо ко мне так презрительно и про “блажь”. И про то, как матери любят одинаково всех детей... Не одинаково. Ибо мы все — разные.
Любить — великое умение и искусство, и осваивают его далеко не все. Особенно трудно, когда сам не вырос в атмосфере любви.
Так вот, про твои планы с квартирой. Ты будешь всеми силами бороться за свою семью. Это древний инстинкт. Будешь расширять свою жилплощадь за счёт меня... Я предполагаю, что частью этой семьи не являюсь, так — сбоку припёка. Потому что у меня Лувр, Нотр-Дам, европейская выстраданная виза и прочая блажь типа желания пощупать, взлелеять осколки прежней семьи, найти где-нибудь за шкафом запылившийся этюдник, старую книжку, сохранённый матерью мой рисунок или просто шмотку. Так, на память... Бредовая надежда. И в этом розовом облаке — я закрыта на “чужбине” от ВАШЕГО МИРА. А вам нужен нахрап, сериал по телеку и “Крым наш”! А что такое мечта, красота и надежда вам неведомо?..»
168
НЕ ПРО ЗАЕК
* * *
«За этим письмом следовал наш длинный телефонный разговор с просьбами о прощении, прощениями и так далее...
Хорошо вот так, на расстоянии, в квартирке в Фонтенбло, с бокалом вина в руке, в гостиной со старинной мебелью. Я не рассказывала вам про дубовый шкаф ручной работы, купленный через интернет у одной женщины? Её прадед сделал этот шкаф полностью своими руками, вплоть до металлических кованых ключей. А ведь мой прадед тоже был краснодеревщиком...
Но это всё дела прошлые. А я тут в настоящем, но и в прошлом, конечно, тоже. Потому и люблю старинные города, предметы и людей... Вы догадываетесь уже, что я полюбила аукционы всякого старья? И даже не обязательно как продавец-покупатель, а как зритель!»
Шапо
«Шапо! Так говорят французы, когда хотят кого-нибудь поздравить с успехом, особенно если задача была сложной. А тут — каламбур получается! Пишу по горячим следам. Только что вернулась с аукциона известного дома Osenat в Фонтенбло. Живу тут же, в паре сотен шагов (жаль, не во дворце!). Услышала о “распродаже” вчера из разговора в кафе, так как телевизор не смотрю... Хотя и вчера, и сегодня вечером новости во всех французских СМИ: “Из коллекции принца Монако продавались вещи наполеоновской эпохи: и личные принадлежности, и предметы туалета Императора”.
Одни красные чулки чего стоят! Но главный персонаж — знаменитая шляпа Наполеона
169
Галина Хериссон
Бонапарта! Chapeau de Napoléon.
Продано! За один миллион и, кажется, четыреста тысяч евро! Я как-то за цифрами не следила, интересно было на лица посмотреть. Купил какой-то бизнесмен из Гонконга. Я только в профиль видела издалека. Увы, плохой из меня журналист! Их набежала, разумеется, целая куча, облепили камерами. А мне на шляпу хотелось вблизи посмотреть.
Скромная такая шляпа. С небольшой кокардой триколор. Тёплая. Говорят, у императора аллергия была на кожу, так он сдирал кожаную подкладку на лбу...
Было много чего и курьёзного, и прелестного! Вот статуэтка слоновой кости, этакий ангелочек на облаке. (Вообразите, пожалуйста, сами. Всё равно на моих фотографиях ничего не разглядеть, от моего места до сцены было метров десять.) Куплена корсиканским музеем в Аяччо. Стало быть, осталась в пределах Франции. Кстати, вообще непонятно, зачем принцу Монако всё это распродавать? Денег, что ли, не хватает? А то, что французская, можно сказать, Реликвия уезжает за границу? Как вы относитесь к факту продажи народного достояния? Ну хорошо, это была частная императорская коллекция. А деньги куда? Никаких, вроде бы, благотворительных целей...
Так что “Шапо!” можно сказать этому господину из Гонконга — купил себе шапку на зиму! А я и сама себе состряпала шляпу из фетра в виде наполеоновской. Ну нравится мне эта форма! Хотя, мне кажется, чтобы её носить — рост нужен, так авантажнее. Хоть и был Наполеон ростом с меня, я ж пока не император!
Конечно, фотографии экспонатов под стеклом — не фонтан, но зато близко удалось рассмотреть и 170
НЕ ПРО ЗАЕК
бельё с башмачками короля Рима (маленького сына императора). Видите, там коронетка вышита? И стойких оловянных солдатиков...
Эх, быть бы парнем лет двенадцати! Кстати, из этого аукциона вынесла весьма интересную встречу: молодой человек двенадцати примерно лет сидел рядом. Вежливый такой, волосы вьются, брекеты на зубах.
— Вы в первый раз в таком участвуете?
— Вы имеете в виду вообще аукцион или Наполеона?
— Да… Я в первый раз пришёл (родители на соседних стульях, привели сына, пусть привыкает).
— В общем, мне случалось на аукционе бывать — картины продавала...
— Картины? Ваши?
— Ну, не мои, так, пара картин, живопись ХХ века...
— А вы художник?
— Да, я рисую.
— А что?
— Ну, разное, мне портреты нравятся... Хотите, дам свою визитную карточку?
— Да, спасибо большое!
— К тому же я даю уроки... Знаете, русская школа?
— Эээ, русские картины, живопись? — туманно спросил вежливый отрок.
Я кратко объяснила про разницу русских и французских университетов, то, что касается изящных искусств.
171
Галина Хериссон
— А я был в Университете изящных искусств!
— Да, на рю Бонапарт (как нарочно)... Красивое место!
— Я свои рисунки показывал, говорят, предлагают мне туда поступать...
— Ну, рисование нужно во многих профессиях, необязательно картины писать...
Потом молодой человек передал мою карточку родителям, я уж не стала им докучать. Однако очень приятно было бы иметь такого умницу в учениках!»
* * *
«Действительно, всю зиму бегала по урокам. Хотя тот отрок так и не появился, но были другие мальчики и девочки, в основном из смешанных русско-французских семей. Умницы, если не уставали и не отвлекались. У них же в школе нагрузка о-го-го!»
* * *
«Одна родительница, по совместительству директор психиатрической клиники, предложила мне контракт на полгода. Ура!»
Клиника в Буа-ле-Руа и окрестности
«В клинике, где я работаю уже несколько месяцев, на сегодня — хватит. Мы режем из дерева, выжигаем и пилим. Даже дамы, которые в жизни не держали в руках молотка, делают у меня разные маленькие скамеечки, мебелюшки, сувениры. Не знаю, насколько им будет приятно вспомнить своё пребывание в психиатрической клинике, но мне о них, за исключением “особых случаев”, вспоминать приятно и радостно. Столько скрытых талантов! Столько
172
НЕ ПРО ЗАЕК
гордости за них! И открытие пациентами самих себя... Я не буду нырять глубоко во всё эту психею. Но когда дедушка восьмидесяти лет начинает вдруг рисовать и радуется вовсю, или забулдыга лепит из глины так, что слёзы наворачиваются, или женщина расписывает по шёлку и дарит шарфик, или монашка малюет подобно Серафине де Сенлис — это очень трогательно!
Да и не имею права я рассказывать! Неразглашение данных о пациентах. Может быть, когда-нибудь, потом...
После занятий с пациентами я начала расписывать чудесный венгерский сундучок. Сначала вырезала специальным резцом геометрический узор, в следующий раз буду расписывать цветами.»
* * *
«Сегодня сундучок почти закончила. Стоит такой красивый на столе. В цветах, в гроздьях ягод, всё стилизовано под эгерскую роспись. Есть в Венгрии такой город — Эгер. Мы там были нынешней зимой, и в музее меня ужасно вдохновили традиционные сундучки с росписью. Там было видео — документальный фильм, в котором показывали подробно каждый шаг изготовления. А один “живой” сундук я сфотографировала. Я, конечно, всего этого из дерева делать не умею. Просто взяла в мастерской заброшенный» сундучок и расписала — это, в общем, нормальная практика. Пациенты нередко забрасывают проект на полдороги. Это ж “скорбный дом”, может на кого-то и депрессия накатить... Я стараюсь оживить эти заброшенные деревяшки. Ну и из экономии тоже. Иногда эти деревянные отказники, так и не забранные пациентами, пылятся в углу почти законченные! Стиль, в котором их начали “украшать”, мне совсем
173
Галина Хериссон
не по вкусу. Сколько можно плодить диснеевских героев (переведённых через кальку с компьютерной распечатки) на ядовито-розовом фоне? Впрочем, девочке, которой изначально предназначался сундучок, наверняка бы понравилось. Там было вырезано имя на крышке, рядом — котёнок с клубком, на фронтальной части — туфелька, видимо, для золушки. Правда, “дизайн” туфельки уж больно современный! Я всё это дело ошкурила, вырезала с помощью машинки новые незамысловатые узоры, перекрыла ядовито-розовый более приятным серовато-розовым цветом, который, как написано на банке, почему-то называется «Красный чай». Ну, и “подстарила”, чтобы были живописные затёртости, местами просвечивало натуральное дерево. Потом расписала, вдохновлённая эгерскими цветами, листьями, гроздьями ягод.
Но штука в том (потому и пишу так подробно), что всё-таки просвечивает бледными шрамами, пусть и совсем немного, и имя девочки — несостоявшейся хозяйки сундучка, и туфелька.
Я подумала, что вот как бы не хотелось изменить свою жизнь, всё-таки просвечивает старая карма, сколько не сажай на этом перегное садов, цветов, листьев и ягод...»
* * *
«Кроме занятий в клинике, посещения шлюзов на Сене и рассматривания уже в сотый раз местной архитектуры, в городке Буа-ле-Руа особо делать нечего, а мне до вечера тут болтаться. Хорошо, что возле вокзала есть “заведение” — нечто среднее между библиотекой, бутиком, галерейкой, приёмной и чайной. Я там посидела, полистала альбомы. Как же старые мастера умели натюрморты писать!»
174
НЕ ПРО ЗАЕК
* * *
«Жара страшная. Но мне нравится — лето же! Зашла в очередной раз в ту самую библиотечку, чтобы побыть в тени с кружкой чая с мятой. Альбомы все пересмотрены. Тётка одновременно и болтлива, и медлительна: вечно трещит либо по телефону, либо с посетителями, подругами, знакомыми, клиентами, пришедшими забирать свои посылки. У неё, видите ли, точка, куда некоторые компании отправляют посылки клиентам... В общем, чаю не дождёшься!
Ну наконец-то, с мятой...
Ничего не соображаю: голова мокрая от пота и мягкая от жары. Начала читать Марселя Пруста — бросила. Ну, во-первых, по-французски, а во-вторых, там начинается всё с восьмой части “В поисках потерянного времени”, а где начало — неизвестно.
Тётка работает за компьютером и громко всё комментирует. А я положила шляпку на стол и сижу с умным видом. До тренировки по айкидо ещё далеко, а сходить непременно нужно: прошлый раз пропущен. Помните, я рассказывала, как начала заниматься айкидо?
Как видите, рутина... Ну, хотите, расскажу про Буа-ле-Руа? Это ещё один городок-деревенька на моём пути. Они тут все очень похожи. Красиво, спокойно... Но как-то “пусто”! Все живут себе в своих прекрасных домиках с внутренними дворами и садиками. Сеют какой-нибудь редис, ну, или салат, так, для удовольствия... Всё равно ведь на воскресном, ну или там четверговом рынке покупают всё.
И приятели у меня есть в таких городках: кто из группы танцев (вы знаете, я же танцевала немного),
175
Галина Хериссон
кто знаком по совместным выставкам... Приглашают в гости. Но мне же самой обычно не добраться до их буржуазных закоулков. Гуляю, бывает, вдоль Сены. Сирень тут очень хороша! Воротики, газончики...
Хожу на пленэры. Греюсь на солнышке и иногда рисую, но больше глазею на отдыхающих.»
* * *
«Снова в Фонтенбло. Мы, “местные”, называем его уменьшительно-ласкательно — Бло.
Пришла к воде. Траву скосили уже в конце мая, можно было сесть под дерево на высохшее сено, мягкое, чуть-чуть пахнувшее пылью. Сок из свежесрезанной травы уже ушёл, унеся с собой свежий, сладкий, смолистый запах. Ветер тёплый. Стебли-выскочки дрожат. Я расстелила красное махровое покрывало, бросила сумку и подошла к воде. Опустила ноги и заболтала ими, освежёнными, как ребёнок. На мокрую кожу слетелись стрекозы — с десяток бирюзовых, переливающихся палочек. Парочка уселась прямо на косточку у большого пальца. Я посидела ещё немного, а потом улеглась на покрывало под деревом. Здесь липы ещё не расцвели. Надвинула шляпу на глаза, а подбородок пристроила на бугор сумки, в которой лежала бутылка воды, журнал и пакетик орехов. Белая майка, белая шляпа, джинсы с закатанными штанинами… Тельняшку я сняла, хоть из-под выреза майки белая незагорелая грудь вываливается. Но я лежу на животе, а соседей, сидевших на траве метрах в двадцати, стесняться нечего. Три рыбака с удочками никак не приноровятся — бродят вдоль канала, две девчонки-сплетницы, у одной волосы собраны узлом на макушке, другая — блондинка с сигаретой в изогнутом запястье. Удобно рассматривать их из-под полей шляпы! Щёку — на
176
НЕ ПРО ЗАЕК
подложенную ладошку. Чуть дальше — парочка влюблённых. Сидят, вплетенные друг в друга, возятся, смеются. Нос щекочет белёсая травинка. Когда шея устаёт — поворачиваюсь, смотрю на воду в зелёных и голубых рыбках-бликах, на которой качаются утки. Парень с самокатом сел, я вижу изгиб его мускулистой спины. Загорает. Кто-то время от времени шелестит по дорожке: коляска проедет, собака пробежит, бегун шаркнет кроссовками. Подружки-сплетницы улеглись на траве напротив друг дружки, а влюблённые стали кормить птиц на канале. Тут и чайки, и лебеди, и смешные водные “курицы” — чёрные, с белой острой головкой, смешно “бегают” по поверхности и высоко пищат. Тень от дерева сползла, и на её границе прыгает на одной лапе большая чёрная птица, кажется, ворона. Они неуклюжие, когда на земле.
Я натянула тельняшку (купленную тогда, в Бретани) и перевернулась на спину.»
* * *
«Степенно, размеренно, приятно. На улицах обычно ни души. Общественного транспорта, как правило, нет, все ж на машинах! Ну, вам ли не знать. Какая у вас, кстати, марка? Вы и сама живёте в таком городке с другой стороны Парижа... А я вот всё езжу из одной стороны в другую. Поездами. До-о-о-о-лго... Вот и пишу эти письма в дороге...»
* * *
«Опять, как видите, затянуло все эти лебединые каналы ряской. Фонтаны, дворцы, фонари, старинные мостовые, бутики, ученики, картины... Уже и описывать не нужно — всё по кругу. Прекрасный город. Нет любви. И снова осень.»
177
Галина Хериссон
* * *
«Контракт в клинике закончился.»
* * *
«Я ушла от Ингвара.»
Монплезир
«Друзья попросили пожить с котом. Помнится, жила как-то в Москве, давно. И котик был хорош... От Фонтенбло далеко. Ну и прекрасно.
Городок провинциальный, под Версалем. Если от вокзала подальше — так и вовсе лес и поле, шато и лошади — один сплошной плезир.
Ну, если не считать пары забавных инцидентов.
Я шла с вокзала поздно вечером — автобуса уже не было, а если и был, то путь его таков, что умом его не понять и можно даже напугаться — куда это он везёт тебя посреди ночи, тёмных кварталов, полей, крутых поворотов. В общем, думала, что дорога с прошлого раза запомнилась, ориентировалась на нюх да свернула не туда (назавтра при свете выяснилось, что была почти рядом с домом!). Забрела в другой квартал — хорошо, встретился дядька с собакой и девчонка-негритянка, подсказали дорогу. Когда после долгих томлений, длинных тёмных улиц, поворотов и лифта на второй этаж открыла, наконец, дверь, оказалось, что ключ не вынимается из замка! Голодный кот орал, как сумасшедший, и норовил выскочить за дверь. Я обливалась потом и смотрела на часы. За полночь. Вертела ключ так и эдак, представляла, как сплю калачиком под дверью, снаружи, или на шум в замке и крики кота соседи вызывают полицию... Безрезультатно пыталась дозвониться консьержу, и вдруг ключ вышел.
178
НЕ ПРО ЗАЕК
А ларчик просто открывался! О дом! Квартира, кот, тепло, ванная и диван. И лягушки квакают в канале под балконом. Блаженство.
Второй раз, уже зная все маршруты, улицы и повороты даже в темноте, шла с гордо поднятой головой и музыкой в ушах. Часть проводка от наушников к телефону немного высовывалась из кармана, мои сабо споро стукали по тротуару, а голова кивала в такт музыке. Вечер в Париже вышел очень удачным и повезло успеть на нужный поезд.
Вдруг из-за поворота выскакивает велик, да не на дороге, а на моём же тротуаре! Я, чуть поколебавшись, делаю движение бёдрами влево. Велосипедист тоже удержал равновесие, обернулся и спросил, всё ли о’кей. Я крикнула, что, мол, да, но как же так — почему несёшься по тротуару, а не по дороге? Да и махнула рукой. Вдруг поняла, что музыка перестала звучать в ушах. Увидела белые обрывки проводов из телефона в кармане да сиротливо беззвучно висевшие на шее наушники. Подняла голову на велосипедиста-очкарика, а его уж и след простыл!
Ну, тут уж было недалеко, шла, слушала птиц. Вот и лягушачий канал за деревьями. Вижу белый силуэт цапли. И это в городе! Всё же недооценила дикость любительницы лягушек: только приподнялась на каменный выступ, чтоб сфотографировать это ночное чудо, цапля вспорхнула и исчезла в листве. Жалко. Зато в квартире ждёт благодарный голубоглазый кот.»
Флорист
«В один из понедельников, когда всё закрыто (до сих пор не могу привыкнуть к этому французскому обычаю), я гуляла в парке у замка. Лошади в поле, липовые
179
Галина Хериссон
аллеи, гранитные вазы и старый замок. Тут, конечно, не Фонтенбло, но вся эта королевская провинциальность очень мила! Кому тут ещё не наплевать на историю?
Зашла в единственный открытый магазин. Цветочки, сувениры, вкусняшки. Купила чаю в подарок хозяевам кота и разговорилась с продавцом. Его жена тем временем стояла к нам спиной, крутила букет и в беседе особо не участвовала. Но магазинчик был очень мил, живописен и полон цветов. Продавец любезен. И тут я брякнула, что работала когда-то в Петербурге флористом...
Тут мадам с букетом повернулась и спросила:
— А не хотели бы вы попробовать поработать у нас?
— Разумеется, мадам, хоть завтра!
Впервые за десяток лет. Свершилось. Неожиданно и прекрасно.»
* * *
«Ну совершенно некогда стало писать длинные письма. Я стала цветочницей! Слово флорист мне кажется слишком современным, а я люблю винтаж... Лукавлю, конечно.
Работа — сплошной плезир. По выходным езжу в Париж, и зачастую оттуда, встав пораньше, еду на работу на электричке, зевая и карябая стишки.»
* * *
«В цветах я пока и не мастер, не волшебник, а только учусь... Да и не о цветах вообще-то я собиралась писать, хотя, конечно, местами и не удержусь!
Найти и снять комнату в самом Монплезире мне не удалось, пришлось заселиться в соседнем городке Эланкур.
180
НЕ ПРО ЗАЕК
Elancourt. Довольно певучее название. У Elan может быть два значения, а court уж лучше и не трогать — их наберётся с десяток. Elan — это лось, просто лось (кстати, символ города, откуда я родом) и ещё elan — это порыв или разбег...
Так вот Эланкур этот — замечательный городок, местами похожий на деревню, особенно в наших кварталах, в Темплиерах. Окружён славный Эланкур лесом с чудесными небольшими прудами с утками. Конечно, всё это не сравнится с Фонтенбло, его лесами, парками и каналами с лебедями, но любимая работа нашла меня здесь. Иначе я уже подумывала покинуть Францию.
Работа! Езжу я туда двумя автобусами сквозь покрытые утренним туманом поля. А на обратном пути, тем более в воскресенье, вместо пересадки лучше прогуляться и поплутать по лесу. Что я и сделала намедни. Решила я выиграть время и “срезать”, но не тут-то было! Забрела в чащу и почувствовала себя сталкером в зоне. Вокруг ни души, только видны высоковольтные башни и провода, где-то дальше шумит дорога. В руках у меня был цинковый контейнер, будто за хабаром отправилась! Набрала туда мха, преколючего шиповника и боярышника, пижму, тысячелистника и ромашку с корнями. Между тем во Франции рвать ничего в лесу не полагается, только упавшее подымать, оберегаем “биодиверсите”. Ну так на то он и хабар! Я все это шарфом обмотала и иду. Начался золотой лес. Тут обычно листья сильно не желтеют, не краснеют, а как-то буреют — влажность. А этой осенью повезло — клёны золотые!
Флорист, он и днём, и ночью флорист — набрала и листьев. Хочется жёлтого на фоне синего неба... И
181
Галина Хериссон
вообще — цвета! Это я уже пару месяцев к живописи не прикасалась — некогда, с цветочками-то. Ну и мольберт, краски на старой квартире пока, в Фонтенбло. А по поводу “флориста ночью” — стою я как-то на остановке, на той самой, где на второй автобус пересаживаюсь и откуда хотела себе путь к дому “срезать”. Вокруг темно, веточка желтой орхидеи в руках мне ночь освещает. Цветки малюсенькие, на бабочек похожи. Я сразу вспомнила про того персонажа у Маркеса из “Ста лет одиночества” — у него над головой всё время маленькие жёлтые бабочки летали...
Вы спрашивали про мою начальницу? Извольте! Ребята — хозяева магазина, люди молодые. Но уже имеют двоих детей и двух больших собак. И вся эта гурьба вечно трётся в магазинчике среди цветов. Наоми и Винсент сыграли свадьбу, я была почётным гостем, сидела рядом с женихом! Дети были празднично одеты, а я, как и все флористы — чёрт знает в чём. Ведь приглашение было спонтанным.
С утра, в день собственной свадьбы (!), Наоми ещё работала в бутике. Потом ушла наверх наряжаться, мы оставили магазинчик ненадолго на помощницу, и я сделала ей свадебный макияж. На голове у Наоми была премилая шляпка, украшенная цветами, такая же, как у дочки. Разумеется, всё она делала сама — и украшения, и букеты, и композиции на столах.
Красивых, хоть и немного нервных ребят я отправила в церковь. И мы с помощницей работали в бутике до вечера.
А вечером, после закрытия магазина, жених с невестой пригласили меня на свадебный ужин!
Той же ночью (свадьба была скромной), отвозя меня “домой”, Наоми предложила мне постоянный контракт. 182
НЕ ПРО ЗАЕК
Собственно, дома в Эланкуре у меня тогда ещё не было. Пару недель я пожила у хозяев кота.»
* * *
«А вот в последний раз в свой выходной в Фонтенбло... Помните, я сначала не хотела особо про клинику писать — “код деонтоложик” и всё такое? Но ведь имён я не называю. Почти.
Так вот, тут недавно вспомнила!
Когда я прогуливаюсь по Фонтенбло в выходные, то непременно захожу в цветочные магазины. Теперь я это делаю с полным профессиональным правом — захожу, знаете так, и говорю: “Здравствуйте, я ваша коллега!”
Вы не поверите, в одном из цветочных, на улице, где мы жили с Ингваром, я встретила бывшую свою пациентку Сюзанну. Я уже знала, что она флорист, мы ещё с ней цветы рисовали в клинике и имели интересные беседы по профессии... Потом она выписалась, и мы не виделись. Я не знала, как бы ей сообщить радостную новость, что я нашла наконец работу флористом. А тут такая встреча! Она меня узнала (ведь нам вне клиники пациентов узнавать не полагалось), и мы упали друг другу в объятия. Я и теперь частенько её навещаю в бутике, когда здесь бываю.»
Наоми
«Я не хотела уж слишком многого писать о ней, там так много личного... И не хотела рассказывать ещё об одном эпизоде, в тёмных аллеях... Но придётся объяснить.
Наоми меня многому научила. Мы были счастливы работать вместе. Но она была очень несчастна в своей семье, и все силы души отдавала своему цветочному
183
Галина Хериссон
магазину. Мы были открыты семь дней в неделю. Даже в “святые” во Франции понедельники. Только в воскресенье после обеда закрывались. У меня был ключ. Я могла ответственно закрывать и открывать бутик, и делала это с удовольствием, когда ребята всей семьёй отсутствовали иногда по субботам. Они искали новый дом. А бутик всё никак не продавался. (Уже год, как она его выставила на продажу!)
Я не буду здесь пускаться в перипетии цветочного бизнеса, но могу точно сказать, хлеб этот — не лёгкий. Цветы быстро портятся, налоги съедают всё, и содержание лишнего работника обходится недёшево. А сам патрон, бывает, сидит на бобах. Я видела, что у них часто пустовал холодильник. Домашнее хозяйство было более или менее заброшено. Ведь Наоми было вечно некогда. А её муж занимался развозкой и детьми. Не считая двух огромных собак, которых он холил и лелеял. Эти два добродушных “медведя” обычно валялись у нас под ногами.
Вся семья жила наверху, над бутиком. Я хорошо знала их квартирку, потому что часто обедала наверху, иногда ночевала, а на каникулах, когда ребята уезжали отдохнуть, так и жила с собаками у них под крышей.
Наоми не любила своего мужа. Ни первого, от которого у неё была семилетняя дочь (большеглазая Майя вечно крутилась в бутике и задавала сотни вопросов, хватала ручонками всё что ни попадя...), ни теперешнего, Винсента, отца второго ребёнка — мальчишки, чудесного хулигана и непоседы, солнечного блондинчика Леопольда. Не сложилось. Как и не сложилось с её бывшим любовником, о котором она ещё страдала и “пела” мне иногда целый рабочий день.
Она была шефом. А работать и существовать
184
НЕ ПРО ЗАЕК
под её началом не каждый сможет. Наоми, как истинная маньячка профессии, вечно недосыпала, раз или два в неделю рано утром ездила на оптовую базу за цветами и совершенно не занималась своим здоровьем. Когда она серьёзно резалась секатором или ножом, или какая-нибудь ветка попадала ей в глаз, она просто продолжала работать, пока рана не начинала становиться угрожающей. Про таскание с полным наплевательством на свою спину тяжёлых ящиков с растениями или огромных ваз с водой я уж и не говорю. Такого же “наплевательского” к себе отношения она ждала и от других.
Латентная самоубийца. Её мама покончила с собой лет десять назад, а с отцом отношения были непростыми. А мне нравился этот месьё в канотье на её свадьбе, и потом, когда он приезжал по праздникам, и мы вели с ним интеллектуальные беседы (жуткая редкость для флористов!), и он был рад за Наоми, что мы работаем вместе. Даже хотел мне свой портрет заказать...
Были, конечно, и чудесные моменты! И красота, и благодарность, и подарки с обеих сторон, и юмор, и слезы, и откровенность, и рассказы, и объятия.
Да и праздники мы проводили вместе. Куда ж мне ещё? К тому же в праздники мы работали больше обычного и закрывались позднее. И спешить мне было не к кому. Да и с транспортом — полный караул.»
Тёмные Аллеи
«Караул и случился в один прекрасный осенний вечер. Мне ужас как захотелось печёнки и черничного варенья. А я заприметила вновь открывшийся супермаркет возле пересадки автобуса. Он
185
Галина Хериссон
единственный работал в столь поздний час. Я накупила всего и села в ближайший автобус, который довозил не до самого дома, а до аллеи, через которую нужно было идти минут десять, исхоженной мной и по воскресным туманным утрам, и по предзакатным вечерам. Но тут уж было почти совсем темно. А в таких районах фонарей не зажигают. Что ж, выбора не было. Других маршрутов там не ходит. А ходят обычно редкие прохожие, выгуливающие собак. Не в этот раз.
Издали я заметила пару тёмных крепких фигур. Но между ними прошёл этакий мальчик-колокольчик, молодой и рыжий. Он прошёл мимо меня восвояси, а я нырнула вперёд. Очень устала и хотела есть. Поскорее бы домой!
Когда я поравнялась с этими двоими: чёрные высокие парни в капюшонах и костюмах в облипку, будто из кино, они оба синхронно схватились за мой рюкзак и сумку на плече. Я упала, а они продолжали тянуть. Рюкзак был хлипкий, и лямка оторвалась. И эти идиоты убежали с моей баночкой варенья, ключами, банковской карточкой, проездным и, самое обидное, столь выстраданным удостоверением личности! Я говорила этим великовозрастным бэтменам: “Дебилы! У меня же нет ничего ценного!” А они в ответ — ни слова. Не хотели, видно, чтоб опознала их акцент, африканский, арабский или какой там ещё... Слаженно работали парни, профессионально, чувствовалось, что не в первый раз. Лиц не разглядеть. Тёмные в темноте аллеи и тени капюшонов. Гопники и салаги с атлетическим телосложением. А не смогли у меня отнять сумку на плече. Ту самую, где был телефон, ту самую, с правого бока, где лежала печень, ту самую, с которой скромно улыбалась девочка с жемчужной сережкой. Я купила её давно в Гааге, вдохновлённая 186
НЕ ПРО ЗАЕК
Вермеером, и продублировала крепким хлопком, крупными шёлковыми стежками.
Они убежали зайцами в кусты, вглубь района. А я встала, стряхнула землю и листья (мне не привыкать) и поскорее покинула злосчастную аллею. Пробегая мимо стадиона, тут совсем недалеко, я увидела пацанов, они вечно тут в футбол тренируются, и я часто вижу в автобусе их усталую стайку с большими спортивными сумками. Я спросила номер полиции, от волнения сама никак не могла вспомнить, и тут же позвонила.
Не хочется подробно рассказывать, как долго они выясняли, где я нахожусь и куда убежали малолетние грабители. Про несоответствие названия автобусной остановки и бульвара, по иронии, Ван Гог. Про то, как долго я сидела в комиссариате, и ужасно хотелось пить, про то, как довольно быстро приехал Винсент, но показания долго никто не брал.
Про то, как я позвонила своим соседям и в красках обрисовала ситуацию. Про то, что у грабителей ключи от всего, но наш адрес, по счастью, в моих украденных вещах нигде не написан. Про то, что ночевать не приду, потому что завтра даже не на чем доехать на работу: ни денег, ни проездного.
Засранцев, конечно, не поймали. Но меня долго мурыжили вопросами и заполнением бумажек. Даже весело. Почти как в прошлый раз — двенадцать лет назад...
Благодаря тому стародавнему визиту в полицию и установили мою личность. Какая чёртова удача!
А Винсент привёз меня в бутик, мы обнялись с Наоми и сразу стали укладываться спать. Два часа
187
Галина Хериссон
ночи. И я прожила у них там на диванчике целую неделю, работая до выходных. Почти без смены одежды и душа (душ работал только в супружеской спальне). Самой просить мне было неудобно, а Наоми предложить не подумала. Хотя шмоток у неё было более чем достаточно, и в размерчик почти...»
* * *
«Она, Наоми, миниатюрная стройняшка и красавица. Прекрасна ботичеллиевской красотой, но не любившая себя. Не любившая краситься, только вот волосы — вечно хной. Не любившая фотографироваться. Не любившая ходить в гости и путешествовать. Не любившая свои чуть оттопыренные уши и не носящая серёг. Между тем недавно мы завели в бутике стеклянный шкафчик для продажи красивой серебряной бижутерии: и серёг, и браслетов, и кулонов. Мужчины любили покупать их в подарок и преподносить милую безделицу, воткнутую в середину розы...»
* * *
«Да что вы заладили, как все: “А что они тебе... Они тебя не… Эти парни, которые на тебя напали?!”
Блин, ну разве дело только в том, сломали они мне руку, например, или изнасиловали??? Как будто если просто сумку отняли, то это не так страшно! Как будто сам факт, что кто-то больше и сильнее тебя может запросто валять тебя по полу, по земле, по траве — уже недостаточен! А сам факт того, что произошло это со мной не в первый, не во второй и даже не в третий раз, не может объяснить вам моего состояния? Ах, вы не знали...
Может быть, я сама себе противоречу, но только не... Не заставляйте меня рассказывать, как меня
188
НЕ ПРО ЗАЕК
“валяли по полу” ещё в России те, кому я доверяла и любила! А мой отец с ремнём в руках, прижавший меня, семилетнюю, к батарее? Нет, он не бил, но разве сама сцена не ужасна? А мой бойфренд... А тот самый “коллега”, с которым мы отливали из гипса дорические колонны в питерском сквоте...
Да что мне турок из злосчастной фуры возле Гренобля! Он угрожал мне большим металлическим ключом. А я совсем не хотела быть битой, я не хотела синяков на роже во время моих первых парижских каникул (мне их и от пьяного бойфренда когда-то хватило)! Турок был просто из той “милой культуры”, в которой девушка на трассе непременно считается шлюхой и сама себя предлагает. И не зазорно ей заплатить! Он просто обычный дальнобойщик, давно не видевший жену.
Нет! Нет у меня стокгольмского синдрома! И деньги он мне предлагал — но сама мысль мне была отвратительна... Но вам, по большому секрету, дорогая моя, признаюсь. Только вы — никому!
Когда я поняла, что мне от него не отделаться, и помощи в чистом поле ждать не откуда, я его попросила только об одном — чтоб он надел презерватив. Не хватало мне ещё подцепить его какую-нибудь турецкую заразу! Он надел, и через две минуты всё было кончено. А я, испуганная, шокированная, взбешённая, убегающая прочь, но отдававшая себе отчёт, что за все эти месяцы воздержания и верности Жану мне очень не хватало секса. Да, не с этим вонючим козлом мне хотелось бы лечь среди кукурузных полей! Да, не так, не с ним и не здесь! Но я, лёжа там на жухлых листьях, провожая глазами следы самолётов из аэропорта Сент-Экзюпери, даже на пару секунд получила удовольствие от проникновения...
189
Галина Хериссон
Нападение, насилие, поруганная честь... Повторяющиеся в каком-то диком танго моей непонятной никому жизни. Так что мне какие-то засранцы, чёрные глупые подростки со спальных районов, которые только и смогли, что отнять у меня полупустой рюкзак и убежать в ночь...»
* * *
«После того нападения всё как-то пошло наперекосяк. Мне нужно было уезжать из своего домика в Эланкуре, потому как это была, конечно, не жизнь.
Вставала в семь или раньше. Старалась бесшумно спуститься на первый этаж дома (о, он заслуживает отдельного описания!) в кухню и туалет. Весь завтрак и умывание-одевание расписаны по минутам, иначе не успеть на автобус. Ехать с пересадкой. В итоге поездка занимала почти целый час. И это всего восемь километров, если по прямой! Нередко успевала до девяти и (самый милый момент дня) шла с термосом на “лебединый канал”. Ряска, жёлтые ирисы, птичьи гнёзда и силуэт старого замка сквозь туман. Зимой — рассветное небо, лошади на заиндевевшей траве и пар от дыхания и горячего чая с имбирём. Термос никогда не остывал. Без этого пойла в холоднючем магазине было не выжить. Когда после работы приезжала домой — сразу заваривала новую порцию и дула её до засыпания.
А добираться нужно было опять двумя автобусами и переходом через те самые районы. Если не успеешь на один из автобусов, весь маршрут передвигается на полчаса. Это если в “нормальные” дни недели. А если в субботу-воскресенье, то вообще... Ну, “про караул” я уже написала. А из приятного было — пройтись утром воскресенья, когда все ещё спят, через пустой парк.
190
НЕ ПРО ЗАЕК
Спортивной бодрой походочкой, разгоняя с аллеи, той самой, каштановой, готовящихся к драке котов. И прыгнув, наконец, в редкий воскресный автобус, устроиться поудобнее и читать до самой остановки “Церковь” в Монплезире. А там в поле мои лошади, канал, липы, а напротив церкви — наш магазинчик...»
Домик в Эланкуре
«Вы спрашивали про домик. А дом большой, двухэтажный, на трёх хозяев (то есть квартиросъемщиков). Мне повезло туда вселиться, так как хозяин дома не слишком докапывался до моих финансовых документов (ну, вы знаете как с этим тут строго и сложно).
Аж два сада: один перед домом, другой — позади. Гараж (!), где я наконец складировала все свои картины. Газовое отопление, паркет и обжитую уютную кухню и хвалить не требуется.
Вот не очень повезло с соседями. Девушка смурная, вечно шугается, как мышь, необщительная, да ещё и как выяснилось в последствии — грязнуля и к тому же жадина. Её толстый полосатый кот был ей под стать! (Не то что мой любимый Ричи — полусфинкс с огромными ушами и синими глазами, умищем как у человека, и наглыми иногда выпадами, но это уж можно отнести к воспитанию от его хозяев из Монплезира.)
А парень-сосед — огромный широкоплечий лысый красавец, типичный щедрый на жесты, слова и угощения француз. Но и ведущий себя, как петух в курятнике: считал себя в доме за главного, вечно давал указания и придирался к “неубранной” кухне, оставлял “список дел” на холодильнике и занимал своим большим телом не только свой кожаный диван, но и всю гостиную.
191
Галина Хериссон
Себастьян смотрел на большом экране футбол или тупые сериалы, резался в видеоигры с партнёрами по интернету и нередко зазывал друзей заняться всем этим вместе, покурив при этом (тут все курят) хорошей южной травы... Подружка его мне очень нравилась. Спокойная высокая красавица. Я им даже одну картину подарила, когда уезжала. Приличную — абстрактную. А то мои “ню” он просил снимать со стен, когда приглашал на обед своё провинциальное семейство.
Я очень любила наш сад. Особенно две огромные сирени. К счастью, моё окно как раз выходило во внутренний дворик, где я ещё и рассадила свои розы, пионы, ландыши, клубнику, кабачки, тыквы (семечки с прошлогоднего Хэллоуина!) и даже картофель! А сосед, считая своей святой обязанностью стричь газон, нещадно срезал едва пробивающиеся листки ландышей. И паче — поливал “сорняки” гербицидами и срубал налысо ветки глицинии, обвивающие гараж, зато лелеял свои помидоры и три вида мяты для мохито. При этом он очень любил выпячивать свою могучую грудь и хвастать: “Ах, какой я молодец! Как я забочусь о саде, о чистоте дома и о вас, мои курочки!” Типичный галльский петух.
В остальном был он очень мил и открыт, и мы общались с ним за бокалом вина, угощали друг друга супами и пирогами. Хотя временами собачились...
Иногда, довольно редко, он подвозил меня на машине, предлагал съездить вместе за покупками в торговый центр, в который без машины —никак. Но это было скорее данью французской вежливости. В его выходные я работала, а в свои — ездила куда-нибудь. Продуктами закупалась урывками, как правило, возвращаясь из Парижа, с электрички.»
192
НЕ ПРО ЗАЕК
* * *
«Как вы понимаете, кроме гаража и сиреневых кустов меня там мало что держало. Гости ко мне выбирались крайне редко, и дарить всю эту садовую красоту и пространство гостиной, когда она пустовала, было некому, кроме себя. Дома атмосфера царила, мягко говоря, не домашняя.
Приходя с работы поздненько, я сразу устраивались на кухне, самом тёплом и защищённом месте в доме, начинала готовить ужин под какую-нибудь русскую передачу или разговор в скайпе с друзьями, звон кастрюль и гул вытяжки. Ела и складывала остатки ужина в коробочку на завтра, на обед. Помыв посуду и заварив термос, поднималась к себе в спальню по скрипучей лестнице, пожелав спокойной ночи Себастьяну, всё так же лежавшему на диване с пультом в руке. Он неизменно говорил, какой долгий у меня рабочий день, а я в сотый раз учтиво объясняла, что всё время жрёт транспорт.
Денег ни на автошколу, ни на какой завалящий драндулет не хватало. И я не буду вам объяснять, сколько стоит ремонт, парковка, бензин и страховка...
Разумеется, весь наш квартал был на машинах. Всё больше семейные или пожилые люди. Этакая маленькая Англия. Озеро с утками. Домики из красного кирпича, белые заборчики и садики. Бабушки и “бонжур” при встрече на дорожках. Но у всех свой мир и ритм жизни. По машине “на нос” и свои часы работы. Все ездили по крутой извилистой дороге через лес. Коротко и быстро на машине, на велике — никак. А на автобусе — вы уже знаете...»
193
Галина Хериссон
Расставание
Я решила съезжать из этого “рая”. Уж не буду объяснять вам известные “риэлторские” тонкости про все эти досье, треть зарплаты, гарантии, визиты, переговоры и отказы, депозиты и переезд... Здесь через эти круги ада проходят все. Более или менее успешно.
Лучше расскажу вам, как мы расстались с Наоми.
Да, после нападения я чувствовала себя неважно. Мне было уже противно ездить теми автобусами и видеть все эти рожи. Нередко я видела силуэты тех пацанов в капюшонах, но никак не могла их опознать. Да и все они там одеты на один лад. Я не могла уже видеть ни детей, ни молодёжь, ни баб, ни стариков. Всей этой автобусной публики спальных районов, к которым я, казалось бы, не имею никакого отношения. Как и к тем толпам в префектуре... Брр, стоп, даже и не буду об этом!
Просто ездить на работу и обратно с наступлением и углублением осени стало всё труднее.
Дубликат ключа от бутика Наоми почему-то не могла себе позволить, а запасной отдала нашей стажёрке Клер. Иногда я приезжала первой, и мне приходилось стоять и мерзнуть у закрытых дверей, а трезвонить в их личный вход со двора мне не хотелось. Впрочем, если стажёрка приходила раньше меня, и бутик был уже открытым, я не видела резона начинать работу раньше положенного (раньше, до стажёрки, я делала это с удовольствием). И тогда я шла на канал, хоть на пять минут, чтоб упокоиться в глади воды, бледно-розовых облаках и силуэтах коней в тумане.
Мне незачем было показывать своё рвение. Я
194
НЕ ПРО ЗАЕК
никогда не любила толкаться локтями. А Наоми решила обучить стажёрку всем тонкостям флористического искусства, да и обходились её рабочие руки гораздо дешевле моих! А я драила вазы и пол в бутике...
А поначалу мы были чудной командой: с Винсентом и Наоми, а потом и с малышкой Клер. Причём так получилось, что я сама “ввела её в дом”. Я взяла координаты этого птенчика и порекомендовала её Наоми...
Наоми всё больше напрягалась и кипятилась, и шипела на меня, на мужа, на детей. Шутили и беседовали мы всё реже. Она давно мечтала продать свой бутик и уехать в провинцию, купить домик и открыть своё дело там. Но всё это было жутко дорого. Бутик никак не продавался, если только себе в убыток. Винсент летел и увольнялся с одной работы на другую (из бутика она его уволила в целях экономии и несуразности того, что он как бы её подчинённый, но нихрена не делает и тому подобное) и, в конце концов, попал в аварию на мотоцикле по пути в новую свою контору. Ничего страшного, но мотоцикл был новёхонький, на который всей семьёй собирали ему на день рождения. Снова лишние расходы... Бухгалтер натворил какой-то хаос с налогами. А мы чувствовали себя как крысы на тонущем корабле.
Бывший любовник писал Наоми нелепые письма, что доверительно обсуждалось со мной по секрету в кулуарах, как и “неминуемо надвигающийся” развод её с Винсентом. Спина трещала, глаза слезились от недосыпа, у собаки обнаружили рак, дети канючили, а родственники мужа были сволочи, как и её папаша — лицемер... Стоп! В общем, случился у бедняжки бёрн-аут. И выплеснулся её праведный огонь на меня, как
195
Галина Хериссон
раз в рождественский период, когда и так работы невпроворот.
После неприличной сцены в присутствии Клер, вращаний глазами, красного лица и чуть ли не данной мне оплеухи, я выждала немного и пригласила Наоми подняться наверх, тет-а-тет. И тут, в тепле вечно неприбранной кухни, среди собачьих мисок, детских игрушек, пепельниц (Наоми курила как паровоз) и завтрашних заказов от клиентов, я просто обняла её и сказала, что люблю, как учителя и друга.»
* * *
«Мы расстались через несколько недель, оформив наш разрыв как “увольнение по экономическим причина”, собственно, так оно и было. А пока не уладились все бумажные формальности, старались работать в тишине, практически избегая друг друга. Стажёрка Клер вернулась на время обратно в школу. А Наоми, в основном, сидела у себя наверху на телефоне и пыталась продать чёртов бутик в столь нелюбимом ей Монплезире.
Я справлялась внизу самостоятельно, как и раньше, ведь клиентов после праздников было не так много.»
* * *
«Я нашла чудесную квартирку. По иронии, в десяти минутах ходьбы от нашего магазинчика. Я не говорила вам, что он назывался Fleur de Champs?51»
Мои старухи
«Одним из отрадных явлений после увольнения стала дружба с Элизой Фонтэн, милой старушкой из
51 «Полевой Цветок»
196
НЕ ПРО ЗАЕК
бывших моих клиентов. Хотя нет, старушкой её вряд ли можно было назвать. Здесь женщины — не чета нашим, и даже в преклонном возрасте (а Элизе было под восемьдесят) выглядят молодцами. Элегантно и ухоженно. Одеваются и красят свои морщинистые щёчки и ноготки на скрюченных артритом пальцах. Раз в месяц ходят к куафюрше и на разные культурные мероприятия. Да, именно к куафюрше, а не парикмахерше. И вроде на голове у них всё тот же перманент, будто как и у русских тёток, но всё как-то не так. Не так горят у них глаза, и зреют планы на путешествия и на будущий шикарный рождественский ужин в кругу многочисленных детей, зятьёв и внуков, съехавшихся откуда-нибудь из Америки.
Мадам Фонтэн была дочерью белого офицера. Эмиграция, семнадцатый год, не мне вам рассказывать...
Собственно, её отец, Александр Суров, называл её Елизаветой, Лизой. Мы на этой почве и подружились. У нас в бутике были заведены бонусы для постоянных клиентов, и их данные тщательно записывались на компьютер. В очередной раз, когда мадам Фонтэн, причёсанная и разодетая в шубу, собиралась на званый обед и зашла к нам прикупить букетик по случаю, я стала заносить её покупку в бонусную программу.
— Так вас зовут Элиза, мадам Фонтэн? Да неужели! Мы ж с вами тёзки, воскликнула я, обнаруживая в компьютере всю её цветочно-потребительскую подноготную.
— Боже мой, Лиза! Это уж не такое распространённое в наши дни имечко... Вот когда-то дааа, лет шестьдесят назад, охотно называли!
И мы с ней расцеловались трижды и обнялись. Она рассказала вкратце о своём папе, некогда студенте
197
Галина Хериссон
Санкт-Петербургского политехнического института Петра Великого...
Она совсем не была чопорной, нет, скорее, очень душевной и остроумной женщиной. Ныне вдовой и бабушкой многочисленных внуков, про которых я уже всё знала по фотографиям и рассказам, проводя длинные беседы за чаем или обедом в её гостеприимном доме. Она жила там же, в Монплезире. Мы подружились очень кстати. Когда я съехала из дома в Эланкуре, ещё ища долгожданную квартирку и дорабатывая последние дни в магазинчике в тот нелёгкий рождественский период.
Она приютила меня на время, отдала одну из спаленок её внуков, и даже заезжала за мной после работы на машине, ибо так всем было удобнее. Ей не хотелось ждать, пока я припрусь своим ходом сквозь темноту пусть и приличного буржуазного квартала. Машину водила она лихо (тут все старушки лихо водят), на стол собирала скоро, не запаривались формальностями и имела хороший вкус. Всюду в доме были книги, картины и разное милое старьё от её покойного мужа, отца или собственноручно выбранное ею или принятое в подарок. Я и подарила ей одну из своих акварелей. И Элиза нашла картине самое подходящее место.
“Лизонька” — звал её папа... И вот, старухе восемьдесят, и родилась она во Франции, и маман её француженка, и на русском она знает всего пару слов. А есть в ней что-то такое, чего описать я точно не смогу... “Загадочная русская душа”, прости Господи?
Ещё она ездит по своим подружкам-сверстницам и принимает иногда у себя. Хотя не все её подруги так же энергичны, умны, милы и не лезут за словом в карман... Но одной из них я любовалась как-то недавно, то
198
НЕ ПРО ЗАЕК
есть обеими ими я любовалась, сидя у Элизы в саду, с иголкой и ниткой в руках, попивая порто из старинного хрустального бокала, заедая дыней. Ну, повеселили меня старухи своими байками!
...Не любила Мари-Луиз своего зятя (мужа своей сестры)! Ей —восемьдесят семь, ему аж девяносто семь, но оба ещё живчики!
— Он, — говорит, — может и из кастрюли есть, ему пофиг! А я по тарелочкам всё раскладываю, я — добренькая! Ведь сорок лет назад я ему сказала — не люблю газированную воду, пузырьки я признаю только в шампанском! А он, понимаешь, пьет “Сальвету” и мне каждый раз предлагает. Тьфу! Люблю, правда, джин-тоник...
Тут идёт тирада по поводу достоинств разных джинов...
— Вот “Гордон” не плох! Раньше французских джинов не было, пили английский или американский. Мой дорогой зять был в морской элите. Так у них на их приемах были такие коктейли — закачаешься!
Элиза сказала:
— Не любит она его!
— А чего это я его не люблю. Ну, не то что бы... Просто... Да мне пофиг! Столько лет его знаю. Вот ему девяносто семь, а он так и будет есть из кастрюли! Вот когда я работала в Нью-Йорке...
Тут мои старухи начинают вспоминать американский период их жизни, а я ими любуюсь и прошу разрешения их сфотографировать...»
* * *
«Да, как вы давно догадались, я люблю выпить.
199
Галина Хериссон
Особенно крепкие напитки. Винами вам морочить голову не буду, не претендую! Вы — француженка, лучше меня знаете... Так вот, крепкие напитки. Я люблю их благородно неразбавленными. Хороший виски или ром разбавлять чем-то или льду напихивать — только зря портить, я считаю! Ну, можно в кальвадос соку яблочного, это да... Но l’Eaude Vie52, особенно La Vieille Prune53 — только чистоганом, да после хорошего обеда! Мммммм. Видите, и я становлюсь гурманом. Как говорит одна моя питерская знакомая: “Совсем ты, Лизка, опаризела!” Опаризела, да...»
Парижанка
«В прошлое воскресенье было солнечно, и я решила шикануть и пообедать в ресторане. Давно заприметила Au Petit Parisien, пока тут только кофеёк пила... Да и все закрыто вокруг — пол-Парижа на каникулах! Я наелась на астрономическую сумму в четырнадцать евро как поросёнок. Plat, déssert, café54. Рыба с овощами - превосходная. Паннакота домашняя. Кофе тут всегда был хорош и дёшев. Напротив — парк. Я обычно на травке тут обедала и дремала в перерыв... Рядом за столиком уселись три итальянца и обсуждали сицилианскую пиццу. Я почти всё понимала! Итальянцы такие типичные, некрасивые, но вирильные. Это — не парни из гей-кварталов! В мою тарелку смотреть красивее, чем за соседний столик, а их красивее — слушать. Тут либо, либо...
А вот вчера были оба удовольствия разом. Вы бы видели, чего вытворяли мои бразильские друзья под
52 «Вода Жизни» — фруктовая водка
53 «Старая Слива» — вид фруктовой водки
54 Основное блюдо, десерт, кофе
200
НЕ ПРО ЗАЕК
самбу! А я их осыпала лепестками красных роз. К всеобщему восторгу. А потом в метро чёрный парень с гитарой и пел, и выл, и жил, и любил. Аж жилы вздувались на шее. И ему неплохо кидали в шляпу. Я тоже бросила монеток и не удержалась — сфоткала. И слушала бы дальше, но пора было пересаживаться на другую линию на Пигаль. Там вошла семья в вагон, не без усилий затащив инвалидную коляску. В ней сидела очень красивая девушка в большой розовой шляпе. Вообще вся семья была красивой — они стоили друг друга. Две женщины, девчонка лет восьми и парень, по ощущениям — брат той девушки в коляске. Она устала и почти уснула. Но когда они все вышли, парень задорно и очень быстро покатил её по перрону, так, что ветер метро дунул ей в лицо. Поля шляпы и большие голубые глаза открылись, а двери вагона закрылись, и я поехала дальше.
Да, у меня наконец появился смартфон! Вот, ещё одну фотку держите!
Смотрите, этих двух “коней в упряжке” я только держала под уздцы. Милые карманные пёсики, а? (Я никогда не любила эту мелочь, но эти —ужасно милые! А как, кстати, ваш лабрадор?) Бьянка и Айс-Ти. Как раз по летнему времени. Иду, жара, глазею. Витрина итальянского мороженщика. Прохожу, не соблазняясь. Вдруг слышу за спиной тарарам. Оказывается, эти двое были привязаны к металлическому столику террасы. Симпатичная в ямочках на щеках блондинка — их хозяйка, пыталась их оставить на минутку, чтоб купить себе холодненьких фруктовых разноцветных шариков в вафельном хрустящем конусе. Ведь в бутик с собаками никак. А эти мелочи, в лошадиную силу на двоих, кааак рванут за ней — столик аж три метра за ними проехал!
201
Галина Хериссон
—Давайте, — говорю, — подержу их, мадемуазель!
—Ну что вы, что вы, не стóит.
—Так ведь воскресенье, делать нечего, никто никуда не спешит.
— О, мерси!
Представила мне своих собачонок. Так и так величать: та любит ласку, а эта —дурная...
Ну, я присела, по загривкам их чешу, мантры читаю. Даже дурную apprivoisé55. Вдруг высовывается прелестная золотистая головка мадемуазель из двери бутика:
— Вы хотите шоколаду?
— О, с удовольствием!
— Чёрного или молочного?
— Чёрного, пожалуйста!
Через минуту хозяйка вернулась и, приняв у меня упряжь, поблагодарила меня шоколадкой.
—О, вам даже и “дурная” поддалась (это та, что Айс-Ти)?
Разулыбались и раскланялись друг дружке...
Мерси мадемуазель!»
Философское и театральное
«Я не рассказывала вам, как Ингвар лет пять назад обещал пригласить меня в театр? Это он пообещал мне как подарок ко дню рождения. В театр, как вы, наверное, уже догадались, мы так вместе и не попали. Он не смог “организоваться”. Ну а мне то, что — я сама, одна...
55 Приручила
202
НЕ ПРО ЗАЕК
В первый раз я попала в театр Шатле ещё тогда, версальской няней. То есть не попала, а просто встреча была назначена у входа в театр, с неким Паскалем. Он был “рассказчиком” разного рода сказок. Паскаль их коллекционировал и издавал. Я, конечно, понимаю, что это не по вашей части bandes dessinées. Но вы бы видели эти издания! Прелестные маленькие книжицы! Их ещё в бутиках музеев продают. Прекрасно иллюстрированные, с подбором сказок и мудростей разных народов.
Так вот с Паскалем познакомились благодаря тибетским “сказкам”. На одном культурном фестивале гималайских народов. Вы же знаете, меня давно интересовала восточная философия. Мне Магали подарила когда-то книжку про “Тибетскую Мудрость”. Как раз из того издания... А делал этот сборник Паскаль. Нет, он не был переводчиком. Он просто слушал и записывал сказки, а потом их профессионально “рассказывал”, то есть читал... А на гималайском том фестивале стоял за стендом с разными философскими книжками, и его “Тибетская Мудрость” была там, на столе, среди прочих. Я подскочила, узнав малиновый переплёт, и давай нахваливать. А Паскаль так скромно говорит: мерси, мол, за высокую оценку, я как раз принимал участие в издании этой книжицы. Однажды договорились встретиться у театра Шатле. Не знаю, почему именно там. Он сам назначил. Пригласил пообедать в ресторанчике за углом. Я благосклонно согласилась с голодухи. Хотя внутренне напрягалась. Дикая же тогда совсем была. Стеснялась быть “версальской няней”...
И началась всё та же бодяга про буддизм, философию и вечного Гурджиева. Многие приятели под пятьдесят вечно мне гонят за Гурджиева (мы ещё не
203
Галина Хериссон
говорили с вами о нём?). Он же был в моде у всей этой “эзотерической богемы” лет сто назад, всё в том же Фонтенбло. А нынешние французские “интеллигенты”- гуманитарии любят его цитировать и восхищаться, и зазывать в его «школу», ну, вроде современной духовной секты...
Уж не знаю точно, куда меня больше зазывал Паскаль: медитировать в среде ему подобных, сказки слушать (лапшу на уши собирать), или просто тупо клеил. Во-первых, медитировать мне уже было с кем, в компании друзей всё той же Магали, а во-вторых, я почувствовала, что всё-таки клеил. А мне было тогда совершенно не с руки встревать во всё это... Бррр. В общем, я опять “включила дуру”, как тогда, у турков в ресторане, и как-то растворилась. Потом мы ещё обменялись парой мейлов, и затихло...
Вот так я побывала на театральных задворках в первый раз. Зато во второй попала по-королевски!»
* * *
«Один русский друг, Андрей Смирнов, вы, наверное, уже не помните (он бывает у меня раз в году) написал: “Непременно сходи в театр Шатле! У вас же там опера в постановке Олега Кулика! Это просто бомба...” Ну я и пошла. Причём шла уже перенасыщенная, из кино: были дешёвые билеты на фестиваль повторного фильма. А тут иду мимо театра, всё в огнях. И как током ударило: “Так сегодня же спектакль!” Зашла, а там народу уже куча, очередь, спектакль начинается через пятнадцать минут. Но я же ещё никогда не была в опере! Решилась, купила какой-то дешёвый билет на балкончик справа от сцены и ой как не пожалела!
Опера итальянская, классическая, я, честно признаться, ничего в этом не понимаю, но я же слышу 204
НЕ ПРО ЗАЕК
музыку! И я любуюсь малиновыми плюшевыми креслами, и изгибами балкончиков, и хрустальными люстрами, и наслаждаюсь запахом и всем этим театральным убранством! И шоу, и костюмы, и артисты, и лазерные хитроумные проекции были просто потрясающими! Я, конечно, не театральный критик и толком ничего рассказать не могу, но вы же представляете мою “душевную жажду” по всем этим ярким, мощным, красочным событиям. Вы представляете, что это значило для меня, “версальской няни” или уборщицы, или кого там ещё? Подружки Гийомушки, оголтелого официанта? Или в период какого ещё дружка-благодетеля всё это происходило...
А третий раз был более чем странен. Разумеется, меня всегда интересовали культурные связи. И при каждой возможности я их создавала и “цеплялась”. (Наверное, поэтому я до сих пор цепляюсь за нашу связь, ma chère Galina! Ту нить, тот клубок, который вы мне когда-то протянули...)
В Шатле меня пригласила одна итальянка. Представляете, туда, чуть не за кулисы! Чуть ли не в гримёрки, в святая святых, в кулуары театра! Ну кто откажется? Мы условились о встрече у служебного входа в театр. В последний момент итальянка отчего-то ретировалась, написала извинительное сообщение, что принять меня не сможет, но будет её коллега, “очень приятный молодой человек”, вот его номер... Я явилась в назначенный час ко входу и, заинтригованная, позвонила. На встречу ко мне вышел очень необычный персонаж, я бы сказала — клоун. Высокий, широкоплечий, весьма молодой человек, но был он какой-то напружиненный. И не сказать чтобы приятный. Тут же, чуть ли не в лифте (пыль, зеркало, ремонт) учинил мне допрос. (Вы знаете, как я не люблю
205
Галина Хериссон
все эти вопросы: а из какой страны, а где живёте...) То, что я русская, ему и так уже было известно от итальянки. Проект, который они затевали, был связан с Россией. Потому меня и пригласили. Речь шла об исторической реконструкции некого физического НИИ со всеми реалиями и персонажами из СССР тридцатых годов...
Я следовала по театральным коридорам за этим клоуном. Широкая спина в каком-то балахоне Петрушки, расшитом яркими крупными цветами. Светло-русые волосы надо лбом заплетены в нелепую косичку. Нос пуговкой. Глаза какие-то въедливые. Детина пригласил меня в крошечный кабинет — непонятно, то ли гримёрка, то ли инсталляция... Чистый натюрморт. Застывший и зловещий, хоть и освещённый ярким солнцем через высокое окно с видом на Сену. Стены в этой маленькой комнате были выкрашены в кровавый тёмно-красный цвет. Поэтому всё бархатно и затхло. Несмотря на яркие блики висюлек на хрустальной люстре, солнечных зайчиков от зеркала на трёхстворчатом шкафу и пересверкивания графина и кувшина для умывания в эмалированном тазу. Вся обстановка — прямо из тридцатых. И кресла, и стол, обитый зелёной кожей, и планшеты, и футляры на столе, и, красной пощёчиной — советский паспорт и корочка какого-то удостоверения. Внутрь которого я, конечно, загадывать не стала, но на чуть подкосившихся ногах опустилась на стул. А мой клоун уселся в кресло за столом. Взял в руки альбом вроде портфолио с фотографиями и стал мне демонстрировать, декламируя при каждой перелистнутой странице заученный текст. Жёстко и не особо давая мне вставить слово. А затем спрашивая, всё ли мне понятно, и согласна ли я “сотрудничать”.
206
НЕ ПРО ЗАЕК
Ой, вы же, наверное, уже слышали об этом скандальном проекте DAU? Сейчас о нём много в Париже шумят... В России и Берлине его вообще запретили...
... Люди в костюмах и прическах тридцатых с красивых чёрно-белых фотографий из “портфолио” проекта окончательно перенесли меня в ту эпоху. У меня аж руки вспотели. Было полное ощущение, что этот злой арлекин — следователь НКВД, а я — допрашиваемая, и мне нужно опознать тех людей с фотографий! На столе лишь не хватало какого-нибудь “маузера” и металлических щипцов. Брррр. Театральная пыль с красных занавесок танцевала в луче света. Но для меня тогда всё это будто не было театром! Я не запомнила точно наш диалог, помню только, что поделилась с мучителем своим впечатлением от этой комнаты. Наверное, он подумал, что я чокнутая. Но я всё это объяснила “впечатлительностью художника” и “русскими корнями”. Мне было очень неуютно, я как бы задыхалась, погрузясь в какую-то отдельную жизнь той эпохи, в ужасный эпизод кабинета следователя. А неуместный его костюм Петрушки лишь усиливал контраст. Сарказм, абсурд, подкуп, допрос, донос, пытка, стукачество и сотрудничество — вот неожиданное, непонятное впечатление от всей этой импровизированной “пьесы”!
Предлагалось смотреть фильмы, прямо там, в театре, отснятые талантливым режиссёром во время «реконструкции» того советского НИИ, связанного с именем нобелевского лауреата Льва Ландау и обсуждать эти фильмы с “подопытными кроликами”, то есть заинтересованными зрителями. Меня предупредили, что сцены там очень тяжёлые, реалистичные... И вроде бы мы даже назначили дату просмотра, но что-то у них
207
Галина Хериссон
там перепуталось, и на просмотр я так и не попала...
Потом подумала, с меня хватит и тех пятнадцати минут в “машине времени”, перенесших меня в ту эпоху и душивших полным ощущением странной “реальности происходящего”. Будто это было со мной в прошлой жизни. Будто сидела вот так, в кабинете с кровавыми стенами и боялась наручников и металлического взгляда того чёртова арлекина с повадками чекиста. Вышла я из театра, будто из плена, и побрела по набережной Сены, вдыхая солнце и воздух, потерянная, с тяжёлой головой... Что это было: паранойя или “Сила Театра”?»
Гримёрка
«Я сама обожаю все эти переодевания! Я не рассказывала, как я была гримёром? Ой, давным-давно, ещё в своём провинциальном городе... Было жутко интересно. На телевидение я гримировала дикторов, журналистов, политиков... А я — только после школы! Работала за копейки, но и научилась кое-чему. В театре, к сожалению, никогда не работала, не смогла проникнуть в этот полузакрытый мир. Зато было очень увлекательно гримировать на рекламных съёмках или на подиумах: на показах мод или презентациях крутых парикмахеров. Гораздо интереснее, чем сидеть в каком-нибудь салоне красоты и щипать брови. Ведь настоящие макияжи, вечерние или свадебные, требовались не так часто. Боди-арт тем более...
Ах, вы помните, я писала, что в Петербурге давала “Основы макияжа” в школе парикмахерского искусства? Для меня всё это, по сути, то же самое, что и преподавание изобразительного искусства. Я даже когда-то в университете написала программу, рукопись которой у меня благополучно спёрли, а
208
НЕ ПРО ЗАЕК
копии у меня не было (компа и флэшки, представьте, тоже). Ну и плевать — сказала я себе тогда. Оценка той курсовой работы была получена, я уже подумывала про переселение в Питер, а если кому-то удалось воплотить мои нескромные идеи в нашем городке — тем лучше... При переезде в новый город, тем более в другую страну, при моих обстоятельствах, о том, чтобы зарабатывать на жизнь гримом, не было и речи. Одно время я “красила” там и тут, на показах и перформансах друзей, полусквотеров. Обращалась в салоны красоты и известные парфюмерные магазины. Но с документами было никак, выглядела я не лучше... Да и сами знаете, ведь француженки особо не красятся! Разумеется, по сравнению с нами, femmes de l’est — «восточными женщинами».
А про боди-арт — да, это дело я люблю! Для меня это как бы эфемерные тату. Средство самовыражения: от украшения до шокирования публики. К настоящим татуировкам я никогда особо не стремилась: ни на своём теле, ни на чьём-то нарисовать вот так раз и навсегда. Ведь тело одно! Это ж до смерти! Ну да, можно дополнить или поверху дорисовать... А зачем, если можно их менять когда заблагорассудится или просто смывать! Да, я обожаю все эти рисунки, но никогда не смогла бы выбрать себе единственный, ну или там с десяток, покрывающий тело на всю жизнь. А в смысле профессии, как и любое творческое ремесло, услуги такие “продать” не так-то просто. Тем более что как и художников, татуировщиков тут тьма тьмущая...
Представляете, как я отрываюсь на Хэллоуин! Уж тут я и гримируюсь, и рисуюсь, а про импровизированные костюмы — это вообще отдельная тема. Даже обычной шариковой ручкой (если цветной — вообще праздник) можно изрисоваться до безобразия. И шрамы, и розы,
209
Галина Хериссон
и шипы. И голые русалки с якорями, ну и... Какие ещё штампы? Налетай!»
Третий поход в Гран-Пале
«Конечно, за все эти годы обзавелась я культурными знакомствами. Один знакомый искусствовед дал мне проходку, как бы от прессы, на один крупный салон современного искусства. Да не где-нибудь, а в Гран-Пале. Экспозантов куча, народу хоть отбавляй. И звёзды французского, чуть было не сказала “шоу-бизнеса” (хотя, по сути, так и есть!), современного искусства, и художники, и теоретики, и тусовщики, и... Первая леди, а какая именно, собственно, и не важно. Короче, всё и вся в пух и прах. Насыщено!
Не теряя времени, скольжу по стендам, культурно отфыркиваясь. Стараясь не засорять свою голову... Кстати, о головах: уже, кажется, прошла эта мода больших бошек на весь огромный формат холста. Согласна — эффектно, иногда даже красиво сделано, но так, чтоб всё уж поголовно? А где же индивидуальность?
По мне так гораздо интересней разглядывать господ зрителей на выставках (вы знаете эту мою маленькую слабость), вот где индивидуальности! И в антураже Гран-Пале они весьма живописны. Тут же фоткаю, стараясь как бы не затронуть их “прайвиси”, впрочем, для меня они в этих рамках — такие же экспонаты, раз пришли. Так же я воспринимаю и себя. И у всех прикид персонажей — ну грех не сфотографировать!
А, кстати про “прайвиси”. Вот на большие головы мода, я посмотрю, проходит, зато мода на гениталии в искусстве — вечна! Все эти сиськи-письки просто в каждой третьей работе так или иначе. Я своим знакомым всегда спокойно объясняю, что все художники — “порнографы”
210
НЕ ПРО ЗАЕК
(и себя к ним причисляю). Что где же, как ни в искусстве ещё так весело и густо можно нарушать табу? И уж нам-то, “невольным эксгибиционистам и вуаеристам” с Худграфа это более чем привычно. Обнажёнки, модели, мифология, анатомия, телесность. Мы среди этих картин и категорий выросли. И для нас в них зашифрована масса разных посланий, идей и текстов.
Ладно, не буду умничать. Но что меня забавляет, так это когда все эти буржуазные зрители корчат умные рожи (из тех, кто пообразованней) или, слегка розовея, скользят мимо (из пуритан) при виде откровенно обнажённого экспоната, либо ясного намёка на гениталии.
Они же теперь все понимают, о, да, да, это же искусство, раз эта пиписька выставлена в Гран-Пале! Вот художники и резвятся кто во что горазд. Я считаю, что это очень мощный инструмент, но, может быть, спекулировать-то не стоит?
Как в случае всё с тем же пустым, ну или, там, резаным холстом. Ведь всё это уже было много раз. И чаще всего такие “авангардные” эксперименты меня заводят, когда я читаю даже не имя автора, а дату! Тут же кто раньше — тот и молодец! Да, когда-то что-то было действительно круто, но повторённый приёмчик не работает уже сейчас...
Зато я обожаю “реплики”: слепки, куски, намёки на так называемое старое искусство”. А на этом салоне, к счастью, таких работ было немало. Очень остроумно, скажет зритель, знакомый с историей искусств, знакомый и с античностью, и с сумасшедшим двадцатом веком.
Но зритель бывает разный. Иногда прямо диву даёшься. Ну нахрена этой старушке в хиджабе и инвалидном кресле все эти пиписьки, ну нахрена ей
211
Галина Хериссон
Дюбюффэ, Эрик Булатов, Марина Абрамович и иже с ними?
Забавно. А иногда этакие “Доны Корлеоне” сквозь картин прохаживаются, прицениваются, видно, что потомственные коллекционеры...
Как всегда, меня приятно поразили азиатские художники: японцы, корейцы и китайцы. Ни у кого, пожалуй, нет такой одновременной основательности и лёгкости, глубины и изящества, лаконичности и “целой истории”, даже если это одна небольшая работа. И как они умеют в очень сдержанной цветовой гамме всё это донести до зрителя.
Так зачем же фигачить всеми цветами радуги без гармонии и разбора краской из балкончика? Это типа новый импрессионизм такой? И чем работа больше по размеру, тем, конечно, круче? Уж не всем по карману...
А сколько стоит выставиться в Гран-Пале широко известно, это совсем не секрет. Плати и выставляйся на ближайшем салоне “независимых” сколько душе угодно. Ну, то есть на сколько у тебя бабла хватит. “Койко-место” для одной работы, повисеть пару-тройку дней, стоит порядка четырёхсот евро. Сильвупле, дорогие художники. И уж какой там кастинг? Жюри, уж не знаю, откуда оно берётся, всё схавает. А про умение рисовать я уже вам писала...»
* * *
«Почему третий поход? Конечно, их было больше за все эти парижские годы. Тот поход на Климта и Шиле в далёком две тыщи пятом был первым. Последний, на салон современного искусства, был очень мощным, и я назвала его для себя “третьим”. А “вторым”, этаким смазанным междометием, я назвала про себя все
212
НЕ ПРО ЗАЕК
вперемешку походы туда. Слишком долго рассказывать. Сначала, я помню, пыталась писать вот такие “статейки” в свой родной Европейский Университет в Санкт-Петербурге, куда мечтала когда-то, ещё до отъезда, поступить в аспирантуру... И писала я те статейки, сидя у Гран-Пале на лавочке, бороздя кедами по пыльному белому песку, бороздя ручкой по обрывкам бумаги, слушая журчание в животе. И радовали меня и солнце сквозь грандиозный стеклянный купол, и единственный мандарин (ароматная шкурка не выкинута, а зажата в кулаке), и очень известная актриса (звезда и любимица Франсуа Озона), шедшая мимо Гран-Пале из соседнего театра.
Снова про искусство
«Выбираюсь вот так, бывает, окультуриваюсь. Сначала в Лувр - там все античные друзья, как к себе домой. И бумажка специальная есть, чтоб бесплатно ходить... Куда тут нырнуть в культурную и прочую сансару, вы догадываетесь, есть. Хоть отбавляй. И выбор мой пал на очень мощную парочку: Жан Мишель и Эгон (помните, я видела Шиле много лет назад в Гран-Пале?, всё в одном флаконе в Fondation Louis Vuitton56
Во-первых, там само здание — супер! Во-вторых, скидка мне на билет... Ну а в-третьих ... Ну, неописуемо просто — надо идти смотреть! Вживую! (Будете в Париже — непременно сходите!)
Сначала я совсем не хотела фотографировать, но снова не удержалась! У Шиле были такие редкие рисунки из частных коллекций, которые потом где ещё увидишь? Ну и пошлò. Хожу, смотрю и внутренне визжу
56 Фонд Луи Вюитона
213
Галина Хериссон
от восторга. В один автопортрет вообще влюбилась. Выхожу из залов в полном ауте.
И выныриваю в пространство Баския. А это — вообще другая планета! Как с Венеры на Марс. Уж не знаю, как устроителем выставки удалось всё это совместить. Поначалу даже как отторжение. Культурный и пространственно-временной шок. После более чем интимного Шиле огромные полотна Баскии почти физически отталкивают на несколько метров. Классно, что залы светлые и большие. Несколько этажей: и всё Жан-Мишель. Я сначала довольно быстро плыла по залам, лавируя между зрителями. Зрители меня снова зацепили. Очень живописная публика! Стала фотографировать зрителей. Повторюсь — люблю я это дело. Ибо картины — в каталогах, а зрители —вот они, эфемерны. И уже как-то через публику, сквозь неё, стала потихоньку воспринимать и есть глазами Баскию. Мощь!
P.S. Искусствоведческих турусов на колёсах разводить не буду. Всё дело вкуса и воспитания. Мой взгляд...
P.P.S. Кстати, после Жан-Мишеля, чтобы заземлится, ненадолго зашла ещё к Эгону... Чего и вам желаю.»
Про Вернисаж и Сашу
Про Сашу Лиза просто прислала мне забавный стишок с фото. Они сидят за столиком. На переднем плане Саша — очень фактурный, «цыганистый» такой — недаром он актёр известный. Кстати, у Гондри снимается, у Пуарье... Так вот: самой Лизы в кадре нет, она своё лицо редко показывает, зато позади Саши, тоже за столиком, метрах в трёх сидит этакая красотка настоящая, длинноногая и длинноволосая! Собственно,
214
НЕ ПРО ЗАЕК
кадр, как объяснила Лиза, был сделан ради неё. Она говорила Саше: «О! У тебя там за спиной сидит такая красотень! Пока не оборачивайся, сейчас сфоткаю — покажу...» Но Саша, конечно, обернулся и заценил. И они, хохоча, обсуждали эту красотку и даже вместе стишок сочинили...
***
Любили они посидеть вот так в кафешке где-нибудь на Монмартре. Или встретиться на вернисаже в Русской галерее. Просто на чьей-нибудь выставке (русская культурная тусовка, старая и новая иммиграция, шампань...). Так и встретились в первый раз на её, Лизиной, выставке. С тех пор она уже давно не выставлялась...
Там и договариваться о встрече не нужно было. Всё русское общество, по словам Лизы, здесь собирается. Я пока не была. Не удосужилась. Всё как-то некогда с издательством... Хотя она и расписывала мне всех этих персонажей. Фотографы, художники, все эти «культурные монстры» двадцатого века: диссиденты и оригиналы.
Они вышли из галереи у Сены, на набережной, прямо напротив Лувра. Два маленьких человечка. Лиза и Саша. Они не держались за руки. Они не были вместе. Но они были влюблены. Влюблены в Париж. Они шли по мосту и пели La vie en rose57.
Они остановились на середине моста и глотали воздух. Они были в восхищении. На них светили сотни фонарей. С катеров и корабликов, плывших по Сене. Им махали туристы. Им светила луна циферблата с музея ДˈОрсэ.
57 «Жизнь в розовом свете» Эдит Пиаф
215
Галина Хериссон
Они оба думали и поделились друг с другом мыслью: как такое возможно — ведь лет двадцать назад в это они бы и сами не поверили! И, смеясь, они перешли сад Тюильри и пошли по бульвару Опера мимо Комеди Франсэз. Впереди них шла компания весёлых девочек-подростков и танцевала без музыки. Дерзко, гармонично и ритмично.
—А где же музыка? — спросил их Саша.
—А вот! — ответили девушки, тыкая в одни на четырёх красавиц наушники...
Потом Саша уехал на автобусе, а Лиза поехала в Фонтенбло на последнем поезде...
Эпилог
Я — Лиза Богославская. На французские манер — Lisa. Завершая свой рассказ, заявляю, что всё описанное здесь — правда. Сходства персонажей с реальными лицами — не случайны, а злонамеренны. Без прикрас. А некоторые могут и подумать, что незаслуженно мало о них написала... Ну так пишите сами!
Я несколько раз пыталась закончить свой дневник. И несколько раз ветер порывами уносил меня дальше, сталкивал с новыми людьми. Наконец их стало так много, что они уже не вмещаются в это повествование. Уже не вам ко мне, а мне к вам пора плыть навстречу.
декабрь 2018, Париж
216
«Регулятор» Дмитрий Кулиш
В голову современного человека встроили регулятор управления поведением и он, как вы догадываетесь, сломался. Вы, наверное, пытаетесь понять, сломался россиянин или регулятор? Но это не важно. В любом случае надо разбираться, как работает система, заново учиться управлению, а также разгребать те дрова, которые ты наломал в семье и на работе, пока разбирался. Герои романа «Регулятор» овладевают искусством пилотирования головы, проходя через успехи, неудачи, боль и любовь. Некоторые справляются, а некоторые — нет.
Роман разжимается, как пружина. В центре сюжета - фантастическое
допущение — герой находит регулятор активности мозга. И нельзя сказать, что это допущение такое уж фантастическое, скорее прогностическое. Этот регулятор ставит героя на грань, и в этом пограничном состоянии многое проясняется... Герой романа «Регулятор» — необразцовый герой, живой человек. Ему хочется верить. И по его пути хочется пройти.
Владимир Губайловский,
прозаик, поэт, лауреат российско-итальянской премии «Белла»,
лауреат премии «Заветная мечта», финалист премии «Большая книга»
«Регулятор» — первый роман про нормального мужика и его борьбу с кризисом
среднего возраста и безумным ритмом жизни. Отличная художественная книга, параллельно выполняющая функцию дельного нон-фикшена.
Анна Бабяшкина,
прозаик, редактор
Судьба предлагает героям романа выбор именно так, как это происходит
в жизни. Каждые тридцать секунд, а не один раз на триста страниц. Можно ли назвать роман о поисках внутренней гармонии авантюрным? Большей авантюры даже сложно себе представить! Перед вами остросюжетная история о поисках приоритетов, ведь именно этим мы все и занимаемся, может быть, лишь менее динамично, чем герои этой книги. Вы готовы прочесть о себе клубок притчей в детективном ритме и отказаться от того, что вы хотите получить совершенно напрасно?
Олег Жданов,
автор, журналист, литературный обозреватель «Комсомольской правды»
Дмитрий Кулиш — прозаик, автор романов «Регулятор» и «За деньгами»,
лауреат конкурса сетевой литературы «Тенета» и Мандельштамовского конкурса «Нового Мира». Публиковался в журнале «Новый Мир». Живёт в Москве. Предприниматель и инвестор, занимается разработкой лекарственных средств. Кандидат биологических наук, профессор Сколковского Института Технологий и Инноваций (Сколтех). Обучался в МИТХТ, Нью-Йоркском университете, ИМГ РАН, Гарвардском университете и Пенсильванском университете.
«Молитва о любви» Светлана Борковская
Светлана Борковская — удивительная
женщина и талантливая рассказчица. Более семи тысяч участниц прошли ее легендарный тренинг «Я — женщина». Рассказы Светланы передаются из уст в уста в разговорах по душам как ключи к разгадке в сложных ситуациях, как указатель по дороге к истинному «я». Впервые все рассказы собраны в книге «Молитва о любви». Эмоциональное пространство книги создано профессиональными художниками и дизайнерами.
Книга, которую стоит читать медленно. Хочется смаковать отдельные
фразы и образы. Хочется, отложив книгу, немного подумать над каждой историей, рассказанной автором. Они жизненные, даже житейские и при этом воспринимаются как притчи. Не хочется торопиться ещё и потому что книга исподволь, незаметно начинает влиять на тебя, менять тебя, и надо дать время этим переменам произойти. Происходит какая-то магия, и ты становишься смелее, откровеннее, честнее с собой, решаешься «сойти с затверженного маршрута». Женская мудрость в лучшем понимании этих слов. Изящные, тонкие иллюстрации.
Анна Бабяшкина,
прозаик, редактор
Я шла за Светланой от главы к главе и вдруг внимательно и спокойно
увидела свой мир, свою историю, отрывки которой сложились в одну картину. Такие сцены я видела в фильмах, но наяву со мной это произошло впервые. Вопросы вдруг трансформировались в ответы, главное стало второстепенным и наоборот. «Молитва о любви» — живая книга, она несет в себе тайное послание для каждого читателя. Расшифровать его под силу каждой, главное — довериться автору.
Галина Полонская,
тележурналист
«На ладонях Азии» Анна Парвати
Жизнь циклична. Когда прежний брак
разрушен, а новые отношения ещё неустойчивы, когда успешная карьера больше не вдохновляет, а другое дело ещё не нашлось, когда ты хрупкая молодая женщина… Самое время взвалить на плечи рюкзак и на несколько месяцев уехать в Индию. Стереть себя прежнюю, найти себя новую. И… Оказаться в Китае, где предстоит выстраивать жизнь «с чистого листа». Роман «На ладонях Азии» балансирует на границе психологической и любовной прозы с элементами травелога.
Книга представляет собой заметки о путешествиях, свободе и любви,
которые как кусочки пазла складываются в целостную картину. Размышления автора заставляют задуматься, некоторые вещи ярко откликаются в душе, некоторые я пока не готова принять, но все равно интересно увидеть другой, непохожий взгляд. Ощущения после прочтения книги — прикосновение к душе автора.
Татьяна Рубцова
Ожидала я, конечно, немного другого — художественного романа с нотками
психологии, а получила, по сути, путевые заметки и письма к любимому — «тексты», как их называет сама автор, но отношение к книге это не изменило. Отдельно про язык автора — не думала, что дневник путешественника можно так богато, сочно описать — читая, смакуешь каждую фразу. Здесь вы не найдёте привычные описания достопримечательностей, и если вы ждёте, что автор излагает мысли в форме: «сегодня была там-то, видела то-то, фото прилагается, обязательно здесь побывайте, попробуйте то-то», так сказать «советы путешественника», то книга вас, возможно, не удовлетворит, а кого-то и разочарует. Анна просто и в то же время с долей философии описывает свои мысли, чувства, отношение к городам, людям, мужчине, любви, Богу.
Genya,
livlib.ru
Анна Парвати — прозаик, путешественница, психолог. Объехала 30 стран,
сменила 6 профессий, сделала 5 татуировок. Получила образование в России, в настоящее время живёт и работает в Чехии. Ведет блог, консультирует как психолог, занимается медитацией, спортом и семьёй.
«Звали его Эвил» Константин Семёнов
Длинный список «Большая Книга — 2018»
Трогательная автобиографическая фантазия,
в которой нашлось место дружбе, детским воспоминаниям и взрослым размышлениям о жизни и любви. Ирония и самоирония, наблюдательность и необычный взгляд на события, происходившие с автором и его друзьями, определяют весь настрой книги. «Этой книгой автор не раскрывает каких-либо новых моральных доктрин, горизонтов познания, и даже не приводит ни одного мало-мальски достойного кулинарного рецепта. Этого в книге точно нет, автор гарантирует. Он понимает, что это не идет книге на пользу, но сделать с этим ничего не может. Да и вряд ли хочет.»
Хотите, я расскажу вам о том, как маленькую меня постоянно отправляли
к бабушке и деду в Ялуторовск? Как я росла на даче в 4 сотки, бывшей для меня целым миром. У меня там были две подруги. Одна в 13 лет узнала, что она приемный ребёнок, бросила своих стариков, нашла мать алкоголичку и ушла жить к ней. А вторая просто спилась и забомжевала годам к тридцати... Нет, не хотите? Скучно? У самих таких воспоминаний хоть отбавляй? А вот Константин Семёнов в своей книге «Звали его Эвил» написал именно об этом. Блистательно, весело, ярко, узнаваемо. Написал мемуары целого поколения. Хотим ли мы это вспоминать? Если с улыбкой, почему бы нет? Книга отличная!
Indorso,
livelib.ru
На объявлении Длинного списка «Большой книги» эксперты в числе крайне
немногих отдельно выделенных отметили это дебютное произведение со странным названием. Причем отметили, что в этом произведении в русскую прозу «возвращается ирония». Довольно щедрый аванс заставляет повнимательнее присмотреться к небольшой книжечке автора, заявляющего, что «писать книги нужно начинать как можно позже, когда уже действительно есть чем поделиться с людьми».
Год Литературы
Константин Семёнов родился в Ленинграде, потом переехал в Санкт-
Петербург. По образованию — врач-психиатр, занимается клиническими исследованиями новых лекарств. Основными ценностями в жизни считает веру и семью. Обожает что-нибудь строить, а также собирать грибы. Характер далеко не нордический, в трудных жизненных обстоятельствах спасется оптимизмом и творчеством. Бывший исполнитель собственных песен и капитан капустной команды. Считает, что писать книги нужно начинать как можно позже, когда уже действительно есть, чем поделиться с людьми. Главным литературным критиком считает жену
«Вы будете смеяться» Нелли Воскобойник
Больница живёт теми же заботами, что и весь
остальной мир. Только опыт её переживаний в десятки раз более концентрированный. Выздоровление и смерть, страх и смех, деньги и мудрость, тревога и облегчение, твёрдость духа и бессилие — всё как в обычной жизни, просто более ярко и выпукло. Об этом — роман в рассказах Н. Воскобойник «Вы будете смеяться». Страшное, нежное, мучительное и радостное — всё в этой книге. Кажется, там есть и философия, но её трудно распознать, потому что она не скучная, а наоборот, живая и любопытная. Книга эта для каждого и про всех.
Эта книга полна точных глубоких наблюдений человека, почти ежедневно
имеющего дело с остро поставленными вопросами о жизни. С одной стороны, это больничные истории, с другой, прозрачная проза, от которой получаешь удовольствие так же, как от иронии автора, зорко совмещенной с глубиной и серьезностью. Что может быть лучше текста, в котором нет лишних слов?
Александр Иличевский,
лауреат «Большой книги» и «Русского Букера»
Нелли Воскобойник родилась в Тбилиси в 1951 году. По специальности
физик. Переехала в Израиль с мужем и двумя детьми в 1990 году. Работает в онкологическом отделении медицинского центра «Адасса». В 2017 году опубликовала книгу рассказов «Очень маленькие трагедии». В 2018 — вторую книгу рассказов «Коробочка монпансье». Живёт недалеко от Иерусалима в городке Маале-Адумим.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги