Не прощай мне измену (СИ)

Глава 41

— Ладно, — вздыхает профессор, — объясняй по-русски. Но только один раз в виде исключения. Всё равно описание сдавать на немецком, — строго добавляет.

Большеглазая Ира улыбается и начинает тараторить на великом и могучем, думая, что вот сейчас я уж точно её пойму. Если бы.

Сегодня мы полным составом гранта снова в рабстве у международной группы искусствоведов, приехавших учиться по стипендии службы академических обменов. Мне очень нравится, что если хоть кто-то из студентов не понимает тему на немецком, то лектор сразу переходит на английский, правда, на практических занятиях и экзаменах правила другие.

В начале семинара студенты сами выбрали себе подопытных, на ком будут отрабатывать навыки описания картин. Фокус в том, что нужно рассказать о предмете искусства так, чтобы тот, кто слушает, мог его воспроизвести как можно более точно. Отличница Ира описывает мне картину кого-то из импрессионистов, кажется, знаю какую, хотя по условиям она должна быть малоизвестной, чтобы никто не жульничал.

Глаза Иры светятся. Пока она говорит о стиле, цветах и композиции, я бодренько набрасываю эскиз на странице большого блокнота. Подсказывать нельзя, хотя уже понятно — попала в точку. Азартно работаем, и есть все шансы, что справимся одними из первых. Пока не дошли до описания чувств и эмоций каждого персонажа картины. Мне по-прежнему прекрасно объясняют, но я выключаюсь из разговора, теряю нить и все время переспрашиваю, а когда переходим на русский, всё становится хуже в разы.

В одном из углов картины — влюблённая пара. Чтобы я правильно поняла и верно передала оттенки эмоций, Ира придумывает им историю в духе того времени, увлечённо рассказывает, как они любят друга друга. Ярко, в красках, в деталях, про заботу и уважение, про свободу и доверие, про страсть и близость, про привязанность, нежность и искренность. Чем дальше слушаю Иру, тем больше меня накрывает пониманием, как много я не рассказала Тиму, о том, что чувствую. К нам. К нему.

Ощущение, будто начинается приступ астмы: воздуха мало, стены давят, в груди так тесно, что хочется расстегнуть рёбра и подышать. Мы всегда общались образами, интуитивно понимали друг друга. Думала, этого достаточно. Но вдруг оказалось, что в мире есть столько важных слов, которые не выразить взглядом, не передать напряжением мельчайших мышц или прикосновением. Слова, которые нужно говорить. В голове и сердце у этой девочки их так много, а у меня — ничего, только мыльные пузыри смыслов. Тонкие, невесомые — поди поймай. Может и Тим не смог.

Ире уже неловко, а я никак не выберусь из этого водоворота. Думаю, думаю и не понимаю, как мы вообще продержались семь лет, не сказав друг другу столько необходимого. И как я раньше этого не замечала? А Тим, почему молчал он? Хотя муж-то как раз первый и высказался. Видимо, так накопилось за все эти годы, что действительно стало душно в нашем молчании.

Шмыгаю носом, стирая салфетками слезы, очень хочется выйти, чтобы прожить это знание в одиночестве, только сейчас совсем никак. Натянуто улыбаясь, объясняю окружающим, что Ира — талантище и растрогала меня описанием на русском до глубины души. Профессор довольно кивает и просит подробно всё записать, чтобы потом не забыть и тщательно перевести на немецкий. Пусть не переживает, не забудем. Я уж точно. Кажется, грант даст мне гораздо больше, чем думала.

Несколько дней мучусь этим — в голове не прекращаются диалоги. Совсем не такие, как были в тёмном марте — тогда на репите крутились одни вопросы. А сейчас наблюдаю, как мои смыслы одеваются в буквы и превращаются в слова. Это бывает ошеломительно. Когда всю жизнь учишься передавать мысли образами через фото, картины и графику, а потом, как трёхлетка, пытаешься начать связно говорить.

Я даже как-то не выдержала и позвонила маме, чтобы сказать, как они с папой мне дороги. Лучше бы сдержалась, потому что потом ещё долго уверяла родительницу, что с её дочерью всё в порядке, она здорова и трезва. Последнее подозрение — особенно обидно, они видели меня пьяной только в студенчестве, пару раз.

Попросила Иру ещё потренировать описание уже на моей работе. Дала фотографию мужа. Эта снятая в одном из наших путешествий карточка дорога мне. Тим очень редко излучает беззаботное счастье, и показалось, что я поймала такой момент. Хотелось это подтвердить чужими мнением. Особенно сейчас, когда загналась настолько, что начала сомневаться абсолютно во всём — в своей способности его понимать, в возможности выразить чувства так, чтобы понял он. Может вообще всё наше счастье — самообман. Муж же ушёл почему-то в итоге. Однако Ира всё подтвердила, приведя в большее смятение, чем было.

Марко с Томой меня потеряли даже на завтраках. Внутри происходило столько всего, что было трудно фокусироваться на чём-то внешнем. И когда наш чересчур коммуникабельный художник в пятницу вечером постучал ко мне в дверь бутылкой вина, пришлось срочно вызывать Томочку, чтобы она не без удовольствия, конечно, приняла огонь на себя.

А в выходные впервые уехала в Гамбург одна. И, бесцельно гуляя по улицам, забрела на выставку, посвящённую образу женщины, где на примерах известных картин, скульптур и фильмов можно было проследить, как менялся образ femme fatal. Я отвлеклась и расслабилась, увлёкшись экспозицией, пока не дошла до конца. Финальная работа была выполнена в виде множества мелких табличек с буквами — самые затёртые клише о женщинах на разных языках, типа “ too sexy for words” или “глупая блондинка”. Никакого изображения, только слова. Чееерт.

Снова слова. Те, что притихли во мне, сразу ожили и стали рваться в эфир. Выйдя на улицу, открыла переписку с Тимом, чтобы спросить, важно ли ему было слышать мои слова… Но испугалась, что ответит да. Как тогда жить, если вовремя не поняла и сама всё разрушила? В поезде снова открыла… и закрыла. Я раскаляюсь от этих метаний, щеки горят, голова идёт кругом, горло дерёт от невысказанного. Ближе к Берлину понимаю, что с трудом держусь на ногах и, садясь в такси, звоню Томе, чтобы встретила.

Дорогу в гостиницу не помню. Только прохладные губы Марко на лбу и щеках, пока пробовал температуру, потом мои вялые попытки вырваться, когда нёс меня на руках в номер, поил горячим, переодевал и остался на ночь. Все тело ломило, суставы выкручивало — он обнимал и гладил. Спасибо милосердному мозгу, который сжалился над бедной мной и подсунул красивую иллюзию: засыпая в объятиях чужого мужчины, я ощущала запах солнца.