Не сдавайся!

Глава пятая

У меня такое чувство, что Тед прыгает по мне уже несколько часов. Используя мои бедра как батут, он держится за шею для равновесия, попутно дергая меня за выбивающиеся из хвоста волосы. И чем больше я ойкаю, тем смешнее ему становится. Пригибаюсь, уворачиваясь от его локтя.

– Тед, думаю, уже хватит, – не выдерживаю я.

– Еще пять минуточек! – широко улыбается он. А как я постепенно узнаю, Тед так отвечает на все – а потом попросит еще пять минуточек, и еще, и так далее.

Я шлепаю себя по щекам, пытаясь чуть-чуть встряхнуться, и тут же жалею об этом, когда Тед, увидев это, тут же повторяет за мной – шлепает себя по щекам и хохочет.

– Тетя Бет просто немножко устала, Тед. Ей надо проснуться.

– Просни-и-и-ись! – вопит он мне в ухо. – Так лучше?

– М-м-м, гораздо лучше. – Я похлопываю его по ножке.

До недавнего времени причиной моего разбитого состояния, включая изнеможение или истощение, было, по словам мамы, небрежное отношение к здоровью: слишком много алкоголя, слишком мало сна, перекусы на бегу и кое-как и отвратительная привычка бездельничать, не выходя на улицу и смотря сериалы целыми сезонами. Люди в соцсетях без конца твердят, как важно заботиться о себе, но на самом деле устраивать себе выходной можно, только если ты при этом идешь в спортзал, или быстренько пробегаешь десять километров, или если ты мама-фрилансер (брр-р-р), или выбираешься из-под одеяла, чтобы повторять всякие аффирмации, прилепленные на стикерах к зеркалу. До аварии Эмми как раз начала этим всем увлекаться: увидев, что ее любимая блогерша, тоже мама, расклеила мотивационные карточки по всему дому, Эмми и себе заказала целую упаковку. Это были, к моему удовольствию и несчастью Эмми, простые белые прямоугольники с черным текстом, то есть я могла при помощи одной лишь замазки и черной ручки менять смысл. Так, я заменила «Сначала дело – передохнём потом!» на «Сначала дело – передохнем потом!», а она заметила это, только прочитав фразу вслух.

Мы с Тедом сегодня не собираемся к Эмми. Мама с Полли заедут к ней днем, а завтра – мы с папой и, может быть, с Тедом. Час за часом сидеть со «спящей мамочкой» ему скучно, и он начинает капризничать. Его можно понять, но ведет он себя громче и активнее, чем положено в такой серьезной обстановке. Женщина из соседней с Эмми палаты умерла на прошлой неделе. Ее родители дали согласие отключить ее от аппаратов. Мы видели их почти каждый день, сочувственно кивали друг другу, сталкиваясь на входе или выходе, и вид пустой палаты подействовал отрезвляюще. Мы с папой потом всю дорогу домой так и промолчали, не в силах ни о чем говорить.

С кухни доносится грохот, и я быстро оборачиваюсь. Это Полли ищет что-то в буфете.

– Пол, все хорошо?

– Ага.

Примерно такой диалог у нас и происходит по несколько раз в день. Ничего с ней не хорошо, это я точно знаю, и она знает, что я знаю, но мы так и ходим вокруг да около.

– Хочешь чаю? Я приготовлю.

– Нет, спасибо.

– Может, горячего шоколада?

– У нас его нет.

– А. Ну ладно. Сэндвич с беконом? – В моем голосе уже слышатся нотки отчаяния.

– Бекона нет. – Она распахивает дверцы и показывает на опустевшие полки. – И хлеба тоже.

– В морозилке есть, – успокаиваю ее я.

– Уже нет. Вчера достала последний. А новая буханка просто так не появится.

– Что ж, очевидно, мне пора за покупками. Если честно, я откладывала этот момент. Пыталась оформить заказ самовывозом, но слотов для заказа не осталось, – оправдываюсь я, так как в ее голосе мне слышится упрек.

– Почему ты просто не можешь пойти в магазин? – прищуривается Полли.

Начинаю жалеть, что вообще ввязалась в разговор. Теперь у нас напряженная атмосфера из-за хлеба.

– Могу. И пойду. Твои бабушка с дедушкой скоро приедут. Посмотрим, может, успею быстренько выскочить за покупками, пока папа с Тедом, а вы с бабушкой в больнице.

Полли что-то бормочет, но не могу разобрать что.

– Что ты сказала?

Она хлопает дверцей шкафчика, и я подпрыгиваю от резкого звука.

– Я сказала, – с нажимом повторяет она, – просто возьми Теда с собой. Мама только так и ходит за покупками.

– Точно, – соглашаюсь я. – Ты права.

Живя у родителей, я в основном заглядывала в местный магазинчик или рассчитывала, что мама сама поедет и привезет полные сумки, как всегда. За все свои тридцать лет в родительском доме мне никогда, в общем-то, и не приходилось покупать продукты на неделю – с ребенком или без ребенка на руках. У меня чудовищная нехватка опыта не только в походах по магазинам и заботе о детях, но и в принципе в том, чтобы быть взрослым человеком, который все контролирует. Я не контролирую ничего, от слова «совсем».

Хватаю блокнот и висящую на холодильнике ручку и записываю: «Кетчуп, хлеб, горячий шоколад».

– Я не имею в виду, что тебе надо идти прямо сейчас. – Полли достает откуда-то мятую пачку чипсов.

– Ну, не откладывать же на завтра то, что можно сделать сегодня. – Я добавляю в список чипсы. – Что еще нам нужно?

– Все как обычно, наверное, – пожимает плечами она.

– Точно, – отвечаю я, не имея ни малейшего понятия, что значит «как обычно». – Хочешь с нами? Выберешься из дома ненадолго, покажешь, что тебе купить.

– Мне не пять лет.

– Нет, конечно нет. Я просто подумала, что мы втроем лучше справимся. – Судя по разговорам, работенка предстоит та еще.

– Нет, спасибо. Можешь оставить меня одну дома. Мама с папой оставляют.

Я поднимаю бровь. Полли действительно и раньше оставляли одну, но только изредка, когда Эмми с Дугом нужно было за чем-то сбегать. Смотрю на часы: ее бабушка с дедушкой приедут с минуты на минуту, и она просто снова спрячется в своей комнате, так что вряд ли я чем-то сильно рискую.

Ищу по кухне пакеты. Единственный ящик, который я еще не проверила, похоже, застрял, так что я дергаю его изо всех сил и улыбаюсь, когда он открывается. Только неделю назад Эмми заставила меня посмотреть видео на «Ютьюбе», где женщина складывала пачку пакетов из супермаркета в крошечные треугольнички, которые потом аккуратно уложила в другой пакет. Видео называлось как-то вроде «Лайфхаки для занятых мамочек», и я тогда сказала Эмми, что это самое прискорбное зрелище из тех, что я видела.

Полли смотрит на открытый ящик не отрываясь. Меня тоже больше всего трогают какие-то мелочи – они напоминают, что Эмми не дома, а в больнице. Но у нас хотя бы есть надежда, что Эмми вернется, а видеть что-либо, связанное с Дугом, попросту невыносимо. Мне пришлось задвинуть его тапочки под кресло – понятия не имею, что со всем этим делать, и никто не говорит. Наверное, Эмми должна разобрать его вещи, но, даже будь она здесь, ей бы хотелось видеть эти тапочки на Дуге, а не решать, отправить их в кучу «на выброс» или «на благотворительность».

Вытаскиваю пять сложенных треугольничков и кладу на столешницу. Понятия не имею, сколько вообще нужно брать пакетов для покупок на неделю, но что есть, то есть. Закрываю ящик, и он снова застревает так, что я не могу ни открыть его, ни закрыть до конца. Лезу в ящик с приборами.

– Что ты делаешь? – Полли подходит ближе.

– Кажется, что-то упало и застряло за ящиком. Я пыталась его открыть, а его заело, так что ищу щипцы или что-то длинное – вдруг смогу достать, – поясняю я, роясь в деревянных ложках и лопаточках.

– Дай я. – Полли хватает длинную узкую лопаточку, засовывает ее как можно дальше и крутит.

Ящик отказывается двигаться.

– Погоди, дай я попробую, – предлагаю я. Протягиваю руку, но она не отпускает лопаточку. – Пол? Можно мне?

Она нехотя уступает мне место. Я проталкиваю инструмент как можно дальше, не шевеля, а используя как рычаг, и высвобождаю то, что застряло, в процессе выдернув с роликов сам ящик, и он проваливается в тот, что ниже. Полли бросается вперед и, отпихнув меня, запускает руки внутрь.

– Господи, Пол, да что на тебя нашло?

– Ничего.

– Тогда почему ты так суетишься?

– Просто хотела тебе помочь, – странным тоном отвечает она, пряча что-то за спиной. Выглядит как конверт. Полли кивает в сторону ящика: – Теперь можешь поставить его на место.

– Поставлю, – киваю я. – Что у тебя там?

– Ничего.

– Дай посмотрю? – делаю шаг к ней, увидев краешек рукописного текста.

Почерк сестры я узнала бы где угодно. Выхватываю конверт, игнорируя возмущение Полли, – выглядит как официальное письмо и явно уже прочитанное. На другой стороне напечатан обратный адрес, а письмо начинается с «Уважаемые мистер и миссис Лэндер». Разворачиваю. Это письмо из банка с подтверждением встречи по поводу ипотеки и списком необходимых документов. Ничего странного или необычного в нем нет, но Полли побелела как мел.

– Почему ты так хотела его забрать? – удивляюсь я. – Или в ящике спрятано еще что-то, что мне придется вытаскивать?

Полли качает головой, так и не отводя взгляда от напоминания из банка. Я снова смотрю на письмо и в этот раз замечаю то, что Эмми надписала на конверте от руки и обвела розовым маркером: «Суббота, 23 марта, 11 утра». Перечитываю снова и снова, сверяю с датой в самом письме, чтобы убедиться, что Эмми ничего не перепутала. Она не перепутала, но тогда получается полная бессмыслица. Суббота, 23 марта, должна была наступить только неделю спустя пятницы, 15 марта, когда они возвращались в день аварии. Пятница, настоящая дата той встречи, железно отпечаталась у меня в памяти. Объяснений такому несоответствию может быть множество: ошибка администратора, изменившиеся планы. Но тогда почему письмо так тщательно запрятали?

– Полли, что происходит?

– Ничего. Я просто помогала тебе починить ящик, вот и все, – широко распахнув глаза, мотает головой она.

– Я запуталась. – Перечитываю письмо и снова проверяю конверт. – Дата не та, верно?

– Я вообще об этом ничего не знаю, – отрезает Полли.

– Но ты знала, что в ящике письмо из банка?

– Да какая разница, что за дата стоит на дурацком письме? Никакой ипотеки уже не будет, разве нет? – Она повышает голос, и Тед оборачивается.

Я широко улыбаюсь ему, показывая, что беспокоиться не о чем, и он возвращается к своим игрушкам. Полли бегом взлетает по ступенькам, так и не закончив разговор. А может, и закончив. Уже начинаю привыкать, что наши редкие беседы обрываются, когда того хочет Полли.

Ломаю голову, пытаясь придумать логическое объяснение одновременно и неверной дате в письме, и реакции Полли на него. Это же просто письмо, пустяки. И тем не менее. Пытаюсь поставить ящик обратно, но получается не очень. Эмми точно говорила, что в тот день они собирались в банк обсуждать условия ипотеки. Поэтому Дуг взял отгул на пятницу, а мама с папой сидели с детьми, когда я никак не могла завести машину. Если же они не собирались в банк, почему Полли так странно вела себя из-за письма с неверной датой? А если они поехали в другое место, зачем им было врать?

Подхватив треугольнички-пакеты со стола, я говорю Теду, что до нашей отважной вылазки в супермаркет ему нужно сходить в туалет и найти свои ботинки. Он хмурится, и я обещаю ему купить что-нибудь вкусненькое, шоколадные пуговки или что он захочет. Этого достаточно – Тед тут же мчится к двери.

Пока я ищу свою обувь, меня осеняет: Полли врет. То, какая взвинченная она ходит последние недели, эта озабоченность, отрешенность… Я списывала ее настроение на горе о папе и беспокойство о маме, но выражение ее лица несколько минут назад отражало вовсе не эти эмоции. А скорее то, что ее поймали на вранье.

Глава шестая

Людей пришло больше, места всем не хватило, и друзья Дуга стоят вдоль стен в ярких рубашках и пестрых галстуках, так контрастирующих с мрачными лицами. Мама наклоняется подобрать с пола Мистера Хоботовски и передает его Теду, который уже извертелся на коленях у дедушки. Полли смотрит прямо перед собой с отсутствующим выражением. Она так похожа на Эмми в том же возрасте, просто поразительно. Я никогда этого не замечала, но сейчас только и вижу Эмми, будто на дворе 1999 год и сестра злится, что я без разрешения взяла одну из ее кофточек.

Джори кивает мне, будто пытается что-то сказать. Очевидно, затянувшаяся драматическая пауза и то, как я вытирала глаза и нос рукавом платья, лучше слов говорили о моем состоянии. Я только киваю в ответ, показывая, что я в норме, я смогу – должна, ради Дуга, за ту отзывчивость и радушие, с которым он относился ко мне все эти годы, и за то, что так редко жаловался на свою маленькую сестренку-свояченицу, которая нередко заявлялась на очередной семейный ужин без приглашения или тащилась за ними в выходные, потому что сама еще совсем не определилась со своей жизнью.

Все смотрят на меня, и я стараюсь вспомнить дыхательное упражнение, о котором столько твердила Эмми, – оно, по ее словам, помогло при родах Теда и пригождалось в других ситуациях, когда ее переполняли эмоции. Вдох на 4, выдох на 8, кажется. Или наоборот, вдох на 8, выдох на 4? Узнав, сколько она заплатила за эти курсы правильного дыхания, я смеялась так, что чуть не описалась. «У тебя на лбу написано, как легко тебя надуть, и эти твои организаторы хиппи-родов все поняли!» – дразнила ее я, а она закатывала глаза и отвечала: «Это называется „гипнороды“, ты, зюзя, и это работает!» И вот до чего я докатилась: несмотря на годы насмешничания, стоя перед собравшимися на похоронах, я собираюсь произнести речь о покойном муже сестры, потому что сама она не может, и следую ее советам.

Мне никогда не поручали ничего настолько важного, и от ответственности, свалившейся на меня вместе с целой кучей других обязанностей, даже тяжело дышать. Все веселые школьные истории Дуга я с трудом, но сумела прочитать, а теперь, когда я должна рассказать о том, как он встретил мою сестру, как они жили вместе, душевное равновесие меня покидает.

Глубоко вдохнув, я читаю вслух с уже потрепанного листочка историю неподражаемого Дугласа Лэндера и моей сестры, начиная с их школьного романа и заканчивая счастливой семьей из четырех человек. Я рассказываю, как они обрадовались, узнав, что скоро родится Полли, когда им было всего по двадцать лет, и как следующие одиннадцать лет боялись, что у нее никогда не появится братика или сестрички, пока чудо ЭКО не подарило им Теда. Рассказываю, как Дуг доволен был своей жизнью, как он мечтал только о том, чтобы вместе с Эмми купить собственный дом и однажды закатить там огромную вечеринку, чтобы наконец как следует отпраздновать свадьбу, ведь та, что они сыграли, когда Полли была еще младенцем, вышла совсем скромной. Рассказываю, как горд он был назвать Эмми своей женой, вспоминаю его речь во время церемонии и их медленный танец под песню Боба Дилана в исполнении уличного музыканта сразу после того, как они расписались. Высморкавшись, я читаю последний абзац. Чернила расплылись, но это не важно. Я и так помню, что в нем.

– Дуг бы сказал, что в его жизни не было ничего выдающегося. Однако я искренне считаю, что он ошибался. У него был талант находить повод для радости в каждом дне, любить и ценить свою семью, наслаждаться теми днями, когда вроде бы ничего не происходит и он может оставаться дома в тапочках – всегда в неизменных тапочках, – и поэтому он так выделялся среди остальных. Ему никогда не было скучно, его не мучила тревога или беспокойство. «Жизнь прекрасна, Бет! Жизнь прекрасна», – говорил он, когда бы я ни появлялась у них на пороге, стеная, как же все ужасно. На самом деле в этом была основа наших отношений: я со стаканом, который наполовину пуст, и Дуг, с неизменной добротой показывающий мне, что есть множество способов его наполнить. Я знала его семнадцать лет, и бóльшую часть из них дразнила его за то, что он постарел раньше времени. А теперь, из-за чудовищного поворота судьбы… – Сглатываю комок в горле, повторяя про себя: «Вдох на 4, выдох на 8». – Из-за чудовищного поворота судьбы Дуг никогда не сможет состариться, и мы сейчас прощаемся с ним гораздо раньше его срока. Знаю, некоторые из вас хотят установить скамейку с памятной доской на одном из пляжей, которые он так любил, и это прекрасная идея, правда… но я также считаю, что лучший способ почтить память Дуга – продолжать искать радость в этих вроде бы обычных днях, когда ничего не происходит, стараться, чтобы наши стаканы были всегда наполовину полны, как у него, и всегда, всегда ценить хорошую пару тапочек. Если не сможем, то рискуем слишком поздно понять, насколько необыкновенны обыкновенные дни.

Я сажусь, и папа сжимает мою ладонь. Отклоняюсь в сторону – посмотреть на Полли, – но она не поднимает глаз.

– Дай ей время, – шепчет Джори, и я киваю, показывая, что понимаю, но продолжаю смотреть на нее.

Не знаю, чего я ожидала. Глупо, даже, наверное, эгоистично, но меня задело это полное безразличие. Злюсь на саму себя за это чувство, она ведь ничего не должна ни мне, ни кому-либо еще, но что-то в ее поведении беспокоит меня. Возможно, я просто надеялась, что сегодня будет какой-то прорыв.

Перестаю слушать священника и подпрыгиваю от неожиданно резкого звука электрогитары. Моя первая реакция – броситься и поскорее выключить музыку, так как первые аккорды песни Rock’n’Roll Star группы Oasis совершенно не соответствуют обстановке. Хмурюсь, оглядываясь на ряды людей позади, – наверняка мама была права, сказав: «Бет, это же похороны, а не дискотека». Но улыбки на лицах самых старых и близких друзей Дуга подсказывают, что все-таки мы не ошиблись. Даже мама признала поражение и постукивает ногой в такт. Вспоминаю, как Дуг прыгал по гостиной, наводя порядок, – стирал пыль и напевал себе под нос, что сегодня он звезда рок-н-ролла. Тот же Дуг, который сам признавался, что самое рок-н-ролльное в его жизни – это двойной эспрессо после обеда, ведь потом у него сердце всю ночь колотилось как сумасшедшее: «Я никак не мог успокоиться, Бет, знаешь, как прилив адреналина».

Тед хлопает в ладоши под музыку, довольный, всем видом будто говоря: «Теперь другое дело, слава богу, что скучная часть для взрослых закончилась». Когда этим утром мама приехала и переодела его, он, гордо выпятив грудь, сообщил мне, что это его праздничная рубашка. И действительно – на нем клетчатая рубашка и галстук, комплект, который ему купила Эмми «на особый случай», и с точки зрения Теда сегодня действительно особый случай. Ему сказали, что его папа умер и что сегодня похороны, но я ни секунды не сомневаюсь, что он не видит связи между двумя событиями и вряд ли вообще понимает, что на самом деле сегодня за день. Даже когда приехал катафалк с гробом и все собравшиеся замолчали, Тед что-то весело болтал, обращаясь к бабушке.

Песня заканчивается, и гроб медленно исчезает за занавесом. Полли сгибается пополам, рухнув на руки бабушке, и я слышу, как папа произносит: «Прощай, сын», – и эти последние слова невыносимы.

После службы я машинально киваю, благодаря и повторяя: «Спасибо, что пришли» и «Рада вас видеть», пока знакомые Дуга выходят из церкви на еще прохладное апрельское солнце. В отсутствие Эмми и учитывая, что со стороны Дуга присутствует только его мама, которая при этом ведет себя довольно сдержанно, соболезнования высказывают в основном моим родителям, Полли и мне. Все сочувственно смотрят на Теда, сидящего на руках мамы, а он спрашивает, будет ли в честь особого дня торт. Мы подходим к двустворчатым дверям, у которых образовалась пробка, и, пока ждем, меня охватывает приступ клаустрофобии и кидает в жар. Я сейчас упаду. Мне срочно нужно на воздух.

Меня выручает Тед, сообщивший маме, что ему надо в туалет. К ее удивлению, я протягиваю руки и забираю его.

– Простите, извините. Надо отвести его в туалет. Простите, спасибо. – Протискиваюсь мимо людей к туалету для инвалидов прямо у входа. – Тебе же по-маленькому?

Тед кивает, и я сажаю его на унитаз, только потом схватившись за раковину. Сердце колотится, жарко, шею и затылок покалывает, будто я лишь в эту секунду осознала, что мы прощаемся с Дугом навсегда, а я присматриваю за его детьми, пока моя сестра выздоравливает – или не выздоравливает – в больнице. Натянув на Теда штанишки, я чувствую, как у меня подкашиваются ноги, и, опустив крышку унитаза, сама сажусь на его место, пытаясь восстановить самообладание. Тед включает сушилку для рук, потом выключает, потом снова включает, поток горячего воздуха раздувает ему волосы. Кажется, у меня вот-вот начнется паническая атака. Как же мне хочется оказаться дома – дома у мамы с папой, – лежать в своей детской спальне со следами пластилина на потолке, которым я приклеивала фотографии, и беспокоиться о проблемах, которые на самом деле и не проблемы. А не у Эмми с Дугом, где должны быть они, а не я.

Я так старательно уговариваю себя успокоиться, что не замечаю, как Теду уже надоела сушилка и он распахнул дверь, открывая меня, сидящую на унитазе, взглядам последних гостей в очереди на выход из церкви. Они таращатся на меня – еще бы не таращились.

– Тетя Бет делает пи-пи прямо в одежде! – сообщает им Тед, будто это все объясняет.

– Тед! – шиплю я, вскакивая, чтобы закрыть дверь, и чувствую, что ноги все еще дрожат.

Брызгаю в лицо водой чуть-чуть сбить жар, но от смущения щеки раскраснелись еще больше. Стираю пальцами расплывшуюся тушь и открываю дверь в надежде, что никто не обратил внимания на меня на унитазе – хотя я на него просто села, и все. Они просто застали момент слабости и заметили, что для этого тайм-аута я использовала потребности своего племянника в качестве прикрытия. Они, наверное, даже его не услышали.

Ухмылка Джори говорит об обратном.

– Пи-пи прямо в одежде, – тихонько повторяет он, прикрыв рот рукой. Но тут же перестает улыбаться, внимательнее всмотревшись в мое лицо. – Эй, ты как?

– Да не очень, – отвечаю я, цепляясь за его руку, хотя снаружи мне уже лучше. – Как думаешь, заметят, если я не пойду на поминки?

Это шутка, но я действительно сомневаюсь, справлюсь ли. Тед убегает вперед, догоняет маму с папой, там его встречают объятиями и новыми слезами, и уже никуда не сбежать.

– Хм-м-м, думаю, заметят. Но все закончится быстро, даже испугаться не успеешь, – отвечает он. – И я буду там, буду держать тебя за руку. А если надо будет тебя спасать, почеши ухо.

Я начинаю изо всех сил тереть оба уха:

– SOS, SOS.

– Все будет хо-ро-шо, – обещает он. – Ну же. Самое сложное уже позади.

– Ладно, – соглашаюсь я, хотя чувствую, что самое сложное еще впереди.

– Тетя Бе-е-ет! – Тед снова плачет.

Я уже четыре раза поднималась к нему наверх, с тех пор как уложила его в кроватку, но, что бы я ни делала, он все равно никак не может заснуть. Когда мы вернулись с поминок, Тед был так измотан, что я искренне считала, что он сейчас уснет без задних ног, но стоит ему задремать, как проходит несколько минут – и до меня снова доносится крик, будто ему снится один и тот же кошмар. Наверное, так и есть.

Бегу вверх по ступенькам и забираюсь на кровать рядом с ним.

– Я здесь.

– Я не мог тебя найти, – говорит он, подозрительно разглядывая меня.

– Это я в ванную забежала, – вру я.

Непохоже на него – волноваться, рядом я или нет, пока он засыпает. Может, лучше сейчас устроить себе импровизированную постель прямо тут на полу, чтобы после такого насыщенного дня он не оставался один?

– А мамочка придет? – спрашивает он, садясь в кроватке.

– Ох, Тед, твоя мамочка еще…

– И папочка должен.

Я прикусываю губу.

– Твои мамочка с папочкой не могут прийти пожелать тебе спокойной ночи.

Он мотает головой, разочарованный моим непониманием. Этот разговор происходил у нас столько раз со дня аварии, но сегодня он будто просит чего-то другого. Я пробую снова:

– Мы же попрощались сегодня с папой, верно?

– Спокойночи, мамочка. Спокойночи, папочка, – произносит он так, будто Эмми с Дугом стоят перед ним или говорят с ним по телефону. – А теперь ты скажи.

– Спокойночи, мамочка, и спокойночи, папочка, – повторяю я, и тут у меня появляется идея. – Так, чемпион, подожди две секунды, сейчас вернусь.

На стене с фотографиями висит одна, в желтой рамочке, где Эмми с Дугом в Риме. Я бегу за ней, мысленно извинившись перед сестрой, когда вместе с рамкой снимается полоска очень дорогой краски, оттенок которой называется «Дыхание слона». Эмми целую вечность выбирала цвет для прихожей, и это при мне она купила ту банку с краской, а я потом всю дорогу до машины бесила ее, повторяя, что это не «Дыхание слона», а «Чих носорога». Я бы все отдала, чтобы она сейчас злилась на мои шутки.

С рамочкой в руках я быстро поднимаюсь в комнату Теда и замираю на пороге, неожиданно засомневавшись, а такая ли это хорошая идея, как мне казалось по дороге вниз. Счистив с обратной стороны полоски двустороннего скотча вместе с краской, я передаю ему фотографию.

– Это мамочка с папочкой! – восклицает он, указывая на их лица, и так широко улыбается, что я тут же расслабляюсь.

– Да! Замечательное фото, правда? Это когда твои мама с папой поехали смотреть Колизей.

– Ли-зей? – повторяет Тед, вглядываясь в картинку. Поднимает своего слоненка, прижимая его хоботом к фотографии, чтобы он тоже мог видеть.

– Да, та огроменная штука за ними – это Колизей. Очень знаменитый.

– Ого! – Глаза у него огромные, он явно впечатлен.

– Хочешь, чтобы фото стояло у тебя? Теперь, когда будешь ложиться спать, сможешь желать папе с мамой спокойной ночи.

– И ли-зею спокойной ночи.

– Да, и Колизею тоже, если хочешь.

Он начинает целовать фото, и я изо всех сил сосредотачиваюсь на плюшевых медвежатах на подоконнике, борясь с подступающими слезами, прося их подождать хотя бы минутку, чтобы не напугать Теда, который наконец начинает засыпать. Он говорит «спокойночи» всем по очереди: «Спокойночи, мамочка, спокойночи, папочка, спокойночи, ли-зей», – и отдает мне фотографию. Я бережно ставлю ее на прикроватный столик рядом с его будильником в виде кролика Питера из сказок Беатрис Поттер, повернув к подушке так, чтобы загорелые улыбающиеся Эмми с Дугом могли наблюдать, как их мальчик ворочается под одеялом и закрывает глаза.

Глава седьмая

Когда Джори звонит узнать, не хочу ли я выбраться из дома на пару часов, я говорю, что не могу. Знаю, давным-давно надо было встретиться, обменяться новостями, но сейчас постоянно такая куча дел. Надо и пожары в духовке тушить, и за детьми приглядывать, и по три часа проводить в дороге в больницу – свободного времени не остается совсем, а я еще даже на работу не вернулась, хотя это не за горами. Скоро последние сбережения закончатся.

Мама с папой уже приехали, чтобы попозже вместе поехать к Эмми. Сегодня днем мы едем в больницу все сразу поговорить с доктором Харгривс, которая раз в две недели сообщает нам новости, и никто не хочет ничего пропустить, хотя мы знаем, что с последней встречи практически никаких изменений не было – как и с предыдущей. Мы надеемся хотя бы на крошечное улучшение и молимся о чуде. Видит бог, нашей семье оно необходимо. Знаю, это так не работает и что просто потому, что нам так не повезло, чуда не случится, но иногда только эта мысль и поддерживает меня. Эмми обязательно выживет, потому что Дуг не смог.

– Милая, это Джори? – Папа, наверное, услышал конец разговора и теперь подходит ближе с перекинутым через плечо кухонным полотенцем. – Почему бы тебе ему не перезвонить? Тебе не помешает свежий воздух.

С башенки грязной посуды у раковины сваливается чашка, и мама что-то бормочет – не слышу что, но улавливаю смысл. Сейчас мне не помешает долгий горячий душ и полноценный сон, но я все же пишу Джори, чтобы приезжал за мной. Я хочу его увидеть, да и, выбравшись из дома, хотя бы получу передышку от маминых бесконечных придирок. Вряд ли она отдает себе отчет хотя бы в половине случаев, когда так делает, но меня будто оценивают сутки напролет, без остановки. Джори как-то описал, каково это – проводить уроки истории под наблюдением инспектора из управления по стандартам в сфере образования, и это то же самое ощущение, которое у меня возникает при появлении мамы. Ей даже говорить ничего не нужно, я просто чувствую ее присутствие рядом, как она мысленно делает себе пометки. На этой неделе в списке моих преступлений ошибка с переработкой отходов и убийство фикуса лировидного.

– У Эмми он годами жил, Бет. Годами.

Ничего удивительного, что мне было не до поливания домашних растений, и вполне естественно, что о переработке отходов я тоже ничего не знаю, так как дома мама никого не подпускает к сортировке мусора. И откуда мне знать, что все, что подходит под вторсырье, надо было класть в другие мешки, разноцветные, которые Эмми держит под раковиной? Вывоз мусора и переработка отходов, похоже, занятие на весь день, и я уже подумываю, а не послать ли управление по сбору отходов куда подальше и просто в следующий раз взять и выбросить все в одно ведро, но мне это с рук не сойдет. Мама, скорее всего, проведет проверку мусорных баков, и умение сортировать отходы, без сомнения, окажется важной частью испытательного срока, который она мне назначила. Хотя я на эту «работу» изначально даже не претендовала.

В дверь звонят, и, когда Джори наклоняется меня обнять, я ему шепчу:

– Спаси меня от диктатуры Мойры!

Он смеется:

– Я взял два гидрокостюма просто на всякий случай. Только полотенец нет, можешь захватить?

Я отстраняюсь и указываю на тяжелые темные тучи, клубящиеся в небе, но он только закатывает глаза:

– Просто бери полотенце и залезай в машину.

Джори паркуется у спасательной станции и идет за талоном. Выйдя из машины, я тут же жалею, что не собрала волосы: на таком ветру они сразу летят в лицо. По сравнению с густыми кудряшками сестры мои волосы кажутся слишком прямыми и тонкими, и я всегда хотела больше объема – но не таким же способом.

– В машине есть одна, – сообщает Джори, пристроив талончик на приборную доску.

– Одна что? – не понимаю я, отплевываясь от пряди волос.

– Резинка для волос.

– Отлично! Дай, пожалуйста. Погоди, а откуда она у тебя в машине? И чья она?

– Ты серьезно спрашиваешь? – Он застегивает куртку и передает мне пальто вместе с резинкой для волос. Моей.

– Ну я же не знаю, кого ты возишь, – пожимаю плечами я. – Но надеюсь, что они все выбираются живыми. Всегда говорила, что-то тут не так: с чего бы тебе ездить на минивэне, а не на обычной машине, как нормальные люди? Ты же ничего не продаешь.

– Мы же в Бьюде [5], Бет. Это для моей доски для серфинга. Оглянись. – Он обводит рукой парковку, где почти все машины как раз минивэны.

– Ну да, но эти люди постоянно занимаются серфингом. А ты же просто одеваешься с ног до головы во все серферское, а потом бродишь у берега по колено в воде. – Он терпеть не может, когда я издеваюсь над его гардеробом из местного магазина для серфинга, и я пихаю его локтем, показывая, что просто шучу. – У тебя в багажнике еще и кабельные стяжки со скотчем?

Он смеется.

– Если тебе так нужно знать, эта резинка – одной вредной девчонки, которую я иногда подвожу, хотя в последнее время мы с ней редко видимся. Она носит такие резинки на запястье, но использует их вместо рогатки, когда немного подшофе. Я держу их в бардачке на ветреный день, когда она становится похожа на йети.

– И все же есть тут что-то от Теда Банди [6].

Мы выходим с парковки, обходим лодочную станцию и идем через дюны вниз, к морю. До прилива еще далеко, а небо за время поездки лишь сильнее потемнело. Джори выглядит оживленным, обычно это означает, что сейчас мне расскажут какой-нибудь интересный факт. Я вздрагиваю от холода и поднимаю воротник пальто повыше, до рта, тут же улыбаясь, когда Джори начинает говорить:

– Когда Банди убивал, он водил «Фольксваген-жук», а не минивэн. И цвета он был бежевого, это потом он украл второго «жука», уже оранжевого. Конечно, полиция к тому времени уже знала, что он негодяй.

– Я бы сказала, «негодяй» – это слишком мягко, – замечаю я. – «Настоящий изверг, зло во плоти» – слова судьи [7].

Джори, кажется, изумлен такими познаниями, но, узнав мой источник, смеется.

– Это из нового фильма с Заком Эфроном. Тебе он понравился?

– Не особо, – корчит гримасу он, – но если ты имеешь в виду, посмотрел ли бы я его с тобой, то да, посмотрел бы. Это самое малое, что я могу сделать. Как вообще дела? Твои родители так и приезжают каждый день?

– Ага. – Я убираю руки глубоко в карманы. – Когда я сейчас уезжала, мама как раз составляла новый список инструкций в ежедневнике, который, мне кажется, она купила специально для этих целей. А назвала она его «Книга дел Бет». Чертова «Книга дел Бет»!

– Не может быть, – произносит Джори, хотя вовсе не выглядит удивленным: он знает мою маму почти так же давно, как и я.

Пересказываю ему события последних недель. Рассказываю, что Полли закрылась в себе и хочет уйти из команды по плаванию, а ведь ей годами нравилось быть частью школьной сборной. И что я так и не разобралась в том письме из банка по поводу ипотеки, а больше никто, похоже, не видит ничего странного в расхождении дат или в том, что само письмо застряло в ящике на кухне, который не открывался. Что каждый вечер вижу, как мой племянник желает спокойной ночи своим маме и папе – только их фотографии, и что когда я наконец спускаюсь вниз, то от усталости падаю на диван, и все. И как мне повезло, что он достаточно большой и удобный, потому что даже сама мысль, чтобы спать в кровати Эмми и Дуга, для меня невыносима. Рассказываю, как на прошлой неделе я не мыла голову целых пять дней, и тут Джори смеется и вздыхает: «Ох, Бет». Иногда меня раздражает, когда люди смеются и говорят: «Ох, Бет», – будто мне не тридцать один год, а всего один, но, когда так говорит Джори, я не обижаюсь, потому что он мой лучший друг и всегда на моей стороне.

Я докладываю о жизни после аварии спокойно и буднично, но, когда он спрашивает: «А как ты себя чувствуешь на самом деле?» – слова не идут. Мне хочется рассказать, что на меня навалилось слишком много дел и эмоций, что я полностью выпала из своей зоны комфорта и что, когда я все же нахожу время подумать о жизни, какой она была и какой стала после аварии, я никак не могу поверить, что это та же самая жизнь. Вот эта, новая, кажется ненастоящей.

Мы останавливаемся в нескольких метрах от моря, я снимаю ботинки и запихиваю внутрь носки. Киваю Джори, показывая взглядом на его кроссовки.

– Ты что, шутишь? – поражается он и указывает на небо: – Слишком холодно и мокро.

– Нам и так холодно и мокро, – пожимаю плечами я.

Он бормочет что-то вроде «сумасшедшая», но все же начинает неохотно расшнуровывать кроссовки. Какое-то время мы стоим молча, зарываясь ногами в песок. Лак с ногтей почти весь сошел, месяц его не обновляла. У родителей я привыкла устраивать себе по воскресеньям пару часов отдыха со спа-процедурами, ванной, маской для лица, потом наносить искусственный загар и, пока он подсыхал, делать маникюр. А сейчас выкроить лишний час или два на подобные занятия кажется чистым безумием – вот почему, видимо, я вернулась к своему естественному оттенку «Каспера-дружелюбного-привидения». Хотя сейчас меня совсем не беспокоит отсутствие загара или облупившийся лак.

– Бедный Тед, эта история с фотографией… Просто сердце разрывается. – Джори пытается закатать джинсы, но сдается, обнаружив, что они слишком обтягивающие у лодыжек и выше голени никак не поднимаются.

– Так и есть, но, как ни странно, пожелав им спокойной ночи, он успокаивается, так что я смирилась. Ему, похоже, нужен этот ритуал. И сказку он одну и ту же перед сном просит: Дуг рассказывал ему историю про змею и пожарника Сэма. Целую неделю не могла правильно вспомнить сюжет! И даже сейчас его не особенно впечатляют голоса моих персонажей, а ведь я правда стараюсь.

Джори смеется:

– О, я бы дорого заплатил, чтобы услышать, как ты говоришь голосом пожарника Сэма. Ну же, давай, всего пару фраз!

– Отстань, – ворчу я, но произношу: – «Хороший пожарник всегда на службе!» – пытаясь говорить с максимально правдивым уэльским акцентом, который, по словам Джори, куда лучше, чем он ожидал.

– Покажи своей маме, вон какой полезный новый навык. Может, это как-то компенсирует твои неоднозначные успехи в готовке и сортировке мусора. – Он бросает на меня взгляд искоса, и я вздыхаю.

– Ну правда, Джор. Такое напряжение… Будто мама только и ждет, что я наломаю дров, и тогда она сможет сказать: «А я же говорила», – а потом схватит Полли и Теда и увезет к себе, и будет кормить куда более разнообразно, чем я с вечной пастой с песто и сосисками.

Джори хватается за сердце в притворном удивлении:

– Ты что, теперь кладешь в свою пасту с песто сосиски? Да ты изменилась.

– Я теперь и омлет умею готовить. И становлюсь экспертом по любимым гренкам Теда с сырным соусом – да мне и самой нравится макать их в кетчуп.

Мы делаем еще несколько шагов по пляжу. Волны легко шелестят, касаясь ног. Это такое облегчение – говорить о маме с кем-то кроме папы (который, вполне понятно, оказался меж двух огней). Прежде все свои самые серьезные жалобы на маму я высказывала Эмми, которая всегда отвечала что-то вроде: «Вы двое просто цапаетесь, ты же знаешь, что она тебя любит», – а на мое «Да, но тебя она любит больше» закатывала глаза.

Дождь усиливается, и я смотрю наверх так, что капли остаются на лице, и мне нравится это ощущение бодрости.

– А представляешь, вчера она начала задавать мне случайные вопросы, ну, вроде теста.

– Какие вопросы? – Джори безуспешно пытается скрыть улыбку, но я вижу, что ему весело.

– Что-то вроде: «Скажи, где надо перекрывать воду» или «А что ты будешь делать, если у Теда случатся судороги». Серьезно, это доводит меня до ручки.

– Черт побери. Хотя соответствовать стандартам Мойры Паско всегда было невозможно, правда? А Эмми – что ж, она действительно похожа на твою маму в том, что «все должно быть так, а не иначе», пусть и чуть-чуть.

Он прав. Мы с Эмми в плане организованности и порядка как небо и земля, хотя Эмми гораздо спокойнее относится к этому, чем наша мама. И хотя я бы рада не согласиться, но не могу отрицать, что у мамы есть все основания для беспокойства: о некоторых очевидных вещах я знаю слишком мало.

– Я не умею готовить, Джор, – говорю я. – Не знаю, как присматривать за маленькими детьми. Не знаю, как понять, что происходит у Полли в голове или почему она спрятала письмо из банка – если она правда его спрятала. Не знаю, как проверять счетчик электроэнергии или что означают все эти счета. К счастью, за этим следит папа, или мы бы оказались в полной заднице, хотя куда уж хуже…

Неожиданно накатившая волна, выше, чем остальные, застает нас врасплох. Она доходит до колен и мочит краешек моих закатанных джинсов, а Джори, так и не сумевший закатать свои, вообще промок, а я знаю, что он это терпеть не может. Он вздрагивает, но в остальном ведет себя как ни в чем не бывало – впечатляет.

– Если нужно будет помочь, я всегда приеду. Ты с детства не умеешь просить о помощи. Может, уже пора стать большой девочкой и научиться?

– Я всегда веду себя как взрослая! – Я хлопаю его по руке. – И выросла из своих детских платьиц. – Он поднимает брови, и я продолжаю: – Так или иначе, Эмми мне помогала. Вот почему мне так нужно, чтобы она выздоровела, снова пинала бы меня по поводу работы, заставила бы разобраться с кредитной историей и купить наконец сыворотку для лица с ретинолом.

– Я просто говорю, что есть и другие люди, которые о тебе беспокоятся.

Он опускает голову: джинсы промокли уже до бедер.

– Знаю. Хотя не уверена, что обратилась бы к тебе за советом по поводу сыворотки для лица. И кстати, прости, что я в последнее время была так себе другом. Даже до паба не добрались. Так долго сухой закон мы не соблюдали сколько – со школы? Мама говорит, что мне надо беспокоиться о том, чтобы Тед сухую ночь провел, но это совсем другая «сухая ночь».

Джори окидывает меня строгим взглядом. Наверное, это его специальный учительский взгляд.

– Бет, ты только что простилась со своим зятем. Твоя сестра в больнице. Тебе дали очень сложную, сложнейшую задачу без подготовки. Неудивительно, что тебе сейчас не до пабов и ты не хочешь в «Черного коня» – напиваться, проигрывать в бильярд и флиртовать с Тони-мускулистым-фермером, который, кстати, очень женат.

– Так он очень женат? Какая досада, а я-то думала, он только чуть-чуть женат. И вообще, я с ним не флиртую. Уж точно не в трезвом состоянии.

– Ты никогда не бываешь трезвой.

– Ну вот сейчас трезвая.

Мы еще некоторое время молчим. Проведя несколько недель в неловком молчании с Полли, здорово наконец оказаться в совершенно другой тишине. Идет дождь, но я уже привыкла к холоду и ветру – или же у меня просто онемели ноги, – и вдруг меня охватывает порыв, совсем мне не свойственный. Я бегу обратно к своим ботинкам и стягиваю джинсы.

Джори смотрит на меня, открыв рот:

– Ты что делаешь? Холодно же!

– Побежали! – зову я, указывая на волны, по которым разбегается мелкая рябь.

– Но гидрокостюмы остались в машине, у тебя вроде не было настроения на заплыв. Сходить за ними? – Он смотрит в ту сторону, на стоянку за пляжем. Мутные клочья морского тумана уже почти накрыли пляж.

Но я уже сняла пальто и улыбаюсь, стягивая свитер и рубашку, а потом взвизгиваю, когда капли дождя падают на кожу.

– Что ж, раньше мне, может, и не хотелось, зато сейчас хочется. Ну же, мистер Кларк, дайте себе волю!

Он качает головой, но все же раздевается, остается в одних боксерах и прикрывается руками.

– День холодный, между прочим! – оправдывается он, и я смеюсь.

Однако при виде темной воды, серой, с мелкими волнами, решимости у меня убавляется. Джори прав, сегодня, по ощущениям, настоящая зима, и я радуюсь исходящему от него теплу, когда мы вместе шагаем к воде. Мы оба дрожим и обхватываем себя руками.

Вспоминаю все те случаи, когда мы с Эмми прыгали здесь в волнах. Детьми мы бежали в воду с привязанными к запястью досками для серфинга, а мама всегда оставалась неподалеку, следя, чтобы мы не утонули. Подростками пытались впечатлить спасателей новыми бикини и мелированием. А до аварии мы приезжали сюда с Тедом, который пищал от восторга, цепляясь за мамину руку, когда они вместе купались в волнах. Я обычно вызывалась посидеть с сумками, в тишине и спокойствии полистать ленту в телефоне. Столько зря потраченных часов – вроде бы и рядом, но всегда по отдельности.

– Ну что, на счет «три»? – предлагаю я.

Поза Джори – это нечто: голова опущена, плечи подняты, еще и бормочет что-то, но слишком тихо, – и я снова напоминаю ему, что это вообще-то была его идея.

Джори протягивает мне руку, чтобы вместе добежать до волн, но я уже бросаюсь вперед. Он ругается, догоняя меня, крича, что бежать на счет «два» – жульничество, и потом еще долго жалуется и жалеет о гидрокостюмах, пока я не брызгаю в его сторону. Джори вскрикивает, а я поскорее ныряю. Вода настолько холодная, что из легких будто вышибает весь воздух. Глаза щиплет, и я плачу и смеюсь одновременно.

Именно это мне и было нужно. Выпустить эмоции, признать, что я просто в ужасе, освободиться от накопившегося груза тревоги и слез, прежде чем вернуться в дом Эмми и ответить маме, что нет, я не знаю, где перекрывать трубы, и нет, я не искала информацию о том, что делать, если у Теда случатся судороги, но я готова и хочу учиться, если только она даст мне шанс. Сегодня вечером, когда мы все вернемся из больницы, я приготовлю Полли и Теду что-нибудь, и это будет не паста с песто и сосисками. Я докажу, что она неправа.

Бредя вместе с Джори по мелководью обратно к пляжу, я думаю об оставшихся на кухне припасах. Может, все же придется снова варить макароны. Надо двигаться постепенно, шаг за шагом.