Не унесу я радости земной...

„Правительствующему Сенату предлагаю…“

Сейчас, наверно, уже мало кто, кроме литературоведов, знает, что выдающийся русский поэт Гавриил Романович Державин в последние годы своей жизни написал либретто оперы, которую назвал «Рудокопы». Местом действия оперы Державин избрал… Впрочем, предоставим слово самому поэту: «Театр представляет Рифейский хребет, или Уральские горы, во всем природном их ужасном великолепии…». А со временем Гавриил Романович даже собирался поставить на эту тему балет: «После оперы, если рассудиться, может быть, следующий приличный балет».

Но сцены опера не увидела — в силу своей художественной слабости, чем, впрочем, грешили и другие драматические произведения Державина последних дет его жизни. Либретто оперы было опубликовано в девятитомном собрании сочинений прошлого века и больше не издавалось.

В четвертом номере журнала «Уральский следопыт» за 1972 год была опубликована статья «Пермские подземелья и опера «Рудокопы». Автор ее, А. Никитин, утверждал, что либретто оперы «Рудокопы» написано «на основе города Перми», ее медных рудников. Основанием для такого утверждения ему послужила вот эта строчка из либретто Державина: «Действие происходит частично на заводе, частично в руднике Златогоровом, в Перми», хотя, если посмотреть на карту XVIII и даже XIX веков — Пермью в те времена называли целую географическую страну без определенных границ — чуть ли не весь Урал, в том числе и Башкирию, и даже дальше на восток.

Впрочем, это отметил в комментарии к статье А. Никитина и свердловский ученый кандидат исторических наук А. Г. Козлов: «То, что, по словам автора либретто, «действие происходит в Перми», еще не дает оснований говорить о городе с этим именем. Надо помнить, что в городе Перми в те годы находился центр горного управления края, а территориальное понятие «Урал» еще не было в широком употреблении. В данном случае слово «в Перми» можно понимать и как «в Пермском крае», «на Урале». В документах тех лет такое встречается часто».

Что касается пермских рудников, на материале которых, по мнению А. Никитина, Державин написал либретто к опере, А. Г. Козлов уточняет: «К началу XIX века в Перми был лишь оставленный казенный Егошинский завод и не было действующих рудников», А дальше замечает, что «Г. Р. Державин хотя на Урале и не бывал, но знал его не только по рассказам. Державину приходилось дважды официально разбирать семейные конфликты уральских горнозаводчиков. В конце XVIII века он как сенатор занимался «затяжным делом» В. А. Всеволжского, владельца Пожевских заводов, а в 1800–1804 годах, в качестве опекуна Н. А. Котовской, расследовал сложный конфликт совладельцев Сысертских заводов… Располагая этими данными, поэт мог использовать их в определенной мере и при создании либретто «Рудокопы».

Но только ли по материалам этих заводов имел Державин представление о горнозаводском деле Урала?

Однажды, перелистывая один из выпусков «Трудов Оренбургской ученой архивной комиссии», я наткнулся на оглавление пятого выпуска за 1899 год. Под пунктом шестым читаю: «Из неизданных произведений Державина».

В фондах Республиканской библиотеки вышеупомянутого выпуска сборника не оказалось. Пришлось прибегнуть к услугам сотрудников межбиблиотечного абонемента.

— Пошлем загсам в Москву, в Историческую библиотеку, — успокоили они меня.

Через две недели звонят: «Для вас пришла книга. Приходите. Дать домой не сможем — единственный экземпляр».

Поспешно листаю пожелтевшие от времени страницы. Наконец нахожу: «Из неизданных произведений Г. Р. Державина».

Примечание издателя: «В архиве Оренбургской ученой архивной комиссии хранится дело 1797 года под следующим заглавием: «По рапорту Оренбургской казенной палаты о рассмотрении бергколлегией состояния казенного Вознесенского медеплавильного завода». В этом деле есть предложение Правительствующему Сенату за собственноручною подписью Державина».

Выходит, что Гавриил Романович Державин был знаком с уральским горнозаводским делом не только по материалам Пожевских и Сысертских заводов, но и по материалам бывшего Вознесенского медеплавильного завода. А находился этот завод в горной Башкирии, на территории нынешнего Бурзянского района, на месте впадения речки Иргизлы в Белую. В этом удивительно живописном месте примерно в девяти километрах от широко известной Каповой пещеры лежит теперь село Иргизлы, в котором наряду с другими организациями обосновалась контора Прибельского филиала Башкирского государственного заповедника.

Какое же отношение мог иметь к Вознесенскому медеплавильному заводу, затерянному в далеких и глухих бурзянских лесах, сенатор Г. Р. Державин? А если мог, то чем вызвано появление его «Предложения», иначе говоря, почему «действительный тайный советник и кавалер Гавриил Романович Державин объявил, что он на продажу помянутого завода не согласен и о том подаст свое мнение?»

История Вознесенского медеплавильного завода начинается с 1753 года: «Действительный камергер и кавалер граф Сивере в бергколлегии просил позволения о построении в Уфимском уезде, на речке Елане да на речке Кузя, медеплавильных заводов, что ему коллегия и позволила, предписав Оренбургской губернской канцелярии отвесть под заводы места и лесов на 60 лет, в платеже же ва оные и на земли иметь ему со владельцами договор».

Граф Сивере обещал выплавлять по пять тысяч пудов меди в год, но леса уральские в те времена были малолюдны. И потому он «за неимением вольных людей, просил, чтобы приписать к оному заводу крестьян из Казанской губернии, каковых по указу Сената на представление (коллегии последовавшему, и приписано годных к работе 1000 душ, да в тех же селениях за сею припискою осталось негодных 1319 душ». Обратите внимание, как в тогдашние времена — если выразиться современным языком — было просто с организованным набором рабочих на новостройки: взяли да приписали 2319 душ, не спросив ни одну из них на это согласия, к находившемуся где-то у черта на рогах заводу. А находились эти села от него ни мало ни много на расстоянии от 539 до 588 верст. И не было тогда еще не только поездов, но даже приличных дорог, и потянулись переселенцы в далекий путь на скрипучих телегах.

Но в 1755 году поверенный графа Сиверса оренбургский купец Гордиевский доносил коллегии, что на вышеуказанных местах «за возмущением башкирцев заводов строить неудобно» (в этом году в Башкирии вспыхнуло восстание, вошедшее в историю как восстание под руководством Батырши), а потому просил разрешения о построении завода на вновь приисканном месте на речке Иргизле.

В действие завод был пущен в 1756 году. Сколько меди выплавлялось на нем в первые годы — неизвестно. Ведомость выплавки металла сохранилась лишь с 1760 года, из которой видно, что в 1760 году было выплавлено 5091 пуд ж 16 фунтов меди, в 1761–5503 нуда, то есть граф Сивере успешно справлялся со своим обязательством. Но в 1762 году выплавка металла почему-то резко сократилась, может быть, в связи с одним из новых башкирских волнений — в этот год было выплавлено всего 2985 пудов меди. Но в следующие годы снова наблюдается рост: в 1763–3990, в 1764–4800 пудов меди.

В 1765 году подзалетевший в крупные долги граф Сивере — кстати, так ни разу и не побывавший на заводе, — вынужден был сдать его в казну за имеющиеся за ним долги в сумме 111261 рубль 70 копеек. Так Вознесенский медеплавильный стал единственным на Южном Урале заводом, принадлежащим казне. Надо сказать, что сделал Сивере это вовремя. События надвигались очень неспокойные. Стоило 1 ноября 1773 года появиться в окрестностях Иргизлов отряду повстанцев «работного человека» соседнего Кана-Никольского завода Ивана Лаврентьева, как приписные крестьяне и казенные мастеровые Вознесенского медеплавильного завода присоединились к восстанию. У заводской конторы Иван Лаврентьев «закричал вслух: слушайте, народ, государь Петр Федорович, приняв царство, жалует вас вольностью и освобождает ото всех работ». «А как оне крестьяне оною работою были недовольны, потому-то Лаврентьев со товарищами своими выбрали годных в службу Пугачева множество», — показывал потом один из работных в следственной комиссии. Впрочем, волнения на заводе начались значительно раньше, еще в сентябре, при первых известиях о вспыхнувшем на Яике восстании — еще в те дни на мятежную реку с завода бежала группа крестьян.

Яик! Река, давшая России столько великих бунтарей. Она теперь зовется Уралом. Так после подавления Пугачевского восстания приказала переименовать ее Екатерина И, чтобы ничто больше не напоминало ей о страшном времени.

Так, может, стоит вернуть реке ее истинное, исторически сложившееся имя? Ведь в народе ее так и продолжают звать — Яик!

Восставшие захватили пушку и весь порох. Сто семьдесят человек отправились в главную армию Пугачева под Оренбургом. Тридцать человек из них были выделены в отряд атамана Давыдова, действовавший в районе Бугульмы, а вольнонаемный работник завода Яков Калугин стал секретарем его штаба. Присоединился к восстанию даже горный чиновник «бергешворен» Соколов, замещавший управляющего заводом Гальбрехта. Впрочем «присоединился к восстанию» — не совсем точно, берг-гешворен Соколов фактически руководил восстанием на заводе. Он сжег все конторские книги и уверял, что Пугачев «истинный государь», он агитировал заводских крестьян добровольно записываться в войско «государя», по его инициативе был закован и отправлен в Берду пытавшийся разубедить крестьян начальник охраны завода поручик Савва Орлов, а «тутошний заводской поп» Петр Ильин привел крестьян к присяге. Позже, в Берде, Соколов получил чин есаула, его избрали начальником завода, и он вернулся на него для охраны от правительственных войск.

Вознесенцы активно поддерживали армию Пугачева и в очень тяжелую для него весну 1774 года. Завод был для него, по сути дела, одной из надежных опорных тыловых баз. Но в конце мая этого года завод был сожжен внезапно налетевшим башкирским повстанческим отрядом. Башкиры и раньше смотрели на уральские заводы как на зло, с искоренением которого падет и все другое зло: заводы бесцеремонно строились на исконной башкирской земле, они были опорными пунктами царской администрации, — но Пугачев, который даровал им величайшие свободы, строжайше запретил жечь заводы.

Теперь же, когда Пугачев терпел одно поражение за другим и уходил все дальше от башкирских земель, снова стали проявляться антизаводские тенденции. Тем не менее Вознесенский завод, как и некоторые другие заводы Южного Урала, был сожжен по прямому указу Пугачева, который немногим ранее сам сжег Белорецкий завод. Приказ этот был обусловлен тем, что теперь заводы, попадая в руки карательных войск, становились их опорными базами…

После подавления восстания встал вопрос о судьбе сожженного завода. Рассмотрев этот вопрос, бергколлегия, ведавшая тогда всем заводским делом России, как теперь говорят, вошла с предложением в Правительствующий Сенат о продаже завода частным лицам, так как от восстановления его казна понесет большие убытки. Никто вроде бы не сомневался в исходе дела, но неожиданно оно зашло в тупик,

Почему?

А потому, что «при подписании протокола о продаже частным лицам состоящего в пусте Оренбургской губернии Вознесенского медеплавильного завода действительный тайный советник и кавалер Гавриил Романович Державин объявил, что он на продажу помянутого завода не согласен и о том подаст свое мнение». Такая запись была сделана 2 сентября 1802 года в журнале Правительствующего Сената по первому департаменту.

Так вот это «Мнение», одна только вытяжка из которого составила у меня почти пятнадцать страниц машинописного текста, и есть вышеназванное неизданное произведение Державина.

В чем же суть этого «Мнения»?

Что смутило тайного советника и кавалера Гавриила Романовича Державина в решении бергколлегии о продаже завода?

Его смутил, во-первых, тот факт, что «завод сей лежит в Оренбургской губернии на том же самом кряже Уральских гор, где заведены и действуют с великим прибытком 130 казенных и частных металлических заводов; пространное местоположение оного, заключающее в себе земли и лесов в 2122 квадратных версты, окружается в недалеком расстоянии заводами Авзяно-Петровскими Губина, Воскресенским Пашкова и Преображенским Гусятникова, столь по своему изобилию и богатству в рудах и в других потребностях знаменитыми».

Но еще больше его смутило другое. То, что когда встал вопрос о продаже завода — потому что возобновление его, якобы, вызовет большие убытки, — «первая к торгу явилась ближняя тем рудникам и заводу заводчица Пашкова, возводя — оному цену с 89-ю отысканными рудниками и с ненайденными 448-ю до 16600 рублей, а после о том также через Сенат вошла в торг ближняя Пашковой заводчица Казицкая и наддала сверх первой 3400 рублей. При том поверенный Пашковой и еще объявил желание торговаться». Скоро цена возросла до 35200 рублей, Гавриил Романович Державин был не только первым поэтом своего времени, но и, как мы увидим из его «Мнения», дотошным и принципиальным чиновником. Впрочем, он всегда со свойственной ему прямотой и резкостью боролся со взяточничеством и лихоимством. Это не всегда нравилось его непосредственным начальникам, как не нравилась им и его независимость по отношению к вышестоящим. Как известно, его губернаторство в Тамбове закончилось отставкой и преданием суду, недолго удержался он и в должности секретаря Екатерины И, утверждавшей впоследствии, что Державин «не только грубил при докладах, но и бранился». Павел I подверг его опале «за непристойный ответ», Гавриил Романович Державин усмотрел в представлении бергколлегии хитрость, или, как он осторожно выразился, «обнаруживается одна умозрительность в расчетах бергколлегии». Но для того, чтобы доказать это, он вынужден был вникнуть в мельчайшие подробности дела, или, как оц сам писал, «то за нужное я почел войти во всю подробность сего небезважного дела и изобразить Правительствующему Сенату вкратце на благорассмотрение».

Державин рассмотрел вопрос в четырех аспектах: «ПЕРВОЕ, историческое сего завода происхождение, ВТОРОЕ, разноречие для осмотру его посланных чиновников и чиновников самых мест, управляющих сею частью, а из того ТРЕТЬЕ, замечания мои о невыгодности продать оный в частные руки, и, наконец, ЧЕТВЕРТОЕ, способы восстановить для пользы казенной».

Что же удалось выяснить Державину?

Как я уже говорил, в 1777 году Вознесенский завод был сожжен восставшими, и в 1777 году Сенат приказал бергколлегии «освидетельствовать наперед заводское место, леса, рудники и качество руды, и ежели будет прибыток, сделав смету, во что возобновление встанет и в какое время издержки окупятся, представить мнение».

Бергколлегия поручила это сделать существовавшей тогда Канцелярии Главного заводского правления, а та в свою очередь послала на далекий таежный завод обер-штенфелвалтера Аистова. Долго ли, коротко ли был на заводе Аистов, неизвестно, но бергколлегия получила от него такое донесение: «Строение сгнило, леса невыгодны, воды недостаточно, выплавка меди станет дороже продажной цены. И вообще от возобновления того завода пользы никакой не будет». И Аистов предлагал как можно скорее избавиться от него. Как? Да продать его в частные руки.

Но неужели такие уж дураки частные заводовладельцы, если наперегонки стремятся заполучить, и за немалые деньги, заведомо убыточный завод? Державин справедливо заметил тут неувязку. Скорее всего уральские заводчики крупно сунули Аистову в лапу.

Но так как в это время завод поступил в управление Уфимской казенной палаты, то бергколлегия поручила рассмотреть это дело ей.

Палата «через своего советника горных дел Ушакова, а потом и асессора Вонявина начала чинить осмотры и отыскивания вознесенских рудников».

Долго ли, коротко ли чинили они осмотры, опять-таки неизвестно, но надо полагать, что Ушаков и Вонявин тоже получили в лапу, потому что докладывали: «Хотя лесов и достаточно, но возка угля так затруднительна, места заводские на таких горах, косогорах и стремнинах, что наверх не только с возом, но и пешком с немалым трудом всходить должно». Державина не могло не возмутить такое наглое утверждение, и он пишет: «И это, невзирая на то, что сей завод углем действовал во время Сиверса 5, а во время казенное — 8, а всего 13 лет, и те же приписные крестьяне его свободно возили, почему и оказывается из того скользкое его Ушакова наблюдение».

Что же было дальше?

В то время, как посылаемые на завод чиновники один за другим докладывали о невыгодности восстановления завода, частные предприниматели грызлись между собой из-за него в цене. А тут еще поступила просьба о непродаже завода от бывшего поверенного графа Сиверса купца Гордиевского. Он брал на себя обязательство за небольшую ссуду из казны восстановить завод и утверждал, что он будет прибыточным. Тогда Сенат в 1787 году предписал разобраться в этом деле оренбургскому генерал-губернатору барону Игельстрому. Но, как пишет Державин, «означенный генерал-губернатор, не приступая к какому-либо оснавательному исследованию о том заводе, потребовал от той же Уфимской казенной палаты сведений, которая ему ответствовала то же, что от продажи не отступает».

«Бедный» Сенат уже не знал, что делать. Никому нельзя было верить. Ни на кого нельзя было положиться. В это время в Екатеринбурге (ныне Свердловск) была вновь организована так называемая Канцелярия Главного заводов правления. Может быть, в ней чиновники еще не успели развратиться? И Сенат предписал канцелярии, «дабы она через надежного обер-офицера опытами удостоверилась как о числе, так и о благонадежности всех рудников, этому заводу принадлежавших, равно о лесах и землях, о — состоянии заводского строения, чего возобновление его стоить будет, от меди будет ли прибыль и прочее».

Канцелярия Главного заводов правления отправила в бурзянские леса толкового горного специалиста Полозова. И через некоторое время с его слов в Сенат было доложено, что «Вознесенский завод в 1797 году осматривая и оказалось, строения хотя в великой ветхости, но лесов однако ж довольное количество, и руды, взятые с семи рудников, достаточного содержания».

Первого июня 1801 года после «точнейшего тех рудников расследования» он добавлял, «что из числа рудников, считавшихся принадлежавшими Вознесенскому заводу, Синзянский не есть выработан, как Уфимская палата выше писала, но еще он оказывает и большее изобилие руды, нежели в нем было. По сему и можно судить, не подработался ли кто из заводчиков под оный его отвод для вынутья руд в течение продолжительной его запустелости. А с прочих же рудников, хотя не со всех, но со многих употребленные расходы с прибылью вознаградятся».

Заключение Полозова дало Гавриилу Романовичу Державину возможность сделать окончательный вывод:

«Представленный бергколлегией расчет о выгодах по продаже сего завода от частного содержания едва ли может быть признан за основательный, как скоро справедливо и неоспоримо то, что ни один покупщик, когда особливо дело идет о столь знатном капитале, не захочет никакого приобретения с видимым себе убытком. Но в сем случае, если и согласиться на продажу онаго завода за даваемую ныне цену, и, как бергколлегия полагает, самую большую выплавку допустить только 550 пудов, то, основываясь на том же самом бергколлежском расчете, покупщик вместо прибыли должен ежегодно нести знатный убыток — по 7953 рубля… Итак, на точном соображении всего вышеизъясненного заключаю, чтоб присуждаемую ныне продажу Вознесенского завода остановить… Правительствующему Сенату предлагаю, не благоугодно ли будет поручить кому следует, чтоб избран был надежный и сведущий в горных делах чиновник, который бы с приданым ему нужным числом помощников, исследовал бы все вышепрописанные до сего завода относящиеся обстоятельства, представил прямо Сенату вместе с планом и расчетами о выгодах казенных от возобновления оного быть могущих.

Гавриил Державин.

Ноября 30 дня 1802 года».

По этому предложению Сенатом постановлено: «Данную 18 числа августа сего года резолюцию Всеподданнейшему Государю Императору доклада с испрашиванием Высочайшего повеления о продаже того завода оставить без исполнения».

Как видите, Гавриил Романович Державин сыграл исключительную роль в судьбе бывшего Вознесенского медеплавильного завода, затерянного в далеких и глухих бурзянских лесах. К тому же теперь мы имеем право говорить, что при написании либретто оперы «Рудокопы» Державин мог использовать и материалы этого южноуральского завода.

И еще одна любопытная деталь. В своем «Мнении», говоря о выгодах восстановления Вознесенского завода, Державин предусмотрел даже такой вопрос, как перспективы трудоустройства коренного населения края. Он писал:

«Что же касается до укрепления работ на Синзянском руднике и ему соседственных, то леса дубовые и березовые получать можно из дач башкирских, сии рудокопи окружающих, сходными ценами… Из чего заключить можно, что самые окружающие те места башкирцы охотно зимой к перевозке руд приступят, следовательно, и для них Вознесенский завод может быть великою выгодою, по елику хлебопашества они еще не имеют».

…В 1832 году завод, так и не восстановленный, был передан вместе с принадлежавшими ему лесами из ведения Уфимской казенной палаты во вновь учрежденное Министерство государственных имуществ. Местность стала называться казенной лесной дачей «Вознесенский бор». Границы «Вознесенского бора» простирались между реками Белой и Малым Иком от деревни Суюшево до нынешнего города Мелеуза.

Сейчас о Вознесенском заводе напоминают лишь остатки заводской плотины, разноцветные куски шлака в светлых струях речки Иргизлы да небольшая экспозиция в школьном краеведческом музее.