Не в свои сани не садись

Комментарии

Впервые опубликовано в журнале «Московитянин», 1853, № 5, март. В этом же году пьеса вышла отдельным изданием: «Не в свои сани не садись» в московской типографии В. Готье.

Раннее название комедии — «От добра добра не ищут» — зафиксировано в черновом автографе.

Первая редакция пьесы содержится в нижнем слое этого автографа (написанном карандашом и более светлыми чернилами). В результате поправок, существенно изменивших первоначальный текст комедии, появилась вторая ее редакция (верхний слой автографа), а третью, последнюю редакцию отражает писарская копия, также испещренная многочисленными авторскими поправками.

В композиционном плане первая редакция мало чем отличается от последнего текста, если не считать завязки комедии — объяснения причин приезда Вихорева в город. Она не сразу удалась драматургу, и он упорно, четыре раза, переделывал этот сюжетный узел.

В списке действующих лиц автографа нет Баранчевского, но в комедии он действует, правда под фамилией «Петренков». Вместо «Виктора Аркадьевича Вихорева» здесь назвав «Федор Федорович Ганц — проезжий офицер». Значится также «Антоновна — ключница Русакова», но отсутствует «Степан — слуга Вихорева». Действие должно было происходить в «уездном городе Малинове», хотя на страницах рукописи встречается уже название «Черемухин». В первой и второй редакциях видны поиски автором фамилий Вихорева и Баранчевского. «Федор Федорович Ганц» переименовывается в «Ф. Ф. Вольфова», потом в «Ф. Ф. Лихарева» и только в последней редакции он стал «Виктором Аркадьевичем Вихоревым».

Сохранившиеся рукописи свидетельствуют о кропотливой, тщательной работе драматурга над художественной формой произведения.

Впервые о «новой комедии» и своем обещании «доставить» ее ранее сентября 1852 г. Островский сообщил М. П. Погодину 15 мая 1852 г. 5 июня он писал тому же адресату: «Я сам сижу за работой пока прилежно, а дальше, что бог даст». В начале августа 1852 г. Островский просил Погодина: «Пришлите мне какого-нибудь переписчика. Если я сам стану переписывать, то кончу не ближе будущего нового года; во 1-х, потому что 50 листов, а во 2-х, потому что я буду по часу думать над каждой строкой, нельзя ли ее как поправить. Это уж моя страсть».

В конце августа Островский с удовлетворением уведомлял Погодина: «Бог мне помог написать хорошую комедию; но Вам я ее прочту только тогда, когда совершенно отделаю. Я дней 5 посижу дома и займусь ей…». В начале сентября драматург продолжал еще усиленно трудиться над пьесой. «Я должен еще дня три заняться своей комедией, — извещал он Погодина, — и прежде совершенной отделки ее не хочу к Вам являться, да и не могу, потому что болен».

В сентябре 1852 г. пьеса в основном была завершена, так как 6 октября состоялось ее чтение автором. «Прослушал его комедию. Хорошие портреты, но все нет crescendo драматического», — записал в своем дневнике Погодин. Однако и в октябре и в ноябре автор, по-видимому, продолжал еще отделывать пьесу. Только в середине ноября Островский написал Ф. А. Бурдину: «Новую комедию я кончил и на днях отправляю в Петербург». 19 ноября, послав пьесу в театральную цензуру, Островский просил Погодина: «Если можно, то замолвите о ней словечко кому следует. Против нее, как мне известно, уже начинаются интриги».

В конце декабря пьеса была затребована в Петербург к директору императорских театров А. М. Гедеонову. Встревоженный Островский вновь просил Погодина: «Михайло Петрович, похлопочите еще раз за меня, напишите к Гедеонову сыну, чтобы он походатайствовал у отца, чем Вы меня обяжете очень много». На письмо Погодина С. А. Гедеонов ответил 5 января 1853 г.: «О пьесе „Не в свои сани не садись“ я узнал, что запрещена не будет».

Островский внимательно следил за появлением первой публикации пьесы. При выходе в свет в марте 1853 г. «Москвитянина» писатель сразу обратил внимание на неудовлетворительное качество набора. «При отдельном издании, — писал он Погодину, — надобно будет приложить листок опечаток, которых много. Вы распорядитесь, а я займусь этим». В отдельном издании комедии многие опечатки были исправлены, но далеко не все, чем и объясняется большое количество поправок, внесенных в текст настоящего издания.

Узнав в мае 1853 г. о том, что К. А. Зедергольм — московский лютеранский пастор, переводчик, автор учебников латинского и немецкого языков — собирается переводить «Не в свои сани не садись» на немецкий язык для постановки в Берлинском театре (перевод пьесы вместе с рисунками декораций был сделан) Островский написал к своей комедии интересный подробный комментарий с характеристиками действующих лиц (Русакова, Авдотьи Максимовны, Бородкина, Маломальского и других), описанием обстановки действия, декораций и реквизита.

14 января 1853 г., в бенефис актрисы Л. П. Никулиной-Косицкой, на сцене московского Большого театра состоялась премьера комедии. «Не в свои сани не садись» была первым произведением Островского, сыгранным в театре. О дне, когда его пьесы дойдут наконец до зрителя, драматург мечтал шесть лет. Потрясающее впечатление, произведенное комедией на сцене, давало автору все основания считать 14 января 1853 г. днем своего сценического рождения.

«Я счастлив, моя пьеса сыграна», — писал.

«В бенефис Л. П. Косицкой, 14 января 1853 г., — вспоминал Островский впоследствии, — я испытал первые авторские тревоги и первый успех. Шла моя комедия «Не в свои сани не садись»; она первая из всех моих пьес удостоилась попасть на театральные подмостки».

Блистательная первая постановка определила последующую сценическую судьбу пе только данной комедии, но и других пьес Островского.

Роли в первом спектакле исполняли: Русакова — П. М. Садовский, Авдотьи Максимовны — Л. П. Никулина-Косицкая, Арины Федотовны — С. П. Акимова, Маломальского — П. Г. Степанов, Анны Антоновны — А. П. Сабурова, Бородкина — С. В. Васильев, Вихорева — С. В. Шумский, Баранчевского — К. П. Колосов, Степана — А. А. Кремнев, Полового — Е. А. Матвеев.

Успех в Москве побудил театральное начальство поставить пьесу и в Петербурге. Драматург сам принимал участие в постановке комедии на сцене Александрийского театра.

Первое представление состоялось 19 февраля 1853 г. при следующем составе исполнителей: Русаков — П. Г. Григорьев, Авдотья Максимовна — А. М. Читау, Арина Федотовна — П. И. Орлова, Маломальский — А. Е. Мартынов, Анна Антоновна — П. И. Громова, Бородкин — Ф. А. Бурдин, Вихорев — С. Я. Марковецкий, Баранчевский — П. А. Каратыгин (Каратыгин 2-й), Степан — Л. П. Фалеев, Половой — А. А. Рассказов.

После столичных премьер восторженная молва о комедии пошла по всей литературной России.

«„Не в свои сани не садись“ действительно превосходная комедия, — писал И. С. Тургеневу В. П. Боткин 17 февраля 1853 г. из Москвы. — Я видел ее три раза — и каждый раз не выходил из театра без слезы на глазах <…> Актеры стоят вполне в уровень с автором; более артистической игры я не видал нигде; правда, натура, жизнь — так и охватывают <…> Театр — вот уже 9-е представление — каждый раз полон, шумит, смеется, плачет, хлопает…» В письме от 24 февраля 1853 г. Тургенев просил П. В. Анненкова: «Скажите мне Ваше мнение о новой комедии Островского — Боткин ее чрезвычайно хвалит». Анненков ответил Тургеневу, что комедия «имела огромный успех в обеих столицах — и совершенно заслуженный. В ней нет почти ничего. Не широка она и не глубока она, а только умна». Вскоре Тургенев поделился с Анненковым собственным впечатлением от пьесы: «Комедию Островского прочел нам на днях М. С. Щепкин <…> Прочел ее он отлично, и впечатление она произвела большое — но у меня все из головы не выходил „Père de famille“ и другие драмы Дидеро — с сильной начинкой естественности и морали — я не думаю, чтобы эта дорога вела к истинному художеству. У Островского нет сентиментальности, которая терзает Вас у Дидро — но сентиментальность, слава богу, кажется навсегда умерла. Словом — пиэса чрезвычайно умна, показывает в авторе замечательный драматический талант…».

Об успехе комедии в Москве и Петербурге сообщил Тургеневу в это же время и Е. М. Феоктистов, упомянув при этом, что он получил письма от П. Н. Кудрявцева и А. Д. Галахова, которые «не очень-то довольны ею в художественном отношении…». 11 марта Тургеневу писал из Абрамцева И. С. Аксаков: «…впечатление, производимое этою пиэсою на сцене, не только силою своею побеждает все предубеждения, но едва ли с каким-либо прежде испытанным впечатлением сравниться может. Вполне понятна эта пиэса только в театре…».

В письме к А. Д, Блудовой от 4 марта 1853 г. высокую оценку пьесе дал А. С. Хомяков:

«…Москва нынешний год не без литературных новостей. Я говорю о замечательной драме „Не в свои сани не садись“. Успех огромный и вполне заслуженный. Жаль только, в сцене на постоялом дворе нет этого развития и этой постепенности, которые должны были дать полноту художественному творению. Автор забыл, что купеческая дочь представляет ее благородному жениху капитал во сто тысяч и что он не может и не должен вдруг терять надежду на аферу. Как бы то ни было, драма все-таки очень хороша и Островский оправдывает надежды, которые подал первыми своими произведениями».

О триумфе драматурга на первых представлениях пьесы вспоминали многие современники Островского.

«С появлением на сцене комедии Островского „Не в свои сан и не садись“, — писал И. Ф. Горбунов, — на московской сцене начинается новая эра. Я был на первом представлении этой комедии. Она была дана в бенефис Косицкой. Взвился занавес, и со сцены послышались новые слова, новый язык, до того не слыханный со сцены <…> Посреди глубокой тишины публика прослушала первый акт и восторженно, по нескольку раз, вызывала исполнителей. В коридорах, фойе, в буфете пошли толки о пьесе. Восторгу не было конца <…> Восторженный ментор наш Андрей Андреевич (учитель словесности. — Э. Е.) обтер выступившие на глазах его слезы и произнес: — „Это — не игра. Это — священнодействие! Поздравляю вас, молодые люди, вам много предстоит в жизни художественных наслаждений. Талант у автора изумительный. Он сразу встал плечо-о-плечо с Гоголем.“

Под бурю аплодисментов, без апломба, застенчивый, как девушка, в директорской ложе показался автор и низко поклонился приветствовавшей его публике». С. В. Максимов также вспоминал о том, как «по настойчивому требованию публики в директорской ложе появился и сам главный виновник и руководитель небывалого торжества. Он предстал зардевшимся, как красная девушка, с потупленным взором».

Высокие художественные достоинства пьесы отметил в своем дневнике драматург Д. В. Аверкиев: «„Не в свои сани не садись“ является мне самой совершенной из пьес Островского по необыкновенно тщательной отделке подробностей, по их уместности и мерности».

Значение сценического дебюта Островского в истории русской драматургии глубоко оценил М. П. Садовский: «…счастлива была русская сцена, в жизни которой наступила новая эра: правда, — глубокая народная правда, пришла на смену чужеземной лжи, и неподкрашенная простота заставила потускнеть мишурные блестки вычурности. Счастлива была публика, впервые услышавшая с театральных подмостков настоящую, неподдельную русскую речь и увидавшая реальную картину жизни обыкновенных людей. Счастливы были актеры: гением драматурга перенесенные в новую здоровую атмосферу, они сразу почувствовали себя свободными от тисков сухой, часто фальшивой, театральной условности; новое откровение наполнило их души сознанием, что свойственное их талантам стремление к естественности перестало быть платоническим и что наступило время, когда на сцене можно не только играть, но к жить…» П. Д. Боборыкин в своих мемуарах писал: «Никогда еще перед тем я не испытывал того особенного восхищения, какое дает общий лад игры, где перед вами сама жизнь. И это было в „Не в свои сани не садись“ больше, чем в „Ревизоре“ и в „Горе от ума“ <…> Такого трио, как три купца в первом акте комедии Островского (первой по счету попавшей на сцену), как Садовский (Русаков), С. Васильев (Бородкин) и Степанов (Маломальский), больше уже не бывало. По крайней мере мне за все сорок с лишним лет не приводилось видеть. Старуха Сабурова (жена трактирщика) и Косицкая (Авдотья Максимовна) дышали бытовой правдой: первая с прибавкой тонкого комизма, вторая — с чисто народным лиризмом». О «бытовой фигуре» Русакова Боборыкин заметил, что она «появилась решительно в первый раз, и создание ее было делом совершенно нового понимания русского быта, новой полосы интереса к тому, что раньше не считалось достойным художественной наблюдательности». Роль Вихорева, по мнению мемуариста, «несложная по авторскому замыслу и тону выполнения», выходила у актера С. В. Шуйского «с тем чувством меры, которая еще более помогала удивительному ансамблю этой, по времени первой на московской сцене, комедии создателя нашего бытового театра».

«„…Не в свои сани не садись“ заслужила успех блистательный, — писал рецензент „Московских ведомостей“. — После бенефиса г-жи Никулиной-Косицкой, в который впервые дана была эта пьеса, было уже четыре представления, и каждый раз театр наполнялся сверху донизу, и каждый раз публика вызывала автора <…> На сцене пьеса идет превосходно. Каждый актер на своем месте и играет прекрасно. Первое место бесспорно принадлежит здесь г. Васильеву».

Тертий Филиппов — один из близких в ту пору к автору лиц — считал день «14 января текущего года днем памятным в летописях Московского театра», так как первое представление комедии «достойно вознаградило г. Островского за его труд, а московскую труппу покрыло новой славой, обнаружив в ней огромные средства, доселе не приведенные в известность». Садовский в роли Максима Федотовича «был так хорош; как мы и ожидали», — писал Филиппов. Говоря об игре Васильева (купец Бородкин), он отметил, что актер превзошел все надежды: «…мы увидели, что он попал в тон роли, что следовательно он ее живо понял <…> Последняя сцена, когда он заступается за Дуню перед Максимом Федотовичем и настаивает, чтоб он отдал ее за него, как обещал, сыграна бесподобно. Одним словом, после представления этой комедии г. Васильев мгновенно вырос в нашем, надеемся, — что и в общем мнении». Степанов (трактирщик Маломальский), по мнению Филиппова, «одной своей костюмировкой вызвал бы громкие рукоплескания, если б даже не сказал ни слова». Однако критик счел нужным заметить, что сам Островский в чтении «давал этому лицу иную дикцию и вообще делал его суровее».

Артист Шуйский (Вихорев) не удовлетворил строгому вкусу критика, так как и «наружным видом своим и костюмом не отвечал тому представлению, которое выносит из пьесы читатель. Приемы Вихорева должны быть солиднее и несколько медленнее, в дикции более важности и уверенности в своем достоинстве». Зато Никулина-Косицкая, по его убеждению, была превосходна. Правда, критик отметил, что главным недостатком в игре ее «была излишняя слезливость, которая сообщала ее дикции однообразие, вредное для роли Мы считаем высоко драматическими местами в роли г-жи Никулиной, когда она обращается с воплем к Бородкину: „…да не пой ты, не терзай ты мое сердце“, и в особенности несколько мгновений из последней сцены <…> В заключение хотелось бы крикнуть: „Всех! всех!“».

Не менее восторженно вспоминали очевидцы о первой постановке комедии в Петербурге. Автор «Хроники петербургских театров» А. И. Вольф даже сравнивал значение первой постановки «Саней» на Александрийской сцене 19 февраля 1853 г. с днем 19 февраля 1861 г. в истории русского народа: «…с этого дня риторика, фальшь, галломания начали понемногу исчезать из русской драмы. Действующие лица заговорили на сцене тем самым языком, каким они действительно говорят в жизни. Целый новый мир начал открываться для зрителей». Друг Островского артист Бурдин писал: «Комедия имела громадный успех. На второе представление приехал государь (Николай I. — Э. Е.). Начальство трепетало… Посмотрев комедию, государь остался отменно доволен и соизволил так выразиться: „Очень мало пьес, которые бы мне доставляли такое удовольствие, как эта. Ce n'est pas une pièce? c'est une leçon“. В следующее же представление опять приехал смотреть пьесу и привез с собой всю августейшую семью <…> а между тем усердные чиновники в то же время держали автора А. Н. Островского под надзором полиции за его комедию „Свои люди — сочтемся“». В других воспоминаниях Бурдин отметил: «На эту комедию нельзя было достать билетов ни в Москве, ни в Петербурге, пьеса прошла сотни раз, а автор не получил за нее ни копейки. Она была дана в бенефис Косицкой, а по авторскому положению того времени пьесы, шедшие в бенефис, делались достоянием дирекции бесплатно».

Развернутую рецензию М. В. Авдеева на петербургский спектакль поместил «Современник». «… Незадолго до масленицы, — писал автор рецензии, — тихо, без шуму, впрочем, не без ожидания со стороны предуведомленных слухами любителей, появилась пьеса, наделавшая шуму аплодисментами, ею возбужденными, замечательнейшая пьеса, которая займет важное место в ряду современных произведений литературных вообще и драматических в особенности. Я говорю о трехактной комедии г. Островского „Не в свои сани не садись“». Характеризуя героев пьесы и их исполнителей на сцене, Авдеев отметил, что Дуня «изображена просто, верно и тепло», так же хорошо задуманы и выполнены: «…ничтожный, промотавшийся Вихорев <…> сестра Русакова и Маломальская…». По мнению критика, пошлость Вихорева не мешало бы «очертить еще посильнее; но, может быть, игра г. Марковецкого, который был недостаточно самодоволен, ослабила это лицо». Внешность Маломальского, «решительно лишенного способности выражаться сколько-нибудь толковым образом, — по мнению Авдеева, — чрезвычайно верна и тонко подмечена». Менее выдержанными казались критику характеры Бородкина и Русакова, так как мягкость и благонравность первого в начале пьесы но позволяли зрителю «ожидать от него смелого и благородного порыва», а второй — «много резонерствует». «Вообще, — писал рецензент, — пьеса была разыграна очень хорошо: заметна была симпатия исполнителей к пьесе <…> Это сочувствие артистов и оценка ими произведений, на которых лежит печать таланта, весьма отрадны, особенно на петербургской сцене, на которой замечательнейшие артисты не так серьезно смотрят на свои роли и отчетливое понимание их характеров, как артисты московские».

Критик Р. М. Зотов, передавая содержание пьесы, писал: «Покуда рецензент рассуждает о правилах искусства и изяществе, он еще руководствуется холодным рассудком. Но где сердце тронуто, там нет беспристрастия. Душевно благодарим автора за эту отрадную минуту слез; все пьесы на ходулях не производили их никогда. Весь театр плакал, и лучшей рецензии мы не знаем…». «Г-н Островский не искал резких аффектов, — писал о комедии рецензент „Санктпетербургских ведомостей“, — он взял свою комедию из обыкновенной жизни и старался быть верным действительности <…> Прежде всего поражает в ней контраст внешней обстановки с внутренним содержанием: обстановка смешит, содержание трогает». Завязку и развязку комедии рецензент находил несколько непоследовательными и нелогичными. Лишней представлялась ему и фигура Баранчевского. «Что касается до исполнения комедии нашими артистами, — продолжал рецензент. — то оно во многих отношениях нас порадовало. Особенно благодарны мы г-же Читау, обнаружившей в роли Дуни большое дарование. Эта роль разом выдвинула ее на первый план». Отметил рецензент и игру Бурдина, исполнившего роль Бородкина «с замечательным искусством». С этой рецензией солидаризировался в своем отзыве и критик журнала «Пантеон» (вероятно, Ф. А. Кони). «Появление комедии г. Островского было для нас истинным праздником; мы наслаждались ею, как наслаждается человек при встрече с давно жданным другом <…> Создать роль Дуни на сцене было так же трудно, как написать ее, а г-жа Читау исполнила ее так, что автор не может желать лучше артистки на эту трудную роль <…> Г-н Бурдин заслуживает также полную нашу благодарность за роль Бородкина; он с большим художественным тактом воспользовался всеми ее выгодами, показал много чувства, смешил и трогал. Язык пьесы передает он мастерски. Побольше бы таких пьес и исполнений».

Один из современников, говоря о первом представлении пьесы, отметил важную особенность постановки: «Когда впервые появилась на сцене его комедия „Не в свои сани не садись“, публика была не только поражена, она была ошеломлена этою простотою, этою фотографическою типичностью изображения. Появление Островского составило эпоху, эпоху реализма на сцене <…> В пьесе „Не в свои сани“ впервые появилась героиня на сцену в ситцевом платье и гладкой прическе: до тех пор кисея, шелк и французская прическа были обязательными принадлежностями главных ролей».

Среди актеров, позднее выступавших в этой пьесе, Островский особо выделял П А. Стрепетову, оказавшуюся наряду с Л. П. Никулиной-Косицкой, на которую, по воспоминаниям современников, «вся Москва бегала смотреть», лучшей исполнительницей роли Авдотьи Максимовны.

В ноябре 1853 г. Островский сам сыграл в любительском спектакле в доме С. А. Пановой в Москве роль Маломальского.

Драматург называл «Не в свои сани не садись» «лучшей своей пьесой», «имевшей наибольший успех».

В трактовке идейной направленности пьесы сразу же наметились разные мнения. На страницах прессы развернулась острая полемика между демократической журналистикой и критиками самых разных направлений: славянофильского, либерально-эстетического, ультразападнического. Большинство рецензентов и критиков сходились, впрочем, в высокой оценке художественных достоинств пьесы и в признании за автором высокого драматического дарования.

«В репертуаре оригинальных русских пьес последнего времени, — писал критик „Отечественных записок“ Кудрявцев, — новой комедии г. Островского бесспорно принадлежит первое место. На русской сцене обеих столиц она имела решительный успех Теперь, когда она предана публичности, то есть появилась в печати, мы можем говорить о ней не только как о произведении сценическом, но и литературном <…> Новое драматическое произведение г. Островского также отличается необыкновенною простотою поэтической основы. Искусство автора состояло не в том, чтоб прикрасить данный простой материал и придать ему мнимое разнообразие выдумками своего изобретения, но в том, чтоб облечь его в художественную форму, то есть обставить его живыми лицами, мотивировать действие самою природою созданных характеров и провести его, согласно с поэтическою истиною, через все положения, требуемые драматическим развитием: и мы находим, что, где только автор был верен чисто художественным требованиям, там везде почти он достиг своей цели…». Характеризуя далее действующих лиц пьесы, критик писал: «…откуда ни подойти к Русакову, отовсюду виден „человек“. В упрек ему, как характеру, можно сказать разве одно, что он слишком идеален…» Идеальным представлялся Кудрявцеву и Бородкин. Относительно Вихорева критик писал: «…не видно, чем бы Вихорев новой пьесы отличался от других подобных ему, или что внесено с ним в литературу нового». Баранчевского и жену трактирщика Кудрявцев, как и другие критики, считал лишними в пьесе. Основную идею пьесы Кудрявцев сформулировал как идею «нравственного превосходства необразованного быта над… над образованным? Странно сказать, но по комедии выходит так».

В заключение критик отметил, что, с одной стороны, он не хотел бы ставить в вину автору ложных толков, которые может возбудить его пьеса, но, с другой, не считал за лишнее «обратить его внимание на это обстоятельство».

Многие положения, высказанные Кудрявцевым, оспорил И. И. Панаев, считавший, что Вихорев — лицо, верное действительности. «Мысль новой его комедии, — писал Панаев, — выступает ярко и рельефно. В ней люди грубые, простые, необразованные, но с душой и с прямым здравым смыслом, поставлены рядом с людьми полуобразованными <…> Автор очень ловко воспользовался этим контрастом. Простые и грубые люди — этот Русаков и Бородкин являются у него чуть не гомерическими героями в сравнении с образованным г. Вихоревым <…> Русаков и Бородкин вовсе не подняты на ходули, вовсе не преувеличены, как думают некоторые. Это — живые лица, взятые из жизни, без всяких прикрас, — в особенности Бородкин. Они кажутся только героями в столкновении с таким лицом, каков г. Вихорев».

Через год, в мае 1854 г., в «Современнике» появилась рецензия Н. Г. Чернышевского на пьесу «Бедность не порок», в которой и комедия «Не в свои сани не садись» подверглась суровой оценке, поскольку критик уловил в этих пьесах стремление к некоторой идеализации патриархальных устоев. «В этой комедии, — писал Чернышевский, — ясно и резко было сказано: полуобразованность хуже невежества, но не прибавлено, что лучше и той и другого: истинная образованность. Вообще, эта комедия как бы служила переходным звеном между „Своими людьми“ и „Бедность не порок“ <…> В „Не в свои сани не садись“ представитель (мнимо) русских по преимуществу понятий назывался уже Русаковым, представитель верности старинным обычаям — Бородкиным, представитель модной пустоты и ветрогонства — Вихоревым <…> В двух своих последних произведениях г. Островский впал в приторное прикрашиванье того, что не может и не должно быть прикрашиваемо. Произведения вышли слабые и фальшивые».

Рецензия Чернышевского вызвала бурный протест критиков славянофильского и либерально-эстетического направлений. «Современник» обвинялся в противоречивости критических оценок, а последняя статья — в резкости и опрометчивости суждений. Чернышевский в статье «Об искренности в критике» отвел эти нападки критики, убедительно аргументировав последовательность позиции своего журнала. Вскоре в полемику включился Ап. Григорьев, писавший в «Москвитянине»: «Комедия „Не в свои сани не садись“ своим огромным сценическим успехом опять ошеломила критику. Долго не решалась она высказать своего негодования на существование Русакова и Бородкина и только в недавнее время объявила комедию слабою, лица Бородкина и Русакова невозможными <…> Так говорила критика в том же самом журнале, где хвалилась как нельзя больше комедия „Не в свои сани не садись…“». В позднейшем своем отзыве Ап. Григорьев ставил под сомнение критическую направленность пьесы: «В комедии „Не в свои сани не садись“ — никакими рассуждениями вы не добьетесь от массы ни понимания вреда от самодурства почтенного Максима Федотыча Русакова, ни сочувствия к чему-либо иному, кроме как к положению того же Русакова, к простой и глубокой любви Бородкина и к жестокому положению бедной девушки, увлеченной простотой своей любящей души — да советами протестантки тетушки».

Новая волна полемики вокруг этой пьесы поднялась в критике в 1859 г. в связи с выходом в свет первого Собрания сочинений Островского. В «Отечественных записках» критик под инициалами Н. Н. писал, что автор своею комедией хотел «указать на преимущества патриархального быта пред бытом цивилизованным» и что для выполнения этой задачи он «выбрал изо всего русского купечества отдельные черты и черточки, чтоб составилась из них светлая, но зато абстрактная личность Русакова, которую и ставит он в противоположность с пошлою личностью Вихорева <…> Только отдельные сцены тут прекрасны; в общем же нет цельности и строя; в ходе действия нет естественности; натяжки на каждом шагу; характеры исполнены несообразностей. Идеальные личности Русакова, Дуни, Бородкина были бы хороши, если б только уничтожить их идеальность; Баранчевский совершенно лишний в пьесе, Вихорев искусствен и бесцветен; личности: Маломальского, жены его Анны Антоновны и дуниной тетки Арины Федотовны, превосходны».

С язвительной иронией писал о героях комедии и критик «Атенея» Н. П. Некрасов, находивший, что в пьесе очень силен «дидактический элемент». «Маломальский один, действительно, лицо комическое и довольно оригинальное. Бородкин — это чудный герой в поддевке для нашей православной драмы. Какая покорность! Какая добрая душа у него! Одно слово: голубь!». Иного мнения придерживался А. В. Дружинин. «Написанная прежним превосходным языком, — писал критик, — простая и незамысловатая по интриге, исполненная жизни и драматических положений, новая комедия была прежде всего писана для сцены и до сих пор остается одной из любимейших пьес в русском репертуаре…». Беря под защиту комедию от критиков крайне «западнических» взглядов, Дружинин так объяснял смысл пьесы: «…замысел Русакова и Бородкина, честных русских людей, был новой ступенью правдивого сознания <…> симпатические и положительные стороны русского купеческого быта представляли свою завлекательную сторону для комика…» Дружинин не сомневался в том, что «изучение светлых сторон данной жизни для Островского не могло перейти в розовый цвет, односторонность или идилличность. Для этого наш автор был слишком поэтом, — утверждал критик, — то есть человеком по преимуществу зорким. Он мог иногда не доканчивать своих изображений, иногда не доходить до ясного воплощения своих замыслов (как, например, в Бородкине), но до сладкой идиллии, конечно, ему нельзя было унизиться».

Объясняя причины резких, прямо противоположных суждений о творчестве драматурга вообще и о данной пьесе в частности, Н. А. Добролюбов писал, что Островского «хотели непременно сделать представителем известного рода убеждений и затем карали за неверность этим убеждениям или возвышали за укрепление в них, и наоборот. Все признали в Островском замечательный талант и вследствие того всем критикам хотелось видеть в нем поборника и проводника тех убеждений, которыми сами они были проникнуты. Людям с славянофильским оттенком очень понравилось, что он хорошо изображает русский быт <…> Островский действительно подал славянофилам много поводов считать его „своим“, а они воспользовались этим так неумеренно, что дали противной партии весьма основательный повод считать его врагом европейского образования и писателем ретроградного направления. Но, в сущности, Островский никогда не был ни тем, ни другим, по крайней мере в своих произведениях».

Находя Русакова лучшим представителем старых начал жизни, критик в то же время подчеркивал, что он «случайное исключение, и зато первый ничтожный случай разрушает все добро, которое в его семействе было следствием его личных достоинств». Заключение, к которому пришел Добролюбов, было следующим: «…комедиею „Не в свои сани не садись“ Островский — намеренно или не намеренно, или даже против воли, — показал нам, что пока существуют самодурные условия в самой основе жизни, до тех пор самые добрые и благородные личности ничего хорошего не в состояний сделать, до тех пор благосостояние семейства и даже целого общества — непрочно и ничем не обеспечено даже от самых пустых случайностей».

При жизни Островского в Москве, в Малом театре, пьеса прошла 76 раз, в Петербурге, в Александрийском театре, — 94 раза (последний спектакль в Москве состоялся 1 июня 1877 г., в Петербурге 27 октября 1885 г.).

Комедия «Не в свои сани не садись» не сходила со сцены русских театров и после смерти драматурга. 14 января 1903 г. в московском Малом театре состоялся юбилейный спектакль в память 50-летия первой постановки комедии. Перед началом спектакля Михаил Провыч Садовский произнес речь, в которой определил большое значение сценического дебюта Островского: «Мы, русские актеры, и вы, русская публика, пришли сюда праздновать 50-летие того знаменательного дня, когда силою своего огромного таланта Островский вызвал искусство к новой жизни. Сознáем же всю важность, все великое значение этой заслуги перед русским обществом и преклонимся с глубоким уважением перед памятью великого преобразователя нашей сцены!».

Роли в юбилейном спектакле исполняли: Русакова — К. Н. Рыбаков, Авдотьи Максимовны — Е. М. Садовская (Садовская 2-я), Арины Федотовны — О. О. Садовская, Маломальского — М. П. Садовский, Анны Антоновны — Н. А. Никулина, Бородкина — Н. К. Яковлев, Вихорева — И. А. Рыжов, Баранчевского — A. Ф. Федотов, Степана — П. Е. Греков, Полового — С. И. Яковлев. В юбилейном спектакле Александрийского театра приняли участие такие выдающиеся актеры, как К. А. Варламов — Русаков, B. Н. Давыдов — Маломальский, В. П. Далматов — Вихорев, и другие.

Э. Л. Ефременко