Не вернуться назад...

1. Семья

рошло две недели, как Наталья Михайловна отчиталась о выполнении задания и поселилась в этой гостинице. Обещали позвонить или вызвать и сказать, что ей дальше делать. Но до сих пор не вызывали и не звонили, хотя человек, который встречал ее на вокзале, заверил, что о ней помнят и обязательно вызовут. Правда, устроилась она неплохо, получила талоны на питание, приличный номер, в который иногда подавали даже горячую воду. Уже два раза побывала в театре, ходила в музей, в кино. Днем выходила в город, на часик-полтора. Шла несколько кварталов вдоль широкой улицы, шумной и многолюдной в мирное время, сейчас какой-то угрюмо-суровой, холодной и неуютной. По пути заходила иногда в магазины, просто так посмотреть: покупать ей ничего не нужно, да и продавалось там почти все по карточкам. На улице и в магазинах людей было мало. Все куда-то спешили по делам, были сдержанны и озабочены.

Наталья Михайловна возвращалась к себе в номер, обедала, а затем садилась в глубокое кресло и, подобрав ноги, продолжала вязать или читать. Все время думала о школе, где работала до войны, о своих учениках, о родственниках, которых разбросала война, но чаще всего о сыне и муже. От сына получила недавно сразу два письма. В тот день, когда на вокзале ее встретил Василий Дмитриевич, он тут же вручил ей эти два дорогих треугольничка. Она их перечитывала по нескольку раз в день. Женя писал, что все у него нормально, воюет с врагом у стен города Ленина. Но на фронте все может быть каждую минуту. Пока шли письма… Но об этом не нужно думать… Она никак не могла представить сына солдатом. Всякий раз, когда думала о нем, Женя вставал перед ней школьником, еще мальчишкой, таким, каким он был, когда началась война, когда они вдвоем в первый день войны уехали с границы в Саратовскую область, где он ходил в десятый класс и откуда добровольно ушел на фронт.

Долгое время не знала о муже. Вспоминала то памятное утро, когда он прискакал домой на лошади с границы, где уже шел бой, посадил ее и сына в кузов переполненного грузовика, который уходил с эвакуированными в тыл. Грузовик тронулся, а Степан остался стоять на месте, грустный и озабоченный, и все махал им рукой, пока машина не скрылась за поворотом. Так он и стоял всегда у нее перед глазами, в ладно пригнанном летнем обмундировании, со шпалой в петлице и в слегка надвинутой на лоб зеленой фуражке. О его судьбе тогда ничего не знали и в Москве…

После второго ранения я некоторое время работал в Москве и был причастен к делу, о котором пойдет речь. В один из февральских дней по указанию руководства я позвонил в гостиницу и попросил Наталью Михайловну приехать в бюро пропусков.

Вдвоем мы поднялись в кабинет начальника отдела, с которым она была уже знакома по предыдущему заданию.

Подполковник, расспросив ее о здоровье и настроении, задал вопрос, ради которого, собственно, ее пригласили сюда.

— Как вы смотрите на то, если вам снова отправиться на Украину, с новым заданием. Если требуется подумать, подумайте день-два.

Наталья Михайловна улыбнулась.

— Что ж тут думать. Две недели я только и делала, что думала. Я согласна выполнить любое задание, только просила бы решить этот вопрос побыстрее. Невмоготу сидеть сложа руки в такое время.

Подполковник пропустил Наталью Михайловну вперед, и она первая вошла в кабинет. Навстречу ей поднялся из-за массивного письменного стола генерал. Это был, как отметила про себя Наталья Михайловна, довольно интересный мужчина. Выше среднего роста, стройный, густые черные с редкой паутиной седины волосы зачесаны назад. Военная форма — китель и брюки с лампасами в сапоги — была ему к лицу. На вид ему можно было дать не больше сорока лет, хотя лицо было усталым с припухшими глазами и резко обозначившимися мешками под ними.

После приветствия и обычных вопросов о здоровье и самочувствии генерал сказал:

— Наталья Михайловна, дела не позволили мне встретиться и поговорить с вами сразу после вашего возвращения. Надеюсь, вы не в обиде на меня. Мне доложили о вашей успешной поездке, о выполнении задания. Благодарю вас. Мне очень приятно поздравить вас с награждением орденом «Знак Почета».

Генерал вышел из-за стола и крепко пожал руку Наталье Михайловне. Угощая присутствующих чаем с галетами, генерал попросил Наталью Михайловну доложить, о задании, которое она выполняла при поездке на Украину.

Наталья Михайловна рассказала, что при поездке в тыл немецко-фашистских войск перед ней была поставлена задача — разведать безопасность продвижения по захваченным гитлеровцами районам правобережной Украины, возможности проживания и работы группы разведчиков с рацией в оккупированном Киеве.

— Имея специальный пропуск, можно без осложнений проехать поездом по железной дороге с любой станции в сторону Киева и провезти с собой небольшой багаж. Наиболее удобно проехать поездом семьей с домашними вещами. Это не вызывает подозрений и дает возможность провезти в вещах рацию и питание к ней. В самом Киеве при наличии связей и средств также можно устроиться на жительство и получить работу.

— Хорошо. Каковы ваши личные возможности в Киеве в этом плане, Наталья Михайловна?

Я родилась в Киеве, у меня там родственники, две тетки. Обе работают в театре и часто выезжают на гастроли. Кроме того, в Киеве под присмотром соседа осталась квартира моего двоюродного брата, который эвакуировался в Уфу.

— А как документы, с которыми вы ездили в Киев?

— Документы надежные, они подтверждают мое «знатное» происхождение. При проверке они производили на проверяющих неплохое впечатление и не вызывали подозрений.

— Ну, хорошо, Наталья Михайловна, мы хотим поручить вам сложное и ответственное задание — поехать еще раз в Киев на длительный срок, и не одной, а в составе группы. Каково будет ваше мнение? Если вы не готовы ответить, можно подумать.

Наталья Михайловна встала.

— Я согласна и готова отправиться хоть сейчас.

— Вот и хорошо. На подготовку вам потребуется около месяца. Желаю вам, Наталья Михайловна, и вашим спутникам удачи.

В состав группы вошли, кроме Натальи Михайловны Луцкой, еще двое: старшим ехал Василий Тимофеевич Варов — сотрудник органов госбезопасности, до войны комендант одного из участков на дальневосточной границе, который выступал в роли мужа Натальи Михайловны, и радист Коля Карпенко, девятнадцатилетний парень — их «сын». Собственный сын Натальи Михайловны был такого же возраста, киевские родственники его в лицо никогда не видели, так что подозрений у них возникнуть не могло. Группа отправлялась в Киев как семья Мищенко и должна была оформить прописку в городе, устроиться на работу, а затем приступить к выполнению задания. От группы требовалось через надежных людей собирать данные и информировать командование о политической и военной обстановке в Киеве и прилегающих к нему районах.

Путешествующая семья везла с собой солидный багаж. В чемоданах и сундуке находились вещи домашнего обихода — подушки, одеяла, простыни, тарелки, ножи, вилки, салфетки, а среди бумаг — программы и расписания занятий, принятые в школах на оккупированной территории. Эти документы были добыты партизанами. Коля как сапожник запасся набором старых сапожных инструментов, Наталья Михайловна предполагала заниматься рукоделием, для этого ее снабдили предметами мелкой галантереи — пуговицами, кружевами, иголками, спицами, нитками. Слесарный инструмент для Василия Тимофеевича Варова брать не стали: слишком тяжелый и занимает много места.

Рацию, питание к ней, часть денег в оккупационных марках и некоторые ценности пришлось тщательно замаскировать в вещах. Под двойным дном небольшого дорожного сундука с сапожным инструментом установили рацию, а запасные части к ней, шифры, коды и другие необходимые для работы бумаги упаковали в стенки чемоданов и игрушки.

Настал день, когда я доложил о готовности группы приступить к выполнению задания. В темную мартовскую ночь с подмосковного аэродрома поднялся небольшой транспортный самолет с группой на борту и взял курс на одну из партизанских баз в хинельских лесах.

2. В Киеве

Тяжко пыхтя и поминутно давая гудки, поезд остановился напротив вокзала. Под вечер, усталые и измученные, добрались до дома, где предполагали остановиться на жительство. Но квартира оказалась занятой.

По Нестеровскому переулку проживала знакомая Натальи Михайловны — старушка, которая знала Наталью Михайловну с детства и была хорошей знакомой ее родителей. Старушка уступила им одну свою комнату, договорившись с хозяином дома и уплатив ему тысячу марок.

Как ни устали они с дороги, вечером передали в Москву радиограмму о благополучном прибытии на место. Спустя пару дней семью Мищенко прописали в Киеве.

Нужно было устраиваться на работу. С раннего утра мужчины отправлялись на поиски. Николаю повезло первому. Он устроился сапожником в мастерскую при железнодорожном управлении.

У Варова дело подвигалось медленнее. Он искал работу по специальности квалифицированного рабочего — слесаря. Знакомых не было, а требовалось, чтобы кто-нибудь за него поручился. В конце концов он вынужден был наняться грузчиком в порт, где хозяйничала фирма «Тодт».

Домашние дела взяла на себя Наталья Михайловна.

Как-то Варов возвратился с работы позже обычного. Он выглядел очень усталым.

— Все, что мы сделали и делаем, — сказал он, — неплохо, но этого мало. Нам следует вплотную заняться сбором сведений о военных перевозках и воинских частях. Только своими силами мы многого не сделаем. Нужно подумать о расширений круга знакомств. В воскресенье съезжу в Лубны — есть тут такой городишко неподалеку. Разыщу там своего старого друга.

— Недавно я встретила женщину, Софью Ивановну, — вступила в разговор Наталья Михайловна. — Она хорошо знала моего брата, да и меня помнит. Сейчас Софья Ивановна работает в горуправе. Думаю, может быть нам полезна.

— Согласен, — ответил Варов. — Только будь осторожна.

В тот день, когда Варов уехал в Дубны, Наталья Михайловна навестила Софью Ивановну. Та сидела за швейной машинкой.

— Решила сшить себе свеженькое платьице. А то, сами понимаете, все время среди интеллигентных людей…

Софья Ивановна давно вступила в период увядания, но молодилась и использовала для этой цели все доступные ей средства. Сквозь крашеные, цвета тусклой меди, волосы проступала седина. В ее присутствии Наталья Михайловна чувствовала себя как-то неловко. Она хоть и была не намного моложе Софьи Ивановны, но осталась стройной, подтянутой. Платья сидели ладно, даже элегантно. На худощавом бледном лице еще горели тихим, таинственно-притягательным светом карие глаза под красивыми черными бровями.

Подарок Натальи Михайловны — флакон дорогих духов — Софья Ивановна приняла с неподдельным восторгом и затараторила еще быстрее. Она не давала гостье рта открыть. Перебрала последние новости и сплетни в городе и горуправе, где она, по ее словам, играла не последнюю роль. Наталья Михайловна, хоть и не любила подобной болтовни, искусно поддерживала разговор. В нем, если отбросить пустые слухи, можно было почерпнуть кое-что полезное.

Домой Наталья Михайловна возвращалась медленно. Не выходило из головы, о чем проговорилась Софья Ивановна. До войны та работала в юридической конторе, где юрисконсультом был некий Тараканов. Он считался неплохим знатоком своего дела, пользовался у начальства авторитетом. Язык хорошо подвешен, и за ним закрепилось мнение как об умном, интересном человеке. Когда началась война, он якобы собрался идти в партизаны, но перед вступлением оккупантов в город куда-то исчез. Месяца через три после оккупации он вдруг появился и занял один из кабинетов горуправы. Звали его теперь уже не товарищ Тараканов, а герр Вольф. Изъяснялся он только на немецком языке. Жил в Киеве, но больше проводил время вне города.

Однажды, встретив Софью Ивановну, Вольф узнал ее и пригласил к себе в кабинет. На вопрос Софьи Ивановны, что значит сия метаморфоза, Вольф отвечать не стал. Угостил кофе и спросил:

— Скажите, Софья Ивановна, вы не знали некую мадам Луцкую, брат которой жил в одном с вами доме? Она была замужем за офицером-пограничником, изредка приезжала до войны в Киев.

На утвердительный ответ Софьи Ивановны он поинтересовался:

— Говорят, она недавно вернулась в Киев и у нее будто бы другой муж. Вы не встречали ее?

Софья Ивановна ответила, что хорошо знает и мадам Луцкую, и ее брата и что недавно видела ее в Киеве.

При встрече с Натальей Михайловной Софья Ивановна рассказала о разговоре с Вольфом:

«По всему видно, что Вольф — матерый враг. Сейчас работает в гестапо, которое заинтересовалось появлением семьи Мищенко в Киеве… Да, новость не очень приятная, — рассуждала Наталья Михайловна. — Но, с другой стороны, это может и ничего не значить. Гестапо интересуется всем и всеми. Тем более приезжими. Проверят и оставят в покое. Документы у них надежные. Правда, есть одно обстоятельство… Она была замужем за офицером-пограничником, а сейчас за другим… На всякий случай она не один раз повторила Софье Ивановне версию о том, что замуж за офицера-пограничника вышла против воли родителей, по легкомыслию. Муж погиб в начале войны на границе. Одной жить было очень трудно. Встретила хорошего человека, он неплохо зарабатывал, понравились друг другу и затем поженились. Софья Ивановна наверняка расскажет об этом Вольфу».

Наталья Михайловна не заметила, как подошла к дому. Она посмотрела на окно: сигнала, предупреждающего об опасности, не было. Коля уже вернулся домой, ужинал. Наталья Михайловна тревожно спросила:

— Василия Тимофеевича нет еще?

— Нет, — тихо ответил Коля.

— Через тридцать минут начинается комендантский час…

Прошли и полчаса, и час, и два, а Василия Тимофеевича все не было. Двое не зажигали огня и не ложились спать, ждали…

Поездка Варова в Лубны прошла на редкость удачно. Ездил он туда якобы за продуктами. Встретился со своим старым приятелем Мовчаном, который работал на станции сцепщиком вагонов. Мовчана Варов знал давно, еще до войны — вместе работали в Лубнах на заводе «Коммунар». Почти одновременно вступили в партию. Года за два до войны Варов уехал в Киев: как коммуниста его направили работать в органы госбезопасности. Приезжая по старой памяти к Мовчану, Варов говорил, что скучает по заводу и друзьям. Мовчан до последнего мирного дня продолжал работать на своем заводе. Когда враг подошел к городу, Семен Ильич готовился к эвакуации с заводом, но его вызвали в райком и предложили остаться в городе. Он остался. В сентябре оккупанты ворвались в город. Семен Ильич устроился работать на станцию, сначала подметал платформу, потом стал сцепщиком. Он все время ждал к себе человека с паролем, но, видимо, этому не пришел срок. Мовчан обрадовался встрече с Варовым. Вначале так и подумал, что Варов — тот человек, который должен был прийти. Оказалось, Варов по своей инициативе нашел его. Все равно приятно было встретить старого друга после долгой разлуки в столь тяжелое время.

Семену Ильичу было около сорока. Был он среднего роста, плотный, с широкими плечами и большими руками рабочего человека. Фамилия соответствовала характеру Семена Ильича: он любил больше слушать, чем говорить. Из-под мохнатых бровей на собеседника смотрели умные, с хитрецой, темные глаза, пышные русые усы прикрывали добродушную улыбку. От всего облика Семена Ильича веяло какой-то надежностью и внутренней силой. Варов верил Мовчану как себе, хотя при первой встрече и не говорил прямо обо всем. А Мовчан не спрашивал, но видно было, что понимал, почему Варов оказался на оккупированной Украине.

Рад был встрече и Варов: о таком помощнике, как Мовчан, можно было только мечтать.

Во второй раз в Лубны Варов приехал товарняком к обеду. Увидев Варова, Семен Ильич пошел к нему навстречу. Они обнялись, и хозяин пригласил гостя в дом. Пообедали, выпили по чарке, поговорили. Василию Тимофеевичу вначале показалось, что приехал он зря, особых новостей у Мовчана нет.

Но когда Варвара Федоровна — жена Мовчана — оставила мужчин одних, Семен Ильич достал из-под шкафа портфель и протянул его Варову.

— Что это, Семен? — удивился Василий Тимофеевич.

— Бери, бери, — сказал Мовчан, улыбаясь в усы. — Что-то есть важное для тебя.

Василий Тимофеевич открыл портфель. Там лежали какие-то документы на немецком языке, засургученный пакет и карта. Карта была большая, крупномасштабная, с указанием дислокации воинских частей и учреждений оккупационных властей в районе Полтавы. В пакете, когда Варов его вскрыл, оказался документ, отпечатанный на машинке. Варов не настолько знал немецкий язык, чтобы разобрать каждое слово; не знал его и Мовчан. Но оба понимали, что документ и карта представляют несомненный интерес для советского командования.

— Где ты это взял? — не без тревоги спросил Варов.

— Видишь, Василий Тимофеевич, какое дело. Вчера вечером я работал на станции. Рядом с моим товарным поездом остановился пассажирский. А тут из буфета вышли два офицера, оба изрядно под мухой. За ними еще шел солдат, нес чемодан. Солдат поставил чемодан в тамбур вагона и ушел. Потом офицер положил на чемодан свой портфель. Я стоял по другую сторону вагона, и мне все было видно. Вот, думаю, хорошо бы позаимствовать портфель у господина офицера. Потрогал дверь вагона с другой стороны — не заперта. А офицеры ни о чем не подозревали, разговаривали себе, смеялись, хлопали друг друга по плечу. Народу вокруг мало. И я рискнул… Принес в хату, жинка даже не видела, так что не беспокойся.

— Дорогой мой Семен, друг мой, — взволнованно проговорил Василий Тимофеевич, — спасибо тебе! Но обещай, что такого больше не повторится. Обещаешь?

На будущее условились, что Варов не будет приходить к Мовчану домой. В Лубны станет приезжать раз в месяц, во второе воскресенье. При необходимости они могут встретиться на рынке или по дороге от станции к рынку. Добытые сведения Мовчан будет оставлять в условленном месте. Просил Варов позаботиться и о помощниках, подобрать двух-трех надежных хлопцев на первый случай. Предупредил о мерах предосторожности.

Пришла пора собираться. Варову нужно было вернуться домой до наступления комендантского часа. Он выложил документы из портфеля на стол, аккуратно прибинтовал их к ноге. Портфель Мовчан пообещал запрятать подальше. Простились в хате.

Варов вскочил на подножку вагона, когда поезд на Киев уже тронулся. В вагоне людей оказалось мало, и Варов устроился в купе. В это время появился патруль — пожилой фельдфебель и солдат с автоматом. Фельдфебель проверял документы, патрульный стоял рядом. Листая документы Варова, фельдфебель спросил:

— Где проживаешь? Куда ездил?

Варов объяснил. Фельдфебель вернул документы, направился дальше, но уже у самого выхода он остановился и, кивнув солдату, возвратился к Варову, ткнул в него пальцем:

— Ты, ком, иди с нами, — пошел впереди.

Возражать что-либо не имело смысла. Варов поднялся. Патрульный молча открыл дверь тамбура, пропустил фельдфебеля и Варова.

Когда фельдфебель ступил на переходную площадку, Варов рывком закрыл за ним дверь, мгновенно развернулся, ударил патрульного в живот чуть выше пряжки. Тот как подкошенный грохнулся на пол. Варов открыл дверь, спрыгнул на ходу. Бежал к лесу и больше чувствовал спиной, чем видел и слышал, как затормозил поезд, как хлопнули два или три пистолетных выстрела. Бежал, пока хватило сил, потом в изнеможении упал на траву, перевел дух. Погони не было слышно. Отдохнув, Варов поднялся. Нужно было переправиться через Днепр. Пройдя несколько сот метров берегом, в камышах наткнулся на лодку…

Лишь поздно ночью Варов добрался до дома. Наталья Михайловна и Коля не спали. Бросились к нему с расспросами.

— Все в порядке. Завтра расскажу. Ложитесь спать, — устало проронил он.

Нами гестапо заинтересовалось, — тихо проговорила Наталья Михайловна.

— Гестапо? — переспросил он. — Откуда тебе это известно?

Наталья Михайловна рассказала о своем разговоре с Софьей Ивановной.

— Та-а-ак… — Варов ладонями сжал виски. Минуту посидел в тишине. — Что ж, будем ложиться спать. Утро вечера мудренее.

В назначенное время ожидали сеанса радиосвязи с Москвой. Огня не зажигали, чтобы не привлечь постороннего внимания. Было слышно, как за приоткрытым окном слабо ветер шелестел листьями; доносило вечернюю прохладу и мирные летние запахи. Где-то на востоке собиралась темная грозовая туча, временами вспыхивали молнии и еле доносился далекий гром. Город не спал, он притаился и как бы чего-то ждал. Часто среди такой вот ночи тишину разрывал треск автоматных очередей или внезапный взрыв, заполошный крик человека, который обрывали торопливые хлопки выстрелов. Ревели, куда-то мчась на бешеной скорости, машины, трещали мотоциклы. Кого-то хватали, увозили в тюрьму или на казнь. Кто-то отстреливался, уходил в ночь. Кто-то шел на задание. И гремели в тихие летние ночи взрывы в ресторанах, театрах, на заводах. И летели под откос эшелоны, увлекая за собой ненавистных врагов… А пока было тихо. Плыла короткая летняя ночь над неспокойной землей, над израненным и измученным древним городом, над забывшимися в тревожном и беспокойном сне людьми…

Варов подробно рассказал о своей поездке в Лубны, высказав при этом сомнения насчет правильности своих действий. Коля сразу заявил, что тут и думать нечего, Василий Тимофеевич поступил так, как надо. Наталья Михайловна молчала.

— По-видимому, это был единственно правильный выход из того положения, в котором ты оказался, — сказала она.

— Ты права, Наташа. К тому же времени у меня оставалось в обрез, а со мной находились важные документы.

Вновь во всех подробностях рассказала о своем визите к Софье Ивановне и Наталья Михайловна. Проявленный к ним интерес гестаповца Вольфа осложнил и без того непростую обстановку. Как на грех, и питание к радии иссякало, а достать его на месте пока возможности не было.

Василий Тимофеевич и Наталья Михайловна тихо вели разговор. Коля был чем-то обеспокоен, нервничал. Наконец не удержался, глухо заговорил:

— Недавно мы с Гришкой, с которым я работаю в сапожной мастерской, были в одной компании. Там ко мне пристал его друг. Расспрашивал, кто я, да что, да откуда. После этой вечеринки мне кажется, что за мной следят. Когда я возвращался с работы, раза два видел подозрительного типа около нашего дома.

— Что же ты до сего времени молчал? — перебила его Наталья Михайловна.

— Я думал, мне это только кажется. Сейчас я уверен.

Выговорившись, Коля сник, опустил голову. Он сидел к ним вполоборота, и на фоне окна виден был вихор, торчавший на макушке. Совсем еще мальчишка. Ему бы учиться, жить с родителями. А он уже боец, солдат незримого фронта, где порой и взрослый человек не сразу разберется что к чему. Обоим стало жаль его. Наталья Михайловна положила в темноте руку Коле на плечо. Тот вздрогнул.

— Ну, ладно, — сказал Василий Тимофеевич. — Чтоб это было последний раз. Впредь докладывать обо всем подозрительном немедленно. Ясно?

Коля кивнул.

Варов передал Коле радиограмму.

— Пора, друзья мои. Время.

Наталья Михайловна плотно прикрыла окно, поправила темную штору. Щелкнул включатель. Коля надел наушники, склонился над потрескивающим передатчиком…

Встретились на Чоколовке, в летней пристройке домика портного. Когда Варов вошел, Иван Григорьевич уже ждал его. Варов еще мало знал командира местного партизанского отряда — они встретились второй раз — и чувствовал неловкость за свое опоздание.

Иван Григорьевич был человеком в годах, на вид угрюмый. Кадровый рабочий киевского «Арсенала», он с момента оккупации города возглавлял отряд народных мстителей. Оккупанты знали о самом Иване Григорьевиче и его неуловимом отряде и не поскупились бы на плату за голову отважного командира.

— Ладно тебе, Василий Тимофеевич, оправдываться, — заметил с улыбкой Иван Григорьевич. — Знаю, что не на вечернице был и не молодица задержала тебя.

Варов вытер платком покрывшийся испариной лоб.

Иван Григорьевич рассказал об обстановке в городе, о появлении новых воинских гарнизонов и передал Варову два небольших листка папиросной бумаги с записью наиболее важных цифровых данных, имен, названий объектов. Эти данные предназначались для передачи по рации в Москву.

Варов поблагодарил Ивана Григорьевича и разведчиков его отряда за ценную информацию. Листки аккуратно свернул в трубочки и засунул в шов, за подкладку пиджака. Потом рассказал о своем приключении в поезде. Иван Григорьевич внимательно выслушал Варова, сказал озабоченно:

— В ночь на воскресенье наши соседи неподалеку от Дарницы пустили под откос фашистский эшелон с воинскими грузами. Оккупанты, известное дело, обеспокоились, ищут виновных. Между прочим, по некоторым данным, приписывают эту операцию опять же моему отряду. — В его глубоко посаженных темных глазах сверкнули озорные огоньки. — Так вот, в поезде, которым ты ехал, была очередная облава. Задержали там человек двадцать. Допрашивали их в комендатуре, а ночью отвезли в киевскую тюрьму. Оттуда — прямая дорога в Бабий Яр. Знаешь, что это такое? Не знаешь. Я тоже не все знаю. Но мы обязательно все узнаем и за все воздадим по заслугам. Нам известно, что «хозяин» Бабьего Яра — штурмбаннфюрер Пауль фон Радомски. Его помощник — специалист по организации массовых расстрелов Ридер. Эти звери в человеческом облике живьем никого не отпускают…

Иван Григорьевич замолчал, раскурил потухшую было цигарку, несколько раз глубоко затянулся.

— Что мне делать дальше? — спросил Варов. — Ведь фельдфебель очень внимательно рассматривал мои документы, он мог кое-что запомнить. Вдвоем с напарником они могут составить мой портрет.

— Пожалуй, нужно срочно менять документы, а также место жительства и работу, — задумчиво сказал Иван Григорьевич. — На это у тебя есть начальство, оно, надо полагать, и решит. Если потребуется наша помощь — дай знать.

— И последнее, Иван Григорьевич, — сказал Варов. — Меня беспокоит некий Вольф-Тараканов…

Оказалось, что Ивану Григорьевичу эта личность уже известна. Вольф успел причинить немало вреда патриотическим силам в городе.

— Есть у нас некоторые соображения в том смысле, чтобы избавиться от этого Тараканова-Вольфа, — заметил на прощанье Иван Григорьевич. — Одним словом, подумаем. Надеюсь, что мы у него в долгу не останемся. И в скором времени.

— Ну спасибо тебе, Иван Григорьевич! — Варов крепко пожал руку боевому товарищу и первым направился к выходу.

Знак о том, что на улице все спокойно, хозяин квартиры уже выставил.

Центр ответил: в связи с создавшейся обстановкой группе Варова предлагается перейти на положение № 2. Это означало, что следует немедленно оставить прежнее место жительства и отправиться в новый район. Новым местом дислокации группы намечался район Винницы. Разумеется, надлежало сменить и личные документы.

На рассвете следующего дня, спрятав рацию и шифры в надежном месте, группа ушла из Киева в направлении житомирских лесов — в надежде связаться там с партизанами и с их помощью подобрать новую базу. Двигаться пришлось проселками, лесом, обходя населенные пункты, ночевать в лесу или оставленной в поле скирде соломы. В один из таких дней, к вечеру, набрели на избушку лесника. Попросились остановиться на ночь и переждать дождь, который целый день моросил, а к вечеру пошел по-настоящему. Лесник, по виду еще не старый человек, молча выслушал рассказ Варова о том, что они держат путь на Винницу, к родственникам жены, что из Киева ушли, поскольку дом их недавно разбомбили, а найти квартиру в городе почти невозможно, да и с продуктами стало совсем плохо. Насколько лесник поверил этой версии, трудно было судить, но переночевать в своей избушке разрешил. Поужинали вместе. Разговор не клеился. Не было той духовной близости, взаимного доверия, которые обычно возникают в таких случаях. Да и верить друг другу в эту военную пору было нелегко. Внешне это проявлялось в сдержанности.

Утро следующего дня выдалось угрюмым, пасмурным, но дождь прекратился. Начали собираться в дорогу, и тут выяснилось, что Коля идти дальше не может: стер ноги до крови. Лесник сам предложил задержаться у него на несколько дней. Посоветовавшись, вынуждены были остаться. Пока Коля лечил ноги, Наталья Михайловна сумела съездить в Киев и возвратиться обратно к леснику, забрав с собой рацию и шифры. Ей удалось установить, что за ними приходила полиция, в доме был обыск, все перерыли, ничего не нашли. Забрали хозяйку квартиры, но потом отпустили. Хозяйка и соседи по-прежнему считают, что семья Мищенко ушла в деревню за продуктами. Так хозяйка объяснила их уход и в полиции. За домом установлено наблюдение, так что возвращаться назад было нельзя. Варов за это время сблизился с лесником и через него связался с командованием партизанского отряда, действовавшего в этом районе.

Штаб партизанского отряда находился в километрах пятидесяти, и добраться до него было непросто. Двигались с помощью проводников. Днем отдыхали, ночью шли, в села не заходили, случайных встреч избегали.

Принял их начальник разведки отряда, но расспросами донимать не стал. Он вызвал бойца, дал указание выделить в распоряжение группы землянку, помочь разместиться и проводить в столовую.

— Москва распорядилась оказать вам помощь, товарищи, — сказал он улыбаясь. — А посему прошу принимать нашу помощь без возражений. Обедать и отдыхать. Когда отдохнете — поговорим. Если противник, конечно, не помешает.

Партизаны накормили их сытным обедом, истопили лесную баню. Сутки отсыпались. Потом беседовали с командиром и комиссаром. Установили связь с Москвой. Передали всю скопившуюся у них информацию, доложили о боевом состоянии группы. Из Москвы радировали: находиться пока в распоряжении командира партизанского отряда, ждать дальнейших указаний.

Больше недели отряд вел тяжелые бои с карателями и бандами националистов, так что пришлось задержаться. В комендантском взводе они получили автоматы и вместе с партизанами принимали участие в боях. В одном из боев Коля был ранен в руку, и его поместили в партизанский лазарет.

Однажды командир отряда вызвал Варова и вручил ему радиограмму. Центр разрешил группе отправиться в район Винницы для выполнения поставленных задач.

Однако врач не выписал Колю из лазарета: рана хотя и не опасная, но для ее лечения требовались время и лекарства. Варов принял решение оставить Колю в отряде. В состав группы вместо него вошла радистка Клава Король.

До этого дня Клава больше года находилась в отряде. Несмотря на юный возраст — ей лишь исполнилось девятнадцать, она считалась опытным радистом и была на хорошем счету у командования. Поэтому можно было понять командира отряда, который без восторга пошел на то, чтобы заменить раненого Колю Клавой. Но Центр приказал оказывать содействие группе Варова во всем, в том числе обеспечить питанием к рации и выделить хорошего радиста. Не обрадовала и Клаву новость о ее переводе. Но приказ есть приказ, и его следовало выполнять.

— Товарищ командир, боец Король прибыла в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы, — доложила Клава.

В палатке, кроме командира, находились Варов и Наталья Михайловна — заканчивали последние приготовления к отъезду. Они оглянулись. Перед ними стояла девчушка в курточке и солдатских сапогах. Из-под беретки выбивались каштановые волосы. Большие синие глаза смотрели внимательно и серьезно.

— Здравствуйте, товарищ Король, — сказал Варов и пожал ее маленькую руку. — Рад познакомиться. Это Наталья Михайловна. Будем вместе работать.

Наступило неловкое молчание.

— Рация в исправности, питание я получила, — первой сказала Клава.

— Очень хорошо. А теперь расскажите, пожалуйста, о себе. — Варов пригласил Клаву, указав ей на самодельный складной стул.

Собственно, рассказывать Клаве было не о чем. Родом из Полтавской области, отец и мать работали в колхозе. С сентября 1941 года не получала от них никаких вестей. Находились в оккупации. Перед войной окончила десять классов. Комсомолка. Добровольно ушла в армию. Училась в школе радистов, потом направили с группой в тыл. Группа выросла в крупный партизанский отряд, с которым прошла от брянских лесов до Житомирской области.

— Ну, вот и познакомились, — улыбнулся Варов. — А сейчас за работу. Нам нужно выехать засветло.

Партизаны выделили им лошадь с повозкой, на которую положили несколько мешков с ячменем. В одном из них была упрятана рация и питание к ней. Под видом эвакуированных двинулись в путь.

Винница для работы группы не подходила. Это было решено еще в отряде. Партизанские разведчики, которые побывали в городе, докладывали, что там эвакуированных и других приезжих не прописывали. Взрослых, мужчин и женщин, сгоняли в лагеря, грузили в товарные вагоны и отправляли на работы в Германию. По этой причине не подходил и Немиров. Районный центр оказался буквально забитым беженцами, вместе с которыми легко можно было попасть в какой-нибудь лагерь или в каменоломни.

Ночью остановились в небольшом селе. Осмотрелись. Село находилось неподалеку от районного центра. Отсюда до Винницы рукой подать. Вскоре нашли квартиру в малозаметном домике у самого леса. Семья — муж и жена, оба пожилые, занимали одну половину дома, другую — предложили приезжим. Рядом находился лес. Варов и его спутники решили: жилье им подходит.

Сразу же дали радиограмму в Москву: «Группа благополучно прибыла на место. Находимся в селе Воронец. Прописались в сельуправе, приступили к работе».

В ответной радиограмме группе предписывалось собирать политическую и военную информацию в своем районе. Кроме того, предлагалось приступить к выполнению задания по выяснению местонахождения гитлеровской ставки в районе Винницы.

3. Тайна Коло-Михайловки

Третье лето военной поры было на исходе. Только что закончились бои на Орловско-Курской дуге. Советские войска устремились к Днепру. Освобождалась Левобережная Украина. Гитлеровцы ожесточенно сопротивлялись, в исступлении и ярости зверствовали, жгли советские города и села, расстреливали мирных жителей. На оккупированных землях царили произвол, насилие и террор. Подбирая свои резервы и сколачивая банды из местных уголовников и националистов, оккупанты бросали их против партизан и подпольных групп, проводя жесткие карательные операции.

В этой обстановке группа Варова работала на главном стратегическом направлении действий воюющих сторон в тот период. Через Винницу в район Киева двигались вражеские резервы, в городах и селах скапливались войска. По лесам шныряли банды националистов. Всевозможные спецслужбы фашистов развили бешеную активность: сыщики, полицейские и провокаторы вынюхивали и хватали каждого, кто вызывал хоть какое-нибудь подозрение.

Но несмотря ни на что, работу надо было делать. И они работали день и ночь, буквально валились с ног. Наталья Михайловна и Василий Тимофеевич часто бывали в Виннице, Немирове, в соседних селах и поселках. Смотрели, слушали, наблюдали, устанавливали связи с нужными людьми, с местными коммунистами и комсомольцами, сколачивали патриотические группы, которые включались в активную борьбу с оккупантами и оказывали помощь в сборе разведывательной информации.

Добытые данные Клава Король ежедневно передавала в Москву. Часто выходить в эфир очень опасно. Но другого выхода не было: полученные сведения не терпели отсрочки. Юная радистка это понимала, и потому связь работала бесперебойно.

За короткий срок пребывания на новом месте группа информировала Москву о расположении в районе Винницы гитлеровских аэродромов, количестве и типах самолетов, воинских частях и их расположении и передвижении.

Варов установил контакт с действовавшими в этом районе партизанскими отрядами, которые оказывали группе большую помощь.

Однажды, будучи в отряде Цывинского, Варов встретился там с заместителем Ивана Григорьевича. В Киеве Варов имел дело только с Иваном Григорьевичем, но из разговоров с ним знал о его заместителе, тоже арсенальце, Иване Ивановиче.

Иван Иванович рассказал Варову, что в связи с обстановкой в районе Киева им тоже пришлось отойти немного на запад, в леса, и сейчас они взаимодействуют с винницкими отрядами.

— А знаешь, Варов, все-таки встретились мы с Вольфом-Таракановым на узкой дорожке.

— Ну? Интересно, как же это произошло?

— Слушай.

…Связной прибыл в отряд под вечер. Он сообщил командиру, что к Оксане только что приехал из Киева «гость», с ним неизвестный гестаповец и полицай из местных — по-видимому, «гость» прихватил его с собой для охраны собственной персоны. Они заказали хороший ужин, коньяк, украинскую горилку. «Гость» приказал позвать двоюродную сестру Оксаны — Шуру. Пили, болтали, танцевали под патефон. В селе в это время находился небольшой гарнизон из двадцати-двадцати пяти солдат с лейтенантом Вюрглером во главе. Вюрглера «гость» позвал в дом Оксаны.

Иван Григорьевич сразу же для страховки направил группу в засаду на шоссе. Второй группе поставили задачу захватить Вольфа и его собутыльников.

К окраине села подошли в густых сумерках. В леваде залегли. Иван Григорьевич послал двух разведчиков узнать, на месте ли гости. Медленно тянулось время в ожидании. Затихали последние звуки в селе. Если взойдет луна — это осложнит проведение операции.

Наконец появились разведчики. Они приволокли связанного Вюрглера с кляпом во рту и доложили, что гестаповцы полчаса тому назад уехали в Киев.

— Да, опоздали, черт возьми, — тихо сказал Иван Григорьевич. — Ну, ничего, далеко не уйдет. Этого где взяли?

— Он был еще у Оксаны, приставал к ней, — ответил разведчик. — От него последнее время Оксане жизни не было. Только и сдерживало, что боялся Вольфа. А сегодня разошелся.

Захватив с собой Вюрглера, группа Ивана Григорьевича отправилась в обратный путь.

Первая же группа кукурузным полем вышла к шоссе еще засветло. Засаду организовали на крутом повороте, у небольшого моста, где автомашины обычно снижали скорость. Для верности наискосок через мост положили бревно. Его можно было объехать на небольшой скорости. Шоссе это небойкое, движение по нему слабое. Пока партизаны сидели в засаде, проехало всего лишь две или три машины. Вскоре на дороге со стороны села появилась легковая машина. Она шла на большой скорости, с пригашенными огнями. Когда замедлила ход, партизаны увидели: впереди сидели шофер и полицай, на заднем сидении — Вольф с приятелем. Один партизан знал этого Вольфа в лицо еще с довоенной поры и не мог ошибиться. В то время когда партизаны выскочили из засады, появилась вторая легковая машина. Ничего не оставалось, как дать очередь из автомата и бросить пару гранат под «опель» Вольфа. Вторая машина дала задний ход, развернулась и быстро укатила. Когда партизаны подошли к лежавшей на боку машине, из нее вылез трясущийся от страха шофер. Вольф, гестаповец и полицай были убиты.

Изъяв документы у убитых, партизаны скрылись в темноте.

— Вот такая история получилась, — закончил свой рассказ Иван Иванович. — Правда, Иван Григорьевич остался недоволен, что не взяли живьем этого Вольфа-Тараканова. Одно утешает, что этот оборотень больше не будет поганить нашу землю…

— Хорошо. Если ты считаешь, что ехать к Мовчану нужно и даже необходимо, давай съезжу я или Клава. Почему обязательно тебе ехать? — не успокаивалась Наталья Михайловна.

— Василий Тимофеевич, давайте я съезжу? — с мольбой в голосе обратилась к Варову Клава. — Вы только что приехали, устали и снова собираетесь. Посмотрите на себя в зеркало…

— Дорогие вы мои, спасибо вам за участие и заботу. Но согласиться с вами не могу.

Варов встал из-за стола, прошелся по комнате.

— Клавой как радисткой я рисковать без разрешения Центра не имею права. Если мы ее потеряем, делать нам здесь нечего.

— В любом случае можно пойти к Цывинскому или Зайкову, попросимся в отряд. И будем воевать.

— Все правильно. Прикажут — возьмем автоматы и будем воевать. Но пока такого приказа нет, надо выполнять поставленную перед нами задачу.

На окраину Винницы Варов доехал на подводе, которую снарядили специально для него друзья-партизаны. Недалеко от переезда, на крутом повороте, где поезда обычно замедляют ход, Варов вскочил на подножку проходящего пассажирского поезда «Винница-Киев». Не доезжая до Киева километра три, он на ходу соскочил с подножки и пешком отправился в Дарницу. Переночевал у знакомого путевого обходчика, а рано утром товарняком благополучно прибыл в Лубны.

Наступило утро второго воскресенья августа. Из окрестных сел крестьяне торопились на рынок, несли на продажу свой немудреный товар. Варов пристроился к одной крестьянской компании и с ней вошел на базарную площадь. На рынке людей было немного, и это не нравилось. В большой толпе в случае чего легче затеряться и уйти незамеченным. Варов прошел по рядам раз-второй: Мовчана на рынке не оказалось.

В то время, когда он собрался было уходить, кто-то тронул его за рукав. Перед ним стояла женщина, в которой Варов не сразу признал жену Мовчана, Варвару Федоровну. На ней было старенькое пальто, стоптанные туфли, на голову накинута какая-то темно-коричневая вытертая шаль. С тех пор как Варов видел ее последний раз, она очень изменилась: похудела, обострились скулы, глаза, обрамленные густой сеткой морщин, смотрели печально и настороженно.

— Узнали? — тихо спросила она.

— Здравствуйте! — обрадовался Варов. — Что же Семен не пришел?

Женщина горестно покачала головой, повернулась и пошла вперед. Варов поспешил за ней.

— Нет моего Семена, — сказала женщина, когда они остановились у какого-то ларька. — Нет и не будет…

Она подняла на Варова глаза, полные слез, и продолжала:

— Вскоре после вашего отъезда в городе начались аресты. Да они и сейчас еще не кончились. Фашисты чуют свою погибель, вот и зверствуют: хватают всех подряд, а по ночам вывозят за город и там истребляют. Говорила я Семену: беги, спрячься где-нибудь, переждешь эту лихую годину, а потом вернешься. Так нет же, не послушался… Вот и досиделся…

— Когда это произошло? — хмуро спросил Варов. — Неужели связано с моим приездом к вам?

— Та нет, в тот день взяли многих. Это было, дай бог памяти, через неделю, как вы уехали, в среду, кажется. Взяли Семена на работе. К нам домой приходил один человек и сказал об этом. Побежала я к тюрьме, ходила до поздней ночи вокруг забора. Полицаи никого не пускают и передач не принимают, там таких, как я, было много — и городских, и сельских. Ходила я и на второй, и на третий день, да все без толку…

Она умолкла. Видно, тяжелый комок подкатился к горлу, мешая говорить. Она вытерла глаза краем шали.

— Потом я нашла того мужчину на станции, что приходил к нам, как Семена взяли. Он пообещал узнать, куда эти выродки запрятали моего мужа. Я кое-что продала, собрала, сколько могла, денег. Мужчина этот отдал их какому-то полицаю. Тот дня через два или три сказал, что Мовчана в тюрьме нет, его увезли в ту же ночь, на рассвете, за город. А туда известно зачем возят…

Она снова заплакала. Варов принялся ее успокаивать. Но она сама вдруг успокоилась и заговорила:

— За день до того, как его забрали, Семен сказал мне, чтобы в случае чего я ходила на рынок встретить вас. Он еще говорил, чтобы вы обязательно пошли на то место, которое знаете, и забрали там что-то. К нам пока не приходите.

— Хорошо, Варвара Федоровна, — сказал Варов. — Вы пока не очень убивайтесь. Может, Семена в Германию на работы отправили. Сейчас они многих угоняют в Германию. Им дармовые руки нужны.

— Конечно, что же еще делать, только надеяться и остается. Ну вы идите, Василий Тимофеевич. А то, не дай бог, что-нибудь с вами случится, — сказала она на прощанье и скрылась в рыночной толчее.

Варов тихо промолвил ей вслед «до свидания», медленно пошел в другую сторону.

Только на следующий день к вечеру Варов добрался к себе домой. Едва переступил порог комнаты, как к нему бросились Наталья Михайловна и Клава. Они тоже многое пережили, переволновались за него. В ту же ночь в назначенный час Клава передала в Москву привезенные Варовым сведения.

Задание это было важным и сложным. Варов помнил и думал о нем, еще когда они были в Киеве.

Варов любил, чтобы всегда и во всем была ясность и четкость. Когда накануне отъезда он зашел к начальнику отдела, то попросил по возможности полнее обрисовать подробности. Подполковник чуть заметно улыбнулся и ответил:

— Что я могу уточнить по этому вопросу? Имеются данные, будто в районе Винницы находилась какое-то время ставка гитлеровского главного командования на советско-германском фронте. Возможно, она находится там и сейчас. Несомненно, что Гитлер бывал там со своей свитой. — Подполковник умолк, достал тонкую папку с документами. — Вот, товарищ Варов, и требуется выяснить, где это логово находится. Не вообще в районе, а точные координаты, подходы и подъезды. И, разумеется, все, что с этим связано: охрана, режим, лица, допущенные к посещению. Идеальный вариант — если вы сумеете туда проникнуть.

— Понятно, товарищ подполковник. Есть ли что-нибудь по этому делу? — поинтересовался Варов.

— Дотошный ты человек, Василий Тимофеевич — полушутя-полусерьезно сказал начальник отдела. — Что у нас есть, я тебе в основном сказал; что получим — проинформирую потом. А сейчас возьми вот, прочти.

Варов принял от начальника отдела тонкую папку осторожно, впился глазами в лежавший сверху документ.

Там сообщалось, что в сентябре 1942 года в расположение партизанских отрядов Героя Советского Союза Емлютина прибыл человек, который проделал большой и сложный путь с Правобережной Украины в брянские леса и преодолел на своем пути немалые трудности. Человек этот был оборванный, голодный, смертельно усталый и прибыл к партизанам по поручению Винницкой подпольной партийной организации для установления связи с Большой землей. Он сообщил, что со второй половины июня 1942 года в Виннице находится ставка верховного командования германских вооруженных сил. Документ фиксировал: «Подготовка к переезду ставки в Винницу началась еще в декабре 1941 года. Укладывались подземные кабели и подвешивались толстые кабели на столбах взамен воздушных проводов. Вокруг Винницы к концу мая завершено строительство железобетонных укреплений, осуществлявшееся военнопленными под руководством специалистов из организации „Тодт“. На окраине села Стрижавки, в восьми километрах от Винницы, построен новый аэродром. Расширен старый в селе Калиновке. Из сел Стрижавка, Михайловка, Калиновка, Пятничаны, а также из прилегающих к городу хуторов жители выселены, там размещены немецкие гарнизоны.

10-15 июня 1942 года в Виннице был Гитлер и Геринг».

Варов взял второй документ.

Пленный Вернер Генер, унтер-офицер 11-й роты строевого полка особой дивизии «Великая Германия», рассказал: «Я служил писарем в штабе коменданта личной охраны Гитлера с января 1942 года. Когда я приехал в ставку Гитлера, она помещалась около Растенбурга, в Восточной Пруссии, и называлась „Вольфшанце“. В июне ставка переехала в район Винницы, куда-то севернее, к лесу. Точно я не знаю где, так как меня из Растенбурга направили в другую часть».

В третьем документе было сказано:

«Военнопленный лейтенант эскадрильи истребителей „Удот“ граф фон Эйнзидель сообщил, что командир его эскадрильи обер-лейтенант Бауэр 24 июля летал из Тацинской в Винницу в ставку верховного командования за получением ордена „Дубовой ветви“ к рыцарскому кресту».

Последней была небольшая справка, в ней указывалось:

«1. Возвратившийся из Винницы в июне 1942 года связной сообщил, что лично наблюдал в окрестностях города строительство дотов, дзотов, подземных ангаров и маскировочные работы.

Винницкий парк культуры почти полностью уничтожен, все деревья использованы для сооружений. Из окрестных сел выселено население.

2. Из Лондона в августе 1942 года сообщили, что, по полученным данным, ставка верховного командования Германии на востоке находится в Виннице.

3. В сентябре 1942 года перехвачена радиограмма, из которой видно, что в районе Винницы находится главное командование сухопутных сил Германии.

4. Получены данные, что 30 июля с юго-западного направления на Брест по железной дороге проезжал Геринг со свитой»…

— Прочитал? — спросил подполковник, когда Варов возвратил ему папку. — Интересно?

— Прочитал, интересно, — в тон ему ответил Варов.

— Вот, дорогой мой Василий Тимофеевич, сам понимаю, что мало и неконкретно, но пока большим не располагаю. Остальное требуется уточнить. Как это сделать? Будешь решать на месте. Вывески, конечно, там не будет. Да и Гитлер со своей камарильей, по-видимому, бывает там редко. Но если там расположен штаб оперативного руководства войсками на восточном фронте, то признаки будут. А какие признаки, ты сам знаешь, учить мне тебя нечего.

Да, легко сказать «будешь решать на месте». Попробуй тут реши. По-видимому, исходить нужно из тех данных, с которыми ознакомил его начальник отдела. Прежде всего приглядеться как следует к самой Виннице, к селам Стрижавке, Калиновке, Михайловке, к хуторам около этих сел. Местные жители должны знать кое-что, ведь не скроешь от людских глаз такое сооружение…

— Нужно понаблюдать за шоссе Винница — Житомир, организовать там засаду, взять «языка», — предложила Наталья Михайловна, когда Варов поделился с ней своими соображениями. — Конечно, нам самим этого не сделать. Договоримся с местными товарищами.

— Вообще-то мысль хорошая. Но понимаешь, Наташа, я хотел бы вначале послать надежного человека в Винницу. Хорошо бы найти местного, из Винницы или из близких сел. Разведать обстановку.

— Если ты не возражаешь, я сама съезжу в Винницу, там у меня была дальняя родственница. Насчет близлежащих населенных пунктов… можно ведь договориться с командиром отряда. Благо ты с ним сегодня встречаешься.

Наталья Михайловна побывала в Виннице не один раз. Кое-что узнала через родственницу. Но этого было недостаточно. Она обошла пешком весь город, посмотрела все своими глазами. В Виннице дислоцировались гитлеровские воинские части, размещались кое-какие учреждения. Но все это было не то. Признаков нахождения большого штаба, каким, по ее мнению, должна быть ставка, в городе не было. В разговоре с надежными людьми удалось установить, что хотя бы отдаленно напоминавшего штаб сооружения в Виннице не было с самого начала оккупации. Но за городом, в лесу, близ села Коло-Михайловки, находится запретная зона. Там проводилось большое строительство, работало много военнопленных, которых привозили из винницкого лагеря. Сейчас этот район сильно укреплен, там стоят войска, посторонних никого не пускают. Об этом в городе знали многие. Но что там — обычный ли гарнизон, воинские ли склады, санаторий, штаб армии, ставка, — никто не знал. Во всяком случае, не знали те, с кем встречалась Наталья Михайловна.

Добытые Натальей Михайловной сведения о воинских частях, гарнизонах, аэродромах, передвижениях войск, об обстановке передавали радиограммами каждый раз после ее возвращения из города. Передали и свое предположение об объекте в районе села Коло-Михайловки. Но точно еще сказать не могли, не хватало данных. Нужно было еще и еще работать над этим вопросом, использовать для этого и другие источники информации…

Партизан Сашко Кваша был родом из села Бондари и поэтому охотно откликнулся на просьбу Варова побывать в родных местах и выполнить ответственное задание.

Поначалу Сашко не знал, зачем его вызывает командир отряда, но когда вошел в землянку и увидел за столом, кроме командира, еще какого-то представительного дядьку, сразу понял, что дело серьезное. Командир сказал:

— Вот, Сашко, знакомься. Василий Тимофеевич хочет с тобой поговорить. Выслушай внимательно, как следует запомни и выполни все так, чтобы мне за тебя не пришлось краснеть.

— Есть, — громче, чем нужно, сказал Сашко.

— Ну, вы тут беседуйте, а я пойду, — сказал командир. — Разведчиков сейчас отправляю на задание, надо проверить готовность.

Крепко пожав протянутую руку Василия Тимофеевича, Сашко сел рядом, на табуретку, где только что сидел командир.

Василий Тимофеевич говорил тихим голосом, внимательно глядя в глаза Сашка. Он поинтересовался, где Сашко родился, где жил, кто его родители, давно ли в отряде, какие выполнял задания. Сашко подробно рассказывал о себе. Родился он в Бондарях, вернее, на хуторе около Бондарей. Жил с отцом и матерью, ходил в школу, а после школы пас коров — свою и тетки, родной сестры матери. Окончил семь классов. Учебу продолжил в Виннице, потому что в селе только семилетка. А хотелось после школы поступить в институт, выучиться на агронома. Но тут началась война, и все пошло кувырком. Оккупанты начали что-то строить в лесу, рядом с Бондарями и Коло-Михайловкой. Стали всех выгонять из села. Брать разрешали только то, что унесешь. Отец что-то заспорил. Тогда фашист наставил автомат и дал очередь. Убил сразу отца и мать. Сашко не было дома, он купался на речке. Когда прибежал домой, отец и мать лежали во дворе, соседи накрыли их рядном. Ночью он с хлопцами похоронил своих родных, поплакал на их могиле и ушел куда глаза глядят. Дня три бродил по лесу сам не свой, потом подался в Гайсин, к дядьку. Дядько и привел Сашка в партизаны. Вначале он колол дрова для кухни, носил воду. Был ездовым. Но потом Сашко добыл себе автомат и гранаты, спрятал их, чтобы не отобрали. Раз поехал с одним партизаном за водой для кухни, не утерпел, сунул автомат в солому на повозке. По дороге наткнулись на двух фашистов, те возились с мотоциклом, схватились за автоматы. Одного пришлось прикончить, другого вместе с мотоциклом привезли в отряд. Дядько — он уже стал командиром — похвалил обоих и приказал выдать Сашку винтовку, Сашко засмеялся и сказал:

— Не треба, дядьку, я уже достал оцю штуку, — вынул из повозки автомат.

— Ох, выпросишь ты у меня, Сашко, по одному месту, — хмыкнул дядько в усы, а потом добавил уже строго: — Больше я тебе не дядько, а товарищ командир…

Что было потом? Потом Сашка стали брать на задания. Взорвали несколько мостов, пустили под откос один эшелон. Вели бои с карателями. Как-то раз Сашка взяли в разведку, так и закрепили его за разведчиками. Страшно? Было страшновато вначале, а потом притерпелся, страх прошел.

— Ну хорошо, товарищ Кваша, — сказал Василий Тимофеевич, не подозревая, что по фамилии Сашка еще никто не называл в отряде. — Задание, которое мы вам поручаем, очень ответственно. Согласны ли вы выполнить его? Подумайте хорошенько. — Василий Тимофеевич как-то уж очень тепло посмотрел парню в глаза, положил свою большую ладонь на его плечо.

— Я согласен, Василий Тимофеевич, — твердо ответил Сашко.

Сашко долго не возвращался. На одиннадцатый день, на рассвете, он пришел в отряд. Коротко доложил командиру о результатах и, позавтракав, мгновенно заснул в землянке. Лишь поздно вечером Сашко встретился с Василием Тимофеевичем на дальнем маяке. Проговорили до самого утра. Василий Тимофеевич исписал целый блокнот, а когда прощались, он обнял Сашко, как сына, и расцеловал.

Всю дорогу в отряд Сашко напевал песни. Несмотря на бессонные ночи, валившую с ног усталость, у него было отличное настроение. С заданием он справился, по словам Василия Тимофеевича, прекрасно. Хотя Василий Тимофеевич и не говорил ему, кто он, но Сашко не такой уж простак, чтоб не догадаться. И вопросы его интересуют не простые: воинские части фашистов, штабы и даже штаб-квартира самого Гитлера. Сашко, конечно, не знал, но вполне допускал, что Василий Тимофеевич прибыл сюда или от командования фронта, или даже из Москвы.

А Варов в это время делился своими впечатлениями от поездки с Натальей Михайловной и Клавой.

— Откровенно говоря, — размышлял он, — я не ожидал, что этот Сашко так сработает. Ведь мальчишка еще. Ну сколько ему? Шестнадцать?

— Мал золотник, да дорог, — улыбнулась Наталья Михайловна.

— Дорог, — подтвердил Варов. — Ну что, радиограмма готова?

— Готова. — Наталья Михайловна передала Варову исписанные листы.

— Как там у нас с питанием, Клава?

— Питание пока есть, Василий Тимофеевич, но на всякий случай надо запросить, чтобы прислали со следующим самолетом.

— Хорошо. Тогда за дело?

Когда суммировали данные, собранные Варовым, Сашко и Натальей Михайловной, увидели, что получилась неплохая картина.

Прежде всего добытые данные свидетельствовали о том, что гитлеровской штаб-квартиры в самой Виннице нет. По всем признакам она находилась в запретной зоне, в восьми километрах севернее города, в лесу, близ села Коло-Михайловки. Подтвердить, что именно находится в этом лесу, могли только пленные. Но такого пленного еще предстояло захватить. С этим и отправился Варов к партизанам, взяв с собой справку и другие разведданные, которые улетавший на рассвете самолет должен был доставить по назначению, в Центр.

В справке по гитлеровской ставке были подробно изложены все данные, касающиеся запретной зоны и истории ее возникновения.

Вскоре после оккупации Винницы, примерно во второй половине августа 1941 года, рядом с селом Коло-Михайловкой появилась специальная группа гитлеровских военных специалистов. Спецы осмотрели лес и прилегающую к нему местность, провели съемочные и планировочные работы. В лесу и на опушке наметили строительные площадки.

Жителей окружающих сел, которые раньше пасли скот, косили траву, собирали в лесу сушняк для топлива, ягоды и грибы, не пускали даже на опушку. Но работавшие в поле крестьяне могли видеть, что делали в их лесу чужие люди. Пронырливым мальчишкам удавалось проникать и в лес.

В начале сентября прибыла большая команда оккупантов в черных мундирах с черепом и скрещенными костями на пилотках и фуражках. Это были эсэсовцы. Они заняли лучшие дома в селах, лес и прилегающую местность объявили запретной зоной. Жителей села Бондари переселили в Стрижавку. Затем пригнали крупную, в несколько тысяч, партию военнопленных из винницкого лагеря, которых загнали в скотные дворы колхозов Коло-Михайловки и Стрижавки. Там они и жили под открытым небом — оборванные, обросшие, голодные, под усиленной охраной. Крестьяне попытались было чем-нибудь их подкормить, дать что-нибудь из одежды, но охранники в черных мундирах не подпускали и близко к заборам с колючей проволокой, за которыми находились пленные.

На работу военнопленных выгоняли часов в пять утра, возвращались они в одиннадцать вечера. Ходили слухи, будто бы строили они какие-то убежища, укрепления, подземные сооружения, бункеры. Многие не выдерживали, от голода, непосильно тяжелой работы, жестоких побоев гибли ежедневно десятками. Умерших на телегах свозили к силосным ямам на окраине Коло-Михайловки и туда сваливали. Ямы оставляли открытыми. Их не успевали закапывать, так как туда непрерывно шел поток погибших. Около двух тысяч военнопленных были погребены в силосных ямах за время строительства. Потери постоянно пополнялись за счет военнопленных винницкого и других лагерей. В разгар строительства на работах было занято около десяти тысяч военнопленных.

После окончания работ, примерно в апреле 1942 года, всех оставшихся в живых военнопленных не возвратили в лагеря. Прошел слух, что их расстреляли…

Одновременно с началом строительства вокруг леса в радиусе до пяти километров были оборудованы наблюдательные посты, окопы, огневые позиции для орудий и пулеметов. День и ночь всюду сновали патрули. Мосты и перекрестки дорог от Винницы до Калиновки усиленно охранялись.

Гестапо с помощью местных старост и полицаев взяло на строгий учет жителей близлежащих сел — Коло-Михайловки, Стрижавки и Бондарей. На каждого жителя заполнялась анкета с подробными биографическими данными и выдавался пропуск.

Жителям запрещалось оставлять на ночлег кого бы то ни было, даже близкого родственника или знакомого из той же деревни.

Все дома пронумерованы, перед входом в каждую квартиру вывешивались списки проживающих с указанием их фамилий, имен, отчеств и дат рождения. Портим спискам полицаи и старосты при обходе домов проверяли всех жильцов дома.

Летом же 1942 года жителям запретили производить работы на прилегающих к лесу полях. То, что было посеяно раньше, убрали сами гитлеровцы. Скошенный хлеб перевезли в село, заставили крестьян обмолотить, потом зерно забрали и увезли.

Ходили слухи, что в Винницу приезжал Гитлер и еще кто-то из большого начальства. Где они останавливались, сколько здесь пробыли — никто из местных жителей не знал, даже те, кто служил у гитлеровцев и располагал более полной информацией.

Обобщая собранные данные, Варов напряженно думал: была ли это ставка, или она находилась в другом месте?..

Каждый день разведчики отряда ходили на задание с надеждой добыть нужного Варову «языка».

Мечтой о таком «языке» группа Варова жила с тех пор, как обосновалась на Винничине. Варов почти три недели находился в лесу, у партизан. В отряд партизанские разведчики Цывинского за это время доставили четырех пленных, захваченных в разных местах, в том числе недалеко от Винницы. Пленные охотно рассказывали о расположении своих частей, их численности, вооружении, сообщали сведения о командовании. Некоторые даже знали, какие задачи стоят перед их подразделениями и частью. Но ничего не ведали о запретной зоне, потому что никогда там не бывали.

Наведался Варов и в другой отряд, действовавший в радиусе нескольких десятков километров от Винницы. Группе разведчиков этого отряда удалось организовать засаду на окраине города. Варов сам участвовал в разработке операции. На вторые сутки, когда начали сгущаться сумерки, вдалеке показалась легковая машина. Хотели взять ее пассажиров бесшумно, но сидевший на заднем сиденье офицер, открывая дверцу машины, дважды навскидку выстрелил в разведчика. Он умер по пути на базу на самодельных носилках, которые наспех соорудили партизаны из жердей и плащ-палатки. В короткой схватке разведчики убили трех гитлеровцев и одного взяли в плен.

Пленным оказался штурмбаннфюрер СС, майор охранной полиции. Казалось бы, важная фигура. Но вскоре пришлось разочароваться. Гитлеровец служил в полевой жандармерии, только не в Виннице и не в запретной зоне. Он командовал батальоном полицейского полка, дислоцировавшегося в районе Киева. В Виннице был проездом. О запретной зоне ничего не знал.

Сказать, что «командировка» Варова к партизанам была неудачной, несправедливо. Он привез много весьма ценной информации и несколько документальных материалов. Но главная цель, ради которой он оставил группу на несколько недель и отправился к партизанам, осталась недостигнутой. И это не давало ему покоя.

Наталья Михайловна и Клава обрадовались, когда Варов наконец возвратился. Целых три недели они не знали о нем ничего. Василий Тимофеевич тоже был рад встрече с боевыми подругами.

Поужинали вместе. Долго сидели, разговаривали, рассказывали о новостях.

Уже сладко посапывала на кровати Клава, крепким сном уставшего человека спал за перегородкой Василий Тимофеевич. А Наталья Михайловна все не могла уснуть, думала. Лезли всякие мысли в голову. Она не помнила точно, когда это произошло, но однажды оба — и Варов, и она — поняли, что любят друг друга. Не ко времени вспыхнула эта любовь, не на войне бы заняться согревающему душу костерку… Но и поделать с собой Наталья Михайловна ничего не могла.

Лежа в безмолвной тишине комнаты, она перебирала в памяти события последних недель. Ей отчего-то казалось, что за последнее время Варов к ней охладел. А может, просто устал, закрутился, одолели заботы? Если раньше она боялась сближения с ним, старалась отсрочить объяснение, то сейчас она опасалась другого: как бы не загасил робко вспыхнувшее пламя любви беспощадный ветер военной поры… Варов сам начал разговор, первый объяснился ей в любви. Порешили на том, что сейчас менять ничего не будут, а по возвращении в Москву все оформят по закону и станут мужем и женой.

«Я знаю, ты меня простишь, Степан, — мысленно обращалась она к потерянному мужу. — Я бы тебя простила. Бог свидетель, я тебя любила, я тебя люблю и сейчас. Но тебя нет и не будет никогда. Я тебя ждала, все время думала о тебе, ждала хоть какой-нибудь весточки, надеялась. Но о тебе сообщили лишь одну весть — последнюю…»

Наталье Михайловне было известно, что погранотряд, в котором муж служил в должности коменданта участка, долго удерживал линию границы. Но силы были слишком неравны. Мало, очень мало осталось пограничников в живых…

Однажды, когда Наталья Михайловна готовилась к новому заданию и жила в Москве, ей позвонил дежурный по управлению погранвойск и сказал, что ее хочет видеть бывший сослуживец мужа. Через сорок минут в номер Натальи Михайловны вошел полковник Абросимов. Наталья Михайловна знала Николая Сергеевича — он прибыл на западную границу с Дальнего Востока за несколько месяцев до войны, вступил в должность начальника отряда.

Увидев Абросимова, Наталья Михайловна растерялась. Прихрамывая, Абросимов подошел к Наталье Михайловне, подал левую руку. На правой, висевшей неестественно прямо вдоль туловища, глянцевито чернела кожаная перчатка. Наталье Михайловне бросилась в глаза его бледность, по-видимому, полковник лишь недавно выписался из госпиталя.

По тому, как он посмотрел ей в глаза, как бережно усадил в кресло и сам опустился на стоявший рядом стул, она сразу поняла: случилось то, чего так боялась все это время, мысли о чем упорно гнала от себя. Поняла, и все внутри напряглось, закаменело. Она умоляюще смотрела Абросимову в глаза и ждала, что он скажет.

— Мужайтесь, Наталья Михайловна. Нет больше Степана Леонтьевича… Капитан Луцкий погиб в бою.

Наталья Михайловна сидела неподвижно.

— Когда, где? — тихо спросила она.

Полковник рассказал о тех тяжелых боях, которые вел личный состав отряда. Особенно стойко оборонялась комендатура во главе с капитаном Луцким. Все меньше оставалось бойцов в строю, кончились боеприпасы, а комендатура продолжала отбивать атаки наседавших фашистов. На рассвете Луцкий собрал всех бойцов и командиров, которые могли держать в руках оружие, атаковал гитлеровцев, занявших часть поселка и железнодорожную станцию. Застигнутый врасплох, враг понес большие потери. Пограничники тоже оставили на поле боя многих своих товарищей. В этом бою они потеряли и своего командира. Смертельно раненный в грудь, истекая кровью, он медленно опустился на перрон, уже освобожденный от гитлеровцев. Пограничники перенесли своего командира в сквер.

— Когда я подошел, — тихо продолжил Абросимов, — он был еще жив, попытался что-то сказать. Я нагнулся к нему. Боец, бинтовавший грудь, приподнял ему голову.

— Приказ выполнил… Наташе передайте… Позаботьтесь о сыне, — только и успел сказать он.

Похоронили капитана Луцкого в братской могиле, в сквере. А вечером вынуждены были оставить поселок и перейти на новый рубеж.

— На другой день ранило и меня. Долго провалялся в госпиталях… — Абросимов нахмурился. — Так что извините, дорогая Наталья Михайловна, не мог увидеть вас раньше…

— Спасибо вам, дорогой Николай Сергеевич, спасибо за все, — Наталья Михайловна припала к его груди и горько зарыдала.

После встречи с полковником Абросимовым она заболела и неделю не вставала с постели. Все время перед глазами стоял Степан. Она старалась припомнить его лицо, голос, походку. Вспоминала и себя — еще юную, в ситцевом платье…

Вот она, студентка педучилища, приехала к сестре, которая была замужем за командиром-артиллеристом. Вечером пошли на концерт в гарнизонный клуб. Муж сестры вдруг куда-то исчез, но перед началом концерта подошел с молодым командиром-пограничником, познакомил. Тот назвался Степаном. Потом сестра проговорилась, что ей давно нравился Степан, и поэтому она решила познакомить с ним Наташу. Степан проводил Наташу до дома, где сестра жила на квартире. Сели на скамейку и не заметили, как проговорили чуть ли не до утра… Потом Наташа стала часто приезжать к сестре. Она не скрывала, что скромный, даже застенчивый офицер-пограничник ей нравится. Он был малоразговорчив, но Наташе с ним было совсем не скучно. Приглянулась и Степану черноокая Наташа, очаровала красивыми пышными волосами и тонким станом. Редкие встречи превратились для обоих в чудесные праздники, а дни разлуки тянулись томительно медленно.

Через полтора года Наташа окончила училище, стала работать в школе учительницей, и они поженились. Жили на частной квартире, в маленькой комнатке, в приграничном поселке, где служил Степан. Родился сын, назвали его Женей. Они любили друг друга неброской, настоящей любовью, Степан называл Наташу звездочкой, часто говорил ей: «Ты же моя зирочка вечирняя».

Сейчас, когда Наталья Михайловна ставила рядом со Степаном Варова, мысленно сравнивала их, почему-то всегда предпочтение отдавала Степану. Василий Тимофеевич был красивый, высокий, с копной густых темных волос, мужественный и ласковый. Жизнь у него не удалась. Он давно разошелся с женой, да так и не женился больше. Наталья Михайловна чувствовала, что с самого первого дня их знакомства он был к ней неравнодушен, хотя долгое время это скрывал. Держал себя деликатно, не навязывался. Но повседневная совместная работа, сама обстановка сближали. Радости и горести, трудности и постоянная опасность — всего перепадало поровну. Наталья Михайловна вдруг с удивлением обнаружила, что Варов ей небезразличен. Она скучала по нему и не находила себе места, когда он долго не возвращался с задания. Но стоило ей подумать об этом новом чувстве к Василию Тимофеевичу, как перед глазами вставал Степан с его понимающим, чуть насмешливым взглядом, и чувство тускнело, становилось неопределенным. Все-таки Степан был первой и большой ее любовью, и часто потихоньку, чтобы никто не замечал, Наталья Михайловна плакала. Но время шло, жизнь брала свое. Объяснение Варова в любви и радовало ее, и пугало, не давало покоя…

…Сон подкрался незаметно. Наталью Михайловну будто кто-то толкнул. Она открыла глаза, прислушалась. По-прежнему спала Клава, похрапывал Василий Тимофеевич. Ей показалось, что снаружи раздались и тут же затихли легкие шаги. В окно негромко постучали. Наталья Михайловна прильнула к стеклу, спросила:

— Кто там?

— Покличьте Василия Тимофеевича, — почти шепотом попросили с улицы.

Наталья Михайловна обернулась. Варов уже сидел на кровати, спустив ноги на пол. Вот он накинул на себя плащ, вышел в сени. Наталья Михайловна слышала за дверью приглушенный шепот. Потом стукнул засов, и Варов вернулся в комнату.

— Наташа, дай мне, пожалуйста, что-нибудь с собой в дорогу. Меня ждут.

— Что случилось, Вася? Кто приходил?

— Ничего не случилось, — спокойно ответил Варов. — Приходил связной от Зайкова, они взяли какого-то гитлеровца. Есть интересные новости для нас. Я должен идти.

Варов быстро оделся, засунул в карман краюху хлеба, кусок селянской колбасы и направился к выходу. У дверей он обернулся. Наталья Михайловна стояла посреди комнаты и грустно смотрела ему вслед. Варов порывисто приблизился к ней, ласково, очень бережно взял за плечи и поцеловал.

— Береги себя, — скорее догадался по движению губ, чем услышал напутствие Натальи Михайловны.

— Все будет хорошо, мой боевой друг, жена моя, — ответил он дрогнувшим голосом.

Дверь за Варовым закрылась. Стихли шаги. Наталья Михайловна все стояла посреди комнаты, не в силах сдвинуться с места. Из-за туч вышла полная луна, поток зыбкого света хлынул в окно, осветив одиноко стоявшую в темной комнате женщину. Она думала о Варове, который стал ей так дорог за последнее время и которого неотложные дела заставляли покидать близких людей, идти в неизвестность, в ночь…

Варов был человеком сравнительно молодым, сильным, выносливым. Усталость одолевала его редко. Но в этот раз он чувствовал себя смертельно уставшим. Во всем теле ощущалась свинцовая тяжесть, глаза слипались. Он механически передвигал ноги, часто натыкался на идущего впереди связного. Дождь лил не переставая. Под ногами чавкала грязь.

Солнце с утра не показывалось. Кругом стояли мрачные, уже тронутые дыханием осени, мокрые деревья.

Варов не знал этот партизанский отряд, и путь, по которому его вел связной, был ему незнаком. Он дважды встречался у Цывинского с командиром отряда, а так поддерживал с ним контакт через связных.

— Вот мы и дома, — сказал связной, полуобернувшись к Варову. Во после этого они прошагали еще минут двадцать, прежде чем раздался оклик:

— Стой, кто идет?

Связной назвал пароль, затем подал знак Варову, и они двинулись дальше, пока не очутились в землянке командира отряда Зайкова. Зайков встретил Варова радушно, усадил за стол и начал расспрашивать, как добрались.

— Знаешь что, Зайков, — улыбнувшись, сказал устало Варов, — раз я перед тобой, — значит, добрались благополучно. А сейчас распорядись дать мне какую-нибудь одежду: видишь, с меня течет. Да и голодны мы со связным, как волки.

— Да, да, извини, брат, — смутился Зайков и тотчас отдал необходимые распоряжения.

Переодевшись и плотно поев, Варов на минуту прилег на топчан и мгновенно уснул. Часа через два Зайков тронул его за плечо.

— Ну что, начнем?

— Да, пожалуй. — Варов резко встал, встряхнулся, освобождаясь от разморившего его сна. — Введи меня в курс дела, Зайков, расскажи, где и как вы взяли пленного.

Зайков был кадровым военным. Войну встретил старшим лейтенантом, начальником заставы на западной границе. Его солдаты до конца выполнили свой воинский долг — враг не прошел занятые пограничниками позиции до тех пор, пока последний воин мог держать оружие. Зайкова и двух пограничников почти бездыханными нашли жители соседнего села, отыскали среди убитых. Лечили, чем могли. Один из троих умер, не приходя в сознание. Зайков и боец-пограничник, едва встав на ноги, ушли в лес, к партизанам. Зайков уже два года в партизанском отряде, но по-прежнему носит военное обмундирование и знаки различия старшего лейтенанта. Любит уставной порядок, исполнительность. В разговоре нетороплив…

— После нашей встречи у Цывинского я долго думал, как лучше подступиться к этому заданию. А тут приходит ко мне в землянку начальник разведки и говорит: «Послушай, командир, есть предложение. Мы совсем упустили из виду Глашу. А мне кажется, это ниточка, вернее, ключик к решению данного вопроса».

— Кто такая, эта Глаша? — поинтересовался Варов.

— Полностью, к сожалению, у нас на нее данных не было. Но мы знали, что она, Глаша Хомяк, тридцати лет от роду, смазливая. Работает не то портнихой, не то парикмахершей. Живет на окраине города. Была замужем за каким-то немецким холуем, которого партизаны ликвидировали. Ходит к ней фашист в черной форме, якобы из той части, которая находится там, в лесу, рядом с Коло-Михайловкой.

— Так, ясно. Что же дальше?

— Послали мы связного. Тот вернулся из Винницы через три дня. Доложил, что эсэсовец по-прежнему ездит к Глаше, иногда, по субботам или воскресеньям, остается у нее на ночь. Имеет чин капитана, занимает должность помощника коменданта в запретной зоне. Глаша хвалилась подружке, что ее Отто очень щедр, возит ей подарки, продукты, любит ее и обещает после войны на ней жениться.

— Ну и как вы его взяли? — в нетерпении спросил Варов.

— Создали две группы — захвата и прикрытия. Переодели всех в гитлеровскую форму. Устроили засаду на квартире у Глаши в субботу. А он, как назло, не приехал. Пришлось ребятам сутки сидеть взаперти. Конечно, поволновались. Но все обошлось. В воскресенье ухажер пожаловал. Скрутили его мои хлопцы, с кляпом во рту выволокли огородами на окраину. Там их ждали с подводой. Прихватили и Глашу на всякий случай. Километров через пять пересадили всех на автомашину — и на базу.

— Смирный попался? — Варов улыбнулся.

— «Смирный». Одному разведчику так дал, собака, ногой в живот, еле очухался парень.

— Как сейчас, успокоился? Что рассказывает?

— Не шибко он разговорчивый. Ну, назвал свою фамилию, возраст, откуда родом и прочее. Твердит все время, что он человек малоосведомленный, помощник коменданта по охране санатория в селе Коло-Михайловке. Вот и все.

— Добре, — как бы подводя итог рассказу Зайкова, промолвил Варов. — Скажи, у тебя хорошее наше обмундирование есть?

— Есть, — с готовностью ответил Зайков, пока что не понимая, к чему клонит Варов.

— Распорядись быстренько: обмундирование выгладить, сапоги до блеска вычистить, ремень с портупеей и твою кожанку — все сюда…

Когда пленного эсэсовца ввели в землянку командира партизанского отряда, он увидел сидевшего за столом черноволосого мужчину, который сосредоточенно читал какие-то бумаги. На нем было добротное офицерское обмундирование, новый ремень с портупеей, на плечи накинута кожаная куртка. Сидевший за столом мельком взглянул на вошедших и снова углубился в свои бумаги. Эсэсовец невольно подтянулся, сделал два шага вперед и остановился. За его спиной безмолвно застыл автоматчик.

Командир партизанского отряда, который уже дважды через переводчика опрашивал пленного, доложил сидевшему за столом:

— Товарищ полковник, захваченный в плен разведчиками моего отряда гауптштурмфюрер Отто Леман по вашему приказанию доставлен.

— Хорошо, — Варов неторопливо взял в руки документы Лемана, пристальным, строгим взглядом посмотрел на пленного. Тот, щелкнув каблуками, вытянулся. Леман почти два года находился в России, немного понимал по-русски. Ему было ясно, что сидящий за столом полковник является или командующим партизанами в этом районе, или же специально приехал из Москвы, чтобы допросить его.

Варов закурил толстую папиросу, протянул пачку Зайкову и переводчику. Предложил закурить и пленному. Эсэсовец взял папиросу, буркнул: «Данке», сел на указанный ему табурет.

— Ваша фамилия, имя, возраст? — негромко спросил Варов.

— Отто Леман, гауптштурмфюрер, помощник коменданта охраны санатория, тридцать три года, — четко ответил пленный.

— Номер части, в которой вы служили? — последовал вопрос…

Опрос пленного закончился только к утру. Дождь перестал. В приоткрытую дверь землянки доносился приглушенный шум проснувшегося партизанского лагеря.

Пленного увели. В землянке остались только Варов и Зайков. Они просматривали записанные показания пленного эсэсовца. Варов отчеркивал наиболее важные места красным карандашом.

«…Севернее Винницы, примерно в восьми километрах, в сосновом лесу, рядом с селом Коло-Михайловкой, в период с сентября 1941 года по апрель 1942 года была оборудована ставка верховного командования германских вооруженных сил на Восточном фронте и штаб-квартира Гитлера…»

…«От шоссе Винница — Житомир, на южной окраине Коло-Михайловки, проложена асфальтированная дорога к центральной зоне, расположенной в центре лесного массива. В начале этой дороги находится контрольная будка с часовыми, при въезде в лес — здание комендатуры. Вся зона разбита на восемь полос. В первых пяти располагаются казармы, склады, баня, штаб комендатуры. Тут же бюро пропусков в центральную зону.

Центральная зона разбита на три полосы и огорожена проволочной сеткой высотой в два с половиной метра и двумя рядами колючей проволоки. Ворота в эту зону охраняются открытыми и скрытыми постами. В центральной зоне находятся помещение штаба, канцелярия Гитлера, гестапо, телефонная станция, жилые дома, спортзал, бассейн, три бомбоубежища…»

— За такой короткий срок настроили чертову уйму всяких помещений и убежищ, — промолвил Варов, затягиваясь папиросой, и продолжил чтение:

«Часть поля, прилегающая к центральной зоне с южной стороны леса, огорожена рвом с пятью рядами спирали из колючей проволоки и противопехотным проволочным забором. Вокруг леса на высоких деревьях через каждые двести метров располагаются наблюдательные посты. По опушке леса — большое количество укрытий, дзотов, пулеметных гнезд и огневых позиций артиллерии. Внутри леса и вдоль опушки высылаются подвижные патрули, а в ночное время им придаются собаки».

«…От главной квартиры Гитлера на Берлин проложено два прямых бронированных кабеля. Один, подвешенный на столбах, связывает ставку с штабом Геринга, который находится в двадцати двух километрах к северу. Линии связи протянуты к Виннице и к аэродрому в Калиновке».

— Слушай, Зайков, может быть, подумаешь насчет этих бронированных кабелей и аэродрома? — предложил Варов.

— Попробуем, — улыбнулся командир отряда.

Варов вновь сел за стол, придвинул к себе показания пленного, подчеркнул еще два абзаца:

«…На опушке леса стоят замаскированные двадцать танков, на огневых позициях — до двенадцати батареи зенитной артиллерии и прожекторные подразделения».

«…Гитлер приезжал в штаб-квартиру несколько раз в мае-июле 1942 года и в июле-августе 1943 года. В этом году в январе был Геббельс, в марте — Розенберг».

Варов устало потянулся. То дело, ради которого его группа преодолела столько трудностей, было сделано.

После освобождения советскими войсками Киева, когда фронт перешел на западный берег Днепра и стал продвигаться к границе, Варову и его боевым друзьям стало работать еще сложнее. Увеличилась плотность вражеских войск, появилось множество крупных и мелких гарнизонов, еще жестче стал оккупационный режим, усилились репрессии и карательные операции против патриотов, сражающихся с фашистами на оккупированной территории.

В селе, где базировалась группа Варова, постоянного гарнизона не было, но последнее время оккупанты стали появляться там чаще и чаще. Иногда останавливались дня на два, на три. Местные полицаи патрулировали в селе круглосуточно. Прислали нового старосту села, а с ним несколько незнакомых полицаев.

Как-то связной, работающий в сельской управе, сообщил, что где-то в окрестностях села работает нелегальный радиопередатчик, а он, староста, не имеет об этом ни малейшего представления. Приказали усилить наблюдение в селе, особенно обратить внимание на приезжих, взять всех на учет, о появлении новых людей в селе или выезде кого-нибудь из села немедленно докладывать в райуправу.

Варов и без того видел: уже вчера за селом стояли две машины с пеленгаторами. Еще раньше наведался и полицай, вначале зашел к хозяину дома, потом к ним. Посидел какое-то время, покурил и молча, не сказав ни единого слова, ушел.

Варов в это время находился в отряде Цывинского. Дома были Наталья Михайловна и Клава. Словно почуяв недоброе, они заблаговременно спрятали радию в погребе, за домом.

Когда рассвело, Наталья Михайловна ушла в одно из дальних сел. Там ей предстояла встреча с нужными людьми, которые могли уточнить данные о недавно раскинутом близ этого села полевом аэродроме гитлеровцев, о количестве и типах базировавшихся на нем самолетов.

Домой она возвратилась на следующий день: Своим походом Наталья Михайловна была довольна: встретилась со связными и получила от них нужную информацию. К тому же удалось достать кое-что из продуктов. Но на душе было неспокойно, тревожные мысли не выходили из головы. Волновалась за сына, от которого давно не получала вестей. Волновалась за Василия Тимофеевича. Переживала, как там у Клавы?

Наталья Михайловна машинально посмотрела на окно и не поверила своим глазам: условного знака на месте не было. Домой идти было нельзя. Она в растерянности стояла и смотрела туда, где Клава должна была поставить этот знак, потом повернулась и медленно пошла в обратную сторону. Ей нужно было засветло дойти до маяка, одолев расстояние в пятнадцать километров.

Солнце уже заходило за невысокий лес, когда Наталья Михайловна подошла к маяку. На маяке дежурили три партизана. Это были простые сельские хлопцы. Один колол дрова у сарая, другой поил лошадь у колодца, третий отдыхал в хате. Жарко топилась печь, возле нее хлопотала пожилая женщина, да еще на лавке чистила картошку девочка лет десяти-двенадцати.

Наталья Михайловна назвала пароль парню, который поил лошадь. Приняли ее как родную, хотя раньше они никогда не встречались. Устав с дороги, она сразу же полезла на печку, незаметно уснула. Ее будили ужинать, но она отказалась, вяло, чуть слышно шевеля губами и слабо мотая головой.

А на следующий день на маяк пришел и Варов. Он был по-особенному сосредоточен, хмур и деловит.

— Центр приказал немедленно уходить из села. Будем продолжать работу, находясь в отряде Цывинского. С командованием отряда все обговорено, — сказал Варов, когда они остались одни.

— Я пойду в Воронец, — не отвечая Варову, сказала Наталья Михайловна. — Как-нибудь проберусь к своей знакомой, попрошу ее узнать, что случилось.

— Что это даст? — задумчиво спросил Варов. — Ты не успеешь войти в село, как тебя схватят.

Он стоял у окна и нервно курил.

— Завтра у меня встреча со связным, возможно, он что-нибудь знает.

Связной знал все или почти все. Днем в Воронец приехали на легковой машине гестаповцы, вызвали старосту и старшего полицая. Старший полицай — выскочил от них, как из бани, вызвал еще двух полицаев, и они ушли. В этот День в селе арестовали девять человек, в том числе и Клаву. Сразу же всех под усиленным конвоем полицаев отправили в город. В доме, где жили Варов и его помощницы, был обыск. Полицаи ничего не нашли. Хозяина и хозяйку дважды вызывали в сельуправу, расспрашивали о квартирантах. В комнате и сейчас дежурят два полицая, ожидают их возвращения. Вчера связной ездил в город, узнал, что арестованных препроводили в тюрьму. Какова судьба Клавы, жива ли она — он не знал…

Утром Варов и Наталья Михайловна покинули маяк и отправились на базу партизанского отряда Цывинского. Добрались благополучно. Штаб отряда оставался на старом месте. Почти все партизаны находились на боевых позициях. Но сегодня каратели не показывались. Видно, отбили им охоту соваться в лес. Может быть, и другое — зализывали раны и готовили новую операцию. Партизаны тоже не теряли времени даром: приводили оружие в порядок, запасались боеприпасами. Для раненых оборудовали подальше от боевых порядков нечто вроде полевого госпиталя — несколько больших землянок. Подобрали новое место для приема самолета, который обещали прислать с Большой земли.

В штабе удивились, увидев Варова и его спутницу. Казалось, все пути к партизанам были перекрыты карателями.

— А мы по воздуху, — отшутился Варов, хотя ему было не до шуток.

— Это хорошо, что есть возможность пройти, — заметил начальник штаба. — Думаем послать своих представителей в соседние отряды для организации взаимодействия. Тяжко одним, да и боеприпасы кончаются. Нужно объединить усилия.

— Есть данные, что пойдут еще? — спросил Варов.

— Да, есть. Но, по всей вероятности, применяют иную тактику: не лезть в лоб на наши оборудованные Позиции, а просачиваться, окружать и уничтожать каждый отряд в отдельности.

— Сниматься не собираетесь?

— Куда же сниматься! Раненых вон сколько… Придется денек-другой повременить. Самолет должен прилететь. Хоть часть раненых возьмет, да и подбросит кое-что. Нужно продержаться, Зайков с отрядом должен подвинуться поближе к нам. Да и разведчики наши вот уже неделю находятся в Виннице и Немирове. Ждем их со дня на день.

— Будь другом, — оживился Варов, — дай мне знать, когда возвратятся. Клаву, радистку мою, арестовали и увезли куда-то. Может быть, прояснится, что с ней и где она находится.

За Варовым в землянку пришел посыльный.

— Вас приглашает к себе начальник штаба, — сказал он.

— Вернулись разведчики, — невесело сообщил Варову начальник штаба. — Иди к начальнику разведки. Я — к командиру.

В штабной землянке сидели начальник разведки отряда и с ним двое мужчин. Варов поздоровался.

— Вот тут какая петрушка, товарищ Варов, — сказал начальник разведки. — Разведчики увидели на полустанке, километрах в двенадцати отсюда, товарный поезд. Охрана была небольшая, и мои хлопцы решили их потревожить. Так вот, в поезде оказались люди, в основном девушки и десятка два мужчин. Их, значит, направляли в Германию, в рабство. Среди мужчин — двое жителей из села Воронец. Вот они перед тобой.

Сидевшие на топчане мужчины жадно затягивались партизанским самосадом. Лет им было по тридцать-тридцать пять, но лица их обросли и осунулись. Видно, несладко им пришлось в эти несколько дней в фашистской неволе.

Они рассказали, что взяли их в прошлую субботу, среди бела дня. За что — сами не знают. Два полицая с, винтовками отвели в сельуправу, где уже сидело несколько женщин и два мужика. Через час или два всех вывели на улицу и под конвоем повели в город, в тюрьму, часа три продержали во дворе, потом начали загонять по камерам. Размещали всех вместе — мужчин и женщин. Потом начались допросы. Спрашивали о партизанах, о каком-то радиопередатчике. Пытали…

— Послушайте, среди вас была девушка по имени Клава? — не удержался Варов. — Она приезжая, небольшая такая, беленькая.

— Була така дивчина, як вы говорите, — сказал тот, что молчал все это время. — Вона не из нашего села, но жила в селе, кажись, с лета. Расстреляли ее фашисты во дворе тюрьмы на вторую же ночь. Тогда многих расстреляли. Из Воронца только мы с ним остались. А утром зараз всех погрузили в вагоны и хотели отправить в Германию, да вот партизаны, спасибо им, освободили.

— Она, случайно, ничего вам не говорила и не передавала?

— Передавать вроде ничего никому не передавала, а как уводили из камеры, громко сказала: «Родным моим сообщите в Воронце, что все в порядке, фашисты ничего не знают, но пусть уходят из села». И еще повторила: «Слышите, пусть уходят».

— Ее вызывали на допрос чаще других. Били ее там очень.

— Да, особенно на последнем допросе. Вернулась сама не своя, не могла стоять на ногах. Женщины ее все поддерживали под руки…

4. Последний бой Варова

Бой вспыхнул на рассвете. Начался он артиллерийским обстрелом партизан. Снаряды ложились в стороне от лагеря и особого вреда не причиняли. Но обстрел был сильный и длился минут двадцать.

Все, кто мог держать в руках оружие, отправились в боевые порядки, в окопы и щели. В штабе остались только дежурный да связисты. Наталья Михайловна получила автомат и тоже хотела уйти вместе с Варовым на позиции. Но он упросил ее остаться у связистов.

Схватив автомат и запихивая на ходу в карманы и за голенища магазины с патронами, Варов отправился с начальником штаба на левый фланг боевых позиций отряда. Когда они вскочили в траншею, первая атака карателей уже была отбита. Враги залегли на противоположной стороне поляны, в кустарнике, и обстреливали партизан винтовочными выстрелами и короткими очередями из автоматов. На правом фланге беспрерывно трещали автоматы и бухали разрывы гранат. Видимо, там каратели сосредоточили основные силы и потому яростно атаковали, но увидеть боя отсюда было нельзя: правый фланг находился за высоткой метрах в семистах.

Варов устроился в окопе поудобнее, наблюдая за кустарником, где засели каратели. Начальник штаба отдавал какие-то распоряжения, но к Варову они никакого отношения не имели. Обстоятельства были для него новыми, отличными от тех, в которых он находился до сего времени, и к ним нужно было привыкнуть. В открытом бою ему еще бывать не приходилось, и он испытывал новое, незнакомое до сих пор ощущение. Страха не чувствовал, но в теле была какая-то непонятная тяжесть и дрожь. Он старался не думать о своих ощущениях, побороть эту неприятную дрожь, стал вынимать из карманов гранаты и магазины и раскладывать их на бруствере своего окопа.

Прибежал посыльный, вызвал начальника штаба к командиру. Тот хрипло крикнул:

— Варов, остаешься за меня, я скоро вернусь!

Когда Варов обернулся, начальник штаба уже приблизился к наблюдательному пункту, где находился командир. Варов не успел еще ничего сообразить, только подумал, что ему делать в роли старшего, как каратели снова пошли в атаку. Вначале они, по-видимому, накапливались там, их черные фигуры мелькали в кустарнике. Потом выскочили на поляну и, растянувшись в цепь, пошли во весь рост на позиции партизан, на ходу стреляя длинными очередями.

Варов на правах старшего приказал:

— Без команды не стрелять! Подпустить поближе, к середине поляны!

Когда наступающая цепь в черных мундирах приблизилась к той черте, которую сам себе наметил Варов, он скомандовал: «Огонь!» — и первый дал длинную очередь по врагу. Заговорила автоматным языком партизанская траншея. Эсэсовцы на какое-то мгновение остановились, но потом снова пошли вперед. С каждой секундой расстояние между ними и партизанами сокращалось. Варов сперва стрелял, а когда фашисты приблизились, взял в руки гранату. Он не сразу заметил, что откуда-то сбоку по вражеской цепи резанул пулемет. Часть карателей залегла, некоторые метнулись в сторону. А пулемет продолжал косить мрачные фигуры в черных мундирах. Какая-то сила вытолкнула Варова из окопа, и он, воскликнув: «За мной, в атаку!» — бросился вперед. Он не оглядывался, но слышал, что следом за ним с криком «Ура!» бежали партизаны. Некоторые из них обгоняли его оправа и слева и уже приближались к кустарнику, в котором перед боем накапливались каратели. Радостное чувство сознания, что бой выигран, охватило Варова и понесло вперед, где затухали последние выстрелы. В это мгновение что-то сильно толкнуло его в грудь, он схватился левой рукой за куст, чтоб не упасть, но земля ушла из-под ног. Держась за гибкие ветки, он медленно опустился на снег. Ему казалось, что невесомые снежинки закружили, завертели его, подняли над землей и понесли куда-то в неведомую темную мглу…

Под вечер хоронили погибших в бою. Вокруг большой, зияющей чернотой ямы партизаны стояли в скорбном молчании. Тут же, у края ямы, стиснув зубы, находилась Наталья Михайловна. Она не плакала. Боль утраты и слезы ушли глубоко вовнутрь, и от этого было особенно тяжело. Она немигающими глазами смотрела поверх свеженасыпанной земли — туда, где на еловых ветках прикрытые плащ-накидками лежали те, кто живым и здоровым встречал сегодняшний день и смотрел на этот лес, смеялся и грустил, шел в атаку и надеялся на победу, кто сегодня отдал самую высокую плату за Родину и победу и уснул сном, после которого нет и не будет пробуждения. Среди погибших партизан лежал и Варов, дорогой ей человек и боевой друг. Она пыталась представить его лицо — глаза, улыбку — и не смогла… Мысли расплывались, не удерживаясь в сознании.

Уже давно партизаны ушли к своим землянкам, а она все стояла у невысокого продолговатого холмика и не могла сдвинуться с места. Подошел командир отряда, обнял ее за плечи, тихо промолвил:

— Пойдемте, Наталья Михайловна, пойдемте. Нужно собираться. Живых ждут дела…

К ночи снег прекратился, тучи постепенно разошлись в стороны, небо вызвездило. Пришел долгожданный самолет, привез боеприпасы, полушубки, продовольствие, принял на борт раненых. С этим рейсом улетала на Большую землю и Наталья Михайловна. Таково было указание Центра, полученное в ту же ночь. В Москве еще не знали всего, что произошло. Руководство Центра благодарило чекистскую группу Варова за проделанную работу и сообщало, что Варов награжден орденом Красного Знамени; Наталья Михайловна Луцкая — орденом Отечественной войны II степени; радистка Клава Король — орденом Красной Звезды. Группе предписывалось возвратиться в Москву с очередным рейсом.

Наталья Михайловна стояла в стороне и смотрела, как партизаны заканчивали погрузку. Они торопились: приближался рассвет, а самолету нужно было незаметно проскочить над оккупированной территорией.

Только что по поляне, на которой стоял готовый к взлету самолет, прошли последние взводы партизанского отряда. Гул их шагов потонул в темноте зимнего леса. Отряду предстояло уйти дальше на запад, в новый район, соединиться с отрядом Зайкова и наносить совместные удары по коммуникациям и узлам дорог отступающего противника.

У самолета появился Цывинский, подошел к Наталье Михайловне.

— Счастливого пути, Наталья Михайловна. Передавайте привет Москве, — сказал он.

Ладонь Натальи Михайловны потонула в большой теплой руке командира отряда.

— Спасибо вам за все, Анатолий Михайлович. Возвращайтесь с победой!

Наталья Михайловна поднялась по трапу, остановилась в проеме люка. Какую-то секунду она смотрела прощальным взглядом на темный лес и на землю, по тропинкам и дорогам которой прошла не один десяток километров, на которой провела не одну тревожную ночь и в которой оставила своих боевых друзей, частицу своего сердца.

В это время заработали моторы, она как бы очнулась от мгновенного забытья и вошла в темное чрево самолета. Кто-то втащил вовнутрь трап и закрыл дверцу. Моторы взревели, самолет тронулся с места, сначала покатился медленно, потом быстрее, тяжело оторвался от земли, поднялся над партизанским лесом и взял курс на восток, где уже обозначилась бледная полоса утренней зари.