Неандертальцы

До сих пор речь шла главным образом либо о биологии неандертальцев, либо же о сугубо утилитарных аспектах их поведения — об орудиях, технологиях, характере питания, коммуникации и иных формах культуры, основная функция которых заключается в приспособлении к внешней, естественной и социальной, среде обитания. Однако у человека, в отличие от животных, кроме внешней среды есть ещё и среда внутренняя. Это значит, что ему, начиная с определённого момента его существования (и в филогенетическом, и в онтогенетическом смысле), приходится приспосабливаться также и к ней, т. е. к своему внутреннему миру — миру образов, представлений, страхов, тревог и надежд. Когда, на какой стадии эволюции наступает этот момент — точно сказать вряд ли возможно. Единственное, в чём убеждают археологические находки, — гомо сапиенс — не первый вид живых существ, представители которого стали тратить время и энергию на деятельность, не имеющую непосредственного практического значения и обращённую больше к внутреннему миру (миру представлений), чем к внешнему (миру вещей). Отдельные — пусть и весьма эфемерные — следы такого поведения встречаются уже на памятниках конца ашельской эпохи, связываемых обычно с гомо гейдельбергенсис, а в среднем палеолите их число и выразительность многократно возрастают. В том числе и стараниями неандертальцев.

Неандертальцы — люди, и вполне естественно, что в их жизни помимо чисто материальных интересов и забот, связанных с добыванием средств существования, было ещё нечто возвышавшееся над повседневностью, или, во всяком случае, не сводимое напрямую к быту, к удовлетворению биологических, телесных потребностей. Материалов, могущих пролить свет на это «нечто», очень мало, понять их крайне сложно, и потому о духовной культуре неандертальцев пока нельзя сказать ничего определённого, кроме того, что она у них была. Об этом свидетельствуют находки на их стоянках предметов, не имеющих видимого утилитарного значения, не связанных непосредственно с жизнеобеспечением в биологическом смысле, а также — и прежде всего — их погребения. Ещё одним источником информации о неутилитарном поведении неандертальцев могут быть их костные останки. Нередко они несут более или менее чёткие следы работы каменными орудиями, что иногда истолковывается просто как следствие каннибализма (несколько подробней об этом говорится в следующей главе), а иногда рассматривается как указание на выполнение неких ритуалов, связанных со смертью.

Говоря о духовной культуре, я не имею в виду исключительно религию. Первое понятие намного шире второго. Вместе с тем, имеются некоторые основания подозревать, что, у неандертальцев (по крайней мере, у отдельных групп) уже сложились какие-то представления мистического (или магического, что не обязательно одно и то же) характера и существовали соответствующие ритуалы. Основания эти, впрочем, очень шатки, и аргументы оспаривающих их скептиков пока, на мой взгляд, перевешивают аргументы романтиков, увлечённо писавших о медвежьих жертвоприношениях и каннибальских обрядах, совершавшихся якобы во мраке неандертальских пещер. Повторяю: пока…

Просто «безделушки»?

Что касается «неутилитарных» предметов, то их можно разделить на пять категорий: 1) «диковины», т. е. курьёзные вещи естественного происхождения, привлекающие внимание благодаря не совсем обычным физическим свойствам или случайной антропо(зоо)морфности; 2) красители — куски охры, двуокиси марганца и иных природных пигментов, приносившиеся на стоянки; 3) «метки», т. е. различные насечки, штрихи, углубления, пятна искусственного происхождения на костях, камнях, скальных поверхностях и т. д.; 4) украшения (бусы, подвески и др.); 5) изображения, т. е. искусственно созданные и притом опознаваемые образы объектов реального мира.

На курьёзные предметы, возможно, обращали внимание уже ранние гоминиды, начиная с австралопитеков. В 1925 г. в третьем слое костеносной брекчии южноафриканской пещеры Макапансгат, откуда происходят останки этих существ, была найдена яшмовая галька, имеющая несколько естественных борозд и углублений, делающих её похожей на голову антропоморфного (или в данном случае лучше сказать «австралопитекоморфного»?) существа. Возраст слоя более 2,5 млн. лет. Поскольку выходов яшмы ни в Макапансгате, ни в окрестностях нет, а ближайший известный источник этой породы находится в нескольких десятках километров, то возникло предположение, что описанный предмет был принесён австралопитеком[196]. Если учесть, что высшие обезьяны способны опознавать и различать даже двухмерные изображения людей и животных, то такую гипотезу нельзя считать совсем уж невероятной, хотя и доказать её истинность, конечно, тоже невозможно. Гораздо более многочисленные находки, могущие быть отнесёнными к категории курьёзных объектов, происходят с нижнепалеолитических (ашельских) стоянок Европы, Африки и Азии (Торральба и Амброна в Испании, Терра Амата во Франции, Эрфуд в Марокко и др.). В среднем палеолите они тоже известны. Это окаменелости, напоминающие своей формой части человеческого тела, кристаллы кварца и других минералов в виде правильных геометрических фигур и т. п. Разумеется, связывать подобные вещи с духовной культурой и рассматривать их в качестве индикаторов её зарождения нет абсолютно никаких оснований. Тем не менее их существование указывает на то, что уже далекие предшественники современных людей обладали такими качествами, как любопытство и способность удивляться необычному.

На целом ряде памятников среднего палеолита в разных частях света обнаружены куски и скопления красящих веществ. В Европе находки такого рода известны примерно на 70 среднепалеолитических стоянках. Самая богатая коллекция, включающая около 500 фрагментов природных красителей, а также тёрочники, служившие для их измельчения, происходит из мустьерских слоёв пещеры Пеш де л’Азе в Дордони (Франция), имеющих возраст порядка 50–60 тыс. лет. Иногда охру приносили на стоянки издалека. На многих её кусках имеются чёткие следы стирания о твёрдую или мягкую поверхность. Некоторые из этих следов вполне могли появиться в результате контакта со шкурой животного или человеческой кожей. Неоднократно предполагалось, что минеральные пигменты служили неандертальцам (и не только им) для раскраски тела, игравшей ритуальную роль, что красная охра символизировала кровь и раны. Правда, охра могла выполнять и чисто утилитарные функции, служа, например, для обработки (дубления) шкур либо в качестве примеси к различным вяжущим составам, использовавшимся для крепления каменных орудий к рукоятям. Определить по характеру стёртости так называемых охряных «карандашей», служили ли они для нанесения изображений или всего лишь как источник необходимого в быту порошка, крайне трудно.

Вещи, несущие на себе различные непонятные метки явно или предположительно искусственного происхождения — насечки, штрихи, кривые или пересекающиеся линии, углубления, пятна краски и т. д., — известны сейчас в довольно большом количестве. Древнейшие объекты такого рода относятся ещё к ашельскому времени, а для среднего палеолита их число достигает нескольких десятков. Однако признание искусственного и неслучайного происхождения тех или иных насечек и штриховок ещё совсем не означает признания их в качестве древнейших символов. Не исключено, конечно, что, по крайней мере, некоторые из вещей рассматриваемой категории воспринимались оставившими их людьми именно как символы, как материальные эквиваленты каких-то понятий, но столь же допустимо, что они представляют собой не более чем результат попыток освоения простейших изобразительных средств и никакого «вложенного» содержания не имеют. Впрочем, даже если бы мы точно знали, что метки служили знаками, это ни на шаг не приблизило бы нас ни к проникновению в духовный мир их создателей, ни даже к ответу на вопрос о том, а существовал ли он у них вообще этот самый духовный мир. Ведь знаки могли иметь совершенно приземлённые функции — счётные, мнемонические (вроде «узелков на память»), указательные и т. п.

В среднем палеолите, а может быть, ещё в конце нижнего появляются и первые украшения — бусы и подвески из зубов и костей животных, а также из раковин моллюсков и скорлупы страусовых яиц (в Африке). Делали такие вещи и неандертальцы. Правда, на подавляющем большинстве среднепалеолитических памятников Европы достоверные находки подобного рода отсутствуют[197], но зато отдельные неандертальские памятники верхнепалеолитического времени дают их в большом количестве. Особенно многочисленные и разнообразные украшения, вырезанные неандертальскими мастерами из кости и зубов животных, происходят с некоторых стоянок шательперрона — культуры, появившейся чуть раньше 40 тыс. лет назад и завершившей своё существование, по всей видимости, около 35 тыс. лет назад. О ней ещё будет говориться в одной из следующих глав, а пока отмечу только, что украшения, как и метки, вовсе не обязательно были связаны с областью духовной культуры. Возможно, они служили исключительно в качестве средства социальной идентификации, будучи индикаторами групповой принадлежности, общественного положения, возрастного или матримониального статуса. Так или иначе, их существование — это следствие стремления как-то «обозначить» себя, которое могло появиться лишь у людей, сознающих свою индивидуальность. В этом смысле, т. е. исключительно в плане своей идентификационной функции, с украшениями сближается ещё один предполагаемый вид неандертальского символизма, материальные свидетельства которого не могут быть отнесены к какой-либо из выделенных здесь категорий «неутилитарных объектов». Речь об искусственно деформированных человеческих черепах. Обычай видоизменять естественную форму черепа или других частей тела — например, ступней (у китайских девушек) или шеи (у женщин ряда африканских народностей) — хорошо известен и по этнографическим, и по антропологическим источникам. Есть основания подозревать, что некоторые группы неандертальцев тоже его практиковали. Во всяком случае, на двух мужских черепах из Шанидара (Шанидар 1 и 5) замечен ряд необычных черт, которые, по мнению описавшего их исследователя, проще всего объяснить намеренной деформацией[198]. Если таковая действительно имела место, то мотивы могли быть только символические и эстетические.

Крайне редко, но всё же встречаются на неандертальских стоянках и настоящие — пусть и очень примитивные — изображения. Например, в мустьерском слое пещеры Ля Рош Котар во Франции был найден круглый кусок кремня с двумя естественными углублениями в центре, соединёнными естественным же тоннелеобразным отверстием. В это отверстие кем-то из среднепалеолитических обитателей пещеры была вставлена костяная щепка, так что получившаяся в итоге вещь стала похожа на человеческое лицо с глазами и носом (рис. 8.1). Гораздо эффектней гравировка с мустьерской стоянки Пронятин на западе Украины[199]. Она врезана в губчатую массу на обломке лучевой кости зубра и изображает какое-то крупное животное. Условия залегания кости, по мнению исследователя памятника, исключают её попадание в мустьерский слой из отложений более позднего времени, но поскольку эта вещь резко нарушает сложившиеся представления о времени начала изобразительной деятельности, а также из-за необычного характера материала (губчатая масса), археологи не торопятся признавать её достоверность. Такая осторожность вполне понятна и оправдана, но, к сожалению, пока она выражается главным образом в игнорировании странной находки, а не в её дополнительном углублённом изучении с использованием современных технических средств и методов.

Рис. 8.1. Неандертальская «личина» (?) из пещеры Ля Рош Котар (источник: Marquet and Lorblanchet 2003)

Скорее всего, относительно большинства перечисленных выше вещей мы никогда не узнаем точно, какое место они занимали и какую роль играли в жизни неандертальцев. Тем не менее уже само их существование приближает этих людей к нам и заставляет признать за ними некоторые вполне человеческие наклонности и способности. Однако обычай собирать «диковинки» и вешать на себя разные побрякушки — далеко не единственное и не главное, что делает нас похожими друг на друга и отличает от всех или почти всех других живых существ. Главное — это подверженность переживаниям и эмоциям, способность к жалости и состраданию, склонность задумываться о себе самих и о мире, ставить и решать «проклятые» вопросы бытия. О том, что если не всё, то хотя бы что-то из перечисленного неандертальцам уже было знакомо, свидетельствуют их погребения.

В последний путь

Вполне возможно, что в качестве древнейшего кладбища следует рассматривать уже не раз упоминавшуюся в этой книге пещеру Сима де лос Уэсос, где найдено огромное количество человеческих (пренеандертальских) останков: свыше 5000 разрозненных костей принадлежавших, как минимум, 28 индивидам. Вместе с ними обнаружены ещё более многочисленные останки медведя Денингера (предка пещерного медведя), а также редкие кости некоторых других хищников. Пещера, название которой переводится с испанского как «яма с костями», находится в глубине карстовой системы Атапуэрки (в полукилометре от современного входа в неё) и состоит из небольшого подземного грота, к которому ведёт вертикальный «колодец» глубиной 13 м (рис. 8.2). Вероятно, и люди, и звери попадали внутрь главным образом именно через этот колодец — тела первых могли сбрасывать (или спускать) вниз их сородичи, а вторые либо проваливались сами, либо даже специально спрыгивали вниз, привлечённые запахом разлагающейся плоти. В обоих случаях они оказывались в ловушке, из которой не было выхода. Такие пещеры-ловушки известны в природе[200].

Считать Симу де лос Уэсос стоянкой не позволяет не только и не столько затруднённый доступ в эту пещеру (не исключено, что в древности в течение какого-то периода времени она имела более удобный выход на поверхность[201]), сколько отсутствие среди находок каменных орудий и костей копытных животных. Последнее обстоятельство заставляет также исключить предположение, что человеческие кости были принесены гиенами или другими падальщиками, поскольку в этом случае видовой состав фаунистической коллекции был бы гораздо более разнообразным.

Правда, в 1998 г. одно орудие в пещере всё же было найдено, но находка эта лишь упрочила гипотезу о намеренном и притом имевшем ритуальный характер захоронении[202]. В самом деле, как ещё объяснить то обстоятельство, что единственным артефактом среди тысяч человеческих костей оказался не случайный отщеп, не плохонькое скребло, сделанное кое-как из валяющихся под ногами обломков скальных пород, а тщательно обработанное рубило из красного кварцита — экзотического материала, совершенно неизвестного в окрестностях пещеры? Очень странно и то, что в Симе де лос Уэсос почти нет останков детей и людей преклонного возраста. За исключением фрагментов скелета одного ребёнка 4–5 лет и трёх человек предположительно старше 35 лет, все остальные обнаруженные здесь до сих пор кости принадлежат индивидам в возрасте от 10 до 35 лет[203]. Этот факт тоже не получил пока сколько-нибудь удовлетворительного объяснения.

Рис. 8.2. Профиль пещеры Сима де лос Уэсос

Раскопки в Симе де лос Уэсос продолжаются, и можно надеяться, что новые находки позволят существенно детализировать картину и получить ответы хотя бы на некоторые из тех вопросов, которые пока остаются неясными. Для многих более поздних, собственно неандертальских погребений такой надежды, увы, нет, поскольку они были открыты и исследованы ещё в первой половине прошлого века и часто таким образом, что количество и качество полученной информации оставляют желать много лучшего. Некоторые из них раскапывались дилетантами, обращавшимися к помощи профессиональных археологов лишь после того, как самая интересная и информативная часть памятника была уже погублена. Тем не менее даже в таких случаях кое-какие детали всё же можно реконструировать, и эти детали вкупе с материалами более поздних и гораздо более тщательных раскопок дают основания думать, что особые представления и обычаи, связанные со смертью и умершими, существовали уже по крайней мере в среднем палеолите.

Рис. 8.3. План неандертальского погребения в Ля Шапелль-о-Сен

Неандертальские среднепалеолитические погребения были открыты и изучены в пещерах Ля Ферраси, Ля Шапелль-о-Сен (рис. 8.3), Ле Мустье, Рок де Марсаль и Ле Регурду во Франции, Шанидар в Ираке, Табун, Кебара и Амуд в Израиле, Дедерьех в Сирии (рис. 8.4) и некоторых других. По независимым подсчётам разных авторов, всего их сейчас известно от 30 до 35[204]. Ещё одно неандертальское погребение относится к верхнему палеолиту (Сен-Сезер), и оно же является пока единственным, обнаруженным не в пещере, а под открытым небом.

В большинстве случаев намеренный характер захоронений далеко не очевиден, и некоторые исследователи считают даже, что все или почти все их можно объяснить игрой естественных процессов[205], но есть факты, которые крайне трудно согласовать с такой точкой зрения. Во-первых, отдельные костяки залегают в намеренно вырытых могильных ямах. Ямы эти обычно неглубоки (30–40 см или около того), но правильность их очертаний указывает на искусственное происхождение. Во-вторых, естественному образованию захоронений противоречит полная или почти полная комплектность многих скелетов, избежавших растаскивания гиенами и другими падальщиками. В пещерах это вряд ли было бы возможно, если бы тела хотя бы недолгое время оставались на поверхности и без присмотра. В-третьих — и это особенно показательно — в целом ряде случаев сравнительно неплохо сохранились даже детские и младенческие костяки (Киик-Коба 2, Ле Мустье 2, Рок де Марсаль, Дедерьех, Амуд 7, Мезмайская 1 и др.), которые в обычных условиях в силу своей хрупкости подвержены наиболее быстрому разрушению. Они составляют примерно половину известных неандертальских захоронений (табл. 8.1). Всё это наряду с особенностями положения костяков и деталями устройства могил, подробно проанализированными в ряде специальных работ[206], заставляет думать, что у неандертальцев — или, точнее, у некоторых групп неандертальцев — существовал обычай погребать умерших сородичей.

Рис. 8.4. План погребения неандертальского ребёнка в Дедерьех.

Долгое время было принято относить все неандертальские погребения к середине верхнего плейстоцена, т. е. к периоду от 70 до 35–40 тыс. лет назад. Более древняя датировка — свыше 120 тыс. лет — предлагалась некоторыми исследователями лишь для скелета Табун 1, но вопрос о его возрасте остаётся открытым, и не исключено, что на самом деле он гораздо моложе. Новые данные, полученные группой французских исследователей, говорят о том, что неандертальские захоронения в Регурду и Рок де Марсаль могли быть сделаны намного раньше, чем считалось до сих пор: в самом начале или, во всяком случае, в первой половине верхнего плейстоцена, т. е. в период от 75 до 130 тыс. лет назад. К этому же хронологическому интервалу, но не к ранней, а к поздней его части, относятся, возможно, погребение в Ля Шапелль-о-Сен и по крайней мере один из костяков, найденных в Ля Кина[207]. Если новые датировки верны, то получается, что обычай хоронить умерших сородичей существовал у неандертальцев на протяжении многих десятков тысяч лет. При этом, однако, похоже, что существовал он не у всех групп и не во всех регионах.

Нельзя не заметить, что на многих территориях, богатых находками разрозненных костных останков неандертальцев, неандертальские погребения отсутствуют. Их нет на Апеннинах, на Пиренейском полуострове, нет в Центральной Европе (за возможным исключением самого Неандерталя). Не исключено, конечно, что в будущем картина изменится, но если судить по наличествующим данным, то получается, что у неандертальского населения перечисленных районов погребального обряда либо не было вообще, либо он был совершенно не таким, как в Юго-Западной Франции, в Крыму, или на Ближнем Востоке, где сконцентрированы почти все известные захоронения. Возможно, он проводился таким образом, что никаких археологически уловимых следов просто не оставалось. Примеров подобных обрядов можно привести много, они широко известны и для древних эпох, и для современности.

Последнее предположение, кстати, выглядело бы вполне правдоподобно и применительно к погребальной практике гомо сапиенс начала верхнего палеолита — ведь их захоронений в Европе и на Ближнем Востоке пока неизвестно. Авторы, отрицающие существование неандертальских погребений, почему-то никогда не вспоминают об этом обстоятельстве, а между тем именно из-за него мы до сих пор даже не знаем толком, кто были создатели ориньяка. Антропологические находки, связанные с ранними памятниками этой культуры, настолько малочисленны и фрагментарны, что о видовой принадлежности её носителей приходится судить почти исключительно по зубам[208]. Для периода древнее 32 тыс. лет нет не только хотя бы мало-мальски комплектных скелетов или черепов, но и вообще целых костей, таксономическая идентификация которых не вызывала бы разногласий.

Однако вернёмся к неандертальцам. Существует мнение, что в их могилах тела погребённых часто сопровождали специально положенные туда вещи — погребальный инвентарь. Это могли быть каменные орудия, куски охры, или, например, запасы пищи. К сожалению, хотя изделия из кремня, красящие вещества и кости животных, действительно, часто залегают вместе с человеческими скелетами, ни в одном случае нельзя исключить возможность того, что они оказались рядом случайно. Дело в том, что точно такие же предметы обычно встречаются и на соседних с погребениями участках культурного слоя стоянок, откуда они вполне могли попасть в могилу естественным путём. Многие археологи полагают, скажем, что погребальный инвентарь был найден в отдельных захоронениях из Ля Ферраси, где один из взрослых костяков (Ферраси 1) сопровождали каменные орудия, костяные ретушёры и ребро с насечками, а в погребении трёхлетнего ребёнка (Ферраси 6) череп был накрыт камнем с чашевидными углублениями предположительно искусственного происхождения. Однако, то обстоятельство, что раскопки этого памятника проводились ещё в начале прошлого века и многие важные детали не были зафиксированы должным образом, не позволяет говорить о наличии погребального инвентаря с полной уверенностью. То же самое относится к захоронениям в Регурду, Ля Кина и ещё ряде пещер. Остаётся лишь надеяться, что ситуацию прояснят будущие открытия, но, если даже допустить, что никаких вещей в могилы неандертальцы не клали, значение их погребений не уменьшится, они не станут от этого «ненастоящими», «нечеловеческими». Как известно, во многих древних и современных обществах захоронения совершались и совершаются без инвентаря, но это не значит, что они лишены символического значения.

Даже в отсутствие достоверного погребального инвентаря сам факт специальной подготовки могил и их привязки к стоянкам, где люди жили, не позволяет принять точку зрения об исключительно утилитарных, гигиенических функциях неандертальских захоронений (т. е. рассматривать их исключительно как способ избавиться от разлагающихся тел) и заставляет искать этому явлению более сложное объяснение. Большинство исследователей склонно предполагать существование неких погребальных церемоний, связанных с представлениями о смерти и посмертном бытии. Конечно, до сколько-нибудь твёрдых заключений в этой области ещё очень далеко, но, во всяком случае, гипотеза о существовании у неандертальцев вполне человеческих эмоциональных связей между членами сообществ и человеческих же переживаний, вызванных утратой близких, кажется вполне правдоподобной. Правдоподобным выглядит и утверждение, что погребения среднего палеолита свидетельствуют о выделении человеком себя из окружающего мира и из числа других людей, и что это «может быть признано одним из критериев и индикаторов рождения личности. Личности иной, несходной с личностью нового времени, но уже не растворённой в общественных отношениях и начинающей ощущать свою самость»[209]. О том же, как говорилось выше, свидетельствуют и неандертальские украшения.

В поисках религии

Ни само по себе существование захоронений, ни даже существование представлений о «жизни после смерти» не обязательно означает существование идеи сверхъестественного, потустороннего, идеи некоего высшего начала или начал, от воли которых человек зависит и которым должен поэтому поклоняться. Иными словами, не обязательно означает существование религии. Мы не знаем (и, возможно, никогда не узнаем), был ли неандертальский погребальный ритуал хоть как-то связан с религией, как не знаем и того, включало ли вообще мировоззрение и поведение людей среднего палеолита — идёт ли речь о неандертальцах или гомо сапиенс — какие-то компоненты, которые можно было бы назвать религиозными. Попытки обнаружить свидетельства такого мировоззрения и следы такого поведения предпринимались не раз, и не раз на весь мир объявлялось, что искомые доказательства найдены, но в итоге неизменно оказывалось, что желаемое было принято за действительное, а реконструкции выданы за факты.

Примером может служить история с «открытием» у неандертальцев культа пещерного медведя. Предположительные свидетельства его существования в виде сгруппированных особым образом черепов и других костей этого животного были обнаружены в начале прошлого века в ряде пещер Центральной Европы. Особенно большую роль в становлении рассматриваемой гипотезы сыграла пещера Драхенлох в Швейцарии. Местным жителям давно было известно, что в ней находят огромные кости (отсюда, вероятно, и название «Драконова»), и раскопки Э. Бэхлера, проведённые в 1918–1921 гг., это подтвердили. Бэхлер обнаружил в Драхенлохе многочисленные скелетные останки пещерных медведей, включая десятки хорошо сохранившихся черепов. Его внимание привлекла явная упорядоченность в расположении черепов и некоторых других костей: они лежали вдоль стен и в нишах. Особенно же примечательно было наличие конструкции наподобие ящика в метр высотой, из крупных плит известняка, внутри которого находилось несколько медвежьих черепов, ориентированных сходным образом. Позднее похожая картина (разве что без «ящиков») была зафиксирована ещё в ряде пещер: Петерсхёле в Германии, Вильденманнислох в Швейцарии и т. д. Всё это, по мнению Бэхлера и многих его современников и единомышленников, доказывало, что в «медвежьих пещерах» совершались культовые жертвоприношения и/или магические ритуалы, а совершали их неандертальцы. Так, австрийский палеонтолог О. Абель писал о том, что в Центральной Европе в мустьерский период забой медведей сопровождался принесением в жертву их черепов и длинных костей, а выдающийся французский археолог аббат А. Брейль назвал Петерсхёле «палеолитической молельней».

Нашлись, однако, как водится, и скептики. Они обратили внимание на множество несообразностей и противоречий в публикациях Бэхлера, а также на то обстоятельство, что самые важные факты, приводимые им и другими исследователями в пользу существования у неандертальцев «медвежьего культа», по сути, ничем не подтверждены и не могут быть проверены. Взять хоть каменный «ящик» с черепами из Драхенлоха. Как проверить, существовал ли он в действительности? Увы, никак. Фотографий нет, а сама эта конструкция (или то, что за неё принималось) в ходе раскопок была разрушена рабочими. Ещё хуже то, что её рисунки, опубликованные в разных трудах Бэхлера, не соответствуют один другому. Так, на рисунке в ранней публикации (1921 г.) в ящике лежат два черепа, обращённые на юг, а на рисунке в поздней публикации (1940 г.) черепов уже шесть, и обращены они на восток. Есть и множество других расхождений. Та же история и с другой находкой в Драхенлохе, на которой базировалась культово-ритуальная интерпретация. Речь о медвежьем черепе, под скуловой отросток которого вставлена медвежья же бедренная кость. В ранней публикации кость под левой скулой, а в поздней — под правой. Есть также серьёзные расхождения между словесными описаниями Бэхлера и его же рисунками.

Ранее, ещё до Драхенлоха, Бэхлер исследовал пещеру Вильдкирхли, выявив там останки примерно 800 медведей. Поскольку следов присутствия человека в этой пещере не было, он определил её как естественное медвежье кладбище. Этот факт, как и вообще научная репутация Бэхлера, противоречит предположению о намеренном подлоге; скорее, учёного подвело то, что фиксация находок в процессе раскопок в Драхенлохе должным образом не производилась, а описания и иллюстрации для публикаций он делал по памяти. Вероятно, и «ящики», и «выкладки» костей в нишах вдоль стен, действительно, были. Вот только имели они, скорее всего, естественное происхождение. «Ящики» могли получиться из плит, отслоившихся от потолка пещеры и оставшихся после падения стоять вертикально или под углом среди других камней и костей, а выкладки, видимо, явились результатом деятельности самих медведей, которые, прокладывая себе путь к месту зимней спячки, сдвигали останки своих умерших в пещере собратьев в сторону, так что за десятки тысяч лет вдоль стен и в боковых нишах накопились десятки целых черепов и костей. Те же, что не были сдвинуты, были мало помалу растоптаны, поэтому в центре пещерных коридоров целых костей нет[210]. В другой Драконовой пещере, австрийской, за время её функционирования в качестве берлоги нашли свой конец тысячи медведей, но при этом в ней обнаружено лишь 76 целых черепов, почти все — вдоль стен. Такую выборочную сохранность легко принять за результат намеренной деятельности, но на самом деле это, скорее всего, не так.

В принципе, конечно, вполне возможно, что в среднем палеолите, помимо человеческих захоронений, практиковалось иногда и захоронение животных или отдельных частей их скелетов, и что оно носило ритуальный, культовый характер. Однако доказать это пока никому не удалось. Может быть, всё дело в том, что наиболее красноречивые свидетельства «медвежьего культа» были открыты слишком рано, когда ещё не существовало адекватных методов их изучения и фиксации, либо в том, что по случайному стечению обстоятельств эти свидетельства попали в руки недостаточно квалифицированных исследователей и были ими загублены. А может быть, причина просто в том, что никаких свидетельств на самом деле и не существовало. Так или иначе, но во всех без исключения случаях, для которых предполагалась символическая упорядоченность черепов и иных костей, объяснить характер залегания находок можно (и притом гораздо проще) действием естественных, биологических и геологических процессов, так что вопрос о существовании у неандертальцев культа пещерного медведя остается пока открытым. Сам я, кстати сказать, был бы очень рад, если бы вопрос этот в конце концов решился положительно, но особых надежд на сей счёт не питаю[211].

Очень похожим образом складывалась судьба ещё одной гипотезы — о существовании у неандертальцев культа человеческих черепов. Здесь тоже было много интригующих находок и захватывающих воображение реконструкций, но слишком мало поддающихся проверке фактов; и за широким признанием тоже последовало почти всеобщее отрицание. Толчок развитию идеи о большом распространении в доисторические времена культа человеческих черепов дало открытие в начале прошлого века двух коллективных захоронений мезолитического времени в пещере Офнет на юге Германии (в Баварии). В них было обнаружено в общей сложности 33 мужских черепа, окрашенных охрой и сопровождавшихся погребальным инвентарём, включавшим различные украшения. К неандертальцам эта находка прямого отношения не имела, но после появления работы Бэхлера о Драхенлохе просто не могла не возникнуть мысль о том, что наряду с культом черепов пещерного медведя они могли практиковать и культ человеческих черепов. Подтверждение не замедлило последовать. В конце двадцатых — начале тридцатых годов в Чжоукоудяне (1929), Нгандонге (1931–1933) и Штейнгейме (1933) были найдены черепа гоминид с разрушенным или сильно повреждённым в районе затылочного отверстия основанием. Многие исследователи с готовностью восприняли это как наглядное доказательство существования у неандертальцев, а также их современников и даже предшественников каннибальских ритуалов, составной частью которых была цереброфагия — поедание мозга умерших. Предполагалось, что затылочное отверстие расширяли намеренно, с целью получения доступа к содержимому мозговой полости. Своего апогея развитие этой гипотезы — ритуального каннибализма с последующим поклонением черепам — достигло в середине прошлого века, после появления серии публикаций А. Бланка о находках в гроте Гуаттари в Италии.

В 1939 г. в ходе эксплуатации карьера на горе Монте Чирчео недалеко от Рима рабочие обнаружили вход в неизвестный ранее грот (его назвали по фамилии руководителя работ), а на полу грота нашли череп неандертальца, который в тот же день был передан посетившему место открытия археологу А. Бланку. Изучив вместе с антропологом С. Сержио находку и восстановив, насколько это было возможно по рассказам очевидцев, условия её залегания, Бланк пришёл к выводу, что ему в руки попало доказательство существования у неандертальцев сложных каннибальских церемоний. Согласно его реконструкции, человек, чьи останки находились в гроте, был умерщвлён ударом в правый висок, затем голова была отделена от туловища, после чего череп с помощью орудий освободили от мягких тканей (включая мозг) и поместили затылочным отверстием вверх в центре округлой выкладки из камней (рис. 8.5). И само убийство, и все последующие действия носили, по мнению Бланка, церемониальный характер, а лежавшие на полу грота кости животных он рассматривал как остатки ритуальных приношений[212].

Картина, нарисованная итальянским исследователем, казалась столь убедительной, что многие его коллеги стали считать её типичной для всех неандертальцев вообще. Если по поводу каннибализма ещё возникали сомнения, то культ черепов как таковой считался установленным фактом. То обстоятельство, что изолированные черепа, а также нижние челюсти составляют значительную часть среди находок неандертальских останков, послужило основанием для предположения, что погребальный ритуал часто проводился в два этапа: на первом совершалось захоронение, а на втором череп отделяли от скелета и возвращали на место обитания группы, к которой принадлежал его обладатель. После этого он становился объектом поклонения или просто служил напоминанием об умершем. «Можно утверждать, не рискуя ошибиться», — писал один из авторов сборника, изданного в Германии в ознаменование столетия открытия в гроте Фельдгофер, — «что в подавляющем большинстве случаев ископаемые костные останки представителей неандертальской расы являлись объектом особых культовых манипуляций в ходе посмертных обрядов»[213]. Увы, сегодня, когда миновал уже и полуторавековой юбилей открытия в Неандертале, это утверждение выглядит по меньшей мере преждевременным и чрезмерно категоричным.

Рис. 8.5. Неандертальский череп в гроте Гуаттари. Так долгое время изображали его положение к моменту открытия. На самом деле, вероятно, реальность в данном случае была несколько приукрашена

Дело в том, что главная опора гипотезы о культе черепов рухнула. Специальные исследования, проведённые на рубеже восьмидесятых и девяностых годов прошлого века, привели к выводу, что если кто и справлял кровавые пиршества в гроте Гуаттари, то вовсе не люди, а… гиены. Изучение самого черепа, залегавших вокруг него костей животных и имевшейся полевой документации показало, что интерпретация, связывающая эту находку с ритуальной практикой неандертальцев, крайне сомнительна. В частности, выяснилось, что повреждения на черепе оставлены не каменными орудиями, а зубами падальщиков и иными естественными агентами, а что касается округлой выкладки из камней, то её, скорее всего, вообще не существовало. Была лишь обычная куча обломочного материала, какие не редкость в пещерах. Кроме того, и лежал череп первоначально тоже совсем не так, как это изображалось в публикациях. Словом, от «доказательной базы» ничего не осталось[214].

И всё же некоторые более поздние находки заставляют воздержаться от вынесения окончательного и отрицательного вердикта относительно возможности существования в среднем палеолите культа черепов (окончательные вердикты вообще дело неблагодарное, особенно в науке). В частности, погребение Кебара 2 прямо указывает на то, что по крайней мере в отдельных неандертальских группах некие манипуляции с черепами умерших действительно производились. Хотя костяк, обнаруженный в этом погребении, имеет очень хорошую сохранность (кости таза и грудной клетки нигде не представлены так полно, как здесь, и единственная неандертальская подъязычная кость тоже происходит именно отсюда), череп отсутствует. В то же время ряд деталей указывает на то, что первоначально было захоронено всё тело целиком: во-первых, среди находок имеется зуб (зуб мудрости), во-вторых, на шейных позвонках нет абсолютно никаких следов работы орудиями и иных повреждений, неизбежных при отделении головы от туловища. Создаётся впечатление, что сначала покойного похоронили, а после того, как мягкие ткани, включая хрящи, разложились, череп вынули из могилы (совсем неглубокой) и куда-то унесли. Если так, то, получается, что в данном случае погребальный ритуал и в самом деле был двухэтапным, а череп являлся для совершавших его людей объектом особого значения.

Литература

Древнейшие символы: Столяр 1985: 124–134; Шер и др. 2005: 65–69; Chase and Dibble 1987; D’Errico 2007; D’Errico et al. 2003; Soressi et D’Errico 2007; Zilhão 2007.

Неандертальские погребения: Алёкшин 1995, 1998; Смирнов 1991; Binant 1991; Defleur 1993; Gargett 1989, 1999; Pettitt 2002; Vandermeersch 2006.

Культ черепов: Bergounioux 1958; Giacobini 2006.

Медвежий культ: Столяр 1985: 140–162; Chase 1987; Tillet 2002.