Небеса Перна

Пролог

Когда человечество открыло Перн, третью планету звезды Ракбат в созвездии Стрельца, никто не обратил внимания на странную орбиту другого спутника этой звезды. Обосновавшись на новой планете и приспособившись к ее условиям, колонисты расселились по южному, более гостеприимному, материку. Затем разразилась беда: на поверхность планеты, как дождь, обрушилась странная жизненная форма, пожиравшая все, кроме камня, металла и воды. Первоначальные потери были ужасающими. Но, к счастью для молодой колонии, «Нити» — как были названы переселенцами эти смертоносные организмы — не были неуязвимыми: их уничтожал контакт с водой или огнем.

Используя технологии и генную инженерию мира, из которого они прибыли, поселенцы изменили местную форму жизни, создав новую, напоминавшую легендарных драконов. От рождения телепатически связанные с человеком, эти огромные существа стали самым эффективным оружием Перна против Нитей. Способные жевать и переваривать камень, содержащий фосфин, драконы могли в буквальном смысле слова выдыхать пламя и сжигать летящие по воздуху Нити прежде, чем они достигали земли. Способные не только летать, но также и телепортироваться, драконы быстро маневрировали, избегая ранений во время битв с Нитями; их способность к телепатическому общению давала им возможность сотрудничать со своими всадниками и друг с другом, формируя исключительно эффективные боевые соединения — крылья.

Чтобы стать всадником дракона, от человека требовались особые способности и безотчетная преданность своему делу. Таким образом, всадники стали самостоятельной социальной группой, державшейся особняком от тех, кто обрабатывал землю, несмотря на нападения Нитей, или тех, кто, используя свое мастерство, производил другие необходимые для жизни вещи в своих цехах и мастерских.

За столетия борьбы за выживание поселенцы забыли, что пришли сюда из другого мира; они сражались с Нитями, падавшими на землю в течение пятидесяти лет подряд, когда неправильная орбита Алой Звезды сближалась с орбитой Перна. Существовали также долгие Интервалы, во время которых Нити не угрожали земле; но всадники в Вейрах хранили верность своим могучим друзьям. Рано или поздно драконы снова взлетали в небо на бой с Нитями, ибо их назначение — служить людям.

За время одного из таких долгих Интервалов к моменту, когда Нити снова возобновили атаки, число всадников сократилось настолько, что они занимали только один Вейр: Бенден. Лесса, отважная госпожа этого Вейра и всадница единственной золотой королевы Рамот’ы, выяснила, что драконы способны перемещаться не только сквозь пространство, но и сквозь время. Она предприняла отчаянную попытку и перелетела на четыре сотни Оборотов в прошлое, чтобы провести сквозь время остальные пять Вейров и восстановить защиту Перна.

Обстоятельства способствовали началу исследования Южного континента. Там лорд Джексом, всадник белого Рут’а, его друг Ф’лессан, всадник бронзового Голант’а, Джейнсис, мастер цеха кузнецов, и арфист-подмастерье Пьемур обнаружили в конце концов при раскопках Посадочной площадки самый важный артефакт Предков-колонистов — Искусственную Голосовую Информационную Поисковую Систему, иначе — ИГИПС.

Имея в своем распоряжении миллиарды информационных файлов, сохраненных колонистами, Игипс способен был восстановить утраченные знания, необходимые всем цехам. Он также предложил научить жителей Перна, как избавиться от постоянной опасности, приносимой спутницей Ракбата, которую периниты ошибочно называли Алой Звездой.

Ф’лар и Лесса, отважные и прозорливые предводители Бенден-Вейра, были первыми, кто стал убеждать лордов-холдеров и мастеров цехов в необходимости положить конец агрессии Нитей и начать новую эру в жизни перинитов. Почти все лорды холдов и мастера цехов согласились с этим, в особенности потому, что Игипс предоставлял им новые методы и технологии, позволяющие улучшить условия жизни на Перне.

Те, кто считал Игипса «Мерзостью», попытались сорвать осуществление этого великого проекта, но потерпели поражение. Молодые всадники и техники, обученные Игипсом, сумели при помощи драконов перенести двигатели, работавшие на антивеществе, с трех кораблей колонистов, все еще находившихся на орбите Перна над Посадочной площадкой, на Алую Звезду. Последовавший за этим взрыв был виден с большей части поверхности планеты, и люди возрадовались, полагая, что наконец избавились от Нитей.

Однако пока Нити все еще продолжают падать, поскольку их поток принесен нынешним Прохождением Алой Звезды. Всадники и арфисты объясняли тем, кто недоумевал, что это Прохождение станет для Перна последним.

Теперь необходимо решить, каким станет будущее свободного от Нитей Перна, воспользоваться файлами Игипса, в которых содержится информация о полезных, но не переусложненных технологиях, способных улучшить жизнь каждого человека на Перне. Даже всадники, веками служившие Перну защитниками, теперь должны найти для себя другое поле деятельности. Вопросы, встающие перед жителями Перна, таковы: какие технологии можно принять, не разрушив культуру планеты, и смогут ли всадники и их великолепные друзья найти себе место в новом обществе, которому больше не угрожают Нити?..

Охранник, несший дежурство в отделении заключенных Рудника-23 на западном склоне гор, был первым, кто заметил в небе яркую бело-голубую вспышку. Сияющая полоса прорезала небо, двигаясь с юго-запада — и, судя по всему, прямо на него, потому он выкрикнул предупреждение и поспешно сбежал вниз по ступеням сторожевой башни.

Его крики привлекли внимание рудокопов, которые как раз поднимались на поверхность, усталые и грязные после долгой работы в железном руднике. Они также увидели свет, приближавшийся прямо к холду, и бросились врассыпную, прячась под вагонетками, за грудами добытой в течение дня руды, за подъемниками и в шахте. С неба донесся нарастающий гром — воистину, гром с ясного неба, поскольку в виду не было ни облачка. Некоторые настаивали потом, что услышали высокий пронзительный визг, и все соглашались в одном: нежданная опасность пришла с юго-запада.

Внезапно высокая каменная стена, окружавшая тюремный двор, разлетелась вдребезги, и острые осколки камня дождем посыпались на рудник, заставив рудокопов ничком попадать на землю, защищая головы руками от смертоносных осколков. За первым взрывом последовал второй, вызвавший вопли ужаса заключенных, запертых в каменных бараках. Запахло горячим металлом — привычный запах для места, где железную руду переплавляют в слитки, прежде чем отправить ее в цех кузнецов; только на этот раз к знакомому запаху примешивался другой, необычайно едкий, который никто впоследствии не смог точно описать.

Сказать по чести, после того, как раздался предупреждающий крик охранника, только одному человеку из нескольких сотен, работавших на руднике, удалось сохранить трезвый рассудок. Шанколин, отбывавший заключение на руднике Крома в течение тринадцати последних Оборотов, давно ждал такой возможности: это был шанс бежать. Конечно же, он слышал, как рухнула стена, и успел увидеть бело-голубую ослепительную вспышку через маленькое окошко в тяжелой двери, преграждавшей единственный выход из здания. Он метнулся влево и нырнул под деревянную койку в тот самый миг, когда что-то большое, раскаленное и дымящееся пробило стену как раз в том месте, где только что была его голова. С шипением оно пролетело по главному коридору, пробило деревянные балки в дальнем углу, разбило опорный столб и вошло в стену. Часть крыши рухнула. Кто-то кричал от боли, умоляя о помощи; многие вопили от страха.

Выбравшись из-под койки, Шанколин бросил всего один взгляд на пролом, проделанный в стене метеоритом — поскольку ничто, кроме метеорита, не смогло бы причинить зданию таких разрушений, — и, осознав, что сквозь пролом виден двор и разрушенная стена, начал действовать немедленно. Он выбрался из своей темницы и бегом бросился к развалинам стены, не забыв предварительно удостовериться, что на вышках и на стенах не осталось ни одного охранника. Должно быть, они все бежали со своих постов, когда метеор обрушился на рудник.

Он перевалился через развалины стены и со всех ног бросился вниз по холму к ближайшему укрытию — густой поросли кустарника. Скорчившись под прикрытием переплетенных веток, Шанколин перевел дух, прислушиваясь к доносившимся со стороны рудника крикам. Раненые все еще выли от боли: наверняка охранники сперва окажут им помощь и только потом примутся пересчитывать заключенных. Кроме того, возможно, они решат сначала поближе рассмотреть метеорит. Металлические метеориты ценятся высоко — по крайней мере, так он слышал, когда вновь обрел возможность слышать. Он слышал не все, но достаточно. Он никогда не показывал, что оправился от глухоты, которая поразила его, когда Шанколин привел людей, отобранных его отцом, мастером Нористом, чтобы уничтожить Мерзость и уничтожить ее злое влияние на людей Перна, — а проклятый Игипс издал тот оглушительный пронзительный звук, от которого, казалось, раскалывался череп…

Отдышавшись, Шанколин скатился по пологому склону; решив, что находится в относительной безопасности, он поднялся и, пригнувшись, направился к редкому лесу невдалеке. Озираясь по сторонам, прислушиваясь к шуму возможной погони, со всей скоростью, на какую только был способен, он мчался по опасным склонам — но слышал только шорох сползающей вниз щебенки и стук скатывающихся по склонам камней.

Одна только мысль полностью владела его сознанием: на этот раз побег должен удаться. На этот раз он должен остаться на свободе, чтобы помешать этой Мерзости, Игипсу, продолжать внедрение своего «прогресса», который, как однажды испуганным шепотом сказал ему отец, разрушит тот Перн, который просуществовал столько веков… Мастер Норист с ужасом узнал, что предводители Вейров Перна поверили, будто этот бестелесный голос действительно может рассказать им, как заставить Алую Звезду изменить орбиту и как предотвратить ее прохождение вблизи Перна, на который она во время каждого Прохождения приносила вечно алчущие, всепоглощающие Нити. Нити пожирали все: домашний скот, людей, растения — они могли даже поглощать огромные деревья за время, за которое человек едва успевал моргнуть. Шанколин знал это. Однажды, когда он трудился в составе наземной группы цеха стеклодувов, он видел это. Нити воистину были грозной опасностью для плоти человека и животных, для всего живого, — но Игипс был гораздо более страшной опасностью для разума и сердец людей: его бестелесные слова породили чудовищное предательство. Отец Шанколина был поражен теми невероятными вещами, о которых Мерзость рассказывала лордам холдов и мастерам цехов. Она говорила о машинах и методах, которые использовали их предки, об оборудовании и процессах — даже о способах улучшения качества стекла! — обо всем, что, по словам Мерзости, должно было сделать жизнь на Перне гораздо легче. Эти слова, произносимые бестелесным голосом, едва не заставили отца утратить мужество.

В то время, когда все превозносили Игипса как новоявленное чудо, его отец и еще несколько важных людей прозрели опасность, таившуюся в этих обольстительных и манящих обещаниях. Голос обещал, что сможет изменить движение Звезды. Но Шанколин верил отцу: звезды не меняют своего хода. Он был согласен с тем, что предводители Вейров — глупцы: с непонятным восторгом и готовностью они стремились уничтожить самое причину, по которой драконы считались жизненно необходимыми для сохранения планеты! Время его обучения близилось к концу, и он согласился. Он жаждал доказать отцу, что достоин его, хотел, чтобы отец раскрыл ему тайны изготовления цветного стекла тех великолепных оттенков, которые являлись личной тайной главы цеха стеклодувов: какой песок может сделать раскаленное стекло синим, какая присадка окрасит его в ярко-алый цвет…

Потому он вызвался стать одним из тех, кто должен был напасть на Мерзость и разрушить ее власть над умами людей.

…Шанколин оказался в воде прежде, чем понял, что происходит. Правой ногой он наступил на скользкий камень и рухнул ничком в небольшую речушку с каменистым дном, ударившись лбом о камень. Ошеломленный ударом, он медленно поднялся на четвереньки. Холод воды, обжигавшей руки и ноги, помог ему прийти в себя. Мгновением позже он увидел капли крови, падающие в воду и розоватыми разводами уплывающие вниз по течению. Он ощупал порез на лице и сморщился от боли: рана начиналась на лбу, зацепила нос, пересекла щеку. Края раны были рваными. Кровь стекала по его подбородку. Задержав дыхание, он погрузил лицо в ледяную воду. Он повторял это действие до тех пор, пока вода немного не уняла кровь; потом оторвал полосу от подола рубахи и перевязал лоб. Склонил голову набок, прислушиваясь, не слышно ли шума погони, но не услышал даже голосов птиц или шелеста змей в траве. Должно быть, он распугал их на бегу. Поднявшись на ноги, он принюхался; с его вымокшей одежды потоками стекала вода.

Во время тех бесконечных Оборотов, когда мир вокруг него был погружен в безмолвие, вызванное глухотой, другие его чувства обострились. Однажды обоняние спасло ему жизнь, хотя он и потерял фалангу пальца. Он ощутил запах рудничного газа за несколько мгновений до того, как рухнула стена шахты, заживо похоронив под обломками двух рудокопов.

По щеке все еще стекала кровь. Он оторвал новую полосу ткани и зажал ею рану. Огляделся по сторонам, размышляя, в какую сторону лучше направиться.

На руднике были люди, которые хвалились тем, что легко могут выследить беглых заключенных. Пятна крови облегчили бы их работу. Он с тревогой осмотрелся, но убедился, что река смыла и унесла все кровавые следы. Ему повезло, что он упал на середину потока: преследователи ничего не найдут.

Возможно, метеорит заставил погоню задержаться. Должно быть, раненых оказалось больше, чем он думал вначале, и заключенных еще не пересчитывали. А может, горнякам метеорит показался важнее. Он слышал, что цех кузнецов хорошо платит за камни, падающие с неба. Пусть только они задержатся подольше, пусть сперва пошлют сообщение в ближайший цех, пусть дадут ему достаточно времени, чтобы по этому притоку добраться до реки…

Если он будет идти по воде, не останется ни следов крови, ни запаха, по которому его можно было бы отыскать. Рано или поздно он доберется до реки, впадающей в Южное море. Ему придется прижимать кусок ткани к щеке, пока кровь не остановится. От удара у него все еще немного кружилась голова. Ничего, он найдет палку и будет опираться на нее, чтобы сохранять равновесие и чтобы проверять глубину потока. Чуть ниже по течению он заметил на берегу именно такую палку, какая была ему нужна: достаточно крепкую и длинную. Сделав несколько осторожных шагов по воде, он дотянулся до нее, пару раз стукнул палкой о камни, чтобы убедиться, что она не гнилая. Да, как раз подойдет.

Он шел вперед в безлунной ночи, время от времени оскальзываясь на поросших тиной камнях или проваливаясь в ямы — даже при помощи палки ему не всегда удавалось избежать таких мелких неудач. Когда рана на щеке перестала кровоточить, он спрятал тряпку в карман. Повязка на лбу присохла к ране, так что ее он трогать не стал.

К рассвету его ноги в тяжелых, промокших насквозь горняцких ботинках настолько замерзли и онемели, что он спотыкался едва ли не на каждом шагу, а зубы его стучали от холода. Когда речной поток стал глубже — ему все чаще приходилось брести не по колено, а по пояс в воде, — он понял, что надо выбираться на берег. Схватившись за ветки прибрежного кустарника, он выкарабкался из воды и спрятался в густой поросли, сжавшись в комок, чтобы сохранить остатки тепла.

Никто его не потревожил, и он проснулся, только когда его разбудил жестокий голод. Солнце поднялось уже высоко. Он забрался гораздо дальше, чем предполагал. Его сшитая из грубой ткани горняцкая одежда частично высохла, но эмблема рудника, вытканная на рубахе и штанах, непременно выдаст в нем беглеца. Ему нужна была еда и новая одежда — не важно, в каком порядке ему представится возможность заполучить и то, и другое.

Шанколин осторожно выбрался из кустов и, к своему удивлению, обнаружил неподалеку небольшой домик с загоном, расположенный на противоположном берегу потока, который в этом месте был шириной с небольшую речку. Беглец долго следил за домом, пока не решил, что дом пустует и что поблизости тоже никого нет. Перебравшись через реку, разбитыми ступнями ощущая даже сквозь подошвы ботинок каждый камешек на ее дне, он перебрался на тот берег и снова спрятался в кустах. Он скрывался, пока не удостоверился, что ничто поблизости не выдает человеческого присутствия.

Дом был пуст, но в нем, несомненно, кто-то жил. Может быть, пастух — на деревянной лежанке обнаружились выношенные от долгого использования шкуры… Но прежде всего — еда! В корзине у очага он обнаружил съедобные клубни, которые даже не стал мыть, а в железном котелке, висевшем над очагом, — холодный серый жир. Добавив в жир соли, он принялся есть его с сырыми овощами. Голод немного притупился, и он решил поискать еды в дорогу, а также смену одежды. Когда Шанколин был помоложе, он никогда ничего не крал — разве что яблоко или ягоды из соседского сада. Однако сейчас его жизнь изменилась; изменились и правила, по которым он жил. Ему придется отказаться от всех законов, которые вколачивал в него отец. Ему нужно исполнить свой долг, исправить зло. У него была теория, которую он должен подтвердить — или забыть.

Его желудок забурлил, с трудом переваривая смесь жира и сырых овощей. Впредь нужно будет есть медленнее, иначе его попросту вывернет наизнанку — а запах рвоты очень трудно уничтожить. В ящике, плотно закрытом крышкой, чтобы предохранить его содержимое от плесени, он обнаружил три четверти круга сыра. Такое количество еды позволило бы ему продержаться довольно долго — но чем меньше следов своего пребывания он оставит, тем лучше. Хозяин дома может не заметить исчезновения нескольких клубней или жира из котелка, но исчезновение сыра — совсем другое дело. А потому Шанколин разыскал в ящике истончившийся от долгого использования нож и отрезал кусок сыра, которого ему хватило бы на один раз, но который, как он надеялся, был не слишком велик, чтобы хозяин заметил убыль. Затем, словно кто-то решил вознаградить его за умеренность, он нашел в оловянной банке с дюжину дорожных рационов, из которых взял два. Если он не станет слишком жадничать, то найдет еще пищу. Он верил в существование такого рода справедливости.

Он снял с головы повязку. Процесс вышел достаточно болезненный, даже после того, как он намочил лицо в холодной речной воде. В одном-двух местах рана еще кровоточила, но по лицу кровь уже не текла, холодный горный воздух останавливал ее не хуже, чем ледяная вода.

Он снова вернулся в дом, поискал какую-нибудь смену одежды, но ничего не нашел и решил взять с собой хотя бы одну из самых старых и вытертых шкур. Рассчитывать на то, что ему удастся найти кров, не приходилось, а ночи все еще были холодны, несмотря на то, что шел пятый месяц года.

Покинув дом пастуха, он внимательно изучил следы, ведущие в разных направлениях. Заметив отблеск солнца на каком-то металлическом предмете, он бросился к реке, испугавшись, что его могут обнаружить. На то, чтобы обнаружить источник блеска, ушло довольно много времени: как оказалось, блестели уключины небольшой лодки. Лодка была укрыта в тени густого кустарника, росшего на берегу реки, так что ее не сразу можно было разыскать. Она была привязана к ветке дерева веревкой, настолько истершейся о камень, что достаточно было легко потянуть ее, чтобы порвать оставшиеся волокна.

Шанколин потянул за веревку и, осторожно шагнув в лодку, оттолкнулся палкой от берега. Может быть, стоило задержаться и разыскать весла, но он чувствовал настоятельную необходимость оказаться как можно дальше от дома и как можно ниже по реке. Небольшая лодочка была достаточно длинной: если он подогнет колени, то сможет лечь на дно так, чтобы с берега его нельзя было увидеть.

Ночью, увидев свет окон холда — недостаточно большого, чтобы его охранял страж порога, — беглец подгреб к берегу и привязал лодку веревкой, которую за время плавания удлинил при помощи полос, оторванных от многострадальной рубахи.

Ему повезло. Сперва он отыскал корзину яиц, оставленную на крюке у входа в загон. Он высосал содержимое трех яиц и, осторожно замотав еще три в пояс, положил их за пазуху. Затем он заметил сушившееся на кустах у реки белье: должно быть, его оставили после стирки женщины холда. Он отыскал подходящие по размеру штаны и рубаху и сдвинул остальное белье так, чтобы создалось впечатление, что позаимствованные им вещи попросту упали в реку и были унесены водой.

Забравшись в загон, где животные беспокойно зашевелились, почувствовав присутствие чужака, он отыскал отруби и старый помятый черпак. Завтра он сварит отруби, добавит к ним яйца и получит порцию отличной горячей еды…

Внезапно он услышал людские голоса и, прихватив добычу, поспешил вернуться к своей лодке, бесшумно оттолкнулся как можно дальше от берега и лег на дно, чтобы его никто не заметил.

Ночь поглотила голоса — он слышал только шум реки, по которой беззвучно скользила его лодка. В небе над ним горели звезды. Старый арфист, учивший всех подростков в цеху стеклодувов, называл ему имена некоторых из них. Старик упоминал и о метеоритах, и о Призраках, которые появляются в небесах с Окончанием Оборота, чертя сияющие дуговые отрезки. Шанколин никогда не верил в то, что эти яркие искры в действительности являются душами умерших драконов, но кое-кто из ребят помоложе верил в это…

Самые яркие звезды никогда не менялись. Он узнал светлую искру Веги — или то был Канопус? Он не мог вспомнить имена других звезд весеннего неба. Но, пытаясь вспомнить эти имена и то время, когда он учил их, он невольно возвращался мыслью к Игипсу и к тому, что этот… эта вещь сделала с ним. Он лишь недавно услышал новость, годы назад переставшую быть новостью для всех, кроме него: что его отец был сослан на остров в Восточном море вместе с лордом, холдерами и другими мастерами, пытавшимися остановить Мерзость.

Теперь, когда Мерзость умолкла, они сумеют вернуть людям здравый смысл. Алая Звезда приносила с собой Нити; всадники на своих драконах сражались с Нитями в небесах, а в промежутках между Прохождениями люди жили удобно и безопасно. Таков был порядок вещей в течение веков — порядок вещей, который должно сохранить. Когда Шанколин узнал, что мастер-арфист Перна, которого он глубоко уважал, был похищен, он сильно встревожился и огорчился. Однако он ничего не слышал на протяжении многих Оборотов, и прошло много времени, прежде чем к нему постепенно вернулся слух и он выяснил, что же произошло затем. Он так никогда и не сумел выяснить толком, что именно случилось с мастером-арфистом и почему его нашли мертвым в комнате Мерзости. Однако и сама Мерзость была мертва — «перестала действовать», как выразился один из горняков. Быть может, мастер Робинтон пришел в себя и выключил Мерзость? Или, быть может, Мерзость убила мастера Робинтона?.. Он жаждал выяснить правду.

Как только он спустится по реке Кром — по возможности отдалившись от Кеож-ходда, — можно будет строить планы. Первое дело — выяснить, насколько серьезно Мерзость вмешалась в жизнь Перна и изменила его традиции.

Весной, когда после снегов и распутицы высыхали дороги, начинались Встречи; он просто смешается с толпой и, быть может, найдет ответы на часть своих вопросов. В последнее время он слышал все лучше и лучше — даже пронзительные трели птиц. Как только он узнает последние новости, можно будет планировать следующие шаги.

Конечно же, не все люди Перна согласятся с разрушением традиций, не все поверят лжи, измышленной Мерзостью. Он попытался вспомнить тех, кого, как он знал, серьезно встревожили так называемые улучшения, предложенные Игипсом. Сейчас, спустя одиннадцать Оборотов после выключения Мерзости, думающие люди, чьи мозги не были затуманены лживыми обещаниями Игипса, должны осознать, что Алая Звезда так и не изменила курс, несмотря на то, что в трещине на ее поверхности было взорвано три старых двигателя! Ведь Нити продолжают падать на поверхность планеты — как и должны были; и весь Перн должен объединиться перед лицом угрозы их возвращения, как то происходило на протяжении столетий.

— Не понимаю, зачем ему понадобилось устраивать черт знает что из нашего летосчисления, — проговорил первый мужчина, мрачно рисуя при помощи разлитого вина какой-то запутанный узор.

— Пока что я вижу только, что ты устроил черт знает что на столе, — указывая на залитую вином столешницу, заметил второй мужчина.

— Его никто не просил путать нам время! — уже со злостью настаивал первый.

— Кого не просили? — Похоже, второй запутался. — Кого — его?

— Игипса, вот кого!

— Что ты имеешь в виду?

— Но он же сделал это, разве не так? Тогда еще, в тридцать восьмом — который по всем правилам должен был быть только две тыщи пятьсот двадцать четвертым! — Холдер нахмурился, его густые широкие черные брови сошлись к переносице крупного, похожего на клубень, носа. — Ни с того ни с сего заставил нас прибавить целых четырнадцать оборотов!

— Он регулировал время, — поправил его второй, удивленный резкостью собеседника.

До этого холдер казался ему весьма приятной компанией: он много знал о музыке, ему были известны слова всех песен, даже самых новых, которые сейчас исполняли арфисты. Однако после второго меха вина его настроение внезапно испортилось. Возможно, вино повлияло и на его мозги: мыслимое ли дело — переживать из-за того, как люди считают Обороты!

— Он сделал меня старше, чем я есть на самом деле.

— Точно! Вот только умнее, к сожалению, сделать не смог, — невежливо фыркнув, ответил второй. — Между прочим, сам мастер-арфист сказал, что это правильно, потому что существовали рас… хм… — Он умолк, сделав вид, что подавляет желание рыгнуть; заминка помогла ему вспомнить, что он хотел сказать. — Время считали неправильно, потому что однажды Нити падали только сорок Оборотов, а не пятьдесят, как обычно, но об этом забыли, именно это вызвало рас…

— Расхождения, — несколько высокомерно закончил за него третий мужчина.

Второй прищелкнул пальцами и лучезарно улыбнулся тому, кто подсказал ему нужное слово.

— Проблема не в том, что он сделал, — продолжал первый. — Проблема в том, что он продолжает делать. С нами всеми, — широким жестом он обвел всех присутствующих на Встрече — всех этих смеющихся и танцующих людей, не подозревавших, что над ними нависла опасность.

— Продолжает делать?.. — Стоявшая неподалеку женщина присела за длинный стол Встречи напротив первого и второго.

— Он навязывает нам всякие штуки, а нас никто не спрашивает, хотим мы этих «улучшений» или нет, — медленно проговорил первый, разглядывая ее в неярком свете, озарявшем дальний конец стола, где они и разместились.

Перед ним была худая женщина с непривлекательным лицом, поджатыми губами, маленьким срезанным подбородком и большими глазами, в которых горел не то гнев, не то презрение.

— Такие, как свет? — спросил второй, указывая на ближайшую лампу. — Очень удобно. Гораздо удобнее, чем возиться с обычными светильниками из светящегося лишайника.

— Светящийся лишайник — это традиция, — проговорила женщина раздраженно и громко. — Мы всегда его разводили.

— Светящийся лишайник естественен, мы веками освещали им свои цеха и холды, — проговорил новый голос, глубокий и строгий.

Женщина испуганно вздрогнула и поднесла руку к горлу.

Разумеется, первому и второму, которые полагали, что ведут личную беседу, чужое вмешательство было неприятно; но тут новый участник разговора вышел из тени. Собравшиеся молча следили за тем, как этот высокий крупный человек медленно идет к их столу. Он сел рядом с третьим; теперь собеседников стало пятеро. На присоединившемся была странной формы кожаная шляпа, закрывавшая большую часть лба, но оставлявшая на виду шрам, пересекавший нос и щеку. На левой руке незнакомца не хватало фаланги пальца. Что-то в его внешности и манере держаться заставило собеседников замолчать.

— За последнее время Перн потерял много, а приобрел мало, — здоровая рука незнакомца поднялась, указывая на электрический светильник. — И все только из-за того, что голос… — он сделал презрительную паузу, — приказал нам поступать именно так.

— Но мы избавились от Алой Звезды, — проговорил второй; по его тону было слышно, что он чувствует себя неуютно.

Пятый повернулся ко второму и посмотрел на него так, что тот съежился, физически ощутив презрение собеседника.

— Нити по-прежнему падают. — Пятый проговорил это глубоким ровным голосом, почти без интонаций.

— Да, но нам объяснили почему, — возразил второй.

— Может быть, вы и удовольствуетесь этим объяснением. Но не я.

Двое мужчин, сидевших за столом напротив, с интересом посмотрели на беседующих и жестом попросили разрешения присоединиться к разговору. Первый кивнул им, и шестой с седьмым поспешно заняли места рядом с остальными.

— Голоса больше нет, — сказал первый, когда двое новоприбывших уселись за стол, и все внимание снова сосредоточилось на нем. — Он отключился.

— Его нужно было отключить прежде, чем он успел совратить и затуманить разум стольких людей, — продолжал пятый.

— И он столько оставил после себя, — с отчаянием проговорила женщина, — столько всего, что можно использовать во зло…

— Вы имеете в виду оборудование и новые методы создания разных вещей, такие, как электричество, которое освещает темные уголки? — Третий не смог удержаться, чтобы не поддразнить таких серьезных и мрачных людей, как его собеседники.

— Бессмысленно… эта штука отключилась, как раз когда она начала приносить пользу, — мрачно заявил первый.

— Но он оставил планы! — Четвертая сказала это так, словно планы Игипса вызывали у нее крайнее подозрение.

— Слишком много планов, — согласился пятый; его голос звучал мрачно и угрожающе.

— Каких это, например? — поинтересовался третий. Глаза четвертой округлились от страха и тревоги.

— Хирургия! — Пятый голос произнес это слово так, словно подразумевал нечто аморальное.

— Хирургия? — вступил в разговор шестой. — Что это?

— Разные способы копаться в человеческом теле, — ответил первый, в подражание пятому понизив голос.

Шестой пожал плечами:

— Не забывайте, иногда нам приходится вырезать теленка из чрева матери, иначе оба могут погибнуть.

Остальные посмотрели на него с подозрением; он продолжал:

— Правда — если это очень породистая матка, которую мы не можем позволить себе потерять. И я слышал, что один раз целитель удалял аппендикс. Он сказал, что иначе женщина умерла бы. Она ничего не почувствовала.

— «Она ничего не почувствовала»! — со значением повторил пятый.

— Целитель мог сделать с ней все, что угодно, — потрясенным шепотом проговорила четвертая.

Второй хмыкнул:

— Никакого вреда ей не причинили; она жива и прекрасно работает.

— Я хочу сказать, — продолжал первый, — что в цехах пробуют много новых вещей, и не только целители — а когда они совершают ошибки, это может стоить человеку жизни. Я не хочу, чтобы на мне ставили опыты!

— Как хочешь, — отпарировал второй, — твое право.

— Но действительно ли это всегда «наше» право? — спросила четвертая, подавшись вперед и постукивая пальцем по столу в такт словам.

Третий тоже наклонился ближе:

— И как же быть со всеми теми знаниями, которые дал нам Игипс: действительно ли мы вправе выбирать, что нам нужно, а что — нет? Откуда мы знаем, нужна ли нам вся эта технология, все эти новые приспособления? Откуда мы знаем, действительно ли все это будет работать так, как нам говорят? Многие говорят, что нам это необходимо; что мы просто обязаны это получить. Они принимают решения. Они, а не мы. И мне это не нравится!

Он покачал головой; на его лице читалось явное недоверие.

— Если уж об этом речь, — присоединился к беседе седьмой, — то откуда нам знать, что вся наша тяжкая работа на Посадочной площадке — а я, надо сказать, вкалывал там, как проклятый, несколько дней — не была напрасной? Я имею в виду, нам говорят, что все это сработает, но никто из нас не доживет до тех времен, когда это случится, не так ли?

— Они ведь тоже не доживут, так какая им в этом корысть? — мрачно пошутил третий. — И, опять же, — поспешно продолжил он, прежде чем пятый снова вступил в разговор, — не все мастера, лорды и холдеры тут же ухватились за возможность завести у себя все эти новые штуки. Я слышал, как сама мастер Менолли… — при этих словах даже пятый посмотрел на него заинтересованно, — говорила, что мы должны ждать и продвигаться вперед с осторожностью. Мы не нуждались во многих вещах, о которых говорила эта машина, ну, Игипс.

— То, что у нас есть сейчас, — глубокий, странно ровный голос пятого легко заглушил тенор третьего, — прекрасно работало сотни Оборотов.

Третий предостерегающе поднял палец:

— Мы должны быть осторожными с тем, что приносят новые устройства, потому что они новые и, как кажется на первый взгляд, делают жизнь легче.

— Но ведь у тебя есть электричество? — с завистью спросил шестой.

— Это естественно; мы пользуемся солнечными батареями, а они были тут всегда.

— Их создали Предки, — напомнил первый.

— Что ж, как я и сказал, — продолжал третий, — некоторые вещи будут нам полезны, но мы должны быть очень осторожными, чтобы не попасть в ту же ловушку, что и Предки. Слишком много технологии. Это даже в Хартии записано.

— Правда? — удивился второй.

— Да, — ответил третий. — И мы должны что-то делать, чтобы сохранить в чистоте традиции и не использовать нововведения, в которых даже не нуждаемся.

— Например? — спросил первый.

— Я не знаю, нужно обдумать, — проговорила четвертая. — Я не хочу, чтобы кто-то причинял вред людям; но машины, те, которых мы не хотим и которые нам не нужны, — их можно сломать, или испортить, или избавиться от них… — Она взглянула на пятого, чтобы оценить его реакцию.

Третий грубо хохотнул:

— Кое-кто пытался это сделать, да только, говорят, они все за это оглохли…

— Но машина мертва, — напомнил ему первый. Третий раздраженно фыркнул: ему не понравилось, что его перебили:

— Они были изгнаны за то, что причинили вред мастеру-арфисту…

— А я слышал, что мастер-арфист умер в комнате, где стояла эта машина. Может быть, мастер-арфист понял, насколько коварна Мерзость. Может быть, именно он и отключил машину? — спросил пятый.

Женщина судорожно вздохнула.

— Интересная мысль, — тихо проговорил третий, подавшись вперед. — А есть какие-нибудь доказательства?

— Откуда? — приглушенно воскликнул первый. — Целители сказали, что у мастера Робинтона отказало сердце. Из-за того, что он слишком сильно нервничал во время похищения.

— С тех пор он так никогда и не стал прежним, — согласился с ним второй, которого, как, впрочем, и всех жителей планеты, искренне опечалила смерть мастера Робинтона. — Я слышал, на экране была одна строка. Она была там довольно долго, а потом пропала.

— «…и время всякой вещи под небом», — пробормотал шестой.

— Мастер Робинтон не мог оставить такое сообщение. Должно быть, это был сам Игипс, — исподлобья взглянув на шестого, заметил седьмой.

— Есть о чем подумать, верно? — сказал третий.

— Да, есть. — Глаза четвертой сверкнули.

— Есть и другие вещи, о которых стоит подумать: о том, как эта… машина, — хотя странный голос пятого по-прежнему был ровным, без тени эмоций, все присутствующие ясно ощутили отвращение, которое он испытывал к Игипсу, — вмешалась в нашу жизнь и изменила традиции, позволявшие нам выживать на протяжении многих сотен Оборотов.

Пятый без особенных усилий снова привлек к себе всеобщее внимание.

— Я не… — он сделал паузу, — одобряю причинение вреда живым существам… — Он снова многозначительно помолчал, затем продолжил: — Но постоянное устранение тех предметов, которые могут быть опасными для ни в чем не повинных людей, — совсем другое дело. Было бы мудро сделать так, чтобы эти предметы и материалы никогда не увидели дневного света.

— А тем более — света светильников или электричества, — насмешливо прибавил третий; его тон, однако, не понравился даже второму, а четвертая и пятый посмотрели на него так, что он невольно отшатнулся.

— Я согласен с тем, что нужно устранить кое-что из этих устройств и новых вещей, — пробормотал второй, хоть и не слишком убежденно. — Тем более что многие из нас, — прибавил он, переводя взгляд с одного лица на другое, — никогда не получают положенной им доли благ.

— Я полностью согласен с этим. Всадники получают все, что они хотят, первыми, — заметил третий. — А как же наша доля?

— Есть множество людей — гораздо больше, чем вам кажется, — своим убедительным тоном проговорил пятый, — которые искренне сомневаются в том, что улучшения, предложенные Игипсом, пойдут на благо людям. Машина не должна знать больше, чем человек.

Первый снова кивнул головой и поднялся:

— Я скоро вернусь и приведу еще несколько человек, которые умеют рассуждать здраво.

К концу вечера их собралось уже больше двадцати — «здраво рассуждающих» мужчин и женщин, тихими голосами обсуждавших возможность того, что Игипс (они все чаще называли его Мерзостью, как и первые Очистители — те, кто пытался бороться с новым порядком, внедряемым думающей машиной) не может в действительности заботиться о благе людей, поскольку он — всего лишь машина.

Никто не называл ни своих имен, ни названий холдов, ни цехов, однако все согласились собраться, если сумеют, на следующей Встрече. Они решили разыскать других людей, которые пожелают организовать сопротивление нежеланным и, возможно, разрушительным изменениям, носившим название «прогресса».

То, что у стольких людей нашлось великое множество горестей и проблем, больших и малых, серьезных и надуманных, и все эти люди нуждались в том, чтобы высказаться и обсудить свои дела, удивило Первого и Второго — но не Третьего, Четвертую, Шестого и Седьмого, и, разумеется, не Пятого (они продолжали пользоваться этими номерами вместо имен на Встречах). Пятый никогда больше не заговаривал о том, что мастер-арфист и Мерзость умерли одновременно, однако слух об этом привлек внимание многих. Прежде этому факту значения не придавали. Мастер Робинтон был очень известен, и если-если — Мерзость была каким-то образом причастна к его смерти, это могло стать достаточной причиной, чтобы объединиться против нее. Если процедуры или устройства, не понятные людям, были внедрены или предложены Мерзостью, то недоверие и страх перед ними, а также слухи о том, чья смерть стала первой, рождали в людях желание действовать, которое надлежало лишь направить в нужное русло.

Находились и те, кто получал удовлетворение от сознания, что они состоят в «группе сопротивления», и от планирования активных действий; им доставляло тихую и какую-то извращенную радость сознание того, что они немного тормозят «прогресс» своими мелкими диверсиями. Однако для других людей эти самые «мелкие» дела, не способные вызвать серьезной тревоги в холде или в цехе, как не способные и повлечь за собой серьезные последствия — например, прекращение внедрения новых и новых «мерзких» устройств, — были недостаточны.

Хотя среди целителей вызвал некоторое расстройство тот факт, что новые препараты, только-только доставленные из цеха целителей, непонятным образом исчезли с полок, они не сразу обратили внимание, что из старых лекарственных средств у них никогда ничего не пропадает.

Если цех, производивший части для новых устройств, обнаруживал, что работа уничтожена вследствие «несчастной случайности» или что упаковочные корзины залиты кислотой, они просто ставили на двери цехов более надежные замки и более внимательно следили за незнакомцами, посещавшими их рабочие помещения.

Если в цеху печатников кто-либо и обнаружил, что из мусорных корзин пропадают бракованные листки, никто из подмастерьев не поторопился доложить об этом мастерам.

Но затем торговцы Лилкампа, перевозившие некоторые ценные детали из одного цеха кузнецов в другой, однажды утром обнаружили, что все тщательно упакованные корзины пропали. Они доложили об этом Фандарелу, мастеру-кузнецу Телгара. Фандарел послал возмущенное письмо мастеру-арфисту Сибеллу, напомнив, что далеко не в первый раз ценные грузы загадочным образом исчезают на пути к цехам кузнецов. Один из поставщиков пожаловался вскользь на то, что ему пришлось повторно доставлять партии новых медикаментов многим целителям, работавшим в разных районах. Фандарел, Сибелл и мастер-целитель Олдайв начали отслеживать эти, вроде бы случайные, происшествия.

В конце концов мастер арфистов Мекельрой, хорошо известный главному арфисту как «Шпилька», проанализировал все подобные происшествия и пришел к выводу, что порча имущества и кражи осуществляются в соответствии с неким планом…