Небесный лабиринт. Искушение

Глава первая

1949

Из кухни доносились невероятные ароматы. Бенни положила ранец и пошла на разведку.

— Торт еще не покрыли глазурью, — объяснила Патси. — Хозяйка сделает это сама.

— Что на нем будет написано? — с жаром спросила Бенни.

— Наверное, «С днем рождения, Бенни», — пожала плечами Патси.

— А может быть, «Бенни Хоган, Десять».

— Никогда не видала таких надписей на торте.

— Я думаю, такие надписи делают, когда день рождения важный. Десять лет — это круглая дата.

— Может быть, — неуверенно ответила Патси.

— А желе готово?

— Желе в чулане. Только не тыкай в него, а то останется отпечаток пальца, и нас всех убьют.

— Не могу поверить, что мне уже десять, — сказала Бенни, довольная собой.

— Да, верно, сегодня большой праздник, — рассеянно ответила Патси, натирая противень куском промасленной бумаги.

— А что делала ты, когда тебе было десять лет?

— Разве не помнишь? У меня все дни были одинаковыми, — почему-то обрадовалась Патси. — В приюте один день похож на другой. Так было до тех пор, пока я не пришла оттуда прямо к вам.

Бенни любила слушать рассказы Патси о приюте. Они оказывались интереснее историй, описанных в книгах. Там была комната с двенадцатью железными койками, хорошие девочки и плохие девочки. Однажды у них нашли в волосах гнид, и всех девочек обрили наголо.

— У вас должны были быть дни рождения, — упрямо сказала Бенни.

— Я их не помню, — вздохнула Патси. — Правда, одна монахиня говорила, что ребенок, родившийся в среду, всегда будет несчастным.

— Это было нечестно.

— Зато я узнала, что родилась в среду… А вот и твоя мать. Иди к ней и не отвлекай меня от работы.

Вошла Аннабел Хоган с тремя тяжелыми сумками в руках. Увидев, что дочь сидит на кухне и болтает ногами, она удивилась.

— Что-то ты рано сегодня… Подожди, сейчас отнесу сумки наверх.

Когда с лестницы донеслись грузные шаги матери, Бенни подбежала к Патси.

— Как ты думаешь, она купила?

— Не спрашивай меня, Бенни. Я ничего не знаю.

— Неправда, знаешь!

— Не знаю. Честное слово.

— Она ездила в Дублин? На автобусе?

— Ничего подобного.

— Но она должна была! — расстроилась девочка.

— Нет. Ее не было совсем недолго… Она ходила в город.

Бенни задумчиво облизала ложку.

— Сырое тесто вкуснее.

— Ты всегда так говорила. — Патси посмотрела на нее с любовью.

— Когда мне будет восемнадцать и я смогу делать все, что мне нравится, то буду есть все свои торты сырыми! — заявила Бенни.

— Не будешь. Когда тебе исполнится восемнадцать, ты станешь беречь фигуру и вообще не будешь есть мучное.

— Я всегда буду любить торт.

— Это ты сейчас так говоришь. Посмотрим, что ты запоешь, когда захочешь, чтобы в тебя влюбился какой-нибудь парень.

— А ты хочешь, чтобы в тебя влюбился какой-нибудь парень?

— Конечно. А как же.

— Какой парень? Я не хочу, чтобы ты ушла от нас.

— Не будет у меня никакого парня. Я — никто. Приличный парень обо мне и не подумает. Я из приюта, у меня нет ни родных, ни прошлого.

— Неправда, у тебя есть прошлое! — воскликнула Бенни. — Им будет с тобой интересно.

Но на продолжение дискуссии уже не было времени. Мать Бенни сняла пальто, вернулась на кухню и начала готовить глазурь.

— Мама, ты сегодня была в Дублине?

— Нет, детка. Мне нужно было приготовиться ко дню рождения.

— Просто я подумала…

— Знаешь, дни рождения сами не устраиваются. — Слова были резкими, но сказаны добродушно. Бенни знала, что мать тоже предвкушает праздник.

— А папа придет домой есть торт?

— Да, придет. Мы пригласили гостей на половину четвертого. Значит, все соберутся только к четырем, пить чай мы сядем не раньше половины шестого, а за торт примемся, когда твой папа закончит работу и вернется.

Отец Бенни владел магазином мужской верхней одежды, стоявшим в центре Нокглена. По субботам там велась самая бойкая торговля: приезжали фермеры из окрестных деревень и приходили мужчины, которых жены посылали к мистеру Хогану или его старому помощнику Майку — портному, работавшему в магазине с незапамятных времен. С тех пор, как молодой мистер Хоган купил этот бизнес.

Бенни обрадовалась — отец придет к чаю, и именно тогда ей будут дарить подарки. Отец сказал, что ее ждет чудесный сюрприз. Бенни знала, что это будет бархатное платье с белым кружевным воротником и туфельки в тон. Она мечтала о таком наряде с самого Рождества, когда была с родителями в Дублине и видела, как девочки танцевали на сцене в розовых бархатных платьях.

Говорили, что такие платья продают в универмаге «Клери», расположенном всего в нескольких минутах ходьбы от Набережной, на которой останавливался нокгленский автобус.

Бенни была девочкой высокой и плотной, но считала, что розовое бархатное платье сделает ее такой же изящной, какими были балерины на сцене, а ее ступни в туфельках с острыми носами и помпонами перестанут казаться большими и плоскими.

Приглашения на день рождения были разосланы десять дней назад. На праздник должны были прийти семь одноклассниц, дочери фермеров, живших в окрестностях Нокглена. И Майра Кэрролл, дочь владельцев бакалеи. У аптекаря Кеннеди имелись только сыновья, а дети доктора Джонсона были слишком малы и тоже не могли прийти. Пегги Пайн, владелица магазина женской одежды, сказала, что может прислать свою племянницу. Бенни заявила, что чужие девочки ей не нужны, и все испытали облегчение, когда услышали, что эта племянница по имени Клодах тоже не захотела идти к незнакомым.

Мать настояла на том, чтобы пригласить Еву Мэлоун. В этом не было ничего хорошего. Ева жила в монастыре и знала все секреты монахинь. Кое-кто в школе говорил: посмотрите, мать Фрэнсис никогда не ругает свою любимицу. Другие заявляли, что монахини вынуждены держать ее из милости, а потому относятся к ней хуже, чем к другим девочкам, родители которых что-то жертвуют на содержание монастыря Святой Марии.

Ева была маленькая и смуглая. Временами она напоминала эльфа; ее острые глаза вечно зыркали туда и сюда. Бенни ее и любила и не любила одновременно. Она завидовала ее быстроте, ловкости и умению лазать по заборам. У Евы была своя комната в монастыре, куда другим девочкам приходить не разрешалось. Одноклассницы говорили, что в этой комнате есть круглое окно, выходящее на город, и что Ева сидит у него и наблюдает, кто куда пошел и с кем. Она никогда не уезжала на каникулы и все время жила с монахинями. Иногда мать Фрэнсис и мисс Пайн из магазина женской одежды брали ее с собой в Дублин, но Ева никогда не оставалась там на ночь.

Когда однажды школьниц повели на прогулку, Ева показала им один коттедж и сказала, что он был ее домом. Он стоял в гуще домиков, каждый из которых окружал низкий каменный забор. Оттуда было удобно смотреть на раскинувшуюся внизу заброшенную каменоломню. Ева сказала, что когда она станет старше, то будет жить как захочет, не позволит приносить себе молоко, которое оставляют у двери, и не будет пользоваться вешалками. Свою одежду она будет класть прямо на пол, потому что ей так нравится.

Некоторые девочки слегка испугались. Никто не подтвердил рассказ Евы, но никто и не опроверг его. Ева была странная. Она могла придумать что угодно, а когда ей верили, говорила: «Обманули дурака на четыре кулака!»

Бенни не хотела приглашать Еву, но мать впервые в жизни настояла на своем.

— У этой девочки нет дома. Она должна прийти к тебе на праздник.

— Мама, у нее есть дом. Она может бегать по всему монастырю.

— Это не то же самое. Бенни, она придет к тебе. Больше я повторять не буду.

Ева прислала в ответ очень вежливое письмо и сообщила, что с удовольствием принимает приглашение.

— Они научили ее красиво писать, — похвалил Еву отец Бенни.

— Они решили сделать из нее леди, — сказала мать. Но никто из родителей не объяснил, почему это так важно.

— Когда у Евы бывает день рождения, ей дарят только образки и сосуды для святой воды, — сообщила Бенни. — Понимаете, у монахинь больше ничего нет.

— О господи, от этого кое-кто перевернется в гробу на кладбище под тисами, — сказал отец Бенни, тоже не объяснив, почему.

— Бедный ребенок, — вздохнула мать.

— Она что, тоже родилась в среду, как Патси? — захлопала глазами Бенни.

— Почему ты так решила?

— Ребенок, который родился в среду, всегда будет несчастным, — как попугай, повторила девочка.

— Чушь, — отмахнулся отец.

— А в какой день родилась я?

— В понедельник. В понедельник, восемнадцатого сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года, — сказала мать. — В шесть часов вечера.

Родители обменялись взглядами, очевидно, вспоминая, как долго они ждали своего первого и, как выяснилось впоследствии, единственного ребенка.

— Ребенок, родившийся в понедельник, бывает красивым, — состроила гримасу Бенни.

— Что ж, это верно, — откликнулась мать.

— Нет никого красивее Мэри-Бернадетты Хоган, почти десятилетней местной прихожанки, — сказал отец.

— У настоящих красавиц бывают светлые волосы, — проворчала Бенни.

— У тебя самые красивые волосы на свете. — Мать провела рукой по ее длинным каштановым локонам.

— Значит, я действительно красивая?

Родители заверили Бенни, что она просто красавица, и девочка решила, что ей купят платье. Сначала она немного волновалась, но теперь была в этом уверена.

На следующий день даже те школьницы, которых не пригласили на праздник, поздравили ее с днем рождения.

— Что тебе подарят?

— Не знаю. Это сюрприз.

— Может быть, платье?

— Да, я думаю, это будет платье.

— Давай, рассказывай.

— Еще не знаю, честное слово. Я увижу его только на дне рождения.

— Его купили в Дублине?

— Наверное.

Внезапно Ева сказала:

— Его могли купить и здесь. В магазине мисс Пайн полно нарядов.

— Не думаю, — помотала головой Бенни.

Ева пожала плечами.

— О'кей.

Другие девочки ушли.

Бенни повернулась к Еве.

— Почему ты сказала, что его купили у мисс Пайн? Ты ничего не знаешь.

— Я сказала «о'кей».

— А тебе самой когда-нибудь покупали платье?

— Да. Однажды мать Фрэнсис купила мне платье у мисс Пайн. Не думаю, что оно было новое. Наверное, кто-то вернул его, потому что в нем что-то было не так.

Ева не оправдывалась. У нее горели глаза; она была готова все объяснить, еще не выслушав обвинения.

— Ты этого не знаешь.

— Нет, но догадываюсь. Матери Фрэнсис просто не хватило бы денег на новое.

Бенни посмотрела на нее с уважением и смягчилась.

— Ну, я тоже не знаю. Только думаю, что они купят мне то красивое бархатное. Но могут и не купить.

— Они все равно купят тебе что-нибудь новое.

— Да, но в бархатном я была бы красавицей, — ответила Бенни. — В бархатном платье все бывают красавицами.

— Не думай об этом слишком много, — предупредила Ева.

— Может быть, ты права.

— Спасибо за приглашение. Я не знала, что нравлюсь тебе, — сказала Ева.

— Да, нравишься. — Бедная Бенни покраснела.

— Хорошо. А ты не передумаешь, когда узнаешь меня лучше?

— Нет! Ни за что! — чересчур поспешно воскликнула Бенни.

Ева долго смотрела на нее в упор.

— Ладно, — сказала она. — Увидимся днем.

Утром по субботам девочки ходили в школу. Когда в половине первого прозвучал звонок, все высыпали в школьные ворота. Все, кроме Евы, которая пошла на монастырскую кухню.

— Перед уходом тебя придется накормить повкуснее, — сказала сестра Маргарет.

— Люди не должны думать, что, когда девочка из монастыря Святой Марии приходит к кому-то на чай, она ест все подряд, — добавила сестра Джером. При Еве данную тему старались не затрагивать, но для сестер это было большое событие. Их воспитанницу впервые пригласили на праздник. За нее радовался весь монастырь.

Когда Бенни шла по городу, мистер Кеннеди позвал ее в аптеку.

— Одна птичка принесла мне на хвосте, что сегодня у тебя день рождения, — сказал он.

— Мне десять лет! — похвасталась девочка.

— Знаю. Я помню, как ты родилась. Твои мама и папа были очень довольны. И ничуть не расстроились, что у них родилась девочка.

— Думаете, они хотели мальчика?

— Всякий, у кого есть свое дело, хочет мальчика. Правда, у меня их трое, но я не уверен, что кто-нибудь из них займет мое место. — Он тяжело вздохнул.

— Ну, наверное, мне лучше…

— Нет-нет. Я позвал тебя сюда, чтобы сделать подарок. Вот тебе пакетик ячменного сахара.

— Ох, мистер Кеннеди… — пролепетала ошарашенная Бенни.

— Не стоит благодарности. Ты замечательная девочка. Я всегда говорю себе: «Вот идет славная малышка Бенни Хоган».

На пакетик упал солнечный луч. Бенни оторвала уголок и начала есть лакомство.

Десси Бернс, хозяйственный магазин которого находился рядом с аптекой, одобрительно сказал:

— Ты, Бенни, как и я сам, всегда не прочь поесть. Как поживаешь?

— Мистер Бернс, сегодня мне десять лет.

— Боже мой! Вот здорово! Будь ты на шесть лет старше, я пригласил бы тебя в пивную Ши, посадил к себе на колени и угостил стаканчиком джина.

— Спасибо, мистер Бернс. — Девочка посмотрела на него с опаской.

— Как дела у отца? Только не говори мне, что он нанимает новых продавцов. Полстраны эмигрирует, а Эдди Хоган решил расширить дело.

У Десси Бернса глазки были маленькие, как у свиньи. Он с нескрываемым интересом смотрел на другую сторону улицы, где находился магазин «Мужская верхняя одежда Хогана». Отец Бенни пожимал кому-то руку — не то мужчине, не то мальчику. Бенни решила, что незнакомцу лет семнадцать. Он был худой и бледный, держал чемодан и смотрел на вывеску над дверью.

— Я ничего об этом не знаю, мистер Бернс, — сказала она.

— Милая девочка, мой тебе совет: держись подальше от бизнеса. От него одно расстройство. Будь я женщиной, ни за что бы им не занимался. Только и знал бы, что целый день есть ячменный сахар.

Бенни пошла дальше и миновала пустой магазин, про который люди говорили, что его хочет открыть настоящий итальянец, приехавший из самой Италии. Рядом была обувная мастерская. Ей помахали Пакси Мур и его сестра Би. У Пак-си была кривая нога. Он не посещал церковь, но говорили, что священники раз в месяц сами приходят к нему, выслушивают его исповедь и отпускают грехи. Бенни слышала, что за таким разрешением они обращались в Дублин (если не в сам Рим); во всяком случае, никто не говорил, что Пакси грешник или не принадлежит к лону римско-католической церкви.

А потом она очутилась у своего дома, который назывался Лисбег. На крыльце сидел их новый пес по кличке Шеп, наполовину колли, наполовину овчарка, и грелся на сентябрьском солнышке.

Через окно был виден накрытый стол. Ради такого случая Патси начистила медную дощечку и дверные ручки, а мать привела в порядок палисадник. Бенни доела ячменный сахар, чтобы ее не обвинили в поедании сладостей на глазах у людей, и вошла в дом с черного хода.

— Это животное и словом не обмолвилось, что ты идешь, — недовольно сказала мать.

— Он не должен лаять на меня. Я своя, — принялась защищать пса Бенни.

— Шеп залает на кого-нибудь только когда рак на горе свистнет… Ну, как дела в школе? Тебя поздравили?

— Да, мама.

— Это хорошо. Потому что когда они придут днем, то вряд ли тебя узнают.

У Бенни все запело внутри.

— Значит, до начала праздника я надену что-то новое?

— Да. Перед приходом гостей ты будешь выглядеть как картинка.

— А можно надеть его сейчас?

— Почему бы и нет? — Судя по всему, матери и самой не терпелось посмотреть на нарядную дочь. — Сначала умоешься, а потом наденешь. Подарок наверху.

Бенни терпеливо стояла в большой ванной и ждала, пока ей потрут шею. Осталось недолго.

Потом девочку повели в спальню.

— Закрой глаза, — сказала мать.

Когда Бенни открыла их, то увидела на кровати толстую темно-синюю юбку и красно-синий свитер с узором острова Фэр[1]. В коробке лежали крепкие темно-синие ботинки, а рядом с ними — аккуратно сложенные красивые белые носки. Из оберточной бумаги выглядывала маленькая красная наплечная сумка.

— Весь наряд целиком! — воскликнула мать. — Пегги Пайн одела тебя с головы до ног…

Аннабел отошла немного назад, чтобы увидеть реакцию дочери на подарок.

Бенни потеряла дар речи. Никакого бархатного платья с красивым кружевным воротником. Вместо мягкого бархата, который так приятно гладить, грубая шерсть, напоминающая конский волос. Вместо нежно-розового — практичные темные тона. А обувь! Где туфли с острыми носами?

Бенни закусила губу и не дала воли слезам.

— Ну, что скажешь? — Мать гордо улыбалась. — Папа сказал, что тебе нужно купить ботинки и сумочку, иначе наряд будет неполный. Мол, человеку раз в жизни бывает десять лет. Как-никак, двузначная цифра.

— Красиво, — пробормотала Бенни.

— Замечательный свитер, правда? Я нарочно попросила Пегги подобрать что-нибудь прочное. Сказала, что мне нужна вещь, которая не порвется и не протрется на локтях несколько лет.

— Замечательный, — сказала Бенни.

— Пощупай его, — посоветовала мать.

Но Бенни этого не хотелось. Перед ее глазами еще стоял бархат, который так приятно гладить.

— Мама, я оденусь сама. Потом спущусь и покажу тебе, — сказала она.

Девочка цеплялась за соломинку.

К счастью, у Аннабел Хоган еще была тысяча неотложных дел. Она начала спускаться по лестнице, когда раздался телефонный звонок.

— Это наверняка папа, — довольно сказала она и ускорила шаг.

Бенни рыдала, уткнувшись в подушку, но все же слышала обрывки разговора.

— Эдди, ей очень понравилось. Знаешь, мне даже показалось, что это было уже чересчур. У нее глаза разбежались. Столько вещей! Сумка, ботинки, а вдобавок носки. В ее возрасте дети не привыкли к такому количеству подарков. Нет, еще нет. Она одевается. Ей пойдет…

Бенни медленно встала с кровати и со страхом подошла к гардеробу. Большое зеркало отразило коренастую девочку в рубашке и панталонах, с натертой докрасна шеей и красными от слез глазами. Никто и не собирался наряжать ее в розовое бархатное платье и туфельки с острыми носами… Почему-то она вспомнила серьезное маленькое лицо Евы Мэлоун, которая уговаривала ее не слишком мечтать о платье из Дублина.

Наверное, Ева все знала с самого начала. Может быть, она была в магазине, когда мама покупала всё это… все эти ужасные вещи. Как обидно, что Ева знала об этом раньше, чем она сама. Но у Евы никогда не было ничего нового. Ева знала, что платье, в котором она придет сегодня на день рождения, кто-то отверг. Бенни вспомнила ее слова «они все равно купят тебе что-нибудь новое» и поклялась, что родители никогда не узнают о том, как она разочарована. Никогда.

Остаток дня Бенни запомнился плохо, потому что она была жестоко разочарована. Девочка помнила, что в начале праздника произносила правильные слова, издавала правильные звуки и двигалась как кукла. Майра Кэрролл пришла в нарядном платье с шелестящей нижней юбкой. Его прислали из Америки.

Были какие-то игры с призами для всех. Мать Бенни купила в магазине Берди Мак несколько пакетиков со сладостями, каждый в обертке своего цвета. Дети ели с удовольствием, но разрезание торта было решено отложить до прихода с работы отца Бенни.

Они слышали, как зазвонили церковные колокола. Этот протяжный звон раздавался над Нокгленом дважды в день — в полдень и в шесть вечера. Колокола призывали к молитве и позволяли точно определять время. Но отца Бенни все не было.

— Надеюсь, Эдди не заболтался с покупателем. Неужели он забыл, какой сегодня день?

— Ничего подобного, мэм. Похоже, он уже идет. Шеп встал и потянулся. Это означает, что хозяин идет домой.

Действительно, отец вошел через полминуты и тревожно спросил:

— Я не опоздал? Ничего не пропустил?

Его усадили, дали чашку чая и сосиску с булочкой. Тем временем дети собрались, а Аннабел для пущего эффекта задернула шторы.

Бенни пыталась не обращать внимания на прикосновение к шее грубошерстного свитера. Старалась искренне улыбаться отцу, который прибежал из магазина, боясь пропустить зрелище.

— Тебе нравится наряд… твой первый полный наряд? — спросил он.

— Папа, он очень красивый. Ты же видишь, я в нем.

Другие дети, жившие в Нокглене, на первых порах хихикали, когда Бенни говорила «папа». Они называли своих отцов «дэдди» или просто «да». Но теперь к этому привыкли. Тут было так принято. Бенни была единственной, кто не имел братьев и сестер; большинству приходилось делить маму и папу с пятью-шестью другими отпрысками. Один ребенок в семье был редкостью. Собственно, такой была только Бенни. И, конечно, Ева Мэлоун. Но Ева не считалась. У нее вообще не было родных.

Когда внесли торт, Ева стояла рядом с Бенни.

— Неужели это все тебе? — со священным ужасом прошептала она ей на ухо.

Платье, в котором пришла Ева, было больше на несколько размеров. Сестра Имельда — единственная в монастыре, которая умела управляться с иголкой — слегла, так что ушить платье было некому. Оно висело на девочке, как занавеска.

В пользу платья можно было сказать только одно: оно красное и явно новое. Восхищаться и расхваливать было нечего, но казалось, что Ева Мэлоун выше этого. То, как она стояла в длинном мешковатом платье, добавляло Бенни смелости. По крайней мере, ее собственный ужасный наряд был ей по размеру. Конечно, он ничем не напоминал обычное нарядное платье, не говоря о платье ее мечты, но выглядел вполне прилично, в отличие от платья Евы. Бенни расправила плечи и вдруг улыбнулась маленькой Еве.

— Остатки возьмешь с собой, — сказала она.

— Спасибо. Мать Фрэнсис с удовольствием съест кусочек торта.

И это произошло. Зажгли свечи, затем все спели «С днем рожденья тебя», именинница набрала в рот побольше воздуха и задула пламя. Потом дети захлопали, а когда шторы раздвинули снова, Бенни увидела худого юношу, которому ее отец пожимал руку. Он был слишком стар для дня рождения. Должно быть, его пригласили пить чай со взрослыми, которые должны были прийти позже. Он очень худой и бледный, с пронизывающим и холодным взглядом.

— Кто это был? — спросила Ева у Бенни в понедельник.

— Новый продавец, который будет работать в магазине моего отца.

— Страшный, правда?

Теперь они были подругами и во время перемены вместе сидели на каменном парапете, ограждавшем двор школы.

— Да. Думаю, все дело в его глазах.

— Как его зовут? — спросила Ева.

— Шон. Шон Уолш. Он собирается жить над магазином.

— Фу! — воскликнула Ева. — Значит, он будет ходить к вам есть?

— Слава богу, нет. Это единственное утешение. Мать пригласила его в воскресенье на ленч, а он прочитал целую речь о том, что не хочет отваживаться или как-то в этом роде…

— Одалживаться.

— Да, как-то так. В общем, он сказал, что не будет этого делать. Наверное, он имел в виду еду. Сказал, что сам будет заботиться о себе.

— Вот и хорошо, — кивнула Ева.

— Мама сказала… — нерешительно начала Бенни.

— Да?

— Если ты захочешь прийти к нам еще раз в удобное для тебя время, это будет… это будет хорошо.

Бенни говорила ворчливо, словно боялась, что приглашение отвергнут.

— С удовольствием, — ответила Ева.

— В будний день ты можешь прийти к чаю, а в субботу или воскресенье — к обеду.

— Я приду в воскресенье. Понимаешь, по воскресеньям в монастыре очень тихо. Все сестры молятся.

— Ладно, я скажу ей. — Насупленные брови Бенни приняли прежнее положение.

— Правда, есть одна вещь…

— Какая? — Бенни не понравилось выражение лица Евы.

— Я не смогу пригласить тебя к себе. Понимаешь, в нашу трапезную приводить посторонних нельзя.

— Это не имеет никакого значения. — У Бенни отлегло от сердца. Единственное препятствие оказалось пустяком.

— Конечно, когда я вырасту и буду жить в своем коттедже, то смогу пригласить тебя в гости, — серьезно сказала Ева.

— Это действительно твой коттедж?

— Я же сказала! — вспыхнула Ева.

— Может быть, это твой дом понарошку, — принялась оправдываться Бенни.

— Как это понарошку? Он мой. Я родилась там. Он принадлежал моей матери и моему отцу. Они оба умерли. Значит, дом мой.

— А почему ты не можешь жить там сейчас?

— Не знаю. Сестры говорят, я слишком маленькая, чтобы жить одной.

— Конечно, чтобы жить одной, ты слишком маленькая, — подтвердила Бенни. — Но почему ты не можешь туда приходить?

— Мать Фрэнсис говорит, что коттедж — это вещь серьезная. Называет его моим наследством. Говорит, что я не должна обращаться с ним как с кукольным домиком. Мол, это не игрушка.

Девочки на мгновение задумались.

— Может быть, она права, — пробормотала Бенни.

— Наверное.

— Ты заглядывала в его окна?

— Да.

— Из дома никто не выходил и не ругал тебя?

— Нет. Туда вообще никто не ходит.

— Почему? Оттуда открывается красивый вид на каменоломню.

— Они боятся заходить в коттедж. Там умерли люди.

— Люди умирают всюду, — пожала плечами Бенни.

Ева обрадовалась.

— Ты права. Я об этом не подумала.

— А кто умер в этом коттедже?

— Моя мать. А немного позже — отец.

— Ох…

Бенни растерялась. Ева в первый раз что-то рассказала о своей прежней жизни. Если кто-то задавал девочке вопросы, она обычно уходила с видом, который означал «не лезь не в свое дело».

— Но их нет в коттедже, сейчас они на небе, — в конце концов сказала Бенни.

— Да, конечно.

Похоже, настал очередной тупик.

— Я бы с удовольствием как-нибудь сходила с тобой и заглянула в окна.

Ева хотела что-то ответить, но тут к ним подошла Майра Кэрролл.

— Отличный был день рождения, Бенни, — сказала она.

— Спасибо.

— Правда, я не ожидала, что увижу там такое платье.

— Ты о чем? — спросила Бенни.

— Ну, Ева была в таком потрясающем платье. В длинном красном. Такое не каждый день увидишь, правда, Ева?

Лицо Евы напряглось и стало таким же, каким было прежде. Бенни это очень не понравилось.

— Я подумала, что оно очень необычное, — с легкой улыбкой сказала Майра. — Мы все обсуждали его по дороге домой.

Бенни обвела взглядом двор. Мать Фрэнсис смотрела в другую сторону.

Бенни Хоган быстро спрыгнула с забора и всей тяжестью обрушилась на Майру Кэрролл. Та упала и покатилась по земле.

— Майра, ты не ушиблась? — с фальшивым сочувствием спросила Бенни.

Мать Фрэнсис побежала к ним. Ее облачение развевалось на ветру.

— Что случилось, детка? — Она попыталась поднять Майру на ноги.

— Бенни… толкнула меня… — с трудом переводя дыхание, ответила Майра.

— Мать, мне очень жаль. Я такая неуклюжая. Я просто спрыгнула с забора.

— Ладно, ладно. Кажется, кости целы. Принесите ей табуретку. — Мать Фрэнсис возилась с отдувавшейся Майрой.

— Она сделала это нарочно.

— Тише, тише, Майра. Вот табуретка. Присядь.

Майра заплакала.

— Мать Фрэнсис, она рухнула на меня как куча кирпичей… Я только сказала…

— Мать, Майра сказала, что ей очень понравился мой день рождения. Мне очень жаль, — быстро перебила ее Бенни.

— Да. Бенни, тебе следует быть осторожнее. Не надо так прыгать. Все, Майра, хватит хныкать. Это нехорошо. Бенни перед тобой извинилась. Ты знаешь, что так вышло случайно. А теперь ступай и веди себя как большая.

— Я никогда не буду такой большой, как Бенни Хоган. И никто не будет.

Тут мать Фрэнсис рассердилась.

— Хватит, Майра Кэрролл. С меня достаточно. Возьми табуретку, ступай в раздевалку и сиди там, пока я тебя не вызову.

Мать Фрэнсис отвернулась и позвонила в колокольчик, давая знак, что перемена окончена. Никто не сомневался, что так и будет.

Ева долго смотрела на Бенни и молчала. А потом проглотила комок в горле.

Растерявшаяся Бенни только пожала плечами и развела руками.

Неожиданно Ева сжала ее руку.

— Когда-нибудь я стану большой и сильной и тоже заступлюсь за тебя, — сказала она. — Запомни мои слова, так и будет.

— Расскажите мне про Еву и ее родителей, — однажды вечером попросила Бенни.

— Ох, это было давно, — ответил отец.

— Но я этого не знаю. Меня тогда еще не было.

— Не стоит ворошить прошлое.

— Она моя подруга. Я хочу знать о ней все.

— Она не всегда была твоей подругой. Мне пришлось просить, чтобы ты пригласила ее на день рождения, — сказала мать.

— Не может быть. — Бенни уже не верилось, что все было именно так.

— Я рад, что Ева в воскресенье придет к нам обедать, — сказал Эдди Хоган. — Жаль, что мы не можем убедить этого заморыша из магазина прийти тоже. Мальчик твердо решил не вторгаться к нам, как он это называет.

Услышав это, Бенни обрадовалась.

— Эдди, он хорошо работает?

— Лучше не бывает, милая. Для нас это настоящее благословение. Он учится всему с таким же остервенением, как Шеп. Все повторяет так, словно хочет запомнить на всю жизнь.

— Майку он нравится? — поинтересовалась Аннабел Хоган.

— Ты же знаешь Майка, ему не нравится никто.

— И что именно ему не нравится?

— То, что Шон ведет учет. О господи, это совсем просто и по силам даже ребенку, но старый Майк все принимает в штыки. Говорит, что помнит мерки каждого, сколько они заплатили и что купили. И считает, что тот, кто это записывает, наносит ему личное оскорбление.

— Мама, а разве ты не можешь вести учет? — внезапно спросила Бенни.

— Нет, не могу.

— Но если это так просто, как говорит папа…

— Бенни, мама может это делать, но она должна заботиться о доме и о нас с тобой.

— О доме могла бы заботиться Патси. А если бы учет вела мама, тебе не пришлось бы платить Шону.

— Глупости, Бенни, — ответил отец.

Но это девочку не остановило.

— Почему? Майку понравилось бы, если бы в магазине была мама. Майк любит маму, а маме весь день было бы что делать.

Родители засмеялись.

— Хорошо быть ребенком, — сказал отец.

— Только дети думают о том, чем занять день, — подтвердила Аннабел.

Но Бенни лучше всех знала, что день матери отнюдь не заполнен. Она считала, что в магазине мать была бы на своем месте, но стало ясно, что слушать дочь не собираются.

— Как умерли родители Евы? — повторила девочка.

— О таких вещах не говорят.

— Почему? Их убили?

— Конечно, нет, — нетерпеливо ответила мать.

— Но тогда почему?..

— «Почему, почему»… — передразнил Бенни отец. — О господи…

— В школе нам говорят, чтобы мы всегда спрашивали, почему. Мать Фрэнсис говорит, что чему-то научиться может только любопытный человек! — гордо заявила Бенни.

— Мать Евы умерла во время родов. А чуть позже ее отец, помилуй его Господь, потерял рассудок и спрыгнул со скалы в каменоломню.

— Разве это не грех отчаяния? — Глаза Бенни округлились от ужаса.

— Да, история грустная. Но это случилось давно. Почти десять лет назад. Не стоит ворошить прошлое.

— Нет, дело не только в этом. Тут есть какая-то тайна.

— Нет никакой тайны, — честно ответил отец. — Ее мать была очень богатой женщиной, а отец — мастером на все руки. Он работал в монастыре и немного помогал в Уэстлендсе. Тогда об этом было много разговоров.

— Но ни тайны, ни скандала не было. — Лицо Аннабел Хоган избороздили тревожные морщины. — Они поженились. Обвенчались в католической церкви.

Бенни почувствовала, что ставни закрылись. Пришлось признать свое поражение.

Но позже она обратилась к Патси.

— Не надо расспрашивать меня за спиной родителей.

— Я и не расспрашиваю. Я спросила их, и они ответили. Мне просто хотелось выяснить, а вдруг ты знаешь что-то еще. Вот и все.

— Это случилось еще до моего прихода, но мне кое-что рассказывала Би Мур, сестра Пакси… Понимаешь, она работает в Уэстлендсе.

— И что ты слышала?

— Что отец Евы совершил на похоронах что-то ужасное. Ругался и проклинал…

— Ругался и проклинал? В церкви?

— Ну, не в нашей, не в настоящей церкви, а в протестантской, но это тоже было нехорошо. Понимаешь, мать Евы из Уэстлендса. Из Большого Дома. Она принадлежала к богатой семье, но бедный Джек — так звали отца Евы — считал, что там к ней плохо относятся…

— Дальше, дальше!

— А больше я ничего не знаю, — сказала Патси. — Но не вздумай расспрашивать эту бедную девочку. Люди, оставшиеся без родителей, не любят, когда им задают слишком много вопросов.

Бенни поняла, что это относится не только к Еве, но и к самой Патси.

Мать Фрэнсис была довольна крепнувшей дружбой девочек, но она слишком долго работала с детьми, чтобы говорить об этом.

— Опять собираешься к Хоганам? — деланно небрежно спросила она.

— Вам это не нравится? — возразила Ева.

— Нет. Не могу сказать, что не нравится. — Монахиня тщетно пыталась скрыть свою радость.

— Не думайте, что мне хочется сбежать отсюда, — серьезно сказала Ева.

Матери Фрэнсис захотелось взять девочку на руки, как она часто делала, когда Ева была малышкой, в силу обстоятельств отданной на попечение монахинь.

— Нет, детка, конечно, нет. Каким бы странным ни был наш монастырь, это твой дом.

— Мне всегда было здесь хорошо.

Глаза монахини наполнились слезами:

— В каждом монастыре должен быть ребенок. Не знаю, как мы жили без этого, — небрежно сказала она.

— Разве я не доставила вам множество хлопот, когда попала сюда?

— Ты сама знаешь, что стала нашим благословением. Эти десять лет были лучшими в истории монастыря Святой Марии.

Мать Фрэнсис стояла у окна и следила за тем, как маленькая Ева без провожатых шла по длинной монастырской аллее на воскресный ленч к Хоганам. Она молилась, чтобы там Еву не обидели, чтобы Бенни не передумала и не нашла себе другую подружку.

Монахиня вспоминала, какую битву за эту девочку ей пришлось выдержать. Были и другие варианты. В Англии жила двоюродная сестра матери Евы, которая могла бы взять ребенка и раз в неделю водить его в католическую церковь. О супругах Хили, приехавших строить гостиницу, поговаривали, что они могут остаться бездетными. Эти люди с радостью заботились бы о Еве даже в том случае, если бы потом у них появились собственные дети. Но мать Фрэнсис, как тигрица, сражалась за младенца, которого забрала из коттеджа Мэлоунов в день его рождения. За младенца, за которым монахини ухаживали вплоть до вынесения окончательного решения его судьбы. Никто не думал, что однажды темной ночью Джек Мэлоун решит броситься со скалы в каменоломню. После этого ни у кого не было на Еву больше прав, чем у приютивших ее сестер.

Для Евы это был первый из многих воскресных обедов в Лисбеге. Она любила ходить туда. Каждую неделю приносила цветы, которые можно было поставить в вазу. Мать Фрэнсис посоветовала ей ходить по длинной извилистой тропинке за монастырем и собирать полевые цветы и палые листья. Сначала монахиня репетировала с ней составление букета, чтобы потом девочка могла сделать то же самое у Хоганов, но через несколько недель Ева ощутила уверенность в себе. Девочка приносила охапку разноцветных листьев и раскладывала их на столе в коридоре. Это превратилось в ритуал. Патси готовила вазы заранее и гадала, что именно сегодня принесет Ева.

— Красивый у вас дом, — с завистью говорила она. Аннабел Хоган довольно улыбалась и радовалась, что сумела подружить девочек.

Ева спрашивала отца Бенни, как он познакомился с миссис Хоган и всегда ли ему хотелось заниматься бизнесом. Бенни и в голову не приходило задавать такие вопросы, но ответы она слушала с удовольствием.

Она понятия не имела, что ее родители познакомились, играя в теннис в каком-то другом графстве. Никогда не слышала, что папа учился совсем другому бизнесу в соседнем городе Баллили. Или что мама после окончания школы преподавала английский в каком-то бельгийском монастыре.

— Ты заставляешь моих родителей рассказывать очень интересные вещи, — однажды днем сказала она, когда девочки сидели в ее спальне и Ева удивилась тому, что им позволили пользоваться электрическим камином только для себя.

— Ну, у них действительно была потрясающая жизнь.

— Да, наверное… — неуверенно ответила Бенни.

— Понимаешь, у монахинь ничего такого не было.

— Конечно, было. Разве они могли это забыть?

— Знаешь, им не положено думать о прошлом. О жизни, которая была у них до пострижения. Их жизнь начинается тогда, когда они становятся Христовыми невестами. Они просто не могут рассказать о старых временах то, что рассказывают твои мама и папа.

— Они хотят, чтобы ты тоже стала монахиней? — спросила Бенни.

— Нет. Мать Фрэнсис сказала, что меня не примут в монастырь, даже если я этого захочу. Пока мне не исполнится двадцать один год.

— Почему?

— Она считает, что это единственная жизнь, которую я знаю, и если я стану монахиней, то только поэтому. Говорит, что после окончания школы мне нужно будет найти себе работу, прожить в миру не меньше трех лет и только потом подумать о пострижении.

— По-моему, тебе очень повезло с ними, — сказала Бенни.

— Да. Да, повезло.

— Я не хочу сказать, что смерть родителей — это везение, но ты могла попасть в место и похуже.

— Как в сказках про злую мачеху, — кивнула Ева.

— Странно, почему они тебя взяли. Обычно сестры берут детей только тогда, когда при монастыре есть приют.

— У них работал мой отец. Они послали его в Уэстлендс, чтобы чуть-чуть заработать, потому что сами монахини не могли много платить ему. Там он и познакомился с моей мамой. Наверное, они чувствовали себя ответственными за это.

Бенни умирала от желания узнать что-нибудь еще, но хорошо помнила совет Патси.

— Что ж, все вышло хорошо. Сестры тебя обожают.

— Твои родители тебя тоже обожают.

— Ну, иногда с ними бывает трудно. Хочется сбежать за тридевять земель.

— Мне тоже, — ответила Ева. — Но из монастыря не очень-то убежишь.

— Когда мы станем старше, все будет по-другому.

— А может, и нет, — серьезно ответила Ева.

— Ты про что?

— Для этого мы должны показать им, что достойны доверия. Показать, что если нам разрешат уйти, то в назначенный срок мы вернемся.

— А как мы можем это сделать? — с жаром спросила Бенни.

— Не знаю. Нужно начать с чего-то простого. Кстати, ты можешь попросить, чтобы мне разрешили остаться у вас на ночь?

— Конечно, могу.

— Тогда я сумею доказать матери Фрэнсис, что могу вернуться к мессе в часовне, и она поймет, что на меня можно положиться.

— К воскресной обедне?

— Нет. К семичасовой мессе, которая бывает каждое утро.

— Нет!

— Это очень приятно. Монахини чудесно поют. Там мирно и спокойно. Так что ничего страшного. К нам специально приходит отец Росс, съедает в трапезной вкусный завтрак и говорит, что другие священники ему люто завидуют.

— Я не знала… про каждое утро.

— Ты никому не расскажешь, правда?

— Конечно, правда. А это что, секрет?

— Да нет. Просто я никому ничего не рассказываю, и монахиням это нравится. Они считают меня своей. Раньше у меня не было подруг. Поэтому и рассказывать было некому.

Бенни широко улыбнулась:

— Когда ты хочешь остаться на ночь? Может быть, в среду?

— Не знаю, Ева. У тебя нет хорошей пижамы, сумки с туалетными принадлежностями и другими вещами, которые нужны человеку, который хочет остаться в гостях на ночь.

— Мать, пижама у меня хорошая.

— Конечно, ты можешь ее погладить. Да и нарядное платье у тебя тоже есть… — Тут настоятельница заколебалась. — Да, но как быть с сумкой для туалетных принадлежностей?

— Может быть, ее сошьет сестра Имельда? А я вместо нее сделаю уборку.

— И когда ты вернешься?

— Я буду в часовне еще до начала утренней мессы.

— Если ты останешься ночевать в гостях, то не захочешь встать так рано, — мягко сказала монахиня.

— Захочу, мать Фрэнсис.

Вечер удался на славу. Девочки долго играли на кухне с Патси в рамми[2], потому что папа и мама ушли через дорогу к доктору Джонсону и миссис Джонсон. Там был праздник в честь крещения новорожденного.

Ева дотошно расспрашивала Патси про приют, и Патси сообщила ей куда больше, чем рассказывала Бенни. Описала, как они воровали еду. После поступления к Хоганам, на свою первую работу, она с трудом удерживалась от того, чтобы не стащить печенье или не сунуть в карман фартука пригоршню сахара.

Когда они легли спать, Бенни с удивлением промолвила:

— Не знаю, почему Патси все это рассказала. Совсем недавно она говорила мне, что люди, оставшиеся без родителей, не любят, когда им задают слишком много вопросов.

— Когда вопросы задаю я, это совсем другое дело, — ответила Ева. — Мы с ней в одной лодке.

— Неправда! — рассердилась Бенни. — У Патси ничего нет. В том ужасном месте ей приходилось работать, выводить гнид и красть. А еще их наказывали, когда они мочились в постель. Она ушла оттуда в пятнадцать лет и поступила к нам. У вас с ней нет ничего общего!

— Дело не в этом. Мы одинаковые. У нее нет родных, и у меня тоже. У нее никогда не было своего дома. А у тебя он есть.

— Так вот почему ты рассказываешь ей больше, чем мне? — Вопросы, которые Патси без стеснения задавала Еве, изумляли Бенни еще сильнее. Ненавидит ли Ева богатых Уэстуордов, которые не захотели взять ее в Большой Дом? Ева сказала, что нет. Они не могли этого сделать, потому что они протестанты, объяснила девочка. Были и другие вещи, о которых Бенни ни за что бы не осмелилась спросить.

— Ты никогда не спрашиваешь, — просто ответила Ева.

— Я боялась тебя обидеть, — пробормотала Бенни.

— На подруг не обижаются.

Бенни и Ева прожили в этом городке всю свою жизнь, но в Нокглене происходили вещи, о которых знала только одна из них.

Бенни не подозревала, что три священника, жившие в пресвитерской[3], каждый вечер играли в «Эрудит». Иногда они звонили в монастырь и спрашивали мать Фрэнсис, как правильно пишется слово «донкихотский», которое сложил отец О'Брайен.

Ева не знала, что мистер Бернс из хозяйственного магазина любит выпить или что у доктора Джонсона вспыльчивый характер. Доктор до хрипоты оспаривал утверждение, что Господь никогда не посылает в мир лишних ртов, которые Он не может прокормить. Доктор Джонсон был уверен, что таких ртов уйма. Особенно в семьях с тринадцатью детьми.

Бенни не знала, что Пегги Пайн — старая подруга матери Фрэнсис, что они дружат с детства и что когда мисс Пайн приходит в монастырь, то называет настоятельницу Банти.

Ева не знала, что за владелицей кондитерской Берди Мак пятнадцать лет ухаживает один мужчина из Баллили, но Берди не может бросить свою старую мать, а переезжать в Нокглен этот мужчина их Баллили не хочет.

После таких откровений жизнь в городке начинала казаться обеим более интересной. Возможно, потому что они узнавали секреты, которыми нельзя было делиться с другими. Девочки имели представление о том, откуда берутся дети, но самое смутное. Знали только, что дети рождаются на свет так же, как котята, однако подробности оставались для них тайной.

— Это как-то связано с тем, что после свадьбы люди вместе ложатся в постель.

— Этого не может случиться, если люди не женаты. А вдруг ты ляжешь с кем-нибудь вроде Десси Бернса? — встревожилась Бенни.

— Нет, для этого нужно пожениться. — Ева не сомневалась в своих словах.

— А как же тогда ребенок попадает внутрь? — Это была тайна.

— Наверное, к этому имеет отношение «маленькая Мария», — задумчиво сказала Бенни.

— Какая маленькая Мария?

— Такой кусочек в середине живота.

— В середине живота? Мать Фрэнсис говорила, что это называется пупок.

— Выходит, я права! — возликовала Бенни. — Если одну и ту же вещь называют по-разному, это значит, что там есть секрет!

Они тщательно упражнялись в соблюдении точности. Если кому-то из девочек велели вернуться к шести часам, это означало, что она должна быть на месте за пять минут до того, как начнут звонить колокола. Как и рассчитывала Ева, это позволило им получить намного больше свободы. Кроме того, они учились не давать воли припадкам истерического смеха на улице.

Подруги прижимались носами к витрине гостиницы Хили. Миссис Хили им не нравилась, она была слишком высокомерной, ходила как королева и смотрела на детей сверху вниз.

Бенни слышала от Патси, что супруги Хили собирались ехать в Дублин искать ребенка, которого они могли бы усыновить, но так и не сделали этого, потому что у мистера Хили были слабые легкие.

— Оно и к лучшему, — неодобрительно сказала Ева. — Кому хотелось бы иметь таких ужасных родителей? — Девочка не знала, что десять лет назад сама едва избежала такой судьбы.

Мистер Хили был намного старше жены. По словам Патси, в городе шептались, что он не может резать горчицу. Ева и Бенни долго пытались понять, что означает это выражение. Горчицу кладут в маленькую баночку и смешивают с водой. Как ее можно резать? И зачем это делать?

Миссис Хили казалась девочкам древней старухой; ей было двадцать семь лет. Замуж она вышла в семнадцать, посвящала все свои силы гостинице, и ей было не до детей.

Вместе они изучали места, в которые никогда не ходили одни. Например, к мясникам Флудам, надеясь увидеть, как убивают животных.

— Вообще-то на самом деле мы этого вовсе не хотим, правда? — испуганно спросила Бенни.

— Нет, но мы могли бы очутиться там в самом начале, убедиться, что при желании это возможно, а потом убежать, — объяснила Ева. Мистер Флуд все равно не пустил бы их к себе во двор, так что вопрос был чисто риторическим.

Они стояли и следили за тем, как приехал итальянец из самой Италии и начал строить свой магазин, который должен был торговать рыбой и чипсами.

— Деевочки, выы буудете прииходить сюдаа кааждый деень и покупаать мою рыыбу? — с надеждой спросил итальянец двух серьезных малышек, высокую и маленькую, которые следили за каждым его шагом.

— Вряд ли нам это позволят, — грустно ответила Ева.

— Почемуу?

— Они скажут, что не стоит швырять деньги на ветер, — сказала Бенни.

— И разговаривать с иностранцами тоже, — поддержала ее Ева.

— Мояя сеестра заамужем за человееком из Дуублина, — объяснил Марио.

— Мы расскажем об этом всем, — серьезно пообещала Ева.

Иногда они ходили к шорнику. Однажды туда приехал на лошади какой-то очень красивый мужчина и спросил, готова ли заказанная им уздечка. Выяснилось, что не готова.

Декко Мур был двоюродным братом Пакси Мура из обувной мастерской. Декко очень извинялся и выглядел так, словно боялся, что его повесят за задержку заказа.

Мужчина быстро развернул лошадь.

— Ладно. Раз так, привезите ее завтра ко мне сами! — крикнул он.

— Непременно привезу, сэр. Спасибо, сэр. Мне очень жаль, сэр. Честное слово, сэр. — Декко Мур говорил, как разоблаченный злодей в кукольном спектакле.

— О боже, кто это был? — изумилась Бенни. Похоже, Декко до смерти рад, что так легко отделался.

— Сам мистер Саймон Уэстуорд, — вытерев пот со лба, ответил Декко.

— Я так и думала, — мрачно сказала Ева.

Иногда они заходили в магазин мужской одежды. Эдди Хоган всегда очень радовался им. Так же, как старый Майк и все, кто был в магазине.

— Когда ты вырастешь, тоже будешь работать здесь? — однажды шепотом спросила Ева.

— Не думаю. Наверное, для этого нужно быть мальчиком.

— Не понимаю, почему, — сказала Ева.

— Ну, мужчин нужно измерять, обхватывать сантиметром их талию и все прочее…

Они захихикали.

— Но ты же дочь хозяина, тебе это не понадобилось бы. Ты просто приходила бы и кричала на людей, как это делает миссис Хили из гостиницы.

— Гм-м… — с сомнением протянула Бенни. — Кричать нужно уметь.

— Ты могла бы этому научиться. Иначе магазин достанется Падающим Кальсонам.

Так они прозвали Шона Уолша, который после приезда стал еще более худым, бледным и еще яростнее сверкал глазами.

— Не может быть.

— Ты могла бы выйти за него замуж.

— Фу, фу, фу!

— И родить кучу детей, положив свой пупок рядом с его пупком.

— Ох, Ева, мне противно об этом думать. Уж лучше я стану монахиней.

— Я тоже. По-моему, это намного легче. Тебе повезло, ты можешь это сделать когда захочешь. А мне придется ждать двадцати одного года. — Ева была безутешна.

— Может быть, она позволит тебе вступить в монастырь вместе со мной, если поймет, что это наше призвание, — обнадежила ее Бенни.

Отец выскочил из магазина, вернулся с двумя леденцами и гордо вручил их девочкам.

— Позвольте приветствовать двух юных леди в моем скромном магазине, — сказал мистер Хоган так, чтобы его слышали все.

Скоро весь Нокглен привык к тому, что плотная и высокая Бенни Хоган в крепких ботинках и застегнутом на все пуговицы драповом пальто и похожая на беспризорницу Ева в слишком длинной и просторной одежде ходят парой. Они вместе следили за открытием первого в городе магазина, торговавшего рыбой и чипсами, вместе видели, что мистеру Хили из гостиницы становится все хуже и хуже, и стояли рядом в тот день, когда его отвезли в санаторий. Вместе они были неуязвимы. Во всяком случае, больше никто не отваживался говорить о них гадости.

Когда Берди Мак из кондитерской неосторожно сказала, что сливочные тянучки не пойдут Бенни на пользу, маленькое личико Евы вспыхнуло от гнева.

— Мисс Мак, если это вас так беспокоит, то зачем вы вообще продаете тянучки? — грозно спросила она, заранее зная, что ответа не последует.

Однажды мать Майры Кэрролл задумчиво сказала Еве:

— Знаешь, никак не могу понять, почему такая умная женщина, как мать Фрэнсис, разрешает тебе ходить по улицам в виде Сиротки Энни[4].

Когда это услышала Бенни, кровь бросилась ей в лицо.

— Я передам матери Фрэнсис, что вас это интересует, — быстро сказала она. — Мать Фрэнсис говорит, что все должны задавать вопросы, чтобы развивать свой ум.

Прежде чем миссис Кэрролл успела остановить ее, Бенни вылетела из магазина и помчалась в сторону монастыря.

— Ох, мама, что ты наделала! — простонала Майра. — Теперь на нас, как куча кирпичей, рухнет сама мать Фрэнсис!

Так и вышло. Гнев монахини был столь велик, что миссис Кэрролл запомнила его на всю жизнь и больше не смела открывать рот.

С тех пор никто не решался их обижать. Девочка, имевшая такую подругу, могла без труда командовать всем Нокгленом.