Небесный лабиринт. Искушение

Глава пятая

Бенни знала, что ее будут встречать у автобуса. Но не ожидала, что они явятся втроем, включая Патси, да еще на машине. Должно быть, Шон по возвращении рассказал им какую-то жуткую историю. Она увидела их бледные лица и два зонтика еще до того, как Микки развернул автобус и подъехал к остановке. Бенни ощутила знакомую досаду, смешанную с чувством вины. У нее самые любящие родители на свете, но от их заботы хочется выть волком.

Она уныло пошла к передней двери.

— Спокойной ночи, Майки.

— Счастливо, Бенни. Что у тебя с ногой?

— Повредила, — ответила Бенни. Наверняка жена уже все ему рассказала.

— Во всем виноваты крепкие напитки. Вот что значит разгульная студенческая жизнь! — Майки зычно расхохотался, довольный собственным остроумием.

— Да уж, разгульная студенческая жизнь, — хмуро повторила Бенни.

— Вот она! — крикнул отец с таким видом, словно сомневался в ее возвращении.

— Ох, Бенни, ты в порядке? — Мать смотрела на нее с тревогой.

— Мама, я же все сказала папе по телефону. Я жива и здорова.

— Если так, то почему тебя повезли на дополнительные процедуры? — Аннабел Хоган казалось, что от нее скрывают какую-то ужасную новость. — Мы очень испугались, когда Шон сказал, что тебя хотят осмотреть еще раз. А ты больше не позвонила, вот мы и подумали…

Лицо отца было изборождено морщинами.

— Шону незачем было приезжать, вмешиваться не в свое дело, лезть с расспросами и расстраивать всех там и здесь. — Бенни говорила спокойно, но немного громче, чем следовало.

Миссис Кеннеди оглянулась и посмотрела на нее. Конечно, сегодня вечером в доме аптекаря будут обсуждать сцену, которую Хоганы устроили в общественном месте, на глазах у всех. Ай-яй-яй. Пожалуй, не стоило отпускать Бенни в столицу одну.

— Он поехал туда для нашего спокойствия, — сказал отец Бенни. — Мы очень волновались.

— Неправда, папа! Когда я позвонила и сказала, что вернусь на автобусе, ты был совершенно спокоен. Я говорила с тобой. Ты сказал, что мама тоже волноваться не будет, а потом Шон все испортил.

— Мальчик потратил половину выходного на то, чтобы привезти тебя домой, а потом вернулся и сказал, что тебя должны показать еще одному врачу. Ты осуждаешь нас за то, что мы волновались? — Эдди Хоган был расстроен. Стоявшая за его спиной Аннабел пристально изучала лицо дочери. Даже Патси не была убеждена, что все в порядке.

— Я не хотела, чтобы Шон приезжал за мной. Вы даже не заикнулись, что он приедет. О господи, со мной ничего страшного не случилось. Неужели вы этого не поняли? Я была в полном порядке, но мальчик погиб. Погиб у меня на глазах. Минуту назад он был жив, а потом сломал себе шею. Ева лежит в больничной палате со сломанными ребрами, сотрясением мозга и всем прочим. А Шону Уолшу взбрело в голову притащиться в больницу и начать задавать дурацкие вопросы обо мне!

Бенни с ужасом поняла, что по ее лицу текут слезы, а собравшиеся вокруг люди смотрят на нее с сочувствием. Две школьницы, в сопровождении молодой монахини ездившие в Дублин за книгами, уставились на нее во все глаза. Еще до отбоя об этом узнает весь монастырь.

Отец Бенни решил, что пора действовать.

— Я отведу ее в машину, — сказал он. — Патси, будь хорошей девочкой, сбегай к доктору Джонсону и попроси его прийти к нам как можно скорее. Успокойся, Бенни. Успокойся. Все вполне естественно. Это шок, вот что это такое.

Бенни подумала, что если есть понятие «шок», то должно быть и понятие «Гнев с большой буквы». Потому что именно в таком состоянии она в данный момент и находилась. В состоянии беспомощного гнева.

Все нокгленцы узнали об этом в рекордно короткое время, но то, что они слышали, не имело к фактам никакого отношения. Миссис Хили слышала, что девушки бежали через дорогу и хихикали, как часто делали в Нокглене, вот и попали под машину. Для предосторожности обеих отправили в больницу, но когда туда приехал Шон Уолш, то обнаружил, что Бенни уже отпустили. Это станет им уроком. Человеку, приехавшему из такого маленького городка, как Нокглен, дублинское уличное движение грозит смертельной опасностью.

Услышав о несчастье, мистер Флуд осенил себя крестом и сказал, что это знак свыше, хотя смысл предупреждения понять трудно. После этого встревоженные родные заметили, что он снова пошел советоваться с деревом. Они надеялись, что эта маленькая привычка умерла сама собой.

Миссис Кэрролл сказал, что посылать девочек в университет — только даром тратить деньги. Они ни за что не послали бы туда Майру. Даже в том случае, если бы их бакалея была втрое больше дублинской бакалеи Файндлейтера. С таким же успехом можно взять деньги и бросить их в унитаз. Что они сделали в первый день пребывания в столице? Попали под первую встречную машину. Майра Кэрролл, работавшая в бакалее с отвращением, испытывала злорадное удовлетворение, но делала вид, что от души сочувствует Еве и Бенни.

Сестра сапожника Пакси Мура Би, работавшая в Уэстлендсе, слышала, что Ева умерла от страшных ран, а у Бенни такой шок, что она лишилась дара речи. Все монахини собираются в ближайшее время ехать в Дублин за телом Евы.

Берди Мак из кондитерской говорила, что в наши дни верить в справедливость Господа может только очень верующий человек. Мало того, что у этой бедной девочки не было родителей, что родственники из Уэстлендса полностью отреклись от нее, что сирота воспитывалась в монастыре, ходила в поношенной одежде, мечтала об университете, а очутилась на секретарских курсах. Но этого Господу было мало: малышка не провела в Дублине и недели, как ее сбила машина. Иногда Берди сомневалась, что на свете вообще есть справедливость. Она долго ухаживала за больной матерью, а в результате потеряла возможность выйти замуж за очень достойного человека из Баллили, женившегося на другой женщине, у которой не было больных родственников.

Десси Бернс сказал, что утверждение «пьяному море по колено», справедливость которого он слишком часто проверял на практике, абсолютно верно. Он сам цел до сих пор, а кто угодил в больницу? Бедная пигалица Ева Мэлоун, которая в рот не брала спиртного. Все беды от недопивания.

Отец Росс сказал, что мать Фрэнсис примет случившееся очень близко к сердцу. Она относилась к этой девочке как к собственной дочери. Родная мать не могла бы сделать для Евы больше. Он надеется, что это несчастье не станет для бедной матери Фрэнсис слишком сильным потрясением.

Услышав о несчастье с Евой, мать Фрэнсис не мешкала. Она пошла прямо к Пегги Пайн и смиренно дождалась момента, когда в магазине не останется ни одного покупателя.

— Пег, окажи мне услугу.

— Говори.

— Ты не можешь закрыть магазин и отвезти меня в Дублин?

— Когда?

— Как можно скорее. Честное слово, Пег.

Пегги опустила оранжевые пластиковые шторы, которые защищали от выцветания выставленные в витрине товары и летом, когда светило солнце, и зимой, когда солнца не было вовсе.

— Поехали, — сказала она.

— А как же бизнес?

— Банти, у тебя есть одна хорошая черта. Если ты просишь об услуге, то делаешь это в самое подходящее время. Перелезаешь через монастырскую стену и бежишь в Англию, чтобы начать там новую жизнь, как раз в тот день, когда магазин закрывается раньше обычного. — Она взяла сумочку, нашла ключи, надела твидовое пальто и заперла за собой дверь. У незамужней женщины есть свои преимущества. Никому не нужно объяснять, что ты делаешь. Или почему.

Даже себе самой.

— Мать Фрэнсис! — Голос у Евы был слабый.

— Ты скоро поправишься.

— Что со мной? Пожалуйста, мать Фрэнсис. Все остальные говорят либо «молчи», либо «отдыхай».

— И совершенно напрасно. — Монахиня держала тонкую руку Евы. — У тебя сломаны ребра, но они срастутся. Запястье немного поболит, но скоро заживет. И несколько швов в придачу. Разве я когда-нибудь лгала тебе? Ты поправишься.

— Ох, мать Фрэнсис, я так виновата…

— Ты ничего не могла сделать.

— Виновата перед вами. За то, что не давала о себе знать.

— Я знаю, что ты собиралась позвонить. Бенни сказала, что ты уже шла к телефону.

— Мать Фрэнсис, я тоже никогда не лгала вам. Я не собиралась звонить.

— Ну, возможно, не сразу. Но потом все равно позвонила бы.

— Вы по-прежнему думаете, что на каждый вопрос нужно давать ответ?

— Конечно.

— Что я буду делать, мать Фрэнсис? О боже, что я буду делать, когда выйду отсюда?

— Поедешь домой выздоравливать. А обо всем остальном подумаем потом.

— А мать Клер?

— Предоставь это мне.

Джек вошел через боковую дверь и увидел, что Ангус сидит в гардеробной и рассматривает свои очки.

— О господи, неужели опять?

— Джек, я не виноват. Я ничего не делал. Честное слово. Просто шел мимо этих ребят, а один из них крикнул: «Эй, ты, четырехглазый!» Ты говорил, чтобы я не обращал на них внимания. Я пошел дальше, а они побежали следом, стащили с меня очки и наступили на них.

— Это моя вина. — Джек посмотрел на очки. Починить их было нельзя. Иногда ему удавалось склеить оправу и вставить в нее стекла, но тут все было бесполезно. — Ладно, Ангус, не расстраивайся. Родителям сегодня и без того тошно.

— А что я им скажу? — Без очков Ангус выглядел беззащитным. — Не могу же я сказать, что сам наступил на них.

— Конечно, нет. Завтра эти парни получат от меня все, что заслужили.

— Нет, Джек, пожалуйста, не надо. Так будет еще хуже.

— Если я как следует набью им морду, не будет. Они тебя больше и пальцем не тронут. Побоятся.

— Но они знают, что ты не всегда будешь со мной рядом.

— Я могу оказаться рядом в самое неожиданное время. Случайно проходить мимо, когда они выйдут из школы.

— Они подумают, что я ябеда.

— Дудки, — небрежно ответил Джек. — Ты меньше их. Без очков ты плохо видишь. Если они с этим не считаются, ты имеешь полное право обратиться за помощью. Так принято.

В их доме звонить в гонг не требовалось. Лилли Фоли говорила, что о них заботится Святая Церковь. При звуке колоколов все, кто находился дома, должны были идти ужинать. Джон просил не говорить о несчастном случае в присутствии младших детей. Ему не хотелось затрагивать тему смерти. Джек подумал, что лицо у отца бледное, глаз слегка заплыл, но оставалась надежда, что этого никто не заметит. Кажется, братья действительно не обратили на это внимания. Их развлекал Ронан, обладавший актерскими способностями. Сначала он изображал учителя, который пытался заставить учеников сидеть смирно во время лекции в актовом зале. А потом начал немилосердно передразнивать косноязычного полицейского, читавшего им лекцию о правилах уличного движения.

Но время для этого он выбрал неудачное.

В другой день отец посмеялся бы или слегка пожурил Ронана за жестокость. Но сегодня лицо доктора Фоли потемнело.

— Неправильное произношение и дефекты речи — еще не повод для издевательства над тем, что он говорит, — резко сказал Джон.

— Папа, но… — растерялся Ронан.

— Можешь повторять свое «папа, но» сколько угодно. Когда ты и другие болваны, смеющиеся над бедным полицейским, попадете под десятитонный грузовик, эти слова не вернут вас к жизни.

Наступило молчание. Братья Джека тревожно переглянулись, а мать слегка нахмурилась и посмотрела на отца, сидевшего напротив.

Почему-то Джек вспомнил слова, которые днем услышал от Бенни. Девушка говорила, что хотела бы уметь управлять беседой.

— Тот, кто это умеет, сможет управлять миром, — со смехом сказала она.

— Как Гитлер? — пошутил Джек.

— Совсем наоборот. Я имела в виду человека, который умеет снимать напряжение, а не нагнетать его.

Но тут красавица Нэн Махон сверкнула глазами.

— Снимать напряжение может каждый, — сказала она, тряхнув светлыми кудрями. — А люди нуждаются в поощрении, — добавила Нэн, глядя прямо на Джека.

Нэн Махон открыла дверь дома на Мейпл-Гарденс, номер двадцать три. Она не имела понятия, успел ли кто-нибудь вернуться. Часы показывали четверть седьмого. Тот, кто приходил первым, включал электрический обогреватель в коридоре, а затем зажигал газовую плиту на кухне. Все ужинали за большим кухонным столом; гостей у них не было, так что это не имело значения.

Судя по температуре в коридоре, кто-то дома был.

— Эй! — крикнула Нэн.

Из кухни вышел отец.

— Ну, наконец-то! Ты нас до смерти напугала.

— Что случилось?

— Что случилось? Что случилось? Не строй из себя невинную овечку! Боже всемогущий, Нэн, я сижу здесь уже два часа, а от тебя ни слуху ни духу.

— Я оставила сообщение. Сказала, что произошел несчастный случай. Я не стала бы этого делать, но в больнице сказали, что это необходимо. Я позвонила тебе на работу и попросила Пола передать, что со мной все в порядке. Разве он этого не сделал?

— Кто поверит этому болвану, который одной рукой листает журналы, а другой набивает себе рот?

— Ну, тебя же не было. — Нэн сняла жакет, осмотрела его, аккуратно повесила на большую деревянную вешалку и начала счищать засохшую грязь.

— Нэн, какой-то мальчик разбился насмерть.

— Знаю, — неторопливо сказала она. — Мы это видели.

— А почему ты не вернулась?

— В пустой дом?

— Он бы пустовал недолго. Я бы приехал. А заодно вытащил мать из ее дурацкого магазина.

— Я не хотела ее тревожить. Зачем отвлекать от работы человека, который ничем не может помочь?

— Она тоже ужасно волновалась. Ты должна была позвонить ей. Мать сказала, что останется в отеле на случай, если ты захочешь туда прийти.

— Нет, это ты должен был позвонить ей. Я ее не тревожила.

— Не понимаю, в кого ты такая бессердечная… — пробормотал сбитый с толку отец.

Глаза Нэн вспыхнули.

— Где тебе понять! Видел бы ты то же, что видела я… Все эти машины, кровь, битое стекло, мальчик, накрытый одеялом, девушка со сломанными ребрами, люди, которые толпятся вокруг и чего-то ждут. Все это было… это было ужасно!

Отец пошел к ней с раскрытыми объятиями, но Нэн сумела уклониться.

— Бедная моя малышка, — пробормотал он.

— Именно поэтому я не хотела, чтобы ты приезжал в больницу. Я вовсе не бедная малышка. Я отделалась ссадинами. Просто мне не хотелось, чтобы ты устроил зрелище и поставил себя в неловкое положение. А заодно и меня.

Он захлопал глазами.

Нэн продолжила:

— Я не звонила Эм, потому что замужней женщине трудно найти работу. Какому работодателю понравится, если мамочке то и дело будут звонить рыдающие дочери? Эм работает в этой ночлежке уже шесть лет. С тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Бывали дни, когда мне хотелось, чтобы она была дома. Когда у меня болела голова или какая-нибудь монахиня кричала на меня в школе. Но я думала о ней. А ты всегда думал только о себе. Звонил ей, если не мог найти носки там, где надеялся!

Рука Брайана Махона сжалась в кулак. Он шагнул к дочери, которая начала счищать грязь с жакета, висевшего на кухонном шкафу.

— Не смей со мной так разговаривать! Может быть, ты и расстроена, но я не позволю тебе задирать нос. Твой отец ишачит день и ночь, чтобы дать тебе возможность получить высшее образование. Извинись сейчас же или пеняй на себя!

Нэн и глазом не моргнула. Она чистила жакет, следила за тем, чтобы комья глины падали на аккуратно подстеленную газету, и молчала.

— Иначе ты вылетишь из этого дома как пробка.

— Не вылечу, — ответила Нэн. — Во всяком случае, сейчас.

Мать Фрэнсис до последнего оттягивала уход от матери Клер. Позвонила сестрам в Нокглен, не сказав им ничего определенного. Но было ясно, что вскоре придется под дождем тащиться на автобус, который довезет ее до монастыря. Она отослала Пегги домой. Этот визит подруге удовольствия не доставил бы.

«Если бы я была настоящей матерью дочери-подростка, — мрачно подумала монахиня, — мне пришлось бы куда хуже». Будучи школьной учительницей, мать Фрэнсис прекрасно знала, что эти девчонки вытворяют со своими родителями. Доводят их до белого каления. Настоящие матери — просто мученицы. С этой мыслью она свернула за угол коридора и вернулась в приемную. Там плакала женщина, обхватившая себя руками от горя.

Рядом с ней стояла симпатичная седовласая дама, не знавшая, что делать: то ли начать утешать подругу, то ли дать ей выплакаться.

— Фрэнк! — рыдала женщина. — Фрэнк, скажи мне, что это неправда! Скажи мне, что это был кто-то другой, просто похожий на тебя!

— Они снова пошли за медсестрой, — объяснила ее спутница матери Фрэнсис. — Еще минуту назад все было в порядке. У нас заказано такси. Я хотела отвезти ее к себе…

— Это был ее сын? — спросила мать Фрэнсис.

— Единственный. — Взгляд женщины стал тревожным. — Я ее соседка. Она переночует у меня. Я послала свою сестру присмотреть за другими мальчиками.

— Мальчиками?

— Она сдает комнаты студентам. А у ее сына был первый день занятий.

Лицо монахини стало печальным. Измученная Кит Хегарти раскачивалась взад и вперед.

— Понимаете, мать, я ей не подхожу. У меня есть все. Муж, дети, а у Кит теперь нет ничего. Она не хочет общаться с такими, как мы. Не хочет видеть людей, у которых все благополучно. Это только напоминает Кит о том, что она потеряла.

Мать Фрэнсис смерила женщин оценивающим взглядом.

— Вы очень хорошая подруга, миссис…

— Хейз. Энн Хейз.

Монахиня опустилась на колени рядом с матерью Фрэнка Хегарти и взяла ее за руку.

Испуганная Кит подняла глаза.

— Приезжайте ко мне после похорон, — мягко сказала мать Фрэнсис.

Женщина шарахнулась.

— Что это значит? Кто вы?

— Такая же, как вы. В каком-то смысле я тоже потеряла ребенка. Мы поговорим, и вы дадите мне совет. Понимаете, я не настоящая мать. А вы настоящая.

— Была. — Улыбка Кит больше напоминала оскал.

— Нет, есть. Все еще есть. Вы всегда будете его матерью. Никто не сможет отобрать это. И то, что вы дали ему. То, что сделали для него.

— Я почти ничего ему не дала. И почти ничего для него не сделала. Позволила ему купить этот мотоцикл! — Она вцепилась в руку матери Фрэнсис.

— Но вы должны были это сделать. Должны были дать ему свободу. Это величайший дар. Вы подарили ему то, чего он хотел больше всего на свете. Именно то, о чем он мечтал.

До сих пор Кит ничего подобного не слышала. Наконец она смогла вздохнуть полной грудью, а не хватать воздух ртом как рыба.

Мать Фрэнсис заговорила снова:

— Я живу в монастыре Нокглена. Там тихо и спокойно. Вы сможете провести у нас несколько дней. Понимаете, вам нужно ненадолго сменить обстановку. Это очень важно. Там вас не будут мучить воспоминания.

— Я не могу уехать. Не могу бросить дом.

— Конечно, не сию минуту. Когда будете готовы. Несколько дней за домом сможет присмотреть Энн. Энн Хейз и ее сестра.

В ее голосе было что-то гипнотическое. Женщина начала успокаиваться.

— Почему вы мне это предлагаете?

— Потому что моя душа потянулась к вам. И потому что моя девочка тоже пострадала во время этой катастрофы… Она поправится, но очень тяжело видеть, как она бледная лежит на больничной койке.

— Она поправится, — бесстрастно повторила Кит.

— Я вас понимаю. Вы бы смирились с любым телесным повреждением, если бы знали, что он выкарабкается.

— Ваша девочка… Что вы хотите этим сказать?

— Ева воспитывалась в нашем монастыре. Я люблю ее как родную дочь. Но как мать безнадежна. Я не слишком разбираюсь в мирских делах.

Кит впервые улыбнулась сквозь слезы.

— Я приеду, мать. Нокгленский монастырь. Но как я вас узнаю? Кого мне спросить?

— Боюсь, запомнить мое имя вам будет слишком легко. Мы с вашим сыном тезки. Нас обоих назвали в честь святого Франциска Ассизского.

Марио неодобрительно посмотрел на желтый галстук Фонси.

— Ты распугаешь покупателей.

— Не будь болваном, Марио. Именно так одеваются в наше время.

— Не смей называть меня болваном. Я знаю, что значит это слово.

— Это единственное английское слово, которое ты действительно знаешь.

— Не смей так разговаривать со своим дядей!

— Послушай, Марио, дай-ка мне эти банки из-под бисквитов. Если мы поставим проигрыватель на что-то металлическое, музыка будет звучать совсем по-другому.

— Фонси, это ужасно! Кто придет слушать такую громкую музыку? — Марио заткнул уши.

— Ребятишки.

— У ребятишек нет денег.

— А взрослых сюда никаким калачом не заманишь.

Тут дверь открылась, и в магазин вошел Шон Уолш.

— Что, съел? — воскликнул Фонси.

— А что я говорил? — одновременно с ним крикнул Марио.

Шон посмотрел на них с отвращением. Он редко приходил к Марио, но за последние двадцать четыре часа побывал здесь дважды. Вчера он приводил сюда Бенни, а сегодня припозднился из-за своей безрезультатной поездки в Дублин и не успел купить продукты: обе бакалеи были уже закрыты. Обычно Шон Уолш распределял внимание между ними. Если он ходил к Хики, рядом с мясной лавкой Флуда, то на следующий день шел к Кэрроллам, бакалея которых находилась рядом с магазином Хогана. Казалось, Шон готовился к тому дню, когда станет в этом городе большим человеком, и хотел привлечь всех на свою сторону: пусть каждый считает его своим постоянным покупателем. Если бы он употреблял алкоголь, то выпивал бы по полпинты в каждом местном пабе. Это добавило бы ему популярности. Но сегодня вечером он не успел купить сыр, сардины или холодную ветчину, которые обычно ел на ужин. Шон, живший в тесной квартирке над магазином Хогана, не любил готовить: запах еды мог не понравиться посетителям. Он решил слегка перекусить перед возвращением, а потом посидеть и поразмыслить над ситуацией, которой так неудачно распорядился.

Но выяснилось, что Марио и его безмозглый племянник потешаются над ним.

— Он взрослый, но пришел сюда уже второй раз! — сказал Марио.

— Ты что, рехнулся? Какой он взрослый? — завопил отвратительный Фонси.

Шон пожалел, что не пошел в кондитерскую Берди Мак или в бар «Кит-Кэт». Там бы он не увидел эти рожи.

— Вы дадите мне что-нибудь или я помешал проведению конкурса молодых талантов?

— Шон, сколько тебе лет? — спросил Фонси. Уолш смотрел на него и не верил своим глазам. Толстая микропористая подошва делала парня на сантиметров на десять выше обычного, его волосы были завиты и смазаны каким-то мерзким маслом, а под огромным малиновым пиджаком красовался узкий желтый галстук.

— Ты что, с ума сошел?

— Скажи, сколько тебе лет! — злобно рявкнул Марио.

Шону показалось, что мир встал с ног на голову. Сначала Бенни повернулась к нему спиной и в благодарность за все хорошее на глазах у людей велела возвращаться домой без нее. А теперь эти двое недоумков… Шон Уолш впервые в жизни ответил, не успев подумать.

— Двадцать пять, — сказал он. — Исполнилось в сентябре.

— Вот! — торжествующе воскликнул Фонси.

— Черта с два! — Марио был уверен, что прав он.

— Что это значит? — Шон злобно смотрел то на одного, то на другого.

— Марио думает, что это место для стариков. А я говорю, что оно для таких молодых парней, как мы с тобой, — объяснил Фонси.

— Шон не парень, он бизнесмен.

— О боже, какое это имеет значение? Он не вонючий старикашка, в отличие от большинства здешних жителей. Что тебе подать, Шон? Зубатку или треску?

Патси отправилась на прогулку с Мосси Руни.

Пока дочь хозяина дома успокаивали и укладывали спать, он молча ждал на кухне. Как и Шон Уолш, Мосси мечтал о том, чтобы кухня была лучше отделена от жилых комнат. Тогда он мог бы расстегнуть воротник рубашки, расшнуровать ботинки, сидеть за столом, читать вечернюю газету и ждать, когда освободится Патси. Но Хоганы вечно крутились под ногами. Хозяин дома был в городе важным человеком; он мог бы навести порядок в этом доме. Но хозяйка — судя по виду, намного старше мужа — предпочитала суетиться вокруг своей дылды дочери.

Сегодня вечером суеты хватало. Пришел доктор, заставил Бенни принять две какие-то таблетки и сказал, что все в порядке. Именно так и должна реагировать нормальная девушка, на глазах которой произошел несчастный случай. Бенни расстроилась, испытала шок и нуждается только в том, чтобы ее оставили одну и дали отдохнуть.

Мосси Руни, который был молчуном, но замечал многое, увидел, что на лице Бенни Хоган отразилось облегчение, когда ее отправили в постель с грелкой и чашкой горячего молока. Кроме того, он увидел, каким взглядом провожали Хоганы дочь, когда она уходила с кухни. Именно так смотрели на свой выводок утки, когда впервые вели своих птенцов на речку.

Если бы Мосси ухаживал за любой другой служанкой в городе, они могли бы остаться в доме и поболтать у плиты, но с Хоганами это было невозможно. Придется вести Патси на дождь.

— По-моему, погода не слишком подходящая для прогулки, — добродушно сказала миссис Хоган.

— Нет, мэм, глоток свежего воздуха пойдет нам на пользу, — не слишком уверенно ответила Патси.

Аннабел и Эдди Хоганы долго сидели молча.

— Морис сказал, что нам не из-за чего волноваться, — наконец произнес Эдди.

Морис Джонсон сразу понял, кого в этом доме нужно лечить. Он давал советы не столько дочери, сколько родителям.

— Морису легко так говорить. Мы ведь не переживаем за его детей, — ответила Аннабел.

— Да, конечно. Но, честно говоря, за своих детей Морис и Грейна не переживают тоже.

Кит Хегарти лежала в своей узкой кровати и слышала вой противотуманной сирены, бой городских часов и шум машин, время от времени проезжавших мимо. Таблетки не помогали. Сна не было ни в одном глазу.

Все были добры к ней. Никто не жалел на нее ни времени, ни сил. Жившие в доме мальчики, побледневшие от потрясения, сказали, что они могут уехать в другое место. Их родители позвонили из деревни. А эта маленькая миссис Хейз из соседнего дома, которую Кит едва знала, оказалась надежной, как каменная стена. Прислала свою сестру готовить и следить за хозяйством. Священники в Дунлаогхейре тоже были замечательные. Трое или четверо весь вечер ходили то туда, то сюда, говорили добрые слова, беседовали с другими людьми, пили чай и изо всех сил пытались разрядить обстановку. Но Кит хотелось остаться одной. Хотя бы ненадолго.

Единственным, что осталось в ее памяти от этого бесконечного дня, состоявшего из ста часов, были слова монахини. Возможно, тети той девушки, которая была ранена во время несчастного случая. Она поняла, что мотоцикл был Фрэнку необходим. Никто другой этого не сказал. Странно, что это смогла понять именно монахиня. Приглашение было настойчивым. Кит решила съездить в монастырь и навестить ее. Позже, когда к ней вернется способность соображать.

Когда на следующее утро Бенни поднималась по ступенькам университета, то решила, что за прошедший день все студенты успели перезнакомиться. Вестибюль был заполнен людьми, которые стояли группами, смеялись и громко приветствовали друг друга.

У всех были друзья.

Раньше Бенни встревожилась бы, но сегодня ей не было до этого дела.

Она спустилась по лестнице в подвал, где была раздевалка. Там слегка пахло карболкой, как в школе. Потом снова поднялась на первый этаж и прошла в Дамскую Читальню. Тут школой и не пахло. Похоже, никто не считал, что это место предназначено для чтения. Одни девушки красились, стоя перед зеркалом над каминной полкой, другие просматривали висевшие на доске объявления о продаже тех или иных вещей, дополнительных уроках, предложения вместе снять комнату или вступить в то или иное землячество.

Одна группа вела себя особенно уверенно. Девушки смеялись и вспоминали о летних каникулах, проведенных за границей. Испания… Италия… Франция… Объединяло их только одно: язык за это время они не освоили, дети, за которыми они присматривали, были ужасными, а ужинали там очень поздно.

Они были рады, что вернулись.

Бенни впитывала их слова как губка. Во время ленча она еще раз навестит Еву и все ей перескажет. Утром Ева была бледной, усталой, но веселой. Мать Фрэнсис обещала все уладить. Ее ни в чем не обвиняют.

— Знаешь, Бенни, я тоже попробую поступить в университет, — покраснев от волнения, сказала она. — Я отстану от вас всего на несколько недель. Найду себе работу. Честное слово, найду. А ты тем временем будешь записывать все услышанное. Конспектировать, чтобы я могла вас догнать.

— Ты хочешь обратиться за помощью к Уэстуордам?

— Не исключено.

Большинство первокурсников-гуманитариев всегда выбирали в качестве основного предмета английский язык и литературу. Лекции читали в большой аудитории, почему-то называвшейся Физическим Театром. Бенни вошла туда вместе с остальными. Аудитория сильно отличалась от школьного класса. Напоминала амфитеатр с полукруглыми рядами, круто поднимавшимися вверх. Некоторые студентки-монахини уже сидели на местах. Они занимали передние ряды, боясь что-то пропустить. Бенни медленно поднялась наверх, надеясь, что там она останется незамеченной.

Со своего места она следила за серьезными юношами в суконных куртках, строгими молодыми женщинами в очках и вязаных кардиганах, семинаристами в черных костюмах, выглядевшими значительно чище и опрятнее других студентов. И за девушками, смеющимися, уверенными в себе девушками в юбках ярких цветов, потряхивающими волосами и знающими, какое впечатление они производят на других. Неужели это тоже первокурсницы, ее коллеги? Нет, наверное, после окончания школы они провели год за границей, с завистью думала Бенни. Или работали во время летних каникул. Во всяком случае, назвать их провинциалками было нельзя. Жизнь в Нокглене не наложила на них своего отпечатка.

Внезапно она увидела Нэн Махон. На Нэн был тот же красивый темно-синий жакет, что и вчера, но сегодня она надела его поверх светло-желтого шерстяного платья. К ремню ее наплечной сумки был привязан желто-синий шарф. Кудрявые волосы были зачесаны назад, в ушах красовались желтые серьги. По обе стороны от Нэн шли молодые люди, боровшиеся за ее внимание. Все взгляды были устремлены на нее. Нэн осматривала ряды, выбирая себе место, и вдруг заметила Бенни.

— Ах, вот ты где! — воскликнула она.

Люди повернули головы, пытаясь понять, кому она машет рукой. Бенни покраснела, но Нэн тут же бросила своих кавалеров и устремилась наверх. Бенни слегка поежилась. Она была уверена, что эта девушка за считанные дни познакомится со всеми студентами университета. Странно, что эта красавица выделила Бенни из числа прочих. И прониклась к ней теплыми чувствами.

— Как закончилось дело? — тоном заговорщицы спросила Нэн.

— Ты о чем?

— Ну, ты отшила этого молодого человека, и он совершенно стушевался. Я не видела такого целую вечность.

Бенни отмахнулась.

— Неужели он тебе понравился? Он же полный болван. Только и умеет, что смотреть на тебя коровьим взглядом.

— Думаю, теперь он влюбится в тебя еще сильнее. — Нэн говорила так, словно радовалась этому.

— Сомневаюсь, что он имеет хоть какое-то понятие о любви. Он похож на рыбу. Хищную рыбу, дожидающуюся удобного момента. Рыбу-золотоискателя.

Это сравнение заставило обеих хихикнуть.

— Ева пришла в себя, — сказала Бенни. — Я хочу сходить к ней во время ленча.

— А мне можно с тобой?

Бенни задумалась. Ева часто обижалась даже тогда, когда была совершенно здорова. Что она скажет, если увидит у себя в палате златовласую красотку из университета?

— Не знаю, — наконец сказала она.

— Ну, мы же были рядом. И я знаю про нее все. Даже про мать Фрэнсис и мать Клер.

Бенни тут же раскаялась в своей болтливости. Еве не понравится, что они обсуждали ее дела, пока она была без сознания.

— Все уже улажено, — сказала она.

— Я знала, что так и будет.

— Может быть, тебе лучше навестить ее завтра?